Ну, я-то, несмотря на долгий седой волос, еще мужчина в соку, хотя хорошо уже заглубился в свой четвертый десяток. (Тем более, природной лысины не имею и тонзуры не брею – в моем ордене это не принято.) И хранит меня таким мое отшельничество, мое милое монашество, мое избранничество среди равных. И моя откровенная неженатость.

А самое главное – мои ба-фархи. Супердельфины, как выражается мой юный друг из Рутена. Разумные животные, которым это определение пристало гораздо верней, чем рутенским. Как бы даже и не животные более. Добродушные, но умеющие яриться в бою. Покладисто несущие не такую уже удобную пеньковую сбрую, которая позволяет нам с головокружительной скоростью нестись по волнам на их крутой спине, сжимая ногами крутые бока. Пожалуй, ба-фархи не уступят размером легендарному индийскому слону, только что стихии этих двух видов несовместимы. И мощь наших друзей почти не встречает преград, в отличие от силы сухопутных тварей.

Да, а моя прародительница тем временем ещё идет, куда шла… К тесным рядам то ли индейских типи – но куда круглее и без перекрещения прутьев вверху, то ли эскимосских иглу, но без снега, то ли просто степных юрт. Наше тесное общение с миром Рутен обогатило нас множеством понятных всем терминов и сравнений.

Более всего наш малый монастырь похож на старинный ирландский или вообще кельтский. Гробница святого Колумбана под высоким куполом-ротондой, натурфилософская лаборатория и вокруг них – стадо малых круглых скорлупок из прутьев, иногда обтянутых кожей погибших ба-фархов, но куда чаще – гладко выделанным войлоком.

Вообще-то наша безымянная покровительница и сама живет здесь. Единственная среди нас дама.

Нет, мы бы с радостью поселили ее отдельно, более того – вырастили бы ради нее одной кольцевидный коралловый дворец, в каких обитают островные и прибрежные ба-нэсхин, а теперь еще и мои дорогие мальчики. В самом начале так строились капища и хранилища древней памяти – своеобразные библиотеки из размеченных особым образом раковин. Ручные коралловые полипы начинают это строительство на самом дне моря, доводят до уровня соленой воды и потом как бы поднимают, надстраивают этажи снизу. Селятся они сами в морских этажах, где вечно колышется и переливается вода, предоставляя людям вытачивать помещения в узорном теле надводного рифа. Обставлены эти людские залы почти так же непритязательно, как и наши одиночные клетушки, хотя потолки не в пример выше: там готические своды, здесь – закопченный дымом потолок, где в самом высоком месте пробита дырка для выхода дыма, а в прочих едва умеешь разогнуться. Плоское ложе для спанья, тощая подушка для сиденья, столик для чтения, письма и еды. И немыслимо щедрые звёзды…

Поистине, спрашиваю я себя, прежде чем отойти ко сну, не одно ли и то же бессмертное синее небо над Виртом и Рутеном, даже если на нем сияют иные солнца?

Только наша повелительница не хочет дворцов. И вообще держит себя так, чтобы с гарантией уберечь нас всех от соблазна. (Снова рутенское, торгашеское слово. Оба из них.) И даже так, чтобы я, в наилучших колумбанских традициях, не испытывал к ней никаких родственных чувств. Одни деловые.

Ибо тут я преуспеваю в своих начинаниях – так же, как преуспела в своем далеком сельскохозяйственном клостере моя многоплодная супруга.

– Ну, что скажешь, ученый брат Каринтий? – говорит Старшая.

Она почти никогда не здоровается: не любит тратить время напрасно. Зато уж не упустит шанса – непременно уязвит меня за главное моё здешнее прозвище. Я вполне мог бы, по ее мнению, оставить прежнее королевское имя – Кьяртан. Или, на худой конец, взять одно из принятых у здешних братьев растительных имен. Тех, благодаря которым наша обитель если не по виду, то на слуху кажется цветущим садом. Брат Джунифер, то есть Можжевельник, брат Эвфорбий – Молочайник, брат Лизимахий – Вербейник, брат Котонеастер – Кизильник, отец Бергений – Бадан, отец Артемизий – Полынь и отец Саксифраг – Камнелом…. А еще брат Эпимедиум – Горянка, братец Арункус – Волжанка (река такая есть в Рутене – Волга) и, как венец всего, наш пресвятой аббат, отец Эригерон, то есть Мелколепестник.

Для меня сие поначалу было куда как смешно, это теперь я свыкся.

– Знаешь, лэлелу (то есть мать отца), всё подтверждается не только экспериментально, но и статистической выборкой. Первое поколение метисов, неотличимое от нас и рутенцев, – норма. Просто исключений из нее слегка больше привычного для нас.

– Да, но зато какие исключения, – проворчала она. – Шило в мешке.

– При тамошнем разбросе антропологических и сексуальных признаков…

– Перестань грузить меня чепухой. Красоту и уродство – Вертдом всё своё может забрать от рутенцев назад. Но как отследить дальнейший переход скрытого в явное? Они же новых детей рожают, наши внедренные любимцы. И новые опасности нам создают.

– Ты имеешь в виду – переход латентных признаков в доминантные благодаря перекрестным союзам помесей? Я же говорил тебе…

– Внучек, ты окончательно испортился здесь, на границе Истинной Земли и Радужного Покрова. Этот твой ученый жаргон становится непереносим.

– Лэлелу, все свойства Морской Крови остаются потаёнными, нисколько при том не растворяясь в иных кровях. Наши дары не стираются из памяти плоти.

– Вот это то, что от тебя во всех смыслах требовалось. И дело, и его истолкование.

Бабка проходит мимо меня, кланяется порогу. Неудивительно – дверной проём, заброшенный толстым одеялом, весьма низок. Тут я только сплю – биологические исследования и эксперименты мы проводим в нормальных условиях.

И вот что конкретно означает наш с бабкой разговор.

Подтвердилось интуитивно сложившееся мнение первых монахов о том, что ба-нэсхин – никакие не диморфы и тем более не андрогины. Истинные мужчины и настоящие женщины. Вот только та стадия внутриутробного развития человека, на которой признаки одного пола авторитарно противопоставляются и вытесняются признаками другого, у них как бы полустерта. В результате мужчины почти безбороды, узкобедры, грудная железа у них латентно активна, вагина представляет собой как бы узкую полузаросшую складку, а эмбриональная матка – плотный мускульный желвак. Достаточно гормонального всплеска, чтобы развитие этих трех органов пошло по женскому пути. В то же время женщины отличаются от мужчин несколько более широким отверстием внутреннего таза, хотя внешне лишь наметанный глаз может порой уловить внешнюю разницу. Регулы беспокоят их не двенадцать, а лишь четыре или даже два раза в год, что еще более сближает жен с мужами и позволяет обоим полам участвовать во всех важных делах наравне. Груди их – более широкие в основании, с крупными темными ареолами и выпуклыми сосками. Их клитор имеет особого вида наружный проток, обыкновенно не бросающийся в глаза. И опять-таки: в экстремальных случаях клитор набухает много более, чем то возможно для сухопутной женщины, внутренний и внешний протоки раскрываются, и плодоносный секрет, почти что одинаковый у обоих полов, становится способен отыскать себе иную дорогу вовне.

Как результат, мужчина становится способен принять семя и понести дитя от другого мужчины. Также и подвергнувшаяся изменению женщина способна отдать такому трансформанту свое семя (или яйцо?), и оно, быть может, приживется. Однако никакая ба-инхсани не сможет забеременеть от другой ба-инхсани. Тут природой кладется предел. Как мы думаем, мужская детородная жидкость всё-таки несколько более подвижна, хотя и куда менее жизнеспособна по сравнению с женской. Кроме того, жены способны рождать лишь жен, и это невыгодно природе. В общем, налицо смазанная картинка того, что мы наблюдаем у сухопутных людей.

Но вот нижеследующее, напротив, проявилось у морских куда более четко, чем у обычных вертдомцев – и у обыкновенных рутенцев.

Самое главное в определении пола Морских Людей – не способность к производству себе подобных. Нет. Только и исключительно – строение хромосом клеточного ядра. Икс и игрек, икс и икс…

Сплошной икс, в общем.

И что до сих пор повергает нас, ко всему вроде бы привычных, в шок – это способность помесей отчасти наследовать детородное умение их морского прародителя. Способность, коя проявляется скрытно, спонтанно и непредсказуемо, под влиянием как бы некоего порыва души.

Я боюсь сказать – под действием любви…

За то время, что я излагал некоему воображаемому слушателю все сии обстоятельства, наша Верховная Дама обогнула меня с левого борта и вошла под мой кров. Где, повинуясь (вовсе не тот стилистический оттенок – однако не найду более подходящего слова), я повторяю – повинуясь моему указующему мановению, она заняла единственную в шатре подушку для сиденья. Я тотчас плюхнулся на голый грунт напротив.

– Ну, ты мне с порога выложил всё, что имел сказать, – заговорила она ворчливо. – Чего дальше-то от меня ожидаешь? Что похвалю за удачу экск… научного эксперимента на живых объектах?

– Нет, что не убьёшь.

– А стоило – за одно упрямство твое ослиное. Я ведь тебе сразу говорила: это получится.

И вот я мысленно переношусь на шестнадцать лет назад.

В прекрасный город Ромалин, заново отстроенный как моя столица и резиденция.

В мир, где я – молодой король, гордый своим высоким саном, своей статной супругой, двумя своими первенцами. Которых только что принесли с высокого родильного помоста и положили мне на руки, ожидая признания и одобрения.

Мальчик и девочка. Два неотличимых друг от друга комочка, уже отмытых от первородной грязи и облаченных в сплошной атлас и кружева. На дворе, слава Всевышнему, лето, не то что когда я сам рождался. Тогда приходилось костры вокруг ложа моей будущей мамочки палить.

– Прекрасные близнецы, – сказал я, чувствуя, что от меня именно того и ожидают. – Дети нашей взаимной приязни. Фрейр. Фрейя. Фрейр и Фрейя.

Бог и богиня любви у наших вертдомских вестфольдеров.

В память погибшего отца моей чудесной старшей сестрицы Бельгарды – или кто там она еще. Во всяком случае, уж не тетушки. Родственные связи наши по-королевски запутанны.

А потом ко мне подошла моя личная бабка. Та самая, которая и родила саму Бельгарду от Фрейра-Солнышко. В обрисовывающем юные формы жреческом платье цвета выдержанной слоновой кости и винноцветном покрывале на каштановых волосах.

Каштановые, кстати, – очень вежливый эвфемизм для «рыжих». Ибо мы с ней оба такие.

А винноцветное (это рутенское словцо я стащил у их драматурга Кляйста) – значит цвета белого вина, желтоватое, как море, – и ни в коем случае не красное. Хотя в Рутене есть и такое диво.

– Что, доволен по самые уши, Эстрельин отпрыск? – произнесла она сурово. – Пойдем к тебе в спальню, потолкуем.

Малая, так называемая «самоцветная» спальня – единственное место, где король может остаться в интимном уединении: не настоящем, но вдвоем с королевой, это да. Но после родов мою Зигрид перенесли в специальный Чистый Покой, где будут спасать от возможной родильной горячки. Дети будут там с нею и с обеими кормящими няньками. Кормить вообще-то собиралась она сама, только вот на двух таких инфантильных обжор никакого материнского молока не напасешься.

Войдя под сень широченного балдахина, я плюхнулся на парчовое покрывало как был – в суконном камзоле косого кроя, плотных байкерских штанах и мягких полусапожках. Бабка с удобством устроилась на широкой тумбочке для белья: стан прям, руки сложены на высокой груди, ноги скрещены, одна для надежности касается пола.

– Я вот что сказать собираюсь, внучек мой. Знаешь, что Рутен последние годы всё дальше от нас уходит?

– Со скоростью горного ледника в нашей Земле Сконд.

– И что Радужная Вуаль между обоими вселенными становится год от году толще и труднее для преодоления?

– Не совсем так, о почтенная жрица. Вуаль прикрывает ленту Мебиуса, а там, в самой ленте, просто нет никакого объема. Это обычный знак кривого пространства.

– Искривленного. Ты нерадивый ученик.

Вовсе нет: я просто издевался с вышины моей заново обретенной мужественности.

– Послушай, бабуль, мы уже давно это знаем. Что хотя существование Рутена больше не зависит от Вертдома и вертцев, а вертское от рутенского – и подавно, шляться туда-обратно становится всё труднее год от года. Шлюпка дрейфует в сторону от большого корабля. Закон природы, наверное.

– А тебе не приходит в голову, что это стоило бы еще больше замедлить? Ради тамошней медицины, точных знаний, искусств их многообразных, во имя их опоганенной, только невероятно богатой природы. Ради твоих механических игрушек, наконец.

– Лелэлу, мне нет ни нужды, ни охоты сейчас это обсуждать. Говорили мне вчера наши преподобные ассизцы, что уже близки к решению…

– Как кожа к телу. Сегодня как раз меж собою договорились.

– О. Совсем другой десерт. А какое оно?

– Решение? Взять две разнополых двойни – рутенскую и вертдомскую – и переменить местами. Их девочку нам, нашу – им. Между единоутробными детьми образуется некая прочная душевная связь – это уже две связующих нити, как бы вертикальные. А коли мы перевенчаем новые пары внутри себя – еще и по горизонту соединим.

– Снова деток воровать? И брата с сестрой беззаконно сочетать?

– Наши подчиненные рутенцы согласны. Эта семья непременно должна взять из детского дома двойню, иначе им не позволяют. Вожделенный ими мальчик – воистину прекрасный приз, а девочка крайне слаба.

– У нас она не легче загнется?

– Нет. У нее врожденное удушье от зараженного воздуха, в Верте эта астма пройдет без следа.

– И еще брачный вопрос. Здесь родное дитя никогда с приемным не путают, а у рутенцев имеется эта… тайна усыновления.

– На сей счет тоже имеется договор. Родители в случае уже назревающего развода делят детей и присваивают им свои родовые имена.

– Похоже, на то им двойня и понадобилась. Хитро задумано.

– Разлучившись, не разлучаться, – туманно выразилась бабка.

– Так, – меня вдруг осенило, что рутенский вопрос, говоря строго, нас обоих не касается. Жрицы и монахи решили, мама Эсти подтвердила, а меня только ставят в известность. Ради одного этого срочно вызывать счастливого папашу на приватный разговор не стоит.

– Бабка Биб. Кто наша пара?

– Твои наследники.

Полный удар под дых, как сказал бы мой меченосный прадед.

– Так… это… Святая б…дь!

– Это ты ко мне обращаешься? – спросила бабка до крайности вежливо.

– Нет. Просто междометие вырвалось.

Я кое-как собрался в кучку. Не привыкать: король – не простой человек. Вообще не человек, наверное.

– Прости. Я, разумеется, еще не успел к ним привязаться, на то и отец… типа – не мать, что родила… Опять же и долг повелителя…

Ага. Понесло вразнос.

– Мне же их только что на руки положили. Только что показали.

– Неужто и впрямь?

– Неужто ты не заметила? – ответил я с сарказмом. – Дали, дали полюбоваться. Уже и прозвания им нарек. Зигрид меня весь последний месяц натаскивала. Чтобы не сбился.

– Нет, я повторяю: самих деток показали? Или одну только парадную обвертку? Э, да чего с вас взять, мужчин…

– Приду сегодня, полюбуюсь, как мыть станут. Морду в сторону наклоня, чтобы нечистым своим дыханием анималькулей в младенческую неокрепшую плоть не внедрить.

– Не выкаблучивайся. Микроб – вполне хорошее слово. Или инфузория-тапочка… Да, так о чем я? Повтори-ка, чем тебя обрадовали.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.