Кто я такая, чтобы считать, что у меня есть больше права прощаться с Собчаком, чем у его родных?! – раздраженно думала я и уже проклинала себя за то, что я вообще там оказалась. Но отступать было уже поздно, и мой инфантилизм чуть не стоил мне жизни. Потому что, не пройдя и ста метров, я почувствовала, что меня начинают затирать. Попытавшись сделать еще несколько шагов – поперек потока, чтобы хотя бы выбраться на обочину, – я убедилась, что и этого уже не могу: народ ринулся вперед в остервенении и отупении, сметая все и всех на своем пути и заполняя собственной массой абсолютно все пространство аллеи, по которой нам нужно было двигаться, – без малейшего, миллиметрового, зазора. Вскоре людской поток начал уже не только затирать, а еще и подминать меня. Я оказалась затянутой в воронку и обреченно, без малейшей воли к сопротивлению, как сквозь туман, осознала, что падаю и еще через несколько секунд неизбежно окажусь на земле – под ногами этой человеческой массы, которая, разумеется, не задумываясь, по мне пройдется.
Но тут, буквально в последнюю секунду перед моим падением, чья-то цепкая рука обняла меня за талию и выудила из этой воронки на поверхность. Потом я почувствовала, что меня кто-то приподнял и понес. Я даже не имела физической возможности в этой давке посмотреть, кто был моим спасителем. Но когда благодаря ему я оказалась в уже более или менее безопасном месте, я увидела, что мой ангел хранитель – никто иной, как Леша Кудрин.
– Берите меня под руку, и покрепче, – строго велел мне будущий вице-премьер. – И главное – не падайте, держитесь на ногах: вас бы сейчас насмерть затоптали. Держитесь: нам сейчас еще нужно через последние ворота пройти, а там, внутри, на кладбище, уже будет посвободнее… Туда вообще уже никого из простых смертных не пускают…
И как-то необычайно вертко и метко орудуя локтями, с криками: Пропустите делегацию! -Кудрин, со мной в охапке, удачно штурмовал и последний кордон. После которого я уже, наконец, смогла вдохнуть воздуха, отыскала Чубайса и вместе с ним и со всей остальной делегацией стойко приняла очередное испытание: не меньше часа стоять на краю свежевырытой могилы и ждать, когда же подъедет Путин.
Потому что без президента – не начинали.
* * *
Воздух на кладбище звенел от мороза. И, несмотря на то что рядом со мной стояли не меньше сотни чиновников, вокруг царила в прямом смысле кладбищенская тишина. Потому что все настолько окоченели, что волей-неволей сохраняли похоронные приличия. И любой звук, даже шепот, как-то особенно гулко разносился надо всей этой заледеневшей процессией.
И тут мы услышали настоящий рев быка, вернее, – автора программы Час быка Андрея Черкизова:
– Фашисты! – скандировал он, продираясь сквозь кладбищенские ворота. – Прямо у могилы людей избивают! Родственников Собчака не пускают к нему из-за этой бледной моли!!!
Тут среди окружавших меня официальных лиц вообще уже воцарилось гробовое молчание.
Протаранив охрану, Черкизов в два скачка оказался прямо у могилы, и, видимо, сразу приметив там среди всех чиновничьих физиономий единственное родное лицо (увы мое), набросился на меня чуть ли не с кулаками:
– Бледная моль! – заорал он на меня, дико вращая глазами.
Я слегка удивилась: Вроде бы у нас с Черкизовым всегда неплохие отношения были. Чего это он вдруг?
– Ты чего Андрюш? – с опаской переспросила я.
И в ту же секунду почувствовала по запаху, что Андрюша, кажется, слишком активно поминал в тот день Анатолия Собчака. Я интуитивно на всякий случай отошла на два шага от Чубайса, – чтобы не подставлять и его, если сейчас разразится скандал.
И как в воду глядела…
– А ты с кем прилетела, Трегубова? – строго спросил Черкизов. – С кремлевскими?
Я отрицательно мотнула головой.
– А-а, с Рыжим наверное… -догадался бузотер.
Спина стоявшего прямо передо мной Чубайса напряженно съежилась.
– Ты видела, что там людей избивают?! – продолжил допрос Черкизов, угрожающе на меня наступая. – Бледная моль!!! Прилетела! А из-за нее тут троюродного брата Собчака не пустили!!!
– Чтобы избивали людей, -такого я не видела. А давку устроили действительно безобразную – меня саму вон Кудрин еле спас, – как можно более спокойно ответила я.
И потом примирительным тоном, чтобы не спровоцировать дальнейшего развития скандала у не закопанной могилы, поинтересовалась:
– А ты чего обзываешься-то?
И лучше бы я этого не спрашивала…
Потому что оказалось, что Бледной молью Черкизов называл вовсе не меня, а совсем другого человека…
– Ты посмотри, как охрана этой Бледной моли над живыми людьми издевается! – заорал он опять на всю округу. – А сейчас она и сама прилетит, эта Бледная моль, и специально для нее здесь на кладбище представление устроят! А я сейчас вот прямо отсюда репортаж в прямой эфир об этом передам, я все-о-о-о расскажу!
И с этими словами Черкизов достал мобилу и принялся дозваниваться до прямого эфира радиостанции Эхо Москвы.
* * *
Тем временем я увидела, как меж могил серой мышкой зашмыгал пресс-секретарь президента Алексей Громов, и по этому признаку поняла, что тот, прибытия которого ожидал Черкизов, уже здесь. Громов подбежал ко мне. Его глаза в растерянности забегали: он явно не знал, как мы прищучить журналистку кремлевского пула, вопреки его санкции оказавшуюся, как он считал, – на президентском мероприятии.
В результате, он решил, что лучшим вариантом в такой спорной ситуации будет найти общего врага:
– Ты посмотри: как это подонок Черкизов посмел сюда явиться! Пьяное рыло! – злобно заплевался мне в ухо президентский пресс-секретарь.
– Черкизов -мой коллега… Так что, давайте без подобных эпитетов, Алексей Алексеевич, – старалась я держать хорошую мину при плохой игре.
И как раз в эту самую секунду мой перевозбудившийся коллега, дозвонившись, наконец, по мобиле до прямого эфира Эха Москвы, начал громогласно, на все кладбище, встречая как раз подходившего к могиле Путина, сообщать стране:
– Из-за прилета этой Бледной моли здесь перекрыли все кладбище и не дали родным проститься с Анатолием Собчаком!!!
Не знаю, успели ли крылатые слова долететь до прямого эфира, но после этой фразы в студии Эха Москвы, видимо, попросили Андрюшу слегка отдохнуть, а уж потом продолжить репортаж. Догадаться об этом было не трудно: по ответным матюгам, которыми Черкизов начал сыпать в трубку. Разумеется – так же громко, чтобы во всей Александро-Невской лавре не осталось ни одного человека, который бы не расслышал каких-нибудь мелких деталей употреблявшихся выражений…
Я оказалась между двух огней. С одной стороны, нельзя было позволить Громову в моем присутствии гнобить коллегу. С другой стороны, я с ужасом предчувствовала, как сейчас Черкизов, получив отлуп у себя на радио, опять примется жаловаться мне разрушительным голосом Джельсомино. Так и случилось… Как только Эхо отрубило с ним связь, он, на глазах у всех заинтересованных кремлевских чиновников, бросился ко мне с объятиями и громогласными жалобами на все то же самое белесое насекомое, образ которого художественной натуре Черкизова как-то слишком глубоко въелся в душу.
Приняв огонь на себя, я, непьющая и поэтому слегка неопытная в подобных ситуациях, решила действовать по известной схеме, почерпнутой мною в советских фильмах. Под условным названием: Ты меня уважаешь?? – Тогда пей.
– Андрюш, ответь мне только на один вопрос: ты меня любишь? -внезапно спросила я Черкизова.
– Я?! Да я, хоть и пидорас, но за тебя, Трегубова, жизнь отдам, если надо! -заорал он мне в ответ, окончательно шокировав публику.
– Так вот, Андрюша, если ты и правда хоть капельку меня любишь и уважаешь, -тогда помолчи, пожалуйста, минутку! – педагогично приказала я.
Как ни странно, схема сработала. Выразительно посматривая на свои наручные часы и довольно подмигивая мне, Черкизов промолчал ровно минуту…
Потом выдохнул и спросил:
– Все?
– Молодец, Андрюша. А теперь, пожалуйста, ради меня, помолчи, пока они не закопают могилу…
* * *
Мне сказали, что по телевизору церемония выглядела крайне благопристойно. Путин, говорят, эффектно пустил слезу, покорив сердца избирателей. Ни о давке, ни о скандале на кладбище ни один из телеканалов, разумеется, ни слова не передал. А я с тех пор вообще зареклась ходить на похороны. Хоть и чужие. Не надо мне больше такого веселья.
Пролетая над Таити…
В чем моего друга Чубайса точно никогда нельзя было обвинить – так это в трусости.
Как только глава РАО ЕЭС узнал про мои проблемы с Кремлем, он тут же предложил:
– Хочешь, чтобы я поговорил с Путиным?
Я наотрез отказалась:
– Ни в коем случае, Анатолий Борисович, у вас у самого проблем в отношениях с ним по горло. Еще не хватало, чтобы у вас из-за меня этих проблем прибавилось. Не надо. Путин и так прекрасно меня знает, и если это его личное решение – лишить меня аккредитации в Кремле, – то вы вряд ли сможете повлиять.
Тем не менее Чубайс, без всяких просьб с моей стороны, позволял себе такие штучки, как аккредитацию меня от РАО БЭС на те путинские мероприятия, в праве освещения которых мне отказывал Кремль.
Так, после вышеописанного случая с похоронами в Питере, он преподнес большой сюрприз кремлевскому пулу во время поездки Путина в Благовещенск, провезя меня туда контрабандой.
Часов в семь утра, за три часа до вылета чубайсовского самолета, мне на мобильный позвонил пресс-секратарь Чубайса Андрей Трапезников и выпалил:
– Слушай, мы тут подумали: раз тебя Кремль отказался аккредитовать в Благовещенск, значит – мы сами тебя туда привезем. Чубайс будет участвовать в президентских мероприятиях, и я смогу тебя туда аккредитовать Представляешь, как смешно будет, как кремлевские удивятся!
Мне тоже показалось забавным ради этой авантюры прокатиться на самолете восемь часов в один конец.
* * *
В Благовещенске я сразу же созвонилась по мобильнику с Еленой Вадимовной Дикун из Общей газеты, которую на этот раз чудом не отлучили от президентской поездки, и она только что успела побывать с Путиным еще и в Северной Корее. Приехав к ней в гостиницу, я обнаружила кремлевский пул в состоянии полного морального разложения. Традиционные поиски корреспондентом Московского Комсомольца Александром Петровичем Будбергом местного стриптиза казались уже верхом морали. Потому что Татьяна Аркадьевна Малкина из Времени новостей на глазах у изумленной благовещенской публики пыталась вывести остальных девушек кремлевского гарема на трассу следования президентского кортежа, чтобы помахать рукой Путину, когда он будет проезжать мимо: Девочки, пойдемте, надо поприветствовать Владимира Владимировича! Ему ведь будет приятно…
Мое внезапное появление спровоцировало среди коллег-журналистов дурно сыгранную немую сцену. Я уж не говорю о президентском пресс-секретаре Громове, у которого, когда он встретил меня на президентском мероприятии, лицо перекосило как от внезапного флюса.
И только Дикун, увидев меня, бросилась мне на шею и, по аналогии с нашими лондонскими приключениями, закричала:
– Ура! Трегубова приехала! Значит, пойдем есть в китайский ресторан!
И, разумеется, именно туда мы немедленно и отправились. Оставив добропорядочных коллег приветствовать Владимира Владимировича.
Ни лобстеров, ни крабов, ни даже соуса чилли в отличие от нашего любимого лондонского ресторанчика (время для ужина в котором Путин во время своей первой зарубежной поездки любезно освободил нам с Дикун в британской столице, лишив аккредитации) в Благовещенске нами обнаружено не было. Но зато жареный папоротник и свинина по-сычуаньски оказались отменные.
* * *
А выйдя после сытного ужина на набережную Амура и разглядывая далекий китайский берег, мы сразу же нашли себе и десерт: прогуливавшихся под ручку, словно Мао и Сталин, Владимира May (главу правительственного центра экономических реформ) и Андрея Илларионова (помощника президента по экономическим вопросам).
Я радостно подошла к May:
– Володя, как хорошо, что я вас здесь встретила! Объясните мне, пожалуйста, что там за скандал вышел с вашей цитатой, которую я использовала в своей статье? Почему президентский пресс-секретарь заявляет мне, что якобы вы ему поклялись, что ничего подобного не говорили?
Речь шла о моем репортаже о первой поездке Путина за рубеж (в Англию, Белоруссию и Украину). Так вот, May еще в Москве, когда мы с ним вместе стояли под воротами Внуково-2 и ждали, пока нам откроют, честно признался мне, что ни в минском, ни в лондонском визите Путина нет абсолютно никакого экономического содержания.
– Это, знаете, как в Блудном попугае: Пролетая над Таити… – образно разъяснил руководитель центра реформ смысл президентского вояжа.
И именно эта цитата известного экономиста сильно не понравилась Кремлю.
И вот, в Благовещенске, на берегу Амура, May жалобным голосом поведал мне жуткую историю:
– Да вы просто не представляете, как они все на меня накинулись и начали прессовать! Зачем вы это ей сказали?! И потребовали, чтобы я заявил, что я этого вообще вам не говорил…
– Кто конкретно на вас накинулся, Володь?
– Ну какие-то там люди из пресс-службы… Я же их не знаю никого… Ну вот, например, этот, как его… Громов?
– Слушайте, да почему же вы позволяете себя так унижать?! – не выдержала я. – Вы – экономист с мировым именем, и позволяете ничтожествам, которых вы даже фамилии припомнить не в состоянии, диктовать себе, что вам говорить, а что нельзя?! У них же у всех вместе взятых там серого вещества меньше, чем у вас!
May нервно молчал, нахохлившись, точно симпатичный блудный попугай.
А потом грустно и примирительно попросил:
– Ну вы тоже поймите меня, в каком я положении оказался… Я же не политик, я не знаю, как с ними обращаться…
Я немедленно простила его – тем более что May умудрился тут же растрогать меня чуть не до слез: попросил у меня напрокат мобильный и принялся звонить маме в Москву.
– Понимаете, у моей мамы давление повысилось… Я должен ее успокоить, что со мной все в порядке…
Ну как можно было дольше злиться на этого доброго, растерянного, несчастного человека? Я примирительно перевела тему на только что завершившийся визит Путина в Северную Корею, очевидцами которого стали оба наши с May спутника: Андрей Илларионов и Елена Дикун.
* * *
В Корее Путин, по уже отработанной схеме, собрал кремлевский пул на ужин и взял со всех журналистов обещание не писать ничего плохого, критического о нашем партнере -Северной Корее. По крайней мере – во время визита. И абсолютно все мои коллеги согласились сыграть по продиктованным президентом правилам: об увиденном в голодной тоталитарной Корее кошмаре не было написано ни строчки.
Зато Андрей Илларионов по время нашей прогулки по Амуру рассказал мне такое, после чего даже Путин мог показаться демократом.
– Представьте себе, – ужасался очевидец Илларионов, – на обочинах улиц – многотысячная ликующая толпа людей, которых вывели приветствовать Путина. А я специально заставил остановить машину, чтобы на них поближе посмотреть. И, как вы думаете, что я увидел? Там оказался абсолютно четкий механизм, я бы даже сказал – машина принудительного ликования людей. В передних рядах стояли те, у кого еще есть силы достаточно живо изображать ликование: громко кричать, высоко подпрыгивать и сильно-сильно размахивать руками. Но силы у них довольно быстро кончались, голод ведь в стране все-таки, и как только кто-то начинал более вяло подпрыгивать – его тут же начинали колоть и бить специальными палками сотрудники госбезопасности, стоящие за каждым из них во втором ряду. И когда Путин, проезжая, слышал радостные крики простых северокорейских граждан, то некоторые из этих криков были исключительно криками боли – из-за избиения этими ужасными палками. А тому, кто уже вообще больше не мог двигаться, просто давали сзади по голове, оглушали и, чтобы не тратить на него лишнего времени, за ноги отволакивали прочь – туда, где с проезжей части не видно лежачее тело. А на его место немедленно ставили другого, свежего, ликующего гражданина из специального резерва. И я все это видел своими собственными глазами! – клялся президентский советник.
По словам Илларионова, в квартирах обычных северокорейских смертных строго запрещается иметь даже телевизор (Путину на заметку: этот способ еще более эффективен, чем ликвидация телеканалов). Есть только радио: причем не нормальный радиоприемник, а такой же, как был в Советском Союзе, с официозным каналом на кнопке.
– А Интернет там установлен, как мне сказали, только у одного члена политбюро – по специальному разрешению главы Северной Кореи, – ужасался путинский помощник. Ленка Дикун подбавила красок:
– А у нас в гостиничных номерах в прихожих были большие зеркала – я в это зеркало, например, каждый раз смотрелась, когда переодевалась. А потом оказалось, что в них вмонтированы камеры госбезопасности! Представляешь, как приятно мне было постфактум об этом узнать!
– Андрей, ну и зачем же тогда ваш президент поехал с ними дружить? Что, на дружбу более приличных людей Путин уже не рассчитывает? – поинтересовалась я у Илларионова.
Но кремлевский экономист, несмотря на свои красочные рассказы о садизме севорокорейской диктатуры, жестко стоял на своем: дружба с Северной Кореей нужна, потому что эту дружбу потом можно выгодно продать Западу.
– А вы представляете себе, что будет, если в какой-то момент вы просто не рассчитаете дозу подачек северокорейскому режиму? И у них как раз хватит сил на то, чтобы дотянуться рукой до ядерного детонатора? – переспрашивала я Илларионова.
К моей радости, Володя May горячо поддержал меня и тоже накинулся на нашего визави с упреками.
Жаль только, что отстаивать собственные права на свободу слова внутри российской жизни у бедного May духа так и не хватило.
* * *
К сожалению, синдром May мне пришлось вскоре наблюдать и у других ведущих российских правительственных экономистов-реформаторов.
Например, Герман Греф, случайно встретив меня однажды в приемной Волошина, настолько обалдел от того, что я вхожа к главе кремлевской администрации, что немедленно кинулся извиняться:
– Ой, Лена, вы уж простите меня, пожалуйста, за то, что во время предвыборной кампании я вас не пускал в штаб Путина! Понимаете, я же не сам это придумал… Мне запретили…
– Кто это вам мог запретить?! – изумилась я.
– Ну кремлевская пресс-служба отдала такое распоряжение – вычеркивать вашу фамилию изо всех списков на аккредитацию…
Как и в случае с May, меня просто поразило это мироощущение подопытного кролика:
– Герман, я не понимаю, как самостоятельные, умные люди вашего уровня могут опускаться до того, чтобы выполнять распоряжения каких-то сереньких чиновников по борьбе с прессой?
– Ну поймите, Лена: я же даже не знал вас лично! Дело в том, что мне только недавно Чубайс рассказал, что вы – порядочная журналистка…
– Ну а других журналистов, которых вы так и не узнали лично, вы по-прежнему так и продолжали бы вычеркивать из списков по указке из Кремля? – уточнила я.
Тут Герман на всякий случай светски полюбопытствовал:
– А что, вообще, сейчас действительно есть какие-то проблемы во взаимоотношениях журналистов с Кремлем?
Посмеявшись над легкой неосведомленностью чиновника, я тем не менее добросовестно рассказала ему, во что превратился кремлевский пул, как обрабатывает прессу пресс-секретарь Путина и сам президент.
– Правда? – искренне удивился Греф. – Я, честно говоря, просто не знал этой проблемы… Но я обязательно с президентом на эту тему поговорю: он должен понять…
Не знаю уж, отважился ли Греф поговорить с президентом. Но только вот Путин не по дням, а по часам закручивал ситуацию со СМИ в стране все круче и круче. И никто из так называемых либеральных реформаторов так и не решился вслух предъявить президенту претензии на этот счет. Значит, не очень-то их это и волновало. Или пожертвовать свободой слова в стране ради собственного пребывания во властной обойме казалось им вполне приемлемой ценой?
* * *
Когда я рассказала Чубайсу о встрече с Грефом в приемной у Волошина, главный энергетик замахал на меня руками:
– Да нет! Ну что ты! При чем здесь Волошин! Герман – порядочный…
– Может быть, ваш Герман и порядочный. Но трус он – точно порядочный. Представьте себе: несколько месяцев он ни за что ни про что гнобил журналистку, отказывал ей в аккредитации, даже не зная ее лично, – просто потому, что ему приказали из Кремля!
Я предложила Чубайсу пари, что как только начнется очередная волна репрессий в отношении меня со стороны кремлевской пресс-службы, никакое чубайсово заступничество на Грефа не будет производить ни малейшего влияния.
– Вот тогда и узнаете, имела ли для него значение встреча со мной у Волошина или нет! – запальчиво пообещала я Чубайсу.
И – выиграла спор. В следующий раз, после того как меня отлучили от президентских поездок, Греф, встретившись со мной на экономической тусовке в Александр-хаусе, опять отвел глаза и сделал вид, что не заметил.
* * *
Примерно так же поступил и его правительственный товарищ по либерализму Алексей Кудрин. Дело в том, что после знаменитой истории с похоронами Собчака, где Кудрин вынес меня из страшной давки, мы с ним при встрече всегда тепло, по-приятельски, расцеловывались.
– Вот тот храбрый мужчина, который спас мне жизнь! – обычно приговаривала я при этом со смехом, и Кудрину явно нравилось, что окружающие слышат об этом героическом факте его биографии.
Однако нравилось ему это только до поры до времени…
Как только он почувствовал, что в Кремле объявили на меня травлю, – то моментально, во время одной из президентских поездок (кажется, в Орле) подошел ко мне и, озираясь по сторонам, прошептал на ухо:
– Знаете, Лена, мне довольно неловко, что, когда вокруг – представители администрации, мы с вами вот так вот здороваемся…
Больше вопросов к этому человеку у меня, разумеется, уже не было.
Было только слегка обидно сознавать, что я живу в стране, где даже наиболее умные мужчины, пребыванием которых во властных структурах президент дорожит из-за их реформаторского имиджа на Западе, так и не посмели вслух, жестко, по-мужски, потребовать от Путина прекратить репрессии по отношению к прессе. Более того – несмотря на все свое влияние, ни у кого из них не хватило мужества даже заступиться за девушку-журналистку, которую много месяцев подряде наслаждением прессовал государственный аппарат. Если молчаливая поддержка этих репрессий – это не собственная позиция реформаторов, то тогда мне просто трудно себе представить: чем уж таким ужасным Путину удалось их до такой степени запугать?
Глава 12
КРЕМЛЕВСКАЯ ШИЗОФРЕНИЯ
В этой главе – давно обещанный десерт: я раскрою секрет кремлевского долгожития. Причем – своего собственного. Если, конечно, можно назвать долгожитием тот факт, что после старта отлично организованной травли со стороны путинской пресс-службы я умудрилась продержаться в кремлевском пуле еще ровно год.
Но сначала – о терминах. Может, теперь, после всех предыдущих глав, кто и не поверит, – но, написав в заголовке шизофрения, я и не думала обзываться. Слово шизофрения в данном случае означает ровно то, что означает, ни больше ни меньше: раздвоение личности.
А как еще, по-вашему, можно назвать состояние Кремля, когда пресс-служба лишает некую журналистку аккредитации, а в то же самое время все кремлевское руководство регулярно с той же самой журналисткой встречается и дает ей эксклюзивную информацию?
Или– какой еще диагноз можно поставить властному организму, который сначала левой рукой запихивает в тюрьму Гусинского, потом правой рукой его оттуда вытаскивает, а в довершение всего внятно подмигивает третьим глазом, что он вообще был против всей этой дурацкой сквозной операции?
Или, наконец: как еще, если не шизофренией, можно назвать состояние корреспондентки, которую в Кремле обзывают агентом Березовского, а в газете Березовского – попрекают кремлевскими друзьями? И что уж тут говорить о президенте, который старательно наплодил вокруг себя всю эту сугубо (в смысле – двояко) здоровую атмосферу?
Анонимный источник, почесывая в бороде…
Журналистика – конечно, низкий жанр. Но отдельные журналистские проделки все-таки войдут в века. (В Интернете я, разумеется, поставила бы после этой фразы смайлик – во избежание кривотолков о журналистской мании величия.)
Так вот, именно к разряду нетленок относится знаменитый кремлевский афоризм, который родился благодаря моему недосыпу и раздолбайству главного редактора журнала Власть.
Как– то раз, во время однодневной передышки между полетами с Путиным, я должна была успеть написать не только репортаж в газету, но еще и большущую аналитическую статью в наш журнал. Понятное дело: репортажем я занималась днем, а журнальной статье пришлось посвятить всю ночь. Причем, всю ночь -это даже громко сказано: потому что выезжать в аэропорт для следующей командировки с Путиным мне пришлось прямо из редакции в четыре часа утра.
Неудивительно, что проследить за дальнейшей судьбой своего текста я была просто физически не в состоянии. Тем временем в нем оказалась мина замедленного действия.
Иллюстрируя абсолютную иллюзорность существования так называемого официального избирательного штаба кандидата в президенты Путина В. В. в Александр-Хаусе (реальный штаб, вопреки всем избирательным законам, разумеется, действовал в Кремле, на базе ельцинской администрации), я процитировала высказывание на этот счет высокопоставленного кремлевского чиновника.
– А чем же тогда все это время занимался официальный штаб под руководством Дмитрия Медведева? – спросила его я.
– А черт его знает! – с подкупающей честностью ответил чиновник.
Высокопоставленным чиновником был никто иной, как глава кремлевской администрации Александр Стальевич Волошин.
Разговор у нас с ним был неформальный, поэтому назвать его имя в тексте я не могла.
А использование цитат анонимов в Коммерсанте не очень приветствуется. Поэтому, исключительно для сведения главного редактора, чтобы он убедился в подлинности цитаты, я в скобках после этого пассажа приписала жирным шрифтом: ПОЧЕСАВ В БОРОДЕ.
Редактор у нас – не дурак,– подумала я, – поэтому, конечно же, сразу поймет, кто у нас в Кремле с бородой.
Отправив текст по внутренней электронной почте, я улетела с Путиным со спокойной душой.
Однако, открыв журнал Власть на следующей неделе, я просто обомлела: моя хулиганская шутливая приписка для внутреннего пользования была инкорпорирована в текст. Получилось так: ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫЙ КРЕМЛЕВСКИЙ ЧИНОВНИК, ПОЧЕСАВ В БОРОДЕ, ОТВЕТИЛ: А ЧЕРТ ЕГО ЗНАЕТ!
В Кремле хохотали до слез. Потому что там тоже не дураки и знали, кто у них с бородой.
Все, вот это уже – конец, – бодро подсказал мне мой внутренний голос. – Теперь даже Стальевич откажется со мной разговаривать.
Однако Волошин, вопреки надеждам моих кремлевских недоброжелателей, с неожиданным достоинством выдержал эту проверку на вшивость. Он не только не порвал со мной отношений, но и, при первой же встрече, вместе со мной весело посмеялся над этой историей.
Цимес этого анекдота заключался в том, что данный высокопоставленный чиновник, несмотря на обладание бородой, тем не менее отнюдь не имеет привычки в ней почесывать. Поэтому Волошину, кажется, не составило никакого труда поверить в то, что эта фраза была просто внутриредакционной шуткой, которая, по недоразумению, оказалась опубликована.
* * *
Ровно с таким же, неожиданным для кремлевского мутанта достоинством Волошин выдержал и другую проверку на вшивость. Когда кремлевская пресс-служба начала на меня травлю и принялась лишать меня аккредитации, я обратилась за помощью к Волошину.
– Да тебя твои же собственные завистники в редакции подсиживают! Всем же хочется с президентом ездить… – полушутя сообщил мне Волошин и по-доброму начал перечислять кандидатов в подсидчики.
Но я предложила ему лучше всерьез задуматься над проблемами в его собственной епархии.
– Я хочу, Александр Стальевич, чтобы вы мне внятно объяснили: почему при Ельцине в кремлевском пуле были более или менее сносные правила игры, а при Путине вы стараетесь превратить журналистов в придворных левреток? Это же просто непрофессионально – так с прессой не работают ни в одной цивилизованной стране мира, – пыталась объяснить ему я. – Например, в Германии, в журналистском пуле при канцлере, корреспондента оппозиционного издания могут посадить на так называемую Kalte Kiiche (холодную кухню): чиновники во властных структурах не дают ему никакую бэкграундную, неофициальную информацию, но на все официальные мероприятия его, разумеется, беспрекословно аккредитовывают. Иначе там был бы просто грандиозный скандал! И уже тем более, ни в Германии, ни во Франции, ни в США не может идти и речи о том, чтобы пресс-секретарь запрещал кому-то из журналистов задавать вопросы главе государства. Это даже не просто варварство – это элементарный непрофессионализм путинской пиар-службы!
– Да?! Вот тебе легко говорить! А на кого нам еще пресс-секретаря заменить? Вот давай тебя, например, президентским пресс-секретарем сделаем? А? Что? Пойдешь? Я серьезно! – предложил Стальевич.
– Ни за что! – в ужасе прошептала я.
– Ага! Конечно! Вот все вы критикуете, а никто не хочет на эту работу идти! – рассмеялся Волошин.
Через два дня после этого разговора Волошин перезвонил мне сам и без всякого пафоса сказал:
– Слушай, Лен, ты просила меня разобраться, какие там проблемы у тебя с пресс-службой возникли… Я разобрался… В следующую поездку с Путиным тебя аккредитуют.
