Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Веления рока

ModernLib.Net / Валентин Тумайкин / Веления рока - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Валентин Тумайкин
Жанр:

 

 


Статуя Свободы молча слушала старушку, которая то и дело бережно поправляла бант на своей драгоценной кофте.

– Вот ехаю, а сама вся извелась. Курей-то вчера не выпустила, заспешила на автобус. Это ж надыть! Поподохнут они там, цельный день взаперти. Ума-то вовсе не стало. Да и смолоду не было. Где ж его взять-то, раз нету? Сказано, ведь разве умный в навозе ковыряться станет? Одни мы только и ковыряемси. – Она послюнявила пальцы и потерла ими рукав кофты, как бы убирая воображаемые ворсинки. – У меня двенадцать штук их, если с петухом. Хватит мне одной, накой их много. У тебя, небось, полно? – поинтересовалась она у попутчицы и отодвинула от уха черный с красными узорами платок. Статуя Свободы нехотя повернула большую голову, уставилась на старушку сверху вниз и не спешила с ответом, словно обдумывала: правду сказать или не стоит.

– Курей-то, спрашиваю, много ль у тебя? – снова спросила старушка, еще больше отодвигая платок.

– Три десятка. Одной гребаный сосед ноги перебил, по его огороду бегала. Ворюга несчастный. – Голос у нее был грудной, низкий. Она вернулась, было, в состояние стабильности, но ей, видимо, тоже захотелось поговорить, опять посмотрела сверху вниз и сказала: – Ты представляешь? Вчера прибираюсь, а внучек смотрел телевизор. И спрашивает: «Бабушка, что такое «трахаться?»

Старушка никак не отреагировала.

– Ты-то знаешь, что это такое? – с усмешкой спросила она старушонку.

Старушка то ли не расслышала, то ли не поняла, о чем ее спросили, но вполне серьезно ответила:

– Я уж теперь и не вспомню, раньше хорошо знала, а теперь напрочь позабыла.

Статуя Свободы победно засмеялась.

– Не понимаю я ваших заумностей, – досадовала женщина где-то сзади. – Я же не против. Рассуждать мы все горазды, а вы скажите, чего делать-то.

– Я ж тебе неоднократное количество раз сказал: делай, что хочешь, – настаивал монотонный мужской голос. – Вообще я категорически не согласен с твоими аргументами, – стараясь показать публике свою образованность, поучал свою попутчицу он. – Опротестовать указания начальника – это, в принципе, ни что иное, как отличный способ испортить с ним отношения. Я умоляю…

Эрудит снова бросил взгляд на девушку-ангела. Она уставилась в окно и больше не поворачивалась. На заднем сиденье неутомимая парочка продолжала борьбу. Эрудит встретил мрачный взгляд зануды, который все продолжал свои нравоучительные речи, внушая уже не слушавшей его несчастной женщине какую-то белиберду:

– Я ловлю себя на мысли, что тебе нравится исполнять роль обиженной феминистки. Имей в виду, начальники только делают вид, что они думают. Они забывают, что мы тоже люди и тоже не любим думать.

Некоторые фразы, которые, видимо, ему особенно нравились, он повторял по два раза, для тех, кто с первого раза мог их не расслышать или намеренно пропустил мимо своих ушей. А последнюю фразу повторил трижды, так как ему показалось, что его уже совсем никто не слушает и слышать не хочет. «Черт те что! – подумал Эрудит. – Ненормальный, что ли?»

Автобус, вздрагивая и неимоверно тряся пассажиров, двигался уверенно, словно яйцевидный пепелац эцилоппов. Впереди показалась остановка хутора Заречного. Автобус сбавил скорость и, заскрипев, остановился.

– Кто выходит? – повернувшись в салон, спросил водитель.

Эрудит вскочил, быстро пошел к выходу и сзади услышал:

– Батюшки! Как же я сразу-то не признала? Это же покойного Сашки Донцова сын. Как же я раньше-то не догадалась? Говорю, ума не стало, так оно и есть. Где ж его взять-то, раз нету?

Эрудит спрыгнул на лужайку. По дороге, обогнув автобус, пронесся с натужным рычаньем тяжелый грузовик. Эрудит проводил его поворотом головы и невольно оглянулся на окно, возле которого сидела девушка с выразительными голубыми глазами. Их взгляды встретились, она едва заметно улыбнулась ему, и все вокруг засветилось небесным весенним светом. Автобус вздрогнул, выбросил густые клубы черного дыма, задребезжал и поехал следом за удаляющимся грузовиком.

* * *

Взором Эрудита, успевшим за прошедшие два года привыкнуть к пространству, ограниченному горными преградами, завладели необъятные равнины степных просторов, раскинутых во всю ширь земли. Он глядел и не мог наглядеться на родное раздолье. Весенний воздух кружил голову, пьянил. Он подождал, пока автобус не скрылся из виду, поправил ремень, встряхнул чемодан и пошагал. Вот его родная школа – небольшое двухэтажное здание за высокими тополями, стоявшими в две шеренги. По посеревшему фасаду размазалась полоса от подтеков дождевой воды, словно неведомый зверь высунул из-под крыши черную уродливую ногу, да так и заснул. Вокруг чисто и опрятно: на молодой травке и на гладких тропинках нет ни сухих прошлогодних листьев, ни мелких веток, разбросанных ветром. Этой особенностью школьный двор вызвал ностальгию, навеял воспоминания о пролетевшем детстве. Справа от дорожки, ведущей к рассохшейся двухстворчатой двери неопределенного цвета, отбежав в сторонку, загостились три подружки – три черешни. На их ветках топорщились крупные коричневые почки. В какой-то сиюминутной неуверенности застыли они, как будто решили набраться побольше сил, поднатужиться и, наконец, раскрыть уже проклюнувшиеся светло-розовые лепестки.

Пригревало солнце. Уже давно в хрустальном омуте голубоглазой капели потонули все зимние звуки. Окрестности наполнились детским смехом и звонкими голосами. Гулко поднимаясь ввысь, звуки таяли в настоянном на глубокой небесной синеве воздухе, и лилась над хутором светлая, беззвучно поющая тишина. Румяной порошей заметывались зачерствелые сучья жердел, которые разбрелись по всему хутору, словно весенние вестники, спешившие поскорей сообщить людям о том, что зимнему холоду и серой слякоти наступил конец.

Таинственной, задумчивой улыбкой окрашивала весна хуторские улицы. Эрудит шагал, посматривая на знакомые подворья, и его сердце наполнялось восторгом. Такое состояние бывает у человека, только что вышедшего на улицу после долгой изнурительной болезни. Когда ему кажется, что все известное с самого детства он видит по-новому, другими глазами, а весь мир посветлел, стал дороже, родней, прекрасней. Встречающиеся земляки радостно улыбались солдату, обнимали его, поздравляли с возвращением, расспрашивали о том, где и как служил; женщины, завидев его в окно, выбегали на крыльцо.

Дома Эрудита никто не ждал, никто не встречал. У него не было ни отца, ни матери. Отец успел построить просторный дом, в сторонке поставил беленькую хатку, а вскоре погиб. В ночную смену пахал он на тракторе совхозное поле, сменился с напарником, нашел клочок соломы и прилег на нем. Напарник, сделав два круга, должно быть, заскучал, сбегал в хутор, напился самогону. В пьяном виде не заметил спящего, зацепил его плугом и запахал.

Эрудит зашел в свою хату, поставил на пол чемодан, сел на табуретку. «Вот я и дома. Неужели вернулся? Неужели это правда?» Он долго не мог отвести своего взгляда от окна и погрузился в воспоминания. Вспоминал о том, как мать плакала от горя, а потом и сама тяжело заболела. Она молила Бога вернуть ей силы, не оставить сына одного. Когда ей стало совсем плохо, нарядилась во все новое и ушла в больницу. А спустя полторы недели ее привезли домой. Болезнь оказалась неизлечимой. Похудевшая до неузнаваемости, она надеялась, как ей пообещали в больнице, на выздоровление и первое время еще пыталась что-то делать по дому. Но вскоре уже не могла подняться с постели. Эрудит часами сидел возле неподвижно лежавшей на кровати матери, обнимал ее и гладил своей ладонью по волосам. Она смотрела на него потускневшими глазами и только плакала. В одну из ночей она умерла.

Утром дом наполнился старухами и молодыми женщинами. Время от времени в дверях появлялись молчаливые малыши, отыскав глазами свою мать или бабушку, они бесшумно, почти на цыпочках, подходили и прижимались к ним. Женщины плакали и причитали. Хоронили всем хутором. С кладбища люди шли гуськом: парами и в одиночку. Войдя в дом, мыли над тазиком замерзшие руки и торопливо рассаживались вокруг столов поминать. Столы, в том числе и тот, на котором еще недавно лежала умершая мать, были накрыты чистыми скатертями и заставлены посудой. Выпили за упокой души и принялись за еду. Уже никто не плакал. Все разговаривали друг с другом о чем-то постороннем, словно позабыв о похоронах. Две соседки суетились у кастрюль, они подносили тарелки с борщом, с кашей и настойчиво уговаривали каждого: «Ешьте, ешьте, мало будет – еще подложим. Каша вкусная – одно масло. А вы в тарелках-то не оставляйте, съедайте все».

Никто и не заметил, как маленький Витя надел отцовский овчинный полушубок, шапку с оторванным козырьком и ушел на кладбище. Допоздна, окоченев на ледяном ветру, он сидел возле могилы матери, а когда вернулся, в доме уже никого не было. Он зашел в хату, встал у окна и разрыдался. Никто не пришел и не позвал его к себе. Растирая до боли распухшие и покрасневшие от слез веки, он смотрел, как бледная луна на угрюмом небе ныряла в неподвижные лохмотья туч. Безлюдный, окутанный черным воздухом хутор, казалось, навсегда погрузился в мрачную холодную мглу. Потом стал кружить и медленно опускаться на замерзшую дорогу снег, проявляя на ней, как на рентгеновском снимке, уродливые бледные пятна. Словно в страшном сновидении, он боялся оглянуться, ему казалось, что сзади кто-то крадется, и все отрешенно смотрел и смотрел в темень: беспомощный и одинокий во всем этом застывшем на морозе пространстве. Утром взошло яркое зимнее солнце, и весь хутор, засыпанный белым пушистым снегом, заискрился под голубым небосводом. Но мальчик ничего уже не видел. Выплакав все слезы, он спал, свернувшись клубочком поверх одеяла.

Теперь, вспоминая об этом, Эрудит смотрел в то же самое окно, в двух метрах от которого стояла раскидистая вишня. Когда-то ее посадила мать. Он придерживал в ямке саженец, а мать – молодая, красивая – прикапывала его корни землей.

«Вот какое маленькое деревце, – приговаривала она. – Такое же, как и ты. Мы с тобой будем его поливать, и оно станет большое – пребольшое. Потом на нем будут ягодки. Ты тоже вырастешь большой и сильный, если хорошо будешь есть».

Поставив лопату возле вишенки, она взяла сына на руки и пошла на берег Сала. Мальчик, прислонив голову к плечу матери, смотрел туда, где небо опускается на землю, наблюдая за огромной тучей, которая росла и превращалась в черное лохматое чудовище. Ему казалось, что это чудовище всасывает из реки воду и поэтому становится все чернее и больше. Там, где река изгибается, появилась лодка. Она махала тонкими крыльями вёсел, как будто хотела разогнаться, оторваться от воды и взлететь. Потом в лодке появился мужчина, он крутил из стороны в сторону головой и что-то кричал.

– Видишь, дядя такой большой, а дождя испугался, – смеялась мать.

Мальчик поднял голову: чудовище уже проглотило солнце и ползло над самой головой. Вдруг верхушки деревьев наклонились, зашатались, по тополям нарастающей волной пронесся густой шелестящий шум, в лицо пахнул легкий ветерок, в то же мгновенье поднялась пыль, вихрем пронеслась, закружилась, вокруг потемнело, и хлынул ливень. Мать еще крепче прижала маленького Витю к себе и побежала домой. В хате было тепло и весело. Они пили горячий чай с вареньем, разговаривали и смеялись.

Сироту приютили соседи Шмелевы. Они жили в низеньком доме напротив. Вера Ивановна, ее звали в хуторе Веркой Шмелихой, заботилась о мальчике как о родном сыне. Помогали и другие люди – кто одежку какую принесет, кто позовет к себе и покормит. Особую помощь оказывал бывший друг отца главный агроном Захар Матвеевич, впоследствии ставший директором совхоза. Он выписывал бесплатно Шмелевым сено для коровы, а по праздникам – мясо и подсолнечное масло.

Научившись читать, мальчик каждый день ходил в школьную библиотеку и до самого закрытия засиживался среди ее пыльных стеллажей, за что и получил прозвище – Эрудит. А потом у Шмелевых родился сын Генка. У Эрудита стало меньше свободного времени. Ему было поручено подметать в доме, натаскивать воду, кормить кур, собирать яйца, летом – полоть грядки, колоть дрова, а теперь добавилась еще одна обязанность – нянчиться с малышом. И все равно он выкраивал время для любимого занятия. В присутствии родителей читал для Генки сказки, а когда они были на работе – все подряд.

До призыва в армию, после неудачной сдачи вступительных экзаменов в институт, Эрудит окончил курсы механизаторов, успел поработать трактористом в виноградарской бригаде и полюбить красивую девушку Нину Чернышеву. В армии она не выходила из его головы, но теперь дружить с ней он не собирался, потому что она не написала ему ни одного письма. А он ждал все два года. Дней за десять до проводов в армию они поссорились, и гордая красавица не позволила себе сделать первой шаг навстречу. Эрудит был уверен, что в ссоре виновата Нина, поэтому тоже молчал. Письма ему присылал только Генка, но и ему Эрудит писать о девушке ничего не велел.

* * *

О возвращении Эрудита из армии Генка узнал мгновенно. Он сбежал с уроков и примчался к своему другу, чуть не задохнувшись. Пулей влетел в хату и прыгнул ему на шею.

– Эрудит! – захлебываясь от радости, воскликнул он. – Ты вернулся!

Эрудит пробежал ладонью по вихрастой голове Генки, потом крепко хлопнул его по плечу:

– Генка, ты меня задушишь. Какие у тебя руки сильные! Надо же, как ты вырос!

Генка разглядывал на Эрудите военную форму и восхищался.

– Что ты так смотришь?

– Дай поносить.

– Подойди-ка лучше сюда! – сказал Эрудит, поставив на стол чемодан.

– Когда пойду в армию, буду проситься тоже в десантные войска, хочу такую же форму, – подпрыгнув к столу, заявил Генка.

Эрудит достал из чемодана скрученный офицерский ремень и бинокль в потертом кожаном футляре:

– Протягивай руки, это тебе.

Генка схватил подарки.

– Вот спасибо! Вот здорово! – Расстегнул футляр, достал тяжелый металлический бинокль с глянцевыми блестящими окулярами и, не веря своим глазам, воскликнул: – Эрудит, это же дорогой бинокль! Настоящий, военный!

– Конечно, дорогой, – сказал Эрудит. – Но мы с тобой ведь друзья. А для друга ничего жалеть не надо.

– Да, мы с тобой настоящие друзья, – подтвердил Генка.

– Теперь беги, после наговоримся вдоволь, а я схожу на могилки родителей. Расскажу им, что вернулся домой.

– Можно, я с тобой?

– Нет, брат, мне надо побыть одному.

Глава II

Месть

На другой день Эрудит помыл свою «Яву», которая обросла пылью, дожидаясь его в сарае два года, проверил колеса и масло в двигателе. Потом переоделся и, напутствуемый пожеланиями удачи от приемной матери Верки Шмелихи, поехал в виноградарскую бригаду. Бригадир Евдокия Григорьевна встретила его с распростертыми руками. От нее он поехал к директору совхоза Захару Матвеевичу, и застал его в кабинете. Захар Матвеевич, высокий, плотный сорокапятилетний мужчина с гладким, слегка обветренным лицом, с твердым, но приветливым взглядом темных глаз, подошел к нему, пожал руку.

– Отслужил. Очень хорошо, – кивая, говорил он с веселой улыбкой. – Жаль, что ты снял военную форму, хотелось бы поглядеть, как ты в ней.

– Надоела она мне за два года.

– В свою бригаду хочешь вернуться? Правильно, я об этом подумал уже.

Твой трактор тебя дожидается. Недельку позанимайся с ним, подремонтируй как следует, чтобы не подвел. Сезон только начинается.

– Я завтра же просмотрю его, выясню, какие нужны запчасти, – выразил готовность Эрудит и прибавил, – может быть, мы с Борькой Лагуновым вдвоем займемся, побыстрее управимся.

– Хорошо! Хорошо! Мне сейчас надо в райком, завтра обо всем переговорим.

– Директор еще раз пожал руку Эрудиту с добродушным и искренним выражением, как бы извиняясь.

* * *

Жизнь на гражданке захватила Эрудита, не дав опомниться. Несмотря на ее кажущееся однообразие, она была насыщенной и увлекательной. Такой ее делали привычная с детства хуторская среда, которая притягивала к себе, общение с друзьями. Эрудит всегда особенно оживлялся, когда к нему прибегал Генка. Он считал его своим братом, помогал ему во всех мальчишеских проблемах. Частенько они вдвоем ходили на рыбалку. Работа ему тоже нравилась: в бригаде все делалось дружно, с энтузиазмом. Между тем Эрудит взялся за подготовку к поступлению в институт и, мужественно преодолевая всевозможные искушения, часами просиживал над учебниками. Зимой жизнь стала еще интересней. Но это – отдельная история.

Теперь же он не хотел ни ускорять течение времени, ни замедлять его плавный ход. Как-то в руки ему попался маленький карманный календарь, в котором в армии крестиками зачеркивал дни, оставшиеся до «дембеля». Он выбросил его и подумал: как быстро все забывается. Прошло всего два месяца после «дембеля», а уже многое из той кошмарной жизни с постоянными стычками и нервным напряжением стало казаться столь незначительным, что исчезло даже само желание о ней вспоминать. Но коварная судьба-злодейка всегда распоряжается по-своему, она снова и снова дает знать о прошлом пути, былых событиях, неких исходных вехах перспективы, и постоянно держит полосатую зебру жизни на тугом аркане.

Больше недели в середине июня шли дожди, потом небо очистилось от пасмурных туч и снова установилось лето – ясное, жаркое. В один из таких дней Эрудит пришел с работы. Когда неспешно открывал деревянные ставни, не пропускающие солнечные лучи внутрь хаты и тем самым сохраняющие ночную прохладу, к нему подбежал Генка с испачканными руками, с мазутными полосами под носом и на щеке. Он вытер пот с лица, еще больше измазав его, и, очевидно, не в силах удержаться от важного сообщения, которое сильнее всего занимало его в эту минуту, скороговоркой выпалил:

– Эрудит, тебя тут мужик какой-то искал.

– Что за мужик? – спросил Эрудит.

– Такой, здоровый.

– Это и все?

– Ну да.

– Я спрашиваю, как он выглядит?

– Как он выглядит? – сосредоточившись, повторил вопрос Генка. – Высокий, белобрысый, говорит как-то неправильно, медленно и гнусавит. Букву «г» произносит неправильно. Приезжий, наверно. И еще у него глаза выпученные.

– Выпученные, говоришь?

– Ага.

Эрудит посмотрел по сторонам.

– И что он говорил?

– Попросил меня показать, где ты живешь и спросил, где работаешь. Я показал ему твою хату и сказал, что ты на виноградниках.

«Это Дыба», – без тени сомнения решил Эрудит. Ему не хотелось поверить, что бывший сослуживец на самом деле, проделав тысячу километров, приехал, чтоб расквитаться за драку в армии; показалось это невероятным, но сомневаться не приходилось, все складывалось именно так. Не оставляя своих мыслей, он невольно остановил взгляд на Генкином запачканном лице.

– Чего это ты весь перемазался?

– Да велосипед ремонтирую. Почему-то тормоз заедает?

– Получается?

– Не, никак не сделаю.

– Сейчас я поем и помогу тебе.

Генка убежал. Эрудит зашел в хату, включил электроплитку, сварил вермишелевый суп из пачки, нарезал полосками сало и сел ужинать. Поддавшись воображению, он размышлял о появлении Дыбы, старался разобраться в его намерениях и, обдумывая, как избегнуть неотвратимой беды, взвешивал различные варианты действий. На улице огляделся и, снова пытаясь предугадать события, обмозговал все еще раз. «Куда же мой гость запропастился? Очевидно, дожидается вечера. Интересно, где бы он мог запрятаться? Очень интересно. Пожалуй, мне надо поторопиться». В сарае, переоборудованном под гараж для мотоцикла, снял с гвоздя рюкзак, проверил его содержимое. Сходил на огород, набрал в целлофановый пакет огурцов, принес сало, соль и все это уложил в рюкзак. В сарае было темно, он подошел к верстаку и разглядел на нем топор. Провел по лезвию большим пальцем. «О-о! на таком топоре можно верхом до Москвы доехать. Надо наточить». Подправил бруском острие топора и, закинув рюкзак за плечо, пошел к Генке.

Генка сидел возле перевернутого на руль велосипеда.

– Ты чего с рюкзаком? – спросил он.

– Пошли на рыбалку. Хочешь?

– Ага, – обрадовался Генка.

– Бросай свой драндулет, мы им в другой раз займемся. И позови мать.

В эту минуту распахнулась дверь, Верка Шмелиха сама показалась на пороге.

– Ну, мои милые, никак опять комаров кормить собрались? – хмуро взглянув на Эрудита, проговорила она и плотно сжала губы.

– Да, нынче погода хорошая, пойдем, посидим.

– Теперь до самой зимы будет хорошая погода. Не спится вам дома. Лучше бы делом каким занялись, – серьезно и с недовольством проговорила она.

– Или вы специально от работы сбегаете?

– В том-то и дело, что сбегаем, только не от работы, а от гостя.

– От какого такого гостя?

– Да ко мне вот приятель приехал, а я не хочу с ним ветречаться.

– Почему же?

– Не нравится он мне, – сказал Эрудит с улыбкой, которая говорила, что ему самому странно все это.

Видимо, ответ Эрудита не устроил ее, она недоуменно помолчала, соображая что-то. А Эрудит протянул навесной замок и сказал:

– Мама (Эрудит называл ее все так же, как и в детстве – мамой, сказать – Вера Ивановна, у него просто язык не поворачивался), я хочу попросить вас. Как свечереет, вот этот замок повесьте на хату. Только тайком от моего гостя.

– Что ж ты сам-то не замкнул?

– Я замкнул на внутренний замок, чтоб ему непонятно было: дома я или нет? А когда он увидит, что на двери появился навесной замок, поймет, что я был дома, а потом ушел.

Верка Шмелиха посмотрела на Эрудита, как на человека, у которого прямо на глазах вырос горб.

– Как-то я не пойму? Вечно ты, Эрудит, чего-нибудь выкинешь. Ну, ладно, давай замок. Подождите только, соберу вам поесть.

Генка сообразил: «Тут дело нечисто». – У него загорелись глаза.

Еще не выйдя из хутора, Эрудит велел ему вернуться и перекатить «Яву» к себе во двор.

– И покрутись возле дома, пусть этот тип увидит тебя. В общем, постарайся попасться ему на глаза. Если спросит, скажи, что сплю в хате, пьяный. А я тебя на берегу подожду, у лодки.

* * *

Эрудит не ошибся, это был действительно Дыба. Он появился в хуторе около двух часов и теперь, выжидая время до вечера, прятался от посторонних глаз в лесополосе, которая на целый километр протянулась вдоль хутора. Сидел на поваленном ветром, поросшем зеленым мхом стволе акации, от скуки курил и в сотый раз обдумывал план убийства. Вокруг его головы в косых лучах солнца, проникающих сквозь листву, вились струйки сизого табачного дыма. Главное, размышлял он, это внезапность. Только в фильмах герой заглядывает своей жертве в глаза и высказывает свой приговор. Все это есть пустое. Стоит ли вести разговор с тем, кто через секунду превратится в кусок мяса. Надо просто ворваться в дом внезапно и вонзить нож в спину, так, чтоб пикнуть не успел. А можно постучать в дверь – когда выйдет, тут же напорется на нож. «Как получится, так и получится», заключил он, смахивая с себя муравья.

Приготавливаясь к расправе над Эрудитом, Дыба даже не думал, что убийство человека – это самое страшное преступление. Наоборот, он считал это подвигом во имя справедливости. Его философия была такой: каждый человек борется за свое выживание, ибо по законам природы жизнь – это борьба, а побеждает в борьбе, как известно, сильнейший. Значит, от всего, что мешает его жизни или что ему не нравится в ней, необходимо избавляться, имея все на то определяющиеся законом природы основания. Словом, сильный должен победить, а слабый – погибнуть, вот в чем справедливость. Решив немного размяться, он встал.

Дыба всегда красовался своим высоким ростом, спортивной фигурой и считал, что только он достоин всех земных благ. Лениво потянувшись, прошелся по тропинке между плотно стоявшими ровными рядами деревьев, но тут же вернулся, обеими руками поддернул штанины джинсов и сел на прежнее место. Еще раз закурил, расстегнул ворот серой с черными полосками рубашки, взглянул на часы. Стрелки за тонированным стеклом показывали без четверти семь. Он ощущал внутри себя тайное страстное желание, нарастающее с неумолимым упрямством. От осознания своего могущества и величия, это желание распирало грудь, расправляло плечи, кружило голову. Он вершитель, он властелин, он судья, ибо чья-то жизнь – в его руках. И он может распорядиться ею так, как ему заблагорассудится. Это он вот здесь и сейчас решает: жить Эрудиту или умереть. От его желания зависит и когда ему умереть: «Сейчас я пойду к нему, и каждый мой шаг приблизит его смерть. Но я человек благородный, не стану спешить, буду шагать медленно, пусть проживет на одну минуту подольше. Я вынес свой вердикт: тот, кто причинил мне зло – должен лежать в могиле».

Он закурил, вновь глянул на часы, поднялся и, пробравшись сквозь высокорослые кусты жасмина, окаймляющего белой кипенью лесополосу и будоражащего своим приторным ароматом все пространство в округе, вышел на тропинку, протоптанную до хутора. В кармане у него был билет на поезд в обратный конец, на одиннадцать часов завтрашнего дня. Дыба рассчитал все до мелочей, даже день недели – пятницу – выбрал с тем расчетом, что до понедельника об Эрудите никто на работе не спохватится. А за это время он будет уже дома, успеет покрутиться среди знакомых для обеспечения алиби. Подходя ко двору Эрудита, увидел уже знакомого Генку, который, беспечно насвистывая, шел ему навстречу. Дыба принужденно улыбнулся:

– A-а, старый знакомый. Ну что, Донцов дома?

– Да, давно уже приковылял, еле вполз в хату, – продолжая идти, ответил Генка. – Спит, наверно, в хате. Он постоянно, как напьется, дрыхнет до самого утра.

– Что, часто пьет? – поинтересовался Дыба.

– Часто. Неделями не просыхает.

– Надо же, – с видимым сочувствием удивился Дыба, – такой хороший парень был – и вдруг запил?

Они разошлись. Дыба был рад услышанному – задача облегчалась. «Сейчас я его закодирую, он у меня быстро отвыкнет от вредной привычки», – повеселев, мысленно глумился он над своей жертвой. Открыв калитку, прошел по дорожке, взглянул на входную дверь в дом, который, судя по всему, был необитаем, свернул к хате, с полной уверенностью, что пьяный Эрудит в ней и уже крепко спит. На солнце блеснуло стальное лезвие ножа. Решительно приготовился и толкнул дверь. Дверь оказалась запертой. Он бросил взгляд на дом – на его двери с облупленной от дождей краской висел ржавый замок. Вновь повернулся к хате и вежливо постучал. Тишина. Обойдя ее, углом глаза посмотрел в окно, но на нем висела занавеска, а за ней – полумрак. Вернувшись к двери, постучал настойчивей, прислушался. Нет, в хате никакого движения. «Пацан не обманул, эта падла точно спит, как убитый».

Дверь в хату казалась легкой, Дыба мог бы высадить ее ударом плеча, но было еще светло, кто-то мог увидеть. Тогда он отошел к сараю, присел на корточки и окинул взглядом округу. На другой стороне улицы возле дома стояла женщина и внимательно рассматривала незнакомца. Это не понравилось Дыбе. Он встал и, как бы почесывая лоб, тем самым прикрывая рукой лицо, неспешно вышел со двора. Верка Шмелиха хотела спросить, что ему надо, но не решилась. Подождала, пока мужчина ушел на приличное расстояние, прошагала к хате, просунула дужку замка в отверстие накладки и повернула ключ.

Дыба удалился по тому же маршруту, по которому и пришел. Прошло больше часа. Когда стало смеркаться, он вернулся. В домах уже зажигались огни, во многих окнах через занавески пробивался тусклый свет. А окна хаты Эрудита не светились. К тому же на двери появился замок. Увидев его, Дыба разозлился. «Надо же, ушел, падла. Если бы эта ведьма не помешала, уже давно замочил бы его. А теперь вот придется поджидать». И Дыба стал строить версии: «Скорей всего, он проснулся и ушел за пойлом. Если так, то вернется быстро. А может, у него есть баба, к ней пошел? В этом случае придется охранять этот двор до самых петухов». Он огляделся. Заметив за крыльцом дома скамейку, переставил ее за угол, сел и стал вести наблюдение за улицей.

* * *

Становилось все темнее, и незаметно темнота сгустилась так, что кроме почерневших домов и деревьев ничего не было видно. Выплюнув окурок, Дыба достал новую сигарету, сунул ее в рот и пошел вглубь огорода. Мокрая от упавшей росы картофельная ботва задевала за ноги, оставляя на них липкую холодную влагу. Выругавшись, он развернулся, вышел из калитки и стал бродить взад и вперед по улице.

Теплая сказочная ночь начинала раздражать. Он слышал, как с речки доносились развеселые голоса. Обычно так звонко хохочут и перекликаются девчата во время ночного купания. Далеко над рекой вспыхивали отблески костра. По самой середине улицы, негромко переговариваясь, плыла влюбленная парочка. «Может, сходить на речку да изнасиловать какую-нибудь крестьяночку, а потом прикончить ее. Все равно время зря пропадает, – взбрело ему в голову. – Этим самым я введу в заблуждение следствие, потому что менты начнут искать связь между смертью Донцова и купальщицы». Смелая идея ему понравилась. Он остановился. Было над чем подумать. Он уже представил бьющуюся на густой траве перепуганную красотку с распущенными, как у русалки, волосами. Уже повернулся к реке, но в последнюю секунду передумал. «Нет, заорет стерва. Все дело испортит». Это поколебало его решение, подумав еще немного, он окончательно отверг свой злой замысел. Посмотрел вслед влюбленной парочке: «Может быть, вот эту лебедушку поиметь, и ходить далеко не надо. – Но тоже передумал. – Кто же насилует прямо на дороге, да еще в присутствии жениха? Кому понравится?»

Вернувшись во двор, Дыба прислонился спиной к хате, продолжая пялить глаза в темноту. Ему становилось ясно, что Эрудит скоро не придет. Вдруг за хатой что-то зашуршало. Он схватился за нож и, затаив дыхание, напрягся. Через минуту снова зашелестело, потом еще. И тут мимо калитки, обнюхивая землю, пробежала дворняжка, остановившись возле столбика, подняла заднюю ногу, затем свернула за изгородь. Дыба раздраженно выдохнул.

Он с утра ничего не ел и только теперь ощутил голод. «Чем бы тут у моего друга поживиться? В хате, наверняка, найдется что похавать, но из-за этого не стоит выламывать дверь, такие мелочи всегда и подводят. Сначала пошукаю в огороде, должно же там быть что-то съедобное». Его раздражение усиливалось. «Где этот ловелас всю ночь болтается? Убить его мало!» – попытался развеселить сам себя Дыба и направился в огород.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11