Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Между небом и землей (сборник)

ModernLib.Net / Короткие любовные романы / Токарева Виктория Самойловна / Между небом и землей (сборник) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Токарева Виктория Самойловна
Жанр: Короткие любовные романы

 

 


Какое счастье… Боже мой, какое счастье… Бог погрозил Маше пальцем, но не наказал. Бог добрый. И жизнь тоже – с хэппи эндом, как американское кино.

Маша и Феликс возвращались от врача с чувством надежды и справедливости. А главное – тишина в душе.

Они шли тихим шагом, чтобы не расплескать тишину и глубокую удовлетворённость. По дороге купили молодую морковь и антоновку. Для витаминов. Теперь они ничего не делали просто так: все для ребёнка. Маша была вместилищем главного сокровища. Иногда Феликсу казалось, что она рискует: поднимает тяжёлую сумку или стирает перегнувшись. Тогда он цепенел от ужаса и искренне жалел, что не может сам выносить своего ребёнка.

* * *

Через семь с половиной месяцев родился здоровый мальчик. Назвали Валентин, в честь мамы, сокращённо Валик.

У мальчика были глаза-вишни и белые волосы. Он походил на пастушонка. В нем текла одна четверть еврейской крови. Феликс был далёк от человеческой селекции.

Люди – не фрукты, и он – не Мичурин. Но присутствие другой, контрастной крови – всегда хорошо. Феликс любил разглагольствовать на эту тему.

Маша отмахивалась, не слушала его измышления. Она очень уставала.

Тем временем Феликс закончил нашу с ним короткометражку. Ему дали снимать большое кино.

Жизнь, как корабль, – выходила в большие воды.

Феликсу в ту пору было тридцать пять лет. Маше – двадцать восемь. Впереди – долгая счастливая жизнь.

Прошлое Феликса опустилось в глубину его памяти.

Но не забылось. Феликс знал, что никогда и ни при каких обстоятельствах он не бросит своего сына. Он не желал никому, а тем более сыну пережить то, что когда-то пережил сам: отсутствие мужчины в доме, постоянное ощущение своей неполноценности, нищету, комплексы бедности, боль за маму, её зрелые страдания, женское унижение и то, как эта боль отдавалась в душе мальчика.

В результате всего – низкая самооценка. Они с мамой – неполная семья, как кастрюля без крышки, как дверь без ручки. И для того чтобы поднять самооценку, Феликс барахтался, цеплялся, и в результате к тридцати пяти годам выплыл в большие воды. Его жизнь – как большой корабль, на котором играет музыка и слышен детский смех.

* * *

Все случилось через пять лет, когда Феликсу исполнилось сорок, а Маше – тридцать три. Грянул гром с ясного неба.

Этот гром назывался Нина. Редактор его последнего фильма.

Они постоянно разговаривали. Феликс не приставал к Нине – не до того. Были дела поважнее: сценарий.

Нина считала, что сценарий не готов. Его надо выстраивать. Главное – это причинно-следственные связи. Что происходит на экране и ПОЧЕМУ?

Феликса тянуло на поиск новых форм, на авангард. А Нина считала, что все это мура и провинция. Должна быть чеховская простота. Сюжет: проститутка встречает офицера. Он переворачивает её представления о жизни. А она сеет сомнения в его идеи и устои.

Почему он с ней пошёл? Совершенно непонятно. Он не тот человек, который пойдёт с проституткой. Значит – надо придумать. Сценарий – это фундамент и каркас. Если не сцеплено – все повалится.

Феликс и Нина все время разговаривали, проговаривали, мяли, разминали. Они встречались утром на работе.

Время летело незаметно. Вместе обедали в буфете – и не замечали, что ели. После работы расходились по домам, и Феликс звонил из дома. Феликсу казалось, что без Нины он беспомощен, как ребёнок без матери. Если она его бросит – он не сможет двинуться вперёд ни на сантиметр. Он вообще не понимал: а где она была раньше?

Оказывается, была… Странно.

Наконец сценарий готов. Все ясно; почему героиня занимается проституцией. Почему офицер с ней пошёл. И за всем этим – разрушенная страна и трагедия маленького человека, потерявшего почву под ногами.

После сценария – актёрские пробы. Феликс и Нина делали это вместе. Репетировали, просматривали материал.

Феликс чувствовал себя увереннее, когда Нина находилась рядом – невысокая, строгая, как учительница. Феликс мучился, метался, сомневался. А Нина – все знала и понимала, как истина в последней инстанции. Они были, как лёд и пламень. Один только пламень все сожжёт. Лёд – все заморозит. А вместе они пробирались вперёд, связанные одной цепью.

* * *

Наступил Новый год. Решили встретить в ресторане. Феликс пришёл с Машей, а Нина – с другом, капитаном дальнего плаванья. Феликс с удивлением смотрел на капитана. Ему было странно, что у Нины существует какая-то своя личная жизнь. Он воспринял это как предательство.

На Нине было вечернее платье с открытыми плечами и бриллиантовое колье, которое, как выяснилось, подарил ей отец – главный прокурор города. Этот папаша держал многие ниточки в своих руках и многих мог заставить прыгать, как марионетки.

Феликс был подавлен и раздавлен. Он увидел Нину совершенно в другом качестве: не скромную подвижницу, а хозяйку жизни с любовником-суперменом и папашей – всесильным мафиозо. А Феликс думал, что Нина – его личный блокнот, который можно в любую минуту достать и почерпнуть нужную информацию.

Феликс почувствовал себя жалким мытарем, а Машу – женой жалкого мытаря – унылой и монотонной. Вспомнились стихи Корнея Чуковского: «А в животе у крокодила темно и пусто и уныло, и в животе у крокодила рыдает бедный Бармалей».

Со дна души всколыхнулись привычные комплексы.

Он хуже всех. Рождён ползать. А рождённый ползать, как известно, летать не может.

Феликс молчал весь вечер, а потом взял и напился мертвецки. Капитан на плечах отнёс его в машину, как мешок с картошкой.

Дома Феликс описался. И это был логический финал: вот он в моче, как в собственном соку. И это все.

Маша стащила с Феликса всю одежду и оставила спать на полу. Ночью он проснулся – совершенно голый, на жёсткой основе, и не мог сообразить: где он? В морге?

Он умер? Феликс стал искать глазами маму, но все было, как на земле: комната, детские игрушки. И Маша, которая цедила ему из банки рассол от солёных огурцов.

Рассол втекал в него спасительной влагой. Феликс поднялся и пошёл в душ. Вода омывала тело, возвращала к жизни. К жизни без Нины. Феликс стоял, зажмурившись, и плакал.

Этап РАЗГОВАРИВАТЬ окончился. Начался новый этап: СМОТРЕТЬ. Он смотрел на Нину и смотрел, как будто позабыл на ней свои глаза. Он вбирал в себя её лицо во всех ракурсах: в профиль, фас, три четверти.

Маленькое изящное ухо, привычный изгиб волос, столб шеи, на которую крепилась маленькая, как тыковка, головка. А сколько в этой головке ума, юмора, Феликс смотрел на Нину и бредил наяву, шевелил губами.

Нина замечала, но никак не реагировала. Каждый человек вправе смотреть, если ему нравится. Это было поведение самоуверенной женщины, привыкшей к тому, что на неё смотрят, желают, мечтают, Когда Феликс вспоминал о капитане, и более того – представлял в подробностях, – он наполнялся тёмным ветром ярости и торопился уйти, чтобы не нагрубить Нине, не сказать что-то оскорбительное.

Фильм тем временем перешёл в монтажно-тонировочный период. Феликс сидел в монтажной комнате, приходилось задерживаться допоздна. Маша давала ему с собой бутерброды и бульон в термосе. Не задавала вопросы и не возникала. Она верила Феликсу безгранично. И сама была предана безгранично. У неё не было других интересов, кроме семьи. И времени тоже не было. После работы забирала ребёнка из детского сада и как рыба билась в сетях большого хозяйства: убрать, постирать, приготовить. Работала в две смены: утром на работе, вечером дома. У неё был свой сюжет и своё кино.

Феликс и Нина тем временем сидели в монтажной. Они, как чётки, перебирали каждый сантиметр плёнки. Урезали длинноты. Потом им казалось, что они сократили слишком много – исчез воздух. Возвращались обратно.

Когда выходили на улицу покурить, с удивлением смотрели на поток людей, совершенно равнодушных к кинопроизводству и монтажу. Оказывается, существовала другая, параллельная жизнь, как у рыб.

* * *

Однажды вечером Нина пришла в монтажную. Феликсу показалось, что от неё пахнет капитаном. Он тут же замкнулся и сказал:

– Ты мне мешаешь…

– Я на минуту, – спокойно ответила Нина, глядя на изображение.

«Почему на минуту? – насторожился Феликс. – Куда она торопится?»

– Вот тут у тебя затянуто. Это надо выбросить, – предложила Нина.

– Где?

– Начни прямо с реплики: «У тебя есть револьвер?»

Феликс отмотал плёнку, стал смотреть эпизод.

«– У тебя есть револьвер? – спросила проститутка.

– Есть, а что?

– Застрелись.

– Почему?

– Чем так жить, лучше застрелиться.

– Но я люблю свою жизнь.

– Потому что ты не знаешь, как плохо ты живёшь…»

Шёл текст сценария, но Феликсу казалось, что это про него.

Он повернулся к Нине и сказал:

– Если ты не уйдёшь, то ты пожалеешь.

– Не пожалею.

Нина смотрела прямо и бесстрашно.

Он её обнял. И умер. И долго приходил в себя после отсутствия.

Нина тоже молчала.

– О чем ты думаешь? – спросил Феликс. Он ожидал каких-то главных слов. Но Нина сказала:

– Ты меня убьёшь.

– Не убью. Говори.

– Я придумала, чем надо закончить сцену. Они должны отдаться друг другу. У нас он уходит. А это не правда.

– Но офицер другой человек, – возразил Феликс.

– Так в этом все и дело.

Феликс поднялся и отошёл к монтажному столу. Нина тоже поднялась, они начали отматывать плёнку. Включились в работу, не замечая того, что они голые.

Работа была впереди любви. Вернее, так: работа входила в любовь. Это было состояние наполненности до краёв, когда больше не умещается ничего.

– Надо переснять сцену, – подсказала Нина.

– Вызываем на завтра артистов, – распорядился Феликс, вправляя рубашку в джинсы.

Он одевался и понимал: они спасли фильм. Во всяком случае, сильно улучшили. Какое счастье…

* * *

Настало лето. Нина ушла в отпуск и уехала с отцом на дачу. У них была своя дача на морском побережье.

Фильм входил в заключительную стадию. Шла перезапись.

Феликс устал. Ему хотелось отдохнуть от Нины, от студии, от тяжёлого груза раздвоенности. Ему хотелось вернуть душу в семью, уделить время сыну.

Он рано приходил домой, ложился спать. Потом шёл гулять с сыном и собакой. Все было замечательно. Но не хватало кислорода, как на большой высоте. Покой и красота, но дышать нечем.

Однажды утром Феликс встал и начал собирать рюкзак.

– Ты куда? – спросила Маша.

– К Нине, – ответил Феликс. – На дачу.

– Надолго?

– Не знаю.

– Тогда возьми деньги.

Маша вынесла ему весь семейный бюджет. Она не хотела, чтобы Феликс ел прокурорские обеды.

– А вы? – растерялся Феликс.

– Я выкручусь, – пообещала Маша.

Ей в голову не приходило, что у Феликса могут быть иные задачи, кроме творческих.

* * *

Феликс ехал на электричке, потом шёл пешком и оказался в посёлке, где жила Нина. Номера дома и улицу он не знал. И, как чеховский герой из «Дамы с собачкой», – выяснял: где тут дача главного прокурора. Ему доказали высокий сплошной забор. Он стоял перед забором. Залаяла собака, но не шпиц, как у Чехова, а бультерьер, собака-людоед.

Вышла Нина – загорелая, в шортах. Не удивилась, как будто ждала. Потом пошла к отцу и сказала, что Феликс будет жить у них в доме, в гостевой комнате.

– Кого ты из меня делаешь? – спросил прокурор.

– Я его люблю, – коротко объяснила Нина.

Отец разрешил.

Феликс поселился как жених. Было очевидно, что без серьёзных намерений он не посмел бы поселиться в сердце семьи хозяина края.

* * *

Феликс вставал рано, уходил на рыбалку. Приносил большой улов.

В летней кухне качался пол. Феликс переменил лаги и перестелил пол.

Ночью они с Ниной купались под низкими южными звёздами. Какое это было счастье…

Однажды утром Нина сказала:

– Отец хочет с тобой поговорить. Поднимись к нему в кабинет.

Феликс испугался. Он понял, что его вызывают на ковёр. Это тебе не Дина и Зина в проёме между дверьми.

Придётся отвечать. Но возможен и другой вариант: ему покажут своё место и отберут Нину. Кто он? Нищий творец. И кто она? Принцесса, захотевшая поиграть в простую девчонку. Как в итальянском фильме.

Прокурор сидел в просторном кабинете, за просторным столом и сам был просторный, очень русский, мужиковатый. Смотрел профессионально-пристально.

Феликсу показалось, что ещё пять минут, и на него наденут наручники.

– Я знаю, что вы женаты и у вас сын, – коротко и ясно проговорил прокурор.

Феликс молчал. Все было правдой.

– Я не хочу, чтобы моя дочь путалась с женатым Человеком.

Феликс молчал. Он бы тоже не хотел, будь он на месте прокурора.

– Я не возражаю, если вы войдёте в нашу семью. Я вам помогу. У вас будет зелёная улица.

Феликс не понял, что такое зелёная улица. Поднял глаза.

– Я вас не покупаю. – объяснил прокурор. – Просто я больше всего в жизни люблю мою дочь.

– Я тоже люблю вашу дочь, – отозвался Феликс. И это было единственное, что он сказал.

Его любовь к Нине была совершенно другой, чем к Маше. Машу он любил сверху вниз, снисходя. А Нину – снизу вверх, возвышаясь.

Вечером они сидели у моря. Феликс сказал:

– Опомнись. Я – одесская фарца.

– Нет… – тихо ответила Нина.

– Если хочешь, я разведусь и мы поженимся…

Нина заплакала, от счастья и от стыда за своё счастье. Феликс тоже заплакал от торжественности минуты.

Но вдруг вспомнил про капитана.

– А где капитан? – спросил он.

– В дальнем плаванье.

– В каком смысле?

– В прямом. Он же капитан.

– А он вернётся?

– А нам-то что?

– Пусть возвращается. Или тонет. Это уже его судьба, которая не имеет к нам никакого отношения. Все прошлое должно быть отринуто. Начинается новая жизнь, как новое кино со своим сценарием.

* * *

Феликс приехал в Одессу и, прежде чем явиться домой, завернул на базар, купил разной еды. Все же он ехал домой.

Когда открыл дверь и вошёл – увидел Машу, лежащую посреди комнаты, совершенно пьяную.

Его не было десять дней, и все эти десять дней она пила и не ходила на работу. Ребёнок топтался вокруг матери и не знал, что ему делать. Все это время он питался хлебом и водой. Как в тюрьме.

Феликс застыл. Как она узнала? Ей сказали? Или она почувствовала?

Феликс увидел фотографии киногруппы, разбросанные по столу. Фотограф, работавший на картине, снимал рабочие моменты, жанровые сцены из жизни группы и даже заключительный банкет. На всех фотографиях Феликс смотрел на Нину, а Нина на Феликса и между ними протянут невидимый провод под напряжением. Даже посторонний-глаз видел это напряжение, именуемое СТРАСТЬ.

Маша все поняла. И вит реакция. Она глушит себя до полного бесчувствия, потому что если что-то почувствует, умрёт от боли. Водка вместо наркоза. А Феликс – хирург. Он приехал, чтобы вырезать её душу. И при этом хочет, чтобы операция прошла без последствий.

Валик подошёл к отцу и поднял к нему бледное личико.

– Папа! – тихо воскликнул он. – Ну сделай что-нибудь. Я больше не могу…

Феликс оттащил Машу в ванную с холодной-водой.

Потом накормил Валика. Он ел, глядя вниз. В его маленьком мозгу крутились какие-то тяжёлые мысли.

Маша очнулась, но есть не стала. Феликс уложил её спать. Впервые за десять дней она спала на кровати. Маша ни о чем не спрашивала. У неё не было сил, чтобы думать и чувствовать.

Ночью Феликс почувствовал, что умирает. У него млело сердце и казалось: сейчас остановится. Холодели руки и ноги.

Он вызвал «скорую помощь». Его отвезли в больницу, и он, таким образом, скрылся от обеих женщин.

Феликс попросил врача, чтобы к нему никого не пускали. Врач тоже предпочитал покой для своего пациента.

У Феликса была плохая электрокардиограмма: предынфарктное состояние.

В эти дни ко мне позвонила Валя Нестерова. Она дружила со многими одесситами, и с Ниной в том числе. Я поняла, что это звонок-разведка.

Нина хотела что-то понять и засылала разведчиков.

– Привет, – поздоровалась Валя. – Ну как ты поживаешь?

– Тебя ведь не я интересую, – отозвалась я.

Валя замолчала. Напряглась.

– Он соскочит, – сказала я.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю Феликса.

– Он сделал предложение. Поехал разводиться. И пропал с концами.

– Это называется: сбежал через клозет, – подытожила я.

Валя тяжело замолчала. Она понимала; ей придётся нести плохую весть в дом прокурора.

– А ты как поживаешь? – спросила Валя. Ей было неудобно сразу прощаться.

– Как всегда, – ответила я.

Я всегда жила примерно одинаково. Работала. И чего-то ждала.

* * *

Феликс вышел из больницы и через полгода уехал в Германию. По программе Коля. Гельмут Коль – рослый и корпулентный человек, оказался крупным во всех отношениях. Он решил хотя бы частично искупить вину немцев перед евреями.

Вот тут сгодился папаша Феликса – Илья Израйлевич. Сгодились его отчество и национальность. Хоть какая-то польза от человека. И как оказалось, – не малая.

Феликс и его семья поселились в красивейшем городе Мюнхен – столице Баварии, неподалёку от пивной, где Гитлер начинал свою карьеру.

Правительство предоставило льготы, по которым можно было не просто существовать, а жить, вкусно есть и даже лечиться. После пустых прилавков перестроечной Одессы немецкие супермаркеты казались страной чудес.

Маша первым делом пошла на курсы немецкого языка. Параллельно подрабатывала, убирала у богатых немцев. Такая работа стоила десять марок в час. Чтобы получить сто марок, Маша трудилась десять часов подряд. Как в спортзале. Без отдыха и с нагрузкой.

Феликс в это время был занят тем, что страдал. Он тоже страдал без отдыха и с алкогольной нагрузкой. Маша его не дёргала. Она согласилась бы работать и ночью, только бы Феликс был рядом, даже такой – депрессивный, небритый, постоянно курящий.

Главная радость – Валик. Он пошёл в школу и делал успехи. Быстро заговорил по-немецки и даже внешне стал походить на немца. Вписался.

* * *

Однажды Маша раскрыла газету и прочитала, что в симфонический оркестр требуется контрабас. Открыт конкурс.

Маша пошла и записалась на конкурс. А чем черт не шутит…

Но черт с его шутками не пригодился. Маша переиграла всех претендентов. В её руках была сила, а в звуке – гибкость. И все эти показатели никак не вязались с её обликом робкого телёнка.

Дирижёр Норберт Бауман провёл собеседование и отметил с удовлетворением, что русская – точна, как немка. В ней есть талант и качество, как говорят немцы – квалитет. От неё шла хорошая энергетика.

Машу взяли в оркестр.

* * *

Это был симфонический оркестр на радио. Государственный канал. Были ещё частные каналы и частные оркестры, но государственный считался престижнее и стабильнее. Человек, который получал такое место, мог считать себя обеспеченным до пенсии.

Маша стала зарабатывать большие деньги. Может быть, для немцев это были не очень большие, но для Маши – астрономические. Этих денег хватало на все: на медицинскую страховку, на обучение Валика, на оплату жилья. И ещё оставалось. Стали подумывать о собственном доме.

Маша хотела дом с бассейном.

Боже мой, могла ли она, полудеревенская девчонка, мечтать о собственном доме с бассейном и гаражом! А ведь все это, если подумать, дал Феликс: семью, сына, а теперь и Германию – красивую, налаженную страну.

Постепенно образовались друзья. Но дружила Маша не с немцами, а с русскими. Русских в Баварии было пруд пруди. После перестройки русские распространились по Европе, несли сюда свои таланты и криминальные наклонности. Говорили даже, что русская мафия оказалась круче, чем итальянская. Русские привыкли идти впереди планеты всей.

Однако для дружбы времени не оставалось. Машин день был расписан буквально по минутам. Утром – репетиция.

Днём она готовила обед своим мужчинам и отдыхала перед концертом. Вечером – запись. После работы – ванна и сон. Маша дорожила своей работой и следила за тем, чтобы быть в форме; есть в одно время и засыпать – в одно время.

Но у Феликса была манера – приходить к Маше перед сном и рассуждать о вечном. Маша слушала его недолго. Вернее, даже не слушала. Не вникала в слова, чтобы не забивать себе голову ненужной информацией… Потом объявляла:

– Все. Я сплю.

И тушила свет.

* * *

Феликс завис во времени, как муха в глицерине.

Он ностальгировал по Нине, по Родине, по русскому языку, по работе, по себе, по всей своей прежней жизни.

Он был как дерево, у которого перерубили корни. Однако сердце выдержало. Не разорвалось. Для того чтобы не повторить ошибку отца, он буквально зачеркнул свою жизнь. Единственное оправдание такой жертвы – Валик.

Сын. Он получил иную жизнь, иную участь. И в будущем ему не придётся выбирать: Россия или Германия. Валик будет гражданином мира, где захочет, там и будет жить.

В двадцать первом веке земной шар станет всеобщей коммуналкой: комната справа – Азия, комната слева – Европа.

* * *

Маше исполнилось тридцать девять лет. Был день её рождения. Феликс забыл, а Норберт помнил. И пригласил в ресторан.

Маша собиралась в ресторан; У неё были очень красивые вещи. Феликс появился в дверях и стал рассуждать о том, что немцы дали миру: музыку и философию, Бетховена и Ницше. Но у них нет и никогда не будет русского иррационализма, а значит, русской души, воспетой Достоевским.

Маша никак не могла взять в толк, зачем немцам русская душа. Она торопилась и слушала вполуха. Её ждал Норберт. Если разобраться, то с Норбертом у неё гораздо больше будущего. Феликс висел, как гиря на ногах. Стряхнуть эту гирю Маша не решалась. Но терпеть было утомительно.

Она подняла голову и попросила:

– Отстань, а?

Эпилог

Нина вышла замуж за капитана.

Феликс приехал в Москву, чтобы найти работу. Снять кино. В Германии его талант не пригодился, А больше он ничего не умел. Просто сидеть и философствовать – лучше застрелиться.

Москва изменилась. Здесь тоже появились продюсеры, как на Западе. И, как на Западе, все упиралось в деньги. Преодолеть идеологический барьер было проще, чем сегодняшний – рублёвый. Но Феликс понимал, что нужно преодолеть, Собрать волю в кулак – и пробить.

Феликс приехал в Москву и зашёл ко мне. Просто поздороваться.

Я открыла ему дверь, держа на руках трехмесячную внучку. У внучки выкатывались старые волосики, а на темени выросли новые и стояли дыбом.

– Волосы, – растроганно проговорил Феликс.

Я хотела дать ему девочку в руки, подержать. Но передумала. От Феликса плотно пахло табаком. Феликс тоже дёрнулся взять её у меня, но решил, что он недостаточно стерилен. Остался стоять, глядя на ребёнка нежно и со слезами.

Феликс больше не был весёлым. Все, что случилось, – подломило его. Но не сломало. Он стоял как дерево, которое пустило дополнительные корни.

Мы молчали, понимая друг друга без слов. От той минуты, когда он торчал в моем окне, до этой минуты – прошла целая жизнь.

– Ну, как ты? – спросила я.

– Не знаю. А ты?

– Как всегда.

В моей жизни, кроме детей и замыслов, не менялось ничего.

Я есть. Ты есть. Он есть

* * *

Анна ждала домой взрослого сына.

Шел уже третий час ночи. Анна перебирала в голове все возможные варианты. Первое: сын в общежитии с искусственной блондинкой, носительницей СПИДа. Вирус уже ввинчивается в капилляр. Еще секунда – и СПИД в кровеносной системе. Плывет себе, отдыхает. Теперь ее сын умрет от иммунодефицита. Сначала похудеет, станет прозрачным и растает как свеча. И она будет его хоронить и скрывать причину смерти. О Господи! Лучше бы он тогда женился. Зачем, зачем отговорила его два года назад? Но как не отговорить: девица из Мариуполя, на шесть лет старше. И это еще не все. Имеет ребенка, но она его не имеет. Сдала государству до трех лет. Сдала на чужие руки – а сама на поиски мужа в Москву. А этот дурак разбежался, запутался в собственном благородстве, как в соплях. Собрался в загс. Анна спрятала паспорт. Чего только не выслушала. Чего сама не наговорила. В церковь ходила. Богу молилась на коленях. Но отбила. Победа. Теперь вот сиди и жди.

Нервы расходились. Надо взять себя в руки. Надо поговорить с собой.

«Перестань, – сказала себе Анна. – Что за фантазии? Почему в общежитии? Почему СПИД? Может, он не у женщины, а с друзьями. Пьют у кого-нибудь на кухне. Потом разойдутся».

А вдруг пьяная драка? Он ударит, его ударят, и он валяется, истекает кровью. А может, его выбросили в окно и он лежит с отсутствующим лицом и отбитыми внутренностями. Господи… Если бы он был жив, позвонил бы. Он всегда звонит. Значит – не жив. Не жив – это мертв.

Анна подошла к телефону, набрала 09. Спросила бюро несчастных случаев. Ей продиктовали.

– Але… – отозвался сонный голос в бюро.

– Простите, к вам не поступал молодой мужчина? – спросила Анна.

– Сколько лет?

– Двадцать семь.

– Во что одет?

Анна стала вспоминать.

– Валь, – сказал недовольный голос в трубке, – ну что ты заварила? Я, по-твоему, это пойло пить должна?

«У людей несчастье, а они про чай», – подумала Анна. И в этот момент раздался звонок в дверь.

Анна бросила трубку. Метнулась к двери. Открыла.

Сбылось и первое, и второе. И женщина, и пьяный. Правда, живой. Улыбается. Рядом – блондинка. Красивая. Анне было не до нее, глянула краем глаза, но даже краем заметила – красавица. Можно запускать на конкурс красоты.

– Мамочка, знакомься, это Ирочка. – Олег еле собирал для слов пьяные губы.

– Очень приятно, – сказала Анна.

При Ирочке неудобно было дать сыну затрещину, но очень хотелось. Прямо рука чесалась.

– А можно Ирочка у нас переночует? А то ей в общежитие не попасть. У них двери запирают.

«Так. Общежитие, – отметила Анна. – Еще одна лимитчица».

– А из какого вы города? – спросила Анна.

– Из Ставрополя, – ответил за нее Олег.

Та из Мариуполя, эта из Ставрополя. Греческие поселения.

Анна посторонилась, пропуская молодую пару. От обоих пахло спиртным.

Они просочились в комнату Олега. Оттуда раздался выстрел. Это рухнул диванный матрас, Анна знала этот звук. Потом раздался хохот, как в русалочьем пруду. Шабаш какой-то.

Тяжело иметь взрослого сына. Маленький – боялась, что выпадет из окна, поменялась на первый этаж. Теперь в случае чего – не разменять. В армию пошел – боялась, что дедовщина покалечит. Теперь вырос – и все равно.

Анна не могла заснуть. Вертелась. Зачем-то считала количество букв в городах: Мариуполь – девять букв, Ставрополь – десять. Ну и что? Было бы двое детей – не так бы сходила с ума. Но второго ребенка не хотела: с мужем жили ровно, все завидовали: «Какая семья». И только она знала, как все это хрупко. Анна хотела новой любви. Не искала, но ждала. Второй ребенок лишал бы маневренности.

Анна ходила и смотрела куда-то вдаль, поверх головы своего мужа, как будто высматривала настоящее счастье.

Все кончилось в одночасье. Муж умер в проходной своего научно-исследовательского института. Ушел на работу, а через час позвонили. Нету человека.

Анна сопровождала его в морг. Ехали на «скорой». Муж лежал, будто спал. Наверное, он не заметил, что умер. Анна не отрываясь вглядывалась в лицо, пытаясь прочитать его последние ощущения. Смотрела на живот, на то место, которое всегда было таким живым. И если там умерло, значит, его действительно нет.

Однажды приснился сон: муж сидит перед ней, улыбается.

– Ты же умер, – удивилась Анна.

– Я влюбился, в этом дело, – объяснил муж. – Встретил женщину. Не мог оторваться. Но мне было жаль тебя. Я притворился, что умер. А вообще я живой.

Анна проснулась тогда и плакала. Она, конечно, знала, что мужа нет. Но сон показался правдой. Муж, наверное, кого-то любил, но не посмел переступить через семью. Рвался и умер. Лучше бы ушел.

После смерти мужа Анна осталась одна. Сорок два года. Выглядела на тридцать пять. Многие претенденты распускали слюни, как вожжи. Однако семьи не получалось. У каждого дома была своя семья. Норовили записаться в сынки, чтобы их накормили, напоили, спать уложили и за них бы все и проделали.

Была, конечно, и любовь, что там говорить… Чудной был человек, похожий на чеховского Вершинина: чистый, несчастный и жена сумасшедшая. И нищий, конечно. Это до перестройки. А в последнее время вступил в кооператив, стал зарабатывать две тысячи в месяц. Нули замаячили. Не человек – гончая собака. И уже ни томления, ни страдания – завален делами выше головы. Некогда? Сиди работай. Устал? Иди домой. Он обижался, как будто ему говорили что-то обидное. Он хотел еще и любви в придачу к нулям.

В один прекрасный день Анна поняла: у нее все было. В прошедшем времени. Плюсквамперфект. И то, что казалось временным, и было настоящим: муж, дом, общий ребенок. Семья. Но мужа нет. И дальше – тишина. Самый честный союз – это союз с одиночеством.

Женщина не может без душевного пристанища. Пристанище – сын. Умница. Красавец. Перетекла в сына.

А сын за стеной перетекает в Ирочку. Из Ставрополя. Десять букв. Мариуполь – девять. А что еще остается? Только буквы считать.

* * *

Ирочка проснулась в час дня.

За это время Олег встал, сделал завтрак, позавтракал, ушел на работу и сделал плановую операцию.

Анна за это время сходила в магазин, приготовила обед – курицу с овощами – и села за работу.

В учебной программе шли большие перемены. Историю СССР практически переписывали заново. Дети не сдавали экзамен.

У Анны – французский язык. В этом отсеке все как было: je suis, tu est, il est. Я есть. Ты есть. Он есть.

Возникали учителя-новаторы: ускоренный метод, изучение во сне. Анна относилась к этому скептически, как к диете. Быстро худеешь, быстро набираешь. Ускоренно обретенные знания так же скоро улетучиваются. Лучше всего по старинке: обрел знание – закрепил. Еще обрел – еще закрепил.

Анна сидела за столом. Работа шла плохо, потому что в доме находился посторонний человек.

Наконец задвигалось, зашлепало босыми ногами, зажурчало душем.

«Надо накормить, – подумала Анна. – Молодые, они прожорливые». Вышла на кухню, поставила кофе.

Из ванной явилась Ирочка в пижаме Олега. Утром она была такая же красивая, как вечером. Даже красивее. Безмятежный чистый лоб, прямые волосы Офелии, промытые молодостью синие глаза. Интересно, если бы Офелия переночевала у Гамлета и утром явилась его мамаше, королеве…


  • Страницы:
    1, 2, 3