ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Но что же тогда - любовь? Давайте определим это понятие, потом и будем продолжать? Не то получается: вы, ваше сиятельство, - про Фому, а я - про Ерему!
      ГРАФ. До чего ж я люблю рассуждать с тобой на возвышенные темы! Удовольствие - как от хорошего, искусно сервированного обеда... Любовь?.. Тут тебе, Отец Василий, и карты в руки, потому что Евангелие ты лучше меня знаешь. Там все сказано про любовь. Положи душу свою за други своя... совершенная любовь отрицает страх... или как?.. Отвергает страх!
      ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви. Это из Послания к римлянам.
      ГРАФ. Но любовь по Евангелию - это любовь христианская, нашей же горемыкой движет иная - к покойному полковнику Петрову. Хороший был человек, царствие ему небесное, а вот как пробую вспомнить - так один лишь голос и вспоминается. А тебе, батюшка?
      ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да и мне. Знатный был голос, по справедливости названный серебряным...
      ГРАФ. А как это он сумароковскую песенку-то лихо пел! Ведь не служил, пороха не нюхал, а так пел, что прямо тебе армейский поручик!
      Когда умру - умру я тем с ружьем в руках,
      Разя и защищаяся, не знав, что страх...
      Он переврал немудреный навев, и это сильно резануло по ушам музыкального батюшку. Душа возмутилась против вранья - и он, подумать не успев, сам повел дальше куплет:
      ОТЕЦ ВАСИЛИЙ.
      Услышишь ты, что я не робок в поле был,
      Дрался с такой горячностью, с какой любил! ..
      Эту песню услыхала стоявшая у кладбищенской ограды Анета и встрепенулась.
      АНЕТА. Он это, он! Простил меня, простил! Выведи меня отсюда, радость моя единственная! ..
      Она из последних сил устремилась на звук голосов.
      ГРАФ. Ого, ого! Да погоди, батюшка, это же из середины! Начало-то там какое? Прости, моя любозная?..
      ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Мой свет, прости!
      Дальше они радостно пели уже хором:
      Мне сказано назавтрее в поход идти!
      Неведомо мне то, увижусь ли с тобой,
      Ин ты хотя в последний раз...
      Тут Анета, не разбирая дороги и лишь ведомая звуками песни, метнулась под колеса, отлетела, упала... Карету тряхнуло. Граф сунулся к окошку.
      ГРАФ. Что за дьявол! Петрушка, гони, скотина! Ф-фу! ..
      ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Что там стряслось?
      ГРАФ. Дура какая-то прямо под копыта кинулась! На самом повороте! Тоже, поди, от несчастной любви! Хорошо, Петрушка кучер толковый - успел по коням ударить, проскочил, ее чуть только и задело. Вот ведь дура! Видит же, что карета едет - так нет же! В этом городе не извозчиков за резвую езду штрафовать надо - а дур, которые по сторонам поглядеть не умеют! Сказал бы, право, батюшка, проповедь - как себя на улице вести! Неужто у святых отцов о том нет ни словечка?
      ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да Господь с вами! При святых отцах в каретах не езживали! Могу только после службы особо к пастве обратиться и к осторожности призвать.
      ГРАФ. Ну, хоть так...
      АНЕТА. По-мо-ги-те! ..
      Сцена двадцать восьмая
      Ангел решительно заступил дорогу Андрею Федоровичу.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Хватит!
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Отвяжись, Христа ради!
      Ангел привычно окаменел от запретных слов - но замотал головой, не отступаясь от своего.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ты знаешь ли, уто там, у ограды Смоленского кладбища, родит младенца и родами помрет?
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Знаю - Анютка Кожухова, моя Аксиньюшка с ней в детстве по ягоду ходила.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. И все?
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. И все. Отвяжись, молиться хочу.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. И ничем тебе эта женщина не грешна? Припомни хорошенько - ведь она умирает.
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Аксиньюшке моей, может, и была грешна, а мне нет...
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Сама-то ты от вранья своего не устала, Аксинья? Сперва мне это дивно казалось - так мир наизнанку вывернуть, как ты его вывернула. Коли ты - полковник Андрей Федорович Петров, живой и здоровый, то, стало быть, не случилось той ночи, когда полковника Петрова театральная девка ночью неведомо откуда помирающим привезла! И не за что тебе ее прощать. Но так распорядился Господь, что эта девка сейчас умирает, и умирает без покаяния. Улица безлюдна, народ не скоро сбежится, и о том, что она умирает, знаем только мы с тобой. Мне читать по человеку отходную, от его имени прощения у Бога просить, не положено. Остаешься ты.
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Пусти...
      Где-то вдали зазвучали стоны рожающей женщины.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. А не пущу. Хватит! Очнись! Ты сама себе правду придумала и десять лет в нее веришь, ты сама себе подвиг выбрала по улицам бродить, под крышей не ночевать, молиться непрестанно. А коли Господь иного подвига требует ради твоей любви и веры? Как тогда быть?
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Нет у меня сил на иной подвиг. С меня и этого довольно...
      Раздался невнятный шум голосов - Анету обнаружили люди. Пробилось несколько осмысленных слов:
      - Крови-то крови...
      - Отойдите, мужики...
      - Молись, милая, молись...
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Опоздали, люди добрые. Хорошо хоть, ребеночка есть кому принять.
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ребеночка?
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ. Стало быть, так и не простишь?
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А поделом ей! Поделом! Поделом!
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ну вот и полегчало...
      Андрей Федорович отвернулся.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Десят лет я этого дня ждал... Ну, что же, душа моя возлюбленная, давай уж правде в глаза поглядим. Если душа кается перед смертью - должен же кто-то ее услышать!
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Бог простит.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Все на это уповаем. Но простит ли Господь того, кто сам не простил? Думаешь, раз у тебя такая непобедимая любовь, так ты уж всех выше и безгрешнее? Но ведь и у нее, у грешной Анютки, была любовь! Один-единственный миг чистой, бескорыстной любви за всю жизнь и был - той ночью, был, слышишь, был! А перед Господом он, может, десяти годам твоих скитаний равен - почем ты знаешь?
      Ответа не было.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Жить ей осталось еще минут десять, не более. И сказано: кто простит - тому и прощение! А суд без милости - не оказавшему милости; милость превозносится над судом. Слышишь?
      Андрей Федорович отвернулся и тяжело дышал. Страшная работа совершалась в нем.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ты же сейчас либо двоих губишь, либо двоих спасаешь! .. Себя и его! Если не простишь сейчас ту грешницу простит ли Господь того, ради кого страждешь?
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Сил моих на это нет...
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Вижу. И точно - не осталось у тебя более сил. Но только знаешь ли - не одна лишь вера, и прощение без дел также мертво.
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Знаю...
      И тут раздался крик младенца.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Дитя родилось.
      Андрей Фелорович кинулся прочь.
      Сцена двадцать девятая
      Прасковья рукодельничала. Андрей Федорович без стука вошел в уютную комнатку и встал, запыхавшись.
      ПРАСКОВЬЯ. Ты что, Андрей Федорович?
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вот ты тут сидишь, чулок штопаешь, а не знаешь, что тебе сына Бог послал! Беги скорее на Смоленское кладбище!
      Прасковья выронила рукоделье.
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Беги, беги, беги, милая! ..
      Ни говоря ни слова, Прасковья кинулась прочь, а Андрей Федорович рухнул перед образами на колени.
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Благословен Бог Наш! .. Раба Анна зовет тебя, Господи, слышишь?.. Раба Анна при последнем издыхании зовет тебя! .. Раба Анна просит - помилуй мя, Боже, по великой милости твоей, и по множеству щедрот твоих изгладь беззакония мои! ..
      Прасковья на улице машет рукой.
      ПРАСКОВЬЯ. Извозчик, извозчик! К Смоленскому кладбищу, скорее!
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Многократно омой мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя! Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда передо мною! ..
      ПРАСКОВЬЯ. Пустите, пустите! Да расступитесь же, люди добрые! Меня Андрей Федорович прислал! За младенчиком! .. Младенчика мне дайте! ..
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Тебе, Тебе единому согрешила я, и лукавое перед очами Твоими сделала, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде твоем! ..
      Прасковья, стоя на коленях перед Анетой, вытащила из складок юбки кошель.
      ПРАСКОВЬЯ. Вот, вот, сколько есть! .. Несите ее в каплицу, обмойте, уложите... Не все ли равно, кто такова? Я за похороны, я за все плачу! Ребеночек мой где?! Ребеночка мне дайте! ..
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вот, Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня явил мне мудрость... Господи, не могу больше! ..
      Он всхлипнул, вытер рукавом слезы и, упав на пол, зарыдал.
      Прасковья с кое-как спеленутым младенцем на руках, похожая на яростную медведицу, выходила из незримой толпы.
      ПРАСКОВЬЯ. Да пустите же! Мое дитя! Меня Андрей Федорович за ним прислал! Мое! Мое! ..
      Андрей Федорович приподнялся на локте.
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вот видишь, я же молюсь за нее! Я не дам ей уйти без молитвы! Больше - некому, так хоть я! .. Кабы кто иной мог за нее помолиться... И за нее, и за всех, и за... за раба Божия Андрея... помяни его в царствии Своем, Господи! ..
      Сцена тридцатая
      Вокруг был свет. Свет - и ничего более. За его золотой пеленой растаял мир, остались непрочные очертания, даже не наполненные цветом, и те плыли, качались.
      Андрей Федорович и ангел-хранитель стояли рядом, опустив глаза перед потоком теплого света.
      Ангел же глядел на босые и грязные свои ступни.
      Призыв прозвучал - это было пение серебряных труб. Ангел попытался воспарить - но ослабевшие крылья опали.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Не могу, Господи!
      И тут же луч света показал ему собрата Ангел-хранитель рабы Божьей Ксении стоял напротив, горестный и жалкий. Он опустил белые, безупречной чистоты руки и крылья, имея такой вид, словно его окатили водой из целой бочки.
      Следующим, что передала серебряная музыка, был приказ.
      Оперение, словно нарисованное, стекло с крыльев одного ангела - и как будто белый огонь вспыхнул у ног другого. Этот огонь сжег грязь и взлетел по прозрачному остову его крыльев, расцветая и пушась, застывая на лету. Напоследок вздыбился над плечами и замер радостный, исполнивший веление.
      Андрей Федорович повернулся к своему спутнику - и все понял.
      Он стащил с головы треуголку, кинул наземь. Расстегнул и сбросил кафтан, упавший и обратившийся в кучку грязи. Вышел из растоптанных башмаков...
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не надо мне этого более. Тесно душе! ..
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Тесно душе в оковах былой любви. Есть любовь иная, найдешь в себе силы, чтобы следовать за ней, - то прекрасно, а если силы иссякли - не будет ни единого упрека, потому что не вечного и высокомерного от ощущения этой вечности искупления грехов ждет Бог от души, а бытия в любви. Ведь и в унижении можно превознестись над прочими людьми, придумав себе предельное унижение, и в скорби, и в тоске...
      АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Но нас простили?
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Слушай, слушай...
      Серебряные трубы пели почти человеческими голосами, и уже не Андрей Федорович - Ксения, как той страшной ночью, закричала отчаянно и радостно:
      КСЕНИЯ. Да, да, да! Да! Да!
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. В чем к людям-то вернешься?
      КСЕНИЯ. В зеленом и красном. Меня все в зеленом и красном знают.
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Тебя о многом просить станут. На помощь будут звать.
      КСЕНИЯ. Я - кто? Я еле на путь выбилась... Христа просить надо, Богородицу...
      АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ты будь теми устами, которыми все они просят Христа и Богородицу. Такое тебе послушание на этой земле. И прости, коли что не так...
      КСЕНИЯ. Ты прости...
      Между ними было огромное пространство, но протянутые руки сомкнули их обоих воедино объятием...
      Сцена тридцать первая
      Раннее утро царило над миром. Лицом к восходящему солнцу стояла Ксения - как и было ей обещано, в красном и зеленом.
      КСЕНИЯ. И рабу Лукерью призри, Господи, старенькая она и одинокая... в богаделенку ее определи... И младенца Дмитрия болящего... и Наталью неплодную, дитя ей пошли... и помири ты, Господи, рабов своих Николая с Петром, всех соседей своей склокой уж озлобили... за всех за них молю...
      Вдруг молитва прервалась. Ксения повернула голову.
      КСЕНИЯ. Зовут меня, Господи, опять на помощь зовут...
      Она с трудом поднялась с колен, повернулась и медленно, опираясь на палку, пошла к людям.
      КСЕНИЯ. Зовут они меня, слышишь, Господи, - зовут...
      Конец