iii

Во время хамсина зримое пространство пустыни распадается, остаются лишь осиротевшие звуки и бестелесные голоса: Тинтин слышит рокот мотора (это джип Дюпона и Дюпонна), окликает их, стреляет в воздух. Но сыщики заключают, что это «звуковой мираж». Естественно, они ошибаются, но в их ошибке есть зерно истины: «Приключения Тинтина» изобилуют актами проекции звуков, чревовещания.

В «Сигарах фараона» Дюпон и Дюпонн сами выступают в роли чревовещателей – спрятавшись за алтарем, говорят от лица бога Шивы и нагоняют страху на индусов, которые собрались было принести Снежка в жертву. В «Отколотом ухе» путешественник Риджуэлл «чревовещает» от имени духов племени румбабы – обманывает южноамериканских индейцев, чтобы те не принесли его самого и Тинтина в жертву. В разных томах функция чревовещания возложена на попугаев, граммофоны или кассетные магнитофоны. В «Изумруде Кастафиоре» поместье Муленсар полнится звуками, которые оторваны от их источника и воспроизводят сами себя, точно горное эхо: гаммы на рояле, звонок телефона, стук, крики: «Боже, боже, мои драгоценности!»

В книге «S/Z» Барт называет литературу «стереографическим пространством письма», где высказывания «лишены своего происхождения», где в «скоплении голосов» никогда не дается вразумительный ответ на вопрос «Кто говорит?». Барт пишет, что текст «выводит на сцену некий “шум”», и «множество слушателей [этого шума] (мы говорим здесь о слушателях в том же смысле, в каком принято говорить о соглядатаях) расположилось в разных точках этой системы, каждый стремится поймать доносящиеся до него голоса, чтобы тут же возвратить их в общий поток реки-чтения».

«Алло-о-о! Я вас слышу!» – кокетливо произносит попугай, вторя Кастафиоре, выдающей себя за капитана Хэддока.

Перечислим также сцены подслушивания в разных томах: в «Тинтине и пикаросах» Нестор подслушивает под дверью спор Тинтина с капитаном; в «Голубом лотосе» Тинтин, находящийся внутри вазы, подслушивает, как Мицухирато инструктирует своих громил; в «Акулах Красного моря» шпион Баб-эль-Эра подслушивает, как Тинтин и эмир разрабатывают план. И это еще не все. В «Скипетре короля Оттокара» есть даже сцена двойного подслушивания: Тинтин из коридора подслушивает, как заговорщики подслушивают профессора Алембика.

Иногда звуки произносятся и воспринимаются человеческими устами и ушами напрямую, но в большинстве случаев Эрже прибегает к помощи техники. «Приключения Тинтина» писались в эпоху, когда технологии связи, стремительно прогрессируя, необратимо изменили мир. Потому-то Эрже вновь и вновь вводит сцены радиосвязи. Журналистика забыта: основное занятие Тинтина – прием и передача радиограмм. Обязанности радиста он выполняет на судне в «Краю черного золота» и в ракете в «Мы ступили на Луну». Среди самых ярких образов Эрже – не персонажи, не бурные события, а радиомачты: проволока транслирует сигналы, антенны их улавливают. В «Сигарах фараона» и «Акулах Красного моря» Тинтин плывет по океану, а вокруг него вздымаются волнами и закручиваются в спираль радиосигналы. В «Голубом лотосе» он идет по следу радиограмм и находит их источник: таков сюжет книги в двух словах. Это сближает Тинтина с Калибаном из шекспировской «Бури». Калибан говорил, что воздух «полон звуков / и шелеста, и шепота, и пенья»[7]. В той же пьесе Фердинанд, уловив «радиопередачи» Ариэля, недоумевает: «Откуда эта музыка? С небес / Или с земли? <…> Я следую за музыкой; вернее, / Она меня влечет…» Но больше всего Тинтин похож на героя «Орфея» Жана Кокто (фильм был снят в 1950 г.) – поэта, который маниакально крутит ручку приемника, прочесывая радиодиапазон. «ФЬЮТ… ТР-Р-Ш… ТР-РР… последние известия из Европы… ФЬЮТ… ХНЕТ… ТР-РР… Европейская служба новостей» – это Тинтин в «Краю черного золота» настраивает трескучий приемник Оливейры да Фигейры. «БИП-БИП-БИП… Семьсот двадцать четыре… Триста двадцать шесть… Слушайте: птица поет с помощью когтей… Два раза… БИП-БИП…» – трещит приемник в «Орфее». Когда Орфея спрашивают, зачем он слушает радио, он отвечает: «Это окно в неведомое».[8]

Пространства радиовещания у Эрже – одновременно пространства герменевтики, изобилующие загадками, которые нужно разгадать. «Что бы это значило?» – вопрошает Тинтин, вчитываясь в таинственные радиограммы Мицухирато в «Голубом лотосе». Радиограмма – те же недомолвки, те же ловушки и сигналы, вводящие в заблуждение. И «редакторский зуд» тоже налицо. «Нет, мадам, это не Муленсар 431. Это 421, мадам». «Даю поправку: три, два, семь, шесть… Повторите». «Три, два, семь, шесть… Поправка внесена». «Даю поправку: семь, восемь, пять, два. Внесите поправку, наконец!» Таков еще один аллегорический эпизод: эти частичные поправки, вносимые в систему радионаводки экспериментальной ракеты Лакмуса в «Пункте назначения – Луна», обречены на провал. Они напрасны, так как сигнал перехвачен, радиочастота присвоена злоумышленниками.

Философ (кстати, друг Эрже) Мишель Серр, назвал второй том «Гермеса» (своего масштабного исследования коммуникаций, созданного в 1970—1980-х годах) словом «интерференция». Целая глава в исследовании посвящена «Изумруду Кастафиоре». Подлинная тема «Изумруда», разъясняет нам Серр, – это коммуникационная сеть как таковая, сеть, «переполненная враньем, дезинформацией, глупостями, бессмысленными шумами». Видя на мониторе кадры интервью с Бьянкой Кастафиоре, которое прямо в этот момент записывают в соседней комнате, профессор Лакмус принимает трансляцию за прием сигнала и бежит известить певицу, что ее показывают по телевизору. «Прием сигналов, незаконное прослушивание», – пишет Серр: одни методы прослушки разрушают сообщение, другие перехватывают его целиком, так папарацци из журнала Tempo di Roma врывается и без спросу делает снимки. Вероятно, этот фотограф и есть настоящий вор, между тем как истинный передатчик сообщения, возможно, прячется в одном из отдаленных звеньев цепочки. Если взглянуть под другим углом, окажется, что коммуникационная сеть сама себя обкрадывает. «Умножь отклонения от маршрута, посредников и коды, – предостерегает Серр, – и где-то по дороге потеряешь сокровище. Кто его крадет? Конечно, сорока, болтунья – то есть переизбыток языка». В «Приключениях Тинтина» подобный переизбыток, дезинформация и порча сигнала – бич самых разных сообщений. Иногда причина – чей-то сознательный умысел, иногда – случайность: технический сбой, капризы стихии, особенности ландшафта. «… Ись… хва… дут… не… жу… та…» «Что?.. Что?.. Кричи громче!.. Ветер слишком сильный!.. Я тебя не слышу-у-у!» «Алло!.. ФРР-ВИТ… Алло, я вас не слышу… БРЯМ… Что?.. ФРР-Т… ХРЯМ… Нельзя ли погромче!» «Ну и связь!» Не случайно, что великий ученый Лакмус туговат на ухо.

Среди всей этой какофонии, этих сигналов, рассылаемых на все четыре стороны, произведения Эрже неуклонно указывают на звуковое пространство особого рода – на мертвую зону, недоступную для гидролокаторов, зону, где сигналы ускользают от обнаружения. Именно в этой зоне и разворачивается подлинное действие «Приключений Тинтина». В «Рейсе 714» Растапопулос обделывает свои темные делишки на малых высотах, не обозреваемых радарами, в «Черном острове» фальшивомонетчики передают радиограммы на частоте, которую полиция вычислить не в состоянии. Берегись неслышных радиограмм: они самые коварные, обнаруживает Тинтин в «Деле Лакмуса». В «Пункте назначения – Луна» самая желанная информация, ради которой Лакмус запускает экспериментальную ракету, может быть обретена только в зоне радиомолчания на обратной стороне Луны. Линия горизонта, зона, где сигналы исчезают, изглаживаются: вот на что, пожалуй, указывают «Приключения Тинтина», таков их магнитный Северный полюс. Как мы увидим ниже, в цикле всячески обыгрывается склонность обращаться к всевозможным «зонам молчания», забираться в «мертвые зоны» во всех смыслах этого выражения, опускать трал за линию горизонта – пространственного или символического. Мы также обнаружим, что произведения Эрже, взятые в их совокупности, имеют, как и произведения Бальзака, некую точку, «убегающую в перспективу» (термин Барта), точку, где эти тексты, «похоже, хранят про запас некий последний смысл, который не облекают в слово». Возможно, в этой точке таится высшая истина «Приключений Тинтина», тайна всего цикла. Но столь же вероятно, что эта точка отличается «нулевой степенью смысла» (термин того же Барта) и таит в себе не сокровище, которое пока не выражено, но (вновь позаимствуем слова Барта) «означающее то, что не может быть выражено».

iv

Эрже не препятствовал вторжению авангардистского искусства в свой визуальный ряд. В первой же книге о Тинтине Эрже сознательно отсылает к художнику-иконоборцу Малевичу: после того как Тинтин, спасаясь от убийц, выключает рубильник, идет кадр «черное на черном»: специфический след, практически вымарывание всех следов. «Приключения Тинтина» изобилуют актами стирания знаков: самолеты без опознавательных символов, чисто подметенные взлетные полосы, стертые воспоминания; корабль, имя которого («Карабуджан») закрашено и заменено другим; город, название которого (Лос-Допикос) замазывают на табличках, пишут поверх другое, которое позднее снова замазывают и снова заменяют. Стирание знаков – операция, которой подверглись и сами произведения Эрже: переводя комиксы из первоначального формата (газетных или журнальных публикаций) в формат книг-альбомов, в котором мы теперь их читаем, Эрже заодно их перерабатывал, «замазывал» моменты, которые считал устаревшими или не очень удачными. Подобно хамсину, он стирал прежние следы, но, подобно Дюпону с Дюпонном, вновь на них возвращался, повторяя старые сцены и сюжетные ходы (на Луне сыщики снова кружат по собственным следам), вставляя в текст более ранние сюжеты (в «Изумруде Кастафиоре» истории из двух предыдущих томов упомянуты как «последние известия» в телепередаче «Сканорама»), снова и снова повторяя и развивая все те же мотивы (назовем лишь несколько: спрятанные сокровища, преемственность и узурпация, копирование или дублирование, ритуалы гостеприимства).

Но это еще не все. Эрже и сам подвергался операции по «стиранию знаков». Что далеко ходить: само его имя (точнее, псевдоним) – плод двойной уловки, старое имя он «замазал», новое переиначил. Он взял свои подлинные инициалы (G. R. – от его настоящего имени George Remi – Жорж Реми) и переставил местами: R. G. или, если записать как читаются эти буквы во французском, «Эрже». Итак, он подписывался Herge[9]. То есть скрывался у всех на виду. Иногда Эрже «входил в кадр» в своих комиксах (так Хичкок снимался в эпизодических ролях в своих фильмах), но держался тише воды ниже травы, растворялся в толпе. Поначалу Эрже был невысокого мнения о своих работах, не считал их за настоящее искусство (кстати, в художественном училище он проучился всего один день). Позднее, когда некий критик назвал его «Король-Солнце комиксов», воодушевленный Эрже попробовал себя в «настоящей» живописи. Плоды творчества он показал куратору Брюссельского Королевского музея изящных искусств. Куратор, пламенный поклонник Тинтина, сказал Эрже, что эти работы никуда не годятся. Впоследствии, окрыленный тем, что современные художники типа Раушенберга и Лихтенштейна используют элементы комиксов в своем творчестве (кстати, Лихтенштейна Эрже коллекционировал), наш герой навестил Энди Уорхола и спросил: «Как, по-вашему, Тинтин – тоже поп-арт?» Вместо ответа Уорхол просто вперил в него глаза, бессмысленно улыбаясь. Последняя, незавершенная книга Эрже «Тинтин и Альфа-арт» (ниже мы рассмотрим ее более детально), полная сильнейшей саморефлексии, изобличает: автор жаждет, чтобы его восприняли серьезно, увидели в нем человека, который определенно разбирается в современном искусстве и рассматривает его концептуальные проблемы. Но также в «Тинтине и Альфа-арте» ощущается стремление разоблачить претенциозность и притворство, высмеять напыщенный истеблишмент, который никогда не причислял Эрже к «высоколобым».

А литература? Эрже рос на «бульварном чтиве». В зрелом возрасте осилил Бальзака и Пруста. Прочел даже Барта. Но никогда в жизни не претендовал на звание «писателя». И тут мы, словно Дюпон и Дюпонн, возвращаемся вспять, на кривую тропу, которую уже проторили, и догоняем собственный вопрос: «Должны ли мы теперь посмертно провозгласить Эрже настоящим писателем? Более того, великим?» Короткий ответ: нет, не должны. Ответ более пространный: мы должны провозгласить его кем-то поинтереснее, чем «настоящий великий писатель». Наши аргументы основаны на двух парадоксах. Во-первых, как мы отметили выше, в немудрящий детский формат комикса встроены искусные сюжеты и символы, темы и подтексты, до которых далеко большинству «настоящих» прозаиков. Если вы хотите стать писателем, изучите «Изумруд Кастафиоре», изучите внимательно. Эта книга содержит все формальные тональности литературы, все тайны литературного ремесла, причем удерживает их в «точке исчезновения» сюжета, на протяжении которого не происходит ровно никаких событий.

Причислять комиксы к литературе – ошибка, особенно в приложении к новаторским вещам Эрже, в которых, как указывает в книге «Встречи с Эрже» Нума Садуль[10], комикс как медиа «захватывает оригинальную, автономную территорию между изобразительным искусством и литературой». Комикс Эрже наполнен глубоким смыслом, изобилует ассоциативными связями, наводит на серьезные мысли – но все равно не поднимается до высот, где его могли бы засечь радары литературы в строгом смысле слова. И это выводит нас на второй парадокс: как нам уже известно, только на малых высотах, в «слепых пятнах» и «зонах радиомолчания» и бурлит настоящая жизнь. Назовем эти районы «территорией нулевой степени» – это, так сказать, своего рода антимир, изобилующий событиями, но приберегаемый про запас. Если у «литературы» в строгом смысле слова и есть какая-то великая истина, пока не выраженная или вообще невыразимая тайна, не сводимая к тайнам ремесла, именно в таких пространствах ее и следует искать. По-французски Tintin буквально значит «ничего». Его лицо – круглую букву «О» с двумя точечками вместо глаз – сам Эрже назвал «нулевой степенью типографики – типографской точкой исчезновения». Вдобавок Тинтин – «персонаж в нулевой степени». У него нет ни прошлого, ни сексуальной ориентации, ни психологической глубины. Как и Орфей у Кокто (проводящий большую часть фильма в зазеркальном отрицательном пространстве – загробном мире), Тинтин – писатель, который ничего не пишет. Сам Тинтин охотно разъяснит вам: если на территории нулевой степени и проводятся тайные операции, то разоблачить их можно, лишь накладывая тексты слоями, прочитывая их вбок и вглубь. Именно этим мы и займемся в нашей книге. Возьмем на вооружение интуитивную догадку Тинтина: одни, целостные, тексты (например, шифровки в карманах летчиков) можно просто-напросто расшифровать, найти в них указания на информацию, сокрытую в материальном мире, но есть и другие тексты. Тексты, генерирующие слои смыслов, которые в них не закладывались намеренно, но которые возникают, если объединить их каким-то общим, пусть и сомнительным, звеном, с иной сценой, с иным контекстом, абсолютно самостоятельным по своему происхождению (разве Пуччини намеревался сообщить Тинтину, где спрятан изумруд Кастафиоре? Естественно, нет). Учтите также: даже когда мы сумеем собрать воедино все тексты, сцены и контексты и поднесем их к светильнику аналитического разума, их подлинное содержание, возможно, все равно останется незримым, скроется от взгляда в самом освещенном месте.

2. «Бордюрия по вам соскучилась»: фашизм и дружба