Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тьма (№1) - Тьма надвигается

ModernLib.Net / Фэнтези / Тертлдав Гарри / Тьма надвигается - Чтение (стр. 31)
Автор: Тертлдав Гарри
Жанр: Фэнтези
Серия: Тьма

 

 


Спорить никто не стал.

Однако когда они одолели с полмили, Леудаст, догнав Магнульфа, спросил вполголоса:

— Сержант, может, нам и стоит кому-нибудь намекнуть, что мы болтали с рыжиками? Тот альгарвеец — он ведь за нами шпионил, провалиться мне на этом месте, если не так! Может, нашим командирам стоит знать, что альгарвейцы опасаются нашего нападения?

Магнульф окинул его пристальным взглядом.

— Я-то думал, что ты солдат башковитый. Ты горы прошел и вышел живой. Ты пустыню прошел и нашивку заработал. А теперь сам же хер в мясокрутку сунуть решил? Может, лучше его сразу новым ножиком оттяпаешь?

Уши Леудаста заалели. Но одним из качеств, благодаря которым солдат пережил столько сражений, было его упрямство. Поэтому он продолжил:

— Тебе не кажется, что наши командиры могут и простить нас за братание с альгарвейцами, когда узнают, что мы услыхали?

— Может быть. Строевые офицеры — так точно, — ответил Магнульф. — Да только это дело для разведки, а значит, пойдет оно через инспекторов. Мы ведь не сможем объяснить им, откуда узнали это, не выдав, что нарушили устав, так? А когда ты последний раз слышал, чтобы инспекторы спускали кому-нибудь нарушение устава?

— Не было такого, — признался Леудаст, — но…

— Какое там «но»! — решительно перебил его Магнульф. — Да с чего ты взял к тому же, что расскажешь инспекторам что-то новенькое? Если уже простые солдаты спрашивают у таких же простых солдат, что дальше случится, тебе не кажется, что прознатчики с обеих сторон тоже не даром хлеб едят?

— А-а… — протянул Леудаст. Мысль показалась ему разумной. — Наверное, вы правы, сержант. Так оно эффективней будет.

— Само собой. Ну так что, мой благороднейший и великолепнейший капрал, — желчному выражению на физиономии Магнульфа позавидовал бы зувейзинский верблюд, — дозволишь ли держать язык за зубами?

— Так точно, сержант, — отозвался Леудаст, и Магнульф изобразил немыслимое облегчение. — А как вы думаете, — продолжал капрал, — будем мы воевать с альгарвейцами?

Это был не просто иной вопрос — это был вопрос иного плана. Магнульф сделал несколько шагов молча и только затем проговорил:

— А как ты думаешь, стали бы нас гонять на учения по борьбе с бегемотами, если бы мы не ожидали войны? Наши генералы не всегда действуют настолько эффективно, как хотелось бы, но они не полные олухи.

Леудаст кивнул. Это тоже было разумно — слишком, на его вкус, разумно.

— Как вам кажется, — спросил он, — они нам врежут или мы на них первые полезем?

Магнульф расхохотался.

— Да ты сам скажи, когда это конунг Свеммель кого-нибудь дожидался?

— А-а… — снова протянул Леудаст, глядя через речушку на занятые Альгарве фортвежские земли. Издалека они ничем не отличались от фортвежских земель, захваченных Ункерлантом. Леудаста терзало предчувствие, что он очень скоро увидит те края вблизи.


С той поры, как альгарвейцы захватили городок, Ванаи выходила на улицы Ойнгестуна без всякого удовольствия. (Она и до начала войны не любила выбираться из дому, но об этом девушка предпочитала не думать.) Но когда майор Спинелло взялся обхаживать ее деда, всякое путешествие по улицам городка становилось невыносимым испытанием.

До начала войны, прежде чем альгарвейский майор-антиквар начал посещать дом Бривибаса, ойнгестунские кауниане относились к девушке хорошо, хоть фортвежцы и глумились над ее древней кровью и глазели на обтянутый штанами зад. Фортвежцы глумились и глазели по-прежнему. Их примеру следовали альгарвейцы из малочисленного гарнизона. С этим Ванаи могла жить — помогала привычка.

Но теперь ее отвергали собственные соплеменники, и это было как нож в сердце. Когда Ванаи проходила кварталами, где жил большинство ойнгестунских кауниан, те, что повежливей, отворачивались, делая вид, будто не видят ее. Другие — в основном ее ровесники — адресовали ей больше грязной ругани, чем было за душой у самых неприглядных имперских остряков.

— Глядите! — несся впереди нее крик, когда Ванаи брела в лавку аптекаря. — Вон идет подстилка рыжика!

Из выходящих на улицу крошечных окошек слышался хохот. Ванаи держала голову высоко поднятой, а спину прямой, как ни хотелось ей разрыдаться. Если ее собственное племя могло закрывать на нее глаза, она сможет мысленно заткнуть уши.

Аптекарь Тамулис, бледный и немолодой, слишком любил деньги, чтобы делать вид, будто Ванаи не существует на свете.

— Что надо? — осведомился он, едва девушка зашла, словно хотел побыстрее выпроводить ее из своей лавки.

— Мой дед страдает от головных болей, сударь, — вежливо отозвалась Ванаи вполголоса. — С вашего позволения, я бы попросила склянку вытяжки из ивовой коры.

Тамулис скривился.

— От вас с Бривибасом у всех кауниан Ойнгестуна голова болит, — холодно ответил он. — Кто еще так подличает перед альгарвейцами, как вы?

— Не я! — воскликнула Ванаи. Она хотела защитить деда, но возражения застревали в горле. Наконец она подобрала слова, которые могла произнести, не покривив душой: — Он не причинил зла никому в деревне. Он ни на кого не доносил. Он никого не обвинял.

— Пока, — уточнил Тамулис. — Долго ли осталось ждать? — Нагнувшись, он пошарил по полочкам за прилавком, пока не нашел лекарства, которое просила Ванаи. — Держи. Один и шесть. Бери и убирайся.

Прикусив губу, она выложила на прилавок две большие серебряные монеты. Аптекарь вернул полдюжины мелких. Ванаи сгребла мелочь в один карман, склянку с декоктом после минутного раздумья запихала в другой. Когда она проходила по улице, сжимая что-нибудь в руке, какой-нибудь мальчишка непременно пытался выбить у нее ношу. Ванаи такие развлечения забавными не казались.

— Неужели тебе некуда податься, — уже мягче спросил Тамулис, — чтобы дедов позор не коснулся тебя?

— Он мой дед, — ответила Ванаи.

Аптекарь скорчил гримасу, но затем неохотно кивнул. Не будь семейные узы среди кауниан столь крепки, древнее племя давно растворилось бы напрочь среди фортвежцев.

— И я не слыхивала, — добавила девушка, — чтобы поиск знания считался позором.

— Поиск знания — нет, — согласился Тамулис. — А вот поиск пропитания, когда голодают твои ближние, — дело другое. Так можешь и передать Бривибасу. В лицо я это ему уже сказал.

— Он не ищет пропитания, — возразила Ванаи. — Силами горними клянусь в том!

— Твоя верность делает тебе честь — больше чести, чем имеет твой дед, — ответил аптекарь. — Только скажи мне еще, что он не принимал подачек, которыми рыжеволосые пытаются снискать его расположение. — Когда Ванаи смолчала, Тамулис фыркнул и снова неохотно склонил голову. — Думаю, ты девушка честная. Но поверь, ты можешь обнаружить, что честность приносит меньше пользы, чем можно подумать.

— Можете не опасаться, сударь мой. — Ванаи позволила себе наконец выказать обиду. — Это я уже выяснила.

Она почти уважительно поклонилась аптекарю и вышла из лавки.

Чтобы вернуться в дом, где выросла она под присмотром Бривибаса, девушке вновь пришлось пройти сквозь строй. Некоторые нарочито отводили взгляд. Другие осыпали девушку оскорблениями или проклятиями. Чем ближе она подходила к дому, тем легче и уверенней становились шаги. Если ее сородичи-кауниане не могли увидеть, какую боль причиняют ей, терпеть отчего-то становилось легче.

Когда девушка увидала у дверей своего дома скучающего альгарвейского часового, сердце ее ушло в пятки. Это значило, что майор Спинелло опять явился и репутация деда — и репутация самой Ванаи — будет замарана еще сильней, если такое возможно. В висках и в глубине глазниц мучительно забилась кровь. Самой, что ли, хлебнуть горького настоя ивовой коры?

Едва альгарвейский солдат завидел девушку, скука слетела с него мигом. Сейчас он походил на гончую, которой показали кусок мяса.

— Привет, милочка! — радостно гаркнул он на почти неразборчивом фортвежском и послал девушке звонкий воздушный поцелуй.

— Простите, ни слова не понимаю, — ответила Ванаи по-кауниански.

Часовой, очевидно, не изучал древнего наречия в школе — глаза его мгновенно остекленели. Прежде чем он успел сообразить, что девушка его надула, Ванаи проскользнула мимо него в дом. Когда она выходила, засов остался незамкнутым. Войдя, девушка его старательно задвинула.

Из дедова кабинета доносились голоса Бривибаса и Спинелло. Ванаи тихонько прокралась в кухню и поставила склянку с лекарством на полочку. Болит у деда голова или нет, а сообщать о своем присутствии помешанному на древней истории альгарвейскому майору она не собиралась. Он никогда не распускал при ней ни язык, ни руки, но, как все альгарвейцы, разглядывал ее с нехорошим вниманием.

— Ну, сударь, — говорил он на безупречном своем каунианском, — вы же разумный человек. Без сомнения, вы должны понять, что это будет как в ваших личных интересах, так и в интересах вашего народа.

— Некоторые личности готовы опуститься до лжи, преследуя свои личные интересы. Я, однако, к компании сих несчастных себя не причисляю. — Наиболее высокомерно голос Бривибаса звучал, когда старик упрямился. — И чем ложь может оказаться полезна моему народу, также остается для меня непонятным.

Отчетливо послышался вздох майора Спинелло; Ванаи решила, что они с дедом спорят уже довольно долго.

— На мой взгляд, сударь, — промолвил альгарвеец, — я не прошу вас искажать истину.

— Да? — язвительно поинтересовался Бривибас. — На ваш взгляд, альгарвейская оккупация Фортвега и Валмиеры окажет на мировое каунианство оздоровляющее воздействие? Если так, я могу только посоветовать вам обратиться к окулисту, поскольку зрение ваше серьезно пострадало.

Ванаи чуть не запрыгала от радости. Если бы у деда хватило смелости заговорить так со Спинелло при первом же его визите! Но тогда Спинелло вел речь только об имперских древностях, а Бривибас обожал играть роль наставника при толковом ученике — даже если ученик этот альгарвеец. В определенном смысле при Ванаи он играл ту же самую роль.

— Едва ли, — ответил Спинелло. — Расскажите мне, как чудесно обходились с вами, каунианами, фортвежцы, когда правили здесь. Разве не опустились они в варварстве до уровня своих ункерлантских сородичей?

Бривибас ответил не сразу — это значило, что он обдумывает слова противника, анализирует их. Ванаи не хотелось, чтобы старик увяз в споре о мелочах, уступив в главном.

— Это никак не касается того, — бросила она, врываясь в кабинет, — почему альгарвейская армия захватила Валмиеру.

— Ну, с этим поспорить трудно, дражайшее мое дитя, — ответил майор Спинелло, отчего глаза Ванаи застлала красная пелена ярче его шевелюры. — Как я рад снова вас видеть. Но если бы мы не захватили Валмиеру, войско короля Ганибу вторглось бы в нашу державу, не так ли? Без сомнения, так — именно это валмиерцы и совершили в годы Шестилетней войны. А теперь прошу вас, покиньте нас, позвольте старшим обсудить более важные вопросы.

— Обсуждать нечего, — ответил Бривибас, — и Ванаи может остаться, если пожелает, — это ее дом, майор, но не ваш.

Спинелло чопорно поклонился.

— В этом вы, несомненно, правы, сударь. Мои извинения. — Обернувшись, он поклонился и Ванаи, прежде чем вновь обратил свое внимание на старого археолога: — Но я продолжаю настаивать, что вы ведете себя неразумно.

— А я продолжаю настаивать на том, что вы понятия не имеете, о чем говорите, — отрезал Бривибас. — Если оккупация войсками короля Мезенцио принесла столько благ нам, каунианам, отвечайте, майор, почему вы, альгарвейцы, запретили нам даже писать на родном наречии, приказав пользоваться вместо него фортвежским или альгарвейским? И это, обратите внимание, несмотря на то, что каунианский был языком высокой науки со дней столь возлюбленной вами якобы древности!

Майор Спинелло смущенно прокашлялся.

— Я не отдавал подобного приказа и не одобряю его. Мне он кажется чрезмерно суровым. Как вы знаете, я не имею ничего против вашего языка — скорее наоборот.

— Ваш ли это лично приказ, значения не имеет, — ответил Бривибас. — Важно, что это приказ альгарвейца. Фортвежцы никогда не ограничивали нас хотя бы в этом — еще одна причина, по которой я отказываюсь понимать, чем нынешнее положение вещей благоприятно для кауниан.

— Молодец, дедушка! — воскликнула Ванаи.

В лучшие свои минуты Бривибас пользовался логикой, словно боевым жезлом, и, с восхищением подумала девушка, не менее убийственно.

— Ваши рассуждения, как всегда, изящны, — промолвил Спинелло. — Я, однако, поставлю вопрос иначе: полагаете ли вы нынешнее положение дел более благоприятным для себя лично и для вашей очаровательной внучки в сравнении с прочими каунианами Фортвега? Хорошо подумайте, прежде чем отвечать, сударь.

Ванаи вздохнула. Значит, вот чего добивался Спинелло все это время. Она была почти уверена, что у него на уме не только археологические изыскания. Превратить деда в послушное орудие захватчиков было, с точки зрения майора, весьма разумно. Но честность Бривибаса, хотя и заскорузлая немного, была неоспорима — и старику никогда не нравились рыжики.

А полное брюхо нравилось? Ванаи не знала, насколько для нее самой ценно чувство сытости. О голоде она успела узнать больше, чем ей хотелось, прежде чем майор Спинелло взялся обихаживать деда. Может, оно и к лучшему, что Спинелло не стал спрашивать ее.

— Доброго вам дня, сударь, — молвил Бривибас. — Если вы предпочтете обсуждать прошлое, мы, возможно, найдем что сказать друг другу. Однако настоящее мы, как мнится мне, видим в разном свете.

— Боюсь, вы пожалеете о своем решении, — предупредил Спинелло. — Очень скоро пожалеете, и очень горько.

— Такова жизнь, — ответил Бривибас. — Доброго вам дня.

Спинелло развел руками, потом откланялся и вышел.

— Дедушка, — выпалила Ванаи, едва дверь за альгарвейцем захлопнулась, — я горжусь вами. Мы снова свободны.

— И снова можем умирать от голода, внучка, — ответил Бривибас. — Боюсь, мы свободны принять судьбу, что хуже голода. Возможно, я совершил ошибку, и она обойдется нам очень дорого.

Ванаи покачала головой.

— Я горжусь вами, — повторила она.

Дед вяло улыбнулся.

— Хотя с моей стороны это, должно быть, нескромно до непристойности, я собой тоже немного горжусь.


Корнелю хотелось, чтобы земля впереди оказалась одним из пяти островов Сибиу. Если бы лагоанцы приказали ему нанести удар по альгарвейцам, оккупирующим его родину, он чувствовал бы, что его усилия приносят больше пользы. Подводник пытался утешить себя тем, что любой удар по Альгарве в конечном итоге — шаг к свободе Сибиу. До сих пор ему никогда не приходило в голову, насколько это тоскливый оборот речи — «в конечном итоге».

Он похлопал Эфориель по глянцевой шкуре, заставив левиафана замереть в нескольких сотнях локтей от южного берега Валмиеры. Еще немного ближе к земле — и зверь рисковал быть выброшенным на пляж. Это была бы непоправимая потеря — не для военных усилий Лагоаша, но, без сомнения, для самого Корнелю.

— Вперед, — обернувшись, негромко бросил он старательно заученную команду на лагоанском.

— Есть!

Это слово звучало почти одинаково на языках Лагоаша и Сибиу — да, если уж на то пошло, и на альгарвейском. Полдюжины островитян в резиновых ластах отпустили упряжь Эфориели, за которую цеплялись, покуда левиафан тащил их за собою через Валмиерский пролив. Еще под брюхом Эфориели болтались несколько прелюбопытного вида ящиков. Что в них хранилось, Корнелю никто не сообщал. Причина тому имелась веская: чего подводник не знал, того не мог и выдать, попав в плен. Отстегнув ящики, лагоанцы поплыли с ними к берегу.

Со стороны суши не доносилось тревожных злых криков. Что бы ни собрались делать лагоанцы, по крайней мере, помех не ожидалось. Корнелю следовало бы порадоваться этому, как и всему, что причиняло вред альгарвейцам. И все же он вздохнул, направляя Эфориель обратно в открытое море. Если бы что-то пошло наперекосяк, у подводника появился бы повод наплевать на полученный приказ и не возвращаться в Сетубал. Ему хотелось получить повод сразиться с бойцами короля Мезенцио, и лагоанцы, для которых война оставалась не более чем долгом, вызывали у него смутное раздражение.

— Что им наше горе? — спросил он у своего левиафана. — Война не пришла на их землю. И не придет, должно быть, не сможет — разве что Куусамо ударит по ним с востока. Как могла бы Альгарве перебросить армию через Валмиерский пролив — ума не приложу.

В тревоге и гневе он шлепнул по волнам ладонью. Никто на Сибиу не мог представить, чтобы альгарвейцы сумели перебросить армию через море и вторгнуться на архипелаг. Альгарвейская фантазия, воображение альгарвейцев посрамили и устыдили генералов и адмиралов короля Буребисту. Не может ли подобное несчастье приключиться и с Лагоашем?

— Уберегите, силы горние! — пробормотал про себя Корнелю.

Быть изгнанником скверно. До какой степени скверно, подводник знал всем сердцем. Но пасть жертвой оккупации — еще хуже. В этом у него не было сомнений.

Мышцы Эфориели перекатывались под толстой шкурой. Левиафан плыл на юг. Время от времени чудовище сворачивало с прямого курса на Сетубал, чтобы схватить скумбрию или каракатицу. По пути к валмиерским берегам она неплохо пообедала; если бы Корнелю хотел ограничить ее в развлечениях, это не причинило бы зверю никакого вреда. Но подводник не стал дергать животное попусту. А если он вернется в холодные унылые казармы на час позже, чем мог бы, что с того?

Один такой маневр, вероятно, спас ему жизнь. Он следил за волнами, пытаясь отыскать взглядом вражеских левиафанов и скользящие по становым жилам альгарвейские корабли. Порой он поднимал глаза к небу, но лишь когда вспоминал об этом — то есть не так часто, как следовало бы. Когда он восседал на спине Эфориели, вода становилась его стихией. Но не воздух. Если бы он в детстве мечтал стать драколетчиком, то никогда не пошел бы во флот.

Какой-то альгарвейский юнец, возмечтавший о полете, обрушил из-под облаков ядро. Если бы Эфориель не метнулась вдруг за кальмаром, снаряд разорвался бы над ней и Корнелю, и тогда мелкие морские твари закусили ею и ее седоком, а не наоборот.

Этого едва не случилось. Даже близкий разрыв ядра мог убить, взрывная волна превращала в студень тело человека — или левиафана, — которого не тронул выплеск сырой магии. Корнелю не мог судить, насколько близко они с Эфориелью подошли к тому, чтобы превратиться в фарш, но и так было понятно — слишком близко.

Когда ядро взорвалось, Эфориель невольно испуганно и мучительно всхрюкнула, словно человек, схлопотавший вдруг удар под дых. Корнелю показалось, что его засунули в пресс для оливок, — но лишь на краткий, ужасающий миг. Затем Эфориель, как ее натаскивали не раз, ушла на глубину и изо всех сил бросилась прочь от места падения бомбы. Корнелю оставалось только цепляться за упряжь чудовища; лагоанские заклятья подводного дыхания ничем не уступали работе чародеев Сибиу.

Поодаль разорвалось еще одно ядро. Эфориель нырнула еще глубже, а Корнелю заколотил по ее бокам еще отчаянней. Несмотря даже на магическую защиту, тяжесть воды могла раздавить наездника прежде, чем хоть малость навредить левиафану. Если Эфориель, поддавшись страху, забудет об этом, ядро, можно сказать, не пропало впустую.

Но дрессировщики в Тырговиште знали свое дело, а Эфориель была зверем умным и не склонным к панике. Суматошно взмахнув пару раз плавниками, она осознала, что Корнелю дает ей приказ, — осознала и подчинилась. Движение ее в морские глубины замедлилось, потом остановилось вовсе, и чудовище заскользило обратно к поверхности.

Корнелю пожалел, что лагоанские чародеи не накладывали чары подводного дыхания и на левиафанов. Сколько ему было известно, таких чар не существовало в природе, хотя доработать те, которыми пользовался подводник, по его мнению, труда не составляло. Но до начала войны никто не видел необходимости в этом, так же, как никто не видел необходимости обороняться от парусных судов, или от массированных атак бегемотов, или…

Когда Эфориель вынырнула, Корнелю первым делом поднял голову — чтобы, изумленно хмыкнув, отдать зверю команду вновь уйти в глубину. Прямо на него, словно ястреб, пикировал альгарвейский дракон, пытаясь ударить струей огня. Подводник не знал, способен ли драконий пламень убить левиафана, но отчетливо понимал, что от него самого только угли останутся.

Он надеялся, что тварь плюнет огнем, невзирая на то, что мишень ее уже скрылась из виду. Если у дракона кончится запас огня, и левиафан, и его наездник будут в большей безопасности. Однако поверхность воды не вскипела от жара. Корнелю сдавленно ругнулся. Альгарвеец, к сожалению, знал что делал. И с высоты ему нетрудно будет высмотреть Эфориель, когда та поднимется за воздухом, в то время как Корнелю не сможет предугадать удара, пока не будет открыт для атаки.

Но так или иначе, а вскоре Эфориели понадобится вздохнуть. Корнелю направил ее на север: возвращение по своим следам показалось ему наилучшим способом оставить позади проклятого ящера. Левиафану же все было едино: север или юг, восток или запад. Иногда подводнику казалось, что его настойчивые попытки направить зверя в нужном направлении раздражают Эфориель. А иногда — судя по тому, как игриво извивалось чудовище, получив приказ, — что кажутся ей забавными.

Он заставил зверя проплыть как можно дальше, прежде чем позволил Эфориели вынырнуть за воздухом, и, едва опали брызги ее фонтана, оглянулся в поисках дракона и его альгарвейского всадника. Заметив ящера и седока вдалеке, подводник довольно кивнул сам себе: ему удалось обмануть противника. Но удовлетворение его оказалось скоротечным: он хотел дать Эфориели немного отдыха, но летчик заметил их едва ли не быстрей, чем Корнелю его. Ящер ринулся вниз, и хлопанье его крыльев заглушало плеск волн.

Подводник заставил своего зверя нырнуть прежде, чем дракон приблизится на дистанцию огневого удара, — и тут же порадовался этому. Под ударами огненных лучей поверхность моря вскипела тонкими полосами — как могла бы вскипеть людская и звериная плоть.

Теперь Корнелю направил Эфориель на восток. Он начинал всерьез беспокоиться за себя. Не было такой страны на карте, где дети не играли в прятки. Но там проигравшему в худшем случае приходилось водить самому. А если сейчас проиграет Корнелю, то его плоть обгложут с костей рыбешки.

Когда скрываться под пологом волн стало более невозможно, Эфориель снова поднялась за воздухом. Корнелю завертел головой, пытаясь глянуть во все стороны разом. Вражеский дракон парил далеко на севере. Альгарвеец, правивший безмозглым зверем, сам был далеко не глуп. Он не стал задерживаться на прежнем месте, чтобы узнать, куда метнется подводник, и едва не угадал — Корнелю лишь в последний миг оставил мысль снова направиться к вражескому берегу.

В этот раз сибианин-изгнанник заставил левиафана нырнуть, едва зверь перевел дыхание. Он не мог знать, засек его драколетчик или нет, но, если повезет хоть немного, они с Эфориелью затеряются в бескрайних морских просторах.

Эфориель плыла на юго-восток; Корнелю еще не готов был вернуться на прямой курс к Сетубалу, на котором вражеский дракон будет поджидать его скорей всего. Ему достаточно будет выйти к лагоанским берегам в любом месте, чтобы отыскать оттуда дорогу к столичной гавани.

Но драколетчик, осознав, что его обманули, набрал высоту, окинул взглядом пространство внизу и, заметив Эфориель и Корнелю, послал своего ящера вслед беглецам.

«Почему он не отступится? — со злостью подумал Корнелю. — Я же лично ему ничего дурного не сделал, как его собратья — мне, как его держава — моей». В Тырговиште у подводника остался сын — или дочь, он не знал. Не знал, что сталось с его женой. Неведение глодало ему душу, оставляя на месте живого сердца сосущую пустоту.

Когда Эфориель метнулась в сторону за крупной рыбиной, седок не стал ее сдерживать. Если он сам не знает, куда поплывет его левиафан, как сможет догадаться об этом летчик над головой?

Если рассуждать логически, это был идеальный вариант. Но логика не помешала Корнелю и его левиафану чуть не погибнуть несколько минут спустя: когда Эфориель выскочила из воды, то едва не забрызгала фонтаном драконий хвост. Каким-то чудом или мастерством проклятый альгарвеец со сверхъестественной точностью предугадал, где ожидать их.

Корнелю увидал, как поворачивается на длинной чешуйчатой шее тяжелая драконья башка, и направил Эфориель в глубину. Пламя расплескалось по волнам над ними, ввергнув в ужас левиафана — морской зверь не ведал огня и боялся его. Корнелю и подумать не мог, что у нее остались силы плыть так быстро и далеко.

Возможно, страх и уберег ее от беды — дракон не успел подлететь настолько близко, чтобы окатить ее огнем или дать седоку возможность прицелиться, когда Эфориель поднялась за воздухом в следующий раз, а потом неверно оценил направление следующего ее броска, и Корнелю удалось наконец оторваться от упрямого преследователя.

— Рутина, — ответил он, когда по возвращении в Сетубал лагоанское начальство принялось выспрашивать, как прошла высадка десанта в Валмиеру. — Обычная рутина.

Кажется, его ложь прошла незамеченной.


Бембо с облегчением покосился на восход, где громоздились горы Брадано. Похоже, елгаванцам не удастся вырваться на равнины, а значит, тренировки городского ополчения прекратились. Освободившись от опеки злобного сержанта, жандарм пребывал в благодушном расположении духа. Если бы державе потребовалась помощь толстопузого стража порядка, чтобы сокрушить ее врагов, значит, положение ее было бы и впрямь отчаянным.

На стене красовался плакат: от альгарвейца на огромном бегемоте улепетывал один светловолосый солдат в штанах, а другой трясся от ужаса в окопе. У первого на спине было выведено «Валмиера», у второго «Елгава». Внизу шла подпись: «ТРУСЛИВЫЕ КАУНИАНЕ».

Проходя мимо плаката, Бембо, сам того не замечая, выпятил грудь. Кауниане всегда были трусами, даже в древние времена. Иначе Трикарико по сию пору оставался бы одним из центров Каунианской империи, тогда как альгарвейцы прятались бы по лесам дальнего юга.

К тем чучелкам, что были не на плакатах нарисованы, жандарм внимательно приглядывался. Всем жандармам в городе — и, подозревал Бембо, в стране — приказано было ничему не верить, когда дело касалось местных кауниан. Распоряжение казалось ему разумным. Возможно, полагал он, жители каунианских кровей могли быть верны королю Мезенцио… возможно, но насколько вероятно? По его мнению — не очень.

Тот же Балозио, например, из тюрьмы так и не вышел. Доказать, что он не елгаванский шпион, жулик не сумел, а рисковать никто не собирался. Это тоже казалось жандарму разумным. Много ли верности державе останется у жулика после нескольких месяцев в камере? Насколько мог судить Бембо — немного.

На ходу жандарм поглядывал то направо, то налево, но заметил среди прохожих от силы пару чучелок: в последние недели кауниане старались сидеть по домам. Одним оказался старик, ковылявший с тростью, другим — одна из самых страшных толстух, каких жандарм видывал в жизни. Бембо не побеспокоил их. Старик едва ли смог бы причинить вред улитке, не говоря о державе. Что же до женщины — будь она молода и красива, жандарм, наверное, придумал бы, о чем ее спросить. Но поскольку о ней трудно было сказать доброе слово, Бембо сделал вид — и постарался убедить себя в том же самом, — что не заметил толстуху.

Он миновал было парикмахерский салон и остановился. Незадолго до начала войны он уже заглядывал сюда, расследуя ограбление со взломом. Вора в тот раз так и не нашли, хотя хозяева заведения щедро подмазали жандарма, чтобы тот расстарался. И держали это заведение кауниане.

Насвистывая, Бембо развернулся и возвратился к крыльцу. Если хозяева платили ему тогда, чтобы он нашел вора, то и сейчас заплатят — за то, чтобы жандарм оставил их в покое. Оклад жандармам полагался нищенский, и Бембо не знал ни одного коллеги, который с этим не согласился бы. Он распахнул двери и вошел.

Парикмахер подравнивал остренькую бородку клиента, в то время как его супруга завивала волосы какой-то особе. Еще одна дама ожидала своей очереди, почитывая газету. Когда хлопнула дверь, все пятеро подняли головы.

А жандарм уставился на них. И парикмахеры, и клиенты могли похвастаться рыжими шевелюрами. Он что, ошибся домом? Быть такого не может. Уж скорее Бембо поверит, что кауниане продали свое заведение и съехали.

Но, прежде чем он успел извиниться и уйти — за вымогательство у простых альгарвейцев можно было и по шапке получить, — мужчина с крошечными ножничками в руке воскликнул:

— Смотри, Эвадне, это же жандарм Бембо, который так старался поймать того злосчастного воришку! Добрый вам день, жандарм. — Он поклонился.

Бембо машинально поклонился в ответ.

— И правда, Фальсироне! — Женщина, Эвадне, исполнила реверанс. — Добрейшего вам дня, жандарм!

Бембо снова поклонился. Именно этих людей ограбили не так давно. Они носили обыкновенные альгарвейские имена и говорили по-альгарвейски с тем же акцентом, что и сам Бембо. Но когда он видел их в последний раз, волосы их были соломенного цвета.

— Вы покрасили волосы! — выпалил он, сообразив, что случилось.

— Ну да. — Фальсироне кивнул. — Надоело до лихоманки слышать, какие мы гнусные кауниане, стоит только с крыльца сойти. Сейчас мы немножко лучше вписываемся.

— Верно, — поддержала мужа Эвадне. — И жить стало намного легче.

Черты их оставались каунианскими — более острыми, чем у большинства подданных короля Мезенцио, — и глаза были голубыми, а не зелеными или карими. Но это все были мелочи. А вот цвет волос — нет. В толпе оба парикмахера сошли бы за простых альгарвейцев.

А это значило… У Бембо челюсть отвалилась, когда он додумал мысль до конца.

— Ты, ты и ты! — рявкнул он на остальных троих — троих рыжеволосых клиентов парикмахерской. — Вы что, тоже кауниане?!

Глядя на них, Бембо понял, что все трое обдумывают, а не соврать ли, — будучи жандармом опытным, он распознавал такие уловки вмиг. А еще он понял, что они и впрямь каунианских кровей! Должно быть, это отразилось на его физиономии, потому что все трое кивнули по очереди.

— Фальсироне верно сказал, — добавил парень в парикмахерском кресле. — Мы всего-то и хотим, чтобы нас не трогали. Когда волосы покрасишь, никто не замечает.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45