Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Порно

ModernLib.Net / Современная проза / Уэлш Ирвин / Порно - Чтение (стр. 3)
Автор: Уэлш Ирвин
Жанры: Современная проза,
Контркультура

 

 


— Твоя зарплата за этот месяц, — объясняет он своим льстивым, я бы даже сказал, подобострастным тоненьким голоском. — А так как ты не доработал две недели до утверждения на штатную должность, то мы не должны тебе никакой компенсации за увольнение. Такие правила, — ухмыляется он.

Я смотрю на него честными глазами.

— Но почему, Мэт, — говорю я, притворяясь расстроенным, — мы же столько всего пережили вместе!

Нет, мой честный взгляд не сработал. Личико нашего малыша Мэти остается бесстрастным, он откидывается на кресле и медленно качает головой.

— Я не раз тебя предупреждал. Мне нужен старший бармен, который всегда на месте. И самое главное, я тебя предупреждал о твоей маленькой сучке, которая приходит сюда и предлагает себя моим клиентам. — Он с омерзением дергает головой, и я слышу смешок Дьюри, который наслаждается этой беседой не меньше Колвила.

— Ну, у них тоже есть члены, по крайней мере мне так говорили, — улыбаюсь я. Снова слышу тихое похрюкивание из-за спины.

Колвил подается вперед со зверски серьезным выражением на роже. Это — его шоу, и ему не нравится, когда кто-то его переигрывает.

— Ты, Уильямсон, может быть, и считаешь себя шибко умным, но ты просто дешевка, дерьмо из Хакни.

— Из Айлингтона, — поправляю я. Последний удар был явно ниже пояса.

— Да хрен ли разницы. Мне, знаешь ли, нужно, чтобы мой старший бармен вел здесь мой бизнес, а не использовал это место, чтобы проворачивать свои собственные делишки. Все те подонки, которые здесь сейчас крутятся, шлюхи, бандиты, фаны, порнодельцы, наркодилеры… И знаешь что? Это все началось года два назад, с тех пор как ты здесь работаешь.

— Это же грязная забегаловка с танцами, мудацкий стрип-клуб. Ясное дело, тут куча подонков толчется. У нас не особенно чистый бизнес! — зло протестую я. — Я привел сюда платежеспособных клиентов. Людей, которые тратят деньги!

— Слушай, шел бы ты лесом. — Он показывает на дверь.

— Я что, уволен?

Улыбка Мэта Колвила становится еще шире.

— Да, и хотя с моей стороны это будет непрофессионально, я все же скажу: я просто счастлив по этому поводу.

Дьюри у меня за спиной снова хихикает. Ну ничего. Сейчас ему станет совсем не смешно. Я смотрю Колвилу прямо в глаза.

— Кажется, пришло время поговорить начистоту. Я регулярно пялю твою жену, уже почти восемь месяцев.

— Что… — Колвил тупо таращится на меня, и я чувствую, что Дьюри у меня за спиной впал в ступор, а потом тихо смылся, кашлянув напоследок, словно извиняясь, что ему пришлось так быстро ретироваться. Колвил на пару секунд лишился дара речи, но все-таки справился с потрясением, и на его губах заиграла слабая недоверчивая улыбка. Он презрительно фыркает:

— Тяжелый случай, Уильямсон.

— Я ей, кстати, недешево стоил, — говорю я, не обращая внимания на его реплику. — Можешь сам убедиться. Проверь счет на ее кредитке. Отели, шмотки от кутюр. — Я указываю на свою рубашку от Версачи. — Вот на что уплывают денежки. Твои денежки, между прочим.

Страх мелькает у него в глазах, но тут же сменяется яростью.

— Ты, сукин сын. Ты вправду считаешь, что сможешь меня задеть этой чушью? Это же полная…

Я встаю, вынимаю полароидные снимки из внутреннего кармана пиджака и кидаю их на стол.

— Ну, может быть, тебя это заденет. Я держал их на черный день. Лучше один раз увидеть, хых, — подмигиваю ему я, разворачиваюсь на месте и с достоинством прохожу через офис и бар. Волны тревоги вынуждают меня ускорить шаг, когда я выхожу на улицу, но никто не бежит за мной следом, так что я громко смеюсь на задворках Сохо.

Иду по Чаринг-Кросс-роуд немного расстроенный — все-таки только что я потерял самый главный источник регулярных доходов. Пытаюсь утешиться тем, что зато я избавился от геморроя, сопряженного с этой работой, взвешиваю все «за» и «против», думаю о возможностях, которые мне дает эта новая ситуация. Сажусь на поезд на Ливерпуль-стрит на Центральной линии и еду до Хакни-Даунз. Выхожу, встаю у низкой стены на станции и смотрю на свое окно. Оно так близко, что, кажется, можно дотронуться до стекла. На стекле столько грязи и пыли, что оно почти черное. Было бы очень неплохо стрясти денег с этих сук с железной дороги, а то их дизельные поезда все засрали. На пути со станции беру новое расписание.

Вернувшись в свой клоповник, я выглядываю из окна этой конурки, которую агенты по недвижимости называют студией. Вот они, англичане: высокопарные и напыщенные по самое не хочу. Кто бы еще додумался назвать эту ночлежку поместьем?! Я охочусь, ловлю рыбу, стреляю дичь, я, Саймон Дэвид Уильямсон из Поместья Банановые Квартиры Лейта. Смотрю вниз, наблюдаю за молодой мамашей с коляской. Мешки у нее под глазами видны мне даже отсюда. Не мешки, а какие-то чемоданы от Samsonite. Смотрю на нее и пытаюсь понять, какого хрена я переехал на пять сотен миль к югу, на эту мудацкую улицу с мудацким названием Большой Перекресток, где здания трясутся, когда мимо проходит экспресс на Норвич. Смотрю на часы: 6.40, или 18.40, как говорят эти железнодорожники. Точно по расписанию.

Когда у тебя есть возможность вложить свои денежки в выгодное предприятие, надо этой возможностью пользоваться. Это я и пытаюсь втолковать Берни на следующий день, но он был слишком уторчен, чтобы врубиться в мои рассуждения. Это самое главное; то, что отличает победителей от неудачников, настоящих деловых людей — от распиздяев, которые вообще ни на что не годятся, разве что подтирать задницу боссу; такие вечные мальчики на побегушках. У всех на слуху так называемые истории успеха, растиражированные в СМИ, но на самом-то деле все понимают, что это — только верхушка айсберга, потому что на каждый успех приходится десять провалов. Оно мне надо: вкалывать в баре на чужого дядю, в компании законченных неудачников, которые вечно ноют и винят все и вся — но только не себя, любимых, — что они оказались в глубокой заднице, хотя им обещали золотые горы и билет наверх без пересадки?! Берни, кстати, надо бы поостеречься, а то он начинает мне напоминать одного из таких мудил. Да, мы живем в дерьме и из дерьма не вылазим, но иногда все-таки выпадает возможность урвать свой куш, и уж если она выпадает, упустить ее было бы глупо. А иначе — прямая дорога обратно в дешевый паб, где ты будешь сидеть, заливая глаза и жалуясь на судьбу-злодейку, что вот, могло бы быть все иначе, но — хрена с два, или еще того хуже — к трубке с крэком или лиловой жестянке для завтраков.

Я готов вложиться в дело, но сейчас мне нужно повидаться с Амандой, с этой холодной коровой, у которой и так хренова туча денег, но при этом она еще тянет из меня все соки.

Предложение тети Полы, над которым я смеялся по телефону, начинает казаться все более заманчивым.

В общем, труба зовет, и я еду в Хайгейт, продираясь сквозь толпы в автобусах и электричках, забираю ребятенка и отдаю ей сорок монет за неделю, которые, как я понимаю, прожираются этим мальцом подчистую. Во какой толстый, прямо жирдяй. В последний раз, когда я брал его в Шотландию, чтобы показать моей матери, она сказала с этим своим неистребимым шотландским акцентом: «Ну он прям как ты в том же возрасте». Как я в том же возрасте: нескладный и жирный ребенок, всегда в синяках — легкая добыча для тощих и подлых змеюк с игровой площадки на улице. Спасибо, ебена мать, переходному возрасту и всем этим гормонам — за избавление от жира. Может, мое противоречивое отношение к сыну как раз и объясняется тем, что он напоминает мне себя самого — в более молодой и менее крутой вариации. Но мне не верится, что я был таким. Скорее всего он пошел в своего жирного деда, козла жидовского, со стороны матери, ясное дело.

И теперь мы тащимся по Вест-Энду по направлению к «Хэм-бли», чтобы выбрать ему рождественский подарок. Конечно, праздник давно прошел, но зато мы попадем в эти безумные январские распродажи. Я дал ему ваучеры, потому что свободе выбора нужно учить, причем чем раньше, тем лучше. Но Аманда их забрала и отдала мне обратно. Она настояла, чтобы мы пошли в магазин вместе. Мы прошли-то всего ничего, а мелкий говнюк начинает скулить, что ему холодно и что он натер ноги. Ну и сидел бы дома, рубился в Плэй-Стэйшн. Даже в это праздничное время года я такой же чужой для него, как и он — для меня. Во время прогулки я делаю малодушные попытки поддержать беседу, втайне надеясь, что в магазине хотя бы будет на что поглазеть.

Чем мне не нравится зима: девочки слишком закутаны. Не понятно, что там, под оберткой, пока не притащишь ее домой и не откроешь, а тогда уже поздно будет возвращать. Проданный товар возврату и обмену не подлежит. Рождество. Проверяю сообщения на белой и красной мобилах. Ничего.

Толкотня, суета, магазины — все это начинает меня напрягать. Что до ребенка… никакого контакта. Глухая стена. Я честно старался. То есть не то чтобы очень старался, но сделал все, что смог. Может, пора это все прекращать? Я и так уже весь распух от дешевой высококалорийной пищи, сижу без гроша в кармане. И чего ради? Чтобы исполнить родительский долг? Наладить социальное взаимодействие? Кому-то от этого лучше?

Помню, пару недель назад я водил Бена (имя — это ее идея) в Музей мадам Тюссо. Всю дорогу я только и делал, что думал о ней: какая она была вся из себя довольная, потому что ее теперь пялит какой-то самовлюбленный кобель из яппи, парень ее мечты; как она говорила, что это так замечательно, что я забираю Бена и они наконец могут побыть вдвоем. Я плачу сорок фунтов в неделю и вожу мелкого на прогулку, пока она трахается, — охренеть. Мне нужно сделать татушку на лбу: ДУРАК.

Отвожу парня домой. Надо признать, Менд выглядит очень даже неплохо. В этом году я впервые увидел ее более или менее в форме с тех пор, как родился Бен. Я думал, что у нее просто врожденная склонность к полноте, как у остальных членов ее развеселой семейки, но нет. Вполне даже подтянутая фигурка. Если бы она работала, да еще и сидела бы на диете, как тогда, когда мы были вместе, я, может быть, и не стал бы ее оскорблять — а заодно и всю ее семейку, — тогда, в Таскании, пару лет назад. Я человек в меру амбициозный, и ни один парень, который хоть сколько-нибудь себя уважает, ни за что не захочет, чтобы его видели на людях с какой-то жирной коровой под руку.

Но от жирных коров бывает и польза — в качестве добры? тетушек. Добрых и пухлых тетушек. Тетя Пола всегда была моей самой любимой теткой. Бедная старая Пола: ей в наследство достался паб, но она по своей простодушной глупости вышла замуж за мудака, который едва не пропил ее дом, пока она наконец не прогнала его в три шеи. Это лишь подтверждает, что даже у сильных и волевых коров — таких, как моя тетя Пола, — есть свои слабые места. Что только на руку таким прохиндеям, как я. Теперь она предлагает мне паб за двадцать штук. Выплачивать можно частями — по пять штук в год.

Но тут есть две проблемы: во-первых, мне не хватает четырнадцати штук, а во-вторых, паб — в Лейте.

6. «…неприличные секреты…»

В глазах у Рэба — кремневая твердость, качество, которое намекает на что-то еще. Он тщательно взвешивает слова, типа как старые пердуны в местном пабе взвешивают про себя, можно ли пропустить еще по рюмашке или уже пора остановиться. Он явно обхаживает Лорен, но она вся насторожена, словно бродячая кошка, готова шипеть и кусаться, так что он осторожничает. Она пытается оправдать желание, которое испытывает к нему, и как-то избавиться от беспокойства — а ее явно тревожит, что он сейчас с нами, когда мы должны были быть одни, то есть мы с ней вдвоем или, может, она с ним вдвоем, без меня. Мы живем с ней в одной квартире, так что я знаю, что Рэб сейчас получает по полной программе все прелести ее предменструального синдрома. Как у настоящих сестер, у нас даже месячные начинаются в одно время, и Лорен изыскивает причину, чтобы превратить свое желание в неприязнь.

Бедный Рэб, у него на буксире две бешеные коровы. Я чувствую, что у меня сносит крышу, и еще я заметила утром, что у меня на подбородке появляется прыщик. Мы с Лорен немного взволнованы, потому что в квартиру завтра въезжает новая девушка. Ее зовут Диана, и она вроде как ничего; изучает психологию. Пусть только к нам со своей психологией не лезет, мы сами себе доктора. Мы даже решили немного прибраться дома в честь ее переезда, но после пары стаканов я понимаю, что этому не суждено случиться. Студенческий клуб заполняется, но никаких шумных попоек не намечается, все просто сидят и тихонечко выпивают. Роджер за барной стойкой лениво курит. Два парня, которые играют в бильярд, пялятся на меня, один толкает другого локтем, и тот ухмыляется. Ничего выдающегося, как говорится, на пенни — десяток, но я всерьез подумываю о том, чтобы малость с ними пофлиртовать, хотя бы потому, что мне не нравится поворот нашей беседы.

— Мне кажется, если бы я был девушкой, я бы был феминисткой, — говорит Рэб, отражая одну из атак Лорен. Сегодня в клубе несколько лесби, и их присутствие, кажется, пробуждает в Лорен все самое худшее, заставляет ее стать совсем уже правильной. А фишка в том, что большинство этих крутых лесбиянок превращаются в тихих пай-девочек, когда ездят домой на каникулы. Вся бравада и битье в грудь копытом проходят здесь, в безопасной среде, в этой лаборатории реальной жизни.

В общем, атмосфера унылая, и мы решаем переместиться в паб. Выходим на улицу — вечер чудесный, хотя, когда мы углубляемся в темные недра города, солнца уже не видно, и только маленькие кусочки синего неба напоминают о том, какая сегодня замечательная погода. Мы заваливаемся в «Корову», бар, который считается очень пижонским местом, хотя, может быть, это уже устарело недель так на несколько. М-да. Зря мы выбрали этот бар, очень зря. Потому что первое, что я вижу, когда мы заходим, что здесь мой любовник, или бывший любовник, Колин Эддисон, доктор философии.

У Колина на голове начес, отчего он похож на студента. Кстати, мое влияние, потому что до нашего с ним знакомства он ничего подобного не носил. Конечно, на нем эта спутанная шевелюра смотрится по-идиотски. Мы только взяли напитки и сели, и тут он подходит ко мне.

— Нам нужно поговорить, — выдает он.

— Нет, не нужно, — отвечаю я, глядя на пятно от помады у себя на стакане.

— Нельзя, чтобы все закончилось вот так. Я хочу получить объяснения. Хоть это-то я заслужил.

Я качаю головой и поджимаю губы. «Хоть это-то я заслужил». Ну и придурок. Как это скучно и даже немного неловко, а я ненавижу, когда мне скучно, и не люблю, когда меня ставят в дурацкое положение.

— Уходи.

Колин весь надувается и показывает на меня пальцем, тряся им в воздухе, чтобы подчеркнуть свои слова:

— Тебе пора повзрослеть, ты, мелкая сучка, и если ты думаешь, что ты можешь вот так вот просто…

— Слушай, парень, тебе лучше уйти. — Рэб встает. В глазах Колина мелькает вспышка узнавания, и я знаю, о чем он думает: это всего лишь студент, а на студентов есть Университетский сенат, и всегда можно пригрозить исключением, если ему попытаются нагрубить. Черт подери, он бы лучше побеспокоился о том, что сенат может сделать ему: преподавателю, который трахается со студентками. Похоже, что с тех пор как я его бросила, Колин зациклился на своей идее, что мне пора повзрослеть. А что же случилось с теми зрелыми отношениями, коими мы наслаждались в те безмятежные дни… э-э… еще на прошлой неделе?

Я уже готова забыть обо всем, но тут Лорен решает вмешаться. Ее лицо скорчилось в неприветливую гримаску, взгляд — злой и жесткий, и она говорит:

— Мы тут сидим, приватно выпиваем.

Я начинаю глупо и пьяно хихикать, пытаясь представить себе, как можно выпивать приватно в общественном заведении.

Но мне не требуется помощь общественности. Колина я могу отшить самостоятельно.

— Меня от тебя тошнит, Колин. Меня тошнит от твоего вялого алкоголичного пожилого члена. Меня тошнит от того, что я себя чувствую виноватой за то, что он у тебя не стоит. Меня тошнит от твоей жалости к самому себе, потому что жизнь прошла мимо тебя. Я выжала из тебя все, что могла. А теперь я хочу просто выбросить на фиг иссохшую оболочку. Я сейчас не одна, как видишь, поэтому сделай нам всем одолжение и отъебись. Чтобы я тебя больше не видела. Очень тебя прошу.

— Ах ты сука, блядская тварь… — говорит он, его лицо становится багровым, как кровоподтек. Он самодовольно оглядывается.

— Ах ты су-у-ука. — Я подражаю его скулящему голосу. — И это все, на что тебя хватает?

Рэб пытается что-то сказать, но я перебиваю его и снова обращаюсь к Колину:

— Слушай, ты что, недотягиваешь до уровня нормального человеческого разговора? Даже за этим столом? Пожалуйста, уходи.

— Никки… Я… — говорит он примирительным тоном, снова оглядываясь по сторонам, нет ли где его учеников, — …я просто хочу с тобой поговорить. Если между нами все кончено, ладно. Просто не хочется, чтобы все закончилось именно так.

— Хватит ныть. Найди мне на замену очередную наивную дурочку, которая будет тобой восхищаться. Если протянешь до конца лета, через пару месяцев появятся новенькие. Боюсь, я не настолько себя не люблю, чтобы продолжать с тобой общаться.

— Стерва, — огрызается он. — Блядища! — И пулей вылетает за дверь. Дверь захлопывается за ним с громким стуком, я на пару мгновений краснею, но это быстро проходит, и мы смеемся. Девушка за стойкой смотрит на меня, я пожимаю плечами.

— Ни стыда, ни совести, Никки, — шипит Лорен.

— Ты абсолютно права, Лорен, — говорю я, глядя в глаза Рэбу. — Заводить роман с преподавателем… это не смешно. А в моей практике это уже второй. Первый был в Лондоне, когда я там училась. Профессор английской литературы. Забавный был тип, а если сформулировать поточнее, то просто повернутый.

— Ой, нет… — начинает Лорен. Она уже слышала эту историю.

Но я снова рассказываю историю Майлса, хотя знаю, что Лорен будет смущаться и злиться.

— Он был и вправду очень начитанным человеком. Как Блум в «Улиссе», он любил привкус мочи в жареных почках. Он покупал свежие почки и заставлял меня мочиться на них, оставлял на ночь мариноваться, а утром готовил их на завтрак. Да, он был извращенцем, но очень культурным, если можно так сказать. Он часто водил меня по дорогим бутикам, покупал мне всякие штуки. Любил выбирать для меня одежду. Особенно если в магазине была молодая симпатичная продавщица. Он говорил, что ему нравится мысль о том, что одна девушка одевает другую, но исключительно в коммерческой среде, так сказать. Когда у него стоял, это всегда было заметно, иногда он даже кончал в штаны.

Лорен очень мила, когда сердится, особенно если она совсем взбешена, в ее внешности появляется какая-то изюминка. Щеки краснеют, глаза блестят. Может быть, поэтому люди и любят ее доводить, им просто нравится смотреть на Лорен, когда она злится.

Рэб смеется, Лорен кривится.

— Смотри, Рэб, какая Лорен красивая, — говорю я. Лорен это совершенно не нравится. Она еще больше краснеет, глаза начинают слезиться.

— Иди ты на хер, Никки, завязывай страдать мудней, — говорит она. — Ты же себя на посмешище выставляешь. Прекрати смущать нас с Рэбом.

Но Рэб ни капельки не смущен. Этот парень нас возбуждает, Лорен — уж точно, но и меня тоже, и даже больше, чем мне бы хотелось. Он обнимает одной рукой Лорен, другой — меня и целует нас в щечки. Я вижу, как Лорен напрягается и краснеет, и почему-то я тоже заливаюсь краской, меня начинает слегка трясти.

— Вы обе красивые, — дипломатично отмазывается он, а может, ему и правда так кажется? Но как бы там ни было, теперь я замечаю в нем спокойствие, глубину и силу чувств, чего раньше как-то не видела. Правда, это ощущение пропадает, когда он убирает руки и спокойно так говорит: — Понимаете, какая фишка, если бы тут не было вас, хрена бы я остался на этом курсе. Мы тут сидим — треплемся об анализе фильмов, как какие-то блядские критики, хотя мы даже камеру в руках не держали. Впрочем, как и те пидоры, которые пытаются нас учить. За все это время нас научили только тому, как рассуждать о том, о чем мы понятия не имеем. И в этом единственный смысл ученой степени по искусству: вырастить очередное поколение паразитирующих зануд.

Я чувствую, как меня накрывает приступ тоски. Намеренно или нет, но этот мальчик дразнит нас, мать его так. Он только что показал нам что-то хорошее и красивое, а теперь почему-то решил вернуть нас на грешную землю.

— Если ты так считаешь, — раздраженно парирует Лорен, хотя ей явно полегчало от того, что проявления приязни Рэба ограничились тем, чем они ограничились, — значит, ты согласен с тэтчеровской парадигмой, что искусство изживает себя как искусство и вся эта сфера становится исключительно профессиональной. Если ты не принимаешь идею познания ради познания, значит, ты не принимаешь возможность критического анализа того, что творится в обще…

— Не, да нет же, — протестует Рэб, — я хотел только сказать, что…

И они продолжают в том же духе, проводя раунд за раундом и убеждая себя в том, что у них нет никаких фундаментальных разногласий, только маленькие расхождения в мелочах. Другими словами, они ссорятся из-за каких-то пустяков в расстановке акцентов, которые мало кому заметны. А если говорить совсем откровенно, они являют собой образчик классических задроченных студентов.

Ненавижу подобные споры, особенно если спорят мужчина и женщина, особенно если один из них только что показал, что оппонент ему небезразличен. В такие моменты мне очень хочется заорать во весь голос: ХВАТИТ ИСКАТЬ ПРИЧИНЫ, ЧТОБЫ НЕ ПОЕБАТЬСЯ ДРУГ С ДРУГОМ.

После нескольких стаканов бар становится малость расплывчатым, время замедляет свой ход, а люди довольны и счастливы уже тем, что могут просто общаться друг с другом и болтать о всякой херне. И теперь мне кажется, что Рэб, пожалуй, ничего. Это не мгновенное озарение, а скорее медленное создание некой умозрительной конструкции, приводящей к подобным выводам. Есть в нем что-то чистое, шотландское, какое-то кельтское благородство. Почти что пуританский стоицизм, который редко встречается в молодых мужчинах, если эти мужчины проживают на территории Англии. Но эти шотландцы гнут свою линию: спорят до хрипоты, ведут какие-то затяжные дискуссии и дебаты, любимое времяпрепровождение обленившихся представителей среднего класса в больших городах.

— В пизду эти ваши бездарные споры, — говорю я им. — Только что я поведала вам о своем маленьком неприличном секрете. Лорен, а у тебя есть какие-нибудь неприличные секреты?

— Нет, — говорит она и опять начинает краснеть. Я вижу, как Рэб приподнимает брови, видимо, пытаясь заставить меня прекратить этот разговор, похоже, что у них с Лорен образовалось что-то вроде сопереживания, и даже не с самой Лорен, а с той болью, которую она сейчас испытывает и которой так не хватает мне.

— А у тебя, Рэб?

Он ухмыляется и качает головой. В его глазах появляется озорной огонек, в первый раз за все это время, надо заметить.

— Нет. Вот мой приятель Терри, он спец в таких делах.

— Терри, значит? Я бы хотела с ним познакомиться. Лорен, а ты его знаешь?

— Нет, — говорит она резко. Девочка еще на взводе, но потихоньку начинает остывать.

Рэб снова приподнимает брови, похоже, он не одобряет эту идею, что меня, разумеется, интригует. Да, мне кажется, было бы интересно познакомиться с этим Терри, и мне очень нравится, что Рэба подобная перспектива совершенно не вдохновляет.

— Так что в нем такого? — интересуюсь я.

— Ну, — осторожно начинает Рэб. — У него есть свой порноклуб. Они снимают дешевую порнуху, ну и все в том же духе. То есть я от этого дела далек, но Терри чем-то таким занимается.

— Рассказывай дальше!

— Ну, Терри часто ходил в один паб, чтобы спокойно побухать. Там были две девочки, его знакомые, ну и, кажется, парочка туристов. Однажды вечером они надрались вдугаря, настроение было ебливое, ну и понеслось. С тех пор они занимаются этим регулярно. А однажды ему пришло в голову записать это все на камеру службы безопасности, правда, он говорит, что это была чистая случайность. — Тут Рэб закатывает глаза, давая понять, что сам он в это не верит. — Так или иначе, но эти забавы стали началом его карьеры, и теперь он занимается любительским видео, так сказать. Они снимают порнуху, выкладывают отрывки в сеть, а потом рассылают их по почте или обмениваются с другими ребятами, которые занимаются тем же самым. И еще они устраивают шоу, обычно для старых пердунов в баре, за пятерку с носа. Гым… кажется, каждый четверг.

Лорен явно потрясена этим рассказом, Рэб на глазах теряет ее уважение, а ему, надо заметить, этого совершенно не хочется. Однако меня это более чем вдохновляет. А завтра как раз четверг.

— А завтра они снимают? — интересуюсь.

— Ну да, наверное.

— А нам можно туда пойти?

Вот в этом Рэб, кажется, не уверен.

— Ну, э-э… я могу, конечно, за тебя поручиться. Но Терри… э-э… он может попытатца тебя припрячь, так что если мы все-таки туда пойдем, просто не обращай на него внимания. Он еще тот мерзавец.

Я отбрасываю волосы с лица и делаю следующее заявление:

— А вдруг я им подойду! Да и Лорен, наверное, тоже, — добавляю я. — Ебля — хороший способ лучше узнать людей.

Лорен награждает меня взглядом, который мог бы сбить с ног здоровенного быка.

— Я не собираюсь смотреть порнофильмы в задрипанном баре в окружении похотливых стариков, тем более я не хочу принимать в этом участие.

— Да ладно тебе. Может быть, это будет забавно.

— Нет, не будет. Это будет грязно, отвратительно и тоскливо. Наверное, у нас с тобой разные представления о том, что такое «забавно», — парирует она.

Я знаю, что она на взводе, и совсем не хочу с ней ссориться, но тут есть один нюанс, о котором нельзя не сказать. Я качаю головой.

— Если я ничего не путаю, мы с вами изучаем кино? Массовую культуру? А Рэб говорит, что буквально у нас под носом существует целая подпольная киноиндустрия, совершенно неизведанный пласт культуры. Мы должны это увидеть. Хотя бы в образовательных целях. А заодно поебемся.

— Говори тише! Ты напилась! — Лорен сама орет на меня по весь голос, с тревогой оглядываясь по сторонам.

Рэб смеется над смущением Лорен, а может быть, ему просто надо скрыть собственное смущение.

— Ты любишь шокировать окружающих, да? — говорит он мне.

— Только себя самое, — отвечаю я. — А как насчет тебя? Ты когда-нибудь принимал в этом участие?

— Э-э… не, это не мое. — Он опять акцентирует на этом мое внимание, но вид у него почему-то почти виноватый.

Теперь я думаю о Терри, о парне, который на самом деле занимается такими вещами. Интересно, какой он. Если бы Рэб и Лорен были чуть-чуть посмелее, мы бы так зажигали, все трое — мало бы не показалось.

7. Афера № 18735

Я возвращаюсь (наконец-то) в свой родной город. Еду по железке, раньше дорога занимала четыре с половиной часа, теперь — семь. Прогресс, ебать его в жопу. Модернизация, еб ты. И что самое интересное, цены растут прямо пропорционально времени путешествия, мать его. Я сую пакет, адресованный Бегби, в почтовый ящик на станции. Получите и распишитесь. Беру такси, еду в конец Бульвара. Эта широкая старая улица практически не изменилась. Бульвар похож на дорогущий аксминстерский ковер. С виду он, может быть, темный и выцветший, но его качества хватит, чтобы впитать в себя неизбежные крошки общества. Выхожу у дома тети Полы, расплачиваюсь с этим комиком, который воображает себя таксистом — его гонорар за умелое представление, — и тащусь мимо раздолбанного домофона по вонючей зассанной лестнице.

Тетя Пола обнимает меня, проводит к себе, усаживает в своей уютной гостиной и угощает чаем с печеньем. Она выглядит очень даже неплохо, я говорю это исключительно с целью польстить, потому что на самом деле она по-прежнему напоминает жертву автомобильной катастрофы на ножках от рояля. Однако надолго мы тут не задерживаемся. Быстренько собираемся и идем в бар — но не в бар тети Полы, в ее знаменитую таверну «Порт радости». Оно и понятно: ей не хочется отдыхать там, где она обычно работает. Нет, мы идем в «Спей Ландж» пропустить по стаканчику, и я одновременно и радуюсь, и огорчаюсь тому, что не вижу там ни одной знакомой рожи.

Пола вертит в руках стакан и никак не может стереть со своего большого дряблого лица самодовольную улыбку.

— Понимать, я проводила там столько времени. А терь у меня своя жизнь, сынок, — говорит она мне. — Понимать, я встретила одного парня.

Я смотрю тете Поле в глаза и вдруг ловлю себя на том, что непроизвольно поднимаю брови, почти как Лесли Филипс, но ничего не могу с этим сделать. Однако мне срочно надо выдать ей хотя бы какую-то реплику в ответ. Пола всегда была в некотором роде людоедкой, пожирательницей мужиков. Одно из самых душераздирающих воспоминаний юности: медленный танец с Полой на свадьбе моей сестры, Пола схватила меня за задницу, а Брайан Ферри поет «Slave to Love».

— Он испанец, классный мужик, у него свой дом в Аликанте. Я там была, посмотрела. Он хочет, шобы я жила там с ним. Шобы мы выползали на солнышко, шобы эта старая гузка как следует пропотела. — Она сдвигает бедра и оттопыривает нижнюю губу, которая почему-то напоминает мне красную ковровую дорожку. — Вот такие дела, Саймон. Все говорят мне, все, кто тут есть, — фыркает она, включив в свою усмешку практически весь порт Лейта, — Пола, они говорят, ты живешь в раю для дураков, это долго не продлитца. Не пойми меня неправильно, у меня нет иллюзий, не продлитца, стало быть, не продлитца. И ваще, что значит продлитца? Мне щас любой рай подойдет, — говорит она, вливает в себя остатки выпивки, опрокидывает в рот лимон, пережевывает его вставными челюстями, высасывает его до последней капли и выплевывает обратно в пустой стакан.

Вовсе не обязательно обладать богатым воображением, чтобы представить себе на месте этого несчастного лимона член испуганного испанишки.

Пола с ходу отвергала все возражения, а я не такой зануда, чтобы вообще пытаться возразить. Зачем ломать людям кайф? Ее вера в меня очень трогательна — вся лапша относительно моих небывалых успехов в лондонской индустрии развлечений успешно повисает у нее на ушах. Она хочет, чтобы я управлял «Портом радости». Основная проблема в том, что она хочет двадцать штук за эту развалюху, но эта проблема легко решается: я отдам ей эти деньги, когда бар малость поднимется. А до того времени она будет моим компаньоном.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34