6 ШЕПОТ В КАМНЕ

Вода текла из огромной расщелины и расплескивалась по темному базальтовому выступу, прежде чем кануть в пропасти. Несмотря на свою чудовищную силу, водопад был почти невидим в темной пещере, освещенной всего несколькими мерцающими камнями, вставленными в стены. Это помещение с потолком, терявшимся в темноте, называлось Як Хайеру, что значило Зал Трепета, и хотя это имя было дано по совершенно другой причине, казалось, что стены зала действительно едва заметно трепетали, когда Кига'раску. Водопад Слез, скатывался с выступа в бездну. Его падение почти не рождало шума — возможно это была особенность акустики огромного зала, возможно дело было в безмолвии пустоты, в которую уходил водопад. Некоторые обитатели горы говорили, что Кига'раску не имеет дна и вода падает сквозь дно земли, уносясь в черное Между.

Стоящая на краю бездны Утук'ку была белым стежком в гигантском гобелене черной воды. Ее белые одежды тихо трепетали на рожденном водопадом ветру. Скрытое маской лицо было опущено, словно королева смотрела в самые глубины Кига'раску, но на самом деле она не видела ни стремительного потока, ни тусклого солнца, катавшегося над горой, стоявшей во многих сотнях фарлонгов от Пика Бурь.

Утук'ку размышляла.

Странные и огорчительные перемены возникли в искусном узоре событий, которые она задумывала так давно, событий, которые она осторожно изучала и видоизменяла в течение тысячи тысяч бессолнечных дней. Одна из первых перемен образовала маленькую брешь в узоре. Конечно, нарушение не было фатальным — паутина Утук'ку была прочной, и гораздо более, чем несколько нитей надо было полностью порвать, чтобы долго вынашиваемый план оказался под угрозой — но починка потребует работы, заботы и острой, как алмаз, сосредоточенности, доступной только старейшим.

Серебряная маска медленно повернулась, отражая свет, как луна, выходящая из-за туч. Три фигуры возникли в дверях Як Хайеру. Ближайшая преклонила колени, потом приложила ладони к глазам; два ее спутника сделали то же самое.

Когда Утук'ку рассматривала их и ту задачу, которую она поставит перед ними, она пожалела на мгновение о потере Ингена Джеггера — но это длилось только мгновение. Утук'ку Сейт-Хамака была последней из Рожденных в Саду; она не смогла бы на много веков пережить всех равных себе, тратя время на бесполезные эмоции. Джеггер был слепо предан, полон рвения, словно гончий пес, и обладал специфическими свойствами смертной природы, которые подходили для целей Утук'ку, но все-таки он оставался всего лишь инструментом — тем, что можно использовать, а потом выбросить за ненадобностью. Он служил тому, что когда-то было первейшей задачей. Для новых заданий найдутся новые слуги.

Норны, склонившиеся перед ней, две женщины и мужчина, подняли глаза, словно пробуждаясь от сна. Желания их госпожи были налиты в их головы, будто кислое молоко из кувшина, и Утук'ку подняла обтянутую перчаткой руку в ломаном отпускающем жесте. Норны повернулись и исчезли, плавно и быстро, как тени, бегущие рассвета.

После их ухода королева еще долго стояла, безмолвно прислушиваясь к призрачному эхо. Потом, наконец, она повернулась и неторопливо двинулась к Залу Дышащей Арфы.

Когда Утук'ку заняла свое место у Колодца, пение глубин Пика Бурь поднялось до предельной высоты: Лишенные Света приветствовали ее возвращение на окованный морозом трон. Кроме самой Утук'ку в зале никого не было, хотя одна ее мысль или легкое движение тонкой руки подняли бы целую чащу ощетинившихся копий в бледных руках.

Она прижала длинные Пальцы к вискам маски и устремила взгляд на изменчивый столб пара, висящий над Колодцем. Подвижные очертания арфы сверкали малиновым, желтым и фиолетовым. Присутствие Инелуки было приглушенным. Он постепенно уходил в себя, набирая силу из любого, самого отдаленного источника, способного питать его, подобно тому, как воздух питает пламя свечи.

Каким-то образом отстутсвие его горящих яростных мыслей приносило облегчение — мыслей, часто непонятных даже Утук'ку, которая видела в них только облако ненависти и страсти — но тонкие губы королевы норнов под серебряной маской сжались от досады. Увиденное в мире снов тревожило ее; несмотря на то, что ею повсюду были расставлены хитроумные силки, Утук'ку была не вполне довольна. Ей хотелось бы разделить свою тревогу с существом, сосредоточенным в сердце Колодца, — но этому не бывать. Большая часть Инелуки с этого момента будет отстутствовать до самых последних дней, когда высоко поднимется Звезда завоевателя.

Бесцветные глаза королевы норнов внезапно сузились. Где-то на окраине гигантского гобелена насилия и снов, сплетенного через Колодец, что-то начало двигаться неожиданным образом. Она обратила свой взгляд внутрь, позволив мыслям выйти наружу, чтобы исследовать искусно сплетенные нити своей паутины, вдоль бессчетных линий намерений, расстановок и судеб. Вот оно: еще один изъян в ее тщательно спланированном узоре.

Вздох, слабый, как бархатный ветер на крыле летучей мыши, сорвался с губ Утук'ку. На мгновение пение Лишенных Света смолкло, прерванное волной раздражения, исходившей от госпожи Пика Бурь, но вот голоса поднялись снова, глухие и торжествующие. Это просто кто-то возился с одним из Главных Свидетелей — детеныш, хотя и рода Амерасу, Рожденной на Корабле. Она сурово обойдется с этим щенком. Это повреждение тоже можно исправить. Работа потребует еще немного ее сосредоточенности, ее напряженной мысли — но все будет сделано. Она устала, но не настолько.

Прошла, наверное, тысяча лет с тех пор, как королева норнов улыбалась в последний раз, но в это мгновение она могла бы улыбнуться, если бы вспомнила, как это делается. Даже старшие из хикедайя не знали другой госпожи. Некоторых из них можно было бы извивать за то, что они считают ее существом, подобным Инелуки, сотканым из льда, чар и негаснущей ненависти.

Утук'ку знала, кто она такая. Хотя целые тысячелетия жизни некоторых се потомков захватывали лишь малую часть ее собственной, под мертвенно-белыми одеждами и мерцающей маской все еще находилось живое существо. Под древней плотью все еще билось сердце, медлительное и сильное; словно слепое животное, ползающее по дну глубокого безмолвного моря.

Она устала, но все еще была свирепа и все еще могущественна. Она так долго планировала эти наступающие уже дни, что само лицо земли изменялось и перемещалось под рукой времени, пока она ждала. И она дождется отмщения.

Огни Колодца сверкали на пустом металлическом лице, которое она еще показывала миру. Может быть в час торжества, подумала Утук'ку, она снова вспомнит, что такое улыбка.

— Ах, во имя Рощи, — сказал Джирики, — это действительно Мезуту'а — Серебряный Дом. — Он повыше поднял факел. — Я никогда не бывал здесь раньше, но о нем сложено столько песен, что эти башни, мосты и улицы знакомы мне, как будто я рос здесь.

— Вы не бывали здесь? Но я думал, что это ваш народ построил город? — Эолер отодвинулся от отвесного края лестницы. Под ними расстилался величественный город — путаница полного теней резного камня.

— И построил — частично — но последние из зидайя покинули это место задолго до моего рождения. — Золотистые глаза Джирики были широко раскрыты, словно он не мог оторвать взгляда от крыш подземного города. — Когда тинукедайя отделили свои судьбы от наших, Дженджияна из Соловьев провозгласила в своей мудрости, что зидайя должны оставить это место Детям Навигатора в качестве частичной оплаты нашего долга им. — Он нахмурился и покачал головой. — Дом Танцев Года по крайней мере что-то помнил о чести. Она еще отдала им Хикехикайо и окруженный океаном Джина-Т'сеней, который давно уже исчез под волнами.

Эолер пытался разобраться в нагромождении незнакомых имен.

— Ваш народ отдал это тинукедайя? — спросил он. — Существам, которых мы называем домгайны? Двернингам?

— Некоторых из них так называли, — кивнул Джирики и обратил на графа ясный взгляд. — Но они не «существа», граф Эолер. Они пришли из Утерянного Сада, точно так же, как и мой народ. Тогда мы совершили страшную ошибку, думая о них хуже, чем они о нас. Хотел бы я избежать ее сейчас.

— Я не хотел никого обидеть, — сказал Эолер. — Но, как я уже говорил, я встречал их. Они показались мне… странными. Во всяком случае они были к нам добры.

— Дети Океана были слишком мягкими. — Джирики начал спускаться с лестницы. — Боюсь, именно поэтому мой народ привез их сюда — в надежде, что из тинукедайя выйдут послушные слуги.

Эолер не спешил догонять его. Ситхи двигался быстро и уверенно и держался гораздо ближе к краю, чем посмел бы эрнистириец, даже не глядя вниз.

— А что вы имели в виду, говоря «некоторых из них так называли»? — спросил граф, — Разве среди тинукедайя были не только дворры?

— Да. Те, что жили здесь и которых вы зовете двернингами или дворрами, были только маленькой группой, отдалившейся от человеческого племени. А в основном народ Руяна оставался у воды, потому что океан всегда был дорог их сердцам. Многие из них стали тем, что смертные называют «морскими стражами».

— Ниски? — за время своей долгой карьеры Эолер много времени провел в южных водах и видел немало морских стражей на наббанайских судах. — Они существуют до сих пор. Но ведь писки ни капли не похожи на дворров!

Джирики остановился подождать графа, после чего, возможно из вежливости, пошел немного медленнее.

— Это было одновременно благословением тинукедайя и их проклятием. Они могли изменяться, чтобы лучше подходить к тому месту, где им приходится жить: в их крови и костях есть определенные особенности, способствующие этому. Я думаю, что если бы мир был внезапно охвачен пламенем. Дети Оксана уцелели бы. Очень скоро они обрели бы способность питаться дымом и плавать в горячем пепле.

— Поразительно! — воскликнул Эолер. — Джисфидри и его друзья выглядели такими робкими и хрупкими… Кто бы мог подумать, что они способны на такие вещи!

— В южных болотах есть ящерицы, — с улыбкой сказал Джирики, — которые могут менять цвет, чтобы сливаться с листьями, стволом или камнем, на котором они сидят. Они тоже очень пугливы. Мне не кажется странным, что робкие существа лучше других умеют прятаться.

— Но если ситхи отдали дворрам — тинукедайя — это место, то почему они так боятся вас? Когда леди Мегвин и я впервые пришли сюда, они были в ужасе, решив, что мы — ваши слуги, пришедшие забрать их отсюда.

Джнрики остановился. Казалось, он быв потрясен чем-то, увиденным внизу. Когда он снова повернулся к Эолеру, на лице принца быта такая боль, что даже его чуждые черты не могли скрыть ее.

— Они правы, что боятся нас, граф. Амерасу, мудрейшая среди вас, ушедшая только недавно, называла наше поведение с тинукедайя «великим позором». Мы плохо обращались с ними, и мы скрывали от них вещи, которые им следовало бы знать… потому что думали, что они будут лучше служить нам, если останутся в неведении. — Он расстроенно махнул рукой. — Когда Дженджияна, Леди Дома Танцев Года, в далеком прошлом отдала им это место, многие Дети Рассвета были против ее решения. Даже сейчас среди зидайя находятся такие, которые считают, что мы должны были заставить детей Руяна Ве прислуживать нам. Не удивительно, что они боятся, ваши друзья.

— Ничего этого не было в наших легендах о ситхи, — удивился Эолер. — Вы нарисовали странную, грустную картину, принц Джирики. Зачем вы рассказали мне об этом?

Ситхи снова начал двигаться вниз по выщербленным ступеням.

— Потому что, граф Эолер, эта эра подходит к концу. Это не значит, что идущая за нею следом будет более счастливой, хотя надежда всегда остается. Но — к добру ли, к худу ли — этот период заканчивается.

Они продолжали спускаться молча.

Эолер положился на свои смутные воспоминания о предыдущем визите, вызвавшись провести Джирики через разрушенный город — хотя, судя по нетерпению ситхи, сдерживаемому только его природной вежливостью, Джирики с тем же успехом мог сам вести графа. Пока они шли по гулким пустынным улицам, у Эолера снова возникло впечатление, что Мезуту'а скорее не город, а нечто вроде садка для робких, но дружелюбных животных. Однако на этот раз, когда слова Джирики об океане были еще свежи в его памяти, Эолер представлял себе нечто вроде кораллового сада — бессчетные здания, как бы растущие одно из другого, с пустыми дверными отверстиями и темными тоннелями, башни, соединенные друг с другом каменными переходами, тонкими, как витое стекло. Он рассеянно размышлял, сохранили ли двернингн глубоко внутри стремление к морю и не потому ли город и позднейшие пристройки — Джирики то и депо показывал на какие-то детали, добавленные к подлинным строениям Мезуту'а после того, как ситхи оставили город — так напоминают подземный грот, защищенный от палящего солнца не синей водой, а горным камнем.

Когда они вышли из длинного тоннеля на широкую каменную арену, Джирики, уже взявший на себя обязанности проводника, оказался окруженным облаком бледного мелового света. Эолер видел, как ситхи поднял тонкие руки на уровень плечи сделал какое-то осторожное движение, прежде чем шагнуть вперед. Только его оленья грация скрыла тот факт, что двигался он с ужасной скоростью.

В центре чаши стоял огромный кристаллический столб. Он слабо пульсировал, на его поверхности быстро сменялись все цвета радуга. Каменные ступени вокруг были пусты. Дворров не было.

— Джисфидри! — закричал Эолер. — Исарда! Это Эолер, граф Над Муллаха!

Его голос прокатился по арене и эхом отскочил от дальних стен пещеры. Ответа не последовало.

— Это Эолер, Джисфидри! Я вернулся!

Никто не ответил ему — не было никаких признаков жизни, не было шагов, не было блеска розовых хрустальных жезлов дворров — и Эолер спустился, чтобы присоединиться к Джирики.

— Это то, чего я боялся, — сказал граф. — Они исчезли, потому что я привел вас. Надеюсь только, что они не навсегда оставили город. — Он нахмурился. — Надеюсь, Джисфидри не станет считать меня предателем, потому что я привел к ним одного из бывших хозяев?

— Возможно, — Джирики казался рассеянным и возбужденным. — Во имя предков, — выдохнул он. — Стоять перед Шардом Мезуту'а! Я слышу, как он поет!

Эолер дотронулся до молочного камня, но не почувствовал ничего, кроме легкого движения воздуха.

Джирики протянул к Шарду ладони, но резко остановился, так и не прикоснувшись к камню, словно обнимал что-то невидимое, повторявшее очертания Шарда, но бывшее почти вдвое больше. Световые узоры стали немного ярче, словно то, что двигалось в камне, подплыло немного ближе к поверхности.

Джирики следил за игрой света, медленно водя пальцами по окружностям и ни разу не коснувшись самого Шарда, словно неподвижный камень был его партнером в каком-то ритуальном танце.

Так прошло довольно много времени, и Эолер почувствовал, что его ноги начинают болеть. Холодный сквозняк царапал шею графа. Он плотнее закутался в плащ и продолжал наблюдать за Джирики, который все еще стоял перед сверкающим камнем, углубившись в какой-то безмолвный разговор.

Эолер, которому все это порядком наскучило, принялся перебирать свои длинные черные волосы. Хотя трудно было точно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как Джирики подошел к камню, граф знал, что это не было коротким промежутком: Эолер славился своим терпением, и даже в эти безумные дни его нелегко было вывести из равновесия.

Внезапно ситхи вздрогнул и на несколько шагов отступил от камня. Мгновение он раскачивался на месте, потом повернулся к Эолеру. В глазах Джирики сиял свет, казавшийся более ярким, чем отраженное мерцание Шарда.

— Говорящий Огонь, — сказал он.

Эолер был смущен.

— Что это значит?

— Говорящий Огонь в Хикехикайо. Это тоже Свидетель — Главный Свидетель, как и Шард. Он очень близок — эта близость не имеет никакого отношения к расстоянию. Я не могу стряхнуть ее и повернуть Шард к другим вещам.

— Куда вы хотите его повернуть?

Джирики покачал головой и быстро взглянул на Шард, прежде чем начал:

— Это трудно объяснить, граф Эолер. Позвольте, я скажу так — если бы вы заблудились в тумане, но увидели бы дерево, на которое можно влезть и которое дало бы возможность видеть над туманом — вы бы влезли на него?

Эолер кивнул.

— Конечно, но я все еще не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Вот что. Мы, привыкшие к Дороге снов, были лишены ее в последнее время — так же как плотный туман может не дать человеку отойти далеко от дома, даже если нужда его велика. Свидетели, которыми могу пользоваться я, только второстепенные — без силы и знаний, которыми обладала, например, Первая Праматерь Амерасу, они могут служить только по мелочам. Шард Мезуту'а — Главный Свидетель, я хотел найти его еще до того, как мы выехали из Джао э-Тинукай, но теперь мне ясно только, что в его использовании мне каким-то образом отказано. Я забрался на дерево, о котором говорил, и обнаружил, что кто-то другой уже сидит там, и не дает мне подняться выше, чтобы что-то рассмотреть. Я задержан.

— Боюсь, что по большей части это слишком сложно для смертного, вроде меня, хотя кое-что из того, что вы объясняли, я понял. — Эолер немного подумал. — Иначе говоря: вы хотите вытянуть в окно, но с другой стороны кто-то закрыл его. Верно?

— Да. Хорошо сказано, — Джирики улыбался, но Эолеру почудилась усталость в чуждых чертах ситхи. — Но я не смею уйти, не попытавшись выглянуть в окно столько раз, сколько у меня хватит сил.

— Я подожду вас. Но у нас мало воды и пищи, а кроме того — я не могу говорить за ситхи — мои люди довольно скоро будут нуждаться во мне.

— Что до воды и пищи, — рассеянно сказал Джирики, — я отдам вам свои. — Он снова повернулся к Шарду. — Как только вы почувствуете, что пора возвращаться, скажите — но ни в коем случае не прикасайтесь ко мне, пока я не позволю. Обещайте мне это. Я не знаю точно, что нужно делать, и для нас обоих будет безопаснее, если вы не будете трогать меня, что бы вам ни показалось.

— Я не сделаю ничего, пока вы сами не попросите меня, — обещал Эолер.

— Хорошо, — Джирики поднял руки и снова начал медленно чертить в воздухе круги.

Граф Над Муллаха вздохнул, и, прислонившись спиной к каменной стенке, попытался найти наиболее удобное положение.

Эолер проснулся от странного сна — он бежал от огромного колеса, достигавшего вершин деревьев, грубого и потрескавшегося, как балки древнего потолка — и сразу понял, что что-то не в порядке. Свет стал ярче и пульсировал, но изменил цвет на болезненный сине-зеленый. Воздух в огромной пещере стал безжизненным и застывшим, как перед бурей, и запах разряда молний обжег ноздри графа.

Джирики стоял перед светящимся Шардом — пылинка в море слепящего света — но если раньше он держался прямо, как танцор Мирчи, читающий молитву дождя, то сейчас страшно скрючился и откинул назад голову, словно какая-то невидимая рука выжимала из него жизнь. Отчаянно встревоженный, Эолер вскочил и тут же остановился, не зная, что теперь делать. Ситхи велел графу не прикасаться к нему вне зависимости от того, что будет происходить, но когда Эолер подошел достаточно близко, чтобы увидеть лицо Джирики, едва различимое в потоке вызывающего тошноту блеска, он почувствовал, что его сердце наливается свинцовой тяжестью. Конечно, Джирики не мог ожидать ничего подобного.

Искрящиеся золотом глаза ситхи закатились, так что только белые полумесяцы виднелись из-под век. Зубы обнажились в оскале загнанного в угол зверя, а вздувшиеся вены на лбу и на шее, казалось, готовы были лопнуть.

— Принц Джирики! — крикнул Эолер. — Джирики, вы меня слышите?

Рот ситхи приоткрылся. Громкий рокочущий звук вырвался наружу и эхом разнесся по огромной чаше, глубокий, невнятный, но так явственно полный боли и страха, что Эолер, даже прижав руки к ушам, в отчаянье почувствовал, как его сердце сжимается от ужаса и сострадания. Он осторожно протянул руку к ситхи и изумленно увидел, что волосы на ней встали дыбом. Кожу покалывало.

Граф Эолер раздумывал только мгновение. Он проклял себя за собственную глупость, потом вознес краткую молитву Куаму, Земляной Собаке, сделал шаг вперед и схватил Джирики за плечи.

В тот миг, когда его пальцы коснулись плечей ситхи, Эолер Почувствовал себя оглушенным титанической силой ниоткуда, сокрушительной черной рекой ужаса, крови и пустых голосов, которые лились сквозь него, смывая все мысли, словно легкие осенние листья, уносимые водопадом. Но за секунду перед тем, как его сущность, кружась, провалилась в ничто, он видел, что сто руки все еще касаются Джирики, и что ситхи, выведенный из равновесия его тяжестью, падает к Шарду. Он коснулся камня, и целый фейерверк искр взвился в воздух, искр, даже более ярких, чем сине-зелеиое сияние, миллион сверкающих огней, подобных душам светлячков всего мира, танцующим во мраке. Потом все погрузилось во тьму. Эолер чувствовал, что падает, падает, как камень, летящий в пустоту…

— Вы живы.

В голосе Джирики слышалось явное облегчение. Эолер открыл гааза и увидел бледное пятно, постепенно превращающееся в лицо ситхи, вязко склонившегося над ним. Прохладная рука Джирики лежала у него на лбу.

Эолер слабо махнул ему. Ситхи отступил на шаг и дал графу сесть; Эолер был смутно благодарен за то, что ему позволили сделать это самому, хотя и потребовалось немало времени, чтобы унять дрожь во всем теле. В голове у него звенело, словно Котел Ринна бил в ней тревогу. На секунду граф закрыл гааза, чтобы сдержать тошноту.

— Я предупреждал, чтобы вы не трогали меня, — сказал Джирики, но в его голосе не было недовольства. — Мне очень жаль, что вам пришлось так страдать из-за меня.

— Что… что случилось?

Джирики покачал головой. В его движениях определенно появилась новая скованность, но когда Эолер подумал, насколько дольше ситхи выдерживал то, что сам граф переживал одно мгновение, он почувствовал благоговейный ужас.

— Я не уверен, — сказал ситхи. — Нечто не хотело, чтобы я достиг Дороги снов, а может быть не хотело, чтобы трогали Шард — нечто, с гораздо большей силой и знаниями, чем у меня, — он поморщился, обнажив белые зубы. — Я был прав, предостерегая Саймона от прогулок по Дороге снов, и мне следовало больше обращать внимание на собственные; советы. Ликимейя, моя мать, будет в ярости.

— Я думал, вы умираете, — простонал Эолер. Ему казалось, что у него в голове кто-то подковывает большую рабочую лошадь.

— Если бы вы не вытолкнули меня из сферы, в которую я попал, меня ожидало бы нечто худшее, чем просто смерть. — Внезапно он рассмеялся. — Я обязан вам Стайя Аме, граф Эолер, — Белой стрелой. Но моя ухе отдана другому смертному.

Эолер повернулся на бок и попытался встать. Шард снова казался прежним, молчаливо мерцая в центре арены и отбрасывая длинные тени на каменные скамейки.

— Белая стрела? — пробормотал он. Голова его болела, а мышцы ныли так, словно его, связанного, протащили за телегой от Эрнисадарка до Краннира.

— Я расскажу вам в ближайшее время, — сказал Джирики. — Я должен научиться жить с этими унижениями.

Вместе они начали путь к тоннелю, уводившему от арены — Эолер прихрамывая, Джирики немного тверже, но все равно медленно.

— Унижения? — слабым голосом спросил Эолер. — Что это значит?

— То, что меня спасают смертные. По-видимому, это уже начинает входить у меня в привычку.

Отзвук их медленных шагов трепещущим эхом разносился по огромной пещере и уходил вверх, в темноту.

— Кис-кис-кис… Иди скорее, старушка.

Рейчел была немного смущена. Она не очень твердо знала, что следует говорить кошкам — в прежние времена она только требовала, чтобы они исправно несли свою службу, не давая разрастаться крысиной популяции, а ласки и заботу предоставляла горничным. Насколько она понимала, раздача нежностей и конфет в отношениях с подопечными, двуногими или четвероногими, не входила в ее обязанности. Но теперь у нее появилась потребность — если говорить честно, бессмысленная и нелепая — и приходилось смирять себя.