Подобная тенденция вовсе не случайна, современная проза в целом склоняется к небольшому формату, чаще всего сборнику рассказов, состоящему из собственно рассказов, анекдотических историй, баек. Некоторые подобные произведения рассказываются только в кругу близких друзей. Отсюда и стилевое наполнение современных текстов, они стали больше напоминать запись разговоров. Причем речь идет именно о внешнем выражении, минимальная авторская философия не позволяет проникать внутрь, он остается рассказчиком, даже не летописцем. Некоторые критики считают, что отдельные романы, в частности, тексты А. Иличевского, З. Прилепина, О. Славниковой, даже складываются из подобных историй.

Одновременно отметим склонность к документальному повествованию. Она выражается в появлении разных форм мемуаров, как профессиональных авторов (писателей), так и разнообразных деятелей, поскольку позволяет читателю отождествить себя с героем. Даже аналитические книги по бизнесу создаются в формате личного признания о собственных достижениях, ошибках и преодолении трудностей. В 2008 г. А. Ермак выпустил своеобразный дайджест «Команда, которую создал я» (руководство по созданию рекламного агентства), где соединяет приемы романа воспитания, исповеди, женского романа.

Данная тенденция проявилась и в Интернете. Одним из разновидностей сетевой литературы можно считать блоги, своеобразный on-line дневник, который многие исследователи относят к сетевой журналистике. Разнообразие блоговских дневников свидетельствует о том, что форма личного соучастия в процессе чтения позволяет отчасти объяснить, что происходит, или подвергнуть анализу описываемые события. Тем не менее отдельных авторов можно считать литературным явлением, они удостаиваются публикаций в сетевых журналах. Возможно, с целью установления критериев отбора в США учредили литературную премию для блоггеров, назвав ее по аналогии с известной Букеровской премий Блукеровской. Косвенную поддержку развитию блоггеров оказывают и мобильные операторы, снабжая телефоны устройствами, позволяющими напрямую связываться с нужным блогом.

Блоги позволяют свободно высказываться на любую тему, добавлять в первоначальный текст свои мысли и рассуждения. Иной диалоговый процесс рождает и свой особый язык, основанный на компьютерном сленге. Никого не заботит проблема грамотности, можно писать по принципу «слухового письма», не отличающегося стремлением к унифицированности, речь не идет о научном или разговорном стиле, получается нечто среднее. Скорее даже приходится говорить о сознательной имитации того или иного стиля, чувствуется нарочитость, клишированность и искусственность языка электронных посланий.

Очевидно, здесь возникает проблема, связанная с перенесением сетевого текста с его речевыми особенностями на бумагу. Она равнозначна спорам о возможности перенесения разговорной лексики в литературное произведение с целью обновления языка или характерологического описания персонажей.

Обратим внимание на смешанные проекты, когда начинает формироваться мультимедийное пространство. «Spoken words» – это книга, видео, музыка и автор, объединенные местом и временем, а точнее – слова, произнесенные автором, в сопровождении музыки и видеоряда. Произведение А. Тарасенко называется «Хроники третьей мировой войны»; в его основе лежит текст его первого романа – мистического триллера «Черный крест». В основе выступления Ан. Бычкова – конспирологический роман «Дипендра».

Получают развитие и отдельные направления. Выше говорилось о доминантных читательских преференциях. Отметим только новые тенденции в фантастике, одном из востребованных направлений, хотя и несколько уступившим свои позиции детективной прозе. В XXI веке В. Панов предложил форму «городской фантастики», где продолжил традиции гротескного реализма, по стилю близкого М. Булгакову. Интересно, что он уловил и современную тенденцию, изменение нарратива, использовав быличку и выстроив свое повествование из ряда историй.

Описательность отходит на второй план, сменяясь нарративностью. Тенденция к рассказыванию историй и конструирование текста как диалога и обуславливают языковые перемены. Кажется, что герои погружаются в бесконечный разговор, из которого никак не могут выйти. Несобственно-прямая речь также позволяет передать живые разговорные интонации и скрытую авторскую оценку происходящего.

Внимание к бытовой составляющей привело к усилению роли языка. Традиционно лексика фиксировала перемены в общественном состоянии, только обычно выполняла характерологическую функцию, которая и сохранилась, только доминируют другие приемы. В первую очередь следует отметить снижение «территории» авторского описания и выдвижение на первый план диалога и несобственно-прямой речи как факторов, способствующих усилению повествовательной динамики.

Изменения языка происходят под влиянием компьютерного перевода и вследствие вторжения разговорной лексики. Появление новых слов связано с изменением сознания и необходимостью его фиксации иными приемами.

Состав лексики оказывается весьма разнообразным: соседствует высокая и низкая лексика, вводятся нецензурные слова и выражения, доминируют диалектизмы. Часто наблюдается скудость языка, когда постоянными глаголами становятся «есть» и «быть», как в компьютерном переводе.

Остается и проблема, связанная с автором. Оценочная и экспрессивная лексика наряду с диалогом служили средствами организации повествования и определения действующих лиц. Теперь роль писателя стала сводиться к простой имитации повседневной жизни. Утрачивается значимая функция художественной литературы, когда писатель является носителем и хранителем языка, на котором он пишет. Следовательно, особенности выбора художественных средств не в последнюю очередь зависят от автора, который в той или иной мере использует универсальную базу языка (обычно литературный язык). Кроме того, стремясь выразить картину мира, он использует язык своего времени.

Если писатель создает картину мира для себе подобных, то он и выражает ее теми средствами, которыми может. Отсюда определенная скудость и бедность языка у некоторых писателей. Хотя иногда такова среда, которую он отражает.

Д. Рубина заявляет: «Важна среда, в которой каждый из нас вырос. Каждый может вывалить из памяти целый вагон словечек, которые не будет знать другой. На днях мой редактор, выросший в Гурьеве, подарил мне чудесное слово “помазАй”. Существуют еще пласты местных “вкусных” диалектов, которыми наш брат писатель частенько подкармливается. Есть еще полублатные “молодежные” словечки, которые, как вехи, разделяют целые поколенческие эпохи. При изображении героя я точно знаю, кого наделю в прямой речи словом “чувак”, а кого – “ботан”». Таким образом, она подчеркивает, что сохраняет привязанность речи героя к той среде, откуда он родом. И использует язык как одно из характерологических средств создания персонажа.

Свою точку зрения в анкете о языке, проведенной инициаторами «Большой книги» 2007 г., высказывает и А. Кабаков: «И сегодня читатель безошибочно распознает среди писателей таких, каков он сам. Если писатель пишет “более-менее” через дефис, а не “более или менее”, как положено, или употребляет цеховое портновское “пошил”, вместо “сшил”, – он свой для демоса. А писатель, который пишет по-другому, – зачем он им? Он им чужой».

Далее писатель говорит о том, что, уничтожая культурные традиции, уничтожают и культурный язык. Заметим, что в 20-е годы опасность нивелирования языка при создании новой культуры обнаружил М. Зощенко. Он попытался провести в «Голубой книге» эксперимент по изложению истории человечества языком люмпена. Получилось смешно. Но изменился ли язык общества, увидевшего себя в зеркале своего языка, удивившегося, посмеявшегося и ужаснувшегося? В. Пелевин, И. Стогофф попытались переложить новым языком Юнга, Фрейда и Новый Завет. Но встает закономерный вопрос: стали ли их тексты произведением искусства или остались в формате постмодернизма (использующего цитатность как прием организации структуры).

Любопытно высказывание в вышепроцитированной анкете и Дм. Быкова: «С языком общества происходят не самые приятные вещи – он беднеет, скудеет, отходит от литературной формы»; «Литература сейчас никак не отвечает за язык общества – она его отражает, им пользуется, но формируют его совсем другие вещи… Одна из главных задач литературы – поставлять обществу парольные цитаты».

Отсюда неизбежны такие свойства литературы, как клишированность, стереотипность, повторяемость. Литература почти не обогащает язык, в ней мало афористичности, собственно авторского, т. е. одного автора можно отличить от другого, разве что набором подобных «фенечек». Сами авторы издают расхожие книжечки со своими цитатами (Ю. Поляков «Слово за словом. Карманный цитатник»).

Следовательно, доминирующим фактором формирования языка продолжает оставаться среда, в которой он существует. Хотя базовую основу продолжает составлять канонический текст.

Обозначим позицию А. Иличевского, которую он сам называет «оптимистической»: «Я считаю, что язык выдержит все на свете. Нет ничего более консервативного, чем язык»; «В моем окружении бандитским языком никто не пользуется. Да, существует рок-культура с ненормативной лексикой. Но там есть просто блестящие тексты!»

Заметим, что блатная феня давно вошла в русский язык, причем использование ее стало незаметным для окружающих. Речь не идет о словах типа «киллер» (вместо «бандит»), «пахан», «шестерка». В устной речи давно встречаются усечения типа словечек «короче» или клишированные выражения вроде «твое место у параши».

Ненормативная и блатная лексика относится к маргинальной части языкового поля, к его периферии, что и определяет особенности ее функционирования в речи: семантическую бедность по сравнению с разговорными аналогами, а также особую экспрессивную окрашенность, нередко явно уничижительной направленности. Понятно, что при включении даже в нейтральный речевой контекст обозначенные свойства выявляются с особой силой, высвечивая маргинальный характер.

В литературном же тексте такие вкрапления выглядят совершенно чужеродно. Вот почему авторы, которые используют их в своих текстах, вынуждены намеренно снижать литературность текста за счет введения разговорной, жаргонной и диалектной лексики. Так и происходит заметное в современной прозе снижение ее качества.

Между тем все дело в том, что каждая часть языкового поля выполняет свою функцию и нельзя насильственно менять их местами по прихоти автора. Маргинальная зона может использоваться как средство экспрессивной характеристики, но никак не в качестве основного языкового материала. Писатели чувствуют данное явление, но зачастую не понимают его природы, говоря о чувство тревоги. Приведем высказывание А. Варламова: «Тревожно не за язык, а за его носителей. С языком все будет нормально. Это мощное образование, которое не мы придумали. Но вот то, что происходит в сознании людей, которые говорят на этом великом языке, меня беспокоит. Если говорить о зонах охраны языка, то это еще и университет. Наш замечательный профессор, выдающийся лингвист Михаил Викторович Панов говорил студентам: “Пусть в обществе забыли разницу между словами «одеть» и «надеть». Но вы-то не забывайте. Вы – филологи”».

Очевиден вывод, что язык выполняет прежде всего характерологическую функцию, однако, в произведении не должен доминировать разговорный стиль, иначе оно превратится просто в запись бытовой речи. Причем тиражи современных книг, как справедливо указывает А. Слаповский, в 5–10 тысяч позволяют формировать свою группу читателей. Остальное относится к массовой культуре. Количество, конечно, неравнозначно, но классическая литература продолжает оставаться канонической.

Язык не может не пробовать свои другие возможности и варианты, иначе прекратится развитие и обновление. Активное введение повседневной лексики, интернет-деятельность меняют приемы нарративности, фразы становятся короче, яснее, прагматичнее.

Максимальная приближенность литературы к читателю, раскрытие проблем времени как доминантная тенденция обусловили активное использование разговорного языка.

Какие же источники можно выделить в современной прозе?

На лексическом уровне – компьютерный сленг: апгрейд (апгрейдить), перезагрузка, чатиться, софт, емеля, мыло (e-mail), клава (клавиатура), забанить (запретить доступ), кликнуть по (на), зайти (на сайт).

На уровне текстовом – построение диалога по принципу компьютерного чата:

« davaite sohranim tradicii.

Vse ravno».

Со временем транслитерация (передача русского текста латиницей) уступила место кириллице, но сами тексты не изменились.

«– Ну это звучит у меня похоже, а пишется по-разному: то Ха-и-зэ, то Ха-е-эр, то есть «его» и «ее».

– «Хиз» и «Хер»?

– Ну да».

Иногда диалог строится на сочетании русской и английской бранной лексики:

«И у них на уме один хер?

– Постой, ты не понял. По-английски “Her” не значит “хер”, по-английски “хер” будет “фак”».

Иногда авторы вводят в текст слоганы из англоязычной рекламы: Information wants to be free.

Параллельно включается и иноязычная лексика, причем даже привычные слова получают новые значения: портфолио – альбом со снимками топ-модели или фотографа.

Использование профессиональной лексики придает описанию оттенок остранения: «Провода вываливались из раскрытых ящиков не то щупальцами, не выпущенными кишками. В центре на большом столе – несколько распотрошенных компьютеров, вдоль стен – штуки четыре работающих. За одним сидела Катя Гусева и работала в Фотошопе» (С. Кузнецов. «Гроб хрустальный»).

Повышение внимания к разговорной составляющей привело к тому, что внешне структура текста стала выглядеть как сплошной диалог, а авторские описания практически исчезли из текста или занимают минимальное место, сократившись до авторских ремарок, чтобы было понятно, где и когда происходит действие и кто является автором той или иной реплики.

В нашу задачу не входит анализ подобных языковых особенностей, упомянем только о клишированности, формульности (на основании моделей детского фольклора – страшилок, песенок, считалок; рекламных слоганов, газетных клише, рядов из кинофильмов и мультфильмов): «у него сели батарейки», «пионер – значит первый».

Многие задают себе вопрос о правомерности существования «неправильностей», сознательном искажении текста. В данном случае также речь идет об игре, которую подхватили начинающие пользователи, полагающие, что так и должен выглядеть текст. Возникновение блоговской литературы поддерживает эту тенденцию. Но, как и в случае организации «потока сознания», речь идет именно об устройстве текста, баланс между основной и маргинальной лексикой остался прежним, поскольку законы развития языка не меняются. Поэтому повышается роль редакторов, которых, к сожалению, катастрофически не хватает.

Интересно данный материал обобщен Т. Марковой в монографии «Современная проза: конструкция и смысл (В. Маканин, Л. Петрушевская, В. Пелевин)», она пишет и об ином использовании несобственно-прямой речи, когда входящая в авторское описание речь персонажей способствует динамике повествования.

Возникло понятие «килобайтной литературы», когда создается впечатление, что текст просто набивается, без всяких соблюдений грамматических и орфографических норм и особой редактуры, кажется, что авторам просто некогда вчитаться в собственный текст. Появился даже анекдот: «Раньше писателями становились, когда жизнь доводила до ручки. Теперь – до клавиатуры».

Но здесь следует четко различать неправильную речь, происходящую от элементарного незнания правил грамматики, и словесную игру, которую ведут весьма образованные люди. Например, общепринятая ошибка написания превет выдает неграмотность, а написание превед – уже игра. Кстати, данный процесс прослеживается и в рекламе, например, слоган в рекламе китайских товаров, поставленный на Новоарбатском мосту, содержит слово «халасё» (иск. «хорошо»).

Какие выводы можно сделать?

Обозначим конкретные особенности современной литературы. Начались изменения в «переходный период»[4], когда литература перестала носить ярко выраженный тенденциозный и дидактический характер, обратившись к конкретному читателю. Сосредоточение внимания на конкретных проблемах обусловило особое изложение событий, установку на нарративность[5].

Повествование стало вестись от первого лица, вводится непосредственный рассказ о событиях (иногда с использованием несобственно-прямой речи, вклинивающейся в авторское описание речи персонажей, что способствует динамике повествования). Часто имеет значение только фабула, само содержание носит откровенно развлекательный характер.

В центре настоящего пособия – анализ литературного пятилетия, периода примерно с 2002 по 2008 гг., когда начала складываться новая парадигма литературного процесса. Под влиянием рыночных отношений книга становится товаром, который должен быть употреблен, т. е. прочитан. Чтобы прочитать, читатель должен выделить время для чтения. Кроме того, он должен книгу заметить и увидеть, для этого и предпринимаются определенные шаги. Если не соблюдается баланс между эстетическими и временными факторами, книга получается слишком актуальной и злободневной, рассчитанной на одноразовое потребление. Любопытно высказался В. Маканин: «…Принадлежность к своему времени должна быть частичной, неполной, а принадлежность к эстетике – наиболее высокой».

Отвечая запросам данного читателя, в ряде текстов по контрасту с произведениями-однодневками усилились условность, метафорическая и философская составляющие. Более свободным стало обращение к культуре прошлого, выстраивание текстов на мифоэтической составляющей. Хотя открытая эпатажность некоторых авторов (В. Пелевина, И. Стогоффа, В. Сорокина) уже перестала восприниматься как экстраординарное явление.

Динамичное развитие литературы в XXI веке показало, что писатели активно осваивают доминирующий и востребованный формат. Разрушение парадигмы социалистического реализма привело к возрождению традиций реализма (в сторону натуралистической составляющей) и одновременно к усилению роли условности, метафоричности (развитие фантастических форм и антиутопии).

Непосредственная фиксация бытовой составляющей обусловила развитие экшен, трэша и гламура. Ориентация на прямое называние, без перевода обозначила новые тенденции: в центре оказывались иные сферы реальности, жесткая и прагматичная действительность с насилием и однозначными персонажами. Одновременно по контрасту возникает интерес к глянцевой жизни, узкому кругу людей, которые относятся к шоу-бизнесу.

Происходит и активное внедрение документальной составляющей в повествование. Размываются границы между событием и его описанием, когда мемуары начинают писать о совсем недавнем прошлом. Появляются тревелоги – книги о путешествиях, где собственные наблюдения следуют сплошным потоком в виде потока сознания.

Главная проблема остается той же, что и в предшествующее десятилетие: литература перестает быть повествовательной, начинает напоминать эссе, репортаж, хронику. Отсутствует и писательская идея, собственные мысли автора, рассуждения, что приводит к стандартизации текста, исчезновению индивидуальной картины мира, а это означает отсутствие собственных приемов выражения.

Вместе с тем ситуация не кажется мрачной и пессимистической. Происходящая дегероизация литературы обуславливает потребность поиска идеала и новых приемов выражения действительности. Подобные поиски и рассматриваются в пособии с целью выявления того оригинального начала, которое все-таки обязательно сохраняется в литературе. Отсюда описание конкретных отношений в формате антиутопии, исторической прозы, семейной саги, политического романа – произведения Дм. Быкова (Ж.Д.), О. Славниковой («2017»); А. Иванова («Сердце Пармы», «Золото бунта»), Л. Улицкой («Даниэль Штайн»), В. Аксенова («Редкие земли»[6]).

Соответственно меняется и роль критики. Статус «властителей дум» постепенно переходит от толстых журналов к глянцевым газетам. Оценка литературного процесса происходит не только в традиционных рецензиях, эссе, колонках или обзорах. Активными «участниками» этого процесса становятся разнообразные мероприятия: презентации, встречи авторов с читателями, выставки, интернет-проекты.

Эстетическое лицо девяностых (пролога современности) определялось смешением произведений метрополии и эмиграции, течений начала и конца века (модернизма и соцарта, концептуализма). Теперь все это «пережевалось», переварилось и перемешалось – произведения метрополии и эмиграции, течений начала и конца века, однако, открылся ли новый путь?

С одной стороны, значительно расширился эстетический арсенал литературы, с другой – она почти полностью утратила прежнюю высокую функцию по формированию национального сознания. Соответственно и критика перестала быть идеологической сферой, формирующей национальную идентичность. Одноплановость произведений нередко определяется их потребительскими качествами. «Чем проще и понятнее, тем меньше усилий требуется от читателя».

Звягина М. Авторские жанровые формы в русской прозе XX в. Астрахань, 2001.

Маркова Т. Современная проза: конструкция и смысл (В. Маканин, Л. Петрушевская, В. Пелевин). М., 2003.

Русская литература XX века в зеркале критики: Хрестоматия / Сост. С.И. Тимина и др. СПб., 2003.

Русская литература конца XX века / Под ред. Т.М. Колядич. М., 2005.

Скоропанова Г. Русская проза конца XX века. М., 2002.

Современная русская литература (1990-е гг. – начало XXI в.) / Науч. ред. С.И. Тимина. СПб., 2005.

Современная русская литература (конец XX – начало XXI века): Хрестоматия / Сост. И. Скоропанова, С. Гончарова-Грабовская. М., 2002.

Черняк М.А. Современная русская литература: Учеб. пособие. М.; СПб., 2004.

Черняк М.А. Феномен массовой литературы XX века. СПб., 2005.