УСНЕЙВИС

– Нейви, я знаю, что ты там. Ну пожалуйста, нам надо поговорить.

Как бы не так – сперва извинись за Рим. Я завернулась в плед – пусть себе говорит в автоответчик. Три месяца держался, а на прошлой неделе возник опять – начал звонить, словно ничего не случилось. Но я на это не клюну, mi'ja. Уж не полагает ли он, что я мазохистка?

К тому же я только что вернулась из больницы – поехала туда, как только Ребекка сообщила мне, что произошло с Сарой. Я перепугалась, когда увидела ее – распухшее лицо и какие-то идущие из нее трубки. И не поверила тому, что сообщили врачи: муж устроил с Сарой такое, что она может и не очнуться. Ребекка поражена не меньше, чем я. Вот так: думаешь, будто знаешь человека, и вдруг случается нечто подобное, и ты понимаешь, что совершенно его не знаешь. Ну кому придет в голову после такого выходить замуж? Я полностью разочаровалась в мужчинах.

Ненавижу всех мужиков.

Я опять улеглась на зеленый кожаный диван и нажала кнопку на пульте дистанционного управления, меняя канал на стоящем у противоположной стены телевизоре с огромным экраном. Успокаивающе шипело отопление, и в просвет кружевных занавесок я заметила в эркерном окне, что снова начался дождь. Немного потеплело, но иногда ночью хочется включить отопление. Понимаешь, о чем я? О комфорте. Я расставила доставленные на дом пакеты с едой и заглянула в них. Курица под соусом, красная фасоль, салат. Неплохо. Приходится требовать два заказа на вечер, потому что на один приносят мало.

Мне нужен в эту комнату ковер большего размера. В здешней промозглой сырости моего недостаточно. Сегодня такой вечер, mi'ja, когда хочется свернуться подле кого-нибудь большого и сильного. Загвоздка в одном: я не могу найти никого большого и сильного, чтобы стоило свернуться рядом с ним. И так всю жизнь. Мне настолько жаль себя, что я готова разреветься. Хорошо бы как следует выплакаться. Я умею плакать одна и с подружками. А при мужчине нет.

Мужчины – дерьмо.

Все началось с того типа, который двадцать девять лет назад обрюхатил в Пуэрто-Рико мою мать. Через четыре года в Бостоне он решил, что отцовство – непомерный груз. Бросил нас и вернулся в Доминиканскую Республику. Думаешь, я не помню его? Да, я была тогда еще маленькой, но хорошо запомнила его.

Большой и темный. Большой, в смысле грузный, а не высокий. Плотный коротышка, черный и говорил с сильным испанским акцентом. Имел привычку закатывать штанины. Считал, что это круто. Полагаю, Бостон обошелся с ним немилосердно. Он вкалывал здесь изо всех сил, но ничего не добился. Это ожесточило его. Помню, как-то сидела у его ног, а он говорил со мной голосом из мультиков, чтобы я улыбнулась. Я рассмеялась. Он был очень твердым, а рука, которая поднимала меня с пола, очень сильной.

Думаешь, я не помню запах его шеи? От него пахло деревом. Он работал грузчиком на грузовике, целый день поднимал по лестницам пианино, и, когда приходил домой, от него пахло деревом и сладостями. Я помню все так, точно это было вчера. Честно. Мама не верит, но я помню.

И брата Карлоса помню. Он был похож на дедушку, тоже начал работать грузчиком и приносил домой деньги. Карлос следил, чтобы я делала домашние задания, и пел мне колыбельные. Сверстники не любили его: он рассказал полицейским, что они ограбили магазин. И при первой возможности застрелили. Такая возможность представилась, когда Карлос провожал меня на автобус, на котором добиралась через весь город в седьмой класс белой школы. Его убили при мне. Я все помню: что видела тогда, что слышала и унюхала, но не хочу говорить об этом. Не хочу даже думать. Часто это повторяется в кошмарах. И тогда я плачу так громко, что просыпаюсь.

Эти двое любили меня, и я потеряла их. Больше мое сердце такого не выдержит. На меня смотрят и думают – всегда веселая и счастливая. Это потому, что меня мне знают. Никто лучше, чем я, не представляет, что такое потеря. Наконец я рассказала об этом sucias, и они не могли поверить. Я ждала восемь лет прежде, чем заговорить об отце и брате. Они были поражены – совершенно поражены. Считали, что знали меня, но это оказалось не так. И с другими то же самое. Люди полагают, что знают меня, а на самом деле нет.

Жизнь научила меня, что бедных мужчин либо убивают, либо они уходят от семей. Счастливо с женами живут богачи. В тех кварталах, где я выросла, мужчин не бывает. Там знакомишься с мальчишками, которые потом гибнут, или попадают в тюрьму, или возвращаются обратно в Пуэрто-Рико, Доминиканскую Республику, или куда там еще, и больше о них ничего не слышал. Там, откуда я родом, мужчины разбивают сердца.

Если я напряженно размышляю об этом, то чувствую, что нет возможности жить дальше. И в такие дни, как этот, когда на ветвях набухают почки и все радостно и с надеждой готовится к цветению и любви, впадаю в такое уныние, что, кажется, больше никогда не приободрюсь. Но надо стараться – хотя бы потому, что я домовладелица с определенными обязанностями.

Мой жилец зашевелился наверху. Сдать верхний этаж было самой удачной моей идеей. Квартплата позволяет почти полностью возмещать кредит – я добавляю всего по сто долларов. Но мне приходится разговаривать с его женой. Вот он начал двигать мебель. Я услышала. Спустил воду в туалете. Я услышала. Слышу, как он чистит зубы и стирает одежду. И если случайно роняет стакан и он разбивается, я тоже слышу.

Но сэкономленные деньги стоят того. Дом – трехэтажное викторианское здание. Я постоянно что-то подправляю. Необходимо вставить недостающую ступеньку на задней лестнице и ликвидировать протечку в верхней ванной. Но я домовладелица и пользуюсь налоговыми льготами.

Свою часть дома я украшаю как хочу: зеркалами в золоченых рамах, напольными вазами в стиле арт-деко, с нарисованной в пастельных тонах травой и перьями. При входе в некоторые комнаты я поместила блестящие черные статуэтки высоких поджарых кошек, в спальню купила кровать с пологом. В столовой у меня стеклянный стол и черные стулья. У меня здесь все, что мне нужно. А в следующие выходные я собираюсь подобрать спальный гарнитур для гостевой комнаты, хотя мать считает такие дорогие приобретения для дома бессмысленными, пока я не найду себе хорошего мужчину. «А если никогда не найду?» – спросила я, но она не потрудилась ответить. Я попыталась объяснить, что мне и так хорошо; я рада, что живу в своем доме и могу покупать то, что нравится, но я боюсь, она заподозрила меня во лжи.

Я действительно несчастна, потому что одна. Мне нужен мужчина – добрый пуэрториканец.

Только не рассказывай Лорен. Она ошпарит меня своим сердитым взглядом и начнет поучать, что у меня, мол, есть порядочный мужчина, но я кривляюсь – мне не по нраву его бедность. Понимаю, все понимаю сама. Но я была уже бедной и больше не хочу бедности. А Лорен понятия не имеет, что значит быть бедной. Бедной не в ее понимании – когда нет средств посещать привилегированную школу. Бедной, когда мать заставляет перетряхнуть на диване подушки – не завалилось ли за них немного мелочи, чтобы купить молока. К этому моменту все голодны и раздражительны, потому что бумажки на еду кончились. Вот я о какой бедности. Я не хочу вспоминать о тех временах. Предпочитаю думать о нынешних.

Мой квартал довольно приятный, но расположен близко к Джексон-сквер, поэтому следует беспокоиться о машине. В здешней округе «БМВ» приобретают только в подпольных мастерских. По ночам я слышу выстрелы и не могу сосчитать, сколько раз автомобильная сигнализация поднимает меня из уютного гнездышка. Подростки бегают, ухают, как совы, и орут друг на друга. Дальше по улице открылась новая кафешка, а летом под зонтиками работает французское кафе. Мы облагораживаем округу – я и другие латиноамериканские яппи. И облагораживаем довольно быстро.

Я переключала каналы в поисках романтического кино. Посмотрю хоть на экранную выдумку, где мужчины добрые и хорошие.

Доктор не являлся на свидания недели две или около того, звонил, извинялся и посылал цветы. А потом как-то вечером я покупала после работы сыр-гурман неподалеку от Симфони-Холла и не могла понять, кто это вошел с ведьмой, похожей на Селию Круз. Он! Но одет пристойно, как все, кто слушал симфонию. Представляешь? Длинное черное шерстяное пальто с симпатичным кашемировым шарфом. Я схватила тележку и встала за ними в очередь. Голубки покупали яйца, пшеничный хлеб и апельсиновый сок в прозрачных бутылках с ручками. Я толкнула его в спину и кашлянула. Доктор обернулся, и я заметила, как на его большом носу, как грибы после дождя, появляются капли пота.

– Мы знакомы? – спросил он со своим аргентинским акцентом. Надо же – интересуется, знакомы мы или нет! Женщина вежливо улыбнулась и положила руку ему на плечо. У нее были когти, как у Круэллы де Виль. На безымянном пальце – кольцо. Его жена. Так он женат!

– Нет, – ответила я, – незнакомы. Вы, видимо, приняли меня за потаскушку.

У него хватило наглости позвонить мне на следующий день на работу и наплести, что он больше не любит свою жену. Мол, она умирает от рака и ему придется оставаться с ней до конца. Что живет с ней из жалости. На это я ответила, что всякий мужчина, который употребляет слово «жалость», говоря о чувствах к умирающей жене, достоин того, чтобы его подняли на самолете и выбросили без парашюта. Как я была зла на него. Quien tu te crees, eh? Tu te crees muy hombre, eh, muy macho asi, eh, pero tu no sirves pa'na tu eres un sinvergiienza, un sucio, no tienes corazdn, no tienes па', у no te creo na' que tu me dice' adora, oi'te? Ne te creo na![153] – и повесила трубку. Он не перезвонил.

И вот телефон проснулся. После трех звонков включился автоответчик.

– Уснейвис, – снова Хуан, – подними трубку. Я проезжал мимо твоего дома, видел твою машину и свет в окнах. Я знаю, что ты дома. Нам надо поговорить. Нельзя же притворяться, что у нас нет никаких проблем. Я люблю тебя.

Я перестала обращать внимание на телефон и постаралась сосредоточиться на фильме. С верхнего этажа доносилось ритмичное буханье. Такой уродливый парень, глаза косят, а занимается этим чаще, чем я. В следующий раз, когда приобрету дом и начну ремонтировать его, в первую очередь займусь первым этажом, чтобы не слышать, чем занимаются жильцы по ночам.

Агент ФБР хотел, чтобы я переехала в Техас, – вот так. А я ненавижу Техас, подружка. Ты когда-нибудь была там? Кажется, что его подцепили на нож для масла и размазали по земле плашмя – повсюду запах нефти, нефти и отбросов. Я посещала его трижды и поняла, что в Техасе нет ничего для женщины вроде меня. Не подумай, mi'ja, что я обобщаю или склонна к дискриминации, но, когда он заявил, будто там повсюду латиноамериканцы, я решила: может, и я приживусь. Но вот что скажу тебе – мне нужно соседство карибских людей. А тамошние мексиканцы так тихи, особенно женщины, что возникает впечатление, будто попала в мир иной. Стоит мне открыть рот, на меня глядят как на сумасшедшую, и все мужчины принимают за жительницу Ямайки. Что правда, то правда, там можно купить за небольшие деньги чертовски здоровый дом. И он предложил мне большой дом из желтого кирпича в предместье Хьюстона под названием Шугарленд[154]. Но понимаешь, мне совсем не светит поселиться в каком-то там Шугарленде. Он посылал мне брошюры с картинками тамошних домов: красивые, mi'ja, с канделябрами, по три трубы на крыше. И представляешь, сколько за них просят? Меньше, чем я плачу за свою халупу в этом гетто. Он написал, будто покупает один из таких кукольных домов и собирается записать его на мое имя, чтобы я поняла, как он любит меня, как сходит по мне с ума. Ненормальный парень – обожает крупных женщин, в этом все дело. Влюбился в мое тело. Первый мужчина, который приобрел мне сексуальное белье и смотрел на меня. Костлявый американец, плюгавый итальяшка – он не понимает, насколько важна для меня моя культура. Ничего плохого в нем нет, но не то, что мне нужно, – не латиноамериканец и уж точно не пуэрториканец. Я бы даже приняла кубинца – мужчину с sabor[155]. Но совершенно немыслимо, чтобы пуэрториканка вроде меня принадлежала американцу и жила с ним в Техасе, в большом доме в пригородах Шугарленда. Я бы там умерла. Мне нужна фасоль с рисом, ну, ты понимаешь, подземка, музеи, городская жизнь. Он милый и все такое, у него есть деньги, он говорил, что собирается поступать на медицинский факультет, заниматься судебной медициной. Но неужели можно представить меня женой фэбээрошного врача, живущей в Техасе. Ха! Никак нельзя. И мы расстались.

Сплошное разочарование. Я разочаровалась во всех. В Лорен – тоже мне, связалась с торговцем наркотиками. О чем она только думает? Занимается саморазрушением. А почему – не могу понять. Один ужасный провал за другим. Мне надоело ее вытаскивать. Следующей в больнице окажется она – получит пулю из проезжающей машины. Иногда мне так жаль Лорен – одаренная девчонка, а ложится в постель черт те с кем, желая доказать, что она такая же латиноамериканка, как мы, хотя ее кожа совершенно белая и у нее паршивый испанский. Печально – Лорен просто зациклилась на этом. Амаури – плохой человек. Там, где я раньше жила, у него было столько женщин, что его прозвали Арабом, мол, владеет целым гаремом.

А теперь Сара. Pobrecita.[156]

И Элизабет. Что происходит с людьми? Не одобряешь, кто с кем спит, – не думай об этом. Не твоя спальня – не твое дело.

Чертов телефон снова зазвонил.

– Нейви, это я, Хуан. Я внизу, в телефоне-автомате. Сейчас приду, так что лучше открой.

Ay, Dios mio[157], мне только этого не хватало. Волосы растрепанны, лицо не подмазано. Я в халате и в шлепанцах. Изо рта воняет, как от порции риса с курицей. Зачем он все это вытворяет? Я не хочу никаких драм, как у Мэри Блайдж. Все, что мне надо, – лакомиться arroz con polio, pasteles, cafe con leche[158]. И чтобы кто-нибудь помассировал мне ноги. Мужчина. Мужчина, mi'ja, а не Хуан. Я не хотела ему открывать. Не хотела и все.

В конце концов, я нашла на романтическом канале старое черно-белое кино про любовь. Что-то с Ингрид Бергман. Положила пульт на стеклянный кофейный столик на ножке в виде белой римской колонны на небесной сфере. И подумала, что даже этот столик напоминает мне о Хуане. У его матери есть точно такой же в Испанском Гарлеме. Почему все, что я ни делаю, напоминает мне о нем? Иду в парикмахерскую и вижу в очереди похожего на Хуана мужчину – такие же очки, такая же бородка. В ресторане навынос играют Майкла Стюарта – его любимого певца в стиле сальса. Каждая мелочь твердит мне о ничтожнейшем на планете мужчине.

Раздался дверной звонок. Я еще не успела поменять его, и он трезвонит так убийственно, что по коже бегают мурашки. А Хуан все старался – нажимал и нажимал на кнопку, казалось, тысячу раз подряд. Особенность этого дома в том, что звонок слышен не только у меня, но и на этаже жильца. Вскоре до меня дошло, что наверху прекратили свои занятия, и жилец пошлепал по лестнице, узнать, кто это рвется в дом.

Я запахнула плотнее халат и выглянула на общую лестницу: жилец стоял на пронизывающем холоде перед открытой дверью в чем мать родила (только белое жалкое полотенчико на ягодицах) и ругался на Хуана:

– Безмозглый идиот, ты что, не знаешь, сколько сейчас времени? Нажал один раз и тихонько жди, пока кто-нибудь выйдет, а не трезвонь, как ненормальный!

Хуан посмотрел на меня поверх его плеча, покорно понурился и спросил по-испански:

– Нейви, можно мне войти?

Жилец обернулся, заметил меня и потопал к себе.

– Скажите своему приятелю, чтобы вел себя потише, – бросил он, проходя мимо меня. Больно уж нервный, придется повысить ему квартирную плату.

– Что тебе надо? – Я взглянула на Хуана. – Только поговорить, Нейви.

– Поговорить? Сейчас десять часов, ты являешься без приглашения, как Роберт Дауни-младший, и поднимаешь тарарам. Отправляйся домой.

– Нейви, пусти меня на минутку.

На нем было то же пальто, которое он носил последние пять лет. Джинсовая куртка с клетчатой фланелевой отделкой. И естественно, ни шляпы, ни перчаток. Не больно тепло. А ведь на улице не лето. Дрожит, как бездомный пес. Всю жизнь прожил в Нью-Йорке и Бостоне и не наскреб на приличное пальто. Что же такое с этим человеком?

– Хорошо, заходи, – вздохнула я. – Но только на минутку, а потом выметайся.

Несмотря ни на что, признаюсь, мне приятно видеть его. Хуан показался мне симпатичным – здоровый цвет лица, щеки раскраснелись от холода, и при всей его худобе он выглядел сильным. Ему бы хорошее пальто, шляпу, ну, может, еще и сотовый телефон, и тогда такими вечерами, как сегодня, я бы не так пугалась, почувствовав, что мне хочется обняться с ним на диване. Ведь вес, что мне нужно, – вместе посмотреть кино. Меня всегда ранит, когда я вижу, какой он жалкий.

– Слушай, почему ты не купишь себе приличное пальто?

– Давай обойдемся без критики, – ответил Хуан, проходя в гостиную и закрывая за собой дверь. Никогда раньше он так не поступал.

– Я не критикую тебя.

– Только этим и занимаешься. У тебя это получается лучше всего. – Хуан улыбнулся уверенной шальной улыбкой – раньше я за ним такого не замечала. Я опустилась на диван. Он – напротив, на такой же зеленый кожаный пуф. Заглянул в раскиданные по кофейному столику пакеты из фольги и сказал: – Похоже, было вкусно.

Меня прилично воспитали, и, хотя мы были в ссоре, я предложила ему выпить (еды уже не осталось).

– Нет, Нейви. Перейдем сразу к делу. Ты не отвечаешь на телефонные звонки – ладно. Не желаешь со мной разговаривать – ладно. Но я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя. Мне неприятно, что ты постоянно меня унижаешь. Неприятно, что смотришь на меня как на собачье дерьмо. Думаешь, что всегда можешь найти парня лучше, чем я. Постоянно держишь кого-нибудь про запас, чтобы уколоть меня побольнее. Обвиняешь меня за всех, кто обидел тебя в твоей чертовой жизни. Но учти: я – не твой отец. И не твой брат. Я – это я. Мне надоело, что вокруг тебя толкутся мужчины. Признайся наконец, что любишь меня. Ведь так оно и есть. Скажи правду.

Я не знала, что ответить. Он был прав. Я это понимала, но не желала доставить ему удовольствие – дать понять, что он взял надо мной верх.

– Не исключено, – проговорила я. – Не исключено.

– Ха! – Хуан поднялся и, как ненормальный, начал расхаживать по комнате. Раньше я никогда не видела его таким. – Ты хоть понимаешь, что мы творим? Ты любишь меня настолько, что боишься позволить любить себя. Ты так сложна, что мне понадобилось десять лет, чтобы раскусить тебя. – Я почувствовала, как к глазам подступают слезы. Он произнес нечто такое, чего я совсем не хотела слышать. И плакать при нем не хотела. – Понимаешь: все эти клоуны, все эти доктора и кто там еще, кем ты машешь у меня перед носом, только бравада. Ты никого не любила так, как меня. Согласись. А их принимала, потому что никто из них не способен тебя обидеть, как твой отец. Верно? Согласись. И плачешь ты лишь потому, что я прав! В толк не возьму, как я мог поверить, что все эти годы ты на самом деле любила каких-то идиотов, а ко мне возвращалась только потому, что в данный момент у тебя никого не нашлось. А я, придурок, настолько втюрился в твою пуэрто-риканскую задницу, что все принимал за чистую монету. А сам за десять лет не поцеловал ни одной женщины. Ни на кого не взглянул – мечтал только о тебе, Нейви. Чуть не умер, чуть не свихнулся. Ты шпыняла меня, точно я бесчувственное существо. А я, как идиот, слушал и умывался. Ты так поступала, потому что я единственный, кто понимал тебя. Потому что знал, что ты не такая избалованная девица, как твои подружки. Что ты, как Джордж и Уизи, сама до всего доперла. Ты ненавидишь меня и любишь, потому что в отличие от других я понимаю тебя. Ну, скажи, что я не прав! Вот видишь, не можешь!

Я плакала. Господи, он меня все-таки вынудил разреветься.

– Твоя минута закончилась, – объявила я.

– Моя минута только началась, – возразил Хуан. – Выслушай меня, Нейви. Или я, или они. Тебе не удастся иметь все. Я больше не намерен терпеть что-либо вроде нашего римского приключения. Я готов умереть за тебя – это правда. Нам почти тридцать. Я хочу иметь от тебя детей, хочу провести с тобой остаток жизни, вернуться с тобой в Пуэрто-Рико. Выбирай: я или они? Они или я? Слово за тобой. Даю тебе пять минут, а потом ухожу. И вернусь либо с обручальным кольцом, либо не вернусь никогда.

– Ты делаешь мне предложение?

– Вроде того.

– Вроде того?

– Делаю. Прекрасно понимаю, что не способен подарить тебе такое кольцо, как ты хочешь, и подарю тебе на свадьбу такое, за которое ты меня осмеешь. Я все это знаю. И тем не менее прошу твоей руки. Видишь, я становлюсь на колени рядом с этим уродцем-столиком, который ты считаешь таким красивым. И рядом со столиком, от которого меня воротит, делаю тебе предложение. Уснейвис Ривера, выходи за меня замуж. Выходи замуж за симпатичного, честного, скромно одетого человека, который никогда не обманет тебя и никогда не станет тебе лгать. Я буду хорошим отцом, сделаю для нас все, что могу. И буду любить тебя вечно, как любил последние десять лет. Что скажешь, Нейви? Выйдешь за меня? Прекрати выдрючиваться – соглашайся.

– Ты говорил лишние пять минут.

– Вот что я сейчас сделаю, – сказал Хуан. – Поднимусь и починю твою идиотскую течь в ванной. Потому что это бесконечное кап-кап – такое же навязчивое, как твое новое красное меховое пальто. Где оно? Здесь, в шкафу?

Я поднялась, чтобы не позволить ему открыть шкаф.