Исторический день! Отныне в Англии курение в общественных и на рабочих местах запрещено. Правда, если ты сумасшедший, заключенный, депутат парламента или член королевской семьи, на тебя этот закон не распространяется.

Курение отравило мою жизнь. На фотографии, снятой в тот день, когда меня выпустили из роддома, мать стоит на автостоянке со мною на руках – точнее, на одной руке, другая опущена, – а между пальцев дымится сигарета.

Я глотаю дым с тех пор, как мне исполнилось пять. Мои детские воспоминания скрыты за дымовой завесой, а семейные поездки на автомобиле испорчены безостановочным курением родителей. Из моего незавидного положения на заднем сиденье машины я умолял открыть окно, но отец отказывался наотрез под тем предлогом, что свежий воздух вреден для его слабых бронхов. Помню, во время долгого путешествия в Ханстентон я соорудил себе защитную маску из бумажного носового платка. Родителей это страшно развеселило, и весь наш короткий отпуск они называли меня не иначе как «бандитиком».

После завтрака (два хлебца из цельного овса с молоком, шоколадный круассан и банан) я зашел к ним пригласить на воскресный обед в «Медведя»:

– Хочу впервые в жизни попробовать, каково это делить трапезу с родителями и чтобы в процессе мне не дымили в лицо.

Отец пустился в демагогические разглагольствования: «Чертово авторитарное правительство, фашистская свора, грязные нацисты!»

– Печальный, печальный день, – бормотала мать, вид у нее был сломленный.

– Ну, это еще не конец цивилизации, – сообщил я, вытряхивая пепельницы в мусорное ведро с педалью.

– Во всяком случае, это конец моего мира. – И мать принялась горестно перечислять все то, чего она теперь лишится.

– Если вы что-то и утратите, – сказал я, – так это надрывный кашель, смрадное дыхание, существование в…

Не слушая меня, мать, потянувшись за сигаретой, произнесла голосом сомнамбулы:

– Я курю с тринадцати лет. В пятнадцать я носила перчатки выше локтя, и у меня был черепаховый мундштук.

– Сейчас бы тебя за это линчевали, – буркнул отец.

– Кто? – спросил я.

– Эти козлы из защиты прав животных, что спасают проклятых черепах.

– В шестнадцать, – продолжала мать, – я ходила в джаз-клуб «Отвязный звук» в Норидже. И там я впервые выкурила «Голубой диск»[14].

– А я к шестнадцати годам уже вовсю смолил самым крепким «Кабестаном» без фильтра, – похвастался отец.

Услыхав, что за стенкой Георгина с Грейси орут друг на друга, я ушел, оставив родителей предаваться табачным воспоминаниям.

На нашей половине разгоралась очередная абсурдная стычка на тему «что надеть». И почему моя дочь всегда норовит нарядиться каким-нибудь диснеевским персонажем? Это не ребенок, а мечта мерчендайзера. Мне никогда не забыть ее первый день в школе: учительница категорически не одобрила костюм пирата, и мы целую вечность разжимали крошечные пальчики Грейси, которыми она стискивала абордажную саблю.

– Почему я не могу надеть костюм Динь-Динь? – кричала Грейси.

– Можешь, но только без крыльев, – отвечала Георгина.

– У фей должны быть крылья, без них они не умеют летать, – упиралась Грейси.

– Ты не наденешь эти дурацкие крылья, – рявкнула ее мать. – В прошлый раз в пабе ты смела этими крыльями все до единого бокалы с соседнего столика, а твоему папе пришлось выложить двадцать пять фунтов в возмещение ущерба.

– Ладно, – вопила Грейси, – если я опять что-нибудь уроню, отдам соседям миллион фунтов из моего банка.

Мы с Георгиной сконфуженно переглянулись. Деньги в уплату за электроэнергию в этом месяце мы добыли, сняв их с целевого дочкиного счета «Капитал будущего». Грейси решительно затопала к себе в комнату и вернулась в костюме Динь-Динь и крыльях. У меня не хватило духу протестовать. Когда Грейси спросила: «Я красивая, правда?» – я размяк и ответил «да».

Георгина рассвирепела: якобы я намеренно вступаю в преступный сговор с ребенком с целью подорвать ее родительский авторитет. Взяв кухонное полотенце, я начал вытирать посуду, помытую женой, и ни один мускул не дрогнул на моем лице, пока она гневно перечисляла действительные и мнимые минусы нашей жизни. Этот длинный список я успел выучить наизусть:

Выгребная яма.

У нас нет машины.

В книжном магазине я зарабатываю гроши.

Ей надоело есть овощи со своего огорода, которые вдобавок она сама же и выращивает вместо того, чтобы слушать радио «Скай».

Ее воротит от вкуса и текстуры хлеба, который я пеку дважды в неделю.

В Мангольд-Парве живут одни дебилы.

Она стесняется давать людям свой «свинский» почтовый адрес.

Ее достали мои родители, которые постоянно вмешиваются в нашу жизнь.

Закончив, Георгина села и заплакала – навзрыд, как ребенок. Я даже испугался. Грейси вылезла из проблемного костюма Динь-Динь и помахала сверкающей палочкой над головой матери, будто волшебством можно унять слезы.

Я не знаю, как сделать мою жену счастливой.

В «Медведе» мы с Грейси большую часть времени провели вдвоем. Георгина и мать с отцом курили снаружи под дождем в компании прочих постоянных клиентов. А Том Уркхарт, хозяин паба, беспрестанно ворчал:

– Эта антикурительная брехня прикончит «Медведя».

Обед разочаровал. Переваренная еда вязла на зубах, создавая физическую преграду остроумной беседе, – подозреваю, по той причине, что Ли Грант, повар, постоянно выбегал на улицу, чтобы затянуться сигаретой. В придачу Грейси завела бесконечный рассказ о мальчике из ее класса по имени Мейсон, который живет в муниципальном доме. Этот Мейсон принес из дома завтрак: два пакета чипсов, бутылку колы, пакетик леденцов и сырные палочки. И тогда директриса миссис Булл собрала младших школьников, вывела вперед Мейсона и, демонстрируя содержимое его коробки для завтраков, гневно осудила каждый продукт. «Словно открыла ящик Пандоры», – мелькнуло у меня в голове… И кстати, как же давно я с ней не разговаривал, с Пандорой, той, у которой фамилия Брейтуэйт. Наверное, полгода. Пусть я и вспоминаю о ней по нескольку раз на дню, но я – гордый человек и жду, пока она сама позвонит. В окно я увидел, как к курильщикам, мерзнувшим под моросящим дождем, присоединился Хьюго Фэрфакс-Лисетт, наследник Фэрфаксхолла. Затянувшись сигаретой, Георгина откинула голову назад и выпустила подряд несколько колец – этим трюком она всегда веселит публику на вечеринках. На лице Фэрфакс-Лисетта отразилось восхищение, тогда моя мать расстегнула верхнюю пуговицу своей блузки из синтетического атласа.

Не понимаю, почему женщины в присутствии Фэрфакс-Лисетта дуреют. Он ростом с каланчу и похож на похмельного Хью Гранта, не говоря уж о том, как он любит красоваться на людях в гоночных автомобилях и твидовых костюмах, пошитых на Сэвилл-Роу[15]. Голову даю, он не открыл ни одной книги с тех пор, как окончил Кембридж. Пандора бы его под орех разделала.

Спустя десять томительных минут я услыхал рев машины Фэрфакс-Лисетта, и моя семья воссоединилась за пудингом в пабе. Отставив тарелку с размокшим персиковым пирогом, мать изрекла:

– Это есть нельзя. Испоганили заведение.

– У нас все испоганили, – подхватил отец, – спасибо лейбористам. Знаете, кто теперь владеет нашей водой? Хреновы французы! И уже нельзя спокойно в носу поковыряться, камеры наблюдения проследят, куда ты денешь свои козявки. То какие-то психи бомбят чертов аэропорт в Глазго, то мы бредем по пояс в воде. А дальше что?

– Не накликай беды, Джордж, – встрял почтальон Тони Уэллбек. – В Хардтоне уже наводнение. А это всего в миле от Мангольда.

Знаешь, дневник, если бы в тот момент кто-нибудь вошел в паб и объявил, что на нас напали полчища саранчи, я бы даже не вздрогнул.

Может, конец света уже наступил?

Дома вечером я хотел поговорить по душам с женой, но увидел, что она опять читает «Убойный аргумент» Кристофера Хитченса[16], и опять передумал.

Позвонил мистер Карлтон-Хейес и сказал, что сегодня он «недееспособен». Не люблю, когда его нет в магазине. Правда, в последнее время толку от босса не много, но рядом с ним мне как-то спокойнее.

Он по-настоящему любит книги – в ущерб бизнесу. На днях приходила женщина средних лет, в очках как у Джона Леннона и с непомерно большой грудью, хотела купить второе издание «Мельницы на Флоссе»[17] стоимостью 150 фунтов. Женщина назвалась доктором Пирс и сказала, что в Университете де Монфора провожают на пенсию декана факультета английской филологии и она ищет для него подарок. Мистер Карлтон-Хейес отпер застекленный шкаф, где хранятся антикварные издания, и снял с полки старинный двухтомник. Подал один том покупательнице, а затем наблюдал, как она листает страницы. После чего отнял у нее книгу, вернул оба тома на полку и запер шкаф. Когда доктор Пирс удалилась с пустыми руками и в полном изумлении, мистер Карлтон-Хейес пояснил:

– Мне показалось, что клиентка обращалась с этой редкостью слишком бессердечно.

Словно доктор Пирс не книжку собиралась купить, но взять щенка из приюта для бездомных животных.

Неудивительно, что бухгалтеры советуют мистеру Карлтон-Хейесу продать помещение магазина компании «Теско». Когда босс рассказывал мне об этом предложении, его лицо на миг вспыхнуло гневом, что с ним не часто бывает. Воздев руки к полкам и стопкам книг, мистер Карлтон-Хейес воскликнул:

– А им куда прикажете деваться?

Словно речь шла о несчастных беженцах.

Воспользовавшись отсутствием босса, я позвонил в Университет де Монфора и попросил передать доктору Пирс, что она может приходить за «Мельницей на Флоссе». Доктор явилась буквально перед самым закрытием. Мы поговорили о Джордж Элиот, и, похоже, доктор Пирс обрадовалась, обнаружив, что я разделяю ее пристрастие к этому автору. Я и не заметил, как полчаса пролетели. Однако надо было отправляться домой. Доктор Пирс ждала снаружи, пока я запирал магазин, а потом мы вместе зашагали по Хай-стрит, я толкал велосипед, а она держала зонтик над нашими головами. Мы шли и говорили не умолкая. Расстались мы через полчаса у парковки гостиницы «Холидей Инн».

Когда Георгина поинтересовалась, почему я вернулся позже обычного, я ответил, что у велосипеда цепь соскочила. И не спрашивай, дневник, почему я так сказал.

Мистер К.-Х. вернулся.

Я подписался на получение сообщений о стихийных бедствиях и катастрофах. Когда мы перекусывали бутербродами в подсобке, на моем мобильнике высветилась трагическая новость: двадцать пять человек погибли и тридцать три ранены в результате взрыва в караоке-баре китайского города Тяньшифу.

– Ужас, правда? – обратился я к мистеру Карлтон-Хейесу.

– Действительно, ужас, – вздохнул босс. – Караоке в Поднебесной – плачь, Конфуций, плачь!

Утром меня разбудил телефон. Звонила мать.

– Ты сегодня смотрел в окно? – вопила она.

Не выпуская трубки из рук, я раздвинул шторы.

Поля исчезли, вместо них, куда ни бросишь взгляд, сверкала водная гладь.

– У тебя есть мешки с песком? – спросила мать.

– Откуда? Кто же станет забивать дом мешками с песком?

Позвонил мистеру Карлтон-Хейесу сообщить, что не приду на работу.

– Понимаю, – сказал он, – ехать по воде – настоящая авантюра. Мой «ровер» утопал по самые крылья.

Почти весь день противостоял потопу, как король Кнут[18], собирая воду у нашего порога.

Когда вода немного схлынула, мы с Грейси уселись смотреть телевизор. Почтальона Пата повысили по службе, теперь ему придется расстаться и с деревушкой Гриндейл, и с красным фургоном и перебраться в Главное управление на должность менеджера средней руки[19]. Какой-то идиот на Би-би-си заявил:

– Мы помещаем почтальона Пата в новое динамичное окружение. Зрителей ждут захватывающие сюжеты!

Итак, даже почтальона Пата принесли в жертву на алтарь прогресса. Без униформы и красного фургона Пат ничего из себя не представляет. Ровным счетом НИЧЕГО!

Вот к чему приводят корыстные происки коммерческого отдела Би-би-си. И конечно же, они навыпускают новых игрушек под маркой «Почтальон Пат». А я буду вынужден покупать Грейси «монтегоровер» для Пата, костюм и кейсы.

Сегодня у меня выходной. В планах было нанести цветовые коды на все мои диски без исключения и поработать над комедией о серийном убийце под названием «Белый фургон». Ночью, лежа без сна, я размышлял о моей комедии. Разумеется, Полин Кверк и Гарри Эндфилд уже слегка староваты, чтобы сыграть серийного убийцу и его жену, однако Рассел Брэнд и Эми Уайнхаус[20] успешно их заменят.

А еще я собирался перегладить половину белья, но на меня что-то вдруг нашло, и я так ничего и не сделал, только смотрел телевизор. В 4 часа дня я с трудом оторвался от экрана (показывали «Впариваем!», и мне было страшно интересно, почем уйдет на аукционе подставка для яйца, расписанная Клариссой Клифф), обул резиновые сапоги и по убывающей воде пошлепал на почту отправить по просьбе жены открытку «С днем рождения!» и посылку моей свояченице Маргаритке. Георгина успела продать на е-Bay свою спортивную сумку от Луи Витона и оплатить наши счета за воду, прежде чем нам отключили Интернет. Почтовые служащие Тони и Венди Уэллбек, сидя за стойкой, спорили меж собой, сколько марок надо наклеить на почтовое отправление в Тимбукту. Подписав петицию «Не закрывайте нашу почту!», я терпеливо ждал. Заметив меня наконец, они вежливо заулыбались.

– И кто же в Мангольд-Парве пишет в Тимбукту? – полюбопытствовал я.

Венди огляделась по сторонам, а затем, понизив голос и почти не шевеля губами, произнесла:

– Я не вправе говорить – конфиденциальность, защита базы данных и все такое, – но если вы высунете нос на улицу и глянете, кто там идет по Гиббет-лейн…

Я вышел и увидел старую миссис Льюис-Мастерс, поднимавшуюся в горку на ходунках. Тимбукту? Глядя на миссис Льюис-Мастерс, я ни за что бы не подумал, что она переписывается с кем-нибудь, кроме дальних родственников из глухой английской провинции, обмениваясь с ними образцами для вязания и сочувствуя мукам, которые они претерпевают, связываясь с банком через колл-центр в Калькутте.

Взвесив мою посылку, миссис Уэллбек добавила:

– Она пишет в Тимбукту раз в две недели, посылает открытки на Рождество и Пасху, а в начале июля поздравляет адресата с днем рождения.

Почта Мангольд-Парвы похожа на иллюстрацию к детской книжке Грейси, разве что мистер и миссис Уэллбек не белки, одетые по моде позапрошлого века. Каждый квадратный дюйм помещения занят полками со всякой продукцией, хотя, сдается, Уэллбеки давно оставили попытки разобраться в своих товарных запасах. Банки с фасолью соседствуют с пачками конвертов. Ручки и карандаши делят полку с консервами для кошек и собак. Поздравительные открытки свалены как попало в коробку из-под обуви: за «Счастливого первого дня рождения!» следует «Соболезнуем вашей недавней утрате».

Полки с канцтоварами заманивали меня роскошными блокнотами на спирали с девственно белой бумагой, черными линейками и полями, отчерченными красным. Меня влекло к ним, как других мужчин влечет к игрушкам для взрослых в сексшопах.

– Опять блокнот? – удивилась миссис Уэллбек. – Что вы с ними делаете, едите их?

– Ведь мистер Моул у нас писатель, – сказал мистер Уэллбек. В его голосе мне почудилась насмешка, словно он потешался про себя.

– Я тоже могла бы написать книгу, – заявила миссис Уэллбек. – На этой работе мы столько всего навидались и наслушались, вы не поверите.

Я считаю своим долгом не спускать людям вроде миссис Уэллбек пустое литературное бахвальство.

– Тогда почему бы вам не взяться за книгу? – спросил я.

– Взялась бы, будь у меня время, – взгрустнула миссис Уэллбек.

– Венди – блестящая писательница, – встрял ее муж. – Вся родня восхищается ее письмами.

– Но книга – несколько иное дело, верно? – гнул я свою линию. – Книге необходима композиция, сюжет, характеры.

– А в пунктуации ей просто нет равных, – продолжал Уэллбек. – Уж она точно знает, когда нужно поставить точку.

– Тогда вперед, пусть пишет книгу.

– Говорю же, у меня времени нет, – сказала Венди с неуместным, на мой взгляд, раздражением – ведь она беседовала с клиентом.

– Но почему? Что вы делаете в те часы, когда не работаете? – Меня искренне интересовал этот вопрос.

– Восемь из них я сплю, – ответила миссис Уэллбек.

– А остальные? – Я не мог остановиться, хотя и понимал, что, по сути, уличаю ее во вкусах и пристрастиях, неподобающих истинному творцу.

– Стряпаю, убираю, стираю, глажу, решаю судоку по одному в день, копаюсь в саду… – перечисляла Венди.

Но я-то знаю, что миссис Уэллбек – пылкая поклонница телесериалов. Я часто слыхал, как она по-свойски обсуждает персонажей из «Обитателей Ист-Энда», «Улицы Коронации» и «Эммердейла».

– А телевизор? – перебил я. – Разве он не отнимает у вас то время, которое вы могли бы использовать для творчества?

Супруги переглянулись. Крепко я их прищучил! Крыть им было нечем – то-то и оно! Однако упоения победой я не испытывал и, желая выразить сочувствие миссис Уэллбек, купил еще один блокнот в пополнение моей коллекции.

По пути домой я легко нагнал миссис Льюис-Мастерс, она все еще ковыляла вверх по склону под проливным дождем. Я пошел рядом с ней похоронным шагом, раскрыв над нами зонт. Мой маневр слегка напугал старушку, и она торопливо перевесила сумочку на другую, дальнюю от меня, сторону ходунков. Я развеял ее опасения, заговорив на спорную тему о цветочных корзинках, висевших на каждом доме и фонарном столбе.

Миссис Льюис-Мастерс поглядела на корзинки с отвращением.

– Будь я помоложе, – выговор у старушки был такой, что даже королева позавидовала бы, – прокралась бы ночью и уничтожила эту ужасную безвкусицу.

Она остановилась и вперила взор в ярко-оранжевые цветы, буйно разросшиеся в зеленом пластиковом горшке, висевшем на скобе рядом с салоном «Побалуй себя».

– Это что за цветы? – спросил я.

– Бегония, – процедила миссис Льюис-Мастерс. – Совершенное позорище. В растительном мире они как Маргарет Тэтчер: аляповатые, назойливые, и спасу от них нет.

Я взглянул на старуху иными глазами. Исходя из возраста, внешнего облика, манеры говорить, я бы не колеблясь причислил ее к поклонницам Тэтчер.

Мы почти одолели подъем, но, прежде чем распрощаться с миссис Льюис-Мастерс, мне очень хотелось выяснить, кому она регулярно пишет в Тимбукту.

– Вам еще далеко идти? – спросил я.

– Нет, вон мой дом. – Она указала на оштукатуренный кирпичный особняк, стоявший на самой вершине холма.