Глава первая

– Прости, Сев. Нужна твоя помощь. Срочно…

Всеволод Алексеевич даже рад был Сениному звонку. Младший друг – это не только постоянная радость общения с тем, чьё восприятие жизни ещё не так цинично, но и отличный повод время от времени выплеснуть раздражение в бездонный колодец всепрощения искренне любящего тебя щенка.

– Ну, чего тебе надобно, собака?! – рявкнул Северный, окончательно скинув с себя образ умненького, всё понимающего дяденьки.

Не образ, конечно же. Таким он, Всеволод Алексеевич Северный, судебно-медицинский эксперт пятидесяти годов от роду, и был. Умным, всё понимающим дядькой. Просто ему внове были разговоры со взрослыми дочерьми любимых женщин. Он и так-то не в своей тарелке, чего с ним давненько не случалось, а тут ещё Сеня так грубо прерывает беседу. Первую беседу с дочерью любимой женщины!.. Не было у Северного до сих пор любимых женщин. И даже любовниц не было… В смысле – со взрослыми дочерьми. Нет, может, они и были у тех любовниц – дочери. Да только кто дочерьми любовниц интересуется?! Интересуются только дочерьми любимых женщин. Всеволоду Алексеевичу одного-единственного коротенького телефонного разговора с дочерью любимой женщины хватило, чтобы его солнечное сплетение вдруг затопило чем-то тёплым, вроде привязанности, а сердце наполнилось чем-то горячим… Любовью, что ли?.. Как он может любить ни разу не виденную им вполне уже великовозрастную особу? Как он может любить девочку, о которой ничего не знает? Только имя. Алина… Но то, что она дочь этой коварной бестолочи Алёны Дмитриевны Соловецкой, так резко, без предупреждения взявшей да и сорвавшейся в Калифорнию, давало девочке Алине огромную власть над Всеволодом Алексеевичем. Он внезапно так чётко это осознал и принял, что ничего другого, как разозлиться на ни в чём не повинного Соколова, ему не оставалось. Не сердиться же на Алёну и на её дочь Алину, в самом деле! И уж тем более не злиться же на себя самого… На себя-то за что? Он всё делал правильно. Или не всё? Если всё правильно, то почему она улетела? Если неправильно, то почему её дочь была с ним по телефону вежлива?

– Алёна на край земли унеслась устрицы жрать, а ты на мне зло срываешь? – обиделся Сеня в трубку.

– Никто на тебе зло не срывает, – солгал Северный. – Что там у тебя снова-здорово срочно?..

– Давай я лучше приеду!

– Соколов, когда ты говоришь «давай я лучше приеду!», то это, как правило, означает, что ты мне хочешь подсунуть какое-нибудь совершенно идиотское занятие. А я сейчас не в самом подходящем для идиотских занятий настроении. И к тому же что у нас сегодня, вторник? По вторникам я навещаю матушку.

– Сев, Маргариту Пименовну ты осчастливливаешь визитами не по графику, а по своему собственному желанию. Ну пожа-а-а-алуйста! Ну, можно я приеду? Ну, очень надо! И очень срочно, буквально на послепослезавтра! На кону моя репутация и репутация моего старшего сына! – заканючил Сеня.

– Репутация сопливого мальчишки? Хм… Ладно. Заезжай. Что может быть важнее репутации твоего старшего сына, в самом деле!

– А можно я его возьму с собой? – робко и вкрадчиво проблеял Сеня, пропустив мимо ушей иронию старшего друга.

– Можно. Если он обязуется стоять столбом в углу, молчать и дышать через раз и неглубоко.

– Он будет тише воды, ниже травы! Клянусь!

– Ты так и не снял с пуза крест, а с прикроватной тумбочки Библию? – усмехнулся Северный, но товарищ уже нажал отбой.

– Ну да, ну да… Что ещё так может скрасить вечер, как не визит сумасшедшего друга-гусара с восьмилетней к каждой бочке затычкой, – пробубнил Северный. Хотя недавно пообещал себе избавиться от привычки разговаривать с самим собой. Но Алёна, мерзавка, улетела не попрощавшись. Остаётся только надеяться, что у неё для этого были веские причины. Иначе он не простит… Что не простит? Не надо обманывать себя. Ей он простит всё. Всё, что она наделала, делает сейчас и даже то, что она наделает в их общем будущем!.. Размечтался, старый козёл. Не будет у тебя с ней никакого будущего. Тебе – полтинник. Ей – сороковка. У тебя на шее Рита Бензопила. У неё – взрослая дочь. Вы слишком долго были одиночками. Ничего не выйдет. Чтобы вышло, надо как Сеня. Жениться на пусть не слишком красивой, но зато надёжной. На такой, что не улетит в Калифорнию вот так, с кондачка, за здорово живёшь. На такой, что нарожает тебе подряд четверых детей. И жениться на такой надо не на закате, а хотя бы ближе к обеду. С другой стороны, кто сказал, что пятьдесят – это уже закат? Особенно учитывая то обстоятельство, что его, Северного, физическая форма такова, что любой тридцатилетний пацан позавидует. Не говоря уже о без пяти минут сорокалетних. Семён Петрович, вон, на двенадцать лет его моложе, а уже сердцебиение, одышка… Чёрт! Он же сейчас заявится сюда со своим старшим отпрыском! Сюда! В идеально выдраенную обитель старого холостяка, где всё на своих местах. Припрётся! С малолетним убийцей порядка! С особо опасным шалопаем-недомеркой! Со страшным носителем кретинского имени Дарий! Ну, какого этого самого Сеня не мог притащиться сюда – если ему вообще надо было так срочно сюда сегодня тащиться – с прекрасной девочкой Дашей, его следующим после Дария плодом чресел? Та хотя бы выглядит по-человечески и не носится оголтелым терьером, сметая всё на своём пути. Даша так благоговеет перед дядей Севой, что замерла бы за кухонной колонной немым изваянием, да так там и простояла весь папин с дядей разговор. Или пусть, пусть бы Сеня притащился с Георгиной. Георгише всего ничего – несколько месяцев от роду. А Соколов нынче, после совсем недавних событий, – почётный слингоносец. Так что была бы его плоть и кровь плотно к нему примотана и разве что навоняла бы. Так проветрить проще, чем из руин восстанавливать. В любом случае остаётся радоваться тому, что Сеня не приведёт в Севину обитель Георгия по прозвищу Жорыч – предпоследнего Семёновича. Тот вообще на всю голову долбанутый и ни стыда, ни слова «нет!» – не имеет. Георгия даже любящие мама с папой всё чаще называют не Жорычем, а Кошмар Кошмарычем. Господи, если они с Олесей родят пятого, то как его-то назовут? После Дариев с Дашами и Георгиев с Георгинами надо выдавать в мир нечто уж совсем неудобоваримое. Двойню. Кондуита и Швамбранию. Геркулеса и Лилипуту. Гаргантюа и Пантагрюэлину… В черепной коробке пятидесятилетнего интеллектуала всегда есть место для ментального мусора. И время для перебирания этого мусора. А как ещё не сойти с ума, если Алёна на другой стороне глобуса? Что ей там, в этой Калифорнии?.. Всё это выдумка, нет никакой Калифорнии, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще, последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана.[1]

Северный невесело усмехнулся, поднялся, наконец, из кресла и, подойдя к сплошному книжному стеллажу, достал труд Александра Дмитриевича Вентцеля «И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев. Золотой телёнок. Ю. К. Щеглов. Комментарии. Москва, «Панорама», 1995. Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям А. Д. Вентцеля». Лет пять назад он купил её в книжной лавке на Кузнецком Мосту. Просто потому, что знал, кто такой Александр Дмитриевич Вентцель. А ещё потому, что на обложке книги, изданной всего двухтысячным тиражом, был напечатан отзыв Александры Ильф: «Будучи «дочерью Ильфа и Петрова» или, во всяком случае, только Ильфа, я очень болезненно отношусь к стремлению некоторых авторов подогнать их творчество и их жизнь к своим идеям и тезисам. В комментариях А. Д. Вентцеля я чувствую себя тепло и уютно».

Всеволод Алексеевич, относясь к Ильфу и Петрову или, во всяком случае, к Ильфу, очень уважительно, не менее болезненно относился к стремлению некоторых авторов выискать блох в текстах «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». Кроме того, математику и лингвисту-полиглоту Вентцелю доверял безоговорочно – и потому не раздумывая приобрёл книгу. И не раз уже прочтя её от корки до корки, каждый раз приятно удивлялся органичному сочетанию въедливой методичности аналитика и искренней любви филолога к исследуемому тексту, которого Александру Дмитриевичу, сыну известной русской писательницы И. Грековой – Елены Сергеевны Вентцель, – удалось добиться в этом воистину научном и поистине литературном труде. Не говоря уже об исторической его ценности.

Северный прилёг на софу и раскрыл книгу на случайной странице:

Всеволод Алексеевич вздохнул. Ох, как давно он алкал неподцензурного издания «Золотого телёнка», выпущенного издательством имени Чехова, или хотя бы этого, упомянутого у Вентцеля, выпущенного в 1934 году. В общем, такого издания, где был первоначальный текст Ильфа и Петрова: «Вот наделали делов эти бандиты Маркс и Энгельс!» — в том пассаже, что после «соавторства» цензуры ещё советской даже сейчас, в издании, например, 2004 года в возрождённой серии «Библиотека всемирной литературы», выглядит так: «Слышали новость? Меня вычистили по второй категории». И некоторые знакомые сочувственно отвечали: «Вот наделали делов эти Маркс и Энгельс!» А некоторые ничего не отвечали, косили на Побирухина огненным глазом и проносились мимо, тряся портфелями». Почему бы нынешним редакторам не озаботиться переизданием оригинального текста? И почему американского гражданина, математика Вентцеля, живущего в Новом Орлеане, сохранность и неприкосновенность авторского слова тревожит больше, чем нынешних русских издателей, граждан РФ, живущих в Москве? Переквалифицироваться, что ли, на старости лет в редакторы? Так вроде и судебно-медицинский эксперт из Северного вышел отличный!

– Не надо оваций![2]

Вместо оваций раздался звонок. Северный встал и нажал кнопку домофона.

– Дарий, ты помнишь, что должен стоять изваянием в углу, пока твой папа будет морочить мне голову?

– Да, дядя Сева!!! Клянусь!!! – заорал ретивый мальчишеский голосок.

– Ещё один, не знающий «не клянись!», ещё одно поколение клятых, – проворчал Северный, но его уже никто не слушал.

Через несколько минут в незапертую дверь внёсся всклокоченный симпатичный мальчуган и завизжал:

– Как я рад тебя видеть, дядя Сева!!! Смотри, как я умею!!! Нас в лагере тренер научил!!!

– Дарий, скотина, не смей!!! – истошно выкрикнул Семён Петрович сыну. Но не успел он ещё закончить фразы, как пацан уже прошёлся колесом. Причём – в направлении той самой стены, что была заставлена книгами до потолка. Обожаемыми книгами годами скрупулёзно собираемой библиотеки. «Колесом» – это, конечно, громко сказано. Он тупым кулём шлёпнулся на пол, по касательной задев ногами книжные полки. Сверху на него свалилась груда синих томиков. Всеволод Алексеевич состроил скептическую мину, Сеня ошарашенно застыл, видимо, ожидая кары. Дарий заревел.

– Соколов, скажи мне, как старый чекист старому чекисту, ты уверен, что эту репутацию надо спасать? – Северный поднял с пола одну из книг, не обращая внимания на рыдающего мальчишку. – Ты смотри, на нужной странице раскрылось! «Но когда страдание обретает голос и заставляет трепетать наши нервы, тогда душу переполняет жалость…» Дарий, во-первых, немедленно прекрати орать! На меня твои слёзы не действуют. Я твоему папе зачем-то сегодня очень нужен, так что при мне он не будет с тобой сюсюкать. К тому же ты совсем не больно ушибся. Во-вторых…

– Мне не больно! У меня не вышло колесо-о-о!!! – затянул парнишка.

– Во-вторых, читал ли ты, о маленький звероподобный человечишко, «Остров доктора Моро»? – не обращая внимания, продолжил Северный.

– Нет! Я читал только про Гарри Поттера.

– Неандерталец!

– Дарий, немедленно извинись перед дядей Севой! – грозно произнёс отмерший Семён Петрович, поняв, что Северный не намерен делать из его старшего сынишки котлету.

– Дядя Сева, извини меня, пожалуйста! – протокольно-заученно пискнул ушедший от справедливого возмездия бандит и поднялся на ноги.

– Осторожней, вандал! – Северный скривился, глядя, как книги вновь осыпались. – Это же Герберт Уэллс! Собрание сочинений в пятнадцати томах 1964 года издания! Даже твоего папы ещё в проекте не было, когда люди получали удовольствие от прочтения этих книг!

– Кто такой Герберт Уэллс? – деловито уточнил Дарий, хватая с пола книги и пытаясь запихать их обратно на полку абы как.

– Оставь! – лицо Всеволода Алексеевича перекосила мученическая гримаса. – Только не твоими немытыми корявыми лапами.

Семён Петрович бросился сыну на помощь.

– И ты оставь, чудовище! Только у такого бестолкового создания, как ты, мог взрасти сын, понятия не имеющий, кто такой Герберт Уэллс!

Оба – и папа, и сын – в ужасе бросили книги обратно на пол.

– О боги! – взвыл Северный. – Да что же это за наказание такое, а?!! Оба руки по швам – и сделали по пять шагов назад! Быстро!

Взрослый мужчина и маленький мальчик послушно прижали руки к корпусам и отступили на указанное количество шагов. Дарий даже считал вслух:

– Раз, два, три, четыре, пять!

– Нет такой цифры: «раз», – рассмеялся Всеволод Алексеевич, глядя на слаженные действия своих гостей. И, немного помолчав, процитировал:

«Постепенно я настолько привык к зверолюдям, что тысячи вещей, раньше казавшихся мне дикими и отталкивающими, скоро сделались обыкновенными и естественными. Вероятно, окружающая обстановка на всё накладывает свой отпечаток…» Или, по-русски говоря: «С волками жить – по-волчьи выть». До тесного знакомства с тобой, Соколов, я мог бы и убить за подобное обращение с книгами. Ну, не убить. Это – гипербола, – уточнил он, обращаясь к Дарию. – Но от дома отказать на раз-два-три!

– Нет такой цифры: «раз»! – выпалил Дарий и спрятался за папу.

– Умный, поганец! – восхищённо присвистнул Сеня.

– Не свисти в моём доме! Тем более, если ты помнишь, то у меня ещё незаконченные финансовые дела в Лондоне. Куда я на выходные и улетаю. Так что быстро говори, что тебе от меня нужно, я быстро аргументированно тебе откажу – и мы тут же расходимся, недовольные друг другом, до следующих малоприятных нескорых встреч.

– Кто такой Герберт Уэллс?! – нетерпеливо притопнул ногой Дарий.

– У папы потом узнаешь. Или в Интернете уточнишь, раз твой папа утверждает, что ты умный.

– Ну, дядя Сева, ну пожа-а-алуйста! – заныл Дарий.

– Писатель. Англичанин.

– Как та, что написала про Гарри Поттера? Дай почитать!

– Ни за что! Ни за что не дам тебе почитать. Но если ты пообещаешь пятнадцать минут молчания, то я куплю тебе тот самый «Остров доктора Моро». Современное издание – в обложке, но на туалетной бумаге, – калечь на здоровье. И ещё, пожалуй, «Волшебную лавку». С неё тебе и стоит начать. Но при одном условии…

– Я буду молчать пятнадцать минут!

– Отлично. Тогда при двух условиях. Первое – четвертьчасовое молчание. Второе – напишешь мне, что ты думаешь по поводу прочитанного. Идёт?

– Идёт. А что мне за это будет?

– Живой отсюда уйдёшь, понял?! – грозно, с хрипотцой, прорычал Северный. – Это только твой папка воспитывает детей по системе взаимозачётов. Я предпочитаю систему: «ты мне должен, я тебе – нет!»

– Но у тебя же нет детей!

– Именно поэтому. Не желаю становиться ничьим заложником. Всё, хватит! Беседа затянулась. А ты что молчишь, как рыба об лёд?

Семён Петрович действительно был как-то нехарактерно для него немногословен. И застывшее выражение его обыкновенно мимически подвижного лица выражало крайнюю озабоченность.

– Давай уже, проси мою срочную помощь.

– Сева, понимаешь, какое дело… Я тут Дария сдал в блатной, типа, лагерь. Летний, оздоровительный… Но учебный, учебный! – замахал руками Соколов, заметив, как изменилось выражение лица Северного. – И даже воспитательный. Для всяких там хороших деток из приличных семей. Их там, типа, тренируют по-всякому, языкам учат. Развивают, в общем. Утром привёз недоразвитого, вечером забрал уже слегка мозгом и телом окрепшего – красота. Да ещё и за городом. Бассейн, лужайки, воспитатели. Никаких люмпенских детишек…

– Понятно. Спесьевато.

– Что?

– Прости. Я забыл, что ты у нас не любитель классической литературы. Всё больше прайсы, спецификации да списки «Форбса» – для духовного развития – почитываешь. «Спесьевато» – это у Гоголя Николая Васильевича. В «Женитьбе». Или, говоря современным языком, – снобски. Итак, ты сдал своего дубиноголового сынишку в снобское летнее учебно-типа-как-бы-воспитательное заведение, – перекривлял Северный друга. – Мне до этого какое дело?

– Сева, там у них в пятницу день интересных профессий. Предполагалось, что выступать будут родители. Но, как выяснилось, почти у всех детей родители занимаются, типа, бизнесом. У кого свой, кто управленец. Короче, все поголовно – счастливые владельцы полного собрания сочинений Филипа Котлера[3]… А директор этого летнего лагеря хотела, чтобы детям рассказали о космонавтике там… О полярниках. О капитанах дальнего плавания. Понимаешь?

– Неужто детишки не хотят слушать о бизнес-аналитике, о льготах для мелких собственников, а также о четырёхстах сравнительно честных способах ухода от налогов? Куда смотрит олигархическая верхушка?! – притворно ужаснулся Северный и по-бабьи всплеснул руками.

– Тебе бы только издеваться!.. В общем, директор сказала, что родители, раз уж они сами не могут поведать детям ничего интересного, должны разыскать кого-то типа… – Сеня запнулся.

– Специалистов Центра управления полётами с Байконура, доблестных разработчиков вакцин против разнообразных чум двадцать первого века или, на худой конец, ассенизатора? – услужливо продолжил старший товарищ ехидным тоном.

– Можно ещё судебного медика! Типа, начальника бюро сложных экспертиз! Папа сам предложил! – услужливой скороговоркой протараторил Дарий.

– Пятнадцать минут!.. – нахмурился Северный. – А вообще-то ты не только несдержанный и глупый мальчишка, но ещё и Павлик Морозов. То, что твой папка трепло – это одно. А вот то, что ты предаёшь родного отца – совсем другое.

– Никого я не предавал! И никакой я не Павлик Морозов. Я – Дарий Соколов. Я просто помог, чтобы он не мучился, – насупился Дарий.

Северный махнул рукой.

– Прекрасное семейство. Вы меня когда-нибудь с ума сведёте.

– Придёшь? – Семён Петрович искательно заглянул другу в глаза. – Там одна тётка, такая, типа, сильно крутая, в пятницу приволочёт шеф-повара крутого блатного ресторана, где она заправляет, и он даже устроит детишкам мастер-класс…

– Детки средне-богатых буратин буду готовить фуа-гра и запекать гусей в трюфельном соусе?

– Сева, ну тебе что, сложно?

– Соколов, ты идиот или прикидываешься? Что я могу рассказать детишкам из снобского частного лагеря? Да и любым детишкам, если разобраться…

– Ну, у тебя же интересная профессия!

– Ага. Сразу после шеф-повара и перед светским обозревателем. «А теперь, детки, дядя Сева расскажет вам методику препарирования «подснежника». Может, ещё и мастер-класс провести? Для более наглядной агитации, так сказать. Чем я хуже шеф-повара? – Северный скривился и, посмотрев в сторону друга более чем выразительно, покрутил пальцем у виска.

– Там будет не только шеф-повар, а ещё и профессор кристаллографии.

– О господи! Так себе это и вижу, как детки, раскрыв рот, слушают о показателях преломления и пытают несчастного старика на предмет, почему стразики Сваровски не добывают в шахтах где-нибудь за Уралом. Слушай, предложи директору этого вашего заведения организовать отпрыскам самолётную экскурсию в Natural History Museum. Познавательно. Статусно. Да и языки, ты говоришь, они учат. Что правда, понятия не имеют, кто такой Герберт Уэллс, но языки-то учат! Дарий, временно отменяю запрет на молчание! Скажи мне по-английски: «Зачем мой папа сдал меня в этот идиотский лагерь?»

– Я столько не могу сказать. Я знаю только, как будет «зачем» и «папа». Why, Dad?! – гордо выпалил Дарий.

– Молодец, этого достаточно. Можешь смело молчать дальше.

– Сева, я его сдал туда, потому что там зелень, чистый воздух и приличные дети.

– Не-ет! Ты примазываешься к среде. И делаешь это за счёт ребёнка! И он, так ничего и не узнав, станет самым что ни на есть сатирическим персонажем – знаний и умений ноль, а форсу – выше неба. Не пойду я к детишкам снобов. Не пойду! Причём не из-за отсутствия жалости к детишкам, а из наличия жалости к себе. Не той я фактуры дядя, чтобы перед зажравшимися маленькими глупцами паясничать.

– Севка, я уже пообещал! – взвыл Сеня.

– Так будет тебе наука впредь – не обещать того, что ты не в силах выполнить.

– Ну, хочешь, на колени упаду?!

– Соколов, прекрати! Что за глупый фарс!

Семён Петрович призывам друга не внял и фарс не прекратил, а натурально шлёпнулся на колени, стукнулся лбом оземь – точнее, о толстый ковёр – и, протянув руки к Северному, хитро проворковал:

– А я сдам тебе Алёнкин номер телефона в Америке. И её электронный адрес, чего уж там. Ты ведь придёшь к Дарию в летний лагерь, правда?!

– О! Так это у вас семейное? Так оно у вас в крови, предательство?!

– Дядя Сева, а папа ещё дома маме говорил, что если ты не согласишься, он тебе предложит номер телефона Алёны и её почту. А мама говорила, что он так предаёт Алёну.

– Павлик Морозов!!! – Пухлый Соколов достаточно бодро восстал с колен и отвесил своему наследнику подзатыльник.

– К чёртовой матери вас всех! И тебя, и твоего сына, и вашу Алёну! – не на шутку разозлился Северный и, махнув рукой, отправился в кухонный отсек своей обители. Сварить себе кофе.

– Сев, ты придёшь?

– Приду. Давай адрес этого лагерного беспредела для глупых детишек очередного новорусского снобья и примазывающихся вроде тебя.

Соколов ловко выудил из кармана пиджака листок из блокнота с адресом и схемой проезда. И положил на столешницу. Мельком глянув, Северный заметил там же имя-отчество его внезапно исчезнувшей возлюбленной, номер её «американского» телефона и электронный адрес.

– Дешёвый шантажист. Копеечная манипуляция.

– Но сработало же! Главное – эффективность! – виновато заулыбался Семён Петрович.

– Бизнес испортит любого хорошего парня. И даже дружить он станет с прицелом на эффективность.

– Зачем ты так?! Детям же действительно интересно!

– Что? Работа судебного медика?.. Разве что эти дети выросли в семейке Аддамсов. И не изображай обиженного. У тебя плохо получается. К тому же мне всё можно. Потому что тут собака именно я. А ты пока щенок. Кофе будешь?..

– Сева, я тебя люблю! – расплылся Соколов.

– Только никаких объятий и поцелуев, – пробурчал Северный. – Последний раз спрашиваю: кофе будешь?

– Буду!

– Так, значит, есть такая цифра – раз? – тихо и деловито уточнил Дарий непонятно у кого.

– Да. Раз – первая цифра. И она же – последняя, – проворчал дядя Сева, занимаясь пресловутым напитком из коричневых зёрен.

Северный разлил свежесваренный ароматный кофе по маленьким фарфоровым чашечкам.

– Что-то твой Дарий подозрительно затих. Пятнадцать минут уже истекли.

– Уже истекли, да?!! – не замедлил подать голос мальчишка. – Дядя Сева! Я хочу у вас жить! У вас тут так хорошо! Просторно! Есть где колесо сделать. Не то что в нашем хлеву, где шагу ни ступить, чтобы ноги не поломать! – последнее он высказал явно с интонациями мамы Леси.

– А ты когда свои игрушки последний раз на место убирал?! – рявкнул на сынишку Соколов.

– Спасибо, Дарий, я в курсе, что у меня хорошо и просторно. И поэтому ни ты, ни тебе подобные никогда здесь жить не будут. Потому что дядя Сева отлично знает, как такое хорошо за пару дней превращается в унылое воспоминание и приравнивается к конфискации имущества.

– Да я просто хотел колесо показать, – опять надул губы Дарий.

– Ладно, посмотрим. Вот годков через несколько достанете вы своего папку, бросит он вас, вот тогда, может, и приючу.

– Не бросит! – чуть не взвизгнул парнишка и встал у отца за спиной.

Соколов прихлёбывал кофе, довольно урча.

– А Алёнка мне письмо прислала… – кинул он в пространство.

– Судя по твоему наигранно-безразличному тону, я сейчас должен был обжечь себе язык, поперхнувшись кипятком, не так ли?

– Мне показалось, что ты влюбился…

– Дядя Сева влюбился, дядя Сева влюбился! Бе-бе-бе!!! А надо мной смеялся, гарантофилом называл! – Дарий запрыгал в опасной близости от стола с кофейными чашками.

– Геронтофилом! – поправил сынишку Семён Петрович.

Северный прикурил сигарету, медленно затянулся и глубокомысленно выпустил дым:

– Зря ты его в этот летний лагерь отдал. Об элементарных вещах понятия не имеет, а «гарантофилия» – уже на слуху. Опасный признак. Хотя забавное словечко. Любовь к гаранту. Исток культа личности… Это я, прости, записных книжек Ильфа и копаний Вентцеля начитался.

– Влюбился, влюбился!!! – не успокаивался Дарий.

– Если ты ошпаришься, то зарыдаешь по-честному, – серьёзно предупредил мальчонку Всеволод Алексеевич. – А в моём доме нет средств первой помощи от ожогов, соплей, поносов, порезов и прочих хворей малолетних гадёнышей. Это прерогатива безобразно перенаселённых детишками домов. Так что если ты успокоишься, я скажу тебе правду.

Дарий немедленно застыл сусликом.

– Я, друг мой Дарий, действительно влюбился в Алёну Дмитриевну. Не стану отрицать.

– Не станешь чего?

– Отрицать. Отрицать – это, малыш, означает говорить «горько!» – когда сладко, или хныкать, что у тебя болит живот, чтобы не пойти в школу. То есть отрицать – попросту врать. Потому я предпочитаю отрицать отрицание. И потому скажу честно: я влюбился. И даже полюбил. Полюбил эту самую вашу Алёну Дмитриевну, папину давнюю подругу, на которой ты хочешь жениться, когда вырастешь. И на которой, как папка твой, помнится, проговорился в темноте захламлённого преддверья вашей берлоги, он сам хотел жениться в незапамятные времена. Но тот факт, что я полюбил Алёну Дмитриевну, не отрицает существующего положения вещей: она не ответила мне взаимностью и улетела в Калифорнию.

– То есть этот факт не врёт существующему положению вещей? – уточнил Дарий.

– Сеня, если ты сейчас заорёшь, какой твой сынишка умный, – я тресну тебя по печени.

– Молчу-молчу! – примирительно поднял руки вверх уже открывший было рот Соколов.

– Именно так, мой малолетний дружище. Именно так. Ни этот факт не врёт существующему положению вещей. Ни существующее положение вещей не врёт этому факту. И, таким образом, не обманывая друг друга, факт моей любви к Алёне Дмитриевне и существующее в Калифорнии положение вещей честно сосуществуют, совершенно не пересекаясь.

– И что делать? – ахнул Дарий. – Когда меня не захотела полюбить Наташка из второго подъезда, я запихал её в сугроб, да ещё и за шиворот снега насыпал.

– Помогло? – прищурился Всеволод Алексеевич.

– Да! Она заплакала!

– Я не хочу, чтобы Алёна Дмитриевна плакала.

– Ну-у-у… Значит, ты её не любишь! – уверенно констатировал Дарий. – Когда мальчик любит девочку, а девочка его не любит – мальчик всегда хочет, чтобы девочка плакала.

– Ты, Дарий, путаешь страсть с любовью…

– Тебе что, не интересно, что мне написала Алёна?! – не выдержал Соколов.

– Сеня, будь ты чуть мудрее ночного горшка, ты дал бы мне договорить с твоим сыном о важном. А теперь он так и будет путать страсть с любовью, тёплое с мягким, а зелёное с турбулентностью.

– С чем? – удивился Дарий.

– Сынок! Дядя Сева нас просто забалтывает. Потому что на самом деле он с ума сходит от любопытства и просто мечтает узнать, что мне написала Алёна.

– Угадал! Попал точно в цель! Именно это немолодой уже мужчина и желает узнать: что же там написала нашему другу Семёну Петровичу его давняя подружка Алёна Дмитриевна. Нет-нет, не говори! Дай сам попробую! Итак, она написала… Она написала… – Северный закрыл глаза и задрал голову вверх: – Тсс!!! Ни звука! Я считываю из мирового эфира! Алёна Дмитриевна написала: «Сеня, привет! Долетела нормально, у меня всё хорошо!» – Он открыл глаза, опустил голову и затушил бычок в пепельнице. – Ну, или что-нибудь ещё, не менее оригинальное, в таком роде.

– Да. Почти дословно. Только ты не дочитал там ещё, в своём эфире. Ещё она написала: «Как там Северный? Дай ему мой e-mail. А то у меня нет его адреса и вообще, как-то всё скомканно. Наверное, я некрасиво всё-таки поступила».

– Засранка! – проворчал Северный. – Мне она не могла позвонить, оставить адрес… А вот Сенечке Соколову…

– Не сердись на неё. Я для Алёны больше двадцати лет как подружка, не более того. Наперсник, когда ей хочется. И никто – когда ей не хочется дружить. И если бы ты знал её чуть дольше, а о ней – чуть больше, то ты бы понял, что для Алёны значит просто поинтересоваться «как там Северный?» – и уж тем более чего ей стоило попросить меня дать тебе её e-mail.

– Тоже мне, гордячка из села Кукуево!

– Сев, не бурчи! – Соколов посмотрел на сына. – А ты чего уши развесил?! Вырастут в ослиные!

– Странные вы все какие-то, взрослые, – по-старушечьи вздохнул Дарий. – Чего мне тут подслушивать? Всё и так понятно. Дядя Сева любит Алёну, а она – засранка. И ей просто надо за шиворот снега запихать, чтобы она заплакала. И тогда всё будет хорошо, вы поженитесь и нарожаете четверых детей. И будет у тебя, дядя Сева, тоже не квартира, а сарай.

– Твоя правда! – рассмеялся Северный. – Только одна проблема, брат Дарий, – ни снега в Калифорнии нет, ни меня… Ладно, друзья. Хорош свистом пространство сотрясать. Папа твой с меня вытянул, чего хотел. Только за последствия я не отвечаю. А вот за то, что он использовал для этого козырь, и так мне законно выпавший, – так за это он ещё ответит! Идёмте, я вас провожу до ближайшего книжного. Ты же всё-таки пятнадцать минут почти честно отмолчал? Ну так и я своё слово сдержу – получишь ты «Волшебную лавку» и «Остров доктора Моро». Но если, получив, не прочитаешь – пеняй на себя!

– А что ты сделаешь, если не прочитаю? Я же уже уйду отсюда живой! – нахально-кокетливо, как это умеют все слегка перебалованные дети, уставился на него Дарий.

– У меня на работе есть трупный яд. Не прочитаешь – гарантированно отравлю всю вашу безумную семейку! И маму, и папу, и… – зловещим шёпотом обещал дядя Сева.

– Не надо!!! – завыл Дарий. – Я прочитаю!!!

– Вот так-то лучше! И чтобы через неделю у меня тут на столе лежала писулька с мыслями о прочитанном, понял?!

– Дядя Сева шутит про трупный яд, – примирительно сказал Соколов.

– Дарий, у дяди Севы нет чувства юмора. И уж про что-что, но про трупный яд он никогда не шутит! Слово судмедэксперта!

И суровой мужской компанией друзья отправились в ближайший книжный магазин.

Глава вторая

Прикупив обещанное Дарию, Северный отправил друзей восвояси, а сам ещё немного прогулялся. Ему надо было прийти в себя. Его обуревали противоречивые чувства. Как бы это ни было избито, но чувства Всеволода Алексеевича обуревали именно что противоречивые. Вовсе не из-за того, что он согласился выступать перед детишками, расхваливая профессию судебно-медицинского эксперта. Мало ли сколько раз за свою долгую жизнь он делал то, чего не хотел… Из-за Алёны, мать её, Дмитриевны! Он перед ней душу раскрывает, как малолетний пацан. Замуж ей предлагает. Рыбу ей запекает. Счастлив тем, что она нежится в его ванне, а в ответ?! Ни слова, ни полслова – в Калифорнию! Могла бы сказать что-нибудь вроде: «Севка, эта поездка была давно запланирована. Я же не знала, что встречу тебя! Хочешь, я всё отменю? Хочешь, полетим вместе?»

У него, между прочим, и виза американская есть… Ерунда! Не в визе дело. Дело не в том, что у него есть или чего у него нет – включая чувства. Дело в том, что мало-мальски воспитанные девушки так не делают. Трахнула, поела, погуляла – улетела. Так даже мало-мальски воспитанные парни не поступают. Всегда есть время для вежливого звонка, для прощальной sms-ки, в конце концов…

Немного поразмыслив, Северный признал, что не получить от Алёны Дмитриевны Соловецкой ничего было куда лучше, чем получить от неё прощальную записку по мобильному телефону какого-нибудь однозначно-идиотского содержания, типа: «Прости, наша встреча была ошибкой!» Этого он бы точно не перенёс. При его-то гордости, которую матушка Рита Бензопила ошибочно именует «гордыней», Всеволод Алексеевич после сообщения подобного содержания скорее бы перегрыз себе руку, чем смог написать или позвонить… Когда говорят: «вон!» – ничего не остаётся, как выйти вон. Алёна не сообщила ему ничего. Да, пусть это было невежливо, но не фатально. Остаётся только надеяться, что, несмотря на всю бабью дурь, она достаточно умна – и поняла, что с Северным можно всё. Кроме прямого указания выйти вон. В любом случае она ему теперь должна! Одно объяснение. И одно извинение. А он сможет получить по счёту, получив её! Или наоборот? Хм…

Всеволод Алексеевич присел на скамейку и раскрыл яркую детскую книжку. Да-да, не смог удержаться от искушения и не только Дарию, но и себе прикупил экземпляр «Волшебной лавки» Уэллса современного издания. Перед качественной полиграфией Северный был бессилен. Хорошая бумага, запечатанный форзац, яркие, прекрасные, талантливые, полноцветные иллюстрации… Красивая книга – как красивая женщина – не обязательно любить, но непременно – восхищаться!

Тираж всего три тысячи… Ну да, книжонка недешёвая. Можно даже сказать – дороговата. Но она того стоит! Как можно получать удовольствие от книги, распухшей из-за отвратительной газетной бумаги, как тухлый бычок, и у которой края обрезаны – как обглоданы?! Ладно ещё, если ложился с красавицей, а проснулся с крокодилом! Сам виноват. Пить надо меньше. Но на трезвую голову лечь с крокодилом – это, я вам доложу, надо обладать!

Обнюхав, как спаниель, корешок и пропустив страницы веером через пальцы, Северный прочитал лишь последний абзац этой странной-странной сказки:

Он захлопнул книгу. Северному было интересно, что подумает об этой сказке маленький Дарий. Что-то же он должен подумать? Даже самые любящие родители не могут избавить ребёнка от этой вредной привычки – думать.

Ещё немного прогулявшись, он отправился домой. Наблюдать закат с высоты своего последнего этажа прекрасной просторной холостяцкой обители. Как ему хотелось, чтобы Алёна сейчас была с ним, на этой лоджии, как в ту ночь…

– Я знаю её имя, и у меня есть её адрес! – сказал он небесам. Вернулся в комнату, сел за письменный стол и открыл лэптоп. Вошёл в почту, кликнул на «написать письмо», вбил в окошко Алёнин e-mail и торжественно воздел кисти рук над клавиатурой…

– Так! Так-так-так! – он пошевелил пальцами.

Надо сказать, что коммуникативных проблем у господина Северного практически никогда не приключалось. Особенно с представительницами противоположного пола. Ни в устном, ни в письменном виде. За пару-тройку затяжек вполне мог написать эдакую изящную штучку:

Чему страстно завидовал его друг Сеня, любитель рифмованных строк, с трудом изрыгающий из себя посвящения жене типа:

Бодливой корове бог, как общеизвестно, рогов не даёт. Вот так и Соколову, жаждущему быть пиитом, господь такого таланта не отвесил. Зато Семён Петрович наделён многим другим. Например – быть хорошим другом. Отменным отцом. И умением создавать проблемы на ровном месте. Северный же, отлично владеющий даром стихо– и вообще – словосложения, – никогда эту свою способность не выпячивал. Читать любил куда больше, чем писать. Но если уж брался – у него получалось складно, красиво и без напрягов.

– Так-так-так! – повторил Всеволод Алексеевич и, опустив руки, прикурил сигарету.

– Чёрт знает что такое! – возмутился он, глядя в пустое поле письма.

Глубоко затянувшись, он решительной дробью моментально впечатал туда:

Здравствуйте, разлюбезная Алёна Дмитриевна…

— Угу, угу… Не хватает для завершённости сакраментального: «Во первых строках моего письма…»!

Он удалил предложение.

– Так может начинаться sms-ка от прыщавого гормонально-озабоченного подростка, но никак не… – и Северный снова нажал на клавишу Backspace.

– А это что за развязная иноязыкая бравада? Что такое, сто тысяч чертей?! Бабе письмо написать не могу!

Всеволод Алексеевич вскочил, походил туда-сюда, вышел на лоджию, посмотрел на ночную Москву…

Сколько там времени, в этой Калифорнии? Одиннадцать часов разницы. Одиннадцать часов куда? Туда или сюда? Что-то Северный совсем отупел. Где там Солнце встаёт? На западе или на востоке? А садится куда? В Тихий океан или в Атлантический? Солнце вообще не встаёт, балда! И тем более не садится! Оно же Солнце, кто его посадит?! Да что с ним такое?! Не с Солнцем, а с Северным? Где его признанная реакция на элементарные задачки? Это ж не астрофизика, в конце концов! Он что, ни к чему, кроме парафразов на старые советские комедии, не способен? Похоже. Во всяком случае, когда думает о Соловецкой. Почему с теми, кто нам действительно интересен и дорог, мы становимся невнятны и скомканны, в то время как с теми, кто нам безразличен, – остроумны, искромётны и хоть сейчас в капитаны высшей лиги «КВН» или «Что? Где? Когда?»?

Северный вздохнул и подошёл к книжным полкам. Это было где-то во втором томе. Карта поясного времени. Он достал толстый жёлтый фолиант. Детская энциклопедия, 1959–1960 года издания. У него были все десять томов. Приобрёл у всё того же пройдохи букиниста – бессменного поставщика книг в библиотеку Северного. Детская энциклопедия была в отменном состоянии. В отчем доме была такая же, но благочестивая матушка Рита Бензопила ни за что не хотела расставаться с некогда зачитанным маленьким Севой до дыр собранием. Кричала, что будет внукам её читать. Каким внукам? Откуда у неё внуки, если он, Всеволод Алексеевич Северный, – единственный сын ныне здравствующей Маргариты Пименовны и давно уже упокоенного Алексея Всеволодовича – четы докторов Северных. Педиатра и хирурга. Дались им эти внуки? Были бы внуки – были бы хлопоты. И Рита бы пилила сына на предмет каких-нибудь аденоидов наследника и о том, что ей некогда с ним посидеть. К тому же именно маменька не одобряла ни одну из тех редких особей женского пола, коих Сева имел неосторожность приводить домой. Слава богу, это всё в далёком прошлом… Да? А как же Алёна?.. В общем, к тому времени, как Рита отчаялась дождаться внуков, у Северного уже была своя собственная Детская энциклопедия. Зачем она ему? А затем, чтобы вот именно сегодня, именно сейчас посмотреть карту поясного времени.

Северный полистал том «Земная кора и недра Земли. Мир небесных тел». Так… Страница 448:

Северный оторвался от текста и долго смотрел в карту поясного времени на сто восьмидесятый меридиан.

– И что это тебе дало, дубина? – пробурчал он себе под нос. – Алёна никаких океанов не пересекает, а торчит где-то в Калифорнии. Ты даже понятия не имеешь где! Вот если у меня одиннадцать часов вечера вторника, то, например, в Сан-Франциско сколько?

Всеволод Алексеевич прикрыл глаза и сделал пару каких-то странных вращательных движений руками вокруг своей головы. Видимо, эти пассы символизировали вращение Земли вокруг Солнца. Хорошо, что его в этот момент никто не видел. Особенно родная мать. Вот уж кто бы не удержался от ехидных комментариев и саркастичных замечаний типа: «Что, Севушка, седеет кора головного мозга-то? Патиной покрывается? Дубильными веществами пропитывается? А был бы у тебя сынишка смышлёный или дочурка сообразительная, они бы быстро папе Севе глобус принесли и рассказали бы старому маразматику, сколько сейчас времени во Фриско… А так тебе остаётся только коротать свой бобылий век в компании веществ, стимулирующих мозговое кровообращение. Пока гадить под себя не начнёшь. А потом уже всё – сенильное отделение дурки!»

К чёрту Риту!.. Вот глобус – это тема!

Северный подошёл к полке с глобусом, купленным когда-то в Копенгагене… Крутанул его.

– Полдень сейчас в том Сан-Франциско. Полдень сегодняшнего вторника!.. И всё ты врёшь, матушка! Тебе уж… Ну, не будем цифрами кидаться. Чтобы не нарваться. Но ты же, мать, под себя не гадишь, и кора головного мозга функционирует – дай бог каждому тридцатилетнему!

Зазвонил домашний телефон. Всеволод Алексеевич опрометчиво взял трубку, не удосужившись глянуть на определитель номера.

– Какого лысого ты неделю не отвечаешь на мои звонки, сообщения и письма?! – раздалось гневное контральто.

– Здравствуй, мама, – нежнейше и тишайше промолвил Северный. – Я давно подозревал, что у тебя могучие телепатические способности. Стоило мне о тебе подумать…

– Ах, так ты обо мне думаешь?! Какое счастье, скажите на милость! Это очень любезно с твоей стороны – послать со мной в театр какого-то занюханного аспирантика, ни черта не разбирающегося ни в музыке, ни в манерах! Я, как бездомный пёс, хожу в оперу с каким-то посторонним человеком, не умеющим ни слушать, ни программку даме купить!

– Бездомные псы, мама, в оперу не ходят. Что до программки – надо было ему просто сказать, что она тебе нужна. Ну, не заточены нынешние аспиранты под дам твоего класса. Но они на господские звания и не претендуют.

– Ты мне зубы не заговаривай, старый дурак! Если ты не появишься у меня в ближайшее время и не расскажешь, что это было за представление с этой девкой, претендующей на брак с тобой, то у тебя больше нет матери! И вот ещё что…

Северный отодвинул трубку подальше от уха. Всю неделю он действительно не реагировал на разрываемую «Раммштайном» мобилку. И действительно отослал вместо себя аспиранта – не оставлять же леди совсем уж без джентльмена, такого Рита не перенесла бы. Это было, разумеется, не очень красиво. Совсем даже некрасиво. Потому как поход в театр был запланирован заранее. Так что матушка права по всем пунктам – и ей необходимо дать возможность выговориться.

– Сева!.. Ты тут? – Рита заговорила человеческим голосом. Его матушка была очень хороша, когда говорила человеческим голосом. Сказать по правде, Маргарита Пименовна была очень хороша. И не только внешне, не только физической формой. Рита была очень хорошим человеком. И прекрасной матерью.

– Я тут.

– Севка, она очень красивая, эта девка. Честное слово. Я давно не наблюдала таких красивых женщин. Хотя она и нахалка! – Рита хихикнула.

– Это не она нахалка, мама. Это я старый дурак, ты права.

– Ты когда заедешь? Я ужасно по тебе скучаю.

– Завтра заеду, мам. После работы.

– Ты на ней правда женишься?

– Я бы на ней правда женился. Но она улетела в Калифорнию. А я понятия не имею, как жениться на женщине, которой нет под руками. Поэтому собираюсь послать ей предложение руки и сердца по электронной почте.

– Совсем спятил от одинокой старости?! – Рита резко завелась и перешла в звуковой режим бензопилы. – Предложение руки и сердца надо делать по всем правилам! В приличном ресторане, с роскошным букетом и дорогущим обручальным кольцом! Совсем измельчало мужицкое племя!..

Очень хорошо, что матушка вернулась в свой привычно-театральный режим. Ещё немного его любимой нормальной мамы – и он расклеится и начнёт рыдать в телефонную трубку, в Ритин ласковый голос, как рыдал он когда-то в её тёплые нежные руки о несчастном собако-человеке, о том мёртвом сенбернаре из «Острова доктора Моро». И как после, много позже, взрослым, рыдал в одиночестве, вспоминая её судорожные сухие всхлипы в его крепкие мужские руки после похорон отца… Вот, кажется, только дважды в жизни Северный и плакал. Ещё Севой – и потом Всеволодом Алексеевичем. Ещё не хватало завыть в полтинник белугой о том, что какая-то Алёна Дмитриевна улетела к херам собачьим в Калифорнию, не сказав ему даже «мяу» на прощанье! Снега ей за шиворот, в натуре! И пусть сама рыдает!

– Марго! – Северный прервал матушкины гневные поучения. – Тебе пора баиньки. В твоём возрасте надо себя беречь. Целую. Завтра заеду!

– Ты мне ещё будешь про возраст говорить?! В свой-то паспорт давно смотрел, паршивец?..

Всеволод Алексеевич аккуратно нажал отбой и поставил трубку в гнездо. Сейчас минут десять-пятнадцать трелей – и мать успокоится. А он пока сварит себе кофе, нальёт вискарика на три пальца и… И почитает «Остров доктора Моро». Но сначала…

Он подошёл к лэптопу, оживил экран, посмотрел на пустое поле письма, сел и мягко-мягко, и presto-presto сыграл на клавишах этюд:

И, не перечитывая, кликнул на «отправить». После чего немедленно захлопнул лэптоп и, удовлетворённо вздохнув, сказал:

— Эх, а ведь всё то же самое можно было сказать короче. Например: Напиши, когда прилетаешь. Встречу. (Станиславский.) Ёмко, со вкусом, по-мужски. А я как пацан… Ну и бог с ним. Успею ещё. Зато теперь можно кофе, виски и старую добрую сказку про отрицание Бога, – Северный усмехнулся. – Хотя не такая уж она и старая – 1896-й всего лишь. И, по правде сказать, совсем не добрая. А про отрицание я вообще промолчу…

Всё приготовив и обустроив на своём любимом подносе «под Прованс», Северный взял с полки первый том чуть не пострадавшего сегодня от Дариевой эквилибристики Уэллса, уселся в кресло на лоджии, где ещё не так давно сидела у него на коленях Алёна Дмитриевна, и открыл на странице 145:

Глава третья

Прекрасным пятничным утром Северный подъезжал к летнему подмосковному лагерю для детишек небедных людей. Сказать: «для детей богатых» – было бы некорректно. Дети нынешних богатых русских людей проводят время или с боннами на юге Франции, или в закрытых пансионах где-нибудь в лондонских предместьях. Самые-самые из везунчиков – прямо сейчас с мамами и папами причаливают к Сардинии или, на худой конец, торчат с чопорной бабушкой где-нибудь в окрестностях Лос-Анджелеса (вот далась эта Калифорния!). Так что лагерь в буйно поросшем зеленью ближнем Подмосковье можно было назвать приютом для именно что небедных людей. Таких, что уже кое-что заработали и стремятся к большему, несправедливо полагая, что статус хоть что-нибудь значит в этом совершенно нестатусном подлунном мире, где сегодня ты – пан, завтра – пропал и твой ребёнок – только твоя забота. По крайней мере, до определённого этапа развития. И никто, кроме тебя, не объяснит ему, что такое хорошо, а что такое плохо. Ни Маяковский, ни озлобленные учителя, вынужденные летом подрабатывать на хлеб свой насущный с капелькой масла, занимая и развлекая «купеческих деток», напоминающих им большей частью Проню Прокоповну в разнообразных её вариациях.

– Куда? – спросил у Всеволода Алексеевича ленивый пузатый охранник, выкатившийся из затрапезной пришлагбаумной будки.

– Туда! – строго ответил колобку Северный.

– А-а-а! – сонно протянул страж порядка, подумавший, что, видимо, это один из папашек нынешних митрофанушек. И не требуя ничего, подтверждающего личность или разрешение на пребывание в сём оазисе счастливого детства, вернулся в свою фанерную обитель, открыв кордон.

«Строгое и значительное выражение лица в этой стране всё ещё является пропуском куда угодно. Куда угодно туда, где всё ещё что-то можно исправить, где всё ещё происходит если уж не что-то важное, то хотя бы хоть что-то ещё происходит! В любом случае в нашей стране ни в Министерство обороны, ни в здание наискосок от реконструированного «Детского мира» так просто ещё не проникнешь. Хотя именно в этих застывших в безвременье заведениях не происходит ничего нового!.. Хм… «Реконструкция детского мира» – зловеще звучит. И вполне в духе времени», – подумал Всеволод Алексеевич, выруливая по дорожкам в соответствии с расписанной Сеней схемой.

А вот и он, главный корпус прежде какого-то мелкого санатория не то Союза писателей, не то работников крупно-рогатой промышленности. По верху трёхэтажного здания реял огромный плакат:

«Не отдам! – моментально аукнулось в голове у пятидесятилетнего судмедэксперта. – Зачем России нужны мои дети? То есть – их дети. У меня, слава богам, детей нет. И значит, они не нужны, как минимум, России. Впрочем, бедной России ничего не нужно. Тем более – дети. Дети нужны новым правителям. Очередной гитлерюгенд, прости хоть кто-нибудь меня, грешного!»

Припарковав «Дефендер», Северный набрал Сенин мобильный.

– Привет, олух царя небесного. Пацан сказал – пацан сделал. Я стою под зловещим слоганом о том, что Молоху в очередной раз нужны твои дети. Выходи на плац, строиться!

– Севка, сейчас буду!

Через две минуты из здания выскочил встрепёхнутый Соколов. Он был в полуделовой форме – чёрные брюки и белая рубашка. Брюки трещали по швам. Белая рубашка прилипла к его пухлому торсу. В Москве и Подмосковье этим летом царила жуткая жара. Не такая, как прошлым, когда самовозгоралась вечная мерзлота под вечными же торфяниками, но тоже весьма нечеловеческая жара крутых континентальных лет.

«Этой заразе, поди, комфортно в тихоокеанском-то климате!» – подумалось Всеволоду Алексеевичу помимо воли.

Не думать об «этой заразе» он не мог, хотя очень старался.

Не мог не думать о ней во вторник, когда отослал ей идиотское письмо.

Не мог не думать о ней в среду утром, когда первое, что сделал – до традиционной пробежки! – как пацан, прискакал к лэптопу, ещё не умывшись, – и не нашёл в почте ответа.

Не мог не думать о ней в среду вечером, когда пил с Ритой Бензопилой её вечный коньяк и даже – какой позор! – сдался маменьке на предмет своих чувств. И эта старая карга вместо того, чтобы бросить ему спасательный круг своего матёрого сарказма, взяла да и посочувствовала, проклятая старуха!

Не мог не думать о ней в четверг и даже сегодня ранним утром. Потому что, как глупый юноша, кидался к почте каждые полчаса… четверть часа… к лэптопу, к компьютеру на работе, к мобильному телефону… И там ничего не было от этой гадины, Алёны Дмитриевны Соловецкой. Смешно. В его возрасте – и вовсе обхохочешься. Никакого достоинства! Хорошо, что никто ничего не знает. Но какая разница, если достоинство – это не когда кто-то что-то знает о недостойном. Достоинство – это когда ты чувствуешь, что достоин сам себя. А это дурацкое поведение Всеволод Алексеевич считал совершенно недостойным. Ему было стыдно перед самим собой. И ещё было бесконечно тревожно за эту дуру Алёну.

– Я так рад, что ты приехал!

– Я тебя хоть раз обманывал?

– Нет. Ни разу. Не припоминаю… Но всё равно страшно рад, потому что знаю, как ты терпеть не можешь детей.

– Сеня… С Алёной всё в порядке?

– Да. Наверное. Не знаю… Она девочка взрослая. Звонит только Алине. Письма пишет, когда захочет или посчитает нужным. Но если Алина мне не звонила – значит, всё в порядке. А что? – Сеня прищурился.

– Ничего, – ответил Северный. – «Я этой негодяйке послал из Москвы на триста пятьдесят рублей телеграмм и не получил ответа даже на полтинник. Это я-то, которого любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина – зубной техник…»[4] — продолжил он с мрачной иронией.

– Чего?! – уставился на него Соколов.

– Ничего!.. Ну ладно, книг ты, пещерный человек, не читаешь. Но хоть кино ты смотришь? Движущиеся картинки…

– А-а-а… – на всякий случай сказал Сеня.

– Мир сегодня не балует меня разнообразием ораторских приёмов, – вздохнул Северный. – Ладно, пошли рассказывать детишкам, как это круто – быть царём на горе трупов.

– Ты это… Текст подготовил? – аккуратно поинтересовался у друга Семён Петрович.

– Мои тексты всегда при мне.

– Но ты… главное, помни – это дети!

– Ну вот… Сначала: «О приди, приди!..» А как только – так начинается. Условия, недоверие, опасения за честь… Сеня, ты напоминаешь мне девицу, жаждущую замужества, но рассчитывающую обойти стороной вопросы секса! Дети. Скажешь тоже! Разгильдяи наверняка, как всегда. Хлебом не корми, дай лягушек через соломинку понадувать да кузнечиков в банках морить сотнями!

– Не, ну, я просто, чтобы... Чисто так… Как бы, чтобы ты…

– Не блей, Цицерон! Солдат ребёнка не обидит, веришь?

– Да! – без малейшей запинки тут же выпалил Семён Петрович и утёр обильный блестящий пот с верхней губы.

– Тут сразу расстреливают, что ли, если что не так? – елейно уточнил Северный. – Какое милое детское учебно-воспитательное заведение. Папок, отваливших немалые бабки, бросает в пот.

– Просто жарко! – пробурчал Сеня. – Хорош уже издеваться, пошли!

– Пошли. Сейчас только докурю. Полагаю, что во время прочтения милым детишкам лекции о чудесном-чудесном мире судебно-медицинской экспертизы мне этого не позволят. Чашечку кофе-то хоть предложат?..

– Там есть кофейный автомат, в холле! Сейчас я тебе притащу! Ты какой хочешь?

– Горячий. – И Соколов тут же унёсся внутрь здания, как всегда почуяв настроение своего старого товарища. – Пара минут наедине с собой не повредят, – удовлетворённо констатировал Северный. – Равно как и две сигареты вместо одной.

После дозы кофеина с никотином Северному было не так тоскливо идти коридорами административного здания образцово-показательного летнего лагеря. Устроители не слишком утруждали себя за родительские денежки – интерьер не блистал буржуазностью. Весёленькие цвета дешёвенькой краски, лютики-цветочки. Типичная детская поликлиника Четвёртого управления, не более. Стереотипы, стереотипы, стереотипы…

– Легче выкрасить, чем выбросить. Иду – и содрогаюсь. Счастливое детство как оно есть – только теперь ещё и за деньги. Жуть. Надеюсь, хоть азбуки здесь в кожаных переплётах?

– Всеволод Алексеевич, познакомьтесь! – Сеня со значительным нажимом на имя-отчество прервал монолог Северного. – Это Анжела Степановна, директор!

На Северного смотрела весьма молодая особа, более уместная где-нибудь в ночном клубе, нежели в воспитательном учреждении. Ей было около тридцати, не больше. Блузочка, юбочка, туфельки. Вроде бы всё соблюдено, но… блузочка чуть фривольнее. Юбочка чуть короче, чем выдержит психика бронеподростка. Туфельки с завязочками под Древнюю Грецию походили скорее на аксессуар для вовлечённых по недоумию в БДСМ[5]. А судя по макияжу, насыщенностью не уступавшему театральному гриму, дети её интересовали далеко не в первую очередь.

– Здравствуйте, Всеволод Алексеевич! – любезно расплылась Анжела Степановна всем своим нарочито огромным ртом и протянула Северному руку, кою он смиренно пожал. – Семён Петрович о вас много хорошего рассказывал! Мы очень рады, что вы согласились принять участие в нашем дне интересных профессий! Сейчас закончится мастер-класс известного шеф-повара, и после небольшого перерыва – ваше выступление. Могу я предложить вам чаю? – и она ещё раз зловеще оскалилась и стала окончательно похожа на в пух и прах разодетую рыбу дораду. – Пожалуйста, в нашу комнату отдыха! – директриса развернулась к друзьям соблазнительной задницей и, покачивая бёдрами, поплыла по коридору. Северный развёл руками. Сева показал ему кулак.

– Ну же, мужчины, не отставайте! – призывно пропела Анжела Степановна.

Ничего не оставалось, как проследовать за её выдающейся кормой, туго обтянутой полоской чёрного и неуместного в такую жару трикотажа. Северный и Соколов были из поколения хорошо воспитанных мужчин – они шли молча, не присвистывая, не хмыкая, а лишь стыдливо-целомудренно потупив очи долу.

В комнате отдыха, последовав приглашению, друзья устроились в кожаных креслах. Как раз напротив портретов президента и премьер-министра. Сама Анжела Степановна ухнулась на диван, издавший при этом протяжный звук, похожий на шипение газоотводной трубки. В двери тут же заглянула молоденькая девчушка.

– Три чая, Леночка! С лимоном. Мне – без сахара! – царственно бросила директриса.

– Да, Анжела Степановна! – подобострастно выдохнула Леночка.

– Вот это и называется, по меткой оговорке твоего отрока, гарантофилией! – нашёптывал Всеволод Алексеевич Сене, подбородком тыча в миловидно отфотошопленные портреты, пока местная владычица отдавала распоряжения.

– Что, простите, Всеволод Алексеевич? – соблазнительно протянула в Северного Анжела Степановна и захлопала развесистыми ресницами.

– Я, любезная Анжела Степановна, как раз говорил Семёну Петровичу о роли оговорок в воспитании подрастающего поколения.

– Поговорок? Да, мы уделяем внимание русскому фольклору. Мы стараемся давать разносторонние знания нашим воспитанникам. У нашего пансиона отличная репутация, и если у вас есть дети…

– О! У меня нет детей, – перебил даму Северный. – А если бы были, то я бы предпочёл, чтобы их воспитывала стая волков.

– Вы сторонник всего естественного? – вполне серьёзно уточнила Анжела Степановна.

– Скажем так: я не сторонник всего искусственного, – Всеволод Алексеевич улыбнулся. – И к тому же рассудите сами, Анжела Степановна, будь я сторонником всего естественного, как вы изволили выразиться, то у меня уже давно была бы куча детишек, как у нашего замечательного Семёна Петровича.

– Да… Стране нужны ваши рекорды, – печально пробормотала директриса. – Вы знаете, Всеволод Алексеевич, у меня тоже пока нет детей. Но я их очень люблю. Потому и стала педагогом. Я очень серьёзно отношусь к своему будущему ребёнку и рожать его лишь бы от кого…

В этот момент в двери вошла Леночка с подносом, и Соколов кинулся помогать девушке расставлять чайник, чашки, блюдечко с лимоном, потому как чувствовал себя немного не в своей тарелке. Из-за друга. Возможно, Анжела Степановна и не самая умная женщина на свете, но какого дьявола? Мало ли дураков на свете?

Сеня поймал взгляд своего старшего товарища. И будь он проклят, но во взгляде Северного читалось: «Да, дураков на свете много. Ничуть не меньше, чем дур. Но если ты сам умный, то какого дьявола доверять собственного сына учреждению, руководимому дурой, живущей по принципу: больше папиков – хороших и разных. Может, и попадётся какой – состоятельный и незаразный?»

– Да, так вот… – Анжела Степановна слегка раскраснелась. Как любая женщина – сто раз умница или трижды дура, – она понимала, что брякнула что-то не то. Не к месту, во всяком случае. Особенно интуитивные способности любой женщины обостряются в присутствии яркого самца. Равно как и способность действовать вопреки своей интуиции. Ей бы молча выпить чай, надув щёки, но Анжелу Степановну несло. – Так вот… Мы развиваем в наших воспитанниках всё самое лучшее. Любовь к родине, любовь к родителям, любовь к…

– Партии и правительству!

– Природе и географии! – хором рявкнули мужчины. Причём последняя реплика принадлежала Семёну Петровичу – и, судя по громкости, он явно хотел заглушить текст Северного.

– …к жизни, – вдруг неожиданно тихо пролепетала Анжела Степановна.

– Ну, извините, извините меня! – Всеволод Алексеевич поднялся с кресла и подошёл к Анжеле Степановне. – Я был непростительно язвителен. Я не имел на это никакого права. Позвольте вашу руку!

Директриса протянула руку, и Северный почтительно прикоснулся губами. Анжела Степановна разалелась, как маков цвет. Семён Петрович осуждающе покачал головой и бросил на друга испепеляющий взгляд. «Вот на это ты точно не имел никакого права!» – семафорил Сеня. Возможно, он был недоволен таковым поведением товарища из-за Алёны Дмитриевны. Или – что скорее – из-за самой Анжелы Степановны. Потому что она уже попала под обаяние господина судмедэксперта, а если это для кого-то и закончится плохо – то вовсе не для Северного, кобеля поганого!

В этот момент в двери комнаты отдыха опять просунулась Леночка.

– Анжела Степановна, шеф-повар закончил.

– Ведите его сюда! – вскочила с дивана Анжела Степановна.

Диван снова издал противный звук. Всё-таки есть что-то ужасно отвратительное в кожаной мебели. Северный понимал детишек Соколова, изрешетивших папенькино приобретение в гостиную – близнецов гарнитура комнаты отдыха этого лагеря – перочинными ножичками и прочими подручными средствами. Больше отверстий – лучше аэродинамика… Или эргономика? Лучше, короче.

Через две минуты Леночка привела в комнату отдыха запыхавшегося человека в белом фартуке и накрахмаленном колпаке.

– Это есть ужасные дети! – с порога начал высокий, стройный, элегантный повар. – Никакая культура поведения. Я уже не говорить о кулинарный культура! – он обессиленно упал на «музыкальный» диван. – Они не уметь слушать! Они не хотеть слышать! Они не иметь ничего святого, эти дети! Они не знать, что такое кухня! Они не знать, что такое еда. Они мочь только грубить и жрать! Я больше никогда не ходить к детям!

– Вы, скорее всего, не нашли к ним подход! – возмутилась Анжела Степановна и даже яростно щёлкнула каблуками. – У нас прекрасные воспитанные дети! И, кроме того, я вам предлагала свою помощь! Вы же сами отказались, мотивируя это тем, что можете наладить контакт с любой аудиторией и даже как-то раз устраивали мастер-класс в зоне!

– О-о-о!!! – мечтательно закатил глаза шеф-повар. – Как там меня слушали!

– Их можно понять, – отпустил реплику Северный.

– Да. Да! – радостно возопил со стонущего дивана шеф-повар. – С кем имею честь? – шеф-повар вскочил с дивана и протянул Северному руку.

– Северный Всеволод Алексеевич. Судебно-медицинский эксперт, – он дружелюбно потряс мощную пятерню.

– Джон Стейнбек. Шеф-повар ресторана «Пожарская котлета», – кулинар схватился за Севину длань двумя руками.

– Джон Стейнбек?! Ну надо же!

– Yes! Oh, yes! – Шеф-повар закрыл глаза и экстатически продекламировал: – «Cannery Row in Monterey in California is a poem, a stink, a grating noise, a quality of light, a tone, a habit, a nostalgia, a dream…»[6] I know, I know it! I have no choice! I know «Cannery Row»!

– Как приятно познакомиться с начитанным человеком! – искренне удивился Северный.

– Me too! – чуть не прослезился повар. – Но я не то чтобы есть сильно начитан, но из-за my name, вы понимать, я выучить пару первых предложений. Тем более я есть родиться в Калифорния. И тут я не только главный повар ресторана, но и веду кулинарное телешоу «Консервный ряд: тысяча и одно блюдо из рыбных консервов», – шеф изобразил мучительную гримасу. Северный тоже состроил страдальческую мину. Ещё бы – уже дважды произнесено название ненавистного ему ныне штата! А название замечательной книги использовано на потребу маркетингу.

– Меня перетянули в вашу страну, соблазнив гонорарами, – продолжал калифорнийский повар Джон Стейнбек. – Слаб есть человек! А сюда, в этот… – мужчина наморщил высокий красивый лоб, – грьобаный ад, – и он, не отрываясь от рукопожатия, гневно ткнул подбородком в сторону багровеющей Анжелы Степановны, – меня попросила прийти наша менеджер. Наша управляющий! Я нажалуюсь на неё оунеру! Я думал, мы с менеджером есть друзья, а она мне подложить, как это у вас, у русских, говорят, – свинья. И её дочь тоже тут ест! Я имею шок!

– Что есть, то есть! Слаб есть человек, ваша правда. И у русских подлог свиньи давно вошёл в поговорку, – Северный деликатно высвободился из захвата повара со слишком литературными именем-фамилией. Ещё немного – и рукопожатие грозило перерасти в объятие. – Мне вот даже пожаловаться некому. Я тут по горячей просьбе моего друга, Семёна Петровича Соколова, – Всеволод Алексеевич сделал широкий жест в сторону бедного Сени. – Его сын тоже тут ест, как вы изволили метко заметить. Так что мы с вами, Джон, в некотором роде коллеги по несчастью.

– О да! Несчастье! Дети – это есть несчастье!

– Не надо так говорить! Дети – наше будущее! – возмутилась Анжела Степановна.

В дверь снова вскочила неугомонная Леночка и сказала, обращаясь к директору:

– Анжела Степановна, они сейчас презентационный зал разнесут. Уже швыряются остатками лобстеров.

– О май гад!!! – испустил вопль шеф-повар Джон и обессиленно упал на диван. «Пшшшшшшшшшш…» – нежно закачал на звуковых волнах диван отдавшегося ему кулинара.

– Я сейчас к вам вернусь! – строго наказала ему Анжела Степановна. – Идёмте, Всеволод Алексеевич!

– Я с вами! Мне интересно! – скороговоркой выпалил Семён Петрович, опасливо косясь на Джона Стейнбека, гневно изрыгающего что-то не слишком культурное на английском.

Глава четвёртая

– А сейчас вам о своей профессии расскажет судебно-медицинский эксперт Всеволод Алексеевич Северный! – торжественно объявила толпе детишек Анжела Степановна после того, как некое подобие порядка было восстановлено и останки лобстеров, пучки петрушки и лужицы соуса бешамель были ликвидированы. И торжественно забила в ладоши.

Детки её бурный порыв не подхватили.

«Презентационный зал», а точнее сказать – большая классная комната, был наполнен детишками в возрасте от восьми до четырнадцати. На мордахах малолеток застыли выражения от радостных до хулиганских. Причём в большинстве случаев это была хулиганская радость. Или радость хулиганства. На прыщавых ликах тинейджеров прописались в основном презрительно-недоверчивые мины. «Ну чего, будет весело?!» – сияли малолетки. «Ну, давай-ка, спляши-ка нам, очередной клоун! Посмотрим…» – пялились на Северного сквозь высокомерную поволоку странные существа возраста teen.

Клоунаду Всеволод Алексеевич уважал, считая её удивительным и сложным искусством. Клоунада – это балансирование на тонкой грани между трагизмом и самоиронией. На очень тонкой грани. Себя к клоунаде он считал не способным. Педагогических талантов априори не имел.

– Какого чёрта лысого я здесь делаю? – негромко проговорил он.

Аудитория насторожилась. Анжела Степановна, стоящая рядом с Всеволодом Алексеевичем, напряглась. Семён Петрович, сидящий на задней парте, запустил руки в волосы.

– Ну ладно. Здравствуйте, дети! – медленно начал Северный. – Я действительно судебно-медицинский эксперт. И я сразу хочу вам сказать, что профессия эта довольно-таки неинтересная. Я занимаюсь в основном мёртвыми телами. Я вскрываю трупы, если так понятнее. И я, простите, понятия не имею, что и как вам рассказывать. Думаю, нам всем будет легче, если вы будете задавать мне вопросы. Ну, кто смелый? Или хотя бы любознательный?

В классе воцарилась тишина.

– Если так страшно встать и спросить – можно выкрикнуть с места и тут же упасть под парту, – скептически подбодрил детишек Северный. – Я понимаю, что думать – это не лобстерами кидаться.

– Вы что, с детства мечтали вскрывать трупы? – вложив в вопрос всё возможное для его возраста ехидство, уточнил у Северного юнец, покачивающий ногой в проходе.

– Юноша, выкрикивание с места предполагает последующее падение на пол. Вы не ринулись под парту с головой, так что вам придётся встать, представиться и повторить свой вопрос. Вежливым тоном. Или же немедленно шлёпнуться на пол и заложить руки за голову. Какой вариант вы изберёте?

Что-то в тоне Северного было такое, что разношёрстный класс затих окончательно, а юнец медленно поднялся.

– Ну, я Еремеев.

Северный молчал, глядя прямо Еремееву в глаза.

– Пётр Еремеев. Пётр Петрович Еремеев. Вы что, с детства мечтали стать судебно-медицинским экспертом? – Еремеев выпрямился. И даже вынул изо рта жвачку.

Северный продолжал молчать, неотрывно глядя подростку в глаза.

– Всеволод Алексеевич, вы с детства мечтали стать судебно-медицинским экспертом? – вконец смутившись, отчеканил Еремеев.

– Вы неглупый парень, Еремеев. И шутовство вам совершенно не к лицу. Как минимум потому, что вы к нему абсолютно не способны. Вы не против постоять, пока я буду отвечать на ваш вопрос? Вот и славно… Нет, Еремеев. Не с детства. В детстве я мечтал стать космонавтом. Затем – врачом при отряде космонавтов. Позже – хирургом. Потому что такова была мечта моего отца. А потом я получил по голове от отморозков, полагающих, что им всё можно – в том числе ударить человека по голове. Меня спасли маленькая собачка и её маленькая старушка-хозяйка. И врачи. Затем я годик путал верх с низом, право с лево и браваду с клоунадой. К примеру, как вы минуту назад. И только после этого я захотел стать судебно-медицинским экспертом. Неисповедимы пути мутаций наших детских мечтаний, Еремеев. А кем хотите быть вы, Пётр Петрович? – Северный снова уставился пареньку в глаза.

– Я? – Еремеев смутился. – Я как-то пока не думал…

– Сколько вам лет? Тринадцать? Четырнадцать?

– Тринадцать.

– И вы ещё пока не думали? То есть в детстве вы никем не хотели стать?

– Нет, я хотел… Я хотел…

– Смелее, Пётр Петрович! Счастье шута, когда над ним потешается толпа. Вы так хотели развеселить своих товарищей, а теперь, когда вам представилась такая счастливая возможность, вы хотите её упустить? Ну, кем? Кем же вы хотели быть в детстве? Я не знаю ни одного человека, который в детстве не хотел быть хоть кем-то!

1

В оригинале фраза звучит, разумеется, иначе: «Всё это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана». Илья Ильф, Евгений Петров, «Золотой телёнок».

2

Реплика Остапа Бендера, завершающая роман «Золотой телёнок»:

– Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придётся переквалифицироваться в управдомы.

3

Гуру маркетинга.

4

Илья Ильф, Евгений Петров. «Золотой телёнок».

5

БДСМ – психосексуальная субкультура, основанная на обмене властью в сексуальных отношениях, предполагающая ролевые игры. В составной аббревиатуре-акрониме BDSM заключены названия основных составляющих этого явления: BD – Bondage&Discipline – неволя и дисциплина, воспитание; DS – Domination&Submission – доминирование и подчинение; SM – Sadism&Masochism – садомазохизм.

6

Шеф-повар цитирует первые предложения «Cannery Row», John Steinbeck. «Консервный Ряд в Монтерее, что в Калифорнии – поэма, скрежет и смрад, собственный цвет, лад и характер, ностальгическое видение, мечта».