АППЛЕТ 101.

ТАНЦОР СТАНОВИТСЯ СЕРИЙЩИКОМ

И они двинулись вспять времен. Навстречу часу «X», когда Маньяк совершил свое первое убийство.

Когда в шестой раз наступило седьмое сентября, Танцор и Следопыт прошли в густых еловых зарослях всего лишь триста метров. И неизменно в сумке у Маньяка обнаруживалась одна и та же голова. Чья?

Самое трудное на этом начальном отрезке заключалось в ежеутренней телефонной беседе со Следопытом, который, естественно, ничего не помнил и никуда не собирался ехать ни свет ни заря.

Поэтому в конце концов Следопыту пришлось перебраться жить к Танцору. Поскольку, как это было установлено эмпирическим путем, его квартира была единственным местом в Москве, а может быть, и во всем мире, где сохранялась память обо всех предыдущих пройденных циклах.

Деда решили не тревожить. Пусть пьет свой «Бурбон» и трахает американских вдовиц, пребывая в блаженном неведении.

Когда седьмое сентября наступило в двенадцатый раз, было пройдено восемьсот метров. Но потом дело пошло гораздо веселей. Потому что началась тропинка, конкретизировавшая направление движения Маньяка.

Да и Танцор наловчился подстреливать его столь ловко и столь бесстрастно, словно был многоопытным егерем, вышедшим промышлять зайца по первой пороше.

Вскоре Танцор приобрел для этой цели тульскую двустволку с центральным боем.

На шестнадцатом цикле тропинка вывела охотников на проселочную дорогу, и движение в направлении часа «X» ещё более ускорилось.

Правда, возникли осложнения в личной жизни Танцора. Однажды, когда Следопыт, вернувшись с дела, совершенно по-хамски поинтересовался, почему «хозяйка» встречает их не рюмкой водки с солеными груздями и не наваристым борщом, а дистиллированным бульоном из кубиков, она ушла, гневно хлопнув дверью. Сказав перед уходом, что не намерена более жить в этой вонючей оёщаге вместе с двумя оскотинившимися мудозвонами!

Впрочем, на следующее утро она опять лежала в постели рядом с Танцором, перенесенная обратно, вопреки её воле, неведомой силой. И требовала, чтобы Танцор немедленно вез её собирать мухоморы. Когда же из соседней комнаты вышел Следопыт неглиже, она этому крайне изумилась. Изумилась до такой степени, что с огромной силой и высокой точностью метнула свой всесокрушающий ботинок. И он чуть не отсек ухо незваного гостя.

С этого момента уходы Стрелки стали традиционными. Очнувшись рядом с Танцором, увидев Следопыта в трусах, метнув ботинок, она быстро одевалась, путаясь в рукавах, шнурках и застежках, и оскорбленно говорила на пороге, что не намерена более жить в этой вонючей общаге вместе с двумя оскотинившимися педиками!

На следующее утро склока повторялась в точности: с теми же самыми словами, жестами, мимикой.

Танцор был на грани помешательства. Он серьезно опасался, что в одно прекрасное утро не вьщержит этой пытки бесконечностью и пустит себе пулю в лоб. Или задушит Стрелку, которая, в сущности, была ни в чем не виновата.

Лишь Следопыту, который был и моложе, и толстокожей, эти утренние разминки доставляли удовольствие. Ему пришлось по вкусу и уворачиваться от ботинка (тренировка, однако!), и наблюдать обоюдную остервенелость сожителей, радуясь тому, что сам он свободен, как ветер.

Когда седьмое сентября наступило в двадцать третий раз, проселочная дорога привела Танцора и Следопыта на скромный сельский погост, расположенный неподалеку от деревни Скарабеевки.

Моросило. Танцор, облаченный в камуфляжную куртку и брюки из того же материала, крадучись, вслушиваясь и всматриваясь, пробирался меж заросших буйными сорняками могил.

«О себе некогда подумать, где уж там о мертвых», – мелькнуло в его сознании.

Посмотрел на часы. Было 9.40. Вдруг совсем неподалеку кто-то кашлянул. «Маньяк, – понял Танцор, – кому ж ещё тут быть в такое время».

И взвел оба курка.

Сдерживая шумное дыхание, пошел на звук. Метров через двадцать увидел его. Маньяк саперной лопаткой закапывал могилу. Судя по валявшемуся рядом венку, совсем свежую.

Расстояние было небольшое, глаз набитый, рука твердая и привычная к ежедневно исполняемой процедуре. Поэтому выстрелил навскидку, не целясь, дуплетом.

Маньяк свалился в могилу. Судя по раздавшемуся барабанному звуку – прямо на крышку гроба.

Медленно подошел. Прочел валявшуюся табличку. Голова принадлежала Гуськову Сергею Андреевичу, родившемуся 24.07.73 г., умершему 4.09.2001 г. Умершему, судя по заключению патологоанатома Оршанского, от передозировки.

На сей раз перед следователем Хазаряном была поставлена совершенно плевая задача. Мельком взглянув на место преступления, он стремительным коршуном налетел на Скарабеевку и арестовал всех мужчин из рода Гуськовых, способных держать в руках ружье.

В протоколе в графе «Предполагаемые мотивы преступления» уверенно написал: «Кровная месть». И поставил жирный восклицательный знак. Все сходилось: было найдено и ружье, и патроны с картечью, и обувь со следами кладбищенской почвы.

Сидеть бы Гуськовым долго и безвинно, но на их счастье впереди было ещё одно седьмое сентября.

Танцор со Следопытом, пообедав по-холостяцки, то есть гораздо хреновей, чем при Стрелке, предались размышлениям, покуривая сигары «Партагас».

Было ясно, что завтра они наконец-то поставят точку. Последнюю. Диаметром в двадцатипятицентовик. Не подлежащую обжалованию. Встретят Маньяка у могилы заблаговременно и предотвратят акт эксгумации, а может быть, и некрофилии.

На этом все должно и закончиться. Иначе быть не могло. Потому что иных вариантов нет и быть не может.

Но зачем Маньяку нужна голова Гуськова? На этот вопрос ответить было невозможно.

Чтобы запутать следствие? Вряд ли. Потому что в дальнейшем он этого приема не повторил.

Чтобы напитаться в могиле какой-то особой инфернальной энергией? Но зачем тогда отрезать голову? Залезай в гроб и питайся на здоровье.

Чтобы заставить Танцора ломать голову на пустом месте? Чтобы Танцор запутался в причудливых версиях и в конечном итоге сам спятил? Хрен-то! Завтра Танцор, когда нормальным людям положено спать, в последний раз попрется за город. И в последний раз продырявит Маньяка. А потом получит причитающееся бабло и поедет, как писал поэт Рубцов, к морю отдыхать.

В конце концов сошлись на самом простом и самом железном объяснении: так Маньяку велел сделать Сисадмин. Вот он и сделал. Точнее, делает, упорно и тупо, словно безмозглый муравей.

Потом включили на своих мобильниках звук погромче и попротивней, установили будильники на 6.00 и легли спать.

И вдруг, когда на закрытых веках Танцора мелькнул первый кадр из длинной семичасовой ленты, Следопыт окликнул его из соседней комнаты.

– Танцор, до меня только что дошло.

– Ну, чего тебе еще, блин?

– Мы могли сразу же прийти на кладбище. К нужной могиле. На третий же цикл.

– Это как же это?

– Взять собаку. Ищейку. Чтобы по следу.

– Ну, ты и паскуда! Что же ты сразу не додумался!

– Да вот… Что я?! Следователь до этого дела не допер.

– Ну, ты и козел! Я уже в серийного убийцу по твоей милости превратился! Ну, паразит!

– Сам бы тогда додумался! Что ты на меня-то попер?!

– Так тогда молчать надо было! Раз уж поздно! Ну, не ожидал…

Поперебрехивались ещё минут пять, а потом уснули.

Танцор всю ночь наблюдал огромную зеркальную голову, которую он уже видел во сне год назад. Голова, как и тогда, отражала окружающее пространство в виде его, Танцора, головы. И при этом ещё и глумилась над ним: строила мерзкие гримасы, ощупывала языком нос и мочки ушей, растягивала рот в лягушачьей ухмылке. Танцор бил её стулом, колотил ногами, стрелял в неё поочередно из всех своих стволов. Но тщетно. Ни одной вмятинки, ни даже мизерного отколупывания внешнего отражающего слоя, не говоря уж о пробоинах или раскрое черепа. Что там было внутри, под несокрушимой амальгамой? Было страшно и одновременно мерзко.

Следопыту снилось далекое детство: высоченная вишня, на нижней ветке которой он сидел, болтая босыми ногами и поедая спелые сочные ягоды. А потом заметил самую спелую, самую черную, самую большую. И потянулся за ней.

Вишенка перепрыгнула на ветку повыше. Маленький Следопытик влез на следующую ветку. И опять потянулся. Вишенка опять убежала, повыше. Следопытик опять подлез. И опять… И опять… И опять…

Так продолжалось довольно долго. До тех пор, пока маленький наивный мальчик на самом верху, где лишь строгий Господь грозил ему сверкающим, словно молния, пальцем, не сорвал вожделенную ягодку. И она оказалась настолько тяжелой, что увлекла его вниз.

Вначале Следопыт, стремительно взрослея, мужая, а потом – и старясь, летел в ярких лучах солнца и в пении птиц. Затем, не ударившись о землю, продолжал падать уже в кромешной темноте и мертвой тишине. Падал, падал, падал…

Будильники заорали синхронно, словно сошедшиеся в смертельном поединке самураи.

Как всегда-то чуть моросило, то дождь припускался сильней. Ленивый пасмурный рассвет, словно синяя жидкость на гигиенической прокладке в телевизионной рекламе, расползался по всему окоему.

Танцор и Следопыт, затаившись, без курева, чтобы не спугнуть Маньяка, сидели в засаде в десяти метрах от могилы Гуськова. Переговаривались шепотом, но более взглядами и короткими жестами. Рядом лежало приготовленное, многократно проверенное и взведенное оружие. С бойками, неотрывно глядящими на капсюли. Со спусковыми скобами, сдерживающими из последних сил статично вибрирующие стальной мускулатурой пружины. С мушками, еле уловимо оплавившимися от многократных яростных взглядов прищуренного правого глаза.

Следопыт тюкнул указательным пальцем по циферблату часов, что означало: «Пора бы уж!»

Танцор показал ему правую ладонь, потом кулак и сразу же распрямил растопыренные пальцы: «Погоди, ещё минут пять».

Следопыт приставил большой палец правой руки к солнечному сплетению, а указательный палец левой руки приблизил к Правому глазу: «Хорошо, что солнца нет, прицелиться не помешает, потому что Маньяк появится с востока».

Танцор указал на пах. Что можно было понять как: «А мне по этому самому!» Или: «Куда, он, на это самое, денется!» Или: «Это самое с ним!»

Вдалеке, на дороге, появился лишенный каких бы то ни было подробностей силуэт. И начал медленно приближаться.

Танцор взял в руки двустволку. Следопыт – Калашникова.

Через некоторое время стало ясно, что это мужчина. Вскоре мужчина конкретизировался в Маньяка.

Хоть было ещё и далековато, начали прицеливаться.

И вдруг, когда оставалось метров семьдесят, когда ещё немного, и начали бы пальбу, Маньяк вытащил из кармана какую-то белую тряпку и стал размахивать ею над головой:

– Не стреляйте! Не стреляйте! Прошу вас, не стреляйте! Я безоружен! Умоляю, не стреляйте!

Танцор опустил ружье.

– Ты что, – зло прошипел Следопыт, – стреляй, блин! Ведь наверняка, козел, понтует! А потом…

– Не могу, – ответил Танцор. – При таком раскладе не могу. Сам стреляй, если можешь. Но все же давай вначале выслушаем. Что у него там.

Следопыт хотел, но не мог. Потому что до этого стрелял лишь по фанерным мишеням. Ему необходим был лидер. И тогда бы уж он полоснул очередью по падающему телу.

Маньяк подошел.

Танцор и Следопыт во избежание всяческих фокусов держали стволы наперевес.

Смотреть вблизи на себя, – именно на себя, поскольку Маньяк полностью соответствовал представлению Танцора о своей внешности, – было неприятно. Гораздо неприятней, чем наблюдать себя, дающего интервью – в прошлом у Танцора было и такое – какой-нибудь культурной телепрограмме. Тем более, что этот второй Танцор был сумасшедшим, от которого следовало ожидать всего, чего угодно.

– Наконец-то, – начал он, – наконец-то все кончено!

– Да, – сказал Танцор просто и внятно. Не как судья, интригующий при помощи параграфов, пунктов, подпунктов и комментариев, а как бесхитростный присяжный заседатель. И не стал продолжать дальше. Всем все было и так ясно.

– Нет, нет, не в этом смысле! – вскричал Маньяк. «Тоже ведь, сука, актер!» – подумал Танцор.

– Не в этом смысле! Это конец игры! Вы победили!

– В этом мы не сомневаемся, – съехидничал Следопыт.

И Маньяк начал торопливо рассказывать о том, какой же козел этот Сисадмин. Как же он его достал. Как же глумился все время. И как он счастлив, что теперь совершенно свободен.

– Конкретней, – прервал его Танцор, которому этот спектакль начал надоедать. – Говори конкретно и доказательно. А уж потом мы будем решать, что с тобой делать.

Маньяк начал говорить конкретно.

Суть игры заключалась в том, чтобы либо Танцор с друзьями сорвал лимон, либо весь лимон взял себе Маньяк. Для этого он должен был продержаться восемьдесят дней и замочить не менее двадцати человек.

Задача же Танцора состояла в том, чтобы определить происхождение самой первой головы. Которая находится тут, в могиле. И не только определить, но и предотвратить её извлечение из гроба. Танцор справился с задачей. И сегодня, или в крайнем случае завтра, ему начислят выигрыш.

– Так что вот вам сумка с инструментами. И мы по-хорошему расходимся, – закончил гнать туфту Маньяк.

– Да ты, я смотрю, совсем за дураков нас держишь! – сказал Танцор и очень убедительно перенацелил стволы с ног на живот Маньяка. – Завтра же, если уже не сегодня, опять за старое примешься. Ведь лимон-то терять, наверно, очень не хочется?

– Да ты что, Танцор! Во-первых, лимон уже твой. Мне абсолютно ничего не светит. Во-вторых, меня этот ублюдок очень хитро закодировал. Ведь сейчас я абсолютно здоровый человек. И с головой все нормально. Но стоит разрыть могилу, отрезать голову – и всё! Включится механизм безумия, и меня уже сможет остановить только пуля!

– Танцор, ведь врет же всё! – вмешался Следопыт. – Надо мочить. И тогда наверняка будет всё!

– Да никуда я от вас не денусь! Ведь я, после головы этой самой, становлюсь роботом. Думаете, почему вы меня там, в лесу, бессчетно мочили, а я каждое утро шел и шел навстречу своей смерти?! Почему? Мне это приятно, что ли, было? Так что в любой прекрасный момент, если что, вы меня будете поджидать в нужном месте в нужное время. Например, на Лубянке. Или в Нескучном саду.

Это было похоже на правду. И Танцор начал колебаться.

В конце концов опустил стволы вниз.

– Танцор! – взвился как ошпаренный Следопыт. – Ведь он же дуру гонит! Мочить надо! И весь разговор!

– Мочи, – тихо сказал Танцор. Потом взял у Маньяка сумку.

– Да, – спохватился он, – неувязочка получается. Мы на кон свои жизни ставили. А тебя, значит, на все четыре отпустят?

Вопрос был очень точный. Маньяк испугался. Явно испугался, хоть и попытался скрыть это, взять себя в руки.

– Так кто вы! И кто я! У вас тут всё налажено. Живете нормально. Бабки есть. Жилье есть. Меня же только что сюда засунули. Ни хрена и ничего. Куда мне сейчас? Воровать? Мешки таскать, по десятке за тонну? Кровь сдавать? У меня же никого и ничего! Так что это будь здоров какое наказание.

– Ладно, иди, – сказал Танцор. – Только двигай куда-нибудь подальше от Москвы. В Питер, в Ростов, в Самару, в Тамбов. А то, если как-нибудь случайно тебя встречу, могу и не выдержать.

На том и разошлись. Несмотря на решительный протест Следопыта.

АППЛЕТ 102.

НА ДУРАКАХ ВОДУ ВОЗЯТ

Дома первым делом, даже не скинув мокрую одежду и не вымыв рук, настучали письмо Сисадмину. С сообщением об окончаний всей этой бодяги и с требованием немедленно заплатить причитающуюся призовую сумму.

Молча, куря сигарету за сигаретой, прождали полчаса. Мрачно пошли обедать. То есть резать колбасу кружочками, класть её на ломти хлеба, откусывать, жевать и запивать чаем. И опять молча. Потому что с каждой минутой в душах крепло ощущение, что Маньяк наколол их как последних кретинов. Однако сказать об этом вслух было страшно.

Конечно, оставалась надежда на то, что Сисадмин не отвечает потому, что скоропостижно скончался. Или у него взорвался компьютер, а второго не было. Или закончились деньги, чтобы платить провайдеру за работу в Сети. Все это было равновероятно. Однако сумма всех этих вероятностей имела множителем десятку в какой-нибудь минус пятнадцатой степени.

Поэтому опять молча сидели у компьютера и курили, не ощущая вкуса дыма.

– Ну что, я поехал, что ли, к себе? – сказал Следопыт. – Будем надеяться, что завтра в лес ехать не придется.

– Да уж наверно, – отозвался Танцор. – Только, может, двенадцати дождешься?

– Зачем?

– Посмотреть, какое завтра будет число.

Хоть это и было глупо, но остался ещё на полчаса. В двенадцать наступило восьмое сентября.

Ответ не пришел и утром. Что было совсем уж хреново.

. Хреновость усугубляло одиночество. Стрелки, естественно, не было. Набрал её номер. Однако телефон был отключен.

Попытался связаться с Сисадмином по аське. Но это ни к чему не привело.

Начиналась изощренная пытка полной неопределенностью, которая медленно, но верно трансформировалась в ощущение, что Маньяк всех их здорово наколол. Как последних салаг. А то и как даунов, которым он показал блестящий шарик и, пока они зачарованно его разглядывали, сделал всё, что ему было нужно. Кретины!

Точнее, он, Танцор, полный кретин: пожалел, блин, поверил! А Следопыт – лишь на четверть, а то и меньше. И вся его вина заключается в том, что не может стрелять в человека, глядя тому в глаза. Хотя какой, на хрен, человек! Бешеный шакал!

Когда начало смеркаться, Танцор уже довел себя до состояния, необходимого для того, чтобы выть и биться головой о стену. Но пока не выл и не бился, потому что сообразил включить свет.

Потом Стрелка все-таки включила телефон. И не смогла сказать ничего вразумительного о том, почему же вид Следопыта в трусах привел её в такое бешенство, что необходимо было срочно бежать от Танцора ни свет ни заря. Бежать, куда глаза глядят.

– Отчего же, – возразила она. – Не куда глаза глядят, а в очень приличное место. Балчуг, блин, Кемпин-ски называется! Тут, между прочим, по утрам кофе в постель подают. Очень предупредительная обслуга. Даже пыль с ушей специальными горностаевыми щеточками смахивают. И всего триста баксов за сутки.

– Так у тебя скоро вся капуста закончится. Приехала бы, взяла сколько надо. А то ведь начнут на работу вербовать.

– Ты что, меня тут все госпожой называют! На место поставила. Один тут козел попробовал завербовать, мол, у нас девочки, как сыр в масле, катаются. Но я ему сразу ботинком смятку сделала. Так что теперь только госпожа для всех!

– Слушай, приезжала бы. А?

– А что, соскучился?

– Не то слово! Весь извелся!

Стрелке это очень понравилось. Хоть она, конечно, и уловила в тоне Танцора изрядную театральность. Но без театральности получилось бы пошло и противно. А так – просто отлично. И она со своей стороны поддала пару:

– А рвешь ли ты, дорогой, волосы на голове? Посыпаешь ли оголенные участки пеплом?

– Не то слово! Приедешь, так уже и не узнаешь. Уже приходится в шапке ходить, голова стынет.

– Ну что же, приедем – посмотрим.

– Приезжай. А?

– Хорошо. Встречай госпожу у подъезда. Будешь дверь открывать. А то я тут от этого дела совсем отвыкла. Через полчаса буду.

Через полчаса во двор начал въезжать ослепительно белый автомобиль. Секунд через пятнадцать, когда он выполз из-за угла дома всем своим необъятным телом, стало ясно, что это «Кадиллак-Эльдорадо». Лимузин остановился рядом с прибалдевшим Танцором.

Распахнулась передняя дверь. Из неё важно вышел человек в сюртуке с галунами и в фуражке с кокардой. Подошел к задней дверце и распахнул её, согнув позвоночник в пояснице точно на двадцать градусов. Из чрева американской мечты появилась Стрелка с необычайно значительным выражением лица.

Водитель, получив двести долларов, распрямился и приложил к козырьку ладонь.

Танцор, за то, что он всего лишь отворил подъездную дверь, поднес сумку и подвез госпожу на лифте до нужного этажа, получил стодолларовую купюру.

Стрелка была довольна.

Соответственно был доволен и Танцор.

Поэтому остаток дня они посвятили сексу. Стрелка потому, что, несмотря на молодость, уже входила в пору, которая называется «знойной». Танцор потому, что любил знойных женщин. А еще, но, может быть, и прежде всего – пытался таким образом заглушить дурные предчувствия, именующиеся страхом.

Однако если бы его в тот момент кто-либо спросил: «Ты занимаешься сексом для того, чтобы не было страшно?» – то он, несомненно, плюнул бы вопрошавшему в рожу.

Утром тревожные ожидания и дурные предчувствия материализовались в полной мере. Примчался Следопыт и рассказал, что этот скот опять убил и порезал на куски Изольду.

– Я же тебе говорил, – орал он, бегая по квартире кругами, – надо было мочить! Кому, блин, поверил! Ну, а теперь ищи ветра в поле!

– Ничего, никуда не денется, – начал успокаивать Следопыта, но более всего, конечно же, себя, Танцор. – Встретим на Лубянке. Когда он попытается ту тетку, в «Фольксвагене», прикончить. Я все прекрасно помню. И место, и цвет машины. Так что никуда, на хрен, не денется.

– Что же он – последний кретин, что ли? Чтобы на рожон переть? Не придет он на Лубянку!

– Я все же думаю, что он подчиняется жесткой программе. Место преступления, время, объект и все такое прочее. Ведь он же опять убил все ту же Изольду. Кстати, седьмого или вчера?

– Седьмого.

– Ну, вот видишь! А что ещё известно?

– Все примерно то же самое, что и в первый раз. Кроме пакета с мухоморами. Поскольку Стрелки не было. Та же самая чужая голова, Гуськова. И опять картинку подкинул. Ту же самую.

– Ну, и отлично! Все покатилось по тем же самым рельсам.

– Блин, я не верю! То же, да не совсем. Он ведь прекрасно знал, что мы сели в машину и уехали. Бояться некого.

Стрелка с большим интересом и с точно такого же размера недоумением выслушала эту склоку. Естественно, она ничего не помнила. Пришлось рассказывать ей всю историю с начала и до конца.

Впрочем, где-то посередине, с того момента, когда Танцор спятил и решил, что он и есть невменяемый Маньяк, она начала стремительно вспоминать события первого цикла. Вплоть до мельчайших подробностей. Ну а когда дошли до клуба «Куклы», то остановила Танцора:

– Нет, не надо. Эта мерзость мне теперь каждую ночь снится. Только я думала, что это ночной кошмар. Не более.

Потом рассказали, как почти месяц каждое утро ездили в лес и мочили Маньяка. Конечно, Танцор мочил, а Следопыт подстраховывал.

– Так надо было по следу идти. С собакой! Что же вы такие тупые-то!

– Да уж какие уродились. Не всем же такими, как ты, быть. Острыми, – огрызнулся Следопыт. – Да и спросить у тебя нельзя было. Ты мне каждое утро пыталась ботинком голову проломить.

– Так чего её беречь-то, раз тупая?

Во избежание мордобоя при помощи ботинок Танцор решительно пресек надвигающуюся склоку. И попытался продолжить, – о том, как собрались поставить последнюю точку. И как ничего из этого не вышло.

Однако Следопыт не дал ему это сделать, изложив историю на кладбище по-своему. То есть с применением по отношению к Танцору весьма уничижительных эпитетов. Наиболее мягкими из которых были «слюнтяй» и «чистоплюй херов». Танцор не возражал.

– А ты знаешь, я бы точно так же поступила, – сказала Стрелка тихо и серьезно. – Мне до сих пор жалко его. Его лечить надо… Он же больной. Совсем больной.

– А помнишь, как он тебя в «Куклах» чуть сам не залечил на хрен?! – взвился Следопыт, не найдя у Стрелки поддержки. – Помнишь?! Кащея, блин, Бессмертного пожалела! Нет уж, на хрен! Теперь у нас для него совсем другое лекарство. Калибр – девять миллиметров. Хватит, блин! Нажалелись!

– Да, конечно, – согласилась Стрелка. – Но все же…

– Никаких «все же»!

– А что Дед? – поинтересовалась Стрелка.

– Мы все это время его не трогали. Так что завтра придется с ним пару часиков повозиться, – ответил Танцор. – Он ведь тоже ничего не помнит. Но у него процесс вспоминания идет под виски нормально. Что бы мы делали, если б он был трезвенником?

Наступило четырнадцатое сентября. Танцор загримировался чуть ли не под тинейджера, а из Следопыта сделал что-то среднее между литературным критиком и сутенером.

– Ну, – сказал Танцор, – Дед, ночуешь у нас. А то я уже охренел рассказывать, что и как было. Потому что завтра будет опять седьмое сентября.

Дед пробурчал что-то вздорное и нелицеприятное. Но выкобениваться не стал.

В половине одиннадцатого сели в джип, потому что машину Танцора Маньяк прекрасно знал, и поехали на Лубянку.

Припарковались так, чтобы можно было сразу выбраться из дурдома, который тут начнется в полночь, и быстро свалить. Замочив, естественно, перед этим Маньяка.

До беснования голографического Феликса оставалось минут сорок. Достали стволы. Навинтили глушители. На всякий случай. Хотя наверняка, когда начнется коллективное помешательство, никто не обратит внимания и на пушечный выстрел.

Закурили. И стали ждать молча. Потому что не один уже день только и делали, что прокручивали всевозможные варианты. И в конце концов выбрали оптимальный.

Без десяти двенадцать все было как обычно. Феликс неподвижно стоял светящимся истуканом. Мимо шныряли машины, шурша шинами на мокром асфальте. Мрачно возвышалось здание ФСБ с потушенными окнами. Впрочем, «Детский мир» был ненамного веселей.

Без пяти вышли. Начали прогуливаться, изображая пылких влюбленных. Следопыт приобнял Танцора за плечо и делал вид, что что-то шепчет на ухо.

Ровно в двенадцать откуда-то сверху на площадь обрушился оглушительный компьютерный ритм. Феликс пошевелился и начал отбивать сапогом такт. Потом вскинул вверх правую руку. Когда проигрыш закончился, согнул и резко распрямил её в локтевом суставе. И понеслась:

Юзер! Юзер! Юзер! Юзер! Юзер! Юзер!

Че-Ка! Че-Ка! Чв-Ка! Че-Ка! Че-Ка! Че-Ка! Че-Ка!

Д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-А!!!

Площадь стала запруживаться машинами. Люди начинали бесноваться. На капоты и крыши пока ещё никто не лез, пока орали и корчились на асфальте.

Танцор и Следопыт уже были на месте. На том самом. Тут же стоял и бежевый «Фольксваген». «Все, как и в прошлый раз», – удовлетворенно подумал Танцор.

Суржикова была уже на крыше. Сняв куртку и размахивая ею над головой, орала вместе с Феликсом и обезумевшей площадью.

Чтобы не светиться, Танцор и Следопыт тоже заорали и задрыгались:

Юзер! Юзер! Юзер! Юзер! Юзер! Юзер!

Че-Ка! Че-Ка! Че-Ка! Че-Ка! Че-Ка! Че-Ка! Че-Ка!

Д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-д-А!!!

Дрыгались и при этом медленно поворачивались то по часовой стрелке, то против, обшаривая пространство взглядом.

Маньяка не было.

У Суржиковой уже чуть ли не пена изо рта шла.

«Могла бы в свои сорок и поумней быть, – с неприязнью отметил Танцор. – Дура дурой, а все туда же, в бизнес! Бабки ковать! Спасай её теперь, блин!» Хоть спасал он, конечно, не только и не столько её.

Между тем Феликс уже размахивал над головой портянкой. Оставался последний куплет. А Маньяка все не было.

«Может быть, проглядели. И он уже дожидается внутри „Фольксвагена“, – подумал Танцор. – Это было бы очень кстати. Пять пуль через стекло, и прощай Маньяк».

Вопя несусветное и размахивая руками, Танцор про-прыгал вокруг машины, наклоняясь и заглядывая в каждое стекло. Благо они были прозрачными.

Пусто.

Еще две минуты, и рэп закончился. Народ начал приходить в себя, с изумлением озираясь: «Господи, да как же это так?»

Невдалеке бился в припадке эпилептик, стуча об асфальт затылком и пятками, словно кто-то невидимый всаживал в него пулю за пулей.

Маньяка не было.

Суржикова уже сидела в машине и бессмысленно сигналила, словно это могло рассосать чудовищную пробку.

Танцор понял, что именно сейчас Маньяк вломится в «Фольксваген» и начнет кромсать несчастную тетку. Оставил Следопыта караулить левый борт, а сам пошел на противоположную сторону.

Через час Суржикова выбралась из затора и поехала в сторону Чистых прудов. На всякий случай проводили её до дома. Постояли у подъезда полчаса – вдруг Маньяк ждал её там, внутри.

– Ну что, коллега, ваша гипотеза оказалась полностью несостоятельной? – спросил Следопыт.

Танцор молчал.

– Ну, и что теперь? Ответа Танцор не знал.

АППЛЕТ 103.

ТЕНЬ ЗВЕЗДЫ НАД МОСКВОЙ

Утром, просматривая сводки происшествий, Следопыт выяснил, что Маньяк все же напаскудничал. Но не на Лубянке, а в Сокольниках, на берегу Яузы, где Пятый Лучевой просек пересекается с Ростокинским проездом. И жертва была другая – некая Людмила Петровна Янкилевская. Маркетолог, как было записано в протоколе. 35 лет. Незамужняя. Детей нет.

– Ну что, гуманист? Доволен?! – с пол-оборота завелся Следопыт. – Робот, говоришь?! Жесткая программа?! Рожу бы тебе за гуманизм набить!..