Пока я панически перебирал в уме, что бы возразить, чем бы заслониться от жестокого предсказания, серо-сизые подземные сквозняки метро дули сквозь меня, а потом ветер улочек возле шоссе Энтузиастов, пыльный, пропитанный пластиком и бензином, врывался в затягивающуюся рану-брешь. Тогда я начинал выдумывать сказку о себе, в которой все будет неожиданно, вразрез с логикой невзрачных жителей столицы, начинающих медленно уставать и сдаваться. Судорожно сочинял историю, в которой все произойдет неожиданно и дерзко, вопреки сложившемуся набору будничных предчувствий, дружеских предостережений и маминых советов. Часто моя сказка начиналась так. Однажды это тревожное, таящее в себе неожиданность и неизвестность “вдруг” обернется не врагом, а другом. Что-то дрогнет, съедет с одной из опор, чуточку накренится и необратимо изменится к лучшему… От каждой такой сказки я успокаивался и терпеливо двигался сквозь свое бессчетное серое утро.

В тот день мне объявили выговор за опоздание и пригрозили, что лишат новогодней премии, на которую я наметил купить Алене духи. Возвращаясь с работы, я заподозрил, что долгожданного “и-тут-откуда-ни-возьмись” или неожиданного и прекрасного “вдруг” по каким-то непостижимым стечениям обстоятельств в моей жизни может не произойти. Да потому, что их не случалось столько лет, пока я усыплял себя небылицами о будущем. Потому что этого так и не произошло с тысячей людей, которые ходят изо дня в день по этой самой тропинке к метро. Ведь все заветные “и-тут… ” могут случиться на соседней улице, с более старательным и аккуратным парнем. А я пройду мимо, незначительным и невидимым прохожим, мелькнувшим на заднем фоне. Который в нужный момент приоткроет дверь, сведет двух людей, вытрет со стола, продаст кошачий корм, доставит диски и электробритву в подарок. Я заподозрил. Запнулся. Стал осматриваться по сторонам в поисках опровержения, чего-нибудь необычного, из ряда вон выходящего. Превратился в утопающего, который идет ко дну в толпе озадаченных, утомленных людей, напротив чужих подъездов, возле иномарок и стареньких, забрызганных грязью “Лад”. Я так судорожно высматривал что-нибудь неожиданное, вселяющее надежду, словно от этого зависела вся моя жизнь. Но взгляд, ищущий сказочные улики, соскальзывал с намытых до блеска черных джипов. Натыкался на самодеятельно застекленные лоджии, похожие на салоны рейсовых автобусов, заваленные досками, лыжами и коробками с тряпьем. В этот момент, совершенно неожиданно, я и заметил продавца термометров. Точнее, он возник или же проявился, невзрачный, землисто-бледный, в выгоревшей фуражке, за кустами, возле асфальтированной тропинки, по которой сновали люди с поджатыми губами. Он понуро сидел на раскладном рыбацком стульчике перед своими незамысловатыми товарами. На его лице застыли смирение и скорбь, характерные для человека, сказки которого не воплотились. У которого так и не произошло ни одного значительного “и-вдруг-откуда-ни-возьмись”. Я разглядел его под сентябрьским моросящим небом, скучающего и усталого, совсем седого. Подошел. Засыпал дурацкими вопросами насчет пластырей и изоляционных лент. Это немного приободрило меня. Обрадовало его. В итоге я зачем-то купил термометр, а продавец, оживившись, старательно объяснил, какими шурупами его лучше прикручивать с наружной стороны балкона.

В тот день, спрятав термометр в сумку, я шел, впервые внимательно рассматривая тысячи раз пройденную вдоль и поперек улицу, ларьки овощей, хлеба и сигарет, прохожих, чужие подъезды, боковые улочки и машины. Я видел прозрачную, зыбкую быль, в которой надо иметь смелость жить день ото дня, год от года, выполняя обычные, насущные дела. Ничего не выдумывая. Никого не ожидая. Оказалось, пустынные дворы царицынских многоэтажек пронизывают блеклые ветерки, запахи жареной картошки и ароматизированных кубиками щей. Такая быль удручала и отравляла. В тот день, по дороге домой, с термометром в сумке, я почувствовал, что все тревоги, таившиеся во мне многие годы, вдруг пробудились и возникли. Именно тогда, кажется, я окончательно стал таким же испуганным, незначительным, скучающим человеком, как и продавцы термометров, как многие прохожие. Я пришел домой, точно зная, что существует только то, что происходит день ото дня. А всякие сказки и ожидания – больше не в счет. С того вечера Алена перестала меня замечать. Она видела лишь нечаянно выроненный из моих рук диск, телефонную трубку, по рассеянности брошенную мной на диван, шрам у меня на подбородке, шапку ядовито пахнущей пены для бритья у меня на щеках. Она замечала опустевший холодильник, растянутые рукава красной кофты, отсутствие галстуков в моем гардеробе и присутствие в нем линялых джинсов, которые она дразнила подростковыми. Она обращала внимание только на то, что у меня по-прежнему нет машины, зато есть несколько легкомысленных кожаных курток с плеча отца. Что у меня никогда не было и не будет имени, возможности рассказывать что-нибудь умное и значительное с экрана. С этого дня люди на улице все чаще сталкивались со мной плечом в плечо, задевали сумками и портфелями. Когда подходила моя очередь в магазине, приходилось повторять по нескольку раз, чтобы продавец услышал. Машины больше не гудели, не притормаживали, когда я пересекал шоссе. С того самого дня, когда термометр был прикручен на кухне, с наружной стороны окна, ежедневно на улицах, дома, в метро, в магазинах и на работе я получал десятки подтверждений того, что стал невидимкой. Что я исчез, растворился, больше не присутствую и мало что значу.

В общем, я не возражал. Ничего не предпринимал. Никак не боролся. А несмотря ни на что, продолжал сочинять будущее, полное ярких красок, бешеных скоростей и запоминающихся событий. Уже не очень-то веря, что оно когда-нибудь наступит. Из-за этого невыносимая горечь отрубленного от своей сказки человека и фантомная боль невидимки мучили меня все сильнее. В итоге Алена стала задерживаться на работе. Сначала на два часа. Потом иногда и на целую ночь. В подвальчике сайта объявили о скором закрытии и роспуске сотрудников. Умер мой пес по кличке Боб. А недавно, вернувшись с работы, я вошел в квартиру и узнал, что все ее шейные косыночки улетели гусиным клином в обрамленное стеклопакетом окно большой комнаты. Белые кружевные блузки, серые пиджаки и юбки унеслись лебединой стаей в окно кухни. Маленькие шумные стайки пичужек-босоножек упорхнули в форточки. Косметички, пудреницы, сотни парфюмированных мелочей, запахи которых пропитали мою жизнь, были ею, растворились в пасмурном царицынском небе. Я застыл, обезоруженный этим жестоким, недружелюбным “вдруг”. И скоро узнал, что это не случайность. Алена уехала в круиз с директором радиостанции. Она великодушно позволила мне не торопиться. Собрать вещи, подыскать какое-нибудь жилье и через пару недель – съехать. Сегодня на катке я в очередной раз убедился, что мое отсутствие не проходит. Кажется, оно даже усиливается день ото дня. Я окончательно убедился, что мои сказки не воплотятся, а будут лишь сладкой таблеткой, помогающей на некоторое время заглушить разочарование, отчаяние и фантомную боль невидимки, навсегда отрубленного от своего долгожданного, спасительного “и вдруг”».

Я кое-как развязал заиндевелые перепутанные шнурки, стащил коньки и уложил их в рюкзак до следующей зимы, до лучших времен. Старикан нацепил очки с толстенными стеклами и увлеченно рылся в желтом пакете из магазина «Евросеть». Он извлекал пожелтевшие и растрепанные газетки, грозившие окончательно рассыпаться в пыль. Что-то там вычитывал при зеленоватом свете фонаря. И отрывисто сообщал прохожим: «Видите, не опозорился. Василь Василич не какой-нибудь там шарлатан!» Из пакета тянуло кошками и маринованными грибами. Оттуда вылетела огромная сиреневая моль, обезумевшим пропеллером мелькнула перед глазами и исчезла. Старикан извлек из пакета пару черно-белых фотографий с изображением концерта. Детскую бадминтонную ракетку с оборванными струнами. Длинную узкую вырезку из журнала. Веник и воронье перо. Осматривая сокровища, он обдувал их от пыли, разглаживал и аккуратно укладывал обратно, ругаясь на то, что возле пруда экономят электричество и портят людям глаза. Еще он зловеще бормотал: «Ох, дождетесь, ночью нагоню метель». Потом извлек из пакета кусочек урюка, попробовал, сплюнул, пригладил бороду и строго спросил:

«У тебя все? Хорошо, сказочник. Как тебя там?»

«Митя Ниточкин», – напомнил я.

«Так вот, Митя Ниточкин. Ты высказался. Теперь молчи и слухай, что я скажу. Все это мы проходили. Насчет термометров, пешеходов и порывистого ветра. А вот то, что хорошую женщину, диктора радио ты проморгал – это никуда не годится. С этого надо было начинать, а не с термометров».

Я возмутился, но он не дал возразить и примирительно прошептал:

«Ладно, сказочник, не оправдывайся, все знаю. Ты был занят, крутился как белка в колесе, цветы редко дарил. А ведь главное правило: “Дарите женщинам цветы”. Заруби себе на носу. Запиши в мобильный. Теперь она ушла к начальнику. Дура распущенная, хоть и радиоведущая, больше она никто. Ушла и пусть, туда ей и дорога. Но знаешь все почему? – Он прищурился, снисходительно оглядел меня с ног до головы, дожидаясь, когда я переспрошу. И только тогда соизволил продолжить: – Все дело в том, что ты, Митя, опутанный. Никто в твоей беде не виноват. Ты сам себе голову заморочил этими сказками. Зубы себе заговаривал, ждал завтрашнего дня, какого-то там “вдруг”. Дождался, что теперь с тобой никто не считается. Работа у тебя неважная. Женщину хорошую упустил. Она тебя сначала перестала уважать, потом замечать, а потом и вовсе сбежала».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.