Взгляд Франека потеплел.
      – Ну и чего вы достигли?
      Павел и Альжбетка переглянулись и дружно полезли в кибитку. Оттуда послышался невнятный шепот, о чем-то они не то спорили, не то сговаривались.
      Серега и Франек уселись на бревно возле дома.
      Сверху спустились сразу две куклы: Чернокнижник - патлатый в черном сюртуке и черной шляпе, глаза у него были выпуклые, живые, в них отражалось солнце, и от этого они горели каким-то адским огнем, и маленький Гашпарко в красном камзоле и красном колпаке. В хитрых глазках его тоже отражалось солнце. Вообще лица у кукол были до того естественными, что становилось даже жутко.
      – Ты кто? - спросил Чернокнижник густым утробным голосом.
      – Я? - Гашпарко ткнул себя пальчиком в грудь. - Гашпарко. - Он позвенел колокольчиками.
      – А этих ты знаешь? - Чернокнижник указал на Франека и Серегу.
      – Этих? - спросил Гашпарко.
      – Этих.
      – Да кто ж их не знает! Франек и Эдисон! А ты кто?
      – Я?
      – Ты.
      – Чернокнижник, колдун, маг и волшебник! Профессор белой и черной магии и клептомании!
      – Вот это да-а! - восторженно вскликнул Гашпарко звонким голосом Альжбетки.
      – Проси что хочешь - все исполню. Хочешь, сделаю тебя большим, как Эдисон? А может, ты хочешь стать разведчиком, как Франек?
      Но Гашпарко не успел сказать свое желание. Из дома вышла хозяйка, простоволосая, с перепуганными глазами.
      – Альжбетка, иди скорее, дедушке плохо.
      Ножки Гашпарко подогнулись, и он упал на землю. Альжбетка спрыгнула с кибитки и бросилась в дом. Франек и Серега вскочили. Павел торопливо убрал кукол в кибитку и побежал следом за Альжбеткой.
      Дедушка все так же лежал на животе, прижавшись небритой щекой к подушке, дыхание было прерывистым, хриплым. Он открыл глаза, пустые, как у слепого. Увидел Альжбетку, шевельнул губами, хотел что-то сказать, уткнулся ладонью в подушку, попытался встать, но не смог. Хрип прервался.
      – Дедушка, - позвала Альжбетка. - Это я, дедушка. Ну что ты, что ты?… Я тебе еще бульону сварю… Дедушка.
      Хозяйка плакала, обняв Альжбетку, прижав ее к себе.
      А Альжбетка смотрела на деда остановившимся синим взглядом и не верила, не верила, что дедушка умер.
      С девочкой что-то случилось. Она не плакала, она всю ночь просидела возле дедушки, не смыкая глаз, и не проронила ни одной слезинки. Все в ней замерло - душа, сердце, не было ни мыслей, ни желаний, она сидела на стуле возле деда, положив руки на колени, словно они ей уже не нужны, и смотрела куда-то мимо деда, в никуда.
      А дедушка лежал вверх лицом, со сложенными на животе морщинистыми натруженными руками, которые даже смерть не смогла высветлить, лежал на спине впервые после того, как его избили. И ему не было больно, вот что удивительно! Ему не было больно!…
      Хозяйка принесла Альжбетке кружку молока и кусок хлеба. Должна же девочка поесть! Сунула кружку ей в руки. А Альжбетка словно не заметила кружки, тоненькой струйкой молоко полилось на пол.
      Павел сидел возле большой холодной печки и тоже не смыкал глаз. Он понимал, что Альжбеткин дедушка умрет, даже доктор сказал про него: не жилец. Он видал смерть совсем близко. Хоронил француза Поля осенью. Зимой - павших в боях партизан. И каждый раз сердце его содрогалось от горя и ужаса. Нет, никогда он не привыкнет к смерти, никогда! К смерти нельзя привыкнуть. Это фашистам человеческая жизнь - ничто. Их приучали убивать. А он не фашист. И если он стреляет в фашистов, то только потому, что они уже не люди. Разве люди могут избить старика стальным тросом!…
      Павел сидел возле большой холодной печки и смотрел на Альжбетку. Больше смерти дедушки потрясло его Альжбеткино состояние, хоть бы закричала, заплакала. А она… Она стала похожа на деревянную куклу с синими глазами, которых не может оживить даже свет керосиновой лампы. Они вбирают в себя свет, а не отражают его, он уходит в пустоту.
      Как она теперь будет жить? У нее из живых существ осталась только старая лошадь. Как поедет в своей кибитке среди молчаливых кукол? Где найдет родителей, да и живы ли они?
      Павел вспомнил, как он тосковал по маме, по брату, по отцу. А ведь ему было легче. Хотя окружали его враги, и среди них нашлась добрая душа - толстая Матильда. И потом он занимался трудным делом, которое поглощало его всего: он притворялся таким же, как окружающие его, и сохранял себя таким, какой он есть, сохранял в себе Человека! Теперь, когда все позади и он вступил с врагами в открытую смертельную схватку вместе со своими товарищами-партизанами, вместе с Красной Армией, вместе со всем советским народом, частицей которого оставался всегда, - теперь он понимает, через какой ад прошел и выстоял. Это все мама, ее пример, ее любовь, ее верность. Это отец - Герой Советского Союза. Это брат Петр. Это Великие Вожди. Все, все помогли ему выстоять.
      А Альжбетка - одна. Почему одна? А он, Павел? А его товарищи? Разве они оставят Альжбетку в беде? Что сказала бы мама? Она сказала бы:
      – Альжбетка, это мои сыновья, Петр и Павел. Ты будешь мне дочерью, а им сестрой.
      Наверно, так сказала бы мама.
      Павел встал и тихонько подошел к Альжбетке, которая все сидела неподвижно возле деда и смотрела в никуда. Он тихонько тронул ее за плечо, встав рядом. Она качнулась, прислонилась к его боку, словно нашла опору, и продолжала смотреть на деда невидящими глазами.
      И не было для Павла в этот момент никого ближе и дороже. Жалость к девушке перехватила горло, но он сдержался, только вздохнул протяжно и остался стоять рядом. Он не мог отойти от нее.
      Войска Красной Армии начали большое наступление в районе Моравской Остравы. Новость оживленно обсуждалась в партизанской бригаде "Смерть фашизму". Все понимали, что начинается последний, решительный бой, Красная Армия сломала хребет фашистам, но прежде чем с ними будет покончено, немало прольется крови. И все, все готовы были помочь Красной Армии!
      Алексей Павлович удвоил охранение, обходил батальоны, взводы, роты вместе с комиссаром Ковачеком и начальником штаба. Казалось, что командир находится одновременно всюду.
      Серега Эдисон сутками дежурил у рации.
      Франек укрощал свои рыжие австрийские сапоги, чтобы не скрипели. Что за разведчик, у которого скрипят башмаки!
      А Павел не находил себе места. Ему необходимо было поговорить с Алексеем Павловичем, но подойти он не решался, понимал, что Алексею Павловичу не до него: бригада вот-вот вступит в бой. Павел и ждал, и хотел этого, и боялся. Нет, не боя. Он боялся за Альжбетку.
      И на похоронах деда она не проронила ни слезинки. Кукольника хоронили с воинскими почестями. Ковачек сказал над его могилой:
      – Он не был партизаном и не был солдатом. Он был простым словаком и крепко любил свою Родину. Искусство было его оружием, искусство - душа народа. Даже если уничтожить народ, как того хотят фашисты, душа его останется жить и, как несломленный вечный костяк, обрастет мясом. И снова возродится народ. Куклы его говорили людям правду, звали людей на борьбу. Они были воинами. И мы отдаем кукольнику воинские почести по праву. - И когда отгремели троекратные залпы салюта, комиссар крикнул громко, чтобы услышали его родные горы и долины и все, отдавшие жизнь за них: - Смерть фашизму! Свободу народам!
      А Альжбетка словно не слышала комиссаровых слов. Она стояла возле свежего холмика каменистой земли и смотрела в никуда, и глаза ее были сухими. А Павел плакал и не стыдился своих слез, тело его сотрясали рыдания. Он плакал и за себя, и за Альжбетку, которая не могла плакать. Ему казалось, что Альжбетка сошла с ума. Мысль эта вселяла в него ужас. Он не отходил от девушки, а она и его словно бы не замечала. Он еще не понимал, что, не замечая его присутствия, она заметила бы его исчезновение.
      "Альжбетка, - думал он с нежностью, - Альжбетка. Как же тебе помочь? Чем?"
      Он вычистил старую Альжбеткину лошадь, раздобыл ей сено, смазал дегтем колеса кибитки и даже заштопал дырку в брезенте.
      Ничего Альжбетка не заметила, ничего не оценила.
      И вот бригада готовится к походу, к бою. Видно по всему. Что будет с Альжбеткой? Вряд ли Алексей Павлович и комиссар разрешат ей остаться в бригаде.
      Надо поговорить с Алексеем Павловичем, объяснить ему. Да как с ним поговоришь?
      И вдруг его вызвал к себе сам Алексей Павлович.
      В большом мрачном зале замка кроме комбрига был только дед Ондрей. Оба сидели у края дубового стола и молча смотрели на приближающегося Павла.
      – Товарищ командир, партизан Лужин прибыл по вашему приказанию.
      Алексей Павлович с любопытством оглядел Павла, будто тот был какой диковинкой и видел он ту диковинку впервые.
      – Садись.
      Павел присел на стул с высокой резной спинкой. Не мягче чем на лавке в деревенской избе.
      – Красная Армия начала наступление. Конец приходит фашистам. - Алексей Павлович задумчиво погладил ладонью мореный дуб столешницы. Сказал неожиданно: - Все думаю, какие удивительные мастера сработали эту мебель! А?
      – Уж потрудились, - обронил дед Ондрей.
      – Потрудились, - кивнул Алексей Павлович, и в голосе его прозвучало уважение к мастерам. - А ты как думаешь? - обратился он к Павлу.
      Павел не ответил, но внутреннее напряжение перестало сковывать, ослабело. И он сказал неожиданно даже для самого себя, сказал о том, что его мучило последние дни.
      – Альжбетку жалко. - И пояснил: - Ту, что с куклами, у которой дедушку похоронили.
      Алексей Павлович молча кивнул.
      – Что с ней будет? - спросил Павел. - Нельзя ж ее одну бросить!…
      – Нельзя, - согласился Алексей Павлович.
      – Значит, вы возьмете ее в бригаду?
      – Она и так уже в бригаде. Но начнутся бои…
      – Альжбетка храбрая и сильная, - горячо сказал Павел. - Она санитаркой может, поварихой, да кем угодно!
      – Верю, - улыбнулся Алексей Павлович и спросил лукаво: - А в разведку годится?
      – Конечно! Она ж маленькая, как девочка, на нее никто внимания не обратит!
      Алексей Павлович помолчал, обдумывая что-то, потом сказал:
      – Говорят, ты с куклами освоился?
      – В каком смысле? - насторожился Павел.
      – В прямом. Знаешь, за какую ниточку дергать, что да как сказать.
      – Так. Художественная самодеятельность, - небрежно произнес Павел.
      – Значит, не достиг еще совершенства? - снова улыбнулся Алексей Павлович.
      – Не достиг.
      – Ну что ж, даю тебе два дня сроку. Достигай.
      – В каком смысле? - удивился Павел.
      – В прямом. Это тебе боевое задание. Через двое суток отправитесь в глубь Словакии, в немецкие тылы. Нам нужно знать все до мелочи. Да тебя учить не надо, ты даже к немцам на укрепления ходил! Кстати, тех укреплений нет. Штурмовики снесли. Так что от имени командования Красной Армии объявляю благодарность.
      – Спасибо.
      – Э-эх, Лужин, надо отвечать: Служу Советскому Союзу!
      – Служу Советскому Союзу! - произнес Павел и покраснел. - Не приходилось, товарищ командир. Я больше "хайль Гитлер" кричал, - добавил он с затаенной горечью.
      – Ничего, Павел. Скоро здесь будут наши. И конец Гитлеру. И поедем мы с тобой, Павел Лужин, домой. Домой!
      – Где он, дом? - неожиданно вырвалось у Павла. Действительно, где он, дом? В Москве? В Гронске? В Березове?
      Алексей Павлович нахмурился.
      – Человек бездомным не бывает. Просто дом у нас с тобой большой - Родина. И нас там ждут… - добавил Алексей Павлович не очень уверенно, потому что его никто не ждал. Не было у него семьи, не успел обзавестись. Неожиданно вспомнилась Гертруда Иоганновна. Вот она идет к нему, чуть прихрамывая… Тоненькая, светленькая, в туфлях на босу ногу… Этого еще не хватало! - Два дня, Лужин, - сердито сказал он. - Поедете втроем. Ты, Альжбетка и вот дед Ондрей. Он эти края знает. Подучите его кукол дергать. Он - старший, его приказания… Сам понимаешь.
      Павел кивнул и сказал:
      – Альжбетка не плачет. Совсем не плачет. Как не в себе.
      – Я зайду вечером. Поговорю с ней. Иди.
      – Есть!
      Павел спускался вниз по крутой каменистой тропе, спотыкаясь о древесные корни. Тропой ближе, чем дорогой.
      Что ж получается? Бригада вступит в бой, а его как бы вывели из боя. Как в первые партизанские бои, когда командир считал его маленьким… Надо доложить командиру о приказе товарища Алексея. Еще подумает, что дезертировал… Нет, командир так о нем подумать не может. Командир ему верит. Наверно, и Алексей Павлович, прежде чем дать ему это задание, посоветовался с командиром. Странное задание. Хотя почему странное? Разведка есть разведка. А кукольный театр - отличное прикрытие.
      Командир выслушал Павла молча и вздохнул.
      – Да знаю я, знаю… И одобряю. Ты ж у нас артист, тебе и куклы в руки! - Он засмеялся, а потом посерьезнел: - Главное - умелость. Назвался косарем - коси траву, назвался шофером - крути баранку. Взаправду, чтоб никому и в голову не пришло, что ты не косарь, не шофер, а разведчик. Тогда тебе поверят. А ты парень толковый. Собственно я тебя и рекомендовал товарищу Алексею.
      – Вы?
      – А что тебя удивляет, Павел? Паренек ты храбрый, голова светлая, к тому ж немецким владеешь. Портсигар не потерял?
      – Нет. - Павел похлопал по карману, где лежал подаренный командиром после боя на шоссе портсигар с двумя конскими головами.
      – Вот видишь! - удовлетворенно сказал командир, будто, потеряй Павел портсигар, не послали бы его в глубокую разведку.
      Альжбетку Павел нашел возле лошади. Девушка сидела на чурбачке, и в глазах ее стояли… слезы.
      – Ты чего, Альжбетка? - встревоженно спросил Павел.
      – Да-а-а… Запропастился куда-то, а я тут одна.
      – Как же одна? А лошадь?
      Альжбетка шмыгнула носом, похлопала по торчащим лошадиным ребрам.
      – Ты говори, когда уходишь.
      – Ладно. Меня командир бригады вызывал, товарищ Алексей.
      – Зачем?
      – Дело у нас с тобой, Альжбетка. Репетировать надо. Репетировать, репетировать… Будем представления давать.
      – Здесь?
      – Нет. Туда подадимся. - Он махнул рукой в сторону заходящего солнца.
      – Там же немцы, - испуганно прошептала Альжбетка.
      – Немцы. Да не только немцы. Там и наши. Ты что, немцев боишься?
      – Никого я не боюсь, если с тобой.
      Ах, Альжбетка, чистая душа!
      – С нами дед Ондрей поедет. И его надо научить, ну хоть с драконом управляться… Красная Армия наступает. Чуешь? А мы едем помогать ей.
      – Пусть она их бьет! Пусть она их… - Альжбетка задохнулась от внезапно нахлынувшей жгучей ненависти к фашистам. И заплакала в три ручья.
      Павел не стал ее утешать. Пусть плачет. Хозяйка сказала, что нельзя в себе слезы держать. Они, как отрава. Пусть плачет. Он присел рядом на землю.
      – Утонут они в твоих слезах, Альжбетка!
      – Пусть… тонут…
      Они посидели немного молча.
      Отдохнувшая лошадь медленно хрупала сеном и вздыхала.
      Раскрасневшееся солнце, прежде чем исчезнуть, жаркой щекой коснулось горы, наверно чтоб остынуть. В ущельях быстро сгущались тени. Альжбетка уже не плакала, только всхлипывала тоненько. Павел тронул ее за плечо:
      – Все, Альжбетка, все. Давай работать. Репетировать.
      – Давай.
      Они направились к кибитке. Взяли тяжелые куклы: Павел пастуха Бачу, Альжбетка его сварливую жену Бачеву.
      – Ах ты, лежебока, - произнесла она все еще всхлипывая. - Овец проспал.
      Бача почесал в затылке.
      – Никуда не денутся. Дорогу домой знают.
      – Знают? Напасти на тебя нет! А дракон? Дракон всех пожрет.
      – Га!… Нужны ему твои овцы. Ему девушек подавай. Хоть бы тебя слопал. Может, подавится!
      – Это ты так про жену? Ну погоди, сейчас я возьму вожжи!…
      Бачева исчезла в кибитке.
      – Ну теперь начнется, - вздохнул Бача. - Не иначе черт мне жену подсунул. И где были мои глаза!
      – В бутылке с можжевеловой, - появился маленький Гашпарко.
      – Эх, тебе хорошо, ты не женат! А она за вожжами пошла.
      – Сховайся.
      – Куда от нее сховаешься?
      – А вот сюда. Сиди и помалкивай. Я тебя выручу.
      Бача убежал, а Гашпарко присел на камень.
      – Ну как? - спросил Павел.
      – Хорошо. Теперь тебе надо взять Бачеву. И води ее. А я буду на два голоса говорить. Лампу бы зажечь. Темно.
      – Нельзя. Приказ.
      Где-то далеко-далеко прогрохотало.
      – Гром, - сказала Альжбетка.
      Павел посмотрел на чистое, вызвездившее небо.
      – Нет, это не гроза. Это артиллерия.
      – Так близко?
      – Наши. Наши идут, - сказал Павел.
      Они замерли и стали слушать отдаленный невнятный грохот. И маленький Гашпарко замер и слушал.
      Павел пошарил в кармане и заговорщицки сказал:
      – Альжбетка, хочешь, я тебе достану звезду с неба?
      – Хочу, - так же тихо ответила она.
      Павел поднял руку, взмахнул ею и протянул Альжбетке ладонью вверх. На ней лежала и поблескивала маленькая красноармейская звездочка.
      Альжбетка взяла ее, повертела в пальцах и прижала к щеке.
      Как хорошо! Как хорошо, что есть в мире алые звездочки!
 

Часть третья. МЫ БЫЛИ И БУДЕМ!