Глава 6

– Сколько партий ты проиграла? – переспросила Глори. Она была так недовольна продолжительным отсутствием Мод, что это, должно быть, повлияло на ее слух.

– Семь. – Мод загибала пальцы, перечисляя будущие покупки: – Бриджи, рубашка, шляпа, бритва, револьвер и эта… как ее, Данте?

– Рапира.

– Да, рапира. – Мод завершила перечень глубокомысленным кивком, что не избавило ее от несколько смущенного вида и одновременно говорило о том, что она была довольна собой.

– Что такое рапира?

– Это такая внушающая страх шпага, правда, Данте?

– Угу.

– Зачем ты поручил ей купить тебе револьвер да еще и шпагу? – удивилась Глориана.

– Потому что дрожу от страха перед овцеводами.

Глори никак не могла поверить, что он мог чего-то бояться, хотя бы и самого дьявола. Дрожащие от страха люди прячутся по углам. Они прижимают к себе свое оружие и пугливо озираются по сторонам. Данте оперся локтем на ее комод – сама непринужденная элегантность и изящество. Едва заметное подрагивание его губ заставило Глори подумать, что он ее поддразнивал.

– Это только шесть фантов, а не семь. Впрочем, Мод, ты же никогда не проигрываешь, играя в покер.

– Сегодня у меня несчастливый день. – На лице Мод появилось горестное выражение. На ресницах повисло что-то похожее на слезы. Она не мигая встретила подозрительный взгляд Глори, глядя на подругу честными глазами.

Глори понимала, что Мод лгала. Да и Данте тоже. Трудно было представить себе, чтобы он выиграл семь партий у такого игрока-виртуоза, каким была Мод, прошедшая школу лучших шулеров. Он сам признавался, что не слишком силен в картах, хотя непроницаемому выражению его лица позавидовал бы любой мошенник.

– В какую игру вы играли? – спросила Глори, глядя прямо в лицо Данте.

– В семерку! – выпалила Мод.

Губы Данте дрогнули, а глаза сузились от удовольствия:

– В семерку. Обожаю эту игру.

Глориане никогда еще не доводилось слышать такого волнующего тембра мужского голоса. Он вызывал какой-то незнакомый ей трепет где-то глубоко внутри.

– Не знала, Мод, что при тебе были карты. Где они?

– Ах, я… я выбросила их в окно. Так раэозлцлась, когда проиграла… – Мод заморгала и улыбнулась, очень довольная тем, что нашлась. – Да, взяла и выбросила прямо в окно. Теперь их, наверное, разнесет ветром до самого Нью-Мехико.

Послышался свисток паровоза, возвещавший приближение к станции Уинслоу. Ход поезда немного замедлился, а потом вагон неожиданно дернуло, и Глори с Мод повалились на Данте.

Глори сначала подумала, что на нем по-прежнему был металлический жилет, потому что удариться о грудь Данте оказалось не намного приятнее, чем о каменную стену. Но его руки тут же обхватили ее и Мод, и он крепко прижал их к своим бокам, упираясь в стену вагона. Данте при этом напряг мускулы ног, и одна из них нечаянно прижалась к Глори. Женщина оказалась притиснутой к нему так, что не могла шевельнуться. Она всем телом чувствовала через платье твердость мускулов и тепло Данте.

В конце концов поезд почти перестал дергаться. Она вновь обрела равновесие, но почему-то не могла стоять одна. Глори пошатывалась, и Данте пришел ей на помощь. Он держал руку на ее талии, пока женщина не выпрямилась окончательно, а потом тихонько сбросил так, что его пальцы едва ощутимо скользнули по ее бедру. От этой ласки, подобной прикосновению легкого пера, в коленях у нее опять появилась слабость, но она отшатнулась от него раньше, чем он мог бы это заметить. И была рада, что так поступила, потому что всего через несколько мгновений поезд в последний раз дернулся и остановился, и Глори снова оказалась прижатой к нему.

Не было заметно, чтобы Мод хоть на мгновение смутилась от близости к Данте.

– Послушай, Глори, есть одна мелочь, о которой я забыла сказать.

– Да?

Мелкие упущения Мод всегда означали неприятности. На этот раз Глори была этому рада. Проницательность подруги не предвещала ничего хорошего. Молодую женщину смутило неожиданное трепетное предчувствие, переполнившее ее.

– Так вот, тебе придется остаться с Данте, пока я буду делать покупки в Уинслоу.

– Что?!

– Он будет под твоим присмотром, пока я не вернусь с его выигрышами. Ведь он мне не доверяет, не так ли, Данте?

– Ты права, Мод. Я самый недоверчивый из всех людей на свете.

– Нет! Дело не в… – Мод свирепо взглянула на Данте, а потом украдкой на Глори. – Он имел в виду вовсе не это, и поэтому я вынуждена перейти к следующему…

– Ну хватит. – Глори решила больше не попустительствовать Мод, опасаясь последствий. – Какого дьявола, по-твоему, я буду с ним делать, пока ты будешь шататься по магазинам?

Данте набрал в легкие воздуха, что заставило ткань вышитой рубашки туго натянуться на его груди. Этот вздох вызвал у Глори живые воспоминания о том, как всего несколько минут назад она провела у этой груди несколько мгновений. Он не произнес ни слова, и выражение его лица оставалось столь же непроницаемым, как и в момент, когда Мод начала ломать комедию. Однако по блеску в его медно-карих глазах Глори поняла, что в его воображении проносились тысячи приятных мгновений, которые они могли бы провести, пока Мод будет торговаться с уинслоускими лавочниками. Она почувствовала, как теплая волна, зародившаяся у основания ее горла, стала опускаться вниз, вскипая в каждом месте, где плоть Данте прижималась к ее телу.

– Отнесись к нему благосклонно и поучи его правильно говорить по-английски, – пропела Мод и тут же выскользнула за дверь.

На короткое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь приглушенными звуками за стенами вагона. Там окликали друг друга люди, ржали лошади, и под непрестанный звон станционного колокола слышался веселый детский смех и радостные возгласы встречающихся.

Данте заставил прислушаться какой-то долгий, громкий свист.

– Это машинист спускает лишний пар, – проговорила Глори, вспомнив, что поездка в поезде для него была совершенно незнакомым делом.

– А!.. Для меня это прозвучало так, как будто сотня кузнецов одновременно бросила в холодную воду только что сделанные подковы.

Глори слышала этот звук тысячи раз, но ей ни разу не пришло в голову такое яркое сравнение. Она спрашивала себя, что заставляло его видеть мир по-своему, так, как он его видел. [« '

– – Не обращай внимания на Мод, – продолжала Глори. – И не обижайся на нее за то, что она обратила внимание на твою английскую речь. Она не хотела тебя уколоть. Просто моя подруга говорит напрямик все, что в голову взбредет, не заботясь о том, чтобы причесать свои выражения.

– Союзник, отличающийся прямотой.

– Да, именно так. – Глори подарила ему благодарную улыбку за понимание. – Она лучший друг из всех, какие у меня когда-либо были.

– Союзники не всегда друзья.

– Я доверила бы Мод даже собственную жизнь. Он серьезно кивнул, словно имел достаточно оснований тоже доверять Мод:

– Стало быть, я должен поверить в справедливость ее мнения о том, что мне нужно научиться говорить правильно? – Глориана ответила ему нерешительным кивком. – Ну и хорошо. Если ты согласишься давать мне уроки, Глориана, я расплачусь с тобой тем, что буду ухаживать за твоими лошадьми эти две недели, не требуя платы.

– О, ты согласен – Она почувствовала облегчение, но тут же нахмурилась: – Погоди, а как же мое зеркало?

Данте пожал плечами, как будто никогда этим особенно не интересовался:

– Вместе с другими выигранными мною вещами Мод купит и зеркало для бритья. Бриджи, рубашку, шляпу, бритву, револьвер, рапиру и зеркало.

Мод действительно говорила о семи проигранных партиях в покер.

Глориана была в замешательстве. Он всегда казался полностью поглощенным мыслью о ее зеркале. Хотел иметь именно ее зеркало, которое, как он утверждал, принадлежало какому-то колдуну. А теперь оказывалось, что он будет доволен любым зеркальным осколком, лишь бы было перед чем бриться.

–Я раз и навсегда покончу с этими «thees» и «thous», «-eths» и «-ests», – продолжал Данте, стараясь отвлечь ее от возникших подозрений.

– Это достаточно просто.

– Ха! Какая прекрасная возможность – учиться у тебя. Мне предстоит овладеть многими тонкостями твоего языка.

– Что служило тебе пособием – шекспировские пьесы?

– Нет. – Данте не мог знать о Шекспире, которого в его времена еще на свете не было, и с достоинством продолжил: – У меня всегда хватало ума нанимать специалистов того дела, которому я хочу научиться, и поэтому я нанял человека, стяжавшего славу лучшего учителя английского языка.

– Тебе следовало бы потребовать у него деньги обратно, – заметила Глориана. – Твой английский оставляет желать лучшего.

– Почему ученые не упростили весь английский язык сотни лет назад? – удивился Данте.

Глори не знала, как ответить на этот вопрос.

– А на «-est» оканчиваются только слова, выражающие превосходную степень. Например, самая зеленая трава – the greenest grass или самая быстрая лошадь – the fastest horse.

– Самая красивая женщина – the beautifulest woman? – тихо спросил он.

Ему не нужно было этого говорить – Глори и так поняла, как его грела мысль о том, что она будет его учить Данте склонился над ней. В его бронзовых глазах светилось предвкушение, а четко вырезанные губы раскрылись, словно готовы были говорить и говорить все самые ласковые слова, пока она совсем бы не растаяла.

– Smoothest flatterer – искуснейший из всех льстецов, – парировала Глори. Она отвернулась к окну и, отодвинув в сторону занавеску, стала смотреть на улицу, якобы чрезвычайно заинтересовавшись происходящим снаружи.

Ее усилия сохранить расстояние между ними позорно провалились. Он подошел к ней сзади, и она чувствовала, как его тепло согревает ей спину на расстоянии в несколько дюймов, отделявшем их друг от друга. Когда он заговорил, его губы оказались так близко к ее уху, что ветерок от его дыхания шевелил ее волосы.

– Многие пассажиры вышли погулять, пока стоит поезд. Не хочешь ли… не хочешь ли и ты прогуляться, Глориана?

– Я уже достаточно размялась утром, убирая навоз за лошадьми.

– Если ты боишься овцеводов, то могла бы взять меня под руку.

Казалось, он был полон решимости уговорить ее выйти из вагона. К своему удивлению, она поймала себя на том, что не к месту разоткровенничалась, чего никогда не допустила бы при других обстоятельствах:

– В таких маленьких городках, как этот, люди очень любопытны и всегда глазеют на тех, кто выходит из поезда. Когда я не выступаю, я этого просто не выношу.

– А!.. – Данте не стал добиваться объяснения, почему женщине, зарабатывавшей себе на жизнь выступлениями перед огромными толпами людей, может не нравиться, когда на нее глазеют посторонние. Его сдержанность должна была бы вызвать у нее чувство благодарности, однако вместо этого она привела ее в замешательство. И она пожалела о том, что Мод оставила их наедине.

– Глориана, я благодарю тебя за то, что ты… Я благодарю тебя за уроки. Я часто думаю…

Они стали перебрасываться фразами, и Глори придирчиво исправляла все ошибки Данте, которых он допускал немало.

– Может быть, мне лучше просто молчать? Глори бросила на него через плечо настороженный взгляд, боясь очередной атаки, которую ей все труднее становилось отражать.

Однако она не забыла поправить его ошибку и в этой фразе.

– Может быть, ты и прав, – заметила она, отвечая на его вопрос. – Может быть, нам лучше немного помолчать обоим.

Глори внутренне содрогнулась от своего сварливого тона, который она избрала, чтобы заставить его помолчать. Ведь она сама была виновата в том, что не могла сохранять равновесие в душе, когда с ней говорил Данте.

– Очень хорошо. Я все здесь молча обследую, чтобы не опасаться нападения со стороны мародеров-пастухов в ожидании возвращения Мод.

Он не сделал в этой фразе ни единой ошибки. Ей следовало бы поздравить его, и, не сделав этого, она почувствовала себя неловко.

Соблюдая договоренность о молчании, Данте словно перестал замечать Глориану. Он стал расхаживать по вагону, шарить по всем углам и с подозрением рассматривать все, что попадалось ему на глаза, как будто допускал, что овцеводы могли скрываться за стульями или прятаться в сундуках. Глориана ждала, что он возобновит непринужденный разговор. Нельзя сказать, что он взял ее в плен, но Глори не могла не заметить неосознанного, вкрадчивого изящества и силы, которые исходили от каждого движения молодого человека.

Неожиданно он поднял крышку сундука, в котором находилось ее беспорядочно брошенное нижнее белье, отчего она чуть не провалилась сквозь землю.

– Скажите мне, как это называется, – потребовал Данте. На его вытянутых пальцах висел корсет от мадам Боадечии – один из тех, что поддерживали ее груди навыкате, как два конских каштана, сбрасывающих с себя скорлупу.

– Данте! – Она едва не потеряла дар речи от такого поворота событий.

Он же просто вопросительно поднял бровь, а корсет медленно кружился то в одну, то в другую сторону от слабого движения воздуха.

– О, ради всего святого! – Ей пришлось давать объяснения. – Это то, что я надеваю под костюм. Ниж-нее белье, – добавила она с холодком.

– Нижнее белье? – переспросил Данте, не понимая новых для него слов.

– Да, нижнее белье. – Ее смущение не уменьшилось ни на йоту, когда она увидела, что он все прекрасно понял. – Я не знаю, как эту вещь называют там, откуда ты явился, где бы это ни было, но ты должен был видеть что-то подобное раньше.

– Нижнее белье. – Данте повторял эти слова, не замечая предоставленной ею возможности назвать свою родину.

– Нижнее белье.

Но не могли же они стоять так весь день, повторяя друг другу эти слова – «нижнее белье». Впрочем, может быть, и могли бы, но она сомневалась, что ее скромность выдержит такое испытание. Она попыталась объяснить как можно проще:

– Это то, что женщина носит под своей одеждой.

– Но здесь полно костей. – Данте указал на множество пластинок китового уса.

– Ну разумеется, он прошит китовым усом, это же корсет.

– Корсеты я видел. Их надевают поверх одежды, а не под нее. Этот корсет слишком слабый. Наверное, это орудие какого-нибудь церковного наказания. Я бы… – Данте снова споткнулся об английскую грамматику, – я бы с удовольствием расстался со всеми своими грехами, если бы для этого было достаточно носить такой кореец.

– Мужчины таких корсетов не носят.

Эти слова вызвали у Данте явное облегчение. Глори продолжала объяснять:

– Только женщины настолько глупы, чтобы наказывать себя затягиванием в корсет. И поскольку корсет именно такого типа подчеркивает женскую фигуру… ну просто греховным образом, я сильно сомневаюсь, чтобы церковь вообще это одобряла. Но тогда за это в ответе сам дьявол.

Данте раскатисто рассмеялся, что говорило о его знакомстве с дьявольщиной и кое с чем еще, а его глаза цвета виски сверкали, притягивая ее помимо воли.

– Дьявол в сговоре с опустившимся, но так и оставшимся холостяком священником, потому что ни один мужчина не позволил бы добровольно своей женщине так одеваться. Это лишило бы его законной свободы наслаждаться ее нежной плотью.