"...Настала черная-черная ночь. Змей пустился вдогонку за беглецами. Летел конь Фэт-Фрумоса как ветер, а змей мчался как мысль, и Фэт-Фрумос чувствовал за спиной..."
      Дэнуц открыл глаза. По спине у него бежали мурашки. Хоть и превратился он в змея, но ему было так страшно, словно он по-прежнему оставался Фэт-Фрумосом!.. К тому же, если бы Фэт-Фрумос отрубил змею голову, кто бы тогда стал преследовать Ольгуцу? И Дэнуц снова пустился в путь верхом на дрожках...
      Господин Деляну держал в руках вожжи, и ему даже в голову не могло прийти, что не он правит лошадьми... Да и как он мог править! Ведь и конь, и дрожки, и вожжи, и Ион, который придерживал Дэнуца, чтобы тот не упал, - все это было Дэнуцем, превратившимся в них во всех. Стиснув зубы, закрыв глаза, наморщив лоб, Дэнуц мчался вслед за Ольгуцей вместе с колесами под легкое цоканье копыт.
      Дэнуц мог превратиться в кого угодно и во что угодно; мог очутиться где угодно и когда угодно. Для этого ему достаточно было закрыть глаза... Если бы он только захотел, сколько бы зла наделал! Счастье, что он был добр! Дэнуц гордился таившимися в нем скрытыми силами и в то же время пугался их. Однажды он рассердился на мать, которая взяла его за ухо и поставила в угол. Закрыв глаза, Дэнуц умертвил ее... ужаснулся этому... и тут же воскресил, потому что, если бы мама умерла, кто бы простил его! Никто не подозревал о тайне Дэнуца, даже доктор, который знал его наизусть снаружи и изнутри. Под его веками, в самой глубине, там, где зарождается слеза, скрывалось нечто, похожее на сон со сновидениями; когда он закрывал глаза, он становился хозяином надо всеми, даже над своими родителями. Мать он превращал в царицу, отца делал генералом или главным советником, Ольгуцу - или девочкой на побегушках, или помощницей кухарки.
      Когда дед Георге рассказал им сказку об Иване Турбинке, Ольгуца потребовала у него такую же, что у Ивана, котомку.
      - Был бы я святым Петром, непременно бы подарил, барышня!
      - Добудь мне такую же, дед Георге!
      - Где же я ее возьму?
      - Добудь, дед Георге!
      Ольгуца покраснела от досады. Дэнуц молчал, улыбаясь про себя, одними глазами... Вечером, у себя в комнате, при свете свечи, Дэнуц ощупывал свой лоб, заглядывая в таинственную глубь зеркала. Он даже погладил его, словно подарок. Там скрывалась котомка Ивана Турбинки, которая заключала в себе весь ад и всю землю. Это несказанно радовало Дэнуца, потому что ни у кого даже у Ольгуцы - не было котомки. И никто не знал, что она есть только у него, - для этого ему нужно было лишь закрыть глаза...
      Внезапно Дэнуц ощутил солнце и ветер в своих волосах.
      - Что случилось?
      - Остановите, барин, остановитесь... у барчука упала шляпа.
      Его бескозырка катилась по земле, ленточки развевались по ветру. Ион соскочил с дрожек.
      - Папа, поехали! - крикнул Дэнуц в предчувствии новой остановки.
      - Подержи вожжи, Ион... А ты все торопишься? Это никуда не годится! Постой, я сверну себе папиросу. Держи-ка!
      И с детской улыбкой господин Деляну нахлобучил свою шляпу на голову сына, превратив его в вешалку и лишив собственной головы.
      - Хоэээ! - шумно зевнул он, лениво потягиваясь.
      Дэнуц приподнял шляпу и мрачно уставился на отца, который сворачивал папиросу, - так смотрят жены, не понятые своими мужьями.
      - Уу! Уу-уу! Уу-уу!..
      - Кто так делает, дед Георге?! - спросила Ольгуца, повторяя эти звуки.
      - Кони, барышня; они много воды выпили.
      - Ну да! У них в брюхе завелись лягушки.
      Моника погладила руку госпожи Деляну.
      - Tante Алис!
      - Что, Моника?
      - Ничего, tante Алис, - улыбнулась Моника и глубоко вздохнула.
      - Ты мне что-нибудь хочешь сказать, Моника?
      - Нет... Как красиво, tante Алис!
      - Девочка моя!.. Сними шляпу, пусть солнышко подрумянит тебе щеки...
      - Tante Алис, смотрите, ромашки! - узнала Моника примятые цветы во дворе школы.
      Ромашки смеялись на солнышке, у них тоже были каникулы.
      - А это что, tante Алис?
      - Вьюнок!
      - А это?
      - Пастушья сумка!
      - А это?
      - Лютик!
      - ...Вьюнок, - повторила Моника легкое, как дуновение ветра, короткое слово.
      Они замолчали.
      Нежно ворковали невидимые голуби... Лошади, покачивая головами, шагом поднимались по склону... Порхали голубые бабочки... Ласточки сушили в траве свои намокшие от росы одежки... Дорога шорохов и запахов шла к небу, до которого было рукой подать, увлекая за собой Монику с ее золотистыми волосами, бледными щеками, тяжелыми косами, перекинутыми на спину, сложенными на коленях руками.
      Там, где дорога сходится с небесной синевой, с минуты на минуту мог появиться святой Петр в белых одеждах, с улыбкой на устах, с тяжелой связкой ключей от небесных врат - в руках.
      - Я проголодалась, - заявила Ольгуца.
      Давно ждал дед Георге этих слов!
      - Тсс! - шепнул он на ухо Ольгуце. - У дедушки кое-что припасено!
      - Покажи! - попросила Ольгуца, понизив голос.
      Дед Георге вынул из кармана бумажный кулек.
      - Что там?
      - Сладкий горох! - сказала Ольгуца.
      - Ну вот, а я об этом и не подумал, - огорчился старик.
      - Что у тебя там, дед Георге? - изнывала от нетерпения Ольгуца.
      - Да леденцы, - печально вздохнул дед.
      - Моника! Леденцы! - закричала Ольгуца, подпрыгивая на козлах...
      - Ох, дед Георге, видно, ты все деньги хочешь пожертвовать зубным врачам! - шутливо посетовала госпожа Деляну.
      - Пусть их грызут, барыня... Разве я вам не давал леденцов, когда вы были маленькая!..
      Госпожа Деляну улыбнулась. Так оно и было. И она тоже... Много воды утекло с тех пор.
      - А сейчас угостишь, дед Георге?
      - Да ведь, барыня! Как скажет барышня!
      Ольгуца ломала длинные, матовые палочки леденцов... Начался пир: Ольгуца, сидя на козлах, ломала, грызла, сосала и глотала, снова ломала и так без конца; Моника, в коляске, тихонько грызла леденцы. Госпожа Деляну неумело сосала ванильный лед и думала о прежних каникулах... Дед Георге дергал себя за усы и улыбался. Ольгуца и о нем не забыла: подсунула ему в рот леденец; дед Георге бережно спрятал его в карман, словно драгоценный дар.
      - Дед Георге, ужасно хочется огурчика... знаешь, с солью и перцем! хрустя леденцами, сетовала Ольгуца.
      - А вот как приедем домой, так и приготовит дедушка огурцы так, как только он и умеет.
      - Дед Георге, давай купим гороху в корчме... Сто лет не ела! В кафе гороху не бывает! Слышишь, дед Георге?
      - Слышу!
      - Купим?
      - Купим, как не купить!
      - И съедим.
      - Были бы у меня зубы, я бы тоже ел, мышка!
      - Как, дед Георге? Ты не будешь есть горох? Тогда сварим его.
      Ржание коня возвестило о приближении дрожек; лошади, запряженные в коляску, воинственно заржали в ответ. Ольгуца обернулась назад, посмотрела, нахмурилась и опустила руку на кнут.
      - Дед Георге! Помоги! Они нас догоняют!
      Крепко любил дед Георге своих лошадей, - и тех, что были впряжены в коляску, и тех, что в дрожки. И все же пустил их во весь опор, как в былые времена, когда господа не знали удержу ни в ярости, ни в веселье и когда возницы, потрясая кнутами, въезжали на кореннике в ворота дома, дабы возрадовалось сердце господ от восторженных вскриков дам. Дед Георге еще помнил те времена, и Ольгуца знала о них по его рассказам.
      - Хии-хии!.. - гикнула Ольгуца.
      Дед Георге только усмехнулся; зашипел змеей кнут; кони перешли в рысь, встряхивая тяжелыми гривами и размахивая длинными хвостами... И восемь копыт начали выбивать барабанную дробь.
      - Обернись назад, Моника! - кричала Ольгуца во все горло, не помня себя от восторга.
      Моника встала на колени и выглянула из-за опущенного верха коляски.
      - Догоняют?
      - Пожалуй... - последовал уклончивый ответ.
      - Догоняют?
      - Пожалуй, да, - с опаской отвечала Моника.
      - Догоняют? - гаркнула Ольгуца, выхватывая кнут из рук деда Георге.
      - Да-да! - испуганно сказала Моника.
      Длинные и изящные, как стрекоза, дрожки оказались рядом с коляской, готовясь обогнать ее.
      - Скорее, дети! Поторапливайтесь: я очень проголодался! И хочу пить! крикнул на полном ходу господин Деляну.
      Дэнуц, сияя от счастья, краем глаза косился в сторону коляски. Так он демонстрировал Ольгуце свое презрение, предвидя ее неминуемое поражение.
      "Хорошо быть мужчиной!" - подумал Дэнуц, с наслаждением вдыхая запах табака, который исходил от одежды его отца, от рук и дыхания Иона за его спиной.
      - Дед Георге, остановись! - шепотом попросила Ольгуца.
      - Эх-эх, ребята! Э-эх!
      Дрожки летели вперед, будто сани на колесах.
      - Да, да! Мчитесь, если вам угодно! А нам коней жалко, - крикнула им вслед Ольгуца, словно бросая в них камень.
      Лошади остановились, тяжело дыша; их дыхание еще бежало вперед, они волновались, стоя на месте.
      Все сидевшие в коляске поднялись, глядя вслед удаляющимся дрожкам. Ольгуца вертела в руках кнут и размышляла... Прозрачные призраки засухи маячили вдали. И вдруг их окутал аромат донника и запах скошенного сена, словно доброта и печаль небесных ангелов.
      - Я больше не могу! Умираю от жажды! - шумно вздохнула Ольгуца, бросая в коляску огромную охапку донника.
      - Сейчас поедем, - успокаивала дочь госпожа Деляну, вытирая платком ее пылающие влажные щеки.
      - Посмотрите, tante Алис! - сказала Моника, неся в руках зеленый букет, сверкающий желтыми искорками, а на щеках - яркие краски полей, собранные ею вместе с донником и воткнутыми в золото волос синими васильками.
      Огибая коляску сзади, чтобы сесть с левой стороны, Моника внезапно остановилась, словно ей в голову вдруг пришла неприятная мысль... Черное платье, неподвижно стоящая коляска! В ее представлении все коляски двигались в сторону кладбища; все неподвижно стоящие коляски ожидали отправления похоронной процессии.
      - Tante Алис! А у коляски нет номера!
      - Конечно, нет! У домашних колясок не бывает номера.
      - У тебя нет номера! - шепнула Моника, обращаясь к коляске, и радостно похлопала по ней рукой.
      С помощью Моники госпожа Деляну положила в опущенный верх коляски букеты донника, бережно расправив веточки... Лошади тронулись... Долго еще верные пчелы летели следом за донником... Ароматные звездочки сверкали на солнце, роняя лепестки на головы сидевших в коляске людей.
      - Tante Алис!
      - Что, Моника?
      - Нам еще далеко до дому?
      - Сейчас приедем!
      - Ой!
      - Ты этому не рада?
      - Не-ет, tante Алис!
      Конечно, она была рада! Но все же... ей бы хотелось никогда не выходить из коляски, у которой не было номера и в которой лежали букеты донника: из коляски летних каникул.
      - Дед Георге, ты слышишь что-нибудь? - спросила Ольгуца, глядя в небо и держа ладонь козырьком над глазами.
      - Лают собаки!
      - Ну да! Собаки! Сверху, дед Георге!
      - Ах ты, Господи! Змей барчука.
      - Ага! - пробурчала Ольгуца.
      - Ничего, дедушка тебе еще лучше сделает!
      - Мне не надо!
      Лошади замедлили свой ход и, натянув поводья, рысью въехали в ворота под жужжание змея, которого охранял дуб и маленький матрос. Да что матрос! Адмирал, у которого на устах играла улыбка того, кто принял шпагу у побежденного Наполеона.
      Белая россыпь домиков во дворе с господским домом в середине, хозяином всех домов, в глазах Моники была похожа на светлый монастырь без церковных глав и монахов.
      Лошади, фыркая, остановились у крыльца... Шелестела зеленая виноградная лоза на балконе, нежно раскрыли свои лепестки разноцветные ипомеи.
      - Я проголодалась! - яростно крикнула Ольгуца. - Ты где, матушка Мария?
      Услышав ее голос, с крыльца спустилась кухарка, раскинув руки так, что в них свободно мог уместиться целый двор, смеясь животом и выщербленным ртом, в белом платке и белом фартуке, с широким лицом и огромным туловищем евнуха.
      - Тут я! Хорошо, что все вместе приехали, у меня цыплята на вертеле жарятся, будь они неладны.
      * * *
      Влажная простыня, прикрепленная к уголкам открытого окна, медленно надувалась и сдувалась, превращая жару, от которой вяли абрикосы в саду, в приятную прохладу.
      В комнате девочек не было ни души... Вбежала босоногая Аника, поставила на стул легкий чемодан Моники и выбежала, хлопнув дверью и мимоходом поглядев в овальное зеркало шифоньера красного дерева и сверкнув белозубой улыбкой молодой цыганки.
      Чемодан с бабушкиными инициалами остался один. В нем лежали портрет бабушки и кукла, одетая в черное, - в скором времени им предстояло увидеть новое жилище Моники...
      Моника сидела за столом в столовой на стуле с двумя подушками и ела так, как учила ее бабушка: прикрепив салфетку к корсажу платья, опустив локти и держась очень прямо...
      Если бы бабушка вошла в комнату девочек да надела бы очки, то, даже не притронувшись пальцем ни к шифоньеру, ни к ночным столикам возле кроватей орехового дерева, тут же увидела бы, что нигде нет ни пылинки, ни единой мухи, и с облегчением бы вздохнула; она услышала бы запах натертых воском полов, аромат прохлады, который бывает только в тиши старых домов, где зимуют яблоки и айва, и с добротой и лаской покачала бы головой; с трудом наклонившись над чисто застланными постелями и откинув уголок покрывала, увидела бы, что постельное белье - голландского полотна, что прачка трудолюбива, что в платяном шкафу лежит донник и лаванда; а если бы открыла шифоньер, то обнаружила бы в нем кукол, которые поджидали девочек, получивших похвальные грамоты за экзамены в третьем классе; сняла бы очки, протерла их и перекрестилась перед образом Пресвятой Богородицы, потом осенила бы крестом комнату и тихонько удалилась бы... потому что с минуты на минуту могла войти Моника.
      В комнате у девочек не было ни души...
      - Дети, позвольте мне снять пиджак; невозможно жарко!
      Сняв чесучовый пиджак, господин Деляну остался в чесучовой рубашке с низким и мягким воротником. Подняв кверху руки, тряхнул ими; рукава соскользнули вниз. Эта привычка сохранилась у него с тех пор, когда адвокаты еще носили мантии. Он хранил мантию в надежде, что когда-нибудь Дэнуц наденет ее перед судом... Быть может, к тому времени "эти кретины" поймут наконец, - кретинами именовались все те, кто оспаривал профессиональные убеждения господина Деляну, - что мантия дает полет слову, и опять введут ее в обиход. Ну, а если нет, так пускай висит в шкафу и напоминает Дэнуцу о прежних временах.
      Господин Деляну любил свою профессию, "как любовницу", - так сказал он однажды в своей речи перед кассационным судом, произнеся недозволенное слово со страстью и дерзостью, чтобы разбудить задремавшего советника, - и хотел, чтобы Дэнуц думал так же и когда-нибудь смог бы сказать то же самое о себе... Вот если бы Ольгуца была мальчиком!..
      - Ну, Дэнуц, теперь ты гимназист! Взрослый мальчик! Теперь ты можешь сам решать. Хочешь быть адвокатом, как твой отец?
      Госпожа Деляну пожала плечами.
      - Дай ему сначала поесть!.. Дэнуц! Опять ты положил локти на стол!.. Посмотри на Монику, как она красиво ест. А ведь она меньше тебя!
      Ольгуца с улыбкой сняла локти со стола. Дэнуц покраснел. Сверкнул взглядом в сторону Моники и Ольгуцы... Вот уже целый год ему ставили в пример Монику; это началось, когда Моника и Ольгуца готовились вместе, с одной и той же преподавательницей, к экзаменам в начальных классах... И кто открыл Монику? Ольгуца! Кто же еще! Это она, к ужасу кухарки, подбирала брошенных под забором котят. Но это еще куда ни шло! А вот Монику он терпеть не мог! Узурпаторша! Союзница Ольгуцы! Белобрысая!.. Дэнуц давно выжидал удобного случая, чтобы отодрать ее как следует за косы!
      "Ничего!" - мысленно успокоил себя Дэнуц. И представил, как он бежит по дороге со змеем в руках.
      Глаза Ольгуцы следили за ним сквозь опущенные ресницы. Он заметил это. Моргнул, встрепенулся. Ольгуца не сводила с него взгляда. Он тоже стал пристально смотреть ей в глаза.
      - Почему ты на меня смотришь?
      - Я? - удивилась Ольгуца.
      - Да, ты! - ответил он, решив не давать ей спуску.
      - Я смотрю не на тебя! Я смотрю на Монику! - объяснила Ольгуца, глядя на Монику. - Правда, мама?
      - Нет, смотрела! - вышел из себя Дэнуц, указывая на нее пальцем и переводя все в прошедшее время.
      - Ну и что? Разве нельзя?
      - Хорошо! Посмотрим!
      - Успокойся, пожалуйста! - укоризненно взглянула на него госпожа Деляну.
      - Фуу! - обрадовалась Ольгуца, вытирая рот салфеткой.
      - И ты тоже успокойся!
      - А я ничего не делаю!.. Я чуть не подавилась! - вздохнула Ольгуца.
      - Ну уж, ну уж!
      Напрасно господин Деляну прикрывался салфеткой; все заметили, что он смеется. Пожав плечами, не выдержала и рассмеялась госпожа Деляну. Смех, словно веселая хора, окружил сумрачного Дэнуца. Он встал из-за стола, швырнул салфетку и направился к двери.
      - Дэнуц, куда ты? Ты разве уже кончил? Разве мы встали из-за стола?.. Пожалуйста, вернись!
      - Не хочу! - вполголоса ответил Дэнуц.
      - Не хочешь сесть за стол?! Хорошо!.. Тогда, пожалуйста, становись в угол... Ты слышишь, Дэнуц? - коротко и энергично приказала госпожа Деляну.
      Дэнуц, сгорбившись, повиновался... В столовой воцарилась торжественная тишина... Госпожа Деляну ласково улыбнулась, встретив испуганный и влажный взгляд Моники, устремленный на нее.
      - Ты хочешь, чтобы я его простила, Моника?
      Моника энергично кивнула головой.
      - Садись за стол... И скажи спасибо Монике! Да, да!
      - Merci!* - саркастически дрогнули губы у Дэнуца, его ладонь нехотя задержалась в ладонях Моники.
      ______________
      * Спасибо (фр.).
      - А теперь принимайся за свои абрикосы.
      Дэнуц раскусил абрикос и терпеливо ждал, чтобы у него прошел спазм в горле... Другая половинка вместе с косточкой и залетевшей в столовую осой осталась лежать на тарелке вместе с остальными абрикосами.
      - Спасибо... Я пойду прилягу!
      - Дэнуц, и ты пойди приляг.
      - Зачем?
      - Так нужно!
      - Пойдем на боковую! - примирительно сказал господин Деляну, сладко зевая.
      - А змей? - жалобно спросил Дэнуц.
      - Он тебя подождет.
      Радость от предстоящей игры со змеем на солнце затуманилась горечью нежеланного сна.
      "Черт бы побрал это спанье!" - мысленно пробормотал Дэнуц, проклиная Молоха послеобеденного времени.
      - Ты кончила, Моника?
      - Да, tante Алис, спасибо! - ответила Моника, складывая салфетку и стряхивая крошки с платья.
      - Пойдем, я тебе покажу вашу комнату...
      Ольгуца, склонившись над тарелкой, старательно и сосредоточенно ела абрикосы, словно учила наизусть стихотворение.
      - И ты, Ольгуца, кончай!
      - Я сейчас приду; смотри, у меня осталось четыре штуки, - взмолилась она.
      - Я буду ждать в твоей комнате, Ольгуца! Смотри, чтобы мне не пришлось искать тебя в саду!
      - Раз я сказала, - приду!
      - Хорошо, хорошо!
      Оставшись одна, Ольгуца прислушалась, чтобы удостовериться, что никто не идет назад в столовую, и пристально посмотрела на Профиру. Профира повернула к Ольгуце лицо, которое казалось еще более широким из-за белого цветка в волосах. Подождала... помахивая салфеткой.
      - Профира... Слушай внимательно... Принеси мне прямо сейчас ножницы, карандаш и листок бумаги! - сказала Ольгуца, грозя пальцем и постукивая по столу после каждого существительного.
      - Зачем, барышня? - пыталась понять Профира.
      - Это тебя не касается! Я так хочу!
      Ожидая, пока вернется Профира, Ольгуца положила подбородок на край стола, раздвинула локти, прижала ладони к щекам и сосредоточенно размышляла.
      - Принесла?
      - Принесла!
      - Надеюсь, что ты не у мамы взяла все, что я просила? - вдруг встревожилась Ольгуца.
      - У мамы!
      - Ой, Профира! И ты хочешь, чтобы я тебе верила!
      - Почему же нет, барышня? Вот, я принесла!
      - А что сказала мама?
      - Она сказала, чтобы я посмотрела у нее в комнате, я так и сделала и принесла вам.
      - Ага! Хорошо!.. Спасибо.
      Ольгуца улыбнулась. Склонившись над столом, она принялась что-то писать на изящной бумаге, взятой Профирой из бювара госпожи Деляну, - крупно, размашисто, с сильным нажимом - высовывая язык при каждом повороте буквы.
      - Хорошо!
      И решительно вышла из комнаты с туманным взглядом Саломеи, с раскрытыми ножницами Парки в руках.
      - Ну и дьявол! - восхищенно произнесла Профира, надкусывая абрикос.
      * * *
      Комната Дэнуца находилась в опасном соседстве с комнатой девочек. Пограничным пунктом служила закрытая дверь с ключом в замочной скважине с противоположной стороны. На той части двери, которая была обращена в комнату девочек, располагалась вешалка с соломенными шляпами, шелковыми лентами, трехцветным кругом, сеткой с разноцветными мячами и двумя пальто в мелкую клетку. На обратной стороне двери, обращенной в комнату Дэнуца, висел кусок зеленого сукна с коллекцией оружия, которая состояла из ружья, мишени из белого картона с красными кольцами вокруг синего центра, палочек с шариками из липкой резины на концах; двух сабель из жести в ножнах, испещренных пятнами ржавчины, изрядно пострадавших в дуэлях с Ольгуцей и образующих букву икс, сигнальной трубы с испорченным свистком.
      Под коллекцией висели два мундира, разделенные вертикально расположенной саблей: один - японского адмирала с фуражкой, но без панталон, по прозвищу Ками-Мура; другой - русского адмирала, окрещенный Потемкиным.
      Тогда была в моде русско-японская война.
      Ольгуца была на стороне русских, Дэнуц - японцев. Поэтому орден, ленточка от подвязки госпожи Деляну, пришитая Профирой к груди японского адмирала, - был вырван с мясом и хранился в кармане у русского адмирала, награжденного "звездой подкладки". Фуражка русского адмирала сильно пострадала от кулака Дэнуца. Ольгуца склеила фуражку гуммиарабиком и крепко пришила веревкой ее верх, украсив при этом золотыми галунами. Она произвела свою фуражку в чин контр-адмирала и отпраздновала это событие тем, что в свою очередь изуродовала - спокойнее и методичнее, нежели Дэнуц, - фуражку японского адмирала. Госпожа Деляну реставрировала фуражку, а Дэнуц возвел ее в ранг контр-контр-адмирала, что, по мнению Ольгуцы, было совершенно невозможно.
      А вот как выглядел конец русско-японской войны в семье Деляну:
      - Ну, что скажешь? Ты потерпела поражение! - заявил Ольгуце Дэнуц, облаченный в мундир японского адмирала.
      - Неправда!
      - Спроси у папа.
      - Что поделаешь, Ольгуца! Русские потерпели поражение; вот газеты.
      - Русские, но не я!
      - А разве ты не Потемкин? - с вызовом спросил Дэнуц.
      - Я? Никогда не была и не могла быть.
      - Как?!
      - Девочки не служат в армии. А я девочка... хочешь, спроси у папа... И потом твоим японцам просто повезло, потому что они все трусы.
      - Ты лжешь!
      - Я лгу? А тогда почему они желтые?
      - Как почему? Потому что желтые; японцы есть японцы!
      - А я тебе скажу: они желтые от страха. У них у всех желтуха! закричала Ольгуца так, чтобы слышала вся Япония... - А если хочешь сражаться, сражайся со мной, а не с русскими, - закончила Ольгуца с высоко поднятой головой.
      За обедом в честь обоих адмиралов господин Деляну огласил следующее коммюнике:
      Ками-Мура и Потемкин
      Стали храбро воевать
      Дым и пламя, гром и грохот,
      Вопли, крики - не унять.
      Бьются, бьются как умеют,
      Пыль столбом стоит окрест,
      И в столовой, и в гостиной,
      Вплоть до отдаленных мест.
      Жаркий бой они ведут
      И руками, и ногами.
      "Зуб за зуб!" - звучит призыв.
      Не разнять их даже маме.
      Боже, адмирал Потемкин,
      Что с фуражкой вашей стало?
      Но быть супер-адмиралом
      Ками-Муре слишком мало.
      Супер-супер-адмирал
      Начинает наступленье!
      На фуражке у него
      Боевые украшенья.
      Ками-Мура побеждает,
      Оттеснив Ольгуцу в зальчик,
      Но Ольгуца утверждает:
      Девочка она, не мальчик.
      И не может потому
      У Дэнуца стать вассалом:
      Он ведь не был никогда
      Настоящим адмиралом.
      Посвящение I
      Легендарный Ками-Мура,
      Ты смотри, чтоб не споткнуться!
      И не русских берегись,
      А сестры своей Ольгуцы.
      Посвящение II
      Нет, японцам не владеть
      Дальним морем - ходят слухи,
      Им придется умереть
      Поголовно от желтухи*.
      ______________
      * Здесь и далее стихи в переводе Ю.Кожевникова.
      В комнате у Дэнуца стоял также флот! Флот в тазу, изготовленный дедом Георге из ореховых скорлупок: спички служили мачтами, листочки вощеной бумаги - парусами, губы Дэнуца - ветром, а губы Ольгуцы - циклоном.
      Флот для лужи: жалкие кораблики, нагруженные, как Ноев ковчег, животными из целлулоида. И флот для пруда, купленный в "Универсальном магазине" в Бухаресте дядей Пуйу: длинное и широкое судно, похожее на булку, с колесами, флагом, пушками и оловянными матросами, намертво приделанными к палубе.
      * * *
      Дэнуц с такой силой хлопнул дверью, что ему на плечи посыпалась штукатурка. Он отряхнулся, библейским жестом Самсона взлохматив каштановые кудри.
      - Пускай-пускай! - покачал он головой.
      Взгляд его остановился на недавно полученном лавровом венке первого ученика, который висел над его кроватью; он сдернул венок с гвоздя, бросил на пол и поддел ногой.
      - Выходит, я только затем и учусь, чтобы меня всячески преследовали! Погодите... я вам покажу! - погрозил он кулаками в сторону комнаты девочек.
      Сняв ружье, он зарядил его стрелой с резиновым наконечником и выстрелил... Фуражка русского контр-адмирала вздрогнула, на ее дне осталась темная вмятина.
      Хлоп! Вылетела вторая стрела и прилепилась к двери, как телефонный штепсель... Дэнуц отодрал ее... На двери остался матовый след. Хлоп!.. Хлоп!.. Хлоп!..
      - Что там за шум? Что ты делаешь, Дэнуц? Ты не спишь? - раздался из-за двери голос госпожи Деляну.
      Дэнуц онемел. Ступая на цыпочках, он повесил ружье на место... Поднял венок, замел под шкаф отвалившиеся листья и повесил остатки своей былой славы на гвоздь.
      - Ты спишь?
      Дэнуц ударил кулаком по подушке и растянулся на кровати.
      - Вот, Моника... Это ваша комната... Нравится тебе?
      Рука Моники еще крепче сжала ее руку.
      - Как хорошо пахнет, tante Алис!
      Обхватив Монику ее руками, госпожа Деляну приподняла ее.
      - Ты что-нибудь там видишь?
      - Да... Аа!.. Merci, tante Алис!
      На шифоньере стоял серебряный поднос с донником.
      - А теперь скажи, на какой кровати ты хочешь спать?
      - А какую выбрала Ольгуца, tante Алис?
      - Не думай об Ольгуце, - ласково сказала госпожа Деляну, - выбери ту, которая тебе по душе... Ту, что у окна, или ту, что у двери?
      - Мне все равно, tante Алис...
      - Хорошо, тогда я сама тебе выберу ту, что у окна... Ольгуца будет поближе к моим ушам! - улыбнулась госпожа Деляну.
      Дверь ее спальни и дверь в комнату девочек располагались напротив и были разделены большим и тихим коридором.
      - А теперь давай распакуем вещи... Где же ключ?
      - Вот, пожалуйста, tante Алис! - протянула ей Моника кончик серебряной цепочки, висевшей у нее на шее и скрытой под корсажем платья.
      - Но что это, Моника?.. Какой красивый крестик!
      Рядом с никелированным ключиком висел медный крестик, на котором сияло распятие.
      - Вам нравится, tante Алис?
      - Очень... Это у тебя от мамы?
      - Не знаю... мне дала его бабушка... Tante Алис...
      - Что, Моника?
      - Пожалуйста, возьмите его! - попросила девочка, вспыхнув от смущения, и сняла цепочку... - Я хочу его подарить вам, tante Алис! - настаивала она, высоко подняв брови, готовая расплакаться.
      И вложила цепочку с крестиком в руку госпожи Деляну.
      - ...Спасибо, Моника, - успокаивала ее госпожа Деляну, гладя ей волосы. - Но такие вещи не дарят, девочка моя! Это память о твоих родителях... Я для тебя это сохраню.
      - Вам я могу подарить, - спокойно и серьезно сказала Моника, глядя в землю.
      - Ты так любишь tante Алис?
      - Да.
      - И tante Алис тебя тоже очень любит... как Ольгуцу с Дэнуцем.
      - Я знаю, - прошептала Моника.
      - А где же Ольгуца? Пойди-ка посмотри!
      Госпожа Деляну моргала ресницами... и долго безуспешно пыталась попасть в замок чемодана никелированным ключиком.
      - Я не нашла ее, tante Алис! - вернулась встревоженная Моника.
      - Ничего, она сама придет... Она, видно, у деда Георге! Смотри, Моника, я поставила тебе на столик портрет бабушки... Если хочешь повесить его на стену, я дам тебе другую рамку.
      - Нет-нет, так хорошо, tante Алис.
      - Твои вещи я положила в шифоньер... Смотри: верхние полки - твои...
      - Tante Алис, - взволнованно спросила Моника, - а вы не видели куклу в чемодане?
      - Видела! - улыбнулась госпожа Деляну. - Я уложила ее спать...
      И она извлекла из полумрака шифоньера кроватку, в которой спали две куклы в шляпах.
      - Это мне, tante Алис? - не поверила своим глазам Моника.
      - Ну, конечно, Моника... А вот и шифоньер с платьями для твоих кукол.
      - А Ольгуца? - застыла девочка с протянутыми руками.
      - И у нее то же самое!
      Ручка двери щелкнула, как ружейный курок, дверь с шумом распахнулась и оглушительно захлопнулась.
      - Что такое? Что?
      Ольгуца с размаху бросилась на кровать и принялась раскачиваться на скрипящих пружинах, которые целый год никто не тревожил.
      - Ольгуца, разве так входят в дом порядочные люди?.. В грязных башмаках на кровать! Ой, ой, ой!
      - Я больше не могу!
      - Где ты была?
      - У деда Георге.
      - А чем ты еще занималась? - спросила госпожа Деляну, вдруг заглянув ей в глаза и, видимо, о чем-то смутно догадываясь.