Садясь за руль, Хендрик надевал шоферское кепи и костюм защитного цвета с дешевыми медными пуговицами. Он никогда не превышал скорость, старательно соблюдал все правила дорожного движения, и за двадцать лет полиция его не останавливала ни разу.

Когда фургон въезжал на «Ферму Дрейка» и Мозес Гама сидел рядом с Хендриком на пассажирском сиденье, они оказывались в своей крепости. Именно здесь они впервые обосновались, когда двадцать лет назад приехали из пустыни Калахари. Хотя у них был один отец, они во всех отношениях различались. Мозес тогда был молод, высок и поразительно красив, Хендрик – на много лет старше, могучий человек-бык с лысой головой в шрамах и выбитыми и поломанными зубами.

Мозес умен и сообразителен, благодаря самообразованию он стал очень образованным человеком, он харизматичен и лидер от природы, а Хендрик его верный помощник, он признает власть младшего брата и исполняет его приказания быстро и безжалостно. Хотя идея создания бизнес-империи принадлежит Мозесу Гаме, эту мечту превратил в реальность Хендрик. Когда ему показывали, что делать, Хендрик напоминал бульдога не только внешне, но и цепкостью.

Для Хендрика то, что они создали вдвоем: предприятия, законные и незаконные, профсоюз, частная армия боевиков, которую знали и которой боялись во всех поселках черных рабочих, – так называемые «буйволы», – все это имело значение само по себе. Совсем иначе относился к этому Мозес Гама. То, чего они достигли, для него было лишь первым шагом на пути к чему-то гораздо более грандиозному, и хотя он много раз объяснял это старшему брату, Хендрик не мог понять истинную суть замыслов Мозеса Гамы.

За двадцать лет, прошедших с их появления здесь, «Ферма Дрейка» разительно изменилась. Тогда, в самом начале, это был небольшой сквоттерский поселок, присосавшийся, как клещ-паразит, к огромному комплексу золотых шахт центрального Витватерсранда. Это было скопление убогих лачуг, лачуг, построенных из досок, стволов ивы и старых металлических листов, из расплющенных ящиков из-под парафина и просмоленной бумаги в мрачном открытом вельде, где не было канализации, водопровода, электричества, школ и больниц, не было даже полиции; белые отцы города из ратуши Йоханнесбурга отказывались признавать существование этого поселка.

Только после войны Трансваальский провинциальный совет решился признать существующее положение дел и конфисковать землю у отсутствующих владельцев. Все три тысячи акров в соответствии с законом о разделе территорий были объявлены официальным поселением черных. Прежнее название – «Ферма Дрейка» – сохранили за его красочные связи с прошлым Йоханнесбурга, чем оно выгодно отличалось от более современного названия Соуэто, представлявшего собой всего лишь сокращение выражения «Юго-Западный пригород» (South Western Township). В Соуэто жило уже свыше полумиллиона черных, в то время как «Ферма Дрейка» дала приют примерно половине этого числа.

Городские власти обнесли новый пригород забором и застроили его однообразными рядами маленьких трехкомнатных коттеджей, совершенно одинаковых, если не считать номера на бетонно-кирпичной передней стене. Дома стояли почти впритык друг к другу и разделялись узкими улицами, пыльными, немощенными; плоские крыши из оцинкованной рифленой жести на ярком солнце высокого вельда сверкали, как десять тысяч зеркал.

В центре пригорода размещались административные здания, где под надзором нескольких белых муниципальных надсмотрщиков черные клерки взимали налоги и регулировали поступление воды и уборку мусора. За рамками этой оруэлловской картины размещалась исходная часть «Фермы Дрейка», ее лачуги, пивные и бордели. Именно здесь все еще жил Хендрик Табака.

Он медленно вел свой фургон по новому району пригорода, и люди выходили из коттеджей и смотрели, как он проезжает. Это были преимущественно женщины и дети, потому что мужчины рано утром уезжали на работу в город и возвращались поздно вечером. Узнавая Мозеса, женщины хлопали в ладоши и издавали резкие гортанные крики – приветствие племенному вождю, а дети бежали рядом с фургоном, пританцовывая и смеясь, возбужденные тем, что оказались рядом с великим человеком.

Они медленно проехали мимо кладбища, где неаккуратные земляные могилы напоминали кротовины. На одних стояли грубые кресты, на других развевались на ветру обрывки флагов, лежали приношения – еда, черепки кухонной утвари и примитивные резные тотемы, которые должны были умиротворить духов; христианские символы соседствовали с символами тех, кто поклонялся духам и предкам-животным. Въехали в старый поселок, где на кривых улочках рядом с лавками знахарей другие лавки предлагали еду, подержанную одежду и краденые радиоприемники. В грязи, в дорожных колеях рылись куры и свиньи, между домами испражнялись голые дети, едва научившиеся ходить и одетые в одну только полоску бус, молодые шлюхи предлагали свои прелести, и вонь и шум стояли чудовищные.

Сюда никогда не заходили белые, а черная муниципальная полиция являлась только по вызову и никогда не задерживалась. Это был мир Хендрика Табаки, здесь его жены содержали в самом центре старого поселка девять домов. Дома были прочные, из обожженного кирпича, но их фасады, намеренно оставленные необработанными и обшарпанными, сливались с окружением. Хендрик давно понял, что нельзя привлекать внимание к себе и своему достатку. У каждой жены был свой дом: все они располагались кольцом вокруг дома самого Хендрика, чуть более внушительного. Хендрик не ограничивался женщинами собственного племени овамбо. Его жены были из племен пондо, и коса, и финго, и басуто, не было только зулусок. Хендрик ни за что не доверился бы в постели зулуске.

Хендрик поставил фургон под навес за домом, и все жены пришли приветствовать его и его знаменитого брата. Поклонами и мягкими уважительными хлопками они проводили мужчин в гостиную Хендрика, в дальнем конце которой, как троны, стояли два плюшевых кресла, крытые шкурами леопардов. Когда братья сели, две самые молодые жены принесли из парафинового холодильника кувшины с пивом из проса, свежесваренным, густым, как каша, острым, пузырящимся и холодным, а когда мужчины освежились, пришли сыновья Хендрика – поздороваться с отцом и выразить уважение дяде.

Сыновей было много: Хендрик здоровый мужчина, и его жены каждый год беременеют. Однако сегодня присутствовали не все его старшие сыновья. Те, кого Хендрик считал недостойными, отправлялись назад в деревню пасти коров и коз – богатство Хендрика. Более перспективные сыновья работали в мясных лавках, универмагах и пивных, а двое самых способных поступили на юридический факультет Форт-Хара, черного университета в городке Элис в восточном Кейпе.

Сейчас перед Хендриком уважительно выстроились только младшие сыновья, и среди них двое, на кого Мозес Гама смотрел с особым удовольствием. Это были близнецы, сыновья женщины из племени коса, обладавшей особыми достоинствами. Она была послушной женой, рожала Хендрику сыновей, прекрасно танцевала и пела, умела интересно рассказывать, отличалась здравомыслием и умом, к тому же была известной songoma – знахаркой и заклинательницей, умевшей предсказывать будущее и обладавшей даром предвидения. Сыновья унаследовали от нее большую часть ее способностей наряду с могучей фигурой отца и красотой дяди Мозеса.

Когда они родились, Хендрик попросил Мозеса дать им имена, и Мозес выбрал их по своему драгоценному экземпляру «Истории Англии» Маколея. Из всех племянников эти мальчики стали его любимцами, и он улыбнулся, когда они склонились перед ним. Мозес вспомнил, что им уже по тринадцать лет.

– Я вижу тебя, Веллингтон Табака, – поздоровался он с одним, потом со вторым: – Я вижу тебя, Рейли Табака[33].

Близнецы не походили один на другого. Веллингтон был высоким, со светлой кожей цвета ириски, а у Рейли черная кожа отливала багровым. У Веллингтона были нилотские черты, как у самого Мозеса, а Рейли лицо досталось более негроидное, с плоским носом и толстыми губами, и более тяжелое и коренастое тело.

– Какие книги вы прочли с нашей последней встречи? – Мозес перешел на английский, заставляя их отвечать на том же языке. – «Слова – это копья, которыми мы защищаемся и разим врагов. У английских слов острейшие наконечники, без них вы будете безоружны», – объяснял он им и сейчас внимательно слушал их неуверенные ответы по-английски.

Тем не менее он заметил, что они лучше владеют языком, и похвалил их за это.

– Пока плоховато, но в Уотерфорде вы научитесь говорить лучше.

Мальчики смущенно переглянулись. Мозес организовал для них сдачу вступительных экзаменов в элитную межрасовую школу за границей, в независимом черном королевстве Свазиленд; близнецы, выдержав экзамен, были зачислены, и теперь недалек был день, когда их выдернут из знакомого, привычного мира и бросят в неизвестность. В Южной Африке все образование было строго раздельным, к тому же министр по делам банту доктор Хендрик Фервурд проводил такую политику: не обучать черных детей до того уровня, который позволит им ощутить недовольство. Он откровенно говорил в парламенте, что обучение черных не должно противоречить правительственной политике апартеида; оно должно вестись так, чтобы не порождать у черных ожиданий, которые никогда не осуществятся. Ежегодные траты на обучение белого ученика составляли 60 фунтов, черного – всего 9 фунтов. Те черные родители, которые могли себе это позволить, – вожди и дельцы, – отправляли детей получать образование за границей, и в этом смысле Уотерфорд был любимым выбором.

Близнецы с облегчением покинули устрашающее общество отца и дяди, но во дворе у сине-красного фургона их ждала мать и резким наклоном головы позвала их в свою гостиную.

Эта комната представляла собой логово колдуньи и знахарки, и обычно близнецам заходить сюда не разрешалось. Поэтому они вошли с еще большим страхом, чем в дом отца. У дальней стены стояли боги и богини их матери, вырезанные из ценных пород дерева, одетые в перья, шкуры и бусы, с глазами из слоновой кости и перламутра, с оскаленными зубами собак и бабуинов. Это было устрашающее сборище, и близнецы старались не смотреть на них.

Перед семейными идолами были разложены приношения: еда, мелкие монеты; на другой стене были развешаны пугающие принадлежности ремесла матери: тыквенные бутылки и глиняные горшочки с мазями и настоями, пучки сухой травы, шкуры змей и засушенные игуаны, кости и черепа бабуинов, стеклянные флаконы с жиром гиппопотама и льва, крокодилий мускус и другие безымянные вещества, которые гнили, бродили и пахли так отвратительно, что ныли зубы.

– Где амулеты, которые я вам дала? – спросила Кузава, их мать. Среди этих грязных, мерзких причиндалов и снадобий она казалась неуместно красивой: полное лицо, гладкая кожа, очень белые зубы и влажные глаза газели. Руки и ноги у нее были длинные и блестели от тайных волшебных мазей, а груди под ожерельями из слоновой кости и амулетами – большие и упругие, как дикие калахарские арбузы.

В ответ близнецы энергично кивнули, чересчур стесняясь, чтобы говорить, и расстегнули рубашки. Амулеты на тонких кожаных ремешках висели у них на шеях. Это были рога маленького серого дукера с залепленными каучуком открытыми концами; Кузаве потребовалось двенадцать лет, чтобы собрать волшебный состав, помещенный в рога. В него входили образцы всех телесных выделений Хендрика Табаки, отца близнецов, – его испражнения и моча, слюна и слизь из носа, пот и семя, ушная сера, кровь, слезы и рвота. Ко всему этому Кузава примешала сухую кожу с подошв его ног, обрезки ногтей, волоски из бороды, с головы и лобка, ресницы, выдернутые, когда он спал, засохшие струпья со шрамов и гной из его ран. Потом она добавила самые сильные травы и жиры, произнесла над ними слова силы и наконец, чтобы амулеты давали полную неуязвимость, заплатила огромные деньги могильщику, который специализировался на таких делах. И он принес печень младенца, сразу после родов утопленного родной матерью.

Все эти ингредиенты женщина поместила в рога дукера. Близнецам не разрешалось приближаться к отцу без амулетов. Сейчас Кузава отобрала амулеты у сыновей. Они были слишком ценны, чтобы оставлять их в распоряжении детей. Улыбаясь, она взвесила эти амулеты в своих изящных ладонях. Создание этих оберегов стоило всех расходов, терпения и тщательного применения магического искусства.

– Отец улыбнулся, увидев вас? – спросила она.

– Улыбнулся, как восходящее солнце, – ответил Рейли, и Кузава довольно кивнула.

– Были ли его слова добры, ласково ли он расспрашивал вас? – продолжала она.

– Когда он говорил с нами, он словно мурлыкал, как лев над мясом, – прошептал Веллингтон, по-прежнему устрашенный окружением. – Он спросил нас, каковы наши успехи в школе, и похвалил, когда мы рассказали.

– Это амулеты обеспечили его расположение, – сказала довольная Кузава. – Пока вы их носите, отец будет предпочитать вас всем остальным своим детям.

Она взяла два маленьких рога и склонилась перед центральной резной фигурой в ряду идолов – страшным изображением с львиной гривой, в котором жил дух покойной бабушки Кузавы.

– Хорошо охраняй их, почтенный предок, – прошептала она и повесила амулеты на шею фигуре. – Сохрани их силу до тех пор, пока они снова не понадобятся.

Здесь амулеты были в большей безопасности, чем в самых глубоких сейфах банков белых. Ни один человек не посмеет отобрать у духа бабушки амулеты, а из черных сил на это могут отважиться только самые могущественные, потому что фигура – могучий хранитель.

Кузава взяла сыновей за руки и увела из своей коморки на кухню; закрывая за собой дверь, она сбросила мантию колдуньи и вновь стала любящей матерью.

Она накормила близнецов, поставив перед ними полные чашки воздушной, рыхлой белой маисовой каши с масляными бобами и мясом, плавающим в чудесном жире, – так пристало питаться сыновьям богатого и влиятельного человека. Пока мальчики ели, она с любовью ухаживала за ними, расспрашивая, подшучивая, заставляя съесть больше; ее темные глаза гордо блестели. Наконец очень неохотно она разрешила им уйти.

Мальчики в радостном возбуждении убежали в зловонные улочки старого квартала. Здесь они были в своем мире. Мужчины и женщины улыбались им и здоровались, хвалили их и смеялись их остроумным ответам; они были всеобщими любимцами, а их отцом – Хендрик Табака.

Старая Мама Нгинга, толстая и седовласая, сидела перед дверью пивной, которой управляла от имени Хендрика; увидев мальчиков, она крикнула:

– Куда идете, малыши?

– По тайному делу, о котором нельзя говорить, – крикнул в ответ Веллингтон, а Рейли добавил:

– Но в следующем году у нас будет тайное дело с тобой, старая мама. Мы будем пить твой skokiaan и трахать твоих девушек.

Мама Нгинга заколыхалась от удовольствия, а девушки в окнах засмеялись.

– Детеныш льва, этот малыш, – говорили они друг другу.

Бегая по улицам, братья звали; из лачуг, из старых хижин, из новых кирпичных домов, построенных правительством, к ним выбегали товарищи, и вскоре следом за братьями шло пятьдесят мальчиков примерно одного возраста. Некоторые несли длинные предметы, тщательно завернутые и перевязанные ремнями из невыделанной кожи.

На дальнем краю пригорода окружавшую его сплошным кольцом изгородь прорезали. От случайного взгляда этот разрез скрывали кусты. Мальчики пробрались в проход и оказались на плантации эвкалиптов. Здесь под возбужденные разговоры они сбросили потрепанную европейскую одежду. Никто еще не был обрезан; их пенисы, которые уже начали увеличиваться в размерах, еще были увенчаны маленьким, сморщенным кожистым колпачком. Через несколько лет мальчики дорастут до возраста посвящения и должны будут выдержать изоляцию, трудности и боль от ножа. Это связывало их больше, чем племенные обычаи: они на всю жизнь породнятся благодаря ножу обрезания.

Они старательно сложили одежду: за всякую потерю строго спросят рассерженные родители, – голышом собрались вокруг драгоценных свертков и смотрели, как общепризнанные атаманы Веллингтон и Рейли Табака разворачивают их. Каждый получил форму воина племени коса – не настоящую, конечно, с бычьими хвостами, погремушками и головными уборами: настоящую они наденут только на церемонию обрезания – amadoda. Здесь были лишь детские поделки: шкуры бродячих собак и кошек, но мальчики надевали их гордо, как подлинные, перевязывали предплечья, бедра и лбы полосками шерсти и разбирали оружие.

Опять-таки это были не воинские ассегаи с длинными лезвиями, а всего лишь традиционные дубинки для драки. Но даже в руках детей эти длинные дубинки становились грозным оружием. Держа в каждой руке по дубинке, мальчишки мгновенно преобразились в вопящих демонов. Они размахивали дубинками и привычно вращали запястьями, так что дубинки свистели и пели в воздухе; они гремели ими одной о другую, сводили вместе, образуя непроходимый заслон; они прыгали, кувыркались и приплясывали, нацеливая друг в друга удары. Наконец Рейли Табака резко свистнул в свой роговой свисток, и все выстроились плотной дисциплинированной колонной.

Рейли повел их. Особым раскачивающимся быстрым шагом, высоко держа боевые дубинки, распевая воинские песни своего племени, они вышли с плантации и оказались в открытом холмистом вельде. Коричневая трава доходила им до колен, а в просветах виднелась шоколадно-красная почва. Местность полого спускалась к узкому ручью, скалистое русло которого лежало в крутых берегах; потом ручей снова поднимался навстречу светлому сапфиру неба высокого вельда.

Когда мальчики начали спускаться по склону к воде, далекая полоска неба разорвалась, на ней показалась длинная цепь раскачивающихся головных уборов – и появилась еще одна группа мальчиков, как и эти, в набедренных повязках, с голыми руками и ногами. Высоко поднимая дубинки, они остановились на вершине, увидели друг друга и завыли, как собаки, взявшие след.

– Зулусские шакалы! – завопил Рейли Табака, и его ненависть была так сильна, что на лбу проступила тонкая пленка испарины. Насколько уходит в прошлое племенная память, зулусы всегда были врагами; ненависть кипела у него в крови, глубокая и древняя. История не знает, сколько раз повторялась эта сцена, сколько тысяч раз на протяжении столетий вооруженные отряды зулусов и коса – импи – так смотрели друг на друга; запоминались только жар битвы, и кровь, и ненависть.

Рейли Табака высоко, едва не до плеч брата, подпрыгнул и дико завопил, и его мальчишеский голос в конце предательски перешел в девчачий писк.

– Я хочу пить! Дайте мне напиться зулусской крови!

Его воины запрыгали и закричали:

– Дайте нам зулусской крови!

Противоположные берега оглашали угрозы, оскорбления и вызовы, их доносил ветер. Затем оба импи одновременно двинулись вниз; распевая и прыгая, они спускались с крутых берегов в узкую долину, пока между ними не оказался только узкий ручей, и их командиры выступили вперед, чтобы обменяться новыми оскорблениями.

Зулусский индуна был одних лет с близнецами. В поселке он ходил в тот же класс правительственной средней школы, что и они. Зовут его Джозеф Динизулу, он высок, как Рейли, и широкоплеч, как Веллингтон. Его имя и осанка напоминают всему миру, что он королевского зулусского рода.

– Эй вы, пожиратели гиеньего дерьма! – крикнул он. – Мы учуяли вас за тысячу шагов против ветра. От вони коса тошнит даже стервятников.

Рейли высоко подпрыгнул, крутанувшись в воздухе и подняв набедренную повязку, чтобы показать ягодицы.

– Я очищаю воздух от зулусской вони ветрами! – крикнул он. – Нюхайте, любовники шакалов!

И он пустил такие громкие и долгие ветры, что зулусы, стоящие перед ним, засвистели, выражая ненависть, и заколотили дубинками.

– Ваши отцы – бабы, ваши матери – обезьяны, – крикнул Джозеф Динизулу, почесывая подмышки. – Ваши деды – бабуины, – он изобразил обезьянью походку, – а ваши бабки…

Рейли прервал это оскорбительное перечисление предков, резко дунув в роговой свисток, и спрыгнул с берега к воде. Приземлился на ноги, легкий, как кошка, и перемахнул через ручей. Он оказался на противоположном берегу так быстро, что Джозеф Динизулу, не ожидавший столь скорого завершения перепалки, отступил перед этим натиском.

Десяток других мальчиков коса откликнулись на свисток и последовали за командиром, и яростное нападение Рейли отвоевало для его отряда плацдарм на противоположном берегу. Коса с пением, под свист дубинок собрались за ним и ударили в центр противостоящего импи. Рейли Табаку охватил боевой задор. Он был неуязвим, руки его не знали усталости, кисти и запястья работали так быстро и искусно, что дубинки зажили самостоятельной жизнью, находя слабые места в обороне противостоящих зулусов, ударяясь о плоть, стуча по костям, разрывая кожу, так что скоро покрылись свежей кровью. Ее капли блестели в свете солнца.

Казалось, он неуязвим, но вдруг что-то ударило его в ребра прямо под вскинутой рукой, и он ахнул от боли и неожиданного осознания своей человеческой хрупкости. Минуту назад он был богом войны, а теперь стал маленьким мальчиком, почти выбившимся из сил, которому очень больно и который так устал, что даже не может выкрикнуть очередной вызов; перед ним плясал Джозеф Динизулу – за несколько секунд он словно вырос на шесть дюймов. Снова свистнула его дубинка, нацеленная в голову Рейли, и только отчаянным защитным движением Рейли отразил удар. Отступил на шаг и огляделся.

Не следовало так безрассудно нападать на зулусов. Нет более коварного и хитрого противника, их главным приемом всегда было заманить и окружить. Зулус Чака, этот бешеный пес, родоначальник волчьего племени, называл такой маневр «Рога быка». Бычьи рога брали противника в «вилы», и грудью раздавливали его насмерть.

Джозеф Динизулу отступал вовсе не от страха или удивления – так ему велела подсознательная хитрость, и Рейли завел дюжину своих товарищей в зулусскую западню. Они были одни, остальные остались на том берегу ручья. Он видел их на том берегу поверх голов обступивших его зулусов, и во главе их стоял Веллингтон Табака, его брат, стоял молча и неподвижно.

– Веллингтон! – закричал Рейли срывающимся от усталости и страха голосом. – Помоги нам! Мы держим зулусского пса за яйца. Приди и ударь его в грудь!

На большее ему не хватило времени. Джозеф Динизулу снова набросился на него, и каждый его удар казался сильнее предыдущего. Грудь у Рейли болела, и тут новый удар пробил его защиту и пришелся в плечо, парализовав правую руку до кончиков пальцев. Дубинка вылетела из его руки.

– Веллингтон! – снова закричал он. – Помоги!

Вокруг падали его воины: некоторых сбивали, другие просто бросали дубинки и зарывались в пыль, умоляя пощадить их, а дубинки зулусских мальчишек поднимались и опускались, удары обрушивались на мягкую плоть, и воинственный зулусский клич звучал, как вой собак, преследующих зайцев.

– Веллингтон!

Рейли в последний раз увидел за ручьем брата, и тут удар дубинкой пришелся ему в лоб, сразу над бровью, и он почувствовал, как лопается кожа и теплая кровь заливает глаза. Перед тем как она ослепила его, он увидел лицо Джозефа Динизулу, перекошенное от воинской жажды крови. Ноги мальчика подогнулись, и он ничком упал на землю, а удары продолжали сыпаться на его спину и плечи.

Должно быть, он ненадолго потерял сознание, потому что, когда повернулся на бок и вытер кровь с глаз обратной стороной ладони, увидел, что зулусы всем отрядом перешли ручей, а остатки его импи в панике убегают к зарослям эвкалиптов; люди Динизулу преследовали их.

Рейли попытался встать, но опять начал терять сознание, и его голову объяла темнота. Когда он в следующий раз очнулся, его окружили зулусы, осыпая оскорблениями. На этот раз он сумел сесть, и тут шум стих и сменился напряженным ожиданием. Рейли поднял голову и увидел Джозефа Динизулу, который проталкивался сквозь ряды, насмешливо глядя на него.

– Лай, пес коса, – приказал он. – Мы хотим услышать, как ты лаешь и скулишь, прося пощады.

Рейли, у которого кружилась голова, вызывающе мотнул ею, чувствуя резкую боль под черепом от этого движения.

Джозеф Динизулу поставил ему на грудь босую ногу и сильно толкнул. Рейли был слишком слаб, чтобы сопротивляться, и упал на спину. Джозеф Динизулу, стоя над ним, поднял набедренную повязку. Другой рукой он отвел кожаный мешочек, обнажив розовую головку, и направил струю мочи прямо в лицо Рейли.

– Пей, пес коса, – рассмеялся он.

Горячая моча пахла аммиаком и отчаянно жгла открытые раны на голове, и гнев, унижение и ненависть заполнили душу Рейли.

– Брат мой, я очень редко пытаюсь отговорить тебя от задуманного. – Хендрик Табака сидел на покрытом леопардовой шкурой стуле, упираясь локтями в колени и наклонившись вперед. – Дело не в самом браке: ты знаешь, я всегда уговаривал тебя взять жену, много жен, чтобы рожали много сыновей; я не одобряю не саму мысль о женитьбе; мысль о зулусах не дает мне спать по ночам. В этой земле десять миллионов других молодых женщин брачного возраста, зачем тебе зулуска? Я предпочел бы увидеть в твоей постели черную мамбу.

Мозес Гама негромко рассмеялся.

– Твоя забота обо мне доказывает твою любовь. – Он снова стал серьезен. – Зулусы – самое многочисленное племя на юге Африки. Сама численность не дает от них отмахнуться. Добавь к этому их агрессивность и воинский дух, и ты поймешь, что в этой земле ничего не изменится без участия зулусов. Если я не смогу заключить союз с этим племенем, все мои мечты пойдут прахом.

Хендрик вздохнул, хмыкнул и покачал головой.

– Давай, Хендрик, ты ведь разговаривал с ними. Разговаривал? – настойчиво спрашивал Мозес, и Хендрик неохотно кивнул.

– Четыре дня я провел в краале Сангане Динизулу, сына Мбежане, который был сыном Губи, который был сыном Дингаана, который был братом самого короля Чаки. Он считает себя зулусским принцем и не раз говорил мне, что его имя означает «Небо»; он роскошествует на земле в холмах под Ледибургом – эту землю подарил ему его старый хозяин генерал Шон Кортни. Здесь у него много жен и триста голов жирного скота.

– Все это я знаю, брат мой, – прервал его Мозес. – Расскажи о девушке.

Хендрик нахмурился. Он любил начинать рассказ с самого начала и не упускать никаких подробностей, пока не дойдет до конца.

– Девушка, – повторил он. – Старый зулусский мошенник стонет, что она луна его ночей и солнце дней, что никто никогда не любил дочь так, как он любит свою, и что он не позволит жениться на ней никому, кроме вождя зулусов. – Хендрик вздохнул. – День за днем слушал я перечисление достоинств этой зулусской самки шакала: как она прекрасна, как талантлива, что она сестра в правительственной больнице, что она происходит от длинной линии жен, приносивших много сыновей… – Хендрик замолчал и с отвращением плюнул. – Прошло три дня, прежде чем он упомянул то, что с самого начала было у него на уме, – lobola, выкуп за невесту. – Хендрик раздраженно развел руками. – Все зулусы воры и пожиратели навоза.

– Сколько? – с улыбкой спросил Мозес. – Какая ему нужна компенсация за брак с человеком из чужого племени?

– Пятьсот голов лучшего скота, все коровы, способные телиться, и все не старше трех лет. – Хендрик сердито сморщился. – Все зулусы воры, а раз он называет себя зулусским принцем, значит, он принц воров.

– Естественно, ты сразу согласился? – спросил Мозес.

– Естественно, я торговался еще два дня.

– И какова окончательная цена?

– Двести голов, – вздохнул Хендрик. – Прости, брат, я старался, но этот старый зулусский пес стоял, как скала. Это самая низкая цена за луну его ночей.

Мозес Гама откинулся на спинку стула и задумался. Цена была невероятно огромна. Хороший скот шел по 50 фунтов за голову, но в отличие от брата Мозес не питал неутолимой страсти к деньгам как таковым.

– Десять тысяч фунтов? – негромко спросил он. – Найдется ли у нас столько?

– Будет больно. Целый год мне будет так больно, словно меня избили хлыстом, – проворчал Хендрик. – Понимаешь ли ты, брат мой, сколько всего человек может купить за десять тысяч фунтов? За эти деньги я мог бы купить десять девушек коса, красивых, как райские птицы, пухлых, как цесарки, и со свидетельством о девственности, подписанным самыми авторитетными повитухами…

– Десять девушек коса не приведут ко мне зулусов, – оборвал его Мозес. – Мне нужна Виктория Динизулу.

– Lobola не единственное, что с нас требуют, – сказал Хендрик. – Есть еще кое-что.

– Что еще?

– Девушка христианка. Если ты возьмешь ее, других жен у тебя не будет. Она останется твоей единственной женой, брат мой. Прислушайся к человеку, который дорого заплатил за свой опыт: три жены – самое меньшее, что необходимо мужчине для довольства. Три жены будут с таким пылом оспаривать внимание мужа, что мужчина может расслабиться. Две жены – лучше, чем одна. А вот одна жена – одна и единственная – сделает пищу в твоем животе кислой и покроет твои волосы серебром. Пусть эта зулусская девка идет к тому, кто больше ее заслуживает, – к какому-нибудь зулусу.

– Передай ее отцу, что мы заплатим цену, которую он просит, и принимаем его условия. Скажи также, что, поскольку он принц, мы ждем от него свадебного пира, достойного принцессы. Нам нужна свадьба, о которой будут говорить по всему Зулуленду: от Дракенсбергских гор до самого океана. Я хочу, чтобы мой брак видели все вожди и старейшины, чтобы присутствовали все советники и индуны, чтобы явился сам король зулусов, и, когда все они соберутся, я буду говорить с ними.

– Можешь с таким же успехом разговаривать со стадом бабуинов. Зулус слишком горд и полон ненависти, чтобы понять твои слова.

– Ты ошибаешься, Хендрик Табака. – Мозес накрыл руку брата своей. – Это мы недостаточно горды и недостаточно сильно ненавидим. Наша гордость, наша слабая ненависть извращены и нацелены не на ту мишень. Мы тратим их друг на друга, на черных. Если бы все черные племена собрали всю свою гордость и всю ненависть и обратили против белых, разве те могли бы сопротивляться? Вот о чем я буду говорить на своем свадебном пиру. Вот для чего мы создаем «Umkhonto we Sizwe» – «Копье народа».