Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тварь (№2) - Сказки летучего мыша

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Точинов Виктор Павлович / Сказки летучего мыша - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 4)
Автор: Точинов Виктор Павлович
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Тварь

 

 


Архивариус сделал паузу.

Может, так оно и было, подумал Кравцов. Может, иное заключается в месте, а не в самом дворце, построенном позже. И пережило это иное и великосветского мистика Лабзина, и старуху-графиню… Но легче и спокойнее считать, что мартинист-чернокнижник искал в «Графской Славянке» банальные деньги.

– А во-вторых, – продолжил Архивариус, – вы немного подзапутались в графских семействах. «Славянка» принадлежала Скавронским – с чего бы вдруг генерал-прокурору Самойлову прятать деньги в имении семьи, породниться с которой его потомкам предстояло спустя тридцать лет?

Кравцов внес поправку в записанные фамилии и соединяющие их стрелочки. Но правоту собеседника признать не спешил, кое-что вспомнив… И продолжал настаивать:

– Тем не менее есть вещи, о которых в архивах не вычитаешь. В Интернете тем более. Говорю вам совершенно точно: во времена моего детства все еще ходили слухи о графском кладе – так до сих пор и не найденном. Местонахождением его называли когда дворец, когда графский пруд. А по словам деда, в двадцатых и тридцатых годах любимым досугом местной молодежи было нырять в пруд и ощупью шарить в донной тине. И прочесывать дно баграми и «кошками». Вроде бы перед войной пруд спускали, чтобы проверить все эти слухи… Подробностей я не помню, но, думаю, ничего не нашли, – раз слухи не угасли.

– Вы можете там, на месте, попробовать выяснить подробности, – сказал Архивариус без всякого энтузиазма. – А я могу поискать им подтверждение в архивах… Но уверен – пустышка. Мне кажется, здесь не нужны никакие реальные факты для зарождения легенд. Сам антураж – развалины особняка, старинный парк с прудом – будет их генерировать. Без всякого повода появятся легенды о замурованных в стену сундуках с золотом…

– Точно! – вспомнил вдруг Кравцов. – Сундук! Еще пятнадцать лет назад в подвалах дворца стоял – а может, и сейчас стоит – железный сундук. Здоровенный, метра два в длину, больше метра в высоту, а в ширину… не помню, но еще тот монстр. Потому, наверное, на месте и остался, – лестницы засыпаны, а через проломы пола не вытащить. Весь проржавевший, головки заклепок – как половинки от грецких орехов.

– Интересно… – равнодушно сказал Архивариус. – Сундук был замурован в стену?

– Нет, стоял рядом с ней. В торцевой стенке сундука – огромная дыра, и еще много дыр, поменьше. Внутри – пусто, не мы первые, естественно, его находили.

– Ну вот видите. Возможно, та подвальная комната и была в оные времена «кубышкой» Самойловой – но давным-давно опустела. После революции ее взломали, убедились: ничего нет! – и поползли слухи, что сокровища утоплены в пруду или зарыты в парке.

– Слишком открыт и всем доступен тот подвал для «кубышки»… – усомнился Кравцов.

Архивариус не смутился:

– До войны и до разрушения дворца, я полагаю, попасть к сундуку было отнюдь не просто.

– Кстати, о разрушении дворца… – сказал Кравцов. – У вас есть сведения о том, как он превратился в руины?

Архивариус нажал кнопку на пульте управления креслом (оно откатилось на полметра от стола) и скрестил руки на груди. Точь-в-точь, как перед рассказом о Лабзине и мартинистах.

Кравцов понял, что ему предстоит выслушать очередную длинную историю, – и ошибся.

– И здесь нет никаких загадок, – начал Архивариус. – Во время войны и блокады Ленинграда во дворце Самойловых располагался штаб добровольцев Франко – испанской «Голубой дивизии»…

– Извините… – перебил Кравцов, доставая из кармана запищавший мобильник. – Алло?

В трубке зазвучал спокойный и трезвый голос Пашки-Козыря.

3

– Вот это да… – повторил Пещерник.

– Ну и зачем ему эта фиговина? – риторически спросил Даня.

«Фиговиной» он назвал небольшой, сколоченный из потемневших досок помост. С одной стороны его обрамляла вертикальная стенка, тоже дощатая. Помост украшали достаточно странные конструкции. Стоял там винтовой пресс с массивной станиной – венчающее его колесо парни не смогли провернуть даже совместными усилиями – приржавело намертво.

Присутствовало колесо и в другом, вовсе уж непонятном сооружении – обычное тележное, насаженное на горизонтальную ось с ручкой, позаимствованной, похоже, с колодезного ворота. Пещерник крутанул – колесо неохотно, с мерзким скрипом пришло в движение.

Третий предмет понравился Дане и Ваську еще меньше. Старая борона, аккуратно разрезанная ножовкой ровно пополам – и соединенная по линии разреза несколькими дверными петлями. Надо понимать, неприятно выглядевшее орудие должно было схлопываться острыми длинными зубьями внутрь. Должно было – но давненько не схлопывалось, петли тоже съела ржавчина.

Даня помрачнел. Сказал негромко:

– В интере-е-е-сные игрушки тут Гном играется. Может, и не зря Борька на него грешил: мол, кошку украл и замучил…

Пещерник не согласился:

– Не-а-а… Не играется. Давно уж наигрался…

– Может, у него тут что поновее имеется? Давай-ка поищем.

Поискали. И нашли – на другом конце той же полянки.

Неглубокую яму в земле прикрывала металлическая решетка. На дне – пепел, головешки, причем на вид свежие, не пролежавшие зиму.

– Никак тут Гном шашлык жарил? – предположил Пещерник. – Даже не шашлык, а… блин, забыл, как америкашки это называют… смешное такое слово…

– Барбекю… – машинально подсказал Даня. – Барбекю из Борькиной Кути…

– Да ну, брось! – махнул рукой Вася. – Двадцать лет мужику стукнуло… Стал бы он ради какой-то кошки такой огород городить? Разве что с другими отморозками козленка с выпаса умыкнул. Ну и сожрали тут под водяру…

– Не пьет Гном водяры… – так же машинально возразил Даня.

Но дальше спорить не стал. Снял с ямы решетку, стал шарить в куче золы и головешек. Пещерник, потеряв интерес к жаровне, продолжил исследование полянки, – вдруг да обнаружится еще что-то любопытное?

Кое-что нашли оба. Даня откопал-таки пару маленьких косточек – но совершенно неопознаваемых. Могли они принадлежать и украденному с выпаса козленку, и пропавшей кошке Куте, и вообще кому угодно… Для более крупных отходов Гном мог использовать безразмерное хранилище – болотную топь.

Вася же натолкнулся еще на одну яму, свежевырытую. Никаких следов костра в ней не было, но рядом стояла аккуратная небольшая поленица, столь же аккуратно прикрытая от дождя старым рубероидом. Но самое интересное – яма была выкопана в форме правильного пятиугольника. Размер его оказался несколько меньше, чем у деревянного, хранившегося неподалеку, в шалаше.

– Что-то новенькое наш Гном тут изобрел, – задумчиво сказал Даня. – Новенькое и гнусненькое…

Теперь он был вполне согласен с Борюсиком. Самые дикие предположения того об уединенных занятиях Гнома на острове уже не казались плодами богатой фантазии.

Вспомнив о приятеле, поджидавшем их на берегу в обществе девчонок, Даня взглянул на часы. Изумился:

– Слу-ушай, мы ж тут больше двух часов валандаемся! Наши там небось с ума сходят: исчезли, и ни слуху ни духу…

Они вернулись к плотикам. Но сходящего с ума Борюсика на противоположном берегу не увидели. Как, впрочем, и Альку с Женей.

– Смылись, не дождались… – неуверенно предположил Пещерник.

Помрачневший Даня ответил после долгой паузы, когда плотик изрядно удалился от острова:

– Не похоже, что смылись. Борька на Гнома злой, хоть весь день тут проторчит… Да и поорали бы, прежде чем уйти, попробовали бы до нас докричаться. Не нравится мне это…

– Да ну, брось… Устали на мокром стоять, отошли, где посуше…

Причалили. Пробравшись сквозь редкий прибрежный тростник, Даня взобрался на кочку, ходуном заходившую под ногами, посмотрел во все стороны.

Бориса и девчонок не было.

Нигде.

4

Дорога от Царского Села до Спасовки при наличии собственного автотранспорта много времени не занимает. Но неподалеку от Павловска «ниву» остановил опустившийся буквально перед носом – вернее, перед радиатором – шлагбаум. Пришлось пропускать еле-еле тащившийся пассажирский поезд, подползавший к переезду. Кравцов подумал, не сделать ли крюк в сторону, где дорога ныряла под железнодорожную насыпь – и решил, что не стоит. По времени так на так и получится, в лучшем случае.

Решение оказалось ошибочным. Когда последний вагон прокатил мимо, шлагбаум не поднялся – с другой стороны приближался товарняк, вовсе уж летаргический. Господин писатель сплюнул в опущенное окно «нивы», пожалел, что не поехал в объезд сразу, – и намерился ждать до победного конца.

Зато появилось время подумать: и о недавней беседе с Архивариусом, и о звонке Козыря, ее оборвавшем.

Странное дело: уже второй раз Пашка словно шестым чувством определяет намерение Кравцова покопаться в старых секретах «Графской Славянки» – и препятствует, чем может. В первый раз даже доехать до Архивариуса не удалось, сорвавшись по тревожному звонку Козыря. А сегодня…

…Сегодняшний телефонный разговор с Пашкой не затянулся. Предприниматель Ермаков ни словом не помянул свои недавние пьяные ночные откровения. Равно как и демонстративный возврат «Антилопы». Про то, где отсутствовал несколько дней, тоже не заикнулся. Спокойным ровным тоном проинформировал, что ждет Кравцова в своем спасовском доме – надо, мол, встретиться и поговорить, не по телефону, – причем как можно скорее. Прозрачно намекнул, что речь идет о безопасности Наташи и детей. Второй намек оказался более завуалирован. Кравцов понял так: Сашок каким-то образом вышел на контакт с Козырем и ультимативно потребовал нечто, что Пашка отдать ему никак не может, ибо сам не имеет. Надо думать, разменной монетой в этом торге стали жизни Наташи и мальчишек…

Этого оказалось достаточно.

Пришлось торопливо распрощаться с Архивариусом. Впрочем, тоненькую папочку с результатами отработки пинегинского запроса Кравцов забрал. Договорился о продолжении исследований, внес необходимую оплату (все-таки до чего же вовремя подошли гонорары)…

Он сидел в машине, невидящим взглядом смотрел на ползущие мимо вагоны, и размышлял над более чем странным совпадением: имели места два визита к Архивариусу – один намеченный, другой таки состоявшийся. И оба оборвал своим звонком Козырь. Причем и в тот и в другой раз использовал, пожалуй, то единственное, что могло заставить Кравцова бросить всё: информацию о смертельной опасности, грозящей Наташке.

Допустим, в первый раз всё было без дураков, всё всерьез. Но сейчас… Вскоре после известных событий Пашка напрочь исчез – Кравцов, по крайней мере, его разыскать не смог. А Сашок, значит, сумел. Ладно, допустим и это: уехав или затаившись, Пашка действительно оставил канал для экстренной связи – на случай, если объявится похититель жены и детей. Пусть так. Но отчего-то не верилось, что раненый Сашок, чудом унеся ноги с «Графской Славянки», успел так быстро оклематься, и разработать новый план, и начать приводить его в исполнение…

Не раз в деталях вспоминая их схватку на руинах, Кравцов пришел к выводу: его противник тогда лишился левого глаза, не больше и не меньше. Брошенный складной нож ударил по лицу плашмя – и штопор, торчащий в том месте из рукояти, никак не смог бы воткнуться ни в скуловую кость, ни в надбровную, – сразу бы отскочил…

Даже если Сашок умудрился ничего не повредить, рухнув с десятиметровой высоты на каменные обломки (что тоже маловероятно) – все равно не верится, что он тут же ринулся в новую авантюру… Не в его характере. В первый раз, например, выжидал три года.

На ум все чаще приходил другой вариант: Пашка повторил один раз уже сработавший трюк – чтобы как можно быстрее вытащить Кравцова от Архивариуса. Чтобы не дать услышать что-то важное.

Но что?

Здесь, у переезда, он успел просмотреть полученную папочку. Там в письменном виде, но чуть более развернуто, повторялось почти все, рассказанное сегодня Архивариусом. Единственным исключением стала история об операции против «Умирающего Сфинкса» – о ней в бумагах не было ни слова. Судя по имевшим место интернетным ссылкам, большая часть информации оказалась скачана именно из Сети. Лишь в конце страниц, посвященных давнему хищению в Заемном банке, указывались архивные, бумажные источники информации.

Неужели Валя Пинегин был убит (если все-таки он не стал жертвой несчастного случая) для тою, чтобы не смог заполучить эти бумаги? Сомнительно…

Да и вообще вся рассказанная Архивариусом история о взаимоотношениях со студентом попахивает

Сомнения, охватившие Кравцова еще во время визита, вернулись. Архивариус оказался словоохотлив – подозрительно словоохотлив, учитывая его биографию – но ничего по-настоящему важного не сказал. (И много чего не спросил, кстати…) Вручил документы, которые можно составить, повозившись недолго с поисковыми системами Интернета… Почему, кстати, Пинегин сам этого не сделал? Не имел компьютера с доступом в Сеть? Не причина, всевозможные интернет-клубы, интернет-залы и интернет-кафе всегда к услугам… Не знаешь как – объяснят и помогут…

Есть подозрение, что Архивариус вручил пустышку, не слишком тщательно сработанную.

Но зачем?

Избавиться от докучливого гостя можно куда проще – просто-напросто отказаться от встречи. Какой-то интерес у экс-гэбэшника к господину писателю таки был, сомнений не остается. Но в чем суть пресловутого интереса? Загадка…

Ясно одно: Козырь о содержании их беседы мог лишь догадываться – если допустить, что сам факт ее проведения стал Паше как-то известен.

И подумать г. Ермаков мог всё, что душе угодно. Но что бы он там ни думал (да и думал ли вообще?), – однако позвонил, оборвав Архивариуса на полуслове.

Пожалуй, этот звонок и есть та печка, от которой стоит начать танец. Если выяснится, что намеки и недосказанности Козыря ничего за собой не скрывают, то…

Раздавшийся сзади возмущенный звук клаксона оборвал размышления. Кравцов спохватился и тронул машину с места – шлагбаум уже с полминуты как поднялся…

Он ехал в Спасовку, и не знал, что Архивариус, едва они распрощались…

5

…Архивариус, едва они распрощались, подъехал на своем агрегате к окну: внимательно наблюдал, как Кравцов садится в машину, как трогается с места…

Затем Архивариус сделал то, чего не делал уже несколько лет. Подкатил к столу, достал из ящика непочатую сигаретную пачку, с хрустом сорвал целлофан. Закурил. Обычно напрочь отвыкший от никотина организм после первых затяжек испытывает легкое опьянение, плывет, – но Архивариус не ощутил ничего подобного. А может, табак за годы выдохся.

Курил долго, мрачно, сосредоточенно. Вторую сигарету прикурил прямо от первой… Пепельница, предназначенная для гостей, стояла на другой стороне громадного стола – Архивариус объезжать его не стал, стряхивал прямо на пол.

Потом он проделал несколько быстрых манипуляций с клавиатурой и «мышью» и долго изучал возникшее на экране изображение. На старой черно-белой фотографии – лишь недавно отсканированной и перенесенной на компьютерный диск – была «Графская Славянка». И – Архивариус. Молодой, улыбающийся, снятый на фоне развалин. Не сидящий на коляске – стоящий на двух ногах…

Всё возвращалось.

После первого визита Вали Пинегина Архивариус подумал: совпадение. Случайность, вполне объяснимая избранной им новой профессией. По крайней мере Валя понятия не имел, что расследованием загадочной гибели его отца, «черного следопыта» Станислава Пинегина, занимался именно Архивариус. И что это расследование стало последним в его гэбэшной карьере.

И вот сегодня пришел Кравцов…

Архивариуса, при всем его скептицизме, не оставляло чувство – из прошлого, из пятнадцатилетнего далека, к нему вновь тянется нечто – то, чему он не смог дать даже мысленного названия, что давно сам для себя объявил видениями, галлюцинациями и посттрамватическим бредом…

Ему игра казалась доигранной, и Архивариус давно смирился со своим проигрышем. Похоже, кто-то (но кто? кто???) считал иначе.

Из того же ящика, что и сигареты, Архивариус достал талисман – старый, потемневший пятак. Подбросил над столом, загадав: если выпадет орел, то придется… Монета упала ребром, быстро покатилась по лакированной поверхности, свалилась на пол.

Перегнувшись с кресла, Архивариус пригляделся и вслух выругался: пятак лежал решкой.

Впрочем, это уже ничего не меняло.

Предания старины – III

Голубая дивизия. Лето 1943 года


Для себя Хосе сразу окрестил особняк замком, хотя тот ни в малейшей мере не напоминал замки родной Андалусии: ни тебе зубчатых стен, ни устремленных к небу башен, ни рва с подъемным мостом…

Так он и записал в походном своем дневнике: «Под штаб Команданте занял старинный замок русской аристократки. Картины, статуи, парк с прудом… Красиво».

Надо сказать, что замки оставшейся за тридевять земель родины Хосе Ибаросу приходилось наблюдать лишь издали. Аристократы не спешили приглашать в гости паренька из многодетной рабочей семьи…

И на Хосе произвело сильное впечатление внутреннее убранство дворца «графини Литта» – так былую владелицу особняка именовали с легкой руки очкарика-Энрикеса, где-то вычитавшего про романское происхождение аристократки.

Именно Энрикес, всюду сующий свой нос всезнайка, завел с Хосе разговор о подземельях дворца:

– Ты знаешь, что на самом деле делает в подвалах Кранке? И его люди?

Хосе неопределенно пожал плечами. Соваться в дела оберштурмбанфюрера Кранке ему не хотелось совершенно.

Официально тот числился представителем рейха при штабе Команданте (или, иначе говоря, генерала Инфантеса, командира «Голубой дивизии»). И ни в коей мере начальником для Хосе не являлся.

А на деле…

Лучше не связываться.

Коли посчастливилось оказаться при штабе, пусть и на десятых ролях, – после четырех месяцев, посвященных выживанию в аду, на передовой, – так уж сиди и крепче держись за теплое место. После неполного года, проведенного в России, желание Хосе мстить русским за родню, погибшую в ходе Освободительной войны, несколько поугасло…[6]

Поэтому Хосе ничего не ответил. Пожал плечами и постарался изобразить мимикой, что данный вопрос его ничуть не интересует. Меньше знаешь – крепче спишь.

Но Энрикеса явно распирала информация и желание поделиться ею. Водилось за ним такое.

– ОНИ ТАМ ЧТО-ТО КОПАЮТ! – объявил очкарик с самым таинственным видом.

– И что же? Бомбоубежище? – против воли втянулся в ненужный разговор Хосе.

Вопрос о бомбоубежище не был праздным. Несколько раз русские самолеты, пытаясь прорваться к узловой станции Антропшино и натолкнувшись на плотный заградительный огонь зениток, вываливали бомбы в стороне. В непосредственной близости от «замка» не упала ни одна, но берега извивавшейся под горой речушки – совсем неподалеку – испещряли свежие воронки. Во время авианалетов нынешние обитатели графского дворца спускались в подвал, но его выложенные из старинного кирпича своды не казались Хосе надежными. Сто лет назад, когда строился особняк, никто и подумать не мог, что с неба может падать воющая железная смерть, играючи пробивая крыши и перекрытия…

Услышав версию о бомбоубежище, Энрикес усмехнулся презрительно.

– О, Дева Мария, спаси и сохрани от идиотов! Скажешь тоже! Зачем убежище копать втайне? Пригнать взвод саперов – за три дня все сделают.

Услышав про «тайны», Хосе тут же плотно сжал губы. Не нужны ему эсэсмановские тайны… Абсолютно не интересуют.

Но Энрикеса было уже не остановить. Он повлек вяло сопротивлявшегося Хосе в сторонку, за кусты – очевидно, некогда подстриженные ровно, по линеечке, а ныне разросшиеся буйно и неухожено. Жарко зашептал в ухо, показывая в сторону дворца:

– Видишь вон окна, да? Там, в бывшей бильярдной, радисты с шифровальщиками спят. А дальше коридор, в самом его конце закуток без окон есть – не знаю, что там раньше было, но койки для меня и Родриго едва поместились… Понял?

– Что понял?

Разговор все меньше нравился Хосе. Хотелось уйти, но он не решался оттолкнуть преграждавшего дорогу Энрикеса. Как-никак фельдфебель, начальство… Хотя сам очкарик своим чином не кичился. В военные переводчики Энрикес угодил прямиком с университетской скамьи – из-за каких-то своих, неизвестных Хосе прегрешений решил послужить вдали от дома в добровольческой дивизии. И держался что с рядовыми, что с другими унтерами со студенческим панибратством.

– Что, что… – глумливо передразнил Энрикес. – Скажи, ради Святого Яго, – в Андалусии все такие кретины? У всех мозги от южного солнца так плавятся?

Хосе мысленно плюнул на субординацию и повернулся к фельдфебелю спиной. Кретин так кретин – вот и иди, поищи умных слушателей.

Энрикес сообразил, что слегка перегнул палку. Положил руку на плечо, заговорил по-иному, спокойно и доверительно:

– Получается, что тут, на первом этаже, только мы с Родриго спим – над той частью подвала, что облюбовал себе Кранке. Облюбовал – и никого туда не пускает.

– И что? – обернулся Хосе, против воли заинтригованный. Все-таки на восемнадцатом году жизни аромат тайны весьма привлекателен…

– Родриго спит, как сурок, а вот я… Я слышал снизу по ночам ЗВУКИ.

Последнее слово переводчик произнес самым интригующим тоном.

– Какие? – не удержался от вопроса Хосе.

– Негромкие… Словно постукивает кто-то… А порой вроде как скребется… Камень долбят, не иначе.

Он выдержал паузу и добавил громким драматическим шепотом:

– Клад ищут!

Тут Хосе опомнился. Врет очкарик или нет – какая разница? Если Кранке действительно ищет клад, да еще и тайно, без ведома Команданте, – тогда тому, кто про это узнал, не поздоровится. А не ищет – тогда не поздоровится тому, кто выдумал историю. И, вполне возможно, – тому, кто ее слушал, развесив уши…

И рядовой Хосе Ибарос уже не просто плюнул на субординацию – смачным пинком отправил ее куда подальше. Заодно отпихнул фельдфебеля, загораживающего выход из укромного, скрытого кустами уголка. На ходу фыркнул:

– Пей на ночь меньше – не будут звуки чудиться!

Никогда и ни о чем не вести разговоров с Энрикесом, – постановил Хосе, уходя. Мысль была здравая. Но, как выяснилось, запоздала.

* * *

Трезвая мысль – держаться от Энрикеса подальше – пришла явно с запозданием. Потому что в тот же день, ближе к вечеру, желание побеседовать с Хосе изъявил сам Кранке…

О чем? Почему? Не было у оберштурмбанфюрера СС никаких причин для беседы с тихим и незаметным рядовым из штабной охраны… Он и имя-то солдатика наверняка не знал, и никак иначе не отличал, скользил при случайных встречах равнодушным взглядом. Не было причин…

Точнее, одна-единственная имелась.

Утренний разговор с Энрикесом.

Хосе после обеда стоял на посту – снаружи, у входа. Там промежутки между колоннами портика заложили мешками с песком, выставили два станковых пулемета. И, сменяясь, дежурили восемь человек.

Кранке – высокий, моложаво выглядевший блондин – заявился вместе с разводящим, унтер-офицером Манильо. Последний и обратился к Хосе, по уставу, казенным голосом, как никогда не стал бы обращаться в отсутствие эсэсмана:

– Рядовой Ибарос! Приказываю сдать пост! И немедленно отправиться с господином оберштурмбанфюрером! Выполнять все его приказания!

– Слушаюсь… – выдавил из себя побледневший Хосе. И добавил вовсе не уставное: – А з-з-зачем?

Эсэсман стоял рядом, равнодушно глядя куда-то вдаль. Лицо с тонкой ниточкой усов и старым шрамом на левой скуле застыло неподвижно. Казалось, он ни слова не понимает из разговора унтера с рядовым.

– Отставить вопросы! – рявкнул Манильо. – Исполнять!

– Слушаюсь… – Хосе вздернул дрожащую руку в фалангистском приветствии.

Кранке, не сказав ни слова, развернулся. Коротким и небрежным жестом показал: следуй за мной, дескать… И размеренно пошагал внутрь особняка.

Поднимался оберштурмбанфюрер по парадной лестнице на второй этаж по-прежнему молча. Лишь негромко поскрипывали сапоги да портупея. Хосе тащился сзади на ватных, подгибающихся ногах.

Ничего особо страшного в апартаментах Кранке не обнаружилось. Ни стола с разложенными орудиями пыток, ни автоматчиков, готовых расстрелять рядового Ибароса. Небольшая комната: стол, два кресла, диванчик в стиле ампир. Шикарный вид из окна на речную долину. Прикрытый занавеской дверной проем, ведущий, надо думать, в спальню.

Но мирная обстановка отнюдь не успокоила Хосе. Потому что, едва за ними закрылась дверь, Кранке произнес самым светским тоном:

– Присаживайтесь, сеньор Ибарос. Вина? Сигару?

Сеньор Ибарос не присел – прямо-таки рухнул в кресло.

* * *

Вино, судя по густо покрытой пылью и паутиной бутылке, оказалось отменное. Скорее всего. Потому что вкуса и букета Хосе не почувствовал. Сигару же он закурить не решился, да Кранке и не настаивал…

По-испански оберштурмбанфюрер говорил отлично – ни малейшего следа лающего немецкого акцента. Напротив, в речи эсэсмана чувствовалось классическое кастильское произношение.

– Как вы понимаете, сеньор Ибарос, я не имею формального права вам приказывать. И могу лишь просить помочь мне в проведении одной важной для нашей общей победы операции. Если после предварительной беседы я решу, что вы пригодны для ее выполнения, – то в случае успеха вас ждет немалая награда и самые блестящие перспективы. Вы, естественно, вольны отказаться. Служить делу фюрера и каудильо можно где угодно… В окопах на фронте, например.

Хосе похолодел. Что угодно, только не фронт… Вторично Дева Мария может и не свершить чудо… Один раз вытащила его из ада – и достаточно.

Тут он, до сей поры старавшийся смотреть в сторону, нечаянно встретился взглядом с Кранке. И – словно прилип, никак не в силах оторваться от холодных голубых глаз-льдинок.

Оберштурмбанфюрер говорил что-то еще, о чем-то выспрашивал – Хосе не понимал ни слова. Однако – странное дело – отвечал подробно и обстоятельно. Краем сознания Хосе понимал, что говорит о детстве, о матери, о сестрах, о том страшном дне, когда звено «мартин-бомберов», сопровождаемых юркими хищными «курносыми»,[7] пыталось разбомбить стоявшую неподалеку от их дома гаубичную батарею… Пыталось – и промахнулось. Бомба угодила в дом Ибаросов. Матери и сестер не стало.

Зачем, зачем, зачем он все рассказывал? Хосе и сам не понимал. Но говорил и говорил. О том, как в шестнадцать лет вступил по рекомендации старшего брата в фалангу, как ненавидел русских, как всеми правдами и неправдами рвался в ряды добровольцев, наврав про возраст…

Казалось, поток слов смыл страх перед эсэсманом. А может, вино наконец подействовало. Но очередную реплику Кранке рядовой Хосе Ибарос расслышал хорошо. И безмерно удивился.

– Кажется, вы мне подходите, сеньор Ибарос Остался последний вопрос. Но весьма важный. Ответьте честно; вам приходилось иметь дело с женщинами? Проще говоря – вы девственник?

Святая Дева Мария, это-то ему зачем? Хосе почувствовал, как кровь приливает к лицу. Повисла пауза. Оберштурмбанфюрер смотрел испытующе.

– Д-да… – с трудом выдавил Хосе,

Кранке недовольно дернул щекой – той самой, на которую сползал со скулы старый шрам.

– Выражайтесь яснее! «Да» – приходилось иметь? Или «да» – девственник?

Что же ему надо? Хосе вдруг показалось, что именно сейчас прозвучал самый главный вопрос, а весь предыдущий разговор был малозначительной прелюдией к нему…

Соврать? Но какой именно ответ нужен эсэсману – не ясно. Ошибешься – и на фронт, в окопы, под снаряды и пули…

– Д-девственник…

Оберштурмбанфюрер отвел наконец свой холодный взгляд. Хосе тут же уставился на его грудь. Ни за что больше не станет он смотреть в эти синие бездонные колодцы…

Кранке молчал. Хосе старательно изучал орден, сверкающий на черном мундире: незнакомый, пятиугольной формы – похоже, золотой с бриллиантами. Вглядывался так, словно ничего более важного на свете не было. И – ждал решения своей судьбы. Фронт? Или?..

Кранке молчал.

Хосе рассмотрел вязь вроде как арабских букв на гранях пятиугольной основы ордена. И стал размышлять: кто же из мусульман выступает в союзе с фюрером и каудильо? Честно говоря, рядовому Ибаросу на это было наплевать, – он лишь старался чем-то отвлечься от тревожного ожидания… Помогало не очень. Турция, подумала какая-то часть сознания Хосе, точно Турция… – а параллельно в голове стучало тревожным рефреном: что решит Кранке? Что? Что? Что?

Эсэсман ничего не решил. Вернее, не оповестил собеседника о своем решении. Поднялся на ноги, сделал приглашающий жест в сторону двери.

– Прогуляемся перед сном, сеньор Ибарос.

Выходя, Хосе бросил взгляд на окно. И опешил. Сколько же они тут проговорили? За окном сгущались сумерки.

* * *

В прогулке перед сном их сопровождали два дюжих эсэсовца из свиты оберштурмбанфюрера. Оба с автоматами. А место для прогулок Кранке выбрал примечательное – старое, амфитеатром спускающееся в речную долину кладбище.

Хосе шагал следом за эсэсманом вниз по узенькой дорожке, между оградок и крестов непривычного вида. Охранники держались позади, в отдалении, чтобы не мешать разговору. Но Кранке шел молча. Хосе ломал голову над целью их вечернего променада – но спросить, конечно же, не решался.

А потом они пришли. И Хосе понял всё…

Свежевырытая могила темнела у ног зловещим прямоугольником. Кранке коротко скомандовал что-то на немецком. Хосе знал на этом языке два десятка слов и ничего не понял, – одновременно поняв всё. Его ответ оберштурмбанфюрера не устроил. Но на фронт отправляться не придется… Всё закончится здесь. В яме.

Однако – ничего страшного пока не происходило. Один из охранников торопливо пошагал в сторону – там смутно виднелось небольшое дощатое строение. Сарайчик для кладбищенского инвентаря? – размышлять на эту тему Хосе не стал. Осторожно, искоса, он поглядывал по сторонам. Если побежать по вон тому боковому ответвлению дорожки – успеет ли второй эсэсовец срезать его очередью? По всему выходило, что успеет…

Первый охранник тем временем вернулся. И не один. С ним шли еще трое – двое в черной эсэсовской форме, третий – в мундире вермахта. Его, этого третьего, черномундирники буквально тащили под локти. А их коллега нес две лопаты…

У Хосе отлегло от сердца. Похоже, не пробил его час, хвала Деве Марии… Неужели операция, на которую намекал Кранке, состоит в том, чтобы ему, Хосе, исполнить палаческую работу?

Процессия приблизилась вплотную. В сумерках Хосе рассмотрел пленника – в том, что это именно пленник, сомнений не осталось. Погоны с мундира содраны, один с мясом… На скуле свежий кровоподтек. И – совсем мальчишка, на вид ровесник Хосе, а то и помладше.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6