В каком-то смысле тревога, вызванная Кровавым полем, оказалась необоснованной. Угроза со стороны Алеппо вскоре ослабла, а Иль-гази в 1122 году умер, не одержав больше ни одной победы над франками. Следующие два десятилетия ближневосточный ислам оставался разобщенным, погрязшим во внутренних противоречиях, и поэтому мусульманам было не до джихада против Утремера. На самом деле латиняне в этот период добились существенных успехов. Бодуэн II вернул потери Антиохии на плато Суммак и к востоку от гор Белус. Плацдарм в другой стратегически важной пограничной зоне – на этот раз между Иерусалимом и Дамаском – был обеспечен, когда франки оккупировали укрепленный город Баняс, расположенный к востоку от верховьев реки Иордан, как страж Черных земель. В 1142 году иерусалимская корона также поддерживала строительство нового замка в Трансиордании. Эта крепость – Керак, – поставленная на узком хребте посреди Иорданской пустыни, должна была стать одним из главных оплотов крестоносцев в Леванте и административным центром региона.

Но все же латинские государства Востока после Кровавого поля оказались в нестабильном положении. Его породили скорее несчастья, чем мусульманская агрессия, поскольку плен и безвременная смерть лишили крестоносцев признанных лидеров, вызвали беспорядки и ряд кризисов из-за престолонаследия. Взятый в плен во время случайного нападения мусульман в апреле 1123 года король Бодуэн II провел шестнадцать месяцев в плену до того, как был собран выкуп. В это время в Палестине едва не произошел государственный переворот. Боэмунд II прибыл в 1126 году, чтобы взять управление над Антиохией, и женился на дочери Бодуэна II Алисе. Но только юный принц был убит четырьмя годами позже во время набега в Киликию, оставив наследницей маленькую дочку Констанцию. В начале 1130-х годов Алиса долго интриговала, желая захватить власть в свои руки. В 1131 году Бодуэн II умер от болезни, и почти сразу за ним этот мир покинул его союзник и преемник на посту графа Эдессы Жослен де Куртене – последний из старой гвардии Утремера. Латинским государствам была срочно необходима поддержка и вливание свежих сил[101].

Появление двух религиозных орденов, сочетающих идеалы рыцарства и монашества, играло важную роль в поддержке франкского Леванта. Примерно в 1119 году небольшая группа рыцарей, возглавляемая французским аристократом Гуго де Пейном, посвятила себя благородной миссии защиты христианских паломников, идущих на Святую землю. На практике это выражалось, в первую очередь, в патрулировании дороги от Яффы до Иерусалима, но группа Гуго быстро расширила поле деятельности, найдя широкое признание и покровительство. Латинский патриарх вскоре признал ее статус духовного ордена, а сам король выделил им помещение в иерусалимской мечети Аль-Акса, известной франкам как храм Соломона. Поэтому рыцарей стали называть орденом храма Соломона, или тамплиерами[102]. Как и монахи, члены ордена давали клятву жить в бедности, целомудрии и послушании, но как рыцари предпочитали не искать уединения в изолированных от внешнего мира общинах, а с мечом в руках бороться за христианство и защищать Святую землю.

В 1127 году глава (Великий магистр) ордена Гуго де Пейн отправился в Европу в поисках легализации и утверждения нового ордена. Официальное признание латинской церкви было дано в январе 1129 года на церковном соборе в Труа (Шампань, Франция). В последующие годы это официальное одобрение было дополнено папской поддержкой, а также широкими привилегиями. Тамплиеры также заслужили одобрение одного из величайших религиозных светил латинского мира Бернара Клервоского. Будучи аббатом цистерцианского монастыря, он прославился своей мудростью и был желанным советником всех монархов Запада. Политическая сила и духовное могущество, которыми он обладал, были воистину беспрецедентными. Но в физическом отношении Бернар был слабым и больным человеком, для которого неподалеку от его места в церкви было сделано специальное отхожее место, поскольку он страдал от тяжелого заболевания кишечника.

Около 1130 года Бернар написал трактат «Похвала новому рыцарству», в котором восхвалял добродетели тамплиеров. Аббат заявил, что орден «достоин всеобщего восхищения», назвав его братьев «истинными рыцарями Христа, сражающимися за своего Господа». В том, что они после смерти станут мучениками, сомнений не было. Это лирическое сочинение сыграло центральную роль в популяризации движения тамплиеров в латинской Европе. Повсеместно было одобрено это революционное ответвление от идеологии крестоносцев, которое, по существу, стало квинтэссенцией и выражением идеи христианской священной войны.

По примеру тамплиеров стали милитаризоваться и другие благотворительные организации, основанные латинянами на Ближнем Востоке. С конца XI века в Иерусалиме существовал госпиталь, основанный итальянскими купцами для заботы о паломниках и больных. Когда Святой город был завоеван крестоносцами, что вызвало увеличение количества паломников, этот институт, посвященный Иоанну Крестителю и потому известный как госпиталь Святого Иоанна, приобрел силу и влияние. Госпитальеры были признаны орденом в 1113 году и стали привлекать покровителей со всего мира. Под руководством своего Великого магистра Раймона дю Пюи (1120–1160) орден добавил военный элемент к своим медицинским функциям и в середине XII столетия стал вторым военным орденом.

В XII и XIII веках тамплиеры и госпитальеры находились в самом центре истории крестоносного движения, играя ведущую роль в борьбе за Святую землю. В середине Средневековья латинская мирская знать обычно стремилась выразить свою преданность Богу, делая пожертвования религиозным движениям, часто в форме права на владение землей или на доходы с нее. Поэтому широкая популярность военных орденов принесла им богатые владения в Утремере и по всей территории Европы. Несмотря на свое изначально весьма скромное положение – увековеченное у тамплиеров на печати, изображающей двух обнищавших рыцарей, едущих на одном коне, и тамплиеры, и госпитальеры довольно скоро приобрели огромные богатства. К ним также потоком стекались «новобранцы», многие из которых стали прекрасно обученными и хорошо оснащенными воинами-монахами. Большинство средневековых военных отрядов обычно состояли из непрофессионалов, участвовавших только в коротких сезонных кампаниях, плохо обученных и экипированных. А тамплиеры и госпитальеры могли выставить отличные элитные войска, по сути ставшие первыми профессиональными армиями христианского мира.

Военные ордены были наднациональными движениями. Видя свою первоочередную задачу в защите государств крестоносцев, они тем не менее участвовали в целом ряде других европейских военных, церковных и финансовых мероприятий, в том числе сыграли важную роль в пограничных войнах против ислама на Иберийском полуострове. В Леванте их беспрецедентное военное и экономическое могущество дало им сопутствующее политическое влияние. Оба ордена пользовались папским покровительством, были независимыми от местной светской и церковной юрисдикции, а значит, имели потенциал для дестабилизации государств латинского Востока. Как неконтролируемые силы они могли воздействовать на корону, игнорировать эдикты патриарха и епископальные инструкции. Но пока эта опасность была сбалансирована пользой от их участия в обороне Утремера.

Вместе тамплиеры и госпитальеры обеспечили остро необходимый приток людской силы и военного опыта государствам крестоносцев, которые испытывали острую нужду в военных ресурсах. Члены ордена также обладали богатством, необходимым для поддержания и своевременного расширения сети фортов и крепостей Утремера. С 1130 года и далее светские правители начали передавать контроль над укрепленными сооружениями орденам, после того как позволили им создать полунезависимые анклавы в пограничных зонах. Обладание крепостью Баграс дало тамплиерам господствующее положение на северных подходах к княжеству Антиохия. Права на Сафед (Цфат) в Галилее и Газу в Южной Палестине принесли ордену аналогичные возможности и ответственность. Госпитальеры тем временем приобрели свои центры в Крак-де-Шевалье, крепости, расположенной на возвышенности над долиной Букея между Антиохией и Триполи, и в Бетгибелине, одной из трех цитаделей, построенных в Южной Палестине, чтобы защищать Иерусалим и оказывать военное давление на занятый мусульманами Ас калон[103].

После 1119 года левантийские франки также начали искать помощи за пределами своих границ. Теоретически по крайней мере восточные христиане должны были стать очевидной поддержкой[104]. Окруженный исламом и удаленный от Западной Европы Утремер нуждался в находящемся по соседству союзнике, чтобы упрочить свое положение. Все же, хотя у государств крестоносцев была общая вера с Византийской империей, средиземноморской супердержавой, которую уважал и боялся мусульманский мир, после завоевания Иерусалима греки практически не участвовали в борьбе за Святую землю. В корне проблемы был спор относительно Антиохии, на многие десятилетия ослабивший позиции франкского Леванта. В 1137 году, после долгих лет пренебрежения, сын и наследник Алексея I император Иоанн II Комнин организовал поход в Сирию, чтобы восстановить греческое влияние на территории, которую он считал восточной оконечностью своих владений. Иоанн сумел теоретически восстановить власть над Антиохией, и с этого момента отношения княжества с остальным Утремером всегда зависели от уз с Константинополем. Но в военном отношении вклад Византийской империи был ничтожно мал – экспедиции против Алеппо и Шайзара завершились неудачей. Поздней осенью 1142 года Иоанн вернулся на Восток, вероятно планируя создать новое Византийское государство в Антиохии под управлением своего младшего сына Мануила. Так случилось, что в апреле 1143 года Иоанн погиб – произошел несчастный случай на охоте. Эта катастрофа прервала греческую экспедицию[105].

Фактически после Кровавого поля Утремер чаще всего обращался за помощью к западному христианству. В январе 1120 года на генеральной ассамблее светских и церковных лидеров Иерусалимского королевства в Наблусе (к северу от Святого города) обсуждали кризис, перед которым оказались христианские государства Востока. Результатом стало первое прямое обращение к папе Каликсту (Каллисту) II о новом Крестовом походе на Святую землю и еще одна просьба к Венеции. Итальянцы откликнулись, отправив на Восток осенью 1122 года флот из, как минимум, семидесяти судов под флагом крестоносцев. С помощью венецианцев иерусалимские франки захватили в 1124 году сильно укрепленный город Тир – один из последних палестинских портов, остававшийся в руках мусульман, и главный центр средиземноморского судоходства и торговли[106]. Король Бодуэн II хотел организовать еще один Крестовый поход для штурма Дамаска в 1129 году, но, несмотря на присутствие большого количества западных рыцарей, кампания оказалась неудачной.

Желая установить более тесные связи с латинским Западом и стремясь решить свои проблемы, связанные с наследованием, левантийские франки также искали подходящих европейских мужей для наследниц Утремера. В государствах крестоносцев, как и в большинстве средневековых государств христианского мира вообще, предполагалось мужское правление. Светские правители, от королей до графов, должны были возглавлять или, по крайней мере, направлять свои армии во время войны, военное командование считалось прерогативой мужчин. Идеальными кандидатами в женихи были высокородные аристократы, желающие посвятить себя защите Святой земли и занимающие высокое общественное положение. Такие люди могли принести на Восток новую людскую силу и богатство. Одним из них был Раймунд де Пуатье, второй сын герцога Аквитании и родственник французского короля из династии Капетингов, который в 1136 году женился на Констанции Антиохийской, тем самым надолго положив конец политической неразберихе в Северной Сирии. Еще более влиятельный союз был устроен в конце 1120-х годов. Король Бодуэн II имел от своей армянской супруги четырех дочерей и ни одного сына, поэтому тщательно подбирал пару для своей старшей дочери Мелисенды, чтобы обеспечить продолжение королевского рода. После продолжительных переговоров в 1129 году принцесса вышла замуж за графа Фулька V Анжуйского, одного из самых знатных аристократов Франции, имеющего связи с монархами Англии и Франции.

После смерти Бодуэна II Фульк и Мелисенда 14 сентября 1131 года были коронованы. Едва достигшая двадцатидвухлетнего возраста новая королева стала первой правительницей Иерусалима, рожденной от смешанного брака (отец – латинянин, мать – армянка). Тем самым она стала живым воплощением нового восточного франкского общества. Однако около 1134 года латинская Палестина оказалась на грани гражданской войны из-за споров о правах на корону. Недовольные решением нового короля назначить собственных избранных сторонников на влиятельные должности и его очевидным отчуждением от Мелисенды, франкские аристократы Иерусалима решили ограничить власть Фулька, заставив его править совместно с королевой. После периода открытой враждебности, во время которого король, очевидно, понял, что никогда не сможет чувствовать себя в полной безопасности среди родственников и сторонников королевы, королевская чета воссоединилась. С этого момента Мелисенда начала играть ведущую роль в управлении королевством, и ее положение еще более укрепилось после смерти Фулька в 1143 году, когда она стала править совместно со своим юным сыном Бодуэном III.

Впоследствии эти события помогли переоформить сущность и степень королевской власти в Палестине. Бодуэн I и Бодуэн II часто правили как самодержцы, но в XII веке стало очевидно, что латинская знать могла ограничить абсолютную монархию. Со временем коронованные правители франкского Иерусалима все чаще прибегали к консультациям со своей знатью, и совет самых важных землевладельцев и духовных лиц королевства, известный как Haute Cour (Высокий двор), стал самым важным палестинским форумом, на котором принимались правовые, политические и военные ре шения[107].

Редчайшее и потрясающе красивое сокровище, дошедшее до нас из эпохи крестоносцев, – маленький молитвенник, вероятно изготовленный в Иерусалиме в 1130-х годах. Теперь он находится в Лондонской библиотеке. Его переплет из слоновой кости украшен тончайшей резьбой, а на страницах можно видеть ряд изумительных, глубоко эмоциональных миниатюр, иллюстрирующих жизнь Иисуса. Это произведение искусства великолепных мастеров Средневековья являлось личным проводником в христианскую жизнь и религиозные предписания. Там перечислены дни святых, приведены молитвы, в общем, такую книгу можно считать Псалтырем и, не боясь громких слов, назвать истинным шедевром средневекового искусства.

Выделяет эту реликвию далеких веков ее происхождение. Считается, что Псалтырь был создан по заказу короля Иерусалима Фулька в качестве подарка для его супруги Мелисенды. Возможно, с его помощью он хотел окончательно с ней примириться. А значит, эта вещь имеет реальную ощутимую связь с Утремером и миром Мелисенды. Возможность увидеть и даже прикоснуться к вещице, которой королева ежедневно пользовалась восемь столетий назад, не может не волновать.

Но Псалтырь Мелисенды может поведать нам больше. Само его существование вызывает яростные споры, которые затрагивают сердце истории крестоносного движения. Структура и украшение книги говорят о художественной культуре, в которой переплелись латинский и греческий стили, стиль восточных христиан и даже исламский. Объединившись, они создали новую уникальную форму – «искусство крестоносцев». По меньшей мере семь мастеровых, работавших в мастерской церкви Гроба Господня, участвовали в создании Псалтыря (включая обучившегося в Византии художника с греческим именем Василий, который подписал одну из иллюстраций). Образы, нанесенные на переплет из слоновой кости, в основном византийские по форме, но заключены в плотный геометрический орнамент, что предполагает исламское влияние. В других элементах манускрипта видно разное влияние: текст приписывают франку, многочисленные украшенные заглавные буквы, с которых начинаются страницы, являются западноевропейскими по замыслу, а подробный календарь, заключенный внутри, – английским[108].

Отражает ли этот Псалтырь более широкие истины относительно характера жизни во франкском Леванте? Было ли общество, в котором жили Мелисенда и ее современники, само по себе особым по характеру и качеству и чем, в сущности, был постоянно воюющий мир крестоносцев – замкнутой общиной, отличающейся религиозной и этнической нетерпимостью, или своеобразным плавильным котлом межкультурного обмена? Этот спор может дать ряд поучительных догадок относительно реалий жизни в эпоху Средневековья. Он же является самым ожесточенным из всех дебатов, ведущихся относительно движения крестоносцев. В течение последних двухсот лет историки высказывали диаметрально противоположные взгляды на взаимоотношения между франкскими христианами и коренным населением Ближнего Востока, причем одни подчеркивали силы интеграции, адаптации и аккультурации, а другие изображали крестоносцев тиранами с нетерпимым колониальным режимом.

Учитывая малочисленность дошедших до нас свидетельств, проливающих свет на социальную, культурную и экономическую жизнь Утремера, неудивительно, что созданный нами образ франкских государств больше отражает надежды и предрассудки нашего собственного мира, чем менталитет и нравы жителей Средневековья. Для тех, кто верит в неизбежность «столкновения цивилизаций» и глобальный конфликт между исламом и Западом, Крестовые походы и порожденные ими общества могут служить мрачным доказательством внутренней предрасположенности человека к дикости, нетерпимости и тираническому подавлению «других». В качестве альтернативы свидетельства транскультурного слияния и мирного сосуществования в Утремере могут использоваться, чтобы подкрепить идею convivencia (буквально «жизнь вместе»), предполагающую, что люди разных этнических и религиозных групп могут жить вместе в относительной гармонии[109].

Несмотря на все эти явные сложности, мир Утремера требует близкого и тщательного исследования, потому что он имеет очевидное влияние на фундаментальные проблемы истории крестоносного движения, ставя два насущных вопроса: были ли франкское завоевание и колонизация Ближнего Востока необычными, потому что велись в контексте священной войны, или, в сущности, совершенно обыкновенными? И изменило ли создание латинских государств на Востоке историю Западной Европы – ускорив межкультурные контакты и взаимопроникновение знаний, став благодатной почвой для более близкого знакомства и понимания между латинскими христианами и мусульманами?

Характер жизни в государствах крестоносцев обусловливали некоторые элементарные факты. Основание Утремера не принесло с собой повсеместного вытеснения коренного населения Леванта. Вместо этого франкские поселенцы управляли городами и государствами, население которых отражало историческую разнородность региона. Здесь жили мусульмане, евреи и восточные христиане. Причем христиане Востока тоже отличались необычайной разнородностью. Среди них были армяне, греки, несториане, копты, якобиты, а также «сирийские» христиане, принадлежавшие к греческой православной церкви, но говорившие по-арабски. Распределение разных народов по регионам варьировалось в больших пределах: в графстве Эдесса преобладали армяне, в княжестве Антиохия – греки, а больше всего мусульман было в Иерусалиме.

Латиняне правили этими людьми, как элита, находящаяся в численном меньшинстве. Лингвистические различия оставались определяющим и разделяющим фактором. Латиняне говорили на старофранцузском языке (с использованием латыни в официальных документах), и, если некоторые поселенцы учили арабский и другие восточные языки, большинство крестоносцев все же этого не делали. Многие франки жили в городских и/или береговых общинах, то есть в относительной изоляции от коренного сельского населения. В сельскохозяйственных поселениях внутри страны западные господа, как правило, жили в отдельных больших домах, по большей части не общаясь с подданными, однако практическая необходимость разделять скудные ресурсы – например, воду – иногда делала контакты более частыми. В общем, небольшие аграрные поселения обычно имели тенденцию к отчетливой идентичности вероисповедания, так что одна деревня могла быть мусульманской, другая греческой (то же самое характерно и для современного Ближнего Востока). Но в больших городах наблюдалось смешение культур.

Так что франки, очевидно, правили самыми разными «восточными» людьми, а в некоторых случаях и жили среди них. Интересен вопрос: латиняне стояли в стороне или интегрировались в эту исключительно многообразную окружающую среду? Если верить капеллану короля Бодуэна I Фульхерию Шартрскому, писавшему свои труды в 1120-х годах, аккультурация франков шла довольно быстро.

«Взвесь, молю тебя, и подумай, как в наше время Господь преображает Запад в Восток. Ведь все мы, бывшие жителями Запада, теперь стали обитателями Востока. Тот, кто был римлянином или франком, на этой земле стал галилеянином или палестинцем. Тот, кто жил в Реймсе или Шартре, теперь живет в Тире или Антиохии. Мы все уже позабыли места, где родились».

Общеизвестно, что Фульхерий писал эквивалент призывного манифеста, стараясь заманить новых латинян на Восток. Но даже принимая во внимание эту поправку, его слова свидетельствуют об открытости для идеи ассимиляции. Далее Фульхерий описал еще один способ межкультурных контактов – смешанные браки. Союзы между франками и восточными христианами – греками и армянами – были, в общем, обычным делом и иногда служили для укрепления политических союзов. Королева Мелисенда Иерусалимская сама была плодом такого брака. Франкские мужчины также могли жениться на мусульманках, принявших христианство. Но браки между латинянами и мусульманами все же были редкими. На совете в Наблусе в 1120 году, вскоре после кризиса, вызванного Кровавым полем, франкская иерархия создала ряд законов, недвусмысленно запрещавших близкие отношения между представителями разных вер. Наказания за секс между христианами и мусульманами были суровыми: мужчину кастрировали, женщине отрезали нос. Это были первые примеры такого запрета в латинском мире. Аналогичный пакет законов запрещал мусульманам носить одежды «во франкских традициях». Суть этих законов представляется спорной прежде всего потому, что любой закон можно трактовать в позитивном и негативном свете. Отражают ли законы, принятые в Наблусе, мир интенсивной сегрегации, где подобные акты невообразимы, или эти законы разработаны для ограничения того, что стало обычной практикой? Нет никаких свидетельств того, что подобные эдикты приводились в действие, судя по всему, они не были перенесены и в законодательные кодексы Утремера XIII века.

Когда впервые были захвачены такие города, как Антиохия и Иерусалим, и было принято решение осесть на Ближнем Востоке, латинянам пришлось создавать средства для управления своими новыми владениями, установив административные рамки. По большей части их подход заключался в импортировании основных практик с Запада, одновременно принимая и адаптируя некоторые левантийские модели. Этот процесс, вероятно, стимулировался практической необходимостью быстро построить функциональную систему, а вовсе не сильным желанием охватить новые формы управления. Региональные соображения также повлияли на решения. В княжестве Антиохия, имеющем историю греческого правления, главным официальным лицом города был dux (герцог), этот институт скопирован с византийского образца. В Иерусалимском королевстве аналогичную роль выполнял виконт.

Восточные христиане, конечно, играли некоторую роль в местном и даже региональном правительстве, мусульмане тоже. В большинстве мусульманских деревень существовал ra’is (раис) – выполнявший функции вождя, – так же как и при турках и Фатимидах. Известно, что в 1181 году мусульманское население Тира тоже имело своего раиса, которого звали Сади. До нас дошел документ и о том, что в 1188 году в занятом латинянами сирийском порту Джабал был мусульманский судья qadi. Но в целом степень их участия установить невозможно[110].

Вероятно, самый интересный источник наших знаний о характере жизни в Утремере – «Книга назидания» Усамы ибн Мункыза – собрание рассказов и анекдотов, составленное сирийским арабским аристократом, с интересом следившим за развитием войны за Святую землю в XII веке. Текст Усамы снабжен комментариями и подробностями об общении с франками и жизни в государствах крестоносцев. Его особенно интересовало все странное и необычное, поэтому к его материалам следует относиться с осторожностью, тем не менее его труд – бесценный источник информации. О приобретших восточный характер латинянах он писал: «Есть франки, которые вполне акклиматизировались и часто бывают в компании мусульман. Эти франки лучше, чем те, что недавно прибыли из дома, но они все же являются нетипичным исключением». Всю свою жизнь Усама встречался с франками, которые стали есть левантийскую пищу, и с другими, часто посещавшими hammam (бани), которые были открыты и для мусульман, и для христиан.