Он беспрерывно кашлял, и от него дурно пахло болезнью. На этом свете он успел породить лишь троих детей. На их улице, кроме Дуранов, не было семьи, где имелось лишь трое детей, не считая Кульвинских, да ведь тех считали англос, для чиканос они вполне сходили за англос, хотя теперь это кажется ему смешным: Кульвинские были самыми чистокровными поляками. В детстве Серж думал, правда ли, что у мексиканцев прекрасные зубы оттого, что три раза в день они едят кукурузные лепешки. По мексиканским народным поверьям, так оно и было. По крайней мере его зубы, как и у большинства его мальчишек-приятелей, по крепости и остроте ничуть не уступали клыкам аллигаторов. Впервые Серж попал на прием к дантисту в армии, да и то отделался лишь двумя пломбами.

Теперь, когда лето близилось к концу, ночь спускалась быстрее прежнего. Пока он глядел по сторонам да прислушивался, какое-то странное, но удивительно знакомое чувство охватило его. Сперва трепетно засосало под ложечкой, потом дрожь подобралась выше и захлестнула грудь, а по лицу разлилось тепло; его заполонила беспокойная тоска, а может, это и есть ностальгия? Мысленно произнеся это слово, он едва не расхохотался: откуда ей взяться? По большому счету Холленбек — тот же Китайский квартал. Он видел здесь тех же самых людей, занятых теми же делами, что и такие же точно люди в Китайском квартале, и размышлял о том, как странно устроен человек, коли может тосковать по местам своей юности тогда даже, когда сам же презирает эти места, и о том, откуда эта тайна берет начало, и о том, чему она дает начало. Но что бы там ни было, это были самые безмятежные годы в его жизни. И еще мать!.. Он подумал, что тоскует в действительности по ней и тому уюту, покою и надежности, что она собой олицетворяла. Должно быть, все мы об этом тоскуем, думал он.

Гэллоуэй вел машину на юг по Сото, возвращаясь обратно в Бойл-хайтс и предоставив Сержу наблюдать за беснующимися по Сан-Бернардинской автостраде слепящими огнями. Ниже по шоссе случилась небольшая авария. Ярко сверкавшая табличка стопорила движение, и вереница машин растянулась по дороге насколько хватал глаз. Какой-то мужчина, приложив к лицу окровавленный носовой платок, объяснялся с полицейским дорожной службы в белом шлеме. Сунув фонарик под мышку, тот что-то записывал в блокнот. И зачем в действительности взрослеть, чтобы окунуться потом во всю эту гадость, думал Серж, глядя на ползущее впереди море назойливых точек автомобильных фар и приземистый белый тягач, растаскивающий на обочину обломки. Выходит, ты тоскуешь по детству, а не по людям или дому. Уж эти мне несчастные чиканос, подумал Серж. Жалкие, никчемные…

— Проголодался, напарник? — спросил Гэллоуэй.

— Я никогда не бываю сыт, — ответил Серж и решил про себя: Китайский квартал для меня уже пять лет как в прошлом; вот пусть там же, в прошлом, и остается.

— Не так-то и много у нас, в Холленбеке, кормушек, — сказал Гэллоуэй. — Да и в тех, что имеются, не разгуляешься.

Серж достаточно долго уже носил полицейскую форму, чтобы знать: «кормушка» — это не просто ресторан или буфет, это ресторан или буфет, где полицейских обслуживают бесплатно. Принимая даровые обеды, он по-прежнему чувствовал себя словно не в своей тарелке, тем более что в академии на сей счет их строжайше предупредили: не принимать никаких бесплатных услуг и «благодарностей», никаких угощений! Похоже, однако, что, когда дело касалось дармовых сигарет, закуски, кофе или газет, сержанты смотрели на это сквозь пальцы.

— Я не прочь расплатиться за обед, — сказал Серж.

— А значит, не прочь и заплатить половину? Есть тут одно местечко, где кормят за полцены.

— Совсем даже не прочь, — улыбнулся Серж.

— Здесь есть и в самом деле местечко высший сорт. «Эль Соберано» называется, стало быть «суверен» по-ихнему, а еще — «монарх», «повелитель». А мы зовем его «Эль Собако». Ты ведь знаешь, что это в переводе?

— Нет, — солгал Серж.

— Подмышка. Притончик еще тот! Вообще-то это пивная, но можно там и закусить. Настоящая таверна, где тебя так и норовят опоить трупным ядом.

— Держу пари, там подают жирные-прежирные tacos[11], — криво усмехнулся Серж, отлично себе представив, как выглядит эта забегаловка. — Все поголовно пьют и почти все поголовно танцуют, и всякий вечер какому-нибудь парню вздумается приревновать свою подружку, а потом к вам звонят и просят вмешаться.

— Все именно так, как ты сказал, — согласился Гэллоуэй. — Только вот насчет жратвы я не уверен. Насколько мне известно, там готовы свалить с ног бешеного быка, чтобы тут же общими усилиями разделать его на бифштекс.

— В таком случае да здравствует притон за полцены, — сказал Серж.

— Попроси ее повторить! — приказал Гэллоуэй.

— Что?

— Нас только что вызывали по радио.

— Ну и сукин я сын! Прости, напарник, придется мне настроить ухо на эту шумовую кашу. — Он нажал на красную кнопку микрофона: — Четыре-А-Сорок три, просим повторить.

— Четыре-А-Сорок три, Четыре-А-Сорок три, — послышался пронзительный голос, сменивший «деву-учительницу», — Саут Мотт, три-три-семь, ищите женщину, подозреваемый четыре-пять-девять. Код номер два.

— Четыре-А-Сорок три, вас понял, — ответил Серж.

Гэллоуэй резко надавил на педаль акселератора, и Сержа швырнуло на спинку сиденья.

— Виноват, — осклабился Гэллоуэй. — Иногда просто не поспеваю за своей ногой. И, как рысак, бью копытом, стоит только принять вызов по четыре-пять-девять. Обожаю ловить воришек.

Увидев счастливый блеск в глазах напарника, Серж и сам обрадовался. Он очень надеялся, что охватывавшее его на работе приятное возбуждение будет сопутствовать ему как можно дольше. У Гэллоуэя явно задора не поубавилось. Что ж, это хороший знак, ведь в этом мире нет ничего, что бы тебе не наскучило слишком быстро.

Перед светофором Гэллоуэй сбавил газ и секунду пережидал красный свет, небрежно оглядываясь по сторонам, потом вдруг с шумом ринулся вперед, пересекая Первую улицу. Спешащий на запад многоместный лимузин завизжал тормозными колодками, и тут же загудел клаксон.

— О Боже, — прошептал Серж.

— Виноват, — робко отозвался Гэллоуэй, немного сбавляя скорость. Проскочив пару кварталов, он помчался прямиком на стоп-сигнал над перекрестком с односторонним движением. Серж закрыл глаза, но на сей раз не услышал визга шин. — Я полагаю, нет нужды объяснять тебе, что так ездить нельзя? — спросил Гэллоуэй. — По крайней мере пока не кончился срок твоей стажировки. До той поры ты не можешь себе позволить получать нагоняи от сержантов.

С этими словами Гэллоуэй лихо свернул направо, а на следующем углу так крутнул руль влево, что казалось, он участвует в скачках с препятствиями.

— Если, как они требуют, подчиняться всем проклятым дорожным правилам, нам никогда не поспеть туда вовремя и не поймать вора. Я так думаю: попадем в аварию — только моя задница и пострадает, невелика потеря!

Но при чем здесь мой собственный зад, ты, тупица, лихорадочно думал Серж, уперевшись одной рукой в приборный щиток, а другой вцепившись в спинку сиденья. Ему никогда и в голову не приходило, что по оживленным улицам можно носиться на такой скорости. Водителем Гэллоуэй был абсолютно бесстрашным и к тому же до глупого удачливым.

Серж понимал, что заслужить репутацию зануды и смутьяна легче легкого, а потому предпочитал помалкивать. У новобранцев нет языка, есть только уши, да только ведь всему имеется предел!.. Еще немного, и он бы точно потребовал от напарника ехать помедленнее, и, когда его потная рука соскользнула с сиденья, он было решил уже, что так и поступит.

— А вот и наша улица, — произнес Гэллоуэй. — Должно быть, это где-то здесь, посреди квартала.

Он загасил фары и бесшумно подкатил к тротуару. От нужного адреса их отделяло теперь несколько домов.

— Дверцу оставь открытой, — распорядился Гэллоуэй и, пока Серж возился с ремнем, юркнул из машины и неслышно затрусил вдоль обочины.

Выбравшись из машины, Серж последовал за ним. Туфли у Гэллоуэя были на рифленой подошве, а кольцо с ключами он перепрятал в задний карман. Серж по достоинству оценил предусмотрительность напарника: его собственные ботинки на кожаной подметке на тротуаре скользили и громко скрипели. Он тоже переложил, чтобы не позвякивали, ключи в задний карман брюк и двинулся дальше так тихо, как только умел.

Во мгле темной жилой улицы он упустил Гэллоуэя из виду и теперь ругался почем зря, потому что позабыл адрес, куда их направили. Он перешел на легкий бег, но вдруг услышал голос стоявшего на подъездной дорожке Гэллоуэя и замер от неожиданности:

— Да будет тебе, его уж и след простыл, — сказал тот.

— Раздобыл приметы? — спросил Серж и тут только заметил, что боковая дверь покосившегося оштукатуренного домишка распахнута, а рядом с Гэллоуэем стоит щуплая и маленькая смуглая женщина в незатейливом хлопчатобумажном платьице.

— Ушел минут десять назад, — сказал Гэллоуэй. — У нее нет телефона, а соседа дома не оказалось. Она звонила из аптеки.

— Она его видела?

— Пришла домой, а квартирка обчищена. Должно быть, она застала вора врасплох, потому что слышала, как кто-то пробежал через заднюю спальню и вылез в окно. А еще через секунду по переулку рванул автомобиль. Она не видела ни преступника, ни автомобиля, ни чего-то еще.

С двух разных сторон на дороге появились полицейские машины и, крадучись, приблизились друг к другу.

— Иди передай по радио код номер четыре, — сказал Гэллоуэй. — Просто объясни, что преступление четыре-пять-девять произошло десять минут назад и что преступник скрылся на автомобиле, марка которого осталась невыясненной, сам он никем замечен не был. А как закончишь, входи в дом, будем составлять рапорт.

Полицейским в подъехавших машинах Серж показал четыре пальца — условный знак кода номер четыре: «Помощь не требуется». Сделав радиосообщение и возвращаясь в здание, он решил, что на первую же получку купит себе ботинки на рифленой подошве или сменит свои кожаные подметки на резиновые.

Подойдя к боковой двери, он услышал рыдания, а со стороны фасада дома доносился голос Гэллоуэя.

У входа в гостиную Серж на мгновение задержался. Он постоял, озираясь, на кухне, вдыхая запах чилантро и лука и глядя на красные стручки перца в выложенном плиткой водостоке. Завидев пакет с кукурузными лепешками, он вспомнил о том, что мать его никогда покупных лепешек в дом не приносила. На холодильнике он заметил статуэтку мадонны в восемь дюймов высотой и школьные фотографии пяти улыбчивых детишек. Рассматривать статуэтку ему было ни к чему. Он знал и так, что мадонна обязательно окажется Богоматерью из Гваделупы. И одета будет непременно в розовую мантию и голубое покрывало. А где же припрятан другой любимый святой мексиканцев? Но в кухне Мартина де Порреса он не нашел и ступил в маленькую, скудно обставленную ветхой светлой мебелью гостиную.

— Этот телевизор мы только-только купили, — сказала женщина, перестав плакать, но не отрывая глаз от слепящей белой стены. Под ней в углу, свившись кольцом, валялось фута два свежесрезанного антенного провода.

— Больше ничего не пропало? — спросил Гэллоуэй.

— Сейчас взгляну, — вздохнула она. — Всего-то и успели за него сделать шесть взносов. А теперь небось заставят платить за него, как если бы он еще у нас.

— На вашем месте я бы не стал этого делать, — сказал Гэллоуэй. — Позвоните в магазин. Скажите, что его украли.

— Мы купили его в «Бытовых товарах Фрэнка». Он человек небогатый. Он не может себе позволить оплачивать наши убытки.

— Страховка на случай кражи у вас имеется? — спросил Гэллоуэй.

— Только на случай пожара. От кражи мы тоже собирались застраховаться. Недавно как раз о том речь заводили: мол, многовато что-то краж в наших краях…

Вслед за ней они прошли в спальню, и тут Серж увидел его — Блаженного Мартина де Порреса, черного святого в белой мантии. Рукава черного плаща ниспадали на черные кисти рук. Он будто говорил чикано: «Взгляни на мое лицо. Оно не смуглое, а черное, но даже это не мешает Всевышнему дарить мне свои чудеса». Интересно, подумал Серж, неужели и сейчас в Мексике снимают фильмы про Мартина де Порреса, Панчо Вилью и других народных героев? Мексиканцы все сплошь верующие, подумал он. Завшивевшие католики, точнее и не скажешь. Не такие, конечно, благочестивые и аккуратные прихожане, как итальянцы или ирландцы. Ацтекская кровь разбавила ортодоксальный испанский католицизм. Он размышлял о том, что у мексиканцев существует своя особая версия божественности Христа. Различные свидетельства тому он видел в свое время, наблюдая в Китайском квартале, как стоят они, коленопреклоненные, в церквушке с осыпающейся со стен штукатуркой. Одни крестились в традиционной мексиканской манере, не забывая в заключение приникнуть губами к ногтю большого пальца. Другие проделывали все это трижды, кто-то — шесть раз и более. Одни совершали малое крестное знамение большим пальцем у себя на лбу, потом касались груди и плеч, затем, для совершения нового знамения, возвращались к своим губам и снова — к груди и плечам, а после — еще одно крестное знамение у губ, за которым следовал десяток других — у лба, груди и плеч. Тогда он любил наблюдать за ними, особенно во время Сорокачасия, когда свершалось Святое Причастие, а сам он, будучи служкой, обязан был сидеть или стоять по четыре часа на коленях у подножия алтаря, покуда его не сменял на посту Мандо Рентерия, тощий хмырь двумя годами моложе его самого. Он вечно опаздывал к мессе, как и ко всем другим подобным делам. Серж часто наблюдал за ними, и теперь память подсказывала ему: пусть тот странный идол, кому они поклонялись, и не был тем Христом, которого знала традиция, но только их колена, когда они падали ниц, всегда касались пола, обмана тут не было, не в пример англос, преклоняющим колена в куда более прекрасных храмах; он убедился в этом за тот короткий срок, когда после смерти матери давал себе труд посещать мессу. И на безмолвные каменные изваяния на алтаре они, мексиканцы, умели глядеть с искренним и неподдельным благоговением. А посещают они каждую субботу мессу или нет, неважно: молясь, они причащаются всею душой.

Он вспомнил, как подслушал однажды слова своего приходского священника отца Маккарти, обращенные к школьной директрисе Пречистой сестре Марии: «Пусть они и не самые прилежные католики, зато почтительны и веруют по-настоящему». Серж, тогда еще маленький послушник, стоял в ризнице, где оставил, позабыв отнести домой, свой белый стихарь. Мать послала его обратно, считая непреложным правилом после каждой мессы, на которой он прислуживал, стирать и крахмалить стихарь, даже если в том не было необходимости и даже если от такого ухода он быстрее изнашивался и тогда ей приходилось шить новый. Серж знал, кого под этим «они» имел в виду отец Маккарти в разговоре с долговязой ирландской монахиней. Лицо ее казалось твердым, как утес, и первые пять лет в школе, стоило Сержу открыть не вовремя рот или замечтаться на уроке, она безжалостно хлестала его линейкой по рукам. Но позже, на последующее трехлетие, отношение ее к Дурану резко изменилось: ведь он, нескладный и путающийся в сутане (укороченной сутане отца Маккарти, слишком длинной для мексиканского мальчишки), прислуживал у алтаря. Она стала даже благоволить к нему, ибо в латыни он преуспевал, а что касается произношения, так оно и вовсе было у него «удивительно замечательным». Особой его заслуги в том не было: тогда он еще болтал немного по-испански, и латынь не казалась ему совсем чуднОй и чуждой, и уж вовсе не была такой чуднОй, каким поначалу ему в школе показался английский. Сейчас, когда он почти забыл испанский, трудно поверить, что в свое время он не знал по-английски ни слова.

— Ай-яй-яй-яй-яй, — запричитала внезапно женщина, открыв стенной шкаф в разграбленной спальне. — Деньги! Их нет!

— А они были? — спросил Гэллоуэй, и она, угловатая, смуглая, маленькая, уставилась в неверии сперва на Гэллоуэя, потом на шкаф.

— Там было больше шестидесяти долларов, — воскликнула она. — Dios mio![12] Я положила их внутрь. Они лежали вот здесь. — И тут она принялась обыскивать спальню, которую и до нее уже обыскали достаточно добросовестно. — Может, вор их выронил, — пояснила она, и, хотя Серж знал, что ей ничего не стоит смазать отпечатки пальцев с комнатной мебели, он уже был достаточно сведущ в своем деле, чтобы знать и другое: скорее всего, отпечатков нет вовсе. Опытные грабители надевают на руки носки или перчатки или самолично стирают свои следы. Он знал, что она может лишить их важных улик, и знал, что об этом знает Гэллоуэй, но Гэллоуэй жестом показал ему на гостиную.

— Пусть выпустит пар, — шепнул он. — Как ни крути, а есть лишь одно удобное местечко для отпечатков и следов — оконный выступ. А его она трогать не собирается.

Серж кивнул, снял фуражку и сел. Несколько минут спустя неистовый шорох из спальни утих, и ему на смену пришла мертвая тишина, заставившая Сержа от всей души пожелать женщине поторопиться и рассказать, что там пропало еще, чтобы они могли наконец составить рапорт и убраться.

— Очень скоро ты поймешь, что мы единственные люди, кто видит жертв, — сказал Гэллоуэй. — Судьи, должностные лица, осуществляющие надзор за условно осужденными, агенты социальных служб да и все остальные главным образом заботятся о преступнике и ломают головы над тем, чем бы его ублажить, чтобы он прекратил досаждать своим жертвам освоенной им «профессией», но только мы с тобой видим, как он своим жертвам досаждает, — и видим сразу после того, как дело сделано. А ведь это всего лишь мелкое ограбление…

Ей самое время помолиться Богоматери из Гваделупы или Блаженному Мартину, подумал Серж. А может, и Панно Вилье. По крайней мере пользы от него будет не меньше. О, они великие верующие, эти чиканос, подумал он.