– Свежо предание, – вздохнула Варвара и водрузила на свою тарелку еще один ломоть торта, – по-моему, на пятнадцать килограмм можно похудеть, только если кардинально изменить образ жизни.

– Как?

– Так. К примеру, страшно разбогатеть и перейти на устрицы и креветки. И есть их до конца жизни. В теннис начать играть. Знаешь, как это шикарно – сегодня с утра у меня теннис и сауна, позвони мне после обеда, когда я уже буду пить свой чай из трав и заедать его булочкой из неочищенных злаков…

– У меня каждый день с утра теннис, сауна и неочищенные злаки, – буркнула Таня. – Сначала сауна с Васькой, а потом теннис с родителями. Иногда наоборот бывает. В смысле сначала теннис, а потом сауна. Слушай, Лаптева, давай лучше еще выпьем. За нас, умниц и красавиц. Мы же с тобой умницы и красавицы. А, Лаптева?

– Только почему-то никто этого не замечает, – пробормотала Варвара, – хоть топись. Шеф три месяца назад обещал повысить, в помощники перевести, а вместо этого…

– Что?

– Труп, – внезапно выпалила Варвара, вспомнив, что так и не рассказала подруге самую важную новость. – Слушай, Танька, у нас сегодня в офисе одного мужика прикончили!

– Как… прикончили? – спросила Танька и взялась пухлой ручкой за собственный рельефный бюст – с той стороны, где положено быть сердцу. Глаза у нее засверкали. – Как в фильме «Улицы разбитых фонарей», да? Ты сидишь за столом, и тут врываются четверо в масках, и кидают всех на пол, и убивают твоего шефа, а ты вызываешь милицию и становишься врагом мафии…

– А потом на тебе женится милицейский майор, – закончила за подругу Варвара, – и не мечтай даже. Никто не врывался и на пол не кидал. Прости.

– Да ну тебя.

– Правда, Тань. Конечно, все было так, как будто он сам по себе умер, а я думаю, что его убили.

Таня отняла руку от груди, подперла подбородок и посмотрела на нее с настороженным интересом. Мелко завитые кудри на голове вздрогнули и тоже вроде как нацелились на Варвару.

Лет восемь назад во время какого-то семейного праздника из плоской хрустальной вазы, водруженной в центр низкого серванта, пропали бриллиантовые серьги Таниной свекрови. Серьги были старинные, единственные уцелевшие от некогда громадного наследства, которое оставила своим детям свекровина то ли пра-, то ли прапрабабка. Свекровь убивалась и рыдала. Свекор бегал со склянкой в руке, и от него на весь дом несло валокордином. Танин муж, тогда еще горячо и безумно любимый, прятался за Таню, гости настороженно переговаривались, уверенные, что «продолжение банкета» не сулит им ничего хорошего, – свекровь кричала, что положила серьги в вазу пять минут назад, потому что у нее «уши отваливаются». Серьги были тяжелыми, и бриллиантов в них было много.

Варвара серьги нашла.

Как в детективном кино, она задала каждому из присутствующих по одному вопросу и внимательно выслушала ответы. Кое-что даже записала. Потом подумала и произнесла короткую речь.

– Я знаю, кто взял из вазы серьги Марины Ильиничны, – сказала Варвара, и над столом повисла и стала быстро растекаться по углам тишина, – и я знаю, как это доказать. Обещаю, что никому не скажу, кто это сделал, если серьги вернутся на место. Если нет, я объясню Марине Ильиничне и Виктору Ивановичу, как все было, и тогда уж они поступят на свое усмотрение. Думаю, что это будет справедливо. Значит, так. Виктор Иванович, погасите свет в коридоре и закройте дверь. Хорошо. Теперь я гашу люстру и начинаю считать до тридцати. Когда я зажгу свет, серьги должны лежать на тарелке из-под яблок. Таня, вытащи из тарелки яблоки. Раз, два, три!..

Свет погас, стало темно, как в погребе во время полярной ночи, а когда через несколько секунд свет вспыхнул снова, на тарелке красовались прабабушкины серьги. Красовались, сверкали и подмигивали всеми своими многочисленными бриллиантами еще нахальнее, чем обычно.

Сколько потом Таня ни приставала, Варвара так и не выдала, кто их тогда утащил. Свекрови тоже было страсть как любопытно, она Варвару и задабривала, и подлизывалась к ней, и пироги пекла, и торт «Прага», и вареники с вишней лепила, а ведь каждому известно, что нет ничего хуже, чем налепить на всю семью вареников с вишней.

Варвара ни на какие задабривания и уговоры не поддалась, не помогли и вареники с вишней.

С тех самых пор раз и навсегда Таня уверовала в то, что Варвара и есть прямая наследница Шерлока Холмса по женской линии.

– Ну Лаптева-а, – ныла она в телефон после очередной серии знаменитого детектива, закончившейся, как водится, на самом интересном месте, – ну скажи, что там дальше? Кто, по-твоему, пристукнул эту дуру? Муж? Или, наоборот, тот, который ее шантажировал? Или это сестра? Или она не сестра?

Из-за этих приставаний они даже ссорились иногда.

– Я не пишу сценарии, – орала Варвара, – я не знаю, сестра она или не сестра! И вообще я не смотрю телевизор! Он меня раздражает!

Таня была уверена, что Варвара кокетничает и набивает себе цену.

– Ну и что? – Таня налила в рюмки еще «по глоточку». На дне бутылки болталась какая-то совсем невразумительная порция, и Таня решительно долила в каждую рюмку, а бутылку сунула в мусорное ведро. – Кто его убил? Киллер? Снайпер?

– Не киллер и не снайпер. Огнестрельных ран на нем не было, это точно. Я к нему самая первая подошла, – сказала Варвара с некоторой гордостью, – загрохотало что-то ужасно, я вошла в кабинет, а он… на полу лежит. Мертвый.

– А шеф? – ужасным шепотом поинтересовалась Таня и отхлебнула из рюмки. Для укрепления расшатавшихся нервов.

– Да шеф в это время в юридическую службу ушел, – с досадой объяснила Варвара, – ему позвонили, и он… ушел.

– Так, может, этот, который труп, от сердца умер или еще от каких-нибудь… пороков развития? – обиженно предположила Таня. – Я-то думала, из него кровь рекой текла, а у вас в офисе полдня стреляли, и теперь будет ремонт, потому что все стены в дырках от пуль!..

– Никаких дырок от пуль, а мужика все-таки убили! Вообще все было странно. С самого начала. Почему-то его шеф принимал. Сразу, представляешь? Как только я докладываю, шеф сразу выходит и провожает его в кабинет. Чуть не под ручку ведет. Он сразу никого не принимает. Никогда.

– Так если в нем дырок нет, почему ты думаешь, что его убили?!

Варвара понюхала свою рюмку, сморщилась, залпом выпила оставшуюся водку и подышала открытым ртом.

– Гадость какая, – выговорила она с отвращением, – и зачем мы ее пьем! Поставь еще раз чайник, Тань.

– Почему ты думаешь, что его убили?

– Окно, – задумчиво произнесла Варвара и сунула нос за воротник халата, в развал теплой ветхой ткани, – окно было открыто. И монитор. Все дело в этом проклятом мониторе.

– Его убили монитором?

– Что за чушь, – сказала Варвара рассеянно, – конечно, нет.

Носу было тепло и внутри халата приятно пахло чистотой и кухней. Варваре немедленно захотелось спать.

Сначала нужно пристроить Таню, помыть посуду, посушить пальто феном, а потом пропылесосить его или, может, веником пройтись?..

– Тогда, значит, он выпал в окно?

– Кто?!

– Ну этот твой покойник. Чай заварим или уже кофе?

– Не выпадал он в окно!

– Ты же сама говоришь.

– Я говорю, что окно было открыто.

– И он выпал?

Варвара потрясла головой.

Выпитая водка плескалась внутри. Глаза жгло. В горле сохло. Утром будет еще хуже, хотя напиться Варваре из-за ее габаритов было непросто. Чтобы напиться, да еще вдвоем с Таней, одной бутылки совсем недостаточно.

– Кто открыл окно? Зачем? Когда? Я заходила в кабинет два раза. В первый раз принесла кофе и потом еще раз принесла. Окно было закрыто. Его вообще открыть сложно, надо на подоконник становиться. Или на стул. Если его открыл шеф, выходит, он на стул лез?! Или на подоконник?! Ерунда, не может быть. Кроме того, у него насморк.

– У кого? – спросила Таня и зевнула. – У покойника?

Ее интерес к «детективной истории» иссяк, как только выяснилось, что четверо в масках не укладывали Варвару лицом в ковер, и вообще все было не так, как в фильме «Улицы разбитых фонарей».

– У шефа насморк. Он даже дверь из приемной в коридор не разрешает открывать. Говорит, что его продует.

– Так, может, окно открыл тот, который труп? То есть который впоследствии стал трупом. А?

– Зачем?

– Чтоб проветрить.

– Таня, – сказала Варвара терпеливо и потерла глаза, которые изнутри щипала выпитая водка, – этого не может быть. Посетитель в чужом кабинете влезает на стул или подоконник и открывает окно, чтобы проветрить!.. Этого не может быть.

– Ну пусть не может, – согласилась покладистая Таня, – а монитор при чем?

– Когда я вошла, труп лежал на полу. Рядом с ним валялся монитор и клавиатура. Все очень естественно. Как будто человек сидел за компьютером, работал себе спокойно, а потом вдруг – раз! С сердцем плохо стало! Только монитор не работал.

– Ну и что? – не поняла Таня. – Правильно, что не работал. Он же на пол упал. Упал и разбился, наверное.

– Ничего он не разбился. То есть, конечно, может, он и разбился, но я знаю, что он не работал еще до того, как упал.

– Почему?

– Потому что он в сеть не был включен, вот почему. Вообще компьютер не работал, понимаешь? У нас уборщица очень активная. Когда пылесосит, все шнуры из розеток выдергивает. Всегда. Я посмотрела – вилка на ковре валялась, рядом с розеткой.

– Может, она сама как-то выдернулась, когда он упал? Упал, потянул за собой монитор, а монитор потянул…

– Вот именно, – заявила Варвара, – сообразила, да? Монитор подключен к системному блоку, а уж системный блок к розетке. Блок на месте, только чуть-чуть сдвинут, а запас шнура, наверное, около метра. То есть блок можно на метр отнести в любую сторону, шнура хватит. Вилка лежит рядом с розеткой, именно так, как вчера ее выдернула уборщица. Выходит, Петр Борисович работал на выключенном компьютере.

Таня моргнула, а Варвара продолжала с воодушевлением:

– И шеф знал, что компьютер выключен! Он на уборщицу всегда громче всех орет и, когда на работу приходит, первым делом все розетки проверяет. Ему позвонили из юридической службы, он вышел в приемную, сказал мне, что посетитель что-то пишет на компьютере, а он «отойдет на минутку к юристам». Зачем он сказал мне про компьютер и про юристов? Он мог мне ничего не объяснять! Да он никогда и ничего мне не объясняет! А он сказал. Зачем?

– Зачем? – повторила Таня.

– Не знаю.

– Может, он и убил? Стукнул по голове – и сразу наповал.

– Нет.

– Почему? – спросила Таня и зевнула.

Варвара мельком глянула на часы – полвторого, а еще пальто пылесосить!

– Потому что этот самый Петр Борисович ходил по кабинету после того, как шеф ушел. Я слышала, как он там ходит. Давай спать, Тань.

– А кутить? – спросила Танька, тараща слипавшиеся глаза, – мы же только начали!.. Я последний раз кутила…

– Знаю, знаю, – перебила Варвара из коридора, – на прошлый Новый год, когда всех разложила по кроватям! Иди умывайся, я тебе постель разберу.

– Я сама себе разберу, – пробормотала Таня неуверенно, – и посуду помою. И все уберу. Только посижу немножко.

– Иди-иди! Ты сейчас уснешь и свалишься с табуретки. Что я с тобой стану делать?!

– Васька в субботу ждал отца. Он обещал сводить его то ли в цирк, то ли в «Макдоналдс». Васька полдня перед телефоном сидел, а потом в прихожей под дверью. А когда я его отгоняла, орал как резаный. А этот так и не пришел. Что мне делать, Варь?

– Ничего, – буркнула Варвара, – продолжать жить.

– А Ваське что делать?

– Под дверью сидеть, – сказала Варвара мрачно, – пока не сообразит, что даже если он всю жизнь просидит под дверью, эта… свинья все равно не придет.

– Мне его так жалко-о-о… – вдруг завыла Таня и схватила себя за барашковые кудри на голове, – он ведь маленьки-ий! Я хотела, чтобы у меня семья была-а-а!.. А я собственного сына не могу-у-у…

– Танька, – заявила Варвара и решительно подняла подругу с табуретки, на которой та заливалась горькими слезами, – ты тут ни при чем! Ты не виновата. Никто не виноват. Вася маленький еще, он вырастет и все поймет. А ты не убивайся, я тебя прошу! Ты только хуже всем сделаешь, и Васе в первую очередь. Он должен знать, что ты у него есть всегда! Всегда, что бы ни случилось. Для него это самое главное.

– А… а отец? – спросила Таня икая. – Отец не главное?

– Нет, – решительно отрезала Варвара, – сейчас отец уже не главное. Сейчас он уже в прошлом. Все. Теперь уж придет не придет – это его проблемы. И черт с ним, и пусть живет, как хочет. Поняла?

Таня тихонько прохрюкала, что поняла.

Варвара уложила ее на диван, под толстую перину, подоткнула со всех сторон, перелезла через нагроможденные в темноте стулья и приоткрыла форточку, чтобы легче дышалось.

Ну как вам семейная жизнь, дорогая Варвара Андреевна, спросила она себя, перемывая под краном хрустальные рюмки. Рюмки были старые, толстые, исполненные советского праздничного достоинства. Варвара их очень любила и берегла. И семьи-то никакой нет и не было никогда. Были Таня с Васей – с одной стороны, и «родной» – с какой-то другой стороны. И никогда ему не было до них дела, и никогда его не волновало, на что они живут сейчас, и на что будут жить завтра, и из чего нажарить котлет, и куда поехать в июле, и кто пойдет в больницу навестить дедушку, и за что Васе вкатили трояк по природоведению, и чем опять недовольна теща, и кому придется поднимать упавший забор на даче.

Нет семьи и не было никогда, осталось одно мученье, когда невозможно, невозможно объяснить ребенку, который полдня просидел под дверью, а до этого неделю ждал и готовился – как же, папа пойдет с ним в цирк! – почему папы нет и не будет, и никто в этом не виноват. Просто жизнь такая.

Или все-таки не жизнь, а люди такие?

Жили бы как Лопухов с Верой Палной из литературного творения пламенного, революционного и прогрессивного Чернышевского, которых Варвара проходила в восьмом классе и искренне удивлялась, почему они такие идиоты.

Жили бы как Лопухов с Верой Палной, ходили бы друг к другу «на кофей» через картонную стенку хрущевки, делились бы идеями, клокочущими в груди, строили планы спасения человечества – от свинства и поклонения «золотому тельцу», брали бы уроки игры на фортепиано – можно на виолончели, читали бы вслух Прудона. Впрочем, Прудон не в моде. В моде Карлос Кастанеда. В определенном смысле ничуть не хуже Прудона. Или ничуть не лучше.

Варвара вернула рюмки в буфет и мимоходом пощупала свое пальто, висевшее в ванной над батареей. Конечно, мокрое. В чем она завтра пойдет на работу?

Да и черт с ним. Черт с ним, с пальто, с Иваном Александровичем, с паспортом и кошельком! Утром что-нибудь само придумается.

А Петра Борисовича Лиго убили. Убили прямо под носом у Варвары Лаптевой, а она ничего не видела и не слышала. Жалость какая. Единственное приключение в жизни, да и то проспала.

Такой приличный, невзрачный, серый человечек. За что его могли убить?

– За уши!

– Что?!

– Я говорю – за уши!

– Что – за уши?! За какие уши?!

– Если у тебя волосы во все стороны торчат, – прокричала Варвара и ловко перевернула на сковородке оладушку, – заправь их за уши!!

– Какие должны быть уши, чтобы за них можно было заправить мои волосы?! – прохныкала из глубины квартиры Таня. – Господи, что ж это такое!..

Она не выспалась и пребывала в плохом настроении. И еще на работу придется идти! Ну почему, почему суббота бывает так редко? Ну хоть бы два раза в неделю была суббота. Два раза суббота и один раз воскресенье.

А? Неплохо?

В дверь позвонили, и Таня уронила себе на ногу диванную раскладушку.

– Вот черт!.. Ах, господи!..

– Не поминай господа всуе, – назидательно сказала Варвара из коридора. – Господь – не соседская коза…

– Ты открывай лучше, – простонала Таня и пнула диван. Легче не стало, зато чувство свершившейся мести принесло некоторое удовлетворение. – И кого это принесло в полвосьмого утра?!

Варвара вышла в общий коридор, заставленный коробками и банками – банки были предусмотрительно пронумерованы и прикрыты старым одеялом, чтоб не сперли, – и, вытянув шею, заглянула в мутное стекло.

– Кто там?

За стеклом шевельнулось что-то огромное и темное, и Варвара вдруг так испугалась, что взвизгнула и отпрыгнула назад.

Что делать?! Милицию вызывать? Она будет ехать час. Или два. За это время их с Танькой убьют. Каждую по семь раз.

– Варвара, – позвал из-за двери странный и незнакомый голос, и темная туша опять шевельнулась, – Варвара, это вы… ты?

– Я, – прохрипела она, нашаривая рукой банку с огурцами. Все лучше, чем ничего. Банкой с огурцами вполне можно дать по голове. Как в кино.

– Варвара, это Дима Волков. Ты… вы… помните меня?

Дима? Какой еще Дима?! Что за Дима Волков в полвосьмого утра?!!

Тут у Варвары в голове просветлело, она снова взвизгнула, но уже от радости, кинулась на дверь, кое-как отперла хлипкий замочек и уставилась на темную, шевелящуюся в вечных подъездных сумерках тушу.

– Димка?!

– Ну да. Это я.

Он говорил с какой-то странной, как будто вопросительной интонацией, словно бы сомневался в том, что Димка – это именно он, и улыбался неуверенной улыбкой и прямо перед собой держал треугольный целлофановый сверток, из которого бодро торчали три замороженные гвоздики.

– Димка! – вскрикнула Варвара, кинулась на него и поцеловала в щеку. Димка испуганно моргал и все улыбался. – Откуда ты взялся, Димка?! Ты же в Америке!

– В Америке, – подтвердил он и сунул Варваре сверток. – Это тебе. Только боюсь, что они не совсем… свежие.

– Они были свежими месяц назад, – нетерпеливо сказала Варвара и потянулась, чтобы еще раз его поцеловать, – но это неважно.

Почему-то она никак не могла взять у него букетик и не сразу сообразила, что это из-за банки. В руке у нее была банка с огурцами. Варвара сунула ее обратно и задвинула ногой.

– Димка, когда ты приехал?!

– Варвара, кто там? Оладьи сгорели!

– Ты… не одна? – спросил Димка, сделал шаг назад и стыдливо потупился, как на просмотре кинофильма «Еще раз про любовь», куда их водили всем классом.

– Я не одна. У меня Таня ночевала, подруга. Слушай, почему мы стоим в коридоре? – Его рука под тканью синей куртки была толстой и теплой, как в былые времена. Варвара держалась за эту руку и, не отрываясь, смотрела ему в лицо, и даже приплясывала от радости.

– Наверное, потому, что тебе неудобно пригласить меня войти, – предположил Димка, и Варвара фыркнула:

– Ты совсем лишился ума в своей Америке! Пошли! Пошли скорее!

«Скорее» не получилось, потому что у него был рюкзак величиной со стог сена, еще сумка и еще один рюкзак, поменьше.

– Господи, ты что, не заходил домой?!

– Я заходил, – пропыхтел Димка, втаскивая в прихожую – шкаф из гарнитура «Хельга» – всю свою поклажу, – но я их не предупредил. Я хотел, чтобы был… неожиданность. Сюрприз, вот что.

– Ты разучился говорить по-русски? – уточнила Варвара. За лямку она тянула рюкзак, который поменьше.

– Нет. Но я быстро разучиваюсь. Мне не с кем говорить по-русски.

Варвара перелезла через гору вещей, загромоздивших ее прихожую-шкаф, и захлопнула дверь в коридор. Соседка, выглянувшая на шум, уже считала свои банки, откинув старое одеяло, загибала пальцы и шевелила губами.

– Доброе утро, – сказала Варвара соседской спине и быстро захлопнула дверь.

– Варвара, кто там с тобой?! Мы сейчас на работу опоздаем! И оладьи сгорели! Ты слышишь?!

– Димка приехал, – завопила в ответ Варвара. – Димка Волков! Из Америки. Так почему ты не пошел домой, я не поняла? Что за сюрприз?

– Я не хотел, чтобы родители меня встречали. Я хотел, чтобы… неожиданно.

– Все ясно! – перебила Варвара с удовольствием. – Ты приперся из своей Америки, а дома никого нет. Йес?

– Йес, – подтвердил Димка, усмехнувшись.

– Какой еще Волков? – недовольно спросила Таня, появляясь в дверях кухни.

На ней была выцветшая розовая майка с собачьей мордой на животе – морда заканчивалась чуть выше монументальных молочно-белых коленок. Буйные кудри стояли дыбом. В руке деревянная лопаточка с обгорелой куцей ручкой. На веках – по пол-ломтика свежего огурца.

В конце концов каждый по-своему приводит себя в порядок наутро после «девичника». Варвара верила в капустный лист, а Танька – в огурцы.

– Здравствуйте, – отчетливо выговорил вежливый Димка, – простите меня за непрошеное вторжение. Я не мог предупредить, потому что мой мобильный телефон не может быть настроен на русскую мобильную сеть.

Тут Танька очухалась, содрала с себя огурцы и юркнула в ближайшую дверь.

– Здравствуйте, – прокричала она оттуда, – не обращайте на нас внимания. Мы не ждали гостей.

– Если я не вовремя… – снова затянул свою песню Дима Волков, и Варвара пнула его в плечо.

– Ты что, – спросила она, не отпуская плечо, прикрытое толстой курткой, – ненормальный? Раздевайся скорей, и давайте кофе пить! Только оладьи сгорели. Неужели ты прямо с самолета?!

Он кивнул, вешая на крючок свою куртку.

– Я забыл, что у мамы может быть дежурство. У нее, скорее всего, дежурство, а папа, наверное, в командировке. Обычно он уходит на работу около девяти, а я приехал в половине восьмого.

– А может, он в булочную пошел, – предположила Варвара, – позвони, если хочешь. Но даже если он вернулся, – крикнула она уже из кухни, – все равно мы сначала кофе выпьем. Таня, вылезай! Господи, мы, наверное, года три не виделись! Какой ты молодец, что приехал, Димка!

– Варвара, дай мне мои штаны, – приглушенно попросила Таня из-за двери, – я не могу выйти.

– Сейчас. Димка, ты позвонил?

– Звоню. Пока никто не подходит.

– Ну, значит, нет никого! Иди сюда, я хоть посмотрю на тебя! На, – и она сунула брюки в открывшуюся дверную щель. – Димка, тебе чай или кофе?

– Кофе, – ответил он у нее из-за спины – очень близко, и она обернулась с веселым удивлением.

Он почти не изменился, Дима Волков, который тискал ее ладонь своей большой влажной ладонью и выразительно сопел. Он остался огромным, розовощеким, смущенным, близоруким и белобрысым. Как всегда.

Какое счастье, что – как всегда.

– Вот Лидия Владимировна обрадуется, – глядя ему в лицо, пробормотала Варвара, взяла его за руку и подтащила к окну, чтобы рассмотреть получше.

Пожалуй, он стал старше и, кажется, еще больше, чем раньше. Может, от того, что перестал сутулиться. Белый пух на щеках, похожий на свалявшийся войлок, исчез. Слоновьи глазки за стеклами широких очков смотрели на Варвару с радостным удивлением, как будто он тоже позабыл, какая она, и теперь вспоминал, и вспоминать ему было приятно. На нем был темно-синий свитер крупной вязки и светлые джинсы, как в голливудском кино про горных спасателей.

– Димка, – сказала Варвара, рассматривая его, – я даже не пойму, изменился ты или нет. По-моему, нет. Или да?

– Нет, – ответил он смущенно, – ты тоже – нет. Совсем. Я тебя помню точно такой же.

Сначала они учились в одном классе, а потом в одном институте. Варвара поступила в него потому, что ездить было недалеко, а Димка потому, что мечтал о высокой науке.

Варвара училась на тройки, слегка, для разнообразия, разбавляя их то двойками, то четверками, а Димка был отличник, умница, гордость факультета и радость деканата. Почему-то в этом очень трудном, элитном и еще черт знает каком институте для особенно умных не приняты были обыкновенные студенческие штучки вроде шпаргалок или списывания друг у друга контрольных во время отлучек в туалет. Каждый из «особенно умных» как-то особенно гордился своим умом и не собирался делиться им с дурехами вроде Варвары. В группе она была единственной девушкой, и ей казалось, что ее тупоумие доставляет парням удовольствие и значительно повышает их собственную значимость. Никто из них не был так туп и не учился так плохо, как Варвара. Только Димка, единственный из всех по-настоящему талантливый, всегда помогал ей. Он решал за нее контрольные и «задания» – на каждый семестр полагалось по два «задания». Пухлая брошюра с желтыми страницами, изданная репринтным способом, вызывала у Варвары приступ паники, уже когда она получала ее в библиотеке. Она точно знала, что не сможет никогда ничего решить, даже под страхом расстрела – все равно не сможет. Варвара представляла себе инквизиторов – авторов пухлой брошюры с «заданием», – как они выдумывают задачи посложнее и позаковыристей, как потирают сухие ручки, как прищуривают иезуитские глазки, радуясь тому, что тупицам, вроде Варвары, никогда не прорваться сквозь возведенные ими баррикады.

Варвара и не прорвалась бы, если бы не Димка.

Окончив институт, он очень быстро и легко защитил все диссертации, получил все существующие степени, с тоской огляделся вокруг и понял, что нужно уезжать.

– Чучелом или тушкой, – грустно сказал он Варваре, когда пришел объявлять, что ищет себе работу «там».

– Что это значит? – не поняла Варвара.

– Это значит анекдот, – объяснил Димка. – Ты не знаешь? В Израиль уезжает старый еврей, а в клетке у него старый-престарый попугай. Таможенник говорит – птиц можно провозить только чучелом или тушкой, больше никак. Еврей плачет и клянется, что этот попугай в их семье уже лет сто и все такое. Ну вот. Попугай слушал, слушал, а потом говорит: «Брось ты, Фима!.. Чучелом или тушкой, а уезжать надо!»

– Ты же доктор наук, – сказала Варвара, рассматривая его. Он печалился, болтал ложкой в чае, прятал глаза. – Тебе почти двадцать семь лет, а ты доктор наук. Зачем тебе непременно уезжать, если ты так не хочешь?

– Не хочу, – признался Димка, – и родителей не хочу оставлять и… вообще. Но если меня хоть куда-нибудь возьмут, уеду.

– Почему?!

– Потому что наука в этой стране кончилась, – ответил Димка резко и поморщился. Он не любил красивых фраз и стеснялся, когда приходилось их произносить, – нет науки, все. И на протяжении нашей жизни больше не будет.

– Почему?

– Потому что вкладывать деньги в теоретическую науку могут позволить себе только очень богатые страны. Зачем она нужна бедным, эта наука?! Из моей диссертации штаны не сошьешь, а для того чтобы я ее написал, знаешь, сколько денег нужно угрохать? Сначала на то, чтобы меня выучить, потом на то, чтобы обеспечить меня работой, потом на то, чтобы выделить мне экспериментальную и всякую прочую техническую базу!.. Мне надо зарплату платить, на конференции вывозить – я же не медведь в берлоге, чтобы нормально работать, мне нужно знать, кто и чем занимается в мире.

– Дим, но у нас же самая сильная в мире наука. Была.

– У вас – это у кого? – осведомился Димка и перестал болтать ложкой. Слоновьи глазки стали зелеными от злости. – Эта страна семьдесят лет работала только на войну, и ее наука работала только на войну. Очень успешно работала, между прочим. Отлично работала. Автомат Калашникова, «Су-27», «Миг-29». Если наши не профукают, все это еще вполне можно продавать и делать на этом бизнес. Но на науку денег все равно не хватит, даже если продать все, включая нашего директора. Хватит только на поддержание видимости, что вроде бы она у нас есть и поэтому мы не сырьевой придаток вроде Венесуэлы с Бразилией, а держава!

– Дим…

– Что? Как только отменили войну, отменили чохом всю нашу науку. Мне вчера предложили секретное исследование, под которое институту дают деньги. Отказаться не могу, иначе весь отдел по миру пойдет, во главе со мной. Хочешь, тему скажу?

– Секретную?

– Супер. «Истребление саранчи с помощью лазерной пушки, установленной на вертолете».

– Это что? Шутка? – спросила Варвара, хотя по Димкиному лицу было видно, что никакая это не шутка.

– Так что если возьмут – уеду, – неожиданно закончил Димка.

Конечно, его «взяли», и он уехал.

Варвара состояла с ним в более или менее бессмысленной компьютерной переписке – «Дорогая Варвара, поздравляю тебя с наступающим Рождеством», «Дорогой Дима, получила твое письмо и очень рада», – раза по два в год навещала его родителей, пила с ними чай на тесной кухоньке, рассматривала фотографии, которые присылал любящий сын, слушала рассказы о его успехах. Успехов было немало. Он быстро получил профессорскую должность, переехал из съемной квартиры в небольшой домик с белым забором и зеленой лужайкой, купил машину, завел дополнительный счет в банке и на уик-энды ездил кататься на горных лыжах.

Образцовый американец конца девяностых. Только Димка не был американцем.

– Как это ты родителей не предупредил? – после довольно долгого молчания ни с того ни с сего спросила Варвара. – Все-таки мужики – дураки. А если Лидию Владимировну сердечный приступ хватит?

– Надеюсь, что нет, – сказал Димка, подумав, – вообще-то я писал, что собираюсь приехать, только не писал, когда. Чтобы не волновать. А ты? Ты как?

– Хорошо! – уверила его Варвара. – Секретаршей была, секретаршей и осталась. Правда, я теперь секретарша генерального директора. Моего шефа повысили, и я вместе с ним повысилась. Мужа нет, детей тоже. Если бы завелись, я бы тебе написала.

– Надеюсь, – пробормотал Димка и неожиданно поднялся, чуть не задев головой красный фонарик в форме тыквы.

– Ты что?

– Доброе утро, – пробасил Димка, – меня зовут Дима Волков. Я старый друг Варвары.

– Здрасьте, – буркнула Таня, протискиваясь за Варвариной спиной к плите, – я так и поняла.

– Это Таня, – представила ее Варвара, – моя подруга. У нас вчера был девичник, пьянство и дебош.

– Какой-то праздник? – спросил Димка, подумав.

– Большой, – Таня отхлебнула кофе из белой кружки. Она терпеть не могла кофейные чашки и всегда пила кофе только из громадных кружек. – У нас был праздник непослушания. Мои родители уехали отдыхать и увезли с собой моего сына. Мы праздновали свободу.

– Это отлично, – одобрил Димка.

– Ты садись, – посоветовала Варвара, – ты очень много места занимаешь.

Димка послушно сел и даже сделал попытку задвинуться под подоконник.

– Тань, ты тоже садись.

– Я хочу сделать бутерброды. Оладьи-то сгорели.

– Оладьи вполне ничего, съедобные. Чуть-чуть только черные, с одной стороны.

– Я с удовольствием съем, – вступил Димка, – я давно не ел никаких оладий. Даже сгоревших.

– Да ничего они не сгорели. Это Танька все придумала!

– А вы в Америке живете, да? В штате Канзас?

– Нет, – ответил удивленный Димка, – в штате Техас.

– У вас ранчо и вы знаменитый скотовод?

– Я физик, – сказал Димка, как бы оправдываясь, – я работаю в университете. В Хьюстоне. У нас… хороший университет.