- Ничего, ничего, Гарри, - сказал он. - Верный ученик чародея все видит и обо всем молчит. В твоей верности я не сомневаюсь.
      - Я знаю только, что пошел бы на казнь для вас, - сказал Гарри.
      - Твоя голова мне не нужна, - сказал патер, ласково поглаживая эту голову. - Все, что от тебя требуется, это держать язык за зубами. А теперь сожжем все эти бумаги и никому не будем говорить об этом. Не хочешь ли прежде прочитать их?
      Гарри Эсмонд покраснел и опустил голову; должно признаться, что он уже заглянул, не размышляя, в лежавшие перед ним бумаги; но хоть он хорошо видел их, однако же не мог понять ни слова, ибо строчки, выписанные разборчиво и четко, не содержали никакого смысла. Вдвоем они сожгли все документы и выколотили золу из жаровни, чтобы и следа от них не осталось.
      Гарри привык видеть патера Холта в самых разнообразных одеждах - для папистского духовенства было небезопасно и неразумно появляться в подобающем сану облачении; и потому он нимало не удивился, когда патер предстал перед ним в платье для верховой езды, ботфортах из буйволовой кожи и шляпе с пером, простой, но вполне подходящей для джентльмена.
      _ Итак, ты уже знаешь тайну стенного шкафа, - смеясь, продолжал мистер Холт. - Приготовься же узнать и другие тайны. - И с этими словами он отворил на этот раз не потайной шкаф, но простой гардероб, который обычно бывал заперт на ключ и из которого теперь он вынул разную одежду, два или три парика неодинакового цвета, парочку отличной работы шпаг (патер Холт мастерски владел шпагой и во время своего пребывания в Каслвуде каждодневно упражнялся в этом искусстве со своим учеником, который вскоре достиг в нем значительных успехов), военный мундир, плащ и крестьянскую блузу и все это положил в углубление над камином, откуда только что доставал бумаги.
      - Если они не обнаружат тайник, - сказал он, - то не найдут всего этого; если же и найдут, эти вещи им ничего не скажут, разве только, что патер Холт любил менять свое обличье. Все иезуиты так поступают. Ведь ты знаешь, какие мы обманщики, Гарри.
      Гарри огорчился, увидев, что друг собирается вновь его покинуть; но священник утешил его.
      - Нет, нет, - сказал он, - я, должно быть, вернусь сюда через несколько дней вместе с милордом. К нам будут терпимы: нас не станут преследовать. Но, быть может, кое-кому вздумается заглянуть в Каслвуд до нашего возвращения; а так как лица моего сана сейчас все на подозрении, любопытство непрошеных гостей могут привлечь мои бумаги, до которых никому нет дела, а всего менее им. - И было ли содержание шифрованных бумаг политического свойства, или же они относились к делам таинственного общества, которого патер Холт был членом, о том ученику его, Гарри Эсмонду, и поныне ничего не известно.
      Остальные свои пожитки, скромный гардероб и прочее, Холт оставил нетронутым на полках и в ящиках и лишь достал, посмеиваясь при этом, и бросил в огонь, которому, однако, лишь наполовину дал его уничтожить, теологический трактат своего сочинения, направленный против англиканского духовенства.
      - Ну вот, Генри, сын мой, - сказал он, - теперь ты с чистою совестью можешь присягнуть, что видел, как я накануне своего последнего отъезда в Лондон жег здесь латинские проповеди, а сейчас уже близится рассвет, и я должен исчезнуть прежде, чем Локвуд заворочается на постели.
      - Разве Локвуд не должен отпереть вам ворота, сэр? - спросил Эсмонд. Холт засмеялся: никогда он не бывал так весел и в таком отличном расположении духа, как перед лицом опасности или во время решительных действий.
      - Локвуд ничего не знает о моем пребывании здесь, запомни это, - сказал он, - как не знал бы и ты, маленький бездельник, если б спал покрепче. Ты должен позабыть, что видел меня здесь; а теперь прощай. Закрой дверь, ступай в свою комнату и не выходи, покуда... а впрочем, отчего не доверить тебе еще одной тайны? Я знаю, что ты никогда не предашь меня.
      В комнате капеллана было два окна; одно выходило на двор, к западу от фонтана; другое, небольшое и забранное крепкой решеткой, было обращено к деревне. Оно приходилось так высоко, что рука до него не доставала; но, взлезши на табурет, стоявший рядом, патер Холт показал мне, как, если надавить на подоконник, весь свинцовый переплет вместе со стеклом и железными брусьями решетки опускался в устроенный в стене глубокий паз, откуда его можно было поднять и установить на место извне, просунув руку через одно из стекол, намеренно разбитое для этой цели, и нажав пружины механизма.
      - Когда я уйду, - сказал патер Холт, - ты отодвинешь табурет, чтобы никому и в голову не пришло, что кто-то входил и выходил этим путем; запрешь дверь; ключ положишь - куда бы нам положить ключ? - на книжную полку, под проповеди Иоанна Златоуста; и если у тебя станут его спрашивать, скажешь, что я всегда прячу его там и предупредил тебя об этом, на случай, если бы тебе понадобилось что-нибудь взять в моей комнате. Отсюда по стене нетрудно спуститься в ров; итак, прощай, дорогой сын мой, до скорой встречи! - И, произнеся эти слова, бесстрашный патер с завидной ловкостью и быстротой взобрался на табурет, вылез в окно и снова поднял оконницу с решеткой, оставив лишь узкий просвет вверху, позволивший Генри Эсмонду, привстав на цыпочки, поцеловать его руку, после чего оконница встала на свое место и перекладины решетки плотно вошли в каменный свод вверху. Когда патер Холт вновь появился в Каслвуде, он въехал туда верхом через главные ворота; и никогда даже не поминал Гарри о существовании потайного хода, кроме тех случаев, когда испытывал надобность в получении тайным образом вестей из замка; для этой цели он, должно быть, и открыл своему юному ученику секрет подъемного механизма окна.
      Как ни молод был Эсмонд, он скорей согласился бы умереть, чем выдать своего наставника и друга, и мистер Холт был в этом уверен, ибо неоднократно испытывал мальчика, подвергая его различным искушениям и при этом наблюдая, поддастся ли он и сознается ли впоследствии, или же сумеет устоять, что нередко бывало, или, наконец, солжет, чего не бывало ни разу. Холт, однако, постоянно поучал мальчика, что если умолчать не значит солгать, - что, без сомнения, справедливо, - то, с другой стороны, молчание равносильно отрицанию, и поэтому прямо сказать "нет" в интересах друга или справедливости, а тем более в ответ на вопрос, заданный с пагубной целью, не только не грешно, но даже похвально; и это вполне законный способ обойти опасный разговор.
      - Вот, например, - говорил он, - вообрази, что некоему доброму англичанину, видевшему, как его величество укрылся в ветвях большого дуба, задают вопрос: "Не сидит ли король Карл на этом дереве?" В подобном случае долг велит ответить не "да", чтобы солдаты Кромвеля схватили короля и умертвили, как некогда отца его, - но "нет", ибо король пребывал на дереве неофициально и глазам верноподданного не следовало даже видеть его.
      И мальчик с рвением и благодарностью воспринимал все эти религиозные и нравственные поучения, равно как начатки знаний, сообщаемые ему наставником. Поэтому, когда Холт на прощание приказал Гарри забыть об этом ночном посещении, для мальчика это было все равно, как если б он никого и не видел. И когда спустя несколько дней ему пришлось подвергнуться допросу, ответ его был готов заранее.
      В это время принц Оранский прибыл в Солсбери, о чем юный Эсмонд догадался, видя, что доктор Тэшер облачился в свою парадную одежду (хотя дороги были грязны, и обычно, выезжая верхом, он надевал не шелковую, а шерстяную) и приколол к широкополой шляпе большую оранжевую кокарду; и что подобное же украшение появилось на шляпе Нэхума, причетника. Проходя однажды мимо пасторского дома, маленький Эсмонд слыхал, как доктор, расхаживавший в нетерпении взад и вперед за воротами, говорил, что намерен засвидетельствовать его высочеству свои верноподданнические чувства, и тотчас же после этого уселся в мягкое седло и ускакал в сопровождении Нэхума. В деревне все тоже надели оранжевые кокарды, и веселая дочка кузнеца, приятельница Гарри, приколола было такую же к старой шляпе мальчика, но тот с негодованием сорвал ее и бросил, наотрез отказавшись кричать вместе с другими: "Боже, храни принца Оранского и протестантскую церковь!" Впрочем, кругом только смеялись, потому что все любили и жалели одинокого мальчика и во многих домах он встречал ласковые улыбки и приветливые лица. У патера Холта тоже было немало друзей в деревне, потому что он не только вел с кузнецом богословские споры, - без всякого, кстати сказать, раздражения и только посмеиваясь свойственным ему приятным смешком, - но и вылечил его от лихорадки с помощью хины, и для каждого, кто к нему обращался, у него всегда находилось ласковое слово, так что все в деревне искренне огорчились, что мальчик и его наставник паписты.
      Капеллан и доктор Тэшер отлично ладили друг с другом, что и не удивительно, так как первый был истинный джентльмен, а второй почитал своею обязанностью ладить со всеми. У доктора Тэшера и его супруги, бывшей камеристки миледи, был сын, ровесник Эсмонду; и мальчиков соединяла дружба, вполне понятная, потому что им постоянно приходилось бывать вместе и потому что оба отличались добродушным, приветливым нравом. Однако Том Тэшер рано поступил в лондонскую школу, куда отец свез его вместе с объемистым сборником проповедей в первый год царствования короля Иакова; и с тех пор, за все долгие годы учения в школе, а потом и в колледже, Том лишь однажды приезжал в Каслвуд. Таким образом, опасность быть совращенным с пути истинной веры была несравненно меньше для Тома, редко попадавшегося на глаза капеллану, чем для Гарри, который постоянно находился в обществе викария; но покуда религии, исповедуемой Гарри, придерживались и при дворе, и в Каслвудском замке, доктор важно заявлял, что не намерен смущать и тревожить совесть мальчика; он никогда не позволил бы себе сказать, что церковь, к которой принадлежат их величества, не является истинной церковью. Слушая эти слова, патер Холт, как всегда, смеялся и говорил, что святая церковь во всем мире и все благородное воинство мучеников премного обязаны доктору Тэшеру.
      Пока доктор Тэшер ездил в Солсбери, в Каслвуд прибыл отряд драгун с оранжевыми перевязями. Солдаты были расквартированы в деревне, но некоторые из них явились в замок и стали полновластно распоряжаться в нем, хотя, впрочем, ни в каких бесчинствах не были замечены, если не считать разгрома курятника и винного погреба; только очень внимательно осмотрели весь дом в поисках важных бумаг. Прежде всего они отправились в комнату патера Холта, ключ от которой дал им Гарри Эсмонд, открыли все ящики и сундуки, перерыли все бумаги и платья, но не нашли ничего, кроме книг, белья и уложенного в особый ларец священнического облачения, над которым превесело потешались, к ужасу Гарри Эсмонда. На вопросы, заданные их начальником, мальчик отвечал, что патер весьма ученый человек, что он всегда был очень добр к нему, но едва ли стал бы посвящать его в свои тайны, если они у него имелись. Гарри в то время было одиннадцать лет, и на вид он казался наивным и простодушным, как все дети в этом возрасте.
      Хозяева замка отсутствовали более полугода и воротились в крайне угнетенном состоянии духа, ибо король Иаков был изгнан, на трон вступил принц Оранский, и верных католиков ожидали жесточайшие гонения, как утверждала миледи, заявившая, что не верит в обещанную голландским чудовищем веротерпимость, как вообще не верит ни одному слову клятвопреступника. Милорд и миледи были теперь как бы узниками в собственном замке; ее милость так и сказала маленькому пажу, который к этому времени настолько подрос, что мог уже разбираться в событиях, происходивших вокруг него, и в людях, среди которых жил.
      - Мы настоящие узники, - говорила миледи, - не хватает только цепей. Что ж, пусть придут, пусть заточат меня в темницу или снесут голову с этих бедных хрупких плеч (и она сжимала свою шею длинными пальцами). Эсмонды всегда были готовы отдать жизнь за своего короля. Мы не чета Черчиллям, гнусным иудам, которые, целуя, предают своего господина. Мы умеем не только страдать, но и прощать обиды. (Здесь миледи, по всей видимости, намекала на злополучную историю с лишением должности Кравчего Утреннего Кубка, что делала раз по десяти в день.) Пусть явится сюда оранский тиран со своей дыбой и со всеми голландскими орудиями пытки. Предатель! Гнусная тварь! Я плюну ему в глаза в знак своего презрения. Улыбаясь, положу я голову на плаху; улыбаясь, взойду на эшафот вместе с моим супругом; и пред тем как испустить последний вздох, мы оба воскликнем: "Боже, храни короля Иакова!" и рассмеемся в лицо палачу. - Тут она в сотый раз принималась пересказывать пажу мельчайшие подробности своего последнего свидания с его величеством.
      - Приехав в Солсбери, - говорила она, - я бросилась к ногам моего государя. Я сказала, что я сама, мой муж, мой дом - все принадлежит ему. Быть может, он вспомнил былые времена, когда Изабелла Эсмонд была молода и красива; быть может, подумал о том дне, когда не я стояла на коленях, - во всяком случае он заговорил со мной голосом, который мне напомнил о далеком прошлом. "Клянусь, - сказал он, - если вы ищите награды, ступайте лучше к принцу Оранскому". - "Нет, государь, - отвечала я, - никогда я не преклоню колен перед узурпатором. Эсмонд счел бы за честь служить вашему величеству, но к кубку предателя рука его не прикоснется". Тут царственный изгнанник улыбнулся, несмотря на свои несчастья, и соизволил поднять меня со словами утешения. Сам виконт, мой супруг, не мог бы оскорбиться августейшим поцелуем, которого я удостоилась.
      Эти бедственные события поселили между милордом и миледи согласие, какого они не знали со времени своей помолвки. Милорд виконт обнаружил верность и присутствие духа в такое время, когда оба эти достоинства были в диковинку среди павших духом сторонников короля; и заслуженные им похвалы немало возвысили его в глазах жены, а быть может, и в его собственных. Он очнулся от лени и равнодушия, в которых до сих пор протекала его жизнь, и до целым дням не слезал с коня, объезжая для тайных переговоров друзей изгнанного короля; юный паж не мог, разумеется, в точности знать, чем он занят, но замечал его непривычное оживление и изменившиеся повадки.
      Патер Холт часто бывал в замке, но не отправлял уже своих обязанностей капеллана; он то и дело что-то привозил и увозил; вместе с ним приезжали и уезжали разные незнакомцы, военные и духовные особы (последних Гарри всегда узнавал сразу, хоть они и прибегали к переодеванию). Милорд то надолго исчезал, то вдруг неожиданно возвращался, пользуясь иногда тем путем, который указал мальчику патер Холт, но про то, как часто открывалось окошко в комнате капеллана, пропуская милорда и его друзей, Гарри не было известно. Он стойко исполнял данное патеру обещание не подсматривать, и заслышав среди ночи шум и голоса в соседней комнате, поворачивался лицом к стене и до тех пор прятал свое любопытство в подушках, покуда оно не засыпало. Однако от него не могло ускользнуть, что отлучки священника повторялись довольно часто и что, судя по всему, он был занят каким-то хлопотливым, хоть и тайным делом; какого рода было это дело нетрудно заключить из того, что вскоре произошло с милордом.
      Ни гарнизона, ни охраны не было в Каслвуде, когда туда вернулся милорд, но в деревне стоял сторожевой отряд; и один из солдат постоянно находился в дозоре у главных ворот замка; Локвуд рассказывал, что ночью часовые особенно бдительно следили за всяким, кто входил или выходил из замка. По счастью, в нем имелся выход, о котором их благородиям ничего не было известно. Милорд и патер Холт часто совершали свои поездки именно ночью; раз или два маленькому Гарри пришлось послужить их посланцем или скромным маленьким адъютантом. Помнится, однажды ему было поручено с удочкой в руках пройти по деревне, постучаться в некоторые дома, указанные заранее, и, попросив напиться, сказать хозяину: "В тот четверг будет конская ярмарка в Ньюбери".
      В то время он не понимал, что означает это предупреждение, как не понимал и тех событий, которые совершались в стране и которые, однако, для удобства читателей настоящих записок, уместно будет здесь разъяснить. Принц Оранский отбыл в Ирландию, где король с многочисленной армией готовился дать ему отпор, и было решено поднять по всей стране восстание в пользу его величества; милорду предстояло возглавить силы повстанцев в нашем графстве. За последнее время милорд стал принимать большое участие в этих делах, благодаря неутомимому патеру Холту и миледи, которая всячески подстрекала его, и так как лорд Сарк находился в заключении в Тауэре, а сэр Уилмот Кроули, из Королевского Кроули, перешел на сторону принца Оранского, милорд стал самым значительным из сторонников короля в нашей округе.
      Было условлено, что полк шотландских драгун, стоявший в то время в Ньюбери, открыто заявит о своей преданности королю в заранее намеченный день, когда там соберутся все окрестные дворяне, сохранившие верность его величеству, со своими домочадцами и арендаторами, с тем чтобы соединенными силами идти на Рэдинг, занятый голландскими войсками под командой Гинкеля; и многие питали надежду, что если голландцы будут разбиты, - тем более что их неукротимый маленький полководец в это время находился в Ирландии, - нашим силам удастся дойти до самого Лондона, и тогда дело короля восторжествует.
      В круговороте всех этих важных событий милорд утратил свою обычную сонливость и словно даже поздоровел; миледи перестала браниться с ним; мистер Холт приезжал и уезжал, занятый своими хлопотами, а маленький Гарри мечтал стать хоть на несколько дюймов повыше, чтобы тоже с оружием в руках постоять за правое дело.
      Однажды - это было, кажется, в июле 1690 года - Гарри был вызван к милорду, и тот, запахнув широкий плащ, под которым блеснули стальные доспехи, отвел ему волосы со лба, поцеловал и призвал на него благословение божье с глубоким чувством, какого ни разу не проявлял прежде. Патер Холт также благословил мальчика, после чего оба простились с миледи виконтессой, которая вышла из своих покоев, опираясь на руки миссис Тэшер и камеристки и прижимая платок к глазам.
      - Итак, вы... вы едете, - сказала она. - Ах, зачем я не могу ехать вместе с вами! Как жаль, что в моем положении опасно трястись на лошадях.
      - Примите наш привет, маркиза, - сказал мистер Холт.
      - Спешите, милорд, с вами бог! - сказала она, выступив вперед и величественно заключив милорда в объятия. - Мистер Холт, я жду вашего благословения. - И она опустилась на колени, а миссис Тэшер при виде этого надменно вскинула голову.
      Мистер Холт еще раз благословил и маленького пажа, который вышел, чтобы подержать стремя милорду; двое конных слуг ожидали во дворе - и вскоре вся кавалькада выехала из ворот Каслвуда.
      За мостом к ним подъехал офицер в ярко-красном плаще. Гарри видел, как он приподнял шляпу и заговорил с милордом.
      Всадники остановились, и завязалась какая-то беседа или спор, который вскоре кончился тем, что милорд, сняв шляпу и поклонившись офицеру, пустил свою лошадь вскачь, а офицер сделал то же и поехал с ним бок о бок; сопровождавший же его солдат немного поотстал и поравнялся со слугами милорда. Так они проскакали через всю долину, потом свернули за высокие вязы (тут Гаррзй показалось, что милорд помахал ему рукой) и скрылись из виду.
      Вечером был у нас большой переполох: пастух вернулся ко времени дойки верхом на одной из наших лошадей и рассказал, что она паслась без присмотра за наружной оградой парка.
      Весь вечер миледи виконтесса пребывала в самом мирном и кротком расположении духа. Она почти не придиралась к окружающим и провела шесть часов кряду за карточной игрой; маленький же Эсмонд лег спать. Перед тем как закрыть глаза, он усердно помолился за милорда и правое дело.
      Перед самым рассветом в привратницкой зазвонил колокол, и старый Локвуд, проснувшись, впустил одного из слуг милорда, который вместе с ним накануне утром покинул замок и теперь воротился с самыми печальными вестями.
      Как оказалось, офицер в красном плаще предупредил милорда, что он находится если не под арестом, но, во всяком случае, под надзором, и просил его в этот день не выезжать из Каслвуда.
      Милорд возразил, что верховая езда полезна для его здоровья и если капитану угодно присоединиться, он рад будет его обществу; тогда-то он и снял с поклоном шляпу, после чего они поскакали вместе.
      Доехав до перекрестка в Уонси-Даун, милорд вдруг осадил лошадь, и вся кавалькада остановилась.
      - Сэр, - сказал он офицеру, - нас четверо против вас двоих; не угодно ли вам будет избрать другой путь и предоставить нам следовать своим?
      - Ваш путь - мой путь, милорд, - возразил офицер.
      - Тогда... - начал милорд, но больше он не успел ничего сказать, так как офицер, выхватив пистолет, прицелился в его милость; и в ту же секунду патер Холт, выхватив свой, выстрелил офицеру в голову.
      Все это произошло в одно мгновение. Солдат в испуге глянул на труп своего офицера, дернул поводьями, и во весь опор поскакал прочь.
      - Пали! Пали! - закричал патер Холт, посылая второй заряд ему вдогонку, но оба слуги, растерявшись от неожиданности, позабыли о своем оружии, и солдат ушел невредимым.
      - Monsieur Холт, qui pensait a tout {...Который думал обо всем (франц.).}, - рассказывал Блэз, - тут же соскочил с лошади, осмотрел карманы убитого в поисках бумаг; деньги, которые там нашлись, разделил между нами двумя и сказал: "Вино откупорено, monsieur le marquis, - почему-то он назвал monsieur le vicomte маркизом, - нужно пить его". У бедняги офицера лошадь была получше моей, - продолжал Блэз, - и monsieur Холт велел мне пересесть на нее, а свою Белоножку я легонько стегнул, и она затрусила домой. Мы поехали дальше, по направлению к Ньюбери; около полудня мы заслышали выстрелы; в два часа, когда мы поили коней в придорожной гостинице, к нам подъехал всадник и сказал, что все пропало. Шотландцы заявили о своих намерениях на час раньше, чем следовало, и генерал Гинкель выступил против них. Все надежды рухнули.
      "А мы застрелили офицера при исполнении служебного долга и дали убежать солдату, видевшему это!" - вскричал милорд.
      "Блэз, - сказал мне monsieur Холт, достав записную книжку и набросав две записки - одну для миледи, другую для вас, мистер Гарри, - возвращайтесь тотчас же в Каслвуд и передайте это", - и вот я здесь.
      С этими словами он вручил Гарри обе записки. Мальчик прочел ту, которая предназначалась ему, в ней стояло: "Сожги бумаги из тайника, сожги и эту записку. Ты ничего не слышал и не знаешь". Прочтя записку, Гарри бросился наверх, в покои своей госпожи, поднял камеристку, спавшую у дверей опочивальни, велел ей зажечь свечу и разбудить миледи, которой и вручил послание патера Холта. В дачном наряде она являла собой прелюбопытное зрелище; Гарри до тех пор еще не приходилось видеть ничего подобного.
      Как только записка очутилась в руках миледи, Гарри поспешил в комнату капеллана, открыл тайник над камином и сжег все находящиеся там бумаги, после чего, следуя примеру самого мистера Холта, взял одну из рукописей, содержавших проповеди его преподобия, и дал ей наполовину истлеть на жаровне. К тому времени, как догорели последние клочки бумаг из тайника, настал уже день. Гарри снова побежал к своей госпоже. Снова камеристка провела его в комнату ее милости; последняя (из-за полога, скрывавшего кровать) приказала передать ему, чтоб закладывали карету, так как она тотчас же намерена покинуть замок.
      Но тайны туалета миледи потребовали в этот день не менее длительного срока, чем обычно, и карете долго пришлось ожидать, пока ее милость кончит наряжаться. И в ту самую минуту, когда виконтесса, готовая наконец к отъезду, переступила порог своей комнаты, прибежал из деревни юный Джон Локвуд с вестью о том, что к дому приближаются два или три десятка солдат, а с ними стряпчий и три офицера. Джон опередил их всего минуты на две, и не успел он кончить свой рассказ, как отряд вступил во двор замка.
      Глава VI
      Исход заговоров - смерть Томаса, третьего виконта Каслвуда и заключение
      в тюрьму виконтессы, его супруги
      Сначала миледи решила умереть, подобно Марии, прекрасной королеве шотландской, на которую она мнила себя похожей, и, поглаживая свою жилистую шею, сказала: "Они увидят, что Изабелла Каслвуд готова достойно встретить свою судьбу". Но Виктуар, камеристке, удалось убедить ее, что, так как пути к бегству отрезаны, самое разумное принять непрошеных гостей, сделав вид, будто она ничего не подозревает, и что лучше всего ей дожидаться их, не выходя из своей опочивальни. Итак, черную японскую шкатулку, которую Гарри должен был снести в карету, водворили на прежнее место, в покоях миледи, куда вслед за тем удалились госпожа и служанка. Виктуар тут же снова вышла и наказала пажу говорить, что ее милость больна и не покидает постель по причине острого ревматизма.
      Между тем солдаты достигли Каслвудского замка. Гарри видел их из окна гобеленовой гостиной; двое встали часовыми у ворот, человек пять направились к конюшням; а остальные во главе с капитаном и каким-то джентльменом в черном платье, - по-видимому, это был стряпчий, - поднялись вслед за слугой, указывавшим путь, по лестнице, которая вела к покоям милорда и миледи.
      Капитан, красивый, добродушного вида человек, и стряпчий, пройдя переднюю комнату, очутились в гобеленовой гостиной, где не застали никого, кроме юного Гарри Эсмонда, пажа.
      - Передай своей госпоже, малыш, - ласково сказа капитан, - что нам нужно поговорить с ней.
      - Госпожа моя больна и лежит в постели, - ответил паж.
      - А какая у нее болезнь? - спросил капитан.
      Мальчик ответил:
      - Ревматизм.
      - Ревматизм! Тяжелая болезнь, что и говорить, - продолжал добрый капитан. - А карету, что стоит во дворе, верно, собрались послать за доктором?
      - Не знаю, - сказал мальчик.
      - И давно ее милость болеет?
      - Не знаю, - сказал мальчик.
      - А когда уехал милорд?
      - Вчера вечером.
      - Вместе с патером Холтом?
      - Да, вместе с мистером Холтом.
      - А какой дорогой они поехали? - спросил стряпчий.
      - Я с ними не ездил, - сказал паж.
      - Нам нужно видеть леди Каслвуд.
      - Мне приказано никого не впускать к ее милости, она дурно себя чувствует, - сказал паж; но в эту минуту из соседней комнаты вышла Виктуар.
      - Тсс! - сказала она и затем, как бы не ожидав увидеть посторонних, прибавила: - Что здесь за шум? Этот джентльмен - доктор?
      - Полно прикидываться! Нам нужно видеть леди Каслвуд, - сказал стряпчий, отстраняя ее и проходя в дверь.
      Занавеси на окнах опочивальни были спущены, отчего в комнате было темно, а сама миледи, в ночном чепце, полулежала в постели, опираясь на подушки, мертвенно-бледная, несмотря на румяна, которые она все-таки не решилась стереть.
      - Кто там? Доктор? - спросила она.
      - Все это притворство ни к чему, сударыня, - сказал мистер Уэстбери (таково было имя капитана). - Я прибыл сюда, чтобы арестовать Томаса, виконта Каслвуда, неприсягнувшего пэра, Роберта Тэшера, каслвудского викария, и Генри Холта, иезуитского священника, известного также под многими другими именами и обозначениями, который в царствование покойного короля отправлял здесь обязанности капеллана, а ныне возглавляет заговор, вящий себе целью восстание против законной власти величеств короля Вильгельма и королевы Марии; мне дан приказ обыскать этот замок, ибо здесь могут находиться документы и иные доказательства существования заговора. Пусть ваша милость соблаговолит передать мне ключи, и помните, что вам же будет лучше, если вы окажете нам содействие в наших поисках.
      - Но, сэр, ведь у меня ревматизм, я не могу двигаться, - возразила миледи, похожая на мертвеца, хотя, ложась в постель, она не забыла подкрасить щеки и надеть новый чепчик, чтобы выглядеть как можно лучше к приходу офицеров.
      - Я попрошу разрешения оставить в этой комнате часового, на случай если вы пожелаете встать, чтобы к услугам вашей милости была рука, на которую вы могли бы опереться, - сказал капитан Уэстбери. - Ваша служанка покажет мне, откуда начать поиски. - И madame Виктуар, без умолку болтая на своем французско-английском диалекте, принялась один за другим открывать перед капитаном ящики и сундуки, в которые он заглядывал, как показалось Гарри Эсмонду, довольно небрежно, с улыбкой на лице, точно вел обыск только для формы.
      У одного шкафа Виктуар бросилась на колени и, простирая вперед руки, закричала пронзительным голосом:
      - Non, jamais, monsieur l'officier, jamais! {Нет, ни за что, господин офицер, ни за что! (франц.).}. Я скорее умру, нежели подпущу вас к этому ящику.
      Но капитан Уэстбери все же настоял на том, чтобы открыть ящик, и при виде его содержимого улыбка, не сходившая у офицера с лица, перешла в откровенный взрыв хохота. В ящике находились не бумаги, касающиеся заговора, но парики, румяна и притирания миледи, и Виктуар, видя, что капитан, не смущаясь, продолжает обыск, объявила, что все мужчины - чудовища. Он постучал по стенке, чтобы узнать, не двойная ли она, но когда вслед за тем он погрузил обе руки в ящик, миледи голосом, который не слишком походил на голос слабой и больной женщины, воскликнула:
      - Так, значит, капитан, в ваши обязанности входит не только арестовывать мужчин, но и оскорблять женщин?
      - Все эти предметы опасны лишь тогда, когда они украшают особу вашей милости, - сказал капитан с иронической галантностью, отвешивая миледи низкий поклон. - Покуда я не нашел никаких следов государственной измены вижу здесь только оружие, при помощи которого красоте дано право убивать. И он острием шпаги указал на один из париков. - Итак, перейдем к обыску в остальных комнатах замка.
      - Вы в самом деле хотите оставить этого мужлана в моей опочивальне! вскричала миледи, указывая на солдата.
      - Что делать, сударыня. Нужен же вам кто-нибудь, чтобы оправлять подушки и подносить лекарство. Позвольте, я...
      - Сэр! - не своим голосом взвизгнула миледи.
      - Сударыня, если вы так больны, что не можете встать с постели, сказал капитан более строгим тоном, - мне придется вызвать сюда четверых из моих людей, чтобы они приподняли вас вместе с простынями. Короче говоря, я должен осмотреть постель; в постели тоже с успехом могут быть спрятаны бумаги; нам это доподлинно известно и потому...
      Но тут миледи пришлось испустить крик неподдельного отчаяния, ибо капитан, перетряхивая подушки и валики, напал наконец на "огонь", как говорят при игре в фанты, и, вытащив одну из подушек, сказал: