– Нет-нет, у тебя очень живо получается! Во всяком случае, мне нравится. И держу пари, что ты поэт!

– Это всё в прошлом.

– Так не бывает. Если поэт, то это на всю жизнь.

– Та моя жизнь давно кончилась.

– Ладно, оставим эту тему, хотя я с тобой и не согласна. Объясни мне, что мешает Марко послать этого Николо к черту? Он боится остаться в одиночестве? Ведь нет?

– Конечно. Одиночество – его любимое состояние с тех пор, как умер отец. Хорошо ли ты себе представляешь плавание на боевой галере в те времена?

– Боюсь, что очень приблизительно.

– Вообрази себе длинную узкую ладью, метров сорок длиной и пять-шесть шириной. Вдоль бортов банки для гребцов, ворочающих тяжеленные весла, по три человека на каждое. На Средиземноморье их называли пренебрежительно chiurma, или zurma в венецианском варианте. Я думаю, что это слово заимствовано у арабов, у которых sh’warma означает тонкие ломти мяса, жарящиеся на вертеле.

– Звучит цинично.

– Что поделать, в те времена гребцами были рабы, а их не считали за людей. Так вот, между банками остается неширокий проход – метра полтора от силы. В трюме припасы и оружие, так что для команды места остается совсем чуть-чуть – небольшой кубрик на корме. При этом отдельная каюта есть только у комита…

– Это капитан, да?

– Именно. Позже так стали называть начальника гребцов. Кстати, французское comte – граф, тоже происходит от этого слова. Короче говоря, жизненное пространство крайне ограничено, и по нему целыми днями болтается два десятка изнывающих от скуки молодцов, поскольку делом заняты только моряки, а viri navi pugnantes[50] возможность размяться выдается редко. Это я говорю затем, чтобы ты поняла, что способов уединиться там ни у кого не было. Кроме Марко с его книгами.

– Но на суше-то он мог отделаться от Николо?

– Мог, но не хотел. Причина в том, что Марко составил для него гороскоп – да, он был весьма сведущ в астрологии, – согласно которому выходило, что Николо не вернется из похода, погибнув от руки единоверца, а еще, что он попадет в историю. Первую часть предсказания Марко утаил, к чему зря расстраивать молодого человека, не обремененного ни семьей, ни какими-либо обязательствами? А то, что про него напишут в книге, конечно, сказал. По картам же он прочел, что погибнуть Николо суждено из-за блудницы. Вот Марко, без особой, впрочем, надежды перебороть фатум, и пытается по мере сил охранять своего распутного дружка и затем (и только затем!) сопровождает его во всех загулах, считая это своим христианским долгом. Николо к гаданию отнесся внешне скептически, однако, как видно, мысль о том, чтобы стать книжным персонажем, крепко засела у него в голове.

– Как трогательно! А что говорит Марко его собственный гороскоп?

– А собственный гороскоп Марко составить никак не может, потому что не ведает ни часа, ни дня, ни даже года своего рождения. Тут надо сказать, что у него к сарацинам имеется личный счет. В году от Рождества Христова тысяча сто девяносто первом на захваченном венецианцами недалеко от Акры египетском судне врач-путешественник Антонио Чеко… Почему ты смеешься?

– Нет, ничего… Продолжай, пожалуйста!

– …заметил среди смуглых и черноголовых невольников мальчонку лет шести-семи, с золотыми волосами и фиалковыми глазами. И хотя ребенок был обрезан и говорил только по-арабски, Антонио ни на миг не усомнился в его христианском происхождении, поэтому усыновил и окрестил, дав имя Марко. А как еще назвать венецианцу найденыша, если не в честь святого патрона Республики? Данное же им впоследствии сыну прозвище Barabasso – златоцвет, или огонь-трава, по-нашему – он объяснял тем, что тот был худой, долговязый и желтоголовый, как это целебное растение, распространенное повсеместно в странах Середины Земли, по которым лекарь Чеко бродил в поисках медицинских знаний, поскольку ими мусульмане в ту пору были несказанно богаче европейцев. К этим сокровищам он стал приобщать сызмальства и Марко, оказавшегося на редкость смышленым парнишкой. Приблизительно к восемнадцати годам Барабассо вызубрил труды Гиппократа, Диоскорида, Галена и Павла Эгинского, которых читал по-гречески, изучил все работы Альбукасиса, Гебера, Альхазена, Разеса и Авиценны – по-арабски и на латыни. Сверх того, он основательно проштудировал по-арабски все доступные рукописи древних индийских врачей Чараки и Сурушты и досконально знал анатомию Бхатта…

– О боже мой! Из всех этих имен я слышала только два или три!

– Представь себе, что европейские врачи тогда знали немногим больше тебя. И только благодаря Востоку мудрость древних пришла на Запад. Венецианцы в силу своих занятий находились как раз на границе между Востоком и Западом, и поэтому достижения восточной цивилизации были для них доступнее, а сами они оказались восприимчивее прочих европейцев. Но я отвлекся. На чем я остановился?

– На том, что Марко к восемнадцати стал ходячей библиотекой. Бедный мальчик!

– Ну, в остальном-то он был вполне нормальным юношей… Когда отец почувствовал, что стареет, и осел в родном городе, он решил, что Марко должен получить лицензию врача, и послал его в знаменитую медицинскую школу в Салерно. Но проучиться там Марко удалось лишь полгода, потому что Антонио серьезно заболел. Пока его письмо дошло до сына, пока тот добрался до Венеции… В общем, Марко застал отца при последнем вздохе, в невнятном полубреду, из которого сумел понять только то, что он должен зачем-то отправляться в Святую Землю. Марко перерыл все бумаги Антонио, в надежде найти хоть малейший намек на смысл его наказа, но тщетно – и это было тем более странно, что отец всегда аккуратно записывал все сколько-нибудь важные мысли и события.

– А почему Марко решил, что это не просто навязчивый бред умирающего?

– Решил – и все. Этого было вполне достаточно, чтобы отправиться в поход. Бедный Марко не предполагал, что его соотечественники направят корабли совсем в другую сторону. И вот долгие месяцы он мучается неизвестностью и невозможностью выполнить волю отца и подолгу украдкой разглядывает загадочный медальон…

– Что за медальон?

– А я не сказал? Как же так? В любой мало-мальски занимательной истории непременно должен фигурировать загадочный медальон. В нашем случае это небольшая прямоугольная бляха темного серебра с четырьмя квадратными камешками разных цветов и двумя выдавленными значками посреди, похожими на древнегреческие «дзету» и «каппу». А на обратной стороне значков было пять: первый – вроде перевернутой буквы «Е», третий слева – такой же, как второй на лицевой, то есть, как бы «каппа», четвертый напоминал перевернутую «ро», а второй и пятый – одинаковые и вовсе ни на что не похожие.

– Я плохо воспринимаю такие детали на слух. Мне надо увидеть. Так откуда у него этот медальон?

– Медальон вложил ему в руку Антонио. Это было его последнее осмысленное действие.

– А что означают эти таинственные закорючки? Знаешь, история и впрямь чрезвычайно увлекательная, но с какой целью ты мне ее рассказываешь?

– Неужели ты из тех, кто заглядывает на последнюю страницу, чтобы узнать, чем кончится роман? Ты так удивилась, услышав мою фамилию – кстати, почему? – что я решил посвятить тебя в семейную легенду.

– Почему я удивилась, расскажу тебе, когда ты окончишь повествование. Мне тоже охота подержать тебя в напряжении.

– Ладно, тогда я, пожалуй, пропущу пару месяцев пути и даже взятие Константинополя – не думаю, что батальные сцены придутся тебе по душе. Скажу лишь, что за все это время Марко не обагрил рук чужой кровью, а Николо, напротив, весьма отличился, поскольку был в передовом отряде, водрузившем знамя Сан-Марко на первую захваченную башню города и устроившем в нем первый пожар, а также участвовал в грабеже сарацинского караван-сарая и других не менее славных делах, например, в повторном взятии Нового Рима спустя восемь месяцев, которые я тоже пролистну как несущественные для нашего сюжета. Итак, двенадцатого апреля 1204 года началось великое разграбление Константинополя.

– Надо же, это мой день рождения!

– О, мне будет легко запомнить! Так вот, в этот дважды знаменательный день Марко, увлекаемый Николо, попадает в самое пекло как в прямом, так и в переносном смысле этого слова…

Началось все с того, что за два дня до начала осады из лагеря на правом берегу Кераса вытурили всех шлюх. По сему печальному поводу Николо пребывал в мрачнейшем расположении духа. Попытался было сунуться в Эстанор, но обыкновенно кипучий еврейский квартал словно вымер от чумного поветрия, лишь изредка от двери к двери перебегали трусцой пугливые отцы семейств, прижимая почтенные бороды к животам. И теперь сержант Майрано ходил с уксусным выражением на лице, срывая злость на подчиненных, занимавшихся подготовкой кораблей к штурму крепостных стен, и, похоже, не было во всем войске человека, более него жаждущего через эти стены перебраться. Так ходил он взад и вперед, поглядывая на набычившийся и ощетинившийся свеженадстроенными укреплениями город, точно приноравливался, как половчее одолеть этого гигантского зверя. Не случайно на второй день штурма он перепрыгнул с реи «Пилигрима» сразу следом за храбрым Альберти – упокой Господь его душу! – и какими-то тремя франкскими ноблями на верхний ярус сторожевой башни и умудрился привязать к ней брошенный с мачты конец, положив таким образом аллегорическое начало неслыханному унижению величайшей из земных империй маленькою морскою республикой.

Канат же с мачты бросал ему Марко. Впервые за все время похода военные действия казались ему оправданными. Узнав о вероломстве и злокозненности греков, и в особенности их вечно смурного предводителя, подло умертвившего юного василевса и узурпировавшего пурпурные сапожки, он испытал доселе неведомый гнев и желание восстановить справедливость. К отмщению взывали и сложившие накануне головы товарищи, сделавшись, как это зачастую бывает с покойниками, гораздо привлекательнее в воспоминаниях тех, кто остался в живых.

Впрочем, по странной случайности за три часа битвы он так и не обагрил кровью меч, не скрестил его с чужим, то ли из-за привычки быть в бою на подхвате, то ли из-за своей нерешительности. Он все время мешкал, и кто-то из соратников успевал вклиниться меж ним и противником. Да и противник, надломленный неожиданной изменой Фортуны, отбивался вяло и скоро показал спину. А пырнуть человека в спину Марко ни за что бы не смог себя заставить. Тем не менее пьянящее воодушевление всецело охватило его, и в пылу погони за неприятелем он сам не заметил, как вместе с горсткой своих попал в переплет узких извилистых улочек. Глухие высокие стены столь враждебно нависали над зарвавшимися преследователями, что те скоро утратили азарт и остановились, испуганно озираясь. Где-то вдалеке – понять, где именно, в этом каменном ливере было решительно невозможно – трубы сыграли отбой атаки и общий сбор.

Николо стащил с головы шишак[51] и, растерев собственный пот и чужую кровь по распаренному лицу краешком плаща, обвел запыхавшихся товарищей по оружию оценивающим взглядом.

– Не робей, братва! – нарочито бодро завел он речь на правах старшего по званию. – Гречики от нас улепетывают без оглядки, как жид от свиного духа. Так что прорвемся!

– Знать бы только, куда рваться-то? – пробормотал коренастый Ризардо, с опаской поглядывая на стены, словно ожидал от них какой-нибудь каверзы.

– Вот если бы на домах писали названия улиц! – подал голос Марко. – Тогда с хорошей картой можно было бы легко найти дорогу!

Остальные посмотрели на него, как на умалишенного.

– Ты совсем спятил со своими книжками, бауко[52]! – ухмыльнулся Николо. – Скажи еще, что всех надо научить читать! Эй, цыц там, вояки! – бросил он загоготавшей ватаге. – Мы тут не на своей палубе! Есть идеи получше?

– Ветер с утра б-был северный… – неуверенно начал долговязый заика Бенинтенди.

– Бэ-бэ… Ты захватил с собой парус? Нет? Тогда слушайте меня все! – оборвал его Николо. – Спрашивается, за каким хреном нам возвращаться в лагерь? Нет, правда, ребята? Чтобы завтра пускать слюни, глядя на то, как бароньё делит с нашим начальством пирог? Так, может, лучше порезвимся сейчас и возьмем свое? Имеем полное право!

– Дело рисковое, – неуверенно сказал дюжий Рамбальдо, поигрывая топором, – однако стоящее. Пожалуй, я за!

После недолгого препирательства решили проголосовать. В итоге Ризардо и малыш Бучелло высказались против, Бенинтенди колебался.

– Ну, что скажешь, дружище? – на сей раз льстиво обратился Николо к Марко. – Дело за тобой! Разделяться нам нельзя. Ты подумай хорошенько, у этих грамотеев, небось, в каждом доме столько книг, сколько ты за всю жизнь не видал!

Бог знает почему, Марко, намеревавшийся с самого начала высказаться категорически против, кивнул утвердительно. Впоследствии он часто задумывался о причинах своего поступка, но так и не смог объяснить его ничем, кроме вмешательства самого Провидения.

Он даже удивиться не успел, как оказался в арьергарде мародерского отряда. Через несколько минут кружения по пустынным закоулкам Майрано, который бежал впереди всех, раздувая ноздри, как гончая, внезапно остановился перед мраморными ступенями, ведущими к небольшому изящному портику с массивной железной дверью, украшенной медными накладками и монастырскими гвоздями.

– Стой! – скомандовал он. – Я чувствую запах женщины. И дом, по всему видно, богатый. Отсюда и начнем!

– Дверь слишком крепкая, – со знанием дела сказал Рамбальдо. – Топором такую не возьмешь, а тарана у нас нет.

– А ты головой своей попробуй, дубина! – беззлобно отозвался Николо, внимательно разглядывая забранные решетками арчатые окна. – Только ведро с нее сними, чтобы тихо было… Но лучше, – заявил он после недолгой паузы, – подсади-ка Бучелло на стену!

Сказано – сделано. Маленький жилистый Бучелло хорьком взлетел на плечи Рамбальдо и, изучив обстановку, отрапортовал:

– Все чисто. Пойду открою ворота, – и с теми словами скрылся за стеной.

Марко, все это время пребывавшему в некоем оцепенении от осознания ужасного факта собственного участия в обыкновенном разбое, показалось, что прошло не меньше часа, прежде чем из-за двери донеслось негромкое звяканье и одна створка приоткрылась со звуком, напоминающим старческое кряхтенье. В просвете показался Бучелло и махнул рукой, подзывая товарищей:

– Шевелитесь! Кажется, меня заме…хак! – Тут раздался звонкий щелчок, и Бучелло изумленно выкатил глаза и высунул острый черный язык. Рухнув ничком, бедолага съехал по ступенькам и уткнулся головой в ноги Марко. Тот нагнулся и увидел глубоко засевший в затылке Бучелло – ровнехонько под обрезом шлема – арбалетный болт.

– Ах вы, педерастовы дети! – взревел Рамбальдо и ринулся во двор, потрясая топором.

Следом за ним, заслоняясь таржами[53], рванулись Бенинтенди и Ризардо, и тотчас воздух наполнился лязганьем, воплями и запахом крови. Николо же, не спеша, осторожно заглянул в дверь, поморщился и бросил Марко, стоявшему на коленях возле трупа:

– Чего копошишься, как Иов на гноище? Затащи его внутрь и закрой ворота! Я вхожу, – и, слегка помедлив, скрылся из виду.

Когда Марко заволок тело наверх, звуки битвы уже смолкли. Отрешенно он ступил во двор, и его взору открылась печальная, хотя и привычная картина. У входа на красиво вымощенной дорожке валялся с арбалетной стрелой во лбу Рамбальдо. Чуть поодаль сидел, прислонясь к колодцу, какой-то грек с рассеченной надвое головой. Далее лежали вповалку Бенинтенди и Ризардо, первый – с рубленой раной на груди, второй – со стрелой под лопаткой. Марко наклонился и проверил пульс у обоих – увы, они были мертвы, как камень, на котором лежали. Закрыв им глаза и прошептав коротенькую молитву, Марко двинулся к дому. На пороге он увидал раскинувшегося в луже крови человека. Вопреки ожиданиям, то был не Николо, а греческий воин, судя по раззолоченному нагруднику и дорогой кольчуге, весьма высокого звания. Лицо его было красиво и моложаво, однако темно-русые ухоженные волосы обильно серебрились на висках. Сильная рука продолжала сжимать окровавленный меч – видимо, это от него пал Бенинтенди. «Что ж, он всего лишь защищал свой дом. Но где же Николо? И кто стрелял из арбалета?» – подумал Марко. В этот миг ромей открыл глаза и что-то прошептал. Марко приблизил ухо к его губам, но не смог разобрать ни слова, кроме: «Спаси». Затем раненый закрыл глаза, глубоко вздохнул, словно собирался уйти под воду, и умер. Перекрестив ему лоб, пробормотав requisсat in pace[54] и добавив на всякий случай кирие элейсон[55], Марко шагнул в дом и поразился его роскоши. Но разглядывать прекрасные мозаики, яркие фрески и кедровые плафоны было недосуг. Миновав вестибюль и просторный двусветный триклиний с небольшим бассейном посредине, он после секундного замешательства направился на второй этаж – ведь стрелы-то летели сверху вниз. Марко взбежал по лестнице и прислушался. Ему почудилась какая-то негромкая возня справа, и он повернул туда, стараясь ступать как можно тише и не бряцать доспехом. Зрелище, представшее его глазам, когда он вошел, раздвинув тяжелые парчовые занавеси в небольшую светлую горницу, заставило остолбенеть.

В помещении было перевернуто вверх дном все, кроме огромной кровати, на краю которой лежала навзничь рыжеволосая девушка в разодранной надвое тонкой зеленой тунике. Запястья девицы были туго привязаны к затылку ее собственными косами, ноги в изысканных античных сандалиях закинуты чуть ли не к голове, а между ногами тяжело пыхтел и раскачивался Николо. По полу были раскиданы вперемешку кольчужная рубаха, лазурная шелковая стола с золотой каймой, перевязь с мечом, жемчужины с разорванного ожерелья, а наброшенный на треногу светильника красный плащ с белым крестом колыхался от сквозняка, словно бы осеняя и благословляя творимое здесь злодеяние.

Девушка, чье лицо было повернуто к Марко, лежала с закрытыми глазами, скорбно сведя брови и закусив верхнюю губу – нижняя была разбита до крови, – и не произносила ни звука, лишь изредка негромко вскрикивая от особенно мощного толчка. Зачарованно глядя на то, как добрый пье[56] налитой плоти яростно таранит ее тайные врата, Марко ощутил неописуемое возбуждение. Но внезапно он поймал на себе пронзительный темный взгляд сухих глаз насилуемой и содрогнулся от нестерпимого отвращения к себе самому – сообщнику ужасного надругательства. Что было силы он ударил себя кулаком в пах и перегнулся пополам от боли.

Услыхав сдавленный стон Марко, Николо обернулся. Правая щека его была расцарапана, а глаз заплыл.

– Ты цел? – поинтересовался он, не прекращая своего занятия. – Хорошо. Поможешь мне заети эту гадину насмерть. Убить ее, суку, мало. Жаль, ребята не сподобились. Ну, ничего, мы ей за них отомстим.

– Что ты творишь, Николо? Ты же третьего дня вместе со всеми на Библии клялся не чинить насилия над женщиной! – вскричал Марко.

– Это не женщина! Это сколопендра в женском обличье! – Николо даже приостановился на миг от возмущенья. – Ты что, не понял, что эта шлюха застрелила Бучелло, Рамбальдо и Бенинтенди? – Он с удвоенной энергией возобновил движения, приговаривая: – Ничего, ничего, парни, сперва я уделаю ее спереду, потом хорошенько вставлю в зад, и так, пока не надоест, а после засуну ей во все дыры ее же стрелы.

– Она защищалась от разбойников, как могла! Прекрати немедленно или!.. – Марко шагнул к Николо и сжал кулаки.

– Или что? – насмешливо спросил Николо. – Больно ударишь меня кулачком? Не дури, приятель! Лучше не рыпайся и жди своей очереди, понял? – И отвернулся.

Все это время девушка неотрывно смотрела на Марко. Он вдохнул и бросился на Николо с такой силой, что отшвырнул его к стене. Тот вскочил на ноги, глаза его побелели от бешенства, на губах выступила пена. В сочетании с вздыбленным фаллосом, которому позавидовал бы сам Приап, это выглядело настолько нелепо, что Марко невольно улыбнулся.

– Смеешься, гаденыш? Сейчас заплачешь! Я тебя распотрошу к чертям собачьим! – рявкнул Николо так свирепо, что ладонь Марко сама собой легла на рукоять меча.

Заметив это движение, Николо, не спуская глаз с вероломного приятеля, стал шарить рукой по бедру в поисках эфеса, но рука вместо того схватилась за другое, и единственное, оружие, что было при нем.

– Ты меня этим собрался потрошить? – громко засмеялся Марко. – Длина порядочная, но осмелюсь все же порекомендовать тебе что-нибудь потверже и поострее. – И он, подцепив носком сапога портупею Николо, кинул ее ему под ноги.

– Зря ты это сделал, щенок, зря. – Заправив хозяйство в штаны и вооружившись, Николо повеселел. – У тебя был шанс, но ты его упустил. В память о нашей прежней дружбе я убью тебя быстро! – пообещал он и встал в позицию.

По этой позиции Марко понял, что Николо не шутит, поскольку именно так он обычно наносил свой излюбленный удар, который мог выдержать только очень сильный и высокий человек. Когда Николо пытался научить Марко фехтованию, тому никак не удавалось толком парировать этот прием, отчего все левое плечо у него было в огромных синяках. Но теперь в руке бывшего друга был не деревянный меч, а в глазах нечеловеческая злоба.

Марко тяжко вздохнул и принял стойку. Меч его по-прежнему оставался в ножнах, а ладонь на рукояти.

– Не думай меня разжалобить! – презрительно процедил Николо. – Вытаскивай свою смешную сабельку и защищайся, если хочешь умереть как мужчина, а не как собака!

– Нападай! – тихо ответил Марко.

– Как знаешь, – пожал плечами Николо. – Тогда получай!

Он с невероятной силой разрубил пополам… воздух в том месте, где только что стоял Марко, и с изумлением уставился на свой живот, пересеченный горизонтальной красной линией. Потом оторопело перевел взгляд на Марко, застывшего у него за спиной на коленях, с клинком в расслабленных руках.

– Откуда, черт?.. – прохрипел он, уронив меч и тщетно пытаясь удержать расседающееся чрево.

– Из книг. В книгах, Николо, – грустно ответил Марко, поднимаясь с колен, – не всегда пишут вранье. Оттуда можно почерпнуть много полезных сведений. Мне жаль, что все так закончилось.

Впрочем, последние слова были обращены уже к трупу.

Марко вытер лезвие о плащ с крестом, потерявший хозяина, одним точным движением вогнал его в ножны и лишь затем повернулся к безмолвной свидетельнице разыгравшейся драмы. Та лежала на прежнем месте с раскинутыми врозь ногами, не бесстыдно, но бессильно, не спуская с Марко глаз. Марко ненароком скользнул взглядом по ее распахнутым чреслам, задохнулся и опустил глаза.

– Хочешь занять место его? – неожиданно спросила девушка на латыни, слегка пришепетывая, подобно всем грекам.

Не поднимая головы, Марко отрицательно помотал ею.

– Ежели так, то руки прошу развязать мне, ибо вовсе не чую уже их, – латынь гречанки сильно отдавала Вергилием.

– Ах, прости меня, я болван! – вскричал Марко, бросаясь на колени у изголовья пленницы, и добавил, как бы оправдываясь: – Но я хорошо знаю греческий!

– Это, конечно, в корне меняет дело! – ехидно ответила на родном языке девица, страдальчески морщась от его попыток распутать хитрый узел у нее на затылке.

– Увы! – через пару минут бесплодных усилий отчаянно констатировал Марко. – Это невозможно расплести. Подлец Николо продел пряди в браслеты!..

– Тогда возьми нож и отрежь! – спокойно, будто речь шла не о ее роскошных волосах, а о ветке дерева, заслоняющей вид из окна, приказала девушка и добавила, поощряя Марко: – Я давно мечтала это сделать, но не было случая.

Горестно вздохнув, юноша вытащил кинжал и стал осторожно пилить тугие косы. Высвободив руки, девушка со стоном перекатилась на живот.

– Позволь мне размять твои плечи, дабы восстановить в них ток лимфы! – сказал Марко и, не дожидаясь разрешения, принялся за дело мягкими уверенными движениями, притом, что от каждого прикосновения к пациентке у него внутри все обмирало.

– А ты ловкий малый! Как тебя зовут? – спросила та уже без прежней колкости.

– Марко, к твоим услугам, – вежливо представился он. – Могу я узнать твое имя?

– Ты это заслужил. Меня зовут Тара.

– Тара? Но это не греческое имя!

– А кто тебе сказал, что я гречанка? Ты разве не заметил, как смугло мое тело, когда пялился, пока твой приятель насаживал меня на вертел? Тебя ведь это возбудило, верно? – Тара живо перевернулась на спину и уставилась своими глазами цвета яшмы в глаза Марко, который тотчас отвел их, чтобы не смотреть на ее вновь раскрывшиеся прелести. – Не стесняйся в том признаться! Все мужчины этого грешного города были готовы отдать любые деньги за такое зрелище. Но я позволяла смотреть лишь избранным, не говоря уже про обладание мною. Так что тебе повезло. Ты получил свое почти бесплатно, жизнь этого ублюдка стоила недорого.

– Господи Иисусе! – прошептал Марко, схватившись за голову. – Так ты!.. – Он не договорил, потрясенный до глубины души неожиданным пониманием того, что только что привел в исполнение приговор им самим предсказанной судьбы Николо.

Но Тара поняла его превратно и холодно произнесла, сузив глаза:

– Что, Андромеда на поверку оказалась шлюхой?

Грубое, базарное слово, вырвавшееся из уст нежной девы, болезненно хлестнуло Марко, но вывело его тем самым из оцепенения. Тара же продолжала, саркастически усмехаясь:

– И свою христианскую душу ты загубил напрасно, и дружка зря прикончил? Пусть бы себе тешился, раз я нечестная девушка, да? Только будь я честна, этот вонючий сатир меня в клочья бы изорвал своим пестом! Да по его глазам видно было, что он только того и желал!..

– Ты не поняла меня, Тара! – перебил ее филиппику Марко. – Я вовсе не скорблю о содеянном! Просто я до сего дня никогда не был рукой Судьбы. Но я поражен услышанным – как такая прекрасная девушка могла предаваться блуду за мзду, да еще и со многими похотливцами одновременно?

– Им не вино давала я, а отстой! – ответила Тара.

– Я знаю, то слова гетеры Фрины[57]. Но она-то была язычница!

– А ты на удивление образованный варвар! Но с чего ты решил, что я христианка? Да и любила я по-настоящему только Луку. Это был удивительный мужчина, ученый и воин. Твой подлый дружок поразил его в спину.

– Перестань! Николо никогда не был моим другом. И я сожалею о твоем возлюбленном. Но ты сказала, что не христианка. Тогда кто? Иудейка? Мусульманка?

Тара отрицательно качнула остриженной головой:

– Расскажу потом, если удастся унести отсюда ноги до того, как заявятся твои доблестные соратники. – Она с трудом поднялась с кровати и охнула.

– Что, так больно? – участливо поинтересовался Марко, подавая ей руку.

– Сядь на кол и узнаешь, как именно! – огрызнулась Тара. – Без помощи мне не обойтись, так что тебе придется идти со мной.

– Да мне и некуда больше идти, наверное, – задумчиво проговорил Марко.

– Вот и ладно. Вон в той нише есть мужская одежда. Выбери франкскую и принеси. Пожалуйста!

Облачившись в мужское платье и даже перепоясавшись мечом, Тара стала похожа на хорошенького оруженосца, вроде тех, которых любили держать при себе иные воинственные епископы.

– Плащ придется позаимствовать у твоего… – Тара запнулась. – Твоего бывшего союзника. В этом доме есть потайной ход. Подождем, пока франки заполонят город, а ждать, я боюсь, придется недолго, выйдем и смешаемся с толпой. Так будет проще добраться туда, куда нам надо.

– Нам? – переспросил Марко.

– А ты до сих пор полагаешь, что оказался здесь случайно? – Тара приподняла бровь. – Пойдем-ка вниз. Там есть еда и вино. Дай мне руку. Занятно, ты пахнешь совсем не как латинянин. Но и не как ромей.

– А как?

– Как ангел. Но грязный. Которому не помешает помыться. Да и мне тоже, после всего этого… Слуги разбежались, поэтому разжигать огонь и носить воду придется тебе. А пока что расскажи, где ты научился индийской защите?

– Уфф… На сегодня хватит, пожалуй.

– То есть, как это? Я протестую! На самом интересном!

– Продолжение завтра!

– Завтра, завтра, не сегодня – так лентяи говорят!

– Нет, я решительно более не в состоянии лежать в постели с восхитительной женщиной, рассказывать сказки и одновременно сдерживать свое звериное начало! Это какая-то «Тысяча и одна ночь» наоборот получается. Я прекращаю дозволенные речи!

– Так вот почему ты наговорил непристойностей! А я-то наивно полагала, что это необходимая часть повествования!

– Конечно, необходимая. К тому же, как отметил один мой знакомый писатель, кстати, русский, немножко эротики в серьезном тексте никогда не помешает. Это бодрит уснувшего было читателя.

– Неправда, я не спала, а просто закрыла глаза! И все время, кстати, чувствовала это твое… звериное. Скажи, только честно, а ты бы возбудился, если бы увидел меня, ну… как эту Тару?

– Разумеется, ведь это естественная реакция подкорки головного мозга. Мы, мужчины, в этом смысле весьма примитивно устроены. Другое дело, что приходится сдерживать свои порывы, ведь тем люди и отличаются от животных, что имеют возможность противостоять своим первобытным инстинктам. Жалко, что мало кто этой возможностью пользуется…

– Знаешь, в твоем рассказе меня многое удивило. Я не предполагала, например, что в Константинополе, где находилась тысяча церквей и все ходили замотанные в материю с головы до пят, бытовали такие разнузданные нравы. То, что ты описал, скорее, похоже на Древний Рим в эпоху упадка.

– Знать предавалась разврату во все времена. А чем сильнее религиозные ограничения, тем больше соблазна их нарушить.

– Ну, допустим. Но эта… куртизанка! Сперва убила троих, потеряла любимого человека, была изнасилована, а после как ни в чем не бывало чуть ли не заигрывает с Марко! Таких женщин не бывает! Даже в России.

– Видишь ли, эта Тара существовала на самом деле и была необыкновенной женщиной. И моей пра – восемь раз – прабабушкой. Но об этом ты узнаешь завтра.

– Ты же говорил, что это семейная легенда! А теперь выходит, что это быль?