Глава 1

ШОРОХИ В ТЕМНОТЕ

Кто-то сказал, что там нет дна.

Сколько ни бросай камни...

Но это оказалось не так. Первый же брошенный туда, вниз, камень отозвался глухим всплеском.

– Осторожно, ты ее заденешь!

Да, да, конечно, она же там, внизу...

Слабый ветерок принес аромат шалфея и мяты. И еще пахло чем-то очень сильно – густой, животный запах.

Ферма – совсем рядом располагалась ферма и колодец...

Этот колодец... из него, наверное, поили скот.

На утоптанной площадке в землю был врыт низкий бетонный желоб – считалось, что по нему, когда включат насос, вода потечет, журча, наполняя поилку почти до краев.

Насос никогда не использовали. И коровы никогда даже близко не подходили к этому месту. Так чьи же следы отпечатались на влажной земле?

Солнце село, и по небу плыл, как лодка, бледный двурогий месяц, иногда цеплявшийся за рваные края облаков. Выглядел он плохо – словно больной, изъеденный проказой...

Царила тишина. Ни щебета птиц, ни гула машин на шоссе, пронзавшем лес, как стрела. Что-то неестественное во всем этом вязком тягучем безмолвии, как во сне...

Только они не спали. Их было четверо, и машина их, ярко светя фарами, стояла на краю лужайки.

Один из них держал в руках длинную веревку. Другой, опершись на бетонный край, заглянул вниз, в колодец.

Третий молча курил, смотря, как месяц на последнем своем издыхании борется с волной туч, как пловец... как больной, сбежавший из лепрозория...

Лучше утонуть, чем сгнить заживо...

А если не сразу утонешь?

Там, внизу, воды немного.

Но что же там тогда еще, ведь говорят, там нет дна...

Четвертый, с минуту наблюдая, как его товарищ медленно, словно нехотя, разматывает веревку, вырвал ее у него из рук.

– Что ты копаешься, болван? Она же там, внизу!

В это мгновение из колодца раздался звук... всплеск...

– Я же сказал, не смей бросать туда камни!

– Я ничего не бросал, – тот, кто смотрел вниз, испуганно отпрянул.

– Видел ее?

– Там темно.

– Я сейчас привяжу веревку к машине. Один сядет за руль, двое будут страховать, один спустится туда.

Он быстро пошел к машине, подогнал ее близко к колодцу, привязал веревку и...

– А кто спустится? – спросил тот, кто курил.

– Ты.

– Может, сам?

– Она там, внизу.

Утонуть лучше, чем заживо сгнить в протухшей воде. Барахтаясь и крича, сначала умоляя о помощи во всю силу глотки и легких, а потом просто плача, скуля и воя, затем лишь шепча пересохшими растрескавшимися губами... Столько воды, а не утолить жажды... И не утонуть, и не задохнуться...

Шепот...

Шорох...

Шорохи там, в темноте...

Там, внизу, как в аду – все призрачно и нет никакой веры происходящему, пока не увидишь своими глазами...

Тот, кто стоял у колодца, достал карманный фонарь и зажег. Пятно света выхватило стебли пожухлой травы и смятую пачку от сигарет. И край бетонного желоба, укрепленного на ржавом каркасе ржавыми болтами.

И тут где-то далеко за лесом завыла сирена «Скорой помощи», и сразу за этим звуком другие звуки хлынули потоком: рев грузовиков, мчащихся по шоссе, свисток отходящей от платформы пригородной электрички, семь нот, спотыкающаяся гамма, сыгранная чьей-то нетвердой рукой на черном пианино, привезенном вместе со старым барахлом на дачу...

Там, за лесом, где дома и участки...

Где столбы фонарей и антенны на крышах...

Лай собак...

И смех...

И отблески синих телевизионных экранов на темных стеклах террас.

Как в аду – все призрачно...

И нет никакой веры происходящему, пока не увидишь собственными глазами или пока кто-то не скажет...

– Ладно, я обвяжусь веревкой. – Тот, кто курил, так и сделал, тщательно проверил узел и взялся руками за бетонный обод колодца.

Темный круг.

– Эй, ты там? Отзовись!

Они прислушались. Всем почудилось одно и то же – всплески, всхлипы там, далеко внизу.

– Я спускаюсь! Ничего не бойся, сейчас мы тебя вытащим!

– Держи и пока не включай, батарейка садится. – Фонарик перекочевал в руки того, кто хотел спуститься.

Он перекинул ноги через край колодца.

– Осторожнее!

Его голова маячила над колодцем на фоне сумерек всего секунду, а потом он сорвался вниз.

– Осторожнее!! Легче!

– Ничего, веревка выдержит.

Они что-то еще говорили, травя веревку и опуская его все ниже, ниже. Но их голоса... сырой туман, в который он погрузился почти сразу же... испарения колодца – они все заглушили, превращая слова в бессвязный лепет, в нечленораздельную кашу. Он взглянул наверх – над ним парил круг, в центре которого плыл уже опрокинутый месяц – рогами вниз, словно тоже тонул, спускался, или отражался там, на небесах, от какой-то другой поверхности...

И все это удалялось, удалялось.

Он опускался и наконец-то решился коснуться стен, пока еще не зажигая фонаря.

Скользкое и влажное под рукой.

И шорохи... шорохи в темноте...

– Эй, ты там? Я иду, я спускаюсь к тебе!

Раскачиваясь на веревке, он подождал ответа – никто не откликнулся со дна. И тем не менее показалось, что там, внизу, в темноте, что-то шевельнулось. Всплеск... и снова – шорохи...

Интересно, отчего этот колодец не закрыли? Не забили совсем? Если никто сюда уже давно не приходит, и скот не поят из бетонных корыт, и дорога сюда заросла травой, потерялась... Если все так боятся этого места, отчего колодец не закрыли, не замуровали? Крышка на земле валяется, и кругом истоптанная земля...

– Ответь же мне! Ты там?

Он снова коснулся рукой стены и потом быстро зажег фонарик. Растрескавшаяся кирпичная кладка, никаких следов...

Значит, она не пыталась выбраться. Не боролась, не цеплялась за стены, обдирая ладони о кирпичи.

Может, ее там и вовсе нет? Они ошиблись и то был лишь сон? Ночной кошмар?

Он направил лучик фонарика вниз. И там что-то метнулось – на самом дне, скрываясь во тьме.

Всплеск, еще один всплеск...

Словно кто-то нырнул, ушел под воду с головой, поскользнувшись на мокрых камнях.

Веревку наверху быстро травили. Он скользил вниз, пятно фонарика металось по стенкам колодца. И внезапно он понял, что...

Что веревки все равно не хватит.

Он не достигнет дна.

И в этом его спасение.

Внизу что-то булькнуло, плеснуло, а потом послышались другие звуки – шорохи... и что-то чвакало там и урчало... словно это работали чьи-то челюсти.

Цепляясь за веревку, он направил фонарь вниз.

И увидел все своими глазами.

Тело утопленницы плавало в черной воде как... А рядом...

Отчего-то он сразу понял, что это целый выводок...

Что они еще малы и малосильны...

Алчные и хилые, на тонких паучьих ногах...

Если бы только не их глаза, уставившиеся на него...

Они пожирали ее тело в темноте, и он светом фонаря помешал им, и теперь они таращились на него...

Вцепившись в веревку, он не мог издать ни звука, не мог закричать:

– Эй, тащите меня наверх!

Ее лицо... еще не тронутое тленом... она смотрела на него со дна колодца, и ее волосы покачивались на воде, как водоросли, обрамляя бледные щеки.

Он ухватился за веревку, как за свое последнее спасение, и начал подниматься сам, подтягиваясь на руках сантиметр за сантиметром.

Фонарь он теперь держал в зубах и впивался в него все крепче и крепче.

Они там, внизу, заняты ею... ее трупом... им сейчас не до него...

Они не погонятся следом, потому что...

Где-то там, наверху, – двурогий месяц. И ветерок, пронизанный запахом шалфея и мяты. И там их машина и две бутылки водки в багажнике рядом с запаской.

И он ведь не хотел ничего плохого. Они все не хотели ничего плохого, наоборот, они приехали сюда, к колодцу, чтобы спасти ее.

Чтобы спасти...

Мало ли что случилось раньше...

Теперь уже не исправить.

Но они приехали к колодцу, чтобы спасти...

А не наоборот.

Тысячу раз нет...

Тысячу сантиметров до поверхности, до края...

Шорох раздался над самой головой.

Не со дна, сверху.

Желтое пятно зажатого в руках фонарика выхватило из мрака сначала лишь силуэт караулившего его существа.

Оно было много больше размером тех малорослых и хищных. Упираясь в стенки колодца руками и ногами... лапами... цепкими, как у богомола, оно отрезало ему путь наверх.

А потом он увидел его глаза. Они сузились и моргнули. Пасть ощерилась в довольной ухмылке.

Оно дотронулось до туго натянутой веревки и с легкостью потянуло ее вверх, на себя, приближая его, сжавшегося в комок на том конце, и одновременно обвивая его веревочными кольцами – руки, шею...

А затем оно сделало молниеносный выпад и оторвало ему голову, на миг захлебнувшись кровью, ударившей из поврежденных артерий. Потом что есть силы швырнуло этот темный окровавленный шар вверх. А когда там, наверху, раздался вопль ужаса... когда они поняли, что произошло с их товарищем... лишь тогда оно медленно начало подниматься, выползать из колодца, цепляясь за кирпичи.

Ибо впереди у него была долгая охота.

А обезглавленное тело на упущенной веревке рухнуло вниз. Его приняли с благодарностью, как манну небесную...

По темнеющему небу, перечеркнув двурогий месяц, пролетел авиалайнер.

И его слабый гул растворился в ночном воздухе, как кровь растворяется в воде.

Глава 2

ДЕКОРАЦИИ

В сгущающихся сумерках месяц бледнел и таял – тонкий острый серп, чей свет затеняли собой мощные фонари федеральной автострады.

В этот жаркий августовский вечер машин на дороге значительно прибавилось – дачники возвращались в Москву, туристы и отдыхающие, всем, кому надоело штурмовать пригородные электрички, набивались битком в рейсовые автобусы и маршрутки.

По шоссе с ревом и гулом неслись бензовозы и бетономешалки, длинные, как поезда, тяжело груженные фуры: свежие овощи, молоко, стройматериалы, электроника, мясо, фрукты – все это должно поспеть вовремя и уже рано утром лежать на складах и на прилавках.

По обеим сторонам дороги тянулся лес, за лесом, как чаша, окруженная соснами и песчаными обрывистыми берегами, лежало озеро. Оно всегда привлекало рыбаков и купальщиков, а уж в этот знойный август особенно.

На автобусной остановке, известной как «33-й километр», толпились с рюкзаками подростки и пенсионеры-рыбаки. Эти ехали домой, кто с нехитрым уловом, кто с обгорелыми от солнца плечами. Но немало веселых компаний осталось на берегах лесного озера и на ночевку. Там зажигали костры и жарили шашлыки, настраивали гитары – побренчать, извлекая из модных сумок-холодильников бутылки с пивом и водкой.

Вокруг озера с давних времен люди строили дачи, земля тут считалась не очень хорошей – глинистая, местами заболоченная почва. Из плодовых деревьев отчего-то совсем не росли вишни и яблони, то тут, то там на участках погибали каждую зиму, если температура опускалась ниже двадцати градусов.

Но с некоторых пор земля вокруг озера стала дорожать и превращаться в солидный капитал. А все из-за близости к столице, из-за развитой инфраструктуры, из-за давным-давно проведенного в поселке газа, близко расположенной железнодорожной станции и самих окрестностей – где с одной стороны рядом районный центр, а с другой – самые живописные в Подмосковье угодья: леса, поля, луга и, конечно же, озеро.

Однако город наступал по всем направлениям. За лесом уже высились новые кирпичные многоэтажки, где жилье охотно и быстро раскупали москвичи. В городе как грибы после дождя росли торговые центры. Вездесущий «Макдоналдс» открыл тут уже три свои закусочные, в том числе и на шоссе – для водителей.

Вдоль дороги выстроились салоны по продаже машин, стройматериалов и гигантские мебельные магазины, ярмарки и рынки, куда от конечных станций метро по выходным съезжались все те, кто замыслил ремонт или строительство дома.

Едва начинало темнеть, везде включалась реклама. Владельцы торговых центров словно соревновались, кто установит у себя на крыше самый большой рекламный щит или электронный экран.

В центре города, где все извилистые улочки раньше вели лишь на центральную площадь к исполкому, возникло огромное количество салонов красоты, аптек, кафе, кофеен. Имелся японский ресторан и итальянская пиццерия.

Первый этаж единственного сохранившегося в городе каменного купеческого особняка занимало похоронное бюро.

Дальше на несколько остановок тянулись новостройки, а на границе их и леса – с другой стороны озера – раскинулся коттеджный поселок: там много домов еще не заселили, потому что рядом шли железнодорожные пути и под самыми окнами по ночам грохотали товарные поезда.

Но едва лишь вы сворачивали на проселок и огибали озеро с запада, весь этот строительный бум, вся цивилизация куда-то исчезала. Проселок уводил в поля, заросшие травой, юркие тропы вились среди зарослей к заброшенной ферме, а потом снова уводили в поля и луга. А там опять начинался лес, куда дачники и горожане по выходным снаряжались за грибами и ягодами.

Местность, вся сотканная из контрастов, поражала широтой и обилием впечатлений. Так что порой при взгляде с невысокого холма казалось, что и вся земля на тысячи километров такая: новостройки, автозаправки, рекламные щиты, закусочные и японские рестораны – это лишь небольшие островки в море зелени, в бескрайнем и девственном море до самого горизонта.

Может, кто-то уже и присматривал эти широты под застройку, но у него еще не доходили руки и не хватало средств – слишком много земли, слишком большие расстояния.

И только дороги – шоссе, автострада, они как шрамы рассекали пейзаж, одновременно уродуя его и соединяя, сближая и расчленяя.

В этом тоже заключался контраст, какая-то двойственность, а может, пограничная линия между реальностью и тем, что за ней, между сумерками и светом, между днем сегодняшним и днем прошлым.

И эту двойственность, постепенно обживая землю, чувствовали все, кто селился на ней – независимо от того, покупал ли он квартиру в новостройке или коттедж, старый дачный дом, заросший сиренью и бузиной, или же первый этаж купеческого особняка, прилаживая над входом новую рекламную вывеску.

Добро пожаловать сюда...

Если вы любите тишину летних сумерек...

Если двурогий месяц, плывущий по небу, все еще представляется вам ладьей...

Если вы не боитесь...

Если вы ничего не боитесь...

Или вам нечего вспомнить...

Добро пожаловать сюда...

Авиалайнер летит в небе...

И никто из пассажиров, в том числе и вы, не знает, что случится через минуту...

На следующей странице...

Глава 3

НЕУДАВШАЯСЯ АКТРИСА

По темнеющему небу, перечеркнув двурогий месяц, пролетел авиалайнер. И его гул растворился в ночном воздухе, как...

Катя Петровская – криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Московской области – не сразу поняла, что на этом все и закончилось.

За окном дачной террасы действительно пролетел самолет... авиалайнер... ну да, там же где-то аэродром за железной дорогой. И гул растворился в ночном... нет, пока еще в вечернем воздухе, «как кровь растворяется в воде».

И только шорох, как постскриптум. Шорох магнитофонной пленки.

– Ну и как? Вам понравилось?

Полина Каротеева – хозяйка дачи на пригорке, где вот уже второй час Катя и ее закадычная подруга Анфиса Берг беспечно чаевничали после субботнего пикника-заплыва-загула на берегах местного лесного озера, спросила это как бы между прочим, однако весьма многозначительным тоном.

– Исполняете вы классно, Полина, – сказала Анфиса. – В смысле читаете.

– Итак, вам понравилось? – Полина Каротеева обернулась к Кате.

– Да. Вы здорово это прочли. Просто мороз по коже.

Катя слукавила, хотя... хотя в некоторых местах этой магнитофонной записи... Да нет, все ерунда. Просто в сумерках, когда в окно терраски из сада заглядывает месяц, – как раз самое время вот таких историй. Ужастиков под чаёк.

Полина Каротеева прочла и записала на пленку все это отлично. А вот первый декламаторский опус ее показался им утомительным и фальшивым. Отчего-то она выбрала для художественного чтения монолог Фигаро из «Свадьбы Фигаро», ну, тот, где он ждет невесту, мучается от ревности и сокрушается.

Полина Каротеева исполнила монолог в какой-то лихорадочной манере. Но совсем другое дело вот эта запись, про то, как...

– А чей это рассказ? – спросила Анфиса. – Кто автор?

– Вы не поверите, девушки, – Полина Каротеева прикрыла глаза. – Это мое.

– Вы сами это написали и прочли?

– Здорово, – поддержала Катя подругу, на этот раз гораздо более искренне. – У вас талант.

– Об этом мне и в школе-студии МХАТ говорили, – Полина все еще продолжала сидеть с закрытыми глазами. – Но жизнь, увы, не так сложилась, как я хотела.

Сейчас она напоминала сонную птицу... сонную клушу, угнездившуюся, как на насесте, на старом венском стуле у чайного стола. С желтыми крашеными волосами, собранными от жары на затылке в жидкий хвостик, с рыхлым розовым телом в тунике, с веснушками и выгоревшими от солнца белесыми бровями. Было в этом нечто трогательное и умиротворяющее. И тем разительнее казался контраст, что вот эта домашняя хлебосольная женщина, типичная дачница, пусть и не актриса, а (по сведениям Анфисы) доцент в институте молочной промышленности, сама придумала, записала и прочитала странную историю, которую они только что слышали на магнитофонной пленке.

– Это что, какая-то аллегория? – спросила Анфиса с любопытством. – Фэнтези, да?

– Если хотите, это мой сон... он приснился, я встала и записала. А потом начитала на пленку.

– Все весьма реалистично для сна, – заметила Катя. – Кроме чудовища.

– А кто эти четверо? – перебила Анфиса. – И кого они там спасают из этого жуткого колодца? Кто она?

– А разве поймешь это во сне? – усмехнулась Полина Каротеева.

Усмешка вышла какой-то невеселой. И вообще все как-то изменилось. Катя оглядела накрытый к чаю стол.

Вот каких-то два часа назад они с Анфисой еще плескались в зеленой воде озера, то заплывая на середину, то возвращаясь к берегу, нащупывая ногами песчаное дно и коряги. Но у берега в воде барахталось столько народа! Казалось, вся Москва нагрянула сюда, на эти волшебные берега. Не счесть машин, резиновых лодок и скутеров.

Наплававшись, позагорав на вечерней заре, они решили возвращаться, но тут неугомонной Анфисе пришла идея:

– У меня здесь знакомая на даче живет – Полина зовут. С большим приветом тетка, но мировая. Мы с ней познакомились в общественном комитете по защите архитектурных памятников, она никакой там не деятель, просто близко к сердцу весь этот хаос со сломом в Москве воспринимала, стояла даже в пикетах у мэрии. А я их фотографировала. Знаешь, это для выставки... Колоритные типы там попадаются. Ну и эта Полина Каротеева. Она мне сразу объявила – не думайте, мол, что я просто училка. Во мне великая трагическая актриса пропадает... Как Алиса Коонен... Хотя кто ее видел, эту Алису? Айда нагрянем в гости, а? И заодно червяка заморим... пора уж заморить, когда все эти твои бутерброды слопали, а? Еще днем, – Анфиса-толстушка плотоядно облизнулась. – А Полина пироги умеет печь, а сегодня воскресенье, наверняка чего-нибудь соорудила сладенького к чаю. Что-нибудь такое жирненькое, холестериновое и с ягодками!

Полина Каротеева обитала в маленькой голубой дачке на пригорке – косой участок, один край выше, другой ниже, и забор сзади оказался чуть ли не на уровне второго этажа. Как и многие одинокие москвички, Полина уезжала на дачу в мае и жила там до октября, до заморозков, ездила в город, в родной институт, на электричке, потому что машину водить не умела.

А вот Катя с Анфисой...

Но о тачке потом, сначала...

– Выходит, они, эти четверо, так ее и не спасли? – спросила Катя. – И тот, кто спустился в колодец на веревке, погиб... чудовище его убило? А остальные?

– Им тоже не позавидуешь, – Полина Каротеева встала со стула. – Ну, кто хочет еще чаю или варенья?

Она спросила это голосом «донны Розы», словно хотела точку поставить в их расспросах. Так показалось Кате, но она ошиблась.

– Я рада, что вы это услышали, – Полина налила им в чашки заварки. – Я вообще хотела, чтобы это кто-то услышал. Узнал про это. А то как-то невыносимо просто.

– Невыносимо?

– Сидишь тут иногда вечерами, думаешь... ждешь... То есть воображаешь, представляешь себе...

– Вы очень драматично это написали и читали, очень натурально, – заметила Катя.

– Если бы я так на экзаменах в школе-студии читала, то... Сейчас бы на сцене что-нибудь репетировала... на столичной сцене. Я ведь дважды проваливалась при поступлении. Так обидно и несправедливо. А потом меня приняли, и я целый год как на крыльях летала. Девочки, я на седьмом небе была и не думала вообще ни о чем.

– А что там все-таки за чудовище в колодце? – спросила Анфиса. – Эти мелкие монстры, которые труп пожирали... бррр... И этот здоровенный... Он кто такой?

– Страж колодца.

– Страж колодца?

– Тот, кто приходит ночью, тот, кто может прийти за тобой... Он их всех убьет. Они тогда не знали, что это такое... Это со временем только понимаешь. Он их всех убьет, когда выберется наружу.

Полина Каротеева сделала неловкое движение, и чайная ложка вырвалась у нее из рук. Звякнула об пол и словно рассыпалась металлическими брызгами. Но опять же это Кате лишь показалось.

Глава 4

ТАЧКА

– А ловко она это... ну, в смысле, пошутила, позабавила нас, – сытая и благодушная Анфиса Берг подошла к машине.

Уже совсем стемнело, когда они покинули гостеприимную дачку на пригорке. Полина Каротеева проводила их до калитки и вернулась в дом. На крыльце горел фонарик, его свет мерцал сквозь деревья.

– Айда домой, – Анфиса нажала кнопку на пульте, и машина... их тачка подмигнула фарами.

Про тачку следует сказать особо и не откладывая в долгий ящик. Ибо, во-первых, это была их собственная тачка, купленная напополам, а во-вторых, с ней в жизни Кати и Анфисы наступила новая полоса – они научились водить.

Вообще все вышло как-то спонтанно. Летом Катя совсем было решила, что ее прежняя семейная жизнь с Вадимом Кравченко, на домашнем жаргоне именуемом «Драгоценным В.А.», до этого балансировавшая между «не стану ему звонить первой» (Кравченко проживал за границей, сопровождал своего работодателя – олигарха Чугунова по разным странам, где тот нескончаемо лечился от многочисленных болезней, старости, ипохондрии и страха смерти) и «пора все выяснить и разорвать этот порочный круг», как-то вдруг сама собой устаканилась. Или нет, это, пожалуй, смело сказано, однако судите сами.

Муж прислал письмо по электронной почте о том, что он сам разводиться категорически не намерен... НИКОГДА... и если того хочет Катя – пусть сама этим занимается. Он примет любой вариант, однако... сразу, сию же секунду умрет, если вариант окажется... СЛОВО ЧЕСТИ...

Умрет, ишь ты... Катя затихла в ожидании. Потом пришло новое письмо – муж положил деньги на ее карточку.

И денег оказалось так много, что...

– Да не умрет он там, за бугром, – жарко шептала Анфиса, подружка, щедрая на советы. – В Ницце они там, что, от несчастной любви мрут как мухи? Они там так живут, как дай нам боже...

– Он не в Ницце сейчас, – возражала Катя.

– Да где б его ни носило с этим старичком-миллиардером... Не гони волну, Катька. Ясно тебе? Не гони волну, – Анфиса многозначительно грозила пальцем. – И я вообще категорическая противница разводов. Я, может, сама себе этим всю жизнь сломала...

Тут Анфиса обычно горько всхлипывала. Ее долгий, иногда забавный, а иногда мучительный роман с женатиком... чертовым Костькой Лесоповаловым, которого Катя отлично знала и порой мечтала придушить из-за его нерешительной позиции в вопросах любви и брака... и развода... короче говоря, все это давно являлось притчей во языцех и требовало какого-то логического завершения.

– А денежки мы возьмем. И знаешь что? – Анфиса вытирала слезы и светлела лицом. – Половину потратишь на тряпки и на что душе угодно, а другую половину... я тоже свою долю внесу, мы купим машину напополам. Нашу собственную роскошную машину!

Вообще-то машину стоило купить, и даже очень приличную. Однако и тут Анфиса имела собственное мнение.

Как-то они встретились, и она сразу же открыла ноутбук.

– Я его нашла. И он станет наш. Что скажешь?

С экрана ноутбука на Катю смотрела тачка, машинка...

– Этот уродец?!

– Эта прелесть! Ты только взгляни на него. А эта модель – такая же, только верх открывается – смарт-родстер.

Тачка походила на крохотный межпланетный вездеход. Вся такая иноземная, маленькая, сверкающая хромом и...

– «Мерседес», – отчеканила Анфиса.

– Это «Мерседес»? Вот это?!

– «Мерседес-Смарт». И вообще, у каждого – свой «Мерседес».

Вот так и получилось, что они напополам, вскладчину приобрели «свой «Мерседес».

Дилер-выжига в автосалоне только ухмылялся, когда они заявили, что покупают «Мерседес»-крошку, но повел показывать им тачку с удовольствием.

– Инвалидка, мыльница... да как мы туда уместимся с тобой? – шипела Катя, пока они шли по огромному автосалону, уставленному десятками великолепных изделий автопрома. – Как мы сядем в этот луноход, в этого уродца... в этого...

Кроха «Мерседес» ждал их в самом конце. И, едва увидев его «вживую», Катя умолкла. Сердце ее растаяло как воск. Ибо эта сказочная инопланетная машинка, коробчонок...

– Какой зайчик, – прошептала Катя.

Дилер что-то там нажал на брелоке сигнализации, и «зайчик» им хитро подмигнул.

Вот так и вышло, что они с Анфисой обзавелись «пятой ногой» на четырех восхитительных колесах.

– Проказник, заждался нас. – Анфиса ласково погладила машинку по капоту. – Теперь ты, Кать, поведешь. А то меня что-то крючит – и так уж сколько физических нагрузок на сегодня – и ехали, и плавали, и... Хорошо, что хоть у Полины передохнули перед обратной дорогой.

Катя села за руль. В «Мерседесе» места хватало. Анфиса плюхнулась на обитое белой кожей сиденьице.

– Я от чая взмокла вся, ты не взмокла?

– Нет.

– Можно подумать, ты вообще никогда не потеешь. Ишь ты, худышка какая. – Анфиса прищурилась.

– Да говорю тебе – нет. У меня, правда, когда я запись слушала с ее чтением, не то чтобы мороз по коже, но...

– Да, причудливое сочинение, – согласилась Анфиса, – никогда бы не подумала, что эта тетка... в общем, она славная, правда? Безобидная, интеллигентная, а то, что про свой актерский талант вечно бубнит, так это пунктик у нее такой. Одинокая, не замужем, детей нет, а возраст к сорока уже, вот и чудится... Так ведь и не объяснила нам – кто они все такие там, в этом ее опусе.

– Четверо мужчин и одна женщина. С ними случилось нечто ужасное. И она написала все это сама. И жаждала иметь слушателей.

– Она же себя великой актрисой мнит.

– Не только поэтому. Ей хотелось этим поделиться. – Катя, не включая зажигания, смотрела на домик на пригорке.

На терраске погас свет, зато вспыхнул через минуту в мансарде.

– Чудовища в сказках. И страшные колодцы тоже в сказках. – Анфиса зевнула. – Месяц какой... рогатый, нет, как она там писала – двурогий... Знаешь, это ночное наше светило... иногда оно прекрасно... но бывают ночи, когда оно пугает. Вот сейчас, гляди, как будто плесень на нем, язвы... нет, всего лишь тучка набежала. Я думаю, когда мы в следующий раз приедем сюда, на озеро, купаться и заглянем к Полине снова на чаек, нас ждет продолжение истории. Чего ей тут делать-то в свои институтские каникулы, как не предаваться греху графоманства с последующей декламацией!

Глава 5

НЕ СОВСЕМ СКАЗКА

В новом многоквартирном доме, том самом, что высился как утес за лесом, окружавшим озеро, привлекая внимание всех проезжающих по автостраде, в самый сонный предрассветный час горело лишь одно окно на пятом этаже.

Хозяин четырехкомнатной квартиры, если бы слышал слова Анфисы о том, что месяц в эту ночь «словно плесенью подернут», наверняка бы кивнул, потому что сам долго смотрел в окно на ночного гостя.

Это лучше, чем ждать других ночных гостей.

Квартира, лишенная мебели, еще пахнувшая свежим ремонтом, поражала пустотой: служебная. И соседи по площадке знали о ее хозяине только общие сведения – что его фамилия Гаврилов, что он федеральный чиновник высокого ранга, несмотря на свой еще довольно молодой возраст, и что он тут в многоэтажке не живет, а лишь изредка наезжает.

Но сегодня почему-то он остался на ночь в пустой квартире. Один.

Впрочем, про него и в доме, и в городе, и во всем районе вообще ходило немало слухов, как о всякой «медийной персоне», которую нет-нет да и можно узреть по телевизору.

Кто-то говорил, что у его родственников дом на Рублевке. То есть по-настоящему это его собственный дом, а записан на мать – в общем, как сейчас все они делают.

Кто-то уточнял, что это тот самый Гаврилов, чей отец работал в городе сначала председателем исполкома, а потом многие годы возглавлял городскую администрацию. И у них здесь, в районе, тоже имелась служебная жилплощадь еще тогда, но они опять-таки там не жили, а жили в Москве, где-то в центре, а тут всем семейством появлялись только во время выборной кампании да летом.

Кто-то добавлял, что он пока еще не женат, но вроде как собирается, по крайней мере с красивой женщиной его видели в дорогих ресторанах столицы.

А кто-то уж совсем всезнайка выкладывал в Интернет новости о том, что господина Гаврилова в самом скором времени ждет крупное назначение – возможно, даже губернаторское кресло.

В прихожей на вешалке сиротливо висел дорогой пиджак. На полке перед зеркалом валялись ключи от машины.

Обычно Гаврилова из Москвы сюда, в подмосковный город, привозила опять же служебная машина. А ключи... он достал их из кармана и швырнул на полку перед зеркалом... ключи были от «Майбаха», стоявшего в подземном гараже в районе Москва-Сити.

В этот тихий предрассветный час господин Гаврилов занимался странным делом – мыл посуду на кухне. Точнее, всего один стакан, забытый рабочими, отмечавшими окончание ремонта в квартире. На столе стояла початая бутылка коньяка.

Господин Гаврилов выпил две порции – одну в два часа ночи, неотрывно глядя на тусклый, покрытый космической плесенью месяц... этот проклятый месяц, всегда бывший единственным свидетелем происходящего.

А вторую порцию он осушил только что и теперь, закупорив бутылку, аккуратно мыл посуду после себя.

Ему не хотелось, чтобы потом подумали...

Что он был пьян, когда...

Что он сделал это пьяный, не ведая, что творит...

Неожиданно он оглянулся на широкое окно кухни. Ему послышался шорох – там, в темноте за окном, кто-то словно карабкался по отвесной кирпичной стене пятнадцатиэтажного дома.

Забыв про стакан, Гаврилов распахнул окно кухни.

Ночная тьма хлынула внутрь, борясь с электрическим светом. Почти осязаемая, густая, как черный вонючий ил...

Ему всегда казалось, что там, внизу, на дне... в том месте, о котором он запретил себе думать, но все равно помнил, полно этого самого черного вонючего ила...

Вода, что он забыл закрыть, журча, стекала из крана в мойку.

Он не обратил на нее никакого внимания.

Пусть течет.

Гаврилов прошел в комнату. Потом вернулся, словно вспомнив, – забрал на кухне табурет, опять же оставшийся после рабочих.

Поставил в самый центр пустой комнаты. Прямо над табуретом из потолка торчал крепкий крюк, годный для крепежа тяжелой хрустальной люстры. Но никакой люстры Гаврилов покупать не собирался.

Вообще все это кануло уже в прошлое – все эти покупки, которые еще несколько месяцев назад он считал столь важными и выгодными: дом на Рублевском шоссе, дорогая машина, бриллиантовые серьги для Перчика... iPhon последней модели.

Он вспомнил про него, там же есть камера.

И то правда – кто сейчас использует бумагу, когда можно просто коснуться дисплея и заглянуть в объектив.

Но сначала надо сделать кое-что важное. Гаврилов взял телефон и начал методично удалять из его памяти всё: номера телефонной книги, номера определителя, все те звонки и сообщения sms, mail. Вот так... и никаких концов, никаких контактов, останется только то, что он запишет сам.

Лишь это они потом узнают.

Шорох, так испугавший его там, на кухне, повторился снова – теперь уже за окном комнаты. Словно кто-то цепкий и упорный, не боящийся высоты, продолжил свой подъем... свою ночную охоту...

Гаврилов рванул дверь лоджии на себя.

Ну что ты ждешь, я здесь!

Давай же, входи, вползай, бери меня...

Ему показалось, что крик его услышал и разбудил весь дом. Но то лишь иллюзия – он кричал беззвучно, даже не шевеля губами.

В пустой квартире стояла мертвая тишина. И только шорох... шорох, там, в темноте... словно кто-то уже совсем близко, поднимается наверх, со дна, сюда, все ближе и ближе к этому гнусному и всевидящему месяцу... единственному свидетелю... молчаливому, беспристрастному...

Гаврилов сжал в руке телефон. Камера включилась. Он увидел на дисплее свое лицо – уменьшенное, сплющенное какое-то, искаженное.

Я должен это сделать... Нет, не так, надо повторить более спокойно и твердо, ведь запись останется...

Я должен это сделать сам... И тут нет ничьей вины... кроме моей... нет, не надо про вину... этого вообще не стоит касаться...

Не перед кем каяться...

Надо так, чтобы об этом все скоро позабыли, и не вспоминали, и не копали дальше...

Шорох в темноте все ближе...

Вот так это приходит за тобой...

И если это только лишь смерть...

Тот, кто приходит за тобой ночью...

Тот, о ком ты боялся даже думать, запрещая себе...

Но что ему, ночному, наши запреты?

И если это всего лишь смерть...

Оглянись, что же ты? Вот же это – у тебя за спиной.

Гаврилов оглянулся. Между табуретом, стоявшим на полу, и крюком, торчащим из потолка, появилась еще одна вещь.

Веревка, завязанная там, наверху, крепким узлом.

Ну да, веревка...

Та самая...

Оказывается, она не сгнила за столько-то лет.

Гаврилов навел на нее камеру телефона – вот так, пусть видят запись в реальном времени.

Я делаю это сам, потому что не могу иначе... банальное выражение, все так говорят, пишут, когда...

Потому что в противном случае будет только хуже.

Нет, нет, сотри это – они потом будут гадать, доискиваться, что же ты имел в виду...

Будет только хуже, невыносимо...

Оно и всегда было невыносимо, но я терпел...

Старался терпеть, потому что моя жизнь...

Сотри это! Они захотят объяснений!

И тут с камерой что-то случилось, она выключилась, включилась, дисплей телефона погас, потом вспыхнул, и там возникла картинка – бетонный обод колодца, лишенный крышки, камера телефона словно заглядывала туда, вниз...

А он вместе с ней.

Не надо, не хочу!

Запах ремонта в комнате исчез. И Гаврилова затошнило. Эта вонь... эта гнилая трупная вонь...

Накатывает волной, душит, лишая воли, лишая возможности сделать что-то...

Не трогай меня, я сам! Только не прикасайся ко мне!

На фоне залитого лунным светом окна возник силуэт. Кто-то или что-то взобралось на лоджию, цепляясь за кирпичи мертвой хваткой.

Гаврилов навел на окно камеру мобильного телефона.

Он пришел за мной... тот, кто приходит ночью... они называли его «страж колодца»...

Они... взрослые называли его так всегда и делали строгие глаза, а мы не верили и смеялись, но все равно днем обходили это место стороной, а летними вечерами, идя по дороге и ведя за собой свои велосипеды и собаку на поводке, спорили до хрипоты – а вот слабо будет...

А потом пришла та самая ночь и месяц... тот, что вечно подглядывает за всеми...

Он выбрался оттуда. Вылез. И пришел...

Но живым он меня не получит.

IPhon упал, глухо ударившись о паркет.

Гаврилов встал на стул и потянул на себя веревку, проверяя – не оборвется ли.

Она была липкой и влажной на ощупь. Свободный конец скользнул и свился в петлю.

Глава 6

ПРОЗРАЧНОСТЬ ВОДЫ

Поверхность воды – гладкая, как зеркало, освещенная солнечными лучами, что сочатся сквозь стеклянную стену. Но внезапно эту прозрачную гладь разрушает рябь, а потом круги, круги, круги по воде...

Как будто что-то бросили туда, и это тихо и безвольно, не сопротивляясь, опускается на дно.

Не надо глядеть, не надо гадать, что это. Потому как все равно не угадаешь.

Это всего лишь вода в бассейне фитнес-центра, что открывается в самом центре Москвы ни свет ни заря, с первыми петухами, для ранних пташек.

И Перчик тут завсегдатай, постоянный клиент.

Перчик – это прозвище, а вообще ее зовут Наталья – блондинку с пухлыми силиконовыми губами и пятым размером бюста. Шикарная девушка, но вроде как глуповата – так ее все воспринимают в тех кругах, где она вращается. В последнее время ее видели в столичных ресторанах с господином Гавриловым. Ну тем самым...

И это он приобрел ей золотую карту в этот фитнес-центр – подарок на Восьмое марта, пусть плавает девочка, она ведь так это любит.

На часах всего шесть утра, и бассейн только что открылся. Кроме инструктора по водной аэробике, дремлющего в шезлонге, и Перчика, в огромном пространстве под стеклянной крышей никого нет.

Прозрачность воды... круги...

Никто ничего не бросал в бассейн, никто никого не топил. Так случается всегда, когда воду начинают насыщать кислородом и обеззараживать по утрам.

Круги, круги...

Не надо смотреть, а то затянет.

Перчик – Наталья Литте (фамилия по бывшему мужу-эстонцу, оказавшемуся ужасным скупердяем) – в сплошном скромном купальнике. Но и эта скромность не может скрыть от взора совершенство ее форм. Длинные ноги и большая грудь, тонкая талия и губы... ну тут пришлось малость подправить, постараться, зато волосы...

Волосы густые, но короткие. Если уж кто захотел быть похожим одновременно на Мэрилин Монро и Брижит Бардо, надо что-то выбирать – либо локоны, либо гладкую челку.

Перчик стоит на краю бассейна и... нет, в воду она не прыгает – так, со всего размаха, когда брызги летят и сердце замирает. Она обожает плавать, но спускается в бассейн всегда осторожно. Сначала садится на мрамор, потом опускает в воду ноги, болтает, словно проверяя. Затем цепляется за поручни. И вот уже она лежит на спине на воде. И смотрит на высокий стеклянный потолок.

И при этом на красивом лице ее ничего не отражается – ни удовольствия, ни расслабления. Лицо остается бесстрастным, и можно подумать, что девушка каждый раз, окунаясь в бассейн, притворяется и ей это совсем не нравится. Но это неправда – например, Гаврилов, господин Гаврилов... ну тот самый... он потому и презентовал ей дорогую клубную карту, что она когда-то все уши прожужжала ему, что вода – это ее стихия и страсть.

Раскинув руки и ноги, покачиваясь на воде, Перчик медленно дрейфует на середину бассейна. И замирает там надолго.

Инструктор по водной аэробике продолжает дремать в шезлонге. Он отлично знает – этой клиентке его услуги не понадобятся. Она может пролежать в воде вот так час, как бревно, как прекрасная коряга. Это потому, что у нее бюст пятого размера, оттого она и не тонет, упругие шары держат ее на воде. Вот бы взглянуть на нее топлесс.

Удивительные встречаются клиенты, но не дело персонала – обсуждать их причуды. Хорошо еще не справляют в воду естественные надобности. Там есть такие датчики в бассейне – сразу же выпускают реагент, воду подкрашивают на позор и осмеяние. А не сделали бы этого – справляли бы, гадили! И нет разницы, что это дорогой элитный бассейн.

Проходит какое-то количество времени, и Перчик, перевернувшись, начинает вяло грести руками, подплывает к бортику, вылезает. Накидывает на себя махровый халат и садится в шезлонг – на дальнем конце бассейна. Солнце, льющееся сквозь стеклянную стену уже потоком, окутывает ее золотым облаком. Но и этого девушка, кажется, не замечает.

Она достает мобильный из кармана халата и набирает номер. Нет ответа. Тогда она набирает еще один номер.

– Алло, доброе утро, а доктор... Денис Михайлович... А, понятно, спасибо, ведь сегодня его дежурство... Спасибо, сестра, я перезвоню ему на сотовый.

Она ждет какое-то время. Мокрый купальник под халатом холодит тело, пора бы сходить в раздевалку, принять душ и переодеться в сухое, но она продолжает сидеть. Затем снова звонит.

– Привет, это я... я так и подумала, что ты в больнице.

Тот, с кем она разговаривает, отвечает тихо, невнятно.

– Так я не поняла, мы сделаем это или нет? – спрашивает Перчик. – Мы сделаем это вместе, или ты...

Тот, кому она позвонила, снова что-то бормочет.

– Тряпка ты.

Молчание на том конце.

– Трус, – бросает она с отчаянием и злостью.

Ее собеседник что-то говорит – не расслышать.

– Как же мне не упрекать тебя... ты все тянешь, откладываешь... А он... он уже никакой – это ты понимаешь? Еще немного, и он уйдет, ускользнет. Что, что ты говоришь? Это страшнее, чем то, что я ему уготовила? Ах, ты у нас доктор, ты все знаешь... Ты просто дрейфишь, Денис. Я всегда знала: в самый решительный момент ты меня... всю нашу семью предашь. Ладно. Больше я об этом с тобой говорить не стану. Я сделаю все сама. Одна.

Перчик закусывает свои налитые силиконом пухлые губы. Она ненавидит свой рот с тех самых пор, как пошла к косметологу и сделала это. Но косметолог оказался прав – мужики на такие губы и такой бюст бешено клюют. Через полтора месяца после пластической операции она познакомилась с господином Гавриловым. Знакомство состоялось в известном японском ресторане «Нобу», куда ходят актеры, политики, чиновники высокого ранга, бизнесмены и богатые бездельники, а также девочки из провинции – красотки, готовые лечь под нож ради того, чтобы их заметили и оценили товар, стильно упакованный, выставленный на витрину, готовый к употреблению.

Глава 7

ОДНА СВАДЬБА, ОДНИ ПОХОРОНЫ

В десятом часу утра на городской площади, куда выходил фасадом единственный сохранившийся в округе старинный купеческий особняк, наблюдалось оживление и скопление машин.

Жители города к этому давно привыкли – первый этаж особняка занимало похоронное бюро. Однако в это утро вместо похоронных автобусов и фирменного черного катафалка у дверей особняка – исключительно машины, украшенные свадебными лентами, а чуть позже сюда подрулил роскошный белый лимузин, сразу же занявший половину маленькой площади.

Горожане с любопытством наблюдали за происходящим – из окон офисов и контор, из окон почты, из витрин продуктового магазина, из кофейни, оборудовавшей летнюю террасу прямо напротив похоронного бюро.

Неужели свадьба?

Среди толпы гостей, оживленно переговаривавшихся возле машин в ожидании команды «поехали!», горожане замечали знакомые лица: вот этот толстенький мужчина – лысый как бильярдный шар, с голубыми глазами, всегда подернутыми грустью, облаченный в дорогой черный костюм... улыбается, что-то говорит, отдает распоряжения водителю белого свадебного лимузина. Это жених? Нет, это Платон Ковнацкий, больше известный в городке по прозвищу Платоша-могильщик.

Он один из владельцев похоронного бюро. А вот тот высокий, здоровый блондин с красивым лицом, смахивающий на викинга? Вот он подошел к Ковнацкому, что-то шепнул, положа руку на плечо. Может, это жених? Нет, это помощник, старший менеджер похоронной конторы, иногда сам лично выполняющий обязанности похоронного агента (если заказ того стоит!). Ни фамилии, ни имени его в городке не знают, а вот прозвище у него какое-то мифологическое – Гермес. Горожанам известно, что он близкий друг Платоши-могильщика и живут они вместе, вдвоем, недавно двухэтажный особняк себе отгрохали из красного кирпича на улице Юбилейной.

Для похоронного бизнеса очень подходило это прозвище: ведь в греческой мифологии Гермес не только вестник богов, покровитель торговли и прибыли, но и проводник душ умерших.

Поэтому, а может, оттого, что прозвище Гермес просто нравится его старшему другу, блондина кличут именно так. Даже в пивбаре; правда, там за его спиной поминают и другие прозвища, но об этом позже.

Самой последней на площади появляется машина «Вольво», и из нее выходит – бодро, несмотря на солидный возраст и вес, – дама в белом костюме и белой кружевной шляпе с букетом белых роз. И тут становится ясно, что, во-первых, это – невеста, а во-вторых, все до одного из десятков любопытных узнают в невесте мать Платоши-могильщика Марианну Викторовну.

Когда-то в незапамятные времена, когда всеми делами в городке еще вершили райком и исполком, Марианна Викторовна имела кабинет окнами на площадь с совещательным столом и портретами членов Политбюро. Сколько ее знают в городке – она вечно чем-то руководила. Последним местом ее чуткого руководства оказался отдел ритуальных услуг, откуда ее беспощадно выперли еще в середине девяностых.

Однако – вот удивительно – она не превратилась в скромную пенсионерку, как сотни ее товарок. Семейство Ковнацких словно второе дыхание обрело, и деньги откуда-то появились, точно из волшебного сундука с сокровищами. В городке гадали и судачили по этому поводу.

Совсем еще юный тогда Платон позиционировал себя как «предприниматель» и скоро, очень скоро выкупил сначала часть местного похоронного бизнеса у тех, кто успел подсуетиться раньше и спровадить прежнюю администрацию в лице Марианны Викторовны на покой, потом еще одну часть, а затем и вообще все.

И в настоящее время мать и сын являлись совладельцами, помимо похоронного бюро и целой сети агентств по области им принадлежал бизнес по продаже участков и установке памятников на двух городских кладбищах.

Но богатство не радовало Марианну Викторовну – с тех пор как ее сын подружился с красавцем Гермесом и даже решил построить себе новый дом на Юбилейной улице, она чувствовала себя одиноко и тоскливо в своей большой квартире в «сталинке» напротив здания мэрии. Марианна Викторовна давно овдовела и хотела замуж.

И надо же такому случится, что жених отыскался!

Вон, вон он, в толпе гостей – с первого раза можно и не заметить. Не подумайте, что какой-нибудь молодой вертопрах, тридцатилетний альфонс из провинции, жаждущий денег богатой старухи. Нет, такого Платоша-могильщик никогда бы не допустил. Наоборот, все вышло очень даже чинно-благородно.

Жених – Глотов, полковник в отставке, искал работу охранника в качестве прибавки к военной пенсии. И нашел место в похоронной конторе Ковнацких. Место охранника, иногда ночного сторожа, иногда и продавца похоронных принадлежностей, в общем, «куда пошлют и что поручат». Не прошло и месяца, как скучающая вдова и бравый полковник в отставке подружились, а дальше – больше. И вот уже можно сказать, что каждый на склоне лет обрел в другом спутника и партнера... если, конечно, все это не притворство и фикция...