Девочка, живущая в общежитии, и девочка, которой она была дома, — это уже две разные женщины. Хотя она ещё не сбросила старую кожу и по-прежнему находится в зажиме, и по-прежнему никому не даёт и в рот не берет: в смысле выпивку; но постепенно, день за днём она начинает убеждаться, что, наверное, она несколько не права. Ей становится все понятней, что запреты на секс, курение и выпивку были в её жизни лишь потому, что рядом всегда находились любящие родители, которые по какой-то необъяснимой причине были противниками всего этого наслаждения. Но предки росли в доисторические советские времена, когда было не модно пить, курить и давать до свадьбы. Сейчас же все поменялось десять раз. И на самом деле, парни вокруг умные. Они не дадут ей залететь, не причинят боли, а если и предложат наркотики, так только те, что употребляют сами. А они же не дураки, чтобы употреблять всякую дрянь и приближать свой конец. Они же понимают в этом. Массовый гипноз работает. И когда девочке протягивают в компании сигарету, она курит со всеми. Если все колются героином, то и она попробует. Она свято верит, что люди вокруг нормальные.

А теперь помножьте сию дивную ситуацию на то, что здесь были девочки из застойной эры. Я уже в предыдущих главах упоминал, что это такое, если кто забыл или не знает. Но, говоря про общежитие, данную тему можно подчеркнуть особо ещё раз. Здесь дети, воспитанные в полном отсутствии элементарных знаний о половой жизни, оставались ещё и без присмотра элементарных родаков, что как нельзя лучше усугубляло ситуацию. Ведь незнание многих доходило просто до маразма. В школе друг другу все рассказывали, что детей рожают из пупка. При этом показывали снимки беременных баб и пускались в объяснения, что «пупок развязывается, и оттуда вылезает эмбриончик». Нередко случалось, что какая-нибудь из целок, чтобы приобрести авторитет среди подружек, начинала корчить из себя прожжённую блядь и учить их уму-разуму: например, что при занятиях сексом кончать можно, куда угодно, но главное — не целоваться. От этого появляются дети.

Неудивительно, что вчерашние школьницы в общежитии просто потерялись и окончательно запутались в вопросах морали и норм поведения. «Что можно? Что нельзя? Господи, ответь, как себя вести и что говорить этим мальчикам, а-ууу!»

Девушки часто перегибали палку. В смысле, можно было в коридоре общежития остановить какую-нибудь вопросом: «А скажи-кася, красотка, целка ты ещё, аль нет?» Она, чтобы не выглядеть «лохушкой», могла заявить: «Малец, не нужно меня глазами трахать, а носом кончать. И, вообще, я была женщиной уже тогда, когда ты ещё болтался в мутной капле на конце своего отца!» То же самое могли ляпнуть следующие две, три, четыре невинности, встретившиеся тебе на пути в туалет. Ведь у девушек лучшая защита — это нападение. И никто ни за что не признался бы в своей девственности. А ну как её сочтут невостребованной и никому не интересной?!

Вспоминается анекдот:

Приблизительно такой ответ следовал бы на вопрос о девственности от студентки института имени культуры. Там на краткий вопрос отвечали в трех сложных матерных фразах, после чего ещё могли грязно выругаться. Но всё это было напускное, фальшивое, а потому морочить головы этим «опытным» девочкам было проще простого! Чем некоторые «сволачные подонки», вроде нас, и пользовались.

К «подонкам» относились только старшие ребята. Уболтать опытную обитательницу общежицкого кибуца тоже ведь не так просто. У каждого при этом была своя методика. Например, мой однокурсник Артур «работал» с удивительно наглой прямотой и просто врождённой артистичностью. Одним из любимых мест его производственной деятельности был душ. Артурчик безусловно знал про мужские и женские дни, но принципиально приходил туда только в женский день и прятался в засаде. Нет, он совсем не собирался выскакивать из-за угла и пугать девочек громким криком и длинным хоботом. Он преследовал более важные цели. Как только в душевую заходила новенькая, этот Амурчик проскальзывал следом, раздевался и лез под струю.

«Привет, потри мне спинку!» — Перед обнажённой девочкой, стоящей в пузырьках мыльной пены, возникало самое невинное, какое только могло быть, и добродушное татарское лицо. Девочка взвизгивала от неожиданности и, прикрывая мочалкой то одну, то другую… части своего тела, возмущённо вопрошала: «Что вы здесь делаете?! Что вы себе позволяете?!»

— А че такого? — косил под лоха Артур. — Я даже не понимаю, что тут такого. Ну, сложно вам, так не трите.

Играл он хорошо. Девочка даже терялась: «Но сегодня ведь женский день. Или… я что-то перепутала?»

— Какой день? — Артур смеялся минуты две с половиной, а потом, как маленькому ребёнку, принимался ей все объяснять. — Девушка, вы с первого курса, что ли? Ну тогда ясно. Вы, наверное, читаете эти бумажки и верите во все, что там написано? Нет, девушка, это просто так написано. Здесь уже никто никого не стесняется. Все свои… Потрите мне спинку, пожалуйста. И вот здесь ещё.

Так спинка за спинкой, и девочка оказывалась втянутой с сексуальные игры с продолжением. Порой ему удавалось проделывать этот номер даже с двумя или с тремя одновременно. Жаль только, работал Артур всегда в одиночку, и никого из нас не брал на эти водные процедуры.

Да и вообще, он являлся уникальным человеком. Ничего не стоило, например, проверить, есть ли он в общежитии. Бралась бутылка водки, открывалась и ставилась на стол. Если через пять минут этот сексуальный террорист не появлялся, значит, его в общежитии не было. Можно смеяться, говорить, что это фантастика и просто совпадения, но факт есть факт. Артур шёл на водку. На каком бы этаже вы её ни открыли, пусть бы даже в самой дальней угловой комнате за туалетом, как совершенно случайно появлялся ОН и говорил: «Простите, а такой-то здесь живёт?»

С Артуром мы подружились. Ведь его артистизм проявлялся не только под душем. Однажды, сидя на скамейке Летнего сада, мы придумывали, как нам заработать, и решили, раз мы артисты — будем зарабатывать на искусстве. Пусть хотя бы и на улице. Мы вспомнили все песни о траве, которых в репертуаре певцов прошедшего времени было до жути, и сделали из них «наркоманское попурри». Сшили себе костюмы, чтобы публика при одном взгляде на нас тормозила, видела, что это настоящие бродячие музыканты, и вышли в подземный переход. Он — с гитарой. Я — с бубном.

«Музыка Союза композиторов, слова Союза писателей!» — громко объявлял я. И мы начинали: «На дальней станции сойду. Трава по пояс… Трава налево, трава — направо, трава — на счастье, трава — на славу…» Нам особенно нравилась одна песня, она совершенно всех потрясала: «Вот идёт журавель-журавель. На бабушкину конопель-конопель. Анаша, анаша, до чего ж ты хороша! Травушка-муравушка зелёненькая…»

Публика сбегалась моментально. Бывало, что за полчаса мы зарабатывали шестьдесят рублей, а стипендия была сорок пять.

Заработок позволял нам с Артуром чувствовать себя полноценными мужиками и спокойненько крутить романчики с теми, кто нам нравился. Правда, при этом у меня была Лена, которую я любил, и поэтому старался ходить по этажам общежития культуры так, чтобы не оказаться разоблачённым. Благо оно было для этого достаточно большим. У Артура тоже была девочка, с которой он не просто встречался, но даже жил вместе в одной комнате. Причём он плевать хотел на то, что о его выходках думает она. Или не плевать, но у него все равно существовала уверенность, что его простят. И вправду, хотя такого бабника и алкоголика было ещё поискать, «любимая» его всегда прощала. И всем рассказывала, как его любит и какая он сволочь, и как делала от него аборты, и все-все-все. Она называла его Луною. Я как-то спросил, почему Луной, а не Солнцем или звездой. И девица популярно объяснила, что её «Солнышко» похоже только на Луну: вечером приходит, а утром уходит.

Но и это лунное расписание не являлось постоянным. Когда его начинало что-то раздражать, он вёл себя ещё более нагло и цинично. Например, говорил своей подруге, что сходит за спичками, а то они как-то неожиданно закончились. И исчезал дня на три. На четвёртый день какие-нибудь студентки стучались к ней в дверь, держа под руки чуть тёплого Артура.

— Это ваше?

— Моё.

— Ну так заберите.

— Вы оставьте пока в коридорчике. Пускай оно полежит, проблюется, а потом затащу к себе. Чтоб в комнате не воняло.

Когда музыкант счастливо облегчал желудок, его возлюбленная затаскивала тело в комнату, после чего затирала вонючие полы в коридоре. Был случай, когда Артур ушёл к двум девчонкам, напился у них, натрахался, а потом облевал простыни. Обе девочки с утра пришли к подружке Артура и предъявили ей претензии: «Что это такое! Ну-ка убери за своим. И простыни постирай. Чего это он у нас в комнате нагадил». Она послушно забрала его, а утром они вдвоём пошли стирать бельё.

Это была какая-то жертвенная любопь, всепрощающая. Она его даже кормила на свои скудные гроши, на стипендию. Хотя он сам умел зарабатывать и к тому же имел обеспеченных родителей. Они присылали ему одежду, деньги. Одежду он носил, деньги пропивал. А девочка одевалась непонятно во что.

Но поставить ему это на вид было невозможно. У него была практически патологическая жадность, лобовая хитрость и убеждённость, что он всегда прав. Однако, в общем и целом, Артур был человек очень яркий, талантливый и весёлый. Настоящая душа компании. И отказать ему не могла ни одна девочка. Повелась даже Тыква, которая тогда встречалась со мной. Я не простил ей этой измены с Артуром. Ведь у них не было даже мимолётного романа. Он просто заглянул к ней по дороге от одной девчонки к другой. Неужели бабам так нравятся врождённые юмористы?

Иногда, впрочем, он мог достать своей шуткой. Как-то я с Леной решил слиться в экстазе и попросил ключи от свободной комнаты. Мне дали. Только мы разделись, легли. Как… раздался стук в дверь.

— Кто там?

— Это я.

— Кто, твою мать, я?

— Твой друг, Артур.

— Че надо?

— Я спросить хотел. Это… У вас веник есть?

— Нет, — говорю, — Артур, у нас веника! И иди отсюда, пожалуйста, на х…!

Решив, что моя вежливая просьба не останется без внимания, я снова полез под одеяло к тёплому девичьему телу. Мы почти приступили, как… снова раздался стук в дверь.

— Кто там?!

…Молчание.

— Да кто там?!… мать так… растак!…

Опять молчание.

Пришлось встать, натянуть трусы и, прикрывая рукой рвущуюся на волю сквозь ткань душу, идти открывать дверь. За ней стоял Артур.

— Ты чего?

— Я вам веник принёс.

— !!!

Весёлый, короче, парень.

Но жена мне после этого, естественно, не дала. Все молодые, «необстрелянные», романтические: в слезах.

Кстати, о молодости и неопытности.

Самым показательным примером сексуального невежества и идиотизма стала у нас одна молдаванка. Спокойная, тихая, полноватая девушка. И вот однажды ночью она стучится в комнату к моей Лене и, удивляясь происходящему, говорит: «Вызови „скорую помощь“. Я, кажется, рожаю».

— Чего? — спросонья опешила Лена. — Ты напилась, что ли?

— Нет. Рожаю я.

Вызвали «скорую», хотя в роддом отвезти уже не успели. Родила девушка прямо в комнате.

Общежитие трясло, как негра в сугробе! Как могла она ходить беременной, и никто ничего не заметил?! Как? Да она и сама-то поздно поняла, что с ней. В институте, конечно, случился скандал и встал вопрос: «Кто виноват?» Виновных не нашли. Хотели её выгнать, но потом смирились и оставили. А перед ней встал вопрос: «Что делать?» Вернуться домой — одинокой и с внезапным ребёнком она не могла. Семья её была из Приднестровья, а там так не принято.

Поэтому родители девушки настойчиво предлагали ей авантюру: «Приведи хоть какого-нибудь, самого завалящего мужика, — писали они в письмах. — Пройдёшься с ним и с колясочкой по селу, чтоб все видели. Потом вы уедете. А мы скажем, что вы развелись. И все в порядке…»

Однако авантюру проиграть было не с кем. Настоящий отец ребёнка предпочёл оставаться инкогнито, а с другими девушка даже и не общалась. И снова она стала стучаться в дверь к Лене.

— Слушай, а может, дашь своего мужика-то. Я его только покажу, да и все. Родители могут денег дать немного. Ну и отдохнёт хорошо. У нас природа, река, шашлыки.

— Даже не знаю, — честно удивилась Лена, — он не поедет, наверное.

Но всё же она рассказала мне об этом, и я решил откликнуться. Дорогу обещали оплатить, так чего ж не съездить. Девочка взяла с собой для смелости подружку, и втроём мы поехали на село.

Ехали поездом. Не долго, не коротко. Но мне показалось скучно, и уже по дороге я, как неизвестный герой, влез на верхнюю полку к смуглянке-молдаванке, где под унылый стук колёс она отдалась мне ритмично и спокойно.

Родственники встретили нас хорошо. Действительно были и природа, и шашлыки, но… постелили нам в разных комнатах. Мне досталась кровать в комнате её брата, а она с подружкой спала в другой. Ночью я пролез к ним в комнату, наивно полагая, что подруга небольшая помеха для небольшого, но славного Романа, и мы здесь также сможем… как меня жестоко выставили за дверь.

Зато уже утром одна из её младших сестёр вдруг заявила: «Мама, а если они муж и жена, то почему они спят в разных комнатах?» Хороший ребёнок. Умненький. И я тоже сказал: «Да! Почему?» Обеспокоенные репутацией дочери, родители постелили нам в одной. Малина.

…Мешала жизни только сильная жара. По ночам я выходил в сад подышать воздухом и как-то увидел, что в летнем душе, закрытом лишь полупрозрачной клеёнкой, кто-то моется. Оказалось, это наша подружка. Наличие «законной» жены мне, разумеется, не помешало запустить руку за занавес и схватить девицу за ягодицу,

— Рома! — строго и возмущённо зашептала она. — Прекрати немедленно и уйди. Я ещё невинная девушка.

— Да ты что?! — восхитился я.

Буквально на следующий день мы, вместе с братом моей молдаванки, выпивали.

— Слушай, — заявил он в подпитии, — а че это ты мою сестру трахаешь?

— Интересно! — возмутился в ответ я. — А что мне с ней делать ещё, когда она рядом лежит.

Но я понимал, что люди там суровые. И вытворять черт те что безнаказанно не очень правильно. Потому и направил энергию брата в другую сторону: «А ты сам чего теряешься? У тебя вон под носом целка ходит, а тебе хоть бы что. Я тут её пощупал слегка, так она совсем даже и не против».

Мне тут же стало ясно, что зерно упало на благодатную почву. Утром я поспешил заглянуть в комнату к ещё спящей невинности и мимоходом, не удержавшись, просунул руку под одеяло. Грудь поправить. Оказалось — ОНА СПАЛА ГОЛАЯ! «Ага-а-а, — воскликнул я. — Поздравляю!»

Она ничего не ответила. Только брат потом признался, что поздравлять не с чем: «Я, — говорит, — выпил для храбрости. Прихожу к ней и командую: „Раздевайся!“ — „Для чего?“ — „Размножаться будем!“

И она начала раздеваться и плакать. Раздевается и плачет, плачет и раздевается. С недоумением и жалостью он наблюдал за этой трогательной картиной, после чего совесть взяла своё и вместе с ним ушла из комнаты.

Так у них ничего тем летом и не вышло. А вот меня чуть не женили. Поняв, что мужичонка я не самый завалящий, а, практически, орёл, родители девушки начали под меня подбивать клинья. «Ты такой хороший парень, — пели мне по вечерам, — может, останешься? Мы тебе и дом построим, и машину подарим». И все подливали вина, и все подкладывали шашлыков. А на небе роились кустистые облака, в воздухе сгущались стаи крупных стрекоз и… чего там ещё бывает в любовных романах? Короче, чуть не окрутили. Я даже не сразу понял, что все серьёзно. А когда понял…

…И тут Винни-Пух снова вспомнил об одном неотложном деле…

Моя циничная бабушка всегда учила меня: «Ромочка, ты же режиссёр. Это слесари постоянно женятся. А режиссёр подарит девушке цветочек, поцелует щёчку, и ауф-видер-зейн». Быстро, оценив все величие народной мудрости, я отчалил в любимое питерское общежитие, где ждала Лена и… ещё немало симпатичных девочек.

К тому времени я так примелькался в общежитии, что мои частые визиты даже не вызывали подозрений у его жителей. Меня считали своим, и я тоже старательно прикидывался приезжим. Сочинил себе красивую, на мой взгляд, легенду. Что раньше мы с родителями жили в Кызыл-Орде, а потом переехали в Барнаул. Там жили на улице Ленина, которая упиралась в горы, где по ночам орали козлы и мешали спать. Мне очень нравятся необычные названия, и, вообще, я хотел бы жить где-нибудь в Гондурасе, но, к сожалению, не знаю, где он находится. То, что это враньё, и я там даже не был, нисколько меня не мучило. У всех в институте были легенды. Ведь люди собрались творческие. Особенно легендами славились студенты драмы. Так, одна красотка работала под эстонку. У неё был замечательный акцент и такое же потрясающее, никем, кроме неё, не выговариваемое название её родного эстонского городка. Все ей верили, пока однажды не завалилась в гости с деревенскими сумками мама из русского городка Елец и не спалила дочь-«эстонку».

…Итак, баб, как я уже сказал, мы кадрили по-разному. Я часто делал это на общежитской кухне. К примеру, заходил и говорил, что очень хочется есть. Накормите, пожалуйста. Бабы могли дать кусок мяса и отправить восвояси. Но могли и пригласить к себе в комнату пообедать. Это было уже интересным предложением.

Иногда способы знакомства были и вовсе неординарными и нахальными. Например, как-то в один из дней мы с ребятами напились по чёрному. Я остался у них ночевать, потому что уползти домой было просто невозможно. С утра, естественно, всем очень плохо. Болят бошки, ломит ножки. Хочется жрать, а денежек ни у кого нетути. Наверное, я мог поехать домой и поесть, но бросать приятелей не стал и принял волевое решение пойти по комнатам зарабатывать вокалом. Взял с собою товарища. У него, правда, не было ни слуха, ни голоса, но зато была страшная рожа, и он, один из немногих, мог сам передвигаться. И наш дуэт пошёл по этажам.

— Мы бродячие музыканты и хотим заработать на кусок хлеба, — представлялся я каждому открывшему нам дверь. — Пустите нас, мы вам споём.

А в общежитии Института культуры почти в каждой комнате стоит ПИАНИНА. Хоть и раздолбанная, но звуки издающая. В некоторые комнаты нас из любопытства пускали. Интересно, всё-таки. Не каждый день кунсткамера на дом выезжает. Если пускали — я играл и пел, а мой второй голос тоже что-то подвывал и протягивал всем шляпу.

В которую нам из жалости кидали, кто что мог: мелкие деньги, огрызки сосисок, картошку, яйца и другие объедки.

Одну дверь нам открыли две девочки-припевочки. Они нас впустили, но, немного послушав, важно сказали:

— Ребята, вы что, не понимаете, что поёте отвратительно, а играть вообще не умеете?

— Неужели? — изумились мы. — А вы умеете?

— Конечно. Это же наша специальность. Мы — хоровики-народники.

Мы выслушали это со вздохами извинения, за что нам дали таблетки от головной боли и накормили.

А вечером на собранную мелочь мы опять устроили пьянку. И я, задавшись вопросом, где мне сегодня давануть храпака, решил навестить добрых самаритянок. Они открыли дверь и по-доброму, в двух-трех матерных образных выражениях, объяснили, что женская комната вообще не место для ночёвки грязных бездомных кобелей. После чего попытались меня вытолкать.

В неравной схватке — а, может, им и не очень хотелось почувствовать себя амазонками — я прорвался к кровати и завалился жопой кверху. Вынести меня они не смогли. Сказав волшебную фразу «Ну и х… с тобой!», они легли вдвоём на одну кровать, которую я, проснувшись ночью, и взял на абордаж. Девочка, лежащая с краю, не супротивилась. Вторая, у стенки, вообще делала вид, что спит и к происходящему разврату отношения не имеет.

…Снова я появился там через неделю. Но той певички, с которой мы так удачно спелись, не было. В наличии имелась только её соседка, которой я и стал петь серенады. А она начала странно ломаться, как голос парня во время мутации.

— Понимаешь, Рома, — стесняясь, сообщила она. — Я не могу с тобой быть. Я ещё девица.

— А сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— Скока-а? Нет, дай мне мою одежду — я уйду. Я не вынесу твоего позора! В таком возрасте. С таким чудным голосом.

— Позор, ты думаешь? — растерялась она.

— Конечно… Давай выпьем за то, чтобы никогда тень позора не легла на наши седины!

И мы с ней дерябнули. Потом хлопнули ещё. Девушка всё сильнее задумывалась, а может, девятнадцать — это действительно много? А может, и правда — пора. Я подливал масла в огонь, типа, разве же она не знает, что быть девственницей в двадцать — это вообще клеймо. Не нужна никому, что ли? Это не оценят. Она как-то быстро сломалась. Позже она призналась, что её соседка уж очень хорошо отзывалась о моих фантастических способностях. У неё перебывало немало парней, и она в этом точно разбирается. А также посоветовала, что если уж лишаться невинности, то с грамотным парнем.

Это было приятно.

Наверное, слушок, что я умело лишаю невинности, пополз обо мне, и меня пригласила для этой цели ещё одна девочка. Сказала, что до неё, как бы это сказать, дошли слухи о моей компетентности. А она знает, что первый раз важен, и хочет, чтобы все прошло хорошо. К несчастью, когда видишь такое циничное отношение к сексу, ты тоже начинаешь подыгрывать. К тому же, когда она меня встретила, я был не совсем трезв. Чего она в некотором своём волнении не заметила.

— Ну ладно. Раз ты хочешь, давай, — снисходительно согласился я. А чего не согласиться? Идёшь себе по коридору, а тебя зовут девственности лишить. — Девочка ты симпатичная, поэтому работать буду бесплатно. Ну, пошли к тебе.

В комнате я и вовсе заигрался настолько, что все свёл к клоунаде: «Ну, раздевайся. Нет, не так. Медленно. Лучше раком встань…» Потом стал надевать на член очки. Типа, посмотри, кисанька, какого крокодила мы сейчас будем трахать. Так и не довёл дело до конца. И всё же, возвращаясь к вопросу о девственности и целомудрии, — разве можно её считать невинной после такого моего визита?

…Все эти случаи, что естественно, делали меня увереннее и увереннее. Появился сытый цинизм. Так, однажды я заявился к очередной претендентке и, не считая, что нужно тратить время на долгие уговоры, сразу перешёл к делу: «Ну, чего, будем сегодня трахаться?»

— Не, не, не. Посиди лучше, поешь.

Бедная девочка. Всё-таки, я ей тоже нравился.

— Ну ладно. Поем… А трахаться будем?

— Нет.

— Ну ладно. Тогда я ухожу.

— Да подожди ты.

— А чего ждать-то? Пойду. А то так и не потрахаюсь сегодня.

В первый раз я ушёл ни с чем, во второй. А в третий раз у неё сидели подружки.

— Так мы будем трахаться или нет? — снова настойчивым шёпотом сразу возле двери осведомился я.

— А просто с нами посидеть не можешь?! У меня же подруги.

— Короче, жду пятнадцать минут, если чёткого ответа не будет, — уйду. Че, актрисок мало, что ли?

Просидел пятнадцать минут. Поболтал с дурами. Посмотрел на неё. Глазами она показала: «Нет». Встал и пошёл к двери. Возле двери меня догнали. Это было согласие.

С этой дамочкой мы встречались ещё несколько лет. Потом у неё появился муж, но нам не было до него никакого дела. Надо заметить, что она была очень раскованна в сексе. Просто класс. Но после секса её сразу хотелось куда-нибудь отправить. Говорить с ней было особо не о чём.

Опытность моя в общении со студентками объяснялась ещё и тем, что этот институт не был моим первым учебным заведением. Как говорилось ранее, за спиной уже была пара лет отсидки на филфаке. Достоинством тёток-филологов было то, что они действительно хотели учиться; недостатком — что, насколько они были умны, — настолько же и страшны. Есть даже старый студенческий анекдот.

Ещё я короткое время учился на стоматолога, решив идти по стопам матери. Вообще-то мне больше нравилась кардиология, но я тогда рассудил, что стоматология выгоднее. Сердце у человека одно, а зубов тридцать два. Значит, пациенты будут приходить чаще.

Однако быстро разобравшись, что медицина — это не мой конёк, покинул этих юных Гиппократов, но успел познакомиться со студентками. Докторицы сильно отличались от студенток культуры. В «кульке» все были фифочки: главное для них — произвести впечатление. В «мёде» более вдумчивые, серьёзные. Их даже звали по имени-отчеству. Ту, с которой я там сдружился, звали Анна Сергеевна. Она была на две головы меня выше, сейчас из неё вышла бы модель, а тогда мне ужасно льстило, что такая восхитительная дылда общается со мной, презренным.

Правда, Анна Сергеевна, или А.С., без боя не далась мне ни разу. То есть она спокойно впускала меня в свою комнату, мы с ней выпивали, после чего я спрашивал: «Ну чего, будем трахаться?»

— Нет! — в ужасе кричала она и начинала карабкаться от меня по шкафам и по стенам. Залезала под кровать. Я имел её там, где ловил: на шторах или в холодильнике. Для неё это, по-видимому, было как «весёлые старты», и в итоге этого побоища она всегда давала. И, как мне кажется, получала удовольствие. Хотя лежала, как корабельная сосна. По крайней мере, это было необычно, и других таких девчонок, — которые бы дрались, кусались, катались по полу, — у меня никогда не было. Я только читал о таких, которые получают удовольствие от борьбы.

Наша связь закончилась внезапно. Однажды я ехал к ней и увидел, что она идёт с другим молодым ковбоем-рецидивистом. И вот тогда я решил — все!

Но если почти все мои романы — за парой исключений — заканчивались без серьёзных последствий — «подарил цветочек и всё» — то в общежитии народ начинал потихоньку жениться. Так, самый первый мальчик в нашей группе женился на страшной, как крокодил, девочке (вскоре он пошёл в загс и тихо развёлся). Причина браков в общежитии была банальна. Часто мальчик женился на девочке только потому, что она согласилась ему дать, если он женится. Он обещал ей это (в момент перевозбуждения), а потом приходилось расплачиваться. Что же ему делать, если очень хочется. Проституции в те времена почти не было. Точнее, нам она была недоступна. Вот и сходили с ума, совершали глупые поступки, то есть женились.

Ещё сильнее потрясло всех известие, что композитор из Казахстана, прыщавый гений из параллельной группы, — тоже всё. В смысле, вперёд ногами… в ЗАГС. Причём женился на какой-то жуткой — то ли бурятке, то ли монголке — девушке с маленькими хитренькими глазками и с крайне неинтересной, похожей на пингвина, внешностью.

Она, в отличие от симпатичных девочек, — уверенных, что они спокойно выйдут замуж, — относилась к девушкам противоположной категории; а эти всегда сомневаются в замужестве и начинают искать разные кривые пути, как бы и им добиться того же. И пингвиниха стала спать с молодым композитором. По всей видимости, это была его первая, если можно так выразиться, женщина. И единственная, кто не посмотрел с презрением на его невзрачное табло. Этим она его и купила. Они трахались по полной программе в её комнате, только шум стоял и вой. Потом она сумела убедить поэта-песенника, что их бурный тупой секс — и есть настоящая любовь! На каникулах она пригласила его в гости в родной Свердловск. Едва мальчик переступил порог дома, как его пассия звонко и радостно объявила: «Дорогие родители, это мой жених. И у нас с ним будет свадьба!» Несчастный мальчик, конечно же, оторопел от такого поворота событий. Но на него смотрели возбуждённые от волнения родители. К тому же он находился на «вражеской территории». И он сказал: «ДА».

Когда об этом узнали — институт встал на уши. У всех на глаза наворачивались слезы, особенно когда видели, как он, безумный, радуется. Когда они объявили о свадьбе, мы отговаривали: «Подумай, ты сейчас ещё молодой и некрасивый. Но погоди немного, заматереешь, станешь известным, телок у тебя будет миллион. Ты же талантливый и сейчас сам себя губишь». Он отнекивался. Говорил, что раз он обещал, то слова не нарушит. Приличный человек. Наш однокурсник, ездивший к нему на свадьбу, рассказывал, что его мама там рыдала.

Через три года у него уже было двое детей и, соответственно, никаких путей для отхода. «Красавица-жена», которая наверняка не смогла бы долго удерживать его у своих грудей, сумела популярно объяснить своему благоверному, что, если у него будет двое детей, в армию его не заберут. И он влип. Ему стало не до стихов и песен. Надо зарабатывать.

Девушка Артура тоже все серьёзнее прибирала его к рукам. Она вцепилась в него, и он сам втягивался в их совместную жизнь. Она была удобна, прощала практически все: пьянство, загулы. Восхищалась его неслыханным талантом. Дело у них тоже шло к свадьбе.

У меня же в тот момент было несколько параллельных романов. Из них два серьёзных. Один с Леной, а другой — с девушкой, которая появилась в моей жизни ещё раньше Лены. Девица была одной из «моих» девственниц. Я лишил её невинности и обнаружил чрезвычайно сексуального зверька. Она умела трахаться чуть ли не на потолке. Но при этом каждый раз, когда мы вылезали из постели или слезали с потолка, я испытывал непреодолимое желание умчаться подальше…

И потому я подумал-подумал и перевёз Лену из общежития к себе. Жил я тогда у бабки с дедом.

Они не особо возражали, но, заметив мне, что у нас всё-таки «приличная семья», отвели ей отдельную от меня комнату. Дня два или три мы спали в разных спальнях, а потом я сказал: «Всё. Хватит. Жить мы будем в одной комнате». У меня с НЕЙ — серьёзно.