В 1900 году с целью оценки воинского потенциала и ознакомления с экономическим положением донского казачества на Дон прибыла специальная инспекция Военного министерства, которую лично возглавлял военный министр генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин. После проведенного обследования он представил императору доклад, в котором отмечалось осложнение экономического положения донского казачества. В качестве одной из мер его поддержки военный министр предлагал ввести правительственные денежные единовременные пособия выходящим на службу казакам [257].
      На основании всех представленных в правительство отчетов и докладов данных специальных комиссий, изучавших проблемы экономического положения казачества и возможные перспективы дальнейшего выполнения ими своих обязанностей, правительство пришло к заключению о необходимости принятия конкретных мер в плане экономической помощи казакам. С целью разработки конкретной программы по данному вопросу в 1901 году создается правительственная комиссия под председательством генерал-лейтенанта М.А. Газенкампфа. В представленной ею программе мер предлагалось сокращение учебных лагерных сборов находящихся на льготе казаков 2-й очереди до 3 недель, освобождение от службы единственного кормильца в семье, выдача выходящим на службу казакам единовременного государственного денежного пособия в размере 100 рублей для приобретения строевых лошадей, а также специальных государственных денежных компенсационных выплат казачьим хозяйствам, пострадавшим от стихийных бедствий (наводнений, засухи, неурожаев и т.п.) [258].
      В 1902 году в Оренбургское войско была командирована с аналогичной инспекционной целью комиссия Главного управления казачьих войск во главе с его начальником генерал-лейтенантом П.О. Щербовым-Нефедовичем. В своем отчетном докладе он констатировал, что «хотя в Оренбургском казачьем войске снаряжение на службу обходится дешевле, чем в прочих войсках, но затрата и такой суммы ложится довольно тяжелым бременем на хозяйство казака даже средней зажиточности, а для малоимущего казака является непосильным расходом, вовлекающим его в долги и расшатывающим его хозяйство» [259]. Аналогичная, а зачастую и еще более тяжелая картина наблюдалась и в других войсках. Например, исследователь Сибирского казачьего войска Ф.Н. Усов отмечал тогда, что казачья семья, имевшая несколько мужчин, после призыва их на службу полностью разорялась [260].
      Но, несмотря на заключения комиссий о достаточно серьезных экономических трудностях казачьих хозяйств, которые не могли не сказаться на состоянии не только казачьих полков, но и всего военно-служилого сословия, никаких реальных мер для улучшения сложившегося положения принято не было. Причины этого следует искать не в невнимательности правительства или в его нежелании нести дополнительные финансовые расходы, как утверждали многие представители казачьей администрации. Скорее, наоборот. Ухудшение положения дел заключалось в неуклонно обострявшихся противоречиях между устаревшими общинными поземельными отношениями и жизненными реалиями развивавшихся капиталистических отношений. В условиях постоянного расширения глубины и масштабов товарно-денежных отношений, в характерных для более раннего исторического периода социально-политических институтах государства усиливались кризисные явления. Поэтому экономические трудности казачества как военно-служилого сословия во многом были объективно обусловлены.
      Определенные попытки анализа экономического положения казачьих хозяйств и выработки мероприятий по его улучшению предпринимались непосредственно на местах в некоторых казачьих войсках. Так, в 1902 году в Кубанской и Терской областях образовываются «Комитеты о нуждах сельскохозяйственной промышленности». Причем к участию в их работе помимо официальных лиц местных администраций были привлечены представители местных органов казачьего самоуправления и даже некоторые авторитетные частные лица. Этим комитетам удалось собрать, обобщить и проанализировать значительный материал, большую часть которого составляли предложения станичных, хуторских и сельских обществ и отдельных лиц по широкому кругу вопросов, связанных с улучшением дел в сельскохозяйственной сфере. Особо отмечались такие проблемы, как тяжесть отбывания казаками воинской повинности (особенно приобретения лошадей и снаряжения), высокие арендные цены за землю, неразмежеванность юртовых земельных наделов и частных участков, отсутствие специальных органов местного самоуправления по нуждам сельского хозяйства. Имелись предложения по организации на местах агрономических станций, по введению должностей инструкторов по сельскому хозяйству, по открытию низших сельскохозяйственных школ [261]. В адрес этих комитетов также поступали и многочисленные «приговоры» целых станичных обществ, в которых обращалось особое внимание на процесс постоянно усиливавшегося малоземелья казачьих станиц. Причем в качестве разрешения столь сложной проблемы предлагалось отвести станицам дополнительные земли из войскового запаса, за счет войсковых капиталов выкупить частновладельческие земли и передать их в фонд станичных наделов, предоставить казачьему населению право пользования услугами Крестьянского поземельного банка для получения кредитов на приобретение частных участков, а также отменить существовавший запрет на сдачу казачьих паев в аренду на срок более одного года. В результате своей деятельности комитеты определили более 30 основных необходимых мероприятий, направленных на улучшение положения дел в сельскохозяйственной сфере [262]. Некоторые из выделенных предложений представляли несомненный практический интерес и были доведены до сведения соответствующих правительственных органов. Спустя некоторое время на их основе были приняты конкретные решения. В частности, на казачье население некоторых областей было распространено действие Крестьянского поземельного банка (в 1907 году на Кубанскую, в 1913 году на Терскую и ряд других областей). Также были поддержаны ходатайства казачьих администраций о том, чтобы при покупке земель через банк преимущества отдавались бы прежде всего казачьим станицам [263]. Хотя в целом покупка ими земель не получила сколько-нибудь масштабной реализации.
      Следствием растущей обеспокоенности официальных органов положением в социально-экономической области в казачьих войсках и возможными значительными негативными последствиями этого, а также пониманием того очевидного факта, что изменить его можно только путем реформирования либо всей системы аграрных отношений в казачьей среде, либо ее отдельных ключевых элементов, стало решение представителем государственных структур вынести на обсуждение вопрос о возможных аграрных преобразованиях в казачьих областях. Впервые к данной проблеме обратились в 1909 году депутаты III Государственной думы при утверждении бюджета Военного министерства на следующий год. Тогда же в адрес последнего прозвучали и думские рекомендации относительно возможного перехода в казачьих войсках от землепользования общинного к подворному и отрубному, с предоставлением на подворные участки прав единоличной собственности [264]. Данные предложения подразумевали реализацию своеобразного «казачьего варианта» столыпинской аграрной реформы [265]. В то же самое время, учитывая, что возможные преобразования в данной сфере повлекут за собой более чем значительные изменения в характере казачьего землепользования и даже землевладения, вызовут значительные трансформации в казачьей среде в целом, правительственные чиновники вполне благоразумно решили предварительно выяснить доминирующие мнения по данному вопросу у официальных должностных лиц войсковых и местных станичных администраций, и даже у самого казачества. В июне 1911 года казачий отдел Главного штаба предписал войсковым штабам всех казачьих войск страны собрать и направить в его распоряжение официальные заключения по данной проблеме высших должностных лиц войсковых администраций – войсковых наказных и наказных атаманов. Атаманы же, в свою очередь, вынесли эту проблему на обсуждение непосредственно станичных и хуторских сборов и местных станичных администраций. В ходе развернувшегося обсуждения предлагаемых нововведений и их последствий для казаков последними высказывались самые различные суждения. Например, собрание атаманов Екатеринодарского отдела Кубанской области, состоявшееся в октябре 1911 года, не нашло возможным коренным образом изменить существующее общинное владение и пользование землей. По мнению его участников, предоставление прав единоличной собственности на землю, устройство отрубов, хуторов и поселков «неминуемо создаст класс безземельных» и вызовет рознь среди казачества [266]. Станичные сборы Лабинского отдела пришли к небезосновательному выводу, что при установлении отрубного хозяйства образуется, с одной стороны, класс населения, утративший собственность по различным причинам, а с другой – «класс казаков-богачей, сумевший скупить земли у слабых хозяев» [267]. А станичные и хуторские атаманы Таманского отдела считали, что предлагаемые меры приведут не только к разладу, упадку «казачьей семьи», но даже «...к уничтожению самого казачества» [268]. И такие утверждения носили достаточно распространенный характер. В донесении чинов местной кубанской войсковой администрации в военное министерство с тревогой отмечалось, что некоторые сборы и атаманы «...в возбуждении самого этого вопроса Государственной думой заподозрили последнюю в стремлении к упразднению казачества» [269].
      Последствия предлагаемых реорганизаций были очевидны не только для казаков, но и для ответственных чинов военного ведомства. Они хорошо осознавали, что раздел и передача общинной казачьей земли в частную собственность казаков в самом ближайшем будущем приведет к неравенству в их земельном обеспечении. А образование значительного контингента малоземельных или безземельных казаков ставило под угрозу весь существовавший порядок казачьей воинской службы [270]. Более того, это самым непосредственным образом затронуло бы общее состояние такого важного в то время рода войск русской армии, как кавалерия. С другой стороны, правительственные чиновники осознавали всю глубину и остроту противоречий, изнутри раздиравших казачью общину, и надеялись если не устранить их полностью, то хотя бы ограничить возможные последствия. Поэтому, несмотря на одинаковые точки зрения на обсуждавшуюся проблему атаманов и представителей Военного министерства в казачьих областях о нежелательности перевода казачьих хозяйств на отруба [271], окончательное решение вопроса затянулось.
      Получив и проанализировав поступившие отчеты наказных атаманов многих войск, правительственные органы предприняли попытку своеобразного «обходного маневра».
      В постановлении Военного совета от 24 апреля 1913 года и директиве Главного штаба от 26 июля того же года, разосланных в казачьи войска, содержались конкретные указания по разработке и осуществлению комплекса мероприятий по улучшению экономического положения казачьих хозяйств и их землепользования без радикального изменения существовавших порядков казачьего землевладения. 29 августа 1913 года Военный совет принял окончательное постановление по разрешению этой сложной проблемы. В нем переход от общинного землевладения к личному на праве собственности признавался нежелательным и недопустимым [272]. Вместе с тем в данном постановлении местным начальствам всех казачьих войск предлагалось при участии самого казачьего населения решить вопрос о том, какие мероприятия было бы желательно провести в жизнь для улучшения порядка землепользования.
      В ответ на данное предложение в казачьих областях развернулась активная работа. И уже в скором времени от станичных и хуторских обществ последовало множество конкретных предложений. Наиболее распространенными из них являлись пожелания о введении значительно более продолжительного (до 8–15–20 лет) срока передела юртовых земель на паи [273]. Но ввиду малоземелья во многих станицах введение длительных сроков передела паевых земель и использования трехпольной системы, также предлагавшейся казаками, не представлялось возможным [274]. Многие заявления казачьих сходов касались необходимости улучшения и повышения культуры хозяйствования, как, например, введения чередования посевов различных сельскохозяйственных культур, развития садоводства и огородничества, организации сети участковых агрономических школ с опытными полями и т.д. [275].
      Некоторые станичные сходы настаивали на передаче паев в постоянное наследственное пользование [276], одновременно «воспретив продажу земли и поставив сдачу ее в аренду под контроль станичного сбора» [277]. Были высказаны и довольно интересные мнения об образовании хуторов по типу «немецких колонок (колоний)» в 10–30 дворов, с введением между ними обязательной трехпольной системы [278].
      Не остались в стороне от обсуждаемых вопросов и местные власти. Видя сложности экономического положения казачьих хозяйств, понимая необходимость разрешения хотя бы части назревших проблем в рамках существующих отношений, администрации Донского, Терского, Уральского и Семиреченского войск выдвинули своеобразное компромиссное предложение по улучшению порядков казачьего землепользования. Суть его заключалась в образовании более мелких казачьих общин, состоявших из одного небольшого поселения с ограниченным количеством дворов. Тем самым несколько упорядочивалось бы местное станичное землепользование, места жительства казаков непосредственно приближались бы к их земельным наделам [279]. Органы исполнительной власти Астраханского войска внесли предложение об изменении сроков предоставления казакам земельных паев и передаче их в пожизненное пользование. Атаманы Оренбургского и Забайкальского войск, выступив в поддержку идеи перехода казаков к индивидуальной хуторской системе, тут же сделали оговорку об одновременном обязательном сохранении казачьей общины. О том же, как совместить эти два разноплановых мероприятия, они ничего не сказали [280]. Войсковые администрации Донского и Терского войск заявили о необходимости ограничить право станичных обществ, противодействовать образованию новых казачьих хуторов [281].
      В результате обсуждения всех поднятых проблем станичными сборами, войсковыми специалистами по землеустройству и войсковой администрацией Сибирского казачьего войска была выработана своеобразная местная программа необходимых преобразований. Она включала в себя следующие мероприятия. В области землеустройства предлагались конкретные меры по ликвидации дальноземелья и чересполосицы за счет приближения надельных паевых участков к станицам и поселкам и объединения их в один нераздробленный юрт. Основным путем достижения этого должны были стать прирезка или обмен земли, переселение казаков во вновь образуемые на войсковых запасных землях поселки, предварительное снятие планов участков. В сфере землепользования намечалась окончательная замена захватной формы передельно-паевой, существенное, до 17 лет, увеличение сроков передела паев, что должно было заметно стимулировать улучшение агротехники, обязательное сохранение при очередных переделах за казаками хотя бы части их прежних паев, а также придания последним максимально возможных удобных для обработки очертаний, соединений их в группы по селениям и т.п. Предусматривались и меры по урегулированию арендных отношений путем увеличения срока аренды с 1 года до 6 лет, но с ежегодным внесением арендной платы, по улучшению общей культуры ведения сельскохозяйственной деятельности (обязательный переход от залежной к трехпольной и многопольной системе земледелия, расширение войсковых агрономических и ветеринарных служб, мероприятия по развитию кооперирования и т.п.). Кроме этого в программе были и особые пункты относительно обязательного учета традиций казачьего самоуправления, в соответствии с которыми казакам должен был быть гарантирован самостоятельный выбор казачьими обществами порядка землепользования, проведение переделов по решению станичного схода и по жребию [282].
      Но, несмотря на множество конкретных предложений, возможности правительства и местных властей были сильно ограничены жесткими рамками существовавших общественно-экономических порядков и отношений, общим курсом самодержавия на незыблемость его социальных институтов. В таких условиях осуществление каких-либо принципиально значимых преобразований было попросту невозможно. И на деле реализовывались лишь второстепенные частные меры по улучшению агротехники в казачьих хозяйствах.
      В казачьих областях по плану намеченных мер по улучшению эффективности и культуры земледелия образовывались технические прокатные станции и пункты. В их задачу входил показ приемов работы с новыми сельскохозяйственными орудиями и инвентарем для обработки почвы, посева, очистки и сортировки зерна, аппаратов для борьбы с вредителями и пр. Кроме того, предусматривалась конкретная помощь населению посредством проката данного инвентаря. Работа этих учреждений, находившихся в заведовании лучших хозяев, осуществлялась под личным наблюдением участковых агрономов. Общее число станций и пунктов было невелико. На Дону, например, их действовало всего 32 [283].
      Довольно серьезная работа по улучшению общего уровня сельскохозяйственной образованности казаков чуть позже была развернута и в других войсках. Например, в Забайкальском войске в ст. Сухомлинской для казаков были организованы курсы по земледелию, в ст. Улятуйской – по скотоводству и молочному делу, в г. Чите при учебно-показательном поселке – по пчеловодству. В г. Нерчинске действовала сельскохозяйственная школа, в которой обучалось до 48% забайкальских казаков [284].
      Все отмеченные мероприятия, хотя, безусловно, и приносили известную пользу, не могли существенным образом повлиять на общее состояние казачьих хозяйств в сторону улучшения их общего экономического положения. Общая тенденция осложнения положения была очевидной. И на данное обстоятельство продолжали обращать внимание и войсковые, и правительственные органы. Буквально накануне Первой мировой войны, в мае 1914 года, ответственные чиновники Военного министерства констатировали, что экономическое состояние казачьих войск находилось в «... крайне неудовлетворительном и даже угрожающем положении» [285]. Хотя буквально воспринимать данное заявление не следует, поскольку общее экономическое положение казачества становилось «угрожающим» не в абсолютном плане, оно ухудшалось по сравнению с предшествующим периодом времени и отнюдь не являлось бедственным. В то же время многочисленные и довольно масштабные предкризисные, а в некоторых случаях даже явные кризисные проявления вполне очевидны. Причем с течением времени они неуклонно обострялись.
      Ухудшение общего экономического положения казачества стимулировало развитие в его среде процессов социальной дифференциации. Рассмотрению этой проблемы в отечественной историографии уделялось большое внимание. При этом сказывалось не только непосредственное влияние теоретико-методологических установок господствовавшей в советское время марксистской идеологии и соответствующих политико-идеологических постулатов, но (это следует отметить особо) и непосредственная значимость данной проблемы, как таковой, для всестороннего и объективного исследования социально-экономического положения казачества. А без этого, в свою очередь, необходимая характеристика его социально-политического облика, анализ политических позиций в период революций и Гражданской войны были бы серьезно затруднены.
      Вопрос социальной дифференциации казачества предметом самостоятельного изучения стал в начале 30-х годов. Одним из первых к нему обратился И.П. Борисенко, который проделал большую работу по конкретному подсчету процентного соотношения уровня социальной дифференциации казачества Дона и Северного Кавказа. В результате он пришел к выводу о том, что 5–10% казаков являлись бедняками, 60–65% – середняками, 10–15% – кулаками. Он также посчитал необходимым отдельно выделить особую имущественную группу казаков, занимавшую промежуточное положение между бедняками и середняками, насчитывавшую, по его мнению, порядка 8–15% маломощных казачьих хозяев [286]. С этим выводом позже полностью согласились Н.Т. Лихницкий [287], С. Бойков, Н. Буркин, З. Кондюрина [288], которые в своих работах опирались на приведенные данные И.П. Борисенко. О преобладании середняцких казачьих хозяйств говорил и Н.Л. Янчевский [289]. Однако чуть позже в исторической литературе появляются иные данные относительно уровня социальной дифференциации казачества. Так, по подсчетам И.М. Разгона, на Кубани 48% всех казачьих хозяйств являлись бедняцкими, 41,1% – середняцкими, 10,9% – кулацкими [290].
      В 50–60-х годах в историографии появляются новые процентные выкладки соотношения различных социальных групп среди казачества. При этом мнения исследователей относительно того, какая из них преобладала, разделились. Так, П.В. Семернин считал, что наибольшим был процент середняцких хозяйств. Они, согласно его расчетам, составляли от 41 до 62% общего числа казачьих хозяйств. Бедняцких, по его мнению, было 25–30%, а кулацких – 21–23% [291]. Разделяя общий вывод П.В. Семернина о преобладании в казачьей массе середняка, В.П. Зайцев привел несколько иные данные: 33,3% среди казаков составляли бедняки, 45% середняки, 21,7% кулаки [292]. Примерно о таком же соотношении, рассматривая состояние казачьих хозяйств терских казаков, говорил и Д.З. Коренёв [293].
      Но в тот же период выходят и работы, в которых говорилось о преобладании бедняцких казачьих хозяйств. В.А. Золотов полагал, что 35–40% донских казачьих хозяйств были бедняцкими, а свыше 30% – зажиточными и кулацкими [294]. Данную точку зрения полностью разделяли Л.И. Берз и К.А. Хмелевский [295]. Эти же процентные выкладки были приведены и в совместной работе В.А. Золотова и А.П. Пронштейна [296]. И.В. Корольков согласился с данными И.М. Разгона [297]. Д.С. Бабичев, основываясь на данных официальных войсковых структур, пришел к заключению о том, что в самом конце XIX века обедневшие казачьи хозяйства составляли на Дону около 50% их общей численности [298], а в 1916 году 20% казачьих хозяйств были сильными, кулацкими, 23% середняцкими, 57% бедняцкими [299]. Отдельные авторы говорили даже о преобладании среди казаков кулаков. Так, например, В.П. Малышев считал, что кулацкими являлись 47,4% всех хозяйств амурских казаков [300]. В дальнейшем такой подход не только не получил развития, но и был практически дезавуирован.
      В 70—90-х годах историками был сделан новый важный шаг в направлении более глубокого и всестороннего изучения этой проблемы. Но споры относительно того, какая из социально-имущественных групп, бедняцкая или середняцкая, доминировала в казачьей среде, продолжались. Л.И. Футорянский полагал, что во всех казачьих войсках страны, за исключением Оренбургского и Амурского, накануне Первой мировой войны 39,8% казачьих хозяйств являлось бедняцкими, 34,9% середняцкими, 25,3% кулацкими (а к 1917 году число бедняцких хозяйств выросло до 55,4%) [301]. Однако он не обосновал методику своих подсчетов. В его последней работе после приведения несколько иных данных процентного соотношения бедняцких, середняцких и кулацких казачьих хозяйств, основанных на военно-конской переписи 1912 года, содержится фраза: «Если судить только по количеству лошадей, процент зажиточных, кулацких элементов в казачестве (25,4%) был значительно выше, чем в крестьянстве» [302]. Возникает вопрос о правомерности рассмотрения проблемы социальной дифференциации казачества на основе одного этого критерия. Такой подход конечно же не может считаться научно обоснованным. Л.И. Футорянский также утверждает, что «наибольший удельный вес зажиточных казачьих хозяйств был на Кубани, в Забайкальском, Сибирском и Семиреченском казачьих войсках, середняцких – в Терском, Кубанском, Донском. Бедноты – в Астраханском (62,9%), Уральском (58,2%), Уссурийском (55,4%), Терском (47,1%)» [303]. Однако автор ничего не сказал ни о методике вычислений, ни о критериях, положенных в основу подсчетов. Неясно также, почему в Кубанском войске одновременно, если судить по приведенному выше высказыванию, преобладали и зажиточные, т.е. кулацкие, и середняцкие казачьи хозяйства, а в Терском – и середняцкие, и бедняцкие.
      По мнению А.Я. Ворониной, в Забайкальском войске преобладали бедняцкие хозяйства. Согласно ее подсчетам, в земледельческо-скотоводческой группе хозяйств забайкальских казаков к бедным отнесены 42% хозяйств, к средним 38%, к зажиточным 20%. В скотоводческо-земледельческой группе соотношение было несколько иным: бедных 44,7%, средних 35%, зажиточных 20,3% [304]. А.И. Долгих считает, что 51,8% сибирских казаков не могли самостоятельно вести хозяйство [305].
      В свою очередь, многие исследователи пришли к заключению о том, что в казачьей среде доминировали не бедняцкие, а середняцкие хозяйства. И.П. Осадчий сделал заключение, что на Кубани бедные казачьи хозяйства насчитывали 35,5%, средние 43,5%, зажиточные кулацкие 21% [306]. В.Н. Ратушняк указал на то, что 36,1% кубанских казачьих хозяйств являлись малопосевными, засевали всего лишь 6% общей посевной площади, а 5,1% были многопосевными и имели под посевами 21,5% площади [307]. Данный факт убедительно свидетельствует о преобладании в Кубанском войске среднепосевных хозяйств, т.е. середняцких. М.Д. Машин, рассмотрев данные о площади посевов оренбургских и уральских казачьих хозяйств, сделал следующий вывод: 33,4% казачьих хозяйств были малосеющими, 43,8% среднесеющими, 22,8% многосеющими [308]. А.П. Ермолин считает, что среди казаков бедняки составляли 25–30%, середняки около 60%, кулаки 15–20% [309].
      Различные, подчас противоречивые и спорные выводы по проблеме социальной дифференциации казачества являются прямым следствием не столько ее сложности, хотя она сама по себе достаточно непростая, сколько отсутствием среди исследователей какого-либо общепризнанного подхода к ее разрешению. Конечно, совершенно не учитывать такие значимые факторы, как величина земельного надела, наличие рабочего и домашнего скота, инвентаря и пр., недопустимо. Но судить о степени социальной дифференциации, исходя только исключительно из этих данных, как это делали практически все занимавшиеся этим вопросом специалисты, представляется не совсем правомерным.
      В Донской области 15,6% казачьих хозяйств не имело рабочего скота, 15,3% – коров, 8,5% числилось без всякого скота [310], 25,8% не имело инвентаря [311]. Но это не исключает возможности заниматься садоводством или виноградарством и получать доходы, превосходящие средний уровень. Не имея сельхозинвентаря, можно строить свое хозяйство на товарном скотоводстве или вести мелкую, но прибыльную торговлю и получать неплохой доход. И таких вариантов довольно много. Поэтому необходима всесторонне разработанная и научно обоснованная методика определения степени социальной дифференциации в казачьей среде, опирающаяся на единый комплекс объективных критериев [312].
      Источники, на которых основываются в своих расчетах историки, достаточно многообразны. Среди них есть и такие, которые носят заметно односторонний, тенденциозный характер. Естественно, что при работе со всеми ними каждый исследователь использует свой метод, базирующийся на том или ином источниковедческом подходе. Но, как правило, сущность используемого метода, его составные компоненты, да и сама основа, на которой он строится, не раскрываются. Поэтому большинство предлагаемых подсчетов не имеют необходимого высокого уровня научного обоснования. Проверить их объективность и подвергнуть критическому анализу не представляется возможным. Все это непосредственно отражается на общих выводах и заключениях и в целом на уровне исследования.
      Нужно также учитывать и большое число историко-географических, экономических, социальных и внутриполитических факторов. Однако даже при их комплексном изучении ответить на многие вопросы крайне сложно. Ведь в каждой из трех основных социальных групп можно выделить три подгруппы – верхнюю, среднюю, нижнюю. Но и они могут быть далеко не одинаковы [313].
      А.И. Козлов предположил, что одним из ключевых элементов определения уровня социальной дифференциации является годовой прожиточный минимум наиболее распространенной по составу казачьей и крестьянской семьи юго-востока России [314]. На долю середняцких хозяйств, по его подсчетам, приходился 51,6%, бедняцких 24,6%, кулацких 23,8% [315].
      Таким образом, доля середняцких хозяйств в большинстве казачьих войск страны была преобладающей. Нечто наряду со спецификой внутренней организации казачьей общины придавало ей известную устойчивость. Однако такое положение тормозило процесс социально-экономического разрушения общины и, как следствие, социальной дифференциации казачества. Но объективно обусловленные капиталистические отношения, социальная дифференциация казачества неуклонно развивались и ставили на повестку дня целый ряд экономических и социальных проблем и противоречий, разрешить которые в рамках существовавших отношений было практически невозможно. Внутри казачьей общины нарастали кризисные явления, в той или иной степени сказывавшиеся почти на всех сторонах жизни казачества.
      Свои проблемы существовали и в жизни казачества. И войсковые, и местные станичные административные органы старались уделять значительное внимание развитию таких важных и социально значимых направлений, как народное образование и здравоохранение. По существовавшим порядкам финансовые средства на эти цели выделялись из войсковых и станичных бюджетов. И хотя их возможности, как правило, были довольно ограниченны, тем не менее общие показатели уровней начального образования и местного медицинского обслуживания в казачьих областях были значительно выше, чем в целом по стране. В Донском войске общий процент грамотности среди казачьего населения накануне Первой мировой войны составлял без малого 69% против 21% по стране. При этом среди донских казаков грамотных было 85,5%, а среди казачек 48,1% [316]. (По другим данным, грамотных донских казаков насчитывалось несколько меньше, порядка 74,8%, а казачек 48,7% [317].) Среди кубанского казачества в целом грамотных насчитывалось 43,1%. Среди казаков их было 68,8%, а среди казачек 30,2% [318]. В Терском войске грамотность казачьего населения составляла среди мужчин свыше 75%, а среди женщин 24,9% [319]. В Астраханском войске грамотных казаков было порядка 64%, а казачек 33% [320]. В Оренбургском войске общий уровень грамотности казачьего населения составлял 64,7%, в том числе среди казаков 77%, а среди казачек 52,7% [321].