Пол: "Приятно было то, что мы не слишком расстроились, когда у нас ничего не вышло. Мы вдруг поняли, что нам надо снизить свои расходы. Это было здорово задумано – отдать одежду людям, которые пришли в тот день в магазин. Актер Майкл Дж. Поллард взял пиджак (который Линда сфотографировала – этот снимок попал в ее книгу). Идея заключалась в том, что каждому пришедшему должна была достаться только одна вещь. Брать две значило бы убить саму идею магазина. Ведь в нем все было штучным товаром.

Ну вот они и обчистили магазин. Лично я считаю, что это было неплохо задумано, это свидетельствовало о том, что мы не относились всерьез к торговле барахлом. Раз уж ничего не вышло, пусть забирают этот хлам даром!"

Дерек Тейлор: "Раздача одежды пробудила в людях худшие чувства, при виде которых я ужаснулся. Таксисты срывали с вешалок кафтаны, плащи, шелковые, рубашки с оборками: «Это мое! И это!» Эта раздача одежды была одним из самых безобразных зрелищ, какие я только видел. Она выглядела ужасно и вульгарно.

Я был против закрытия магазина, я написал бесстрастное открытое письмо: "Дорогие ребята, прошу вас, не делайте этого..." Мне было страшно смотреть, как все рушится".

Пол: «Нам казалось, что пора сделать шаг назад, – именно так нам и хотелось поступить. Можно записывать хорошую музыку и при этом не двигаться вперед. А некоторые считали, что мы должны продолжать идти вперед, пока не выдохнемся окончательно» (68).

Джордж: «Магазин „Эппл“ опустел, мы решили нарисовать на окне рекламу нового сингла. Кто-то принес побелку и крупными буквами написал „Hey Jude“ и „Revolution“. На следующий день оказалось, что окно магазина разбито, – наверное, кто-то перепутал „Jude“ со словом „Juden“, как во время нацистской кампании до войны».

Пол: "Я зашел в магазин «Эппл» накануне выхода пластинки «Неу Jude» («Эй, Джуд!»). Стекла были покрыты побелкой, и я подумал: «Удачная возможность! Бейкер-стрит, здесь ходят миллионы автобусов...» И прежде чем кто-нибудь успел понять, что к чему, я нацарапал на побелке слова «Hey Jude».

А потом мне позвонил хозяин мэрилибонского гастронома, он был в ярости: "Я велю кому-нибудь из моих сыновей отлупить вас". Я перебил: "Постойте, а в чем дело?" И он объяснил: "Вы написали "Jude" на окне магазина". Я понятия не имел, что это слово означает "еврей", но, если посмотреть хронику, отснятую в нацистской Германии, вы увидите на закрашенных окнах слова "Juden Raus" и звезду Давида. Клянусь, мне такое и в голову не приходило.

Я стал оправдываться: "Мне очень жаль", – и так далее и тому подобное. "Среди моих лучших друзей есть евреи. Это просто название нашей новой песни. Если вы послушаете ее, вы поймете, что там нет ничего такого, – это чистейшее совпадение". В конце концов он успокоился".

Джордж: «На самом деле песня „Hey Jude“ о Джулиане Ленноне. Пол написал ее в то время, когда Джон разошелся с Синтией. Джулиан был еще ребенком лет пяти. Пол как-то побывал у Джона и пожалел Джулиана, который стал невольным заложником развода родителей».

Пол: "Брак Джона и Синтии в конце концов распался. У них был чудесный малыш, некоторое время они жили счастливо, но мне всегда казалось, что Синтия добивается, чтобы Джон вел обычную семейную жизнь. Разумеется, к ней Джон не был готов.

Джон был отъявленным любителем бросаться в омут головой. Я помню, как он часто повторял: "Слушай, раз уж мы подошли к краю обрыва, почему бы не прыгнуть вниз?" Я отвечал: "Ты же наверняка разобьешься, Джон". Он вечно предлагал безрассудные планы, и в конце концов я понял, как реагировать на них: "Вот что я тебе скажу: ты прыгнешь первым, а потом позовешь нас. Если все пройдет удачно, я прыгну следом. Если же я не услышу тебя, то останусь здесь".

Однажды он пришел ко мне на ужин и сказал: "Ты когда-нибудь думал о трепанации? Ее делали еще во времена древних римлян. Надо просверлить дыру в черепе". И мы долго говорили об этом, как часто бывало в шестидесятые годы. Я ответил: "Нет, не думал". Он сказал: "Я считаю, что мы все должны решиться на это". А я заявил: "Не знаю, не знаю. Если хочешь – решайся, и, если все пройдет успешно, мы последуем за тобой". Это был единственный способ заставить Джона отказаться от безумных планов, иначе на следующее утро у всех нас были бы просверлены головы.

Джон и Синтия разводились, а мне было очень жаль Джулиана. Я давно знал их всех. Мы общались со школьных времен, когда у меня была подружка Дот, а у Джона – Синтия. Мы часто встречались вчетвером, вместе бывали на вечеринках. А потом Джон с Синтией поженились, и у них родился Джулиан.

Я считал, что, как друг семьи, я обязан бывать в Уэйбридже, и старался подбадривать их, навещать. От моего дома до них было около часа езды. Я всегда выключал радио и пытался сочинять песни, пока ехал. И как-то я начал петь: "Эй, Джул, не переживай, возьми печальную песню и сделай ее лучше..." Это были оптимистичные, полные надежды слова, обращенные к Джулиану: "Да, дружище, твои родители развелись. Понимаю, тебе горько, но со временем тебе станет легче".

В конце концов я поменял "Джул" на "Джуд". Одного из персонажей "Оклахомы" звали Джудом, мне нравилось это имя. Когда я закончил песню, я спел ее Джону, хотя я считал, что над ней надо еще поработать, потому что там была строчка "the movement you need is on your shoulder" – "тебе надо сбросить ношу с плеч". Тут я бросил взгляд на Джона и сказал: "Этот отрывок я исправлю". – "Почему?" – "Слово "плечи" уже однажды встречалось в тексте. И потом, это глупое выражение, а я повторяю его, как попугай. Я изменю его". Джон сказал: "Не вздумай. Это лучшая строчка в песне. Я понимаю, что она означает, – это здорово". Вот чем был хорош Джон: когда я решал выбросить какую-нибудь строчку, он говорил, что именно она звучит отлично. И я посмотрел на нее глазами Джона. И теперь, когда я исполняю эту песню, в этом месте я каждый раз вспоминаю о Джоне, и мне становится грустно".

Джон: «Hey Jude» – один из шедевров Пола. Он говорил, что это песня о Джулиане, моем сыне. Пол знал, что я развожусь с Син и расстаюсь с Джулианом. Он приехал, чтобы повидаться с Джулианом, он вел себя с ним, как добрый дядюшка. Пол всегда умел ладить с детьми. Вот он и привез песню «Hey Jude».

Но я всегда считал ее песней обо мне. Вспомните, в то время в моей жизни только появилась Йоко. Он пел: "Эй, Джуд", – это же "Эй, Джон". Да, я похож на тех поклонников, которые ищут в песнях скрытый смысл, но ее на самом деле можно считать песней для меня. Вот слова "иди и возьми ее", а подсознательно слышится: "Ступай, оставь меня". Но на уровне сознания он не хочет отпускать меня. Ангел в нем говорит: "Благословляю тебя". А дьяволу в нем это совсем не нравится, он не желает терять партнера" (80).

Джордж Мартин: «Мы записали „Hey Jude“ в студии „Trident“. Это была длинная песня. Высчитав ее продолжительность, я сказал: „Нельзя записывать такой длинный сингл“. Но тут ребята меня просто заклевали. А Джон спросил: „Почему?“ Найти достойный ответ я не смог, и я сказал единственное, что мне пришло в голову: „Диск-жокеи не смогут играть эту пластинку“. Джон заявил: „Будут, если это наша пластинка“. И он был абсолютно прав».

Пол: "Песня оказалась длиннее любого другого сингла, но у нас была хорошая команда инженеров. Мы спросили, какой может быть продолжительность звучания «сорокапятки». Они сказали, что это четыре минуты. Больше втиснуть в канавки пластинки можно, но при этом начнутся потери громкости, и при дальнейшем прослушивании «сорокопятки» придется эту громкость прибавлять. Но они придумали какую-то хитрость и сжали фрагмент, который и не должен был звучать громко, тем самым выиграв больше места для всего остального. Каким-то образом они уместили на пластинку песню продолжительностью в семь минут – настоящее достижение звукозаписи.

Помню, я привез ацетатную пленку в "Везувио", один из клубов, закрывающихся в три утра, на Тоттенхэм-Корт-Роуд. И поскольку был вечер, то есть самое подходящее время, уговорил диджея поставить эту песню. Помню, как Мик Джаггер подошел ко мне и сказал: "Это как две песни, старина. Сначала идет сама песня, а потом – "на-на-на". Круто".

Перед выходом нового сингла меня всегда била дрожь, а когда я впервые слушал эту песню по радио, мое сердце готово было выскочить из груди. Я понимал, что не следует надеяться, что слушатели дослушают песню до конца. Может, они захотят убавить звук в конце... Но они не захотели. Помню, как Стюарт Генри из ВВС сказал: "На ваш суд, друзья. Это вам или понравится, или не понравится". А потом перешел к следующей записи. И я подумал: "Ну, спасибо! Больше ты ничего не мог придумать, Стю?"

Ринго: «Hey Jude» стала классикой. Записывать ее было приятно. Мы сделали пару дублей, чтобы песня звучала как надо, и она удалась, как и все остальные наши песни. Так и должно было быть".

Нил Аспиналл: "Дэвид Фрост приехал на Туикенемскую киностудию, где они снимали рекламные клипы «Hey Jude» и «Revolution» («Революция»), и представил их, поскольку съемки проводились, по-моему, для его передачи. Клипы снимали с приглашенными зрителями, все они были в кадре и пели вместе с ними припев песни «Hey Jude».

Джордж: «Мы снимали клип в присутствии зрителей. Для съемок „Hey Jude“ собрали много людей. Хотя клип снимали не только для передачи Дэвида Фроста, он все же присутствовал на съемках».

Джордж Мартин: «На другой стороне пластинки „Hey Jude“ была записана песня „Revolution“. Она записана с дисторшеном, что вызвало недовольство технического персонала. Но такова была идея. Песню написал Джон, и он решил придать ей новое звучание. Вот мы и довели ее звучание почти до абсурда». 

Джордж: "Главное отличие песни «Revolution» (и об этом можно поспорить) заключалось не в самой песне, а в подходе к ее записи. По-моему, «Revolution» – хорошая песня, она неплохо исполнена, но мне не слишком нравятся шумы на ней. Я говорю «шумы», потому что мне неприятен искаженный звук гитары Джона.

По-моему, у "Revolution", как и любой песни, есть свои достоинства. У нее хорошая мелодия, но, по-моему, она не входит в число лучших песен Джона. Единственное, что могло придать ей какое-то звучание, – это слова, но в то время в мире существовало множество других песен, ориентированных на политику".

Пол: "Мне нравилось звучание «Revolution».

Джон: "Пока Джордж, Пол и остальные отдыхали, я записал «Revolution» для долгоиграющей пластинки. Мне хотелось выпустить ее как сингл, но мне сказали, что она недостаточно хороша. Мы записали «Hey Jude», которая была этого достойна, но могли бы записать обе песни (70).

Мы записывали эту песню дважды. Из-за нее "Битлз" чуть не перессорились друг с другом. Первый дубль не понравился Джорджу и Полу – они сказали, что он слишком медленный. Если вдаваться в подробности того, каким должен или не должен быть хит, с ними можно согласиться. Но "Битлз" вполне могли позволить себе выпустить в виде сингла и медленную, более понятную версию "Revolution", и неважно, стал бы этот диск золотым или деревянным. Но они встревожились из-за появления Йоко и из-за того, что я опять переполнился творческими идеями и стал властным, как в первые годы существования группы (после того как пробездельничал пару лет). Это спутало все карты. Я опять пробудился к жизни, а они от этого уже отвыкли (80).

Мне хотелось высказать свое отношение к революции. Я думал, что пришло время поговорить о ней, и считал, что хватит молчать, когда нас спрашивают о войне во Вьетнаме.

Я обдумывал эту песню на холмах Индии. У меня по-прежнему сохранилось убеждение, что Бог спасет нас и все будет хорошо. Вот почему я написал эту песню: мне хотелось поговорить, сказать свое слово о революциях. Я стремился объяснить это тем, кто меня слушает, пообщаться, сказать: "Ну, что вы думаете об этом? А я думаю вот что..." (70)

Существовало две версии этой песни, но левый андерграунд выбрал только ту, где есть слова "count me out" ("на меня не рассчитывайте"). В оригинальной версии с альбома есть и слова "count me in" (я с вами"). Два варианта объясняются тем, что я не знал, что именно выбрать.

Я не хотел, чтобы меня убили. Я мало что знал о маоистах, но знал, что, несмотря на малочисленность, они раскрашивают себя зеленой краской и стоят на виду у полиции, ожидая, когда их сцапают. Я просто думал, что это глупо. Я считал, что настоящие коммунисты-революционеры лучше согласовывали действия и не кричали о них повсюду" (71).

"Вы говорите: "Чтобы изменить мир, нужно понять, что в нем не так, а потом изничтожить это. Безжалостно". Вас, видимо, захватило стремление разрушать. Я объясню вам, что в мире не так. Это – люди. Значит, вы хотите уничтожить их? Разве не безжалостно? Пока мы с вами не изменим наше мышление, ничего не выйдет. Кто извратил коммунизм, христианство, капитализм, буддизм и так далее? Больные головы – кто же еще? Неужели вы думаете, что все враги носят значки капиталистов и их можно перестрелять?" (68)

Ринго: «У меня никогда не возникало чувства, что мы заходим слишком далеко. Ни в музыке, ни в жизни. В жизни мы не делали ничего из ряда вон выходящего. Мы не совершали каких-то радикальных поступков. В музыке мы были радикалами – все эти наши пленки, пущенные задом наперед, и многое другое, – но мы не сторонники насилия».

Джон: "Заявление, прозвучавшее в «Revolution», мое. Эти слова справедливы и по сей день. Мое отношение к политике не изменилось. Я хочу видеть цель. Вот что я говорил Джерри Рубину и Эбби Хоффману. Но не рассчитывайте на меня, если речь идет о насилии. Не ждите, что я полезу на баррикады – разве что с цветами. А если надо свергнуть что-нибудь во имя марксизма или христианства, я хочу знать, что вы намерены делать потом, после того, как все будет свергнуто. Я хочу спросить: неужели нам не пригодится ничего из нашего прошлого? Какой смысл бомбить Уолл-стрит? Если вы хотите изменить систему, измените систему. Что толку стрелять в людей? (80)

Я помню, какими были мои взгляды во время учебы в колледже, в девятнадцать и двадцать лет, – я стоял за полное разрушение. Я всегда надеялся, что это произойдет и у нас появится шанс грабить и уничтожать. Тогда я бы так и поступил, но что я сделал бы теперь, не знаю. Может, я по-прежнему не прочь что-нибудь стянуть, но я этого не делаю, потому что не беру в голову... Вот что я думал тогда, но, если бы появился кто-нибудь вроде меня, я мог бы прислушаться к его словам.

Если вы стремитесь к миру, нельзя добиться его насилием. Назовите хотя бы один военный переворот, который достиг этой цели. Да, некоторые из них оказались успешными, но что было дальше? Все осталось по-прежнему. И если они все будут только уничтожать, кто же будет все восстанавливать? А когда все будет опять построено, кто, по их мнению, будет всем этим управлять? И как сторонники этого собираются всем управлять? Нет, они не видят дальше собственного носа (70). Вот если бы кто-нибудь предложил стоящую идею, может быть, тогда я изменил бы свои взгляды. Я бы сказал: "Да, вот так и надо сделать, а поэтому давайте переворачивайте все вверх дном". Но такой идеи нет.

Стремления уничтожить систему существовали всегда. И что же? Так поступили ирландцы, русские и французы – и куда это их привело? Никуда. Это все та же старая игра. Кто будет руководить разрушением? Кто придет к власти? Это будут те, кто стоял в первых рядах разрушителей. Они первыми возьмутся за дело, и им же достанется власть. Не знаю, каков ответ, но думаю, все дело в людях (72).

В песне "Revolution", во всех версиях, я говорил: "Измените свое мышление". Те, кто пытается изменить мир, не могут даже договориться о том, как его менять. Они только нападают друг на друга, и это все время повторяется и повторяется. И если так и будет продолжаться, все погибнет, даже не начав меняться.

Глупо жаловаться друг на друга и быть банальными. Надо мыслить масштабами по крайней мере планеты или Вселенной и отойти от уровня заводов и одной страны.

Дело в том, что на самом деле истеблишмента не существует, а если он и существует, то его поддерживают старики. Изменить его желают только молодые, это они стремятся разрушить истеблишмент. Если они хотят уничтожить его и стать рабочими, чтобы построить что-то новое, значит, к этому они и придут. Если бы они только поняли, что истеблишмент не вечен! Единственная причина, по которой он еще жив, заключается в том, что изменить его пытаются с помощью революции, хотя нужно просто заявить о себе, взять в свои руки университеты, сделать то, что практически осуществимо. Но не пытайтесь захватить власть в государстве, или уничтожить его, или мешать работе государственной системы. Все, что требуется, – проникнуть в нее и изменить ее, потому что тогда вы станете неотъемлемой частью этой системы (68).

Истеблишмент, или, как там их называют, "голубые паскудники". Не забывайте, что это болезнь. А если у вас в семье есть больной ребенок, нельзя просто забыть о нем – надо попытаться вылечить его, протянуть ему руку. Значит, где-то по ходу дела надо назначить встречу с ними, потому что даже среди них встречаются человеческие существа. В сущности, все они люди, некоторые даже выглядят, как мы, и ведут себя так же. Поэтому наша задача, если мы и есть то самое поколение, протянуть руку умственно отсталому ребенку, а не выбивать ему зубы, потому что так уж вышло, что этот ребенок уже успел вырасти (72).

Единственный способ добиться продолжительного мира того или иного рода – изменить мышление людей. Другого пути нет. Правительство может делать это с помощью пропаганды, кока-кола – с помощью рекламы, так почему этого не можем сделать мы? Мы, поколение хиппи (69).

"Левые" говорят о том, что власть надо дать народу. Это чепуха – у народа есть власть. Все, что мы пытаемся сделать, – заставить людей осознать, что у них самих есть власть и что цели не оправдывают насильственные методы революции.

Все, что мы пытаемся посоветовать людям, – обличать политиканов и лицемеров, которые сидят и жалуются: "Мы ничего не можем поделать, за это должен взяться кто-то другой. Подскажи нам, пожалуйста, Джон". Люди должны стать организованными. Студентам следует организовать голосование. Мы должны стать Клубом понедельника (реакционная организация крайне правых консерваторов), только действовать по-другому (71).

Мирная революция возможна, если приложить к этому достаточно усилий. К чему привели нас марши протеста? Марши на Гросвенор-сквер против войны во Вьетнаме... Во всех репортажах говорилось только о насилии – вот вам результаты маршей.

Во время кампании по разоружению нас спрашивали: "Ну а какими еще способами мы можем добиваться мира? Время маршей мира уже прошло, мы ничего не добились". Я всегда говорил: "В кампании по разоружению должны участвовать сексапильные девахи. В "Дейли миррор", самой крупной газете Великобритании, каждый день публикуют фотографии каких-нибудь красоток в бикини. И если под снимком будет подпись: "Милашка Полли выступает за мир!" – ее сохранят, были бы у нее миленькие грудки и попка. Боритесь за мир любым способом – для каждого из нас найдется своя уловка. Ради разнообразия можно призвать на помощь и секс" (70).

Рано или поздно это случится... Это должно случиться. Это может случиться сейчас, или через пятьдесят, или через сто лет" (70).

"Она заставила меня стать авангардистом и снять с себя одежду, а я в то время хотел быть всего лишь Томом Джонсом" (69).

"Однажды жили-проживали два воздушных шарика – Джон и Йоко. И между ними случилась любовь, какая бывает раз в миллион лет. Они были вместе. К сожалению, у каждого было свое прошлое, и оно тянуло их в разные стороны (вы же знаете, как это бывает). Но они боролись со всеми трудностями, в том числе и с заклятыми друзьями. Влюбившись, они еще больше сблизились, но какой-то неядовитый разъяренный монстр прицепился к ним, и им пришлось отправляться в химчистку. К счастью, они не погибли, и им не запретили учавствовать в олимпийских играх. С тех пор они жили счастливо, и кто станет их винить за это?" (78)

Пол: «Эту девушку звали Йоко. Йоко Оно. Однажды она пришла ко мне. Был день рождения Джона Кейджа, и она сказала, что хочет раздобыть рукописи разных композиторов, чтобы подарить ему. Одну из них она хотела получить от меня и Джона, и я сказал: „Ну, я лично не против, но с Джоном поговорите сами“. Так она и сделала...»

Дерек Тейлор: "Придя как-то на Уигмор-стрит, я застал в офисе Йоко вместе с Джоном. По-моему, они провели там всю ночь. Я не был знаком с ней, никогда прежде ее не видел, но она была симпатичной, а Джон сказал: «Это Йоко. А это Дерек, один из наших друзей».

Я подошел и почему-то поцеловал ее в макушку со словами: "Добро пожаловать в "Эппл". Как дела?" Джон заявил: "Теперь я буду с ней..." Обычные слова Джона. Потом он отошел – он постоянно расхаживал, – подбоченился и спросил: "Ну, что ты скажешь?" Я сказал, что уверен: все будет в порядке".

Джон: "Мне было слишком страшно расставаться с «Битлз», что я решил сделать, как только мы перестали ездить в турне. Неосознанно я искал, куда уйти, но мне не хватало смелости покинуть эту лодку самому, и я по-прежнему сидел в ней. А потом я познакомился с Йоко и влюбился. О господи, такого со мной еще не бывало. Это круче, чем хитовый альбом, это лучше золота, лучше чего угодно... (80)

Ради встречи с Йоко стоило выдержать все испытания. Если бы мне пришлось еще раз пережить все, что случилось в моей жизни, – трудное детство, трудную юность и безумную жизнь с "Битлз", – а потом наконец встретить Йоко, это стоило бы повторить.

Такой любви я еще не знал, она поразила меня настолько, что я решил развестись с Син. Но не думайте, что это было опрометчивое решение. Я много думал о нем и обо всех последствиях. Некоторым мое решение может показаться эгоистичным. Ну а я так не считаю. Думаете, ваши дети поблагодарят вас, когда им исполнится восемнадцать? Разве не лучше дать детям возможность расти в нормальной обстановке?

Мой брак с Син не был несчастным. Но он представлял собой обычную супружескую жизнь, в которой ничего не происходит и которую мы все-таки продолжали вести. Обычно такую жизнь ведешь, пока не встретишь человека, который вдруг воспламенит тебя. С Йоко я впервые познал любовь. Наше влечение поначалу было духовным, но потом появилось и физическое. И то и другое – неотъемлемая часть союза (68).

Рядом с Йоко я стал свободным. Ее близость сделала меня целостным человеком. Без нее я был только половинкой. Мужчина без женщины – только половина человека (80). До встречи с Йоко мы были половинками. Есть старая легенда о том, что все люди – половинки, а их вторые половинки – на небе, в раю, на другом конце Вселенной или их собственные отражения в зеркале. Но мы и вправду были половинками друг друга, а вместе стали целым (69).

Йоко научила меня обращаться с женщинами. Я привык, чтобы мне служили, как Элвису и множеству других звезд. Мне всегда прислуживали женщины, будь то тетя Мими – Господи, благослови ее! – или другие. Просто женщины, жены, подруги. Проснувшись после пьянки, ждешь, что какая-нибудь подружка по колледжу приготовит тебе завтрак. Ты знаешь, что вчера она тоже перебрала, вы вместе были на вечеринке, но вдруг оказывается, что женщине положено стоять по другую сторону прилавка. Это был приятный опыт, я ценю все, что женщины сделали для меня. Но об этом я никогда даже не задумывался.

С Йоко все было иначе. На "Битлз" ей было наплевать: "Что такое "Битлз", черт возьми? Я – Йоко Оно! Относись ко мне, как ко мне". Со дня нашей встречи она потребовала от меня равного времени, пространства и прав. Я не понимал, о чем она говорит. Я спросил: "Что тебе нужно – контракт? Ты получишь все, чего захочешь, но не жди ничего от меня, не надейся, что я изменюсь". – "Дело в том, – ответила она, – что мне здесь нет места. Рядом с тобой никому не хватит места. Все вращается вокруг тебя, в этой атмосфере мне нечем дышать". Я благодарен ей за науку.

Я привык, что газеты первым читаю я, а после этого их может забирать кто-нибудь другой. Мне и в голову не приходило, что кто-то может захотеть просмотреть газеты первым. Думаю, это и губит таких людей, как Пресли. Королей всегда убивают придворные, а не враги. Король перекормлен, у него передозировка, он избалован, он привязан к престолу. Большинству людей, оказавшихся в таком положении, так и не удается пробудиться. Они умирают либо ментально, либо физически, либо и так и этак. А Йоко избавила меня от такой смерти.

Вот каким стал конец "Битлз". Не потому, что Йоко расколола нас, а потому, что она показала мне, что значит быть битлом Элвисом, быть окруженным прихлебателями и рабами, которые заинтересованы только в том, чтобы все оставалось как прежде. Она говорила мне: "А король-то голый". Никто прежде не осмеливался сказать мне такое.

Между нами установились отношения учителя и ученика. Этого люди не понимают. Она учитель, а я ученик. Я знаменит, мне полагается все знать, но всему, что я знаю, меня научила она.

Когда я познакомился с Йоко, это было так, как бывает, когда знакомишься со своей первой женщиной и бросаешь приятелей по бару, перестаешь играть в футбол и бильярд. Как только я нашел ту самую женщину, то потерял интерес к ребятам, стал считать их просто давними друзьями. Знаете песню: "Звон венчальных колоколов разрушил мою прежнюю компанию". Со мной это случилось после того, как в возрасте двадцати шести лет я встретил Йоко. Так все и вышло. С прежней компанией было покончено в тот же момент, как я познакомился с ней. В то время я этого не сознавал, но произошло именно это. Как только я встретил ее, с ребятами было покончено. Но эти ребята были знаменитостями, а не просто парнями из бара.

Йоко действительно заставила меня увидеть самого себя. Она влюбилась не в битла, не в мою славу. Она полюбила меня самого, и это событие стало для меня самым главным в жизни. Это было ни с чем не сравнимое ощущение (80).

Свобода находится в разуме. Обычно, когда возникает пара, мужчине положено где-то бывать и работать, а женщине – бывать в других местах, и, по-моему, это не идет на пользу взаимоотношениям. Просто так жили мы все. Возможно, в прошлом супруги работали вместе или поблизости друг от друга. Она копала картофель, он косил сено, или делал еще что-нибудь, или они вдвоем отправлялись охотиться. Но я не понимаю, почему мы должны расставаться, особенно если мы можем работать вместе и у нас общие интересы. Я не альпинист, она не археолог. Наши интересы совпадают, и это помогает нам.

Нет ничего важнее того, что происходит между двумя людьми, потому что двое влюбляются, двое производят на свет детей. Как правило, мы не влюбляемся в двух человек сразу. Такого со мной никогда не случалось. Неразборчивость в связях – это для молодежи. Я прошел через все это – и что толку? Все это не давало мне удовлетворения и не принесло мне ничего. Это все равно что еда: она нужна человеку, но одной ее слишком мало. Необходимо и что-то другое (70).

После встречи с Йоко я не сразу понял, что влюблен в нее. Я считал, что это сотрудничество артистов, продюсера и художника. Мы были знакомы года два. Моя бывшая жена уехала в Италию, Йоко пришла ко мне в гости, мы приняли кислоту. В ее присутствии я всегда робел, и она робела, поэтому, вместо того чтобы заняться любовью, мы поднялись наверх и стали записывать что-то на магнитофон. У меня была комната, где я писал, делал пленочные кольца и что-то другое для записей "Битлз". И мы всю ночь записывались. Она издавала забавные звуки, а я нажимал все кнопки на магнитофоне, добиваясь звуковых эффектов. И когда взошло солнце, мы занялись любовью. Так получились "Два девственника". Тогда это случилось впервые.

"Два девственника" получились случайно. Я понял, что на свете есть такой же сумасшедший человек, как я, – женщина, умеющая издавать столь причудливые звуки, способная наслаждаться нетанцевальной и непопулярной музыкой, тем, что называют авангардом.

Это единственное слово, которое здесь подойдет, но я считаю, что такие ярлыки, как авангард, опровергают сами себя. Все привыкли к авангардным выставкам. Сам факт, что авангард может быть выставлен, противоречит назначению авангарда, поскольку он становится формалистичным, превращается в часть ритуала. Я всегда воспринимал его только как вариации к такому глобальному понятию, как музыка" (80).

Дерек Тейлор: «Однажды утром в „Эппл“ (скучать там было некогда, и это был как раз один из таких моментов) Джереми Банкс, который работал со мной, сказал: „У тебя в столе лежит кое-что – ошеломляющая штука“. Я открыл стол и у видел фотографию голых Джона и Йоко».

Нил Аспиналл: «Джон отдал Джереми пленку и попросил: „Пожалуйста, прояви ее“. А когда Джереми увидел голые тела, то заявил: „Это сносит крышу“. У него многое, почти все сносило крышу, но на этот раз он был абсолютно прав. Он не мог поверить своим глазам».

Джон: "Нам было неловко раздеваться перед фотографами, поэтому снимки сделал я – замедленным автоспуском. Этот снимок служил доказательством того, что мы не пара помешанных уродов, что мы не калеки и что мы в здравом рассудке. Если мы добьемся, чтобы общество воспринимало такие снимки, не оскорбляясь и не фыркая, значит, мы достигли своей цели (68).

Мы намеренно не старались приукрасить фотографию, не устанавливали свет так, чтобы выглядеть сексуально или привлекательно. В тот же раз мы сделали еще пару снимков, на которых мы выглядим вполне прилично, прикрываем некоторые части тела, чтобы выглядеть лучше. Но мы решили воспользоваться самыми откровенными, ничуть не льстящими нам фотографиями, чтобы показать, что мы – человеческие существа" (74).

Пол: "Этот снимок вовсе не был эффектным, не был изображением обнаженной модели, где все сделано, чтобы представлять ее в лучшем свете. Все было таким, как и есть в жизни, они предстали перед всем миром. Такова была идея «Двух девственников».