Темной холодной ночью двое стояли на крепостной стене, и длинным и страшным было их ожидание.
      — Изготовились ли воины? — спросил тот, что носил на седой голове четырехзубый княжий венец. — Заряжены ли катапульты, и кипит ли смола?
      Лучники замерли у бойниц, и готовы были катапульты, и смола пузырилась в черных чанах.
      — Что ты там видишь? — спросил венценосный у стоящего рядом, ибо тот обладал силою видеть в темноте, и на сто верст вперед, и на десять локтей под землей.
      — Вижу, — ответствовал тот, — вижу бесчисленные отряды, и сталь полыхает при свете факелов, и ведет их твой сын.
      Венценосный расхохотался:
      — Скорее земля расколется, как гнилой орех, нежели он доберется до наших стен!
      А ветер выл, и от каждого факела тянулась черная лента дыма.
      — Что ты видишь теперь? — снова спросил князь.
      — Вижу, как дети мои, ловушки, сокрытые в земле, жадными пастями хватают воинов, пожирают их вместе с панцирями, и крик и стон поднимаются над лесом. Половина войска погибла, но твой сын уцелел.
      — Скорее небо свернется в свиток, нежели он возьмет замок! — рассмеялся князь.
      А ночь ревела, и неслись по небу обрывки туч, и далеко еще было до рассвета.
      — Скажи мне, что ты видишь сейчас? — спросил венценосный, и ветер вздыбил его седые волосы.
      — Вижу, — тихо сказал стоящий рядом, — как бьются с войском змеи и хищные птицы, как падают наши враги, но другие ступают по их трупам. Вижу море их факелов; вижу рты, разинутые в боевом кличе. Вот дети мои, алчные желтые марева, убивают их целыми отрядами, но твой сын уцелел, за ним следуют те, кто остался в живых!
      Князь воздел кулаки к небу:
      — Скорее леса прорастут корнями вверх, скорее реки взовьются на дыбы, скорее мать пожрет младенца, чем он получит венец!
      И вот уже все, кто был на стене, увидели огни факелов и блеск стали.
      — Что ты видишь теперь?! — яростно воскликнул князь, но собеседник не ответил — из середины лба его торчала стрела.
      И тогда закричал князь, призывая к бою, и эхом отозвались его воины, а те, что пришли с огнями, двинулись на приступ.
      Железные крюки впивались в камень, как хищные когти впиваются в плоть. Ручьями дымилась кровь, и потоками лилась горячая смола. И отступили от стен те, что пришли, и велики были их потери. Победно вскричал князь — но кинжал вонзился ему в спину, потому что сын его тайно проник в замок через подземную нору.
      И упал князь, и скатился венец с его головы, и множество рук потянулось к венцу — но коснувшиеся его умирали на месте. И закричал княжий сын, и голос его раскатился, подобно грому:
      — Княжья кровь в моих жилах! Наследство — только наследнику!
      И схватил венец, и водрузил на голову, и пришедшие с ним воспряли духом, а оборонявшиеся утратили мужество…
      И наступил рассвет, и стаи ворон возрадовались и слетелись на княжий пир. И черными клубами поднимался дым, и ступени сделались скользкими от пролитой крови.
      И сказал колдун, что всю ночь умирал со стрелой во лбу — ибо долго, очень долго умирают колдуны:
      — Проклятье на весь род ваш и на все его колена. Вовеки, вовеки сыновья ваши будут убивать своих отцов. Проклинаю и предрекаю: вовеки.

      Солнце стояло уже высоко, когда он, голодный, бросил заплечный мешок в траву.
      Никогда в жизни он не видел такой травы — густой, лоснящейся, как шерсть сытого и здорового зверя. Ему казалось, что все здесь лоснится от удовольствия — и деревья, здоровенные, в три обхвата, и непуганое зверье — вон, полевая мышь смотрит и не боится, — и птицы, и белесые цветочки…
      Он еще раз огляделся и, хмыкнув, потянул из ножен меч.
      В который раз сердце его сладко замерло, когда без звука, без скрежета миру явилось широкое ясное лезвие, поймало плоским боком солнечный луч и отправило его Станко в глаза.
      Он прищурился.
      Тяжесть, лежащая в его ладони, была силой и властью. Желобок на мече был прямой дорогой, с которой не свернуть. Счастливо улыбнувшись, он принял боевую стойку.
      Первая позиция. Вторая позиция. Удар — отражение. Удар — противник поражен в плечо. Отражение удара сзади… Коварный негодяй! Разворот… Серия ударов, противник истекает кровью, но лезут новые и новые, и меч в его руке превращается в сверкающий железный веер…
      Он не уставал. Он вообще никогда не уставал, кисть его вращалась с бешеной скоростью, и ревел воздух, рассекаемый лезвием. Раз — от локтя, два — от плеча, круговая защита…
      — Подходите! А-а-а! Получили? Еще хотите? На! На!
      Крики рождались сами, и он не помнил, что кричал. Он был силен и, конечно же, смертельно опасен, и от того, что он силен и опасен, от бешеной радости мышц ему хотелось запеть, но кто же поет во время боя?!
      — Небо да в помощь! — донеслось из-за спины.
      Станко еще ничего не успел подумать, а тело его уже разворачивалось, а меч уже поднимался навстречу голосу. Он повернулся и замер в боевой стойке.
      Напугавший его отшатнулся за темный ствол и оттуда пробормотал примирительно:
      — Тихо, парень, мир… Мир, парень! Что ты…
      Станко перевел дух. Меч в его руке чуть опустился, и тот, что прятался за стволом, тут же осмелел и выглянул.
      Ему, похоже, было далеко за сорок, и был он не то чтобы худой — поджарый, и не то чтобы бородатый — так, заросший очень густой щетиной.
      — Что ты, парень, я же не стражник, посмотри как следует…
      Станко и без того смотрел во все глаза. На незнакомце были шерстяные штаны, тщательно заправленные в высокие башмаки на шнуровке, неопределенного цвета рубаха и видавшая виды кожаная безрукавка; у пояса длинный кинжал в ножнах.
      — Убери свою игрушку, парень… Ну, промышляешь, и промышляй себе мне дела нет…
      Станко опустил меч.
      — Я не браконьер, — сказал он хрипло.
      — Да? — удивился незнакомец. — Ну, тогда гулял, значит, и заблудился… в землях князя Лиго, на которые если кто ступил — ноги отрубают…
      В душе Станко шевельнулась холодная змейка, и поэтому он сказал очень громко:
      — Не пугай. Не боюсь.
      Незнакомец хохотнул. Шагнул вперед — и красноречиво воззрился на обнаженный меч Станко. Тот картинным жестом загнал оружие в ножны.
      Незнакомец приблизился. Глаза его оказались голубыми — настороженными и насмешливыми одновременно. Глаза эти в секунду обежали Станко с головы до пят — и вернулись, чтобы повторить осмотр тщательнее.
      — Издалека ты пришел, что ли? — поинтересовался небрежно, взглянув на стоптанные Станковы башмаки.
      — Пришел, откуда дорога лежала, — отозвался Станко в тон.
      Незнакомец взглянул ему в глаза — на этот раз удрученно и заботливо:
      — Земли тут богатые, это верно… Да только возвращайся, парень. Хорошо еще, если просто ноги отрубят, правду говорю тебе! Заловили тут недавно одного парня, тоже в землях князя промышлял… Слушай, уходи скорей, пока цел, ладно?
      Некоторое время они просто смотрели друг на друга.
      — На меч свой надеешься? — спросил незнакомец тихо. — Да ведь на один твой меч тут пару сотен найдется…
      — Заботлив ты, — Станко снова усмехнулся. — А сам кто такой? Лесной дух? Король дубравы?
      — Я-то?
      Станко увидел, как заботливое выражение в глазах незнакомца сменяется новым — похоже, это была чуть преувеличенная покорность судьбе:
      — Я-то?
      Он виновато развел руками, как крестьянин, вернувшийся с базара без выручки в кармане. Склонил голову к плечу, всем своим видом показывая: я-то браконьер и есть, и не скрываю этого, ведь передо мной не стражники, а сопливый мальчишка, хотя и здоровый и с мечом…
      Станко фыркнул и пошел за своим заплечным мешком.
      — Погоди! — закричал ему вслед незнакомец. — Илияш меня зовут… У тебя силки или сетка?
      — Я не браконьер, — заявил Станко, забрасывая мешок за спину.
      — Да брось… Послушай, не убегай, ты меня боишься, что ли?
      — Тебя?! — Станко обернулся, заготовив на лице высокомерную гримасу, которая тут же, однако, испарилась, потому что этот самый Илияш держал в опущенной руке невесть откуда взявшуюся тушку зайца.
      Живот Станко жалобно заплакал. Илияш приветственно качнул тушкой, как цветочница свадебным букетом:
      — Зажарим, по традиции… Завтра — неведомо что, вдруг — стражники или вепрь там бешеный… Я же вижу — ты не предатель, хороший парень, только очень уж молодой…
      Станко помолчал.
      — Это верно, — сказал он наконец, снимая с плеч мешок, — я не предатель.
      Илияш особенно тщательно выбирал место для костра — на песке, в ложбинке, чтобы следов не оставить и чтобы дым не был заметен издалека. Заяц, зажаренный на вертеле, оказался настоящим княжеским зайцем — жирным, вкусным, и Станко едва не отгрыз себе пальцы, разделываясь с нежным заячьим боком.
      — Хорошо живет… князь, — бормотал он, работая челюстями, — сладко ест… мягко спит, наверное…
      Илияш усмехнулся:
      — Не без этого… Князю-то что — всех зайцев не слопать… Так напустил же стражников-псов: травку ему не сомни, рыбку ему не поймай, зайчишко такой вот — жизни может стоить… Да не волнуйся, ешь, с Илияшем не пропадешь, Илияш бывалый зверь…
      — То-то я смотрю, — Станко бросил в прогоревший костер начисто обглоданную кость, — то-то я смотрю, земля тут жирная, сытая такая земля…
      — Да уж, — Илияш потянул к себе свой тощий заплечный мешок, — да уж, земля тут как хорошая невеста — богатая и нетронутая… Одних зайцев плодится, как мышей в подполе… Нет же, пусть их лучше волк задерет, чем добрые люди, мы вот, зажарим… Рыщут и рыщут, дозорники, псы, чтоб земля под ними просела…
      Илияш плюнул, вложив в свой плевок весь праведный гнев на ненавистных ему стражников. Перевел дух, прищурившись, глянул на небо — и вытащил из своего мешка изрядных размеров баклажку. Оценивающе глянул на Станко, неспешно вынул пробку из узкого горлышка и потянулся носом к образовавшемуся отверстию.
      Станко смотрел, механически облизывая пальцы. Илияш втянул носом воздух, полузакрыл от счастья глаза, и лицо его осветилось изнутри неземным блаженством.
      — Да, — сказал он, наконец-то опуская баклагу. — Верная подружка моя… Такого, парень, ни один пес из стражи, ни даже князь в его замке не пробовали, вот…
      Он окончательно закрыл глаза, будто отрешаясь от земных тягот, поднес горлышко ко рту и бережно, как юноша, впервые целующий возлюбленную, коснулся его губами.
      Сухая шея вздрогнула раз, другой… Станко зачем-то считал глотки.
      Наконец, Илияш утолился. Отнял баклажку ото рта. Выдохнул. Оглядел мир совершенно счастливыми глазами. Искоса глянул на Станко — и отвел взгляд.
      — На, — сказал неохотно. — Попробуй тоже, ладно уж. Только смотри три глотка, три, не больше!
      Баклажка оказалась неожиданно тяжелой — Станко чуть не расплескал ее над костром. Едва успел поднести горлышко ко рту — и тут же Илияш принялся отбирать посудину:
      — Это пятый! Это пятый глоток, хватит!
      Станко глупо улыбнулся.
      Во рту таял небывалый вкус — вина, а может, не вина, а может… Последний дымок угасающего костра взвился в вечернее небо, и с этим дымком взвились горести и тревоги Станко.
      — Нравится? — ревниво спросил Илияш.
      Станко запрокинул голову и рассмеялся.
      Понемногу смеркалось, но вечер был теплый, тихий, и немыслимой казалась опасность, и невозможной — смерть.
      Станко потянулся, с удовольствием ощущая сильное и гибкое свое тело.
      — Замок далеко? — спросил он как бы невзначай.
      — А? — настороженно отозвался Илияш, и Станко даже усмехнулся: что он глухим притворяется, в самом деле?
      — Замок, замок князя Лиго далеко отсюда?
      Илияш сжался, как-то сник, будто действие чудесного напитка закончилось:
      — А что тебе замок? Здесь промышляй… Здесь земли богатые…
      — Плевал я на твой промысел, — Станко снова усмехнулся. — Мне в замок надо.
      Илияш поднял на него мрачные глаза:
      — К князю в гости, что ли?
      — К князю, — Станко чувствовал себя сильным и уверенным. — Только не в гости. Мне надо обязательно его убить.
      Стало тихо — так тихо, что можно было за десять шагов услышать возню мышки-полевки.
      Илияш сидел, не закрывая рта. Станко стало смешно: деревенские ребятишки в таких случаях обязательно плевали в «разинутые ворота».
      — То-то оно… — пробормотал наконец Илияш, — то-то я гляжу — парень вроде не простой… А он сумасшедший, парень этот. Только и всего.
      — Это кто еще сумасшедший, — Станко почувствовал к браконьеру даже некоторое снисхождение, — ты или я… Жалеешь ты князя, что ли? Друг он тебе или братец? Негодяй же он, так?
      — Ну… негодяй, — сказал Илияш шепотом и огляделся.
      — Ну вот и будет на земле одним негодяем меньше…
      Илияш помолчал, тяжело дыша; потом вдруг обхватил себя за плечи и ни с того ни с сего рассмеялся:
      — Ах ты… шутник… Убийца малолетний… Да ходили и без тебя, ни один не вернулся! Ходили здоровые, в латах, и в одиночку, и отрядами, и ни один… Даже до князя не добрался, до замка не дошел! Да княжья земля знаешь, какая? Здесь травка, цветочки, а глубже пойдешь — земли беззаконные, где князевы предки друг друга резали… Там плюнь не глядя в десять ловушек плевок угодит! А если по дороге идти, так там на каждом шагу по конному разъезду… Стражник не спросит, слова не скажет — сразу вешать, да за ноги…
      Он вдруг наклонился вперед, и лицо его оказалось прямо напротив лица Станко. Зашептал, заглядывая в глаза:
      — И еще, знаешь, князя никому не убить. Заговоренный он, мечи отскакивают… Все это знают, только ты…
      Он так же внезапно откинулся назад и предложил громко, доброжелательно, как ни в чем не бывало:
      — Скажи, что ты пошутил.
      Станко помолчал, потом положил свой меч себе не колени, погладил ножны и чуть-чуть вытащил клинок. Бледно полыхнула сталь.
      — Я не пошутил, — сказал Станко тихо. — У меня право есть… Право, которого нет ни у кого, понимаешь? Я его сын.
      Он не смотрел на Илияша. Вздохнул, продолжал, обращаясь к клинку:
      — Князь заговоренный, это точно… Это все знают. И все знают, что убить его может только родной сын. Я. Понимаешь?
      Он поднял глаза.
      Илияш сидел тихий, оцепеневший, и лицо его в наступающих сумерках казалось очень бледным. Станко снова вздохнул, полез за пояс и вытащил монетку — серебряную, истершуюся:
      — Вот… Здесь, на монете, князь, мой отец. Я его узнаю, где бы ни встретил, узнаю… И убью.
      Илияш встал и отошел в сгущающуюся темноту.
      Станко вертел в пальцах монетку; мысли его сразу оказались далеко-далеко, и потому отлучка Илияша не вызвала у него ни удивления, ни беспокойства. Мало ли чего захочется человеку после такого известия!
      Но шли минуты, а Илияша не было; Станко заерзал, завертелся, вглядываясь в темноту. Где-то далеко закричала ночная птица, и Станко, вздрогнув, схватился за меч: а что, если Илияш пошел за стражей?!
      Но в этот самый момент браконьер вернулся, прижимая к груди охапку сухих веток. Бросил их все на тлеющие уголья — а ведь раньше не разрешал разводить большой огонь!
      Под грудой веток затрещало, двумя лентами выполз дым, и вскоре в неровном свете разгорающегося костра Станко увидел лицо Илияша.
      Браконьер был сосредоточен, даже задумчив. Пошевелил губами, глядя в огонь, и сказал наконец:
      — Ну, если так… Если правда — сын… Зачем же папу убивать, а?
      Станко оскалился. Илияш покосился на него с опаской:
      — Ладно — твое дело…
      И добавил просительно:
      — Покажи монетку, а?
      Станко заколебался, потом протянул над костром руку — для этого пришлось приподняться — и дал Илияшу возможность взять с ладони свой странный талисман.
      Браконьер всматривался долго — взгляд на монету, сосредоточенные раздумья, взгляд на Станко…
      — М-да, — сказал он наконец, — а до князя-то еще добраться надо… Сын — хорошо, меч — хорошо… Только ловушкам все равно, кто ты такой и с чем пожаловал.
      — Я доберусь, — сказал Станко небрежно.
      Илияш подбросил монетку на ладони. Вздохнул и начал рассудительно:
      — Про дорогу я тебе рассказывал — там стража. Можно идти в обход, дай-ка подумать… На окраинах — патрули, капканы, но это ничего… «Чего» начинается глубже, ближе к замку, в этих самых беззаконных землях. Этим ловушкам лет по триста, и маги их ставили, маги, понимаешь? «Желтомары», «зажоры», «те, что в смоле», «те, что в болоте»…
      — Кто — в смоле? — не выдержал Станко. — Кто — в болоте?
      Браконьер пожал плечами:
      — Если б знать…
      Снова стало тихо, только огонь трещал, пожирая тонкие ветки. Илияш снова встал и снова принес из темноты охапку хвороста.
      — Сначала — лес, — продолжал он, протягивая над огнем руки, — потом камни… Вокруг замка — озеро, и тоже про него недобрая слава…
      Темное подозрение шевельнулось в душе Станко.
      — Ты что, под самым замком промышлял? Откуда ты все знаешь, а?
      Браконьер поморщился, как от боли. Потирая виски, уселся на свое место — напротив собеседника.
      — Правильно спрашиваешь, Станко… Все знаю, это правда. Потому что еще года не прошло, как с этими псами-стражниками одну лямку тянул, понимаешь? Выслужился, нашивку заработал… — Илияш смачно плюнул в костер, в огне зашипело. — В самом замке стражей стоял, в патрулях рыскал… Только скверно там, дружок. Браконьеров вешай да капитану подметки лижи… А капитан попался — ну такая с-сволочь… — Илияш отвернулся.
      Станко молчал, неприятно пораженный. Илияш почувствовал некоторую его брезгливость, пробормотал огорченно:
      — Ну ладно, ладно… Что у меня теперь — клеймо на лбу? Сейчас уже не служу…
      — Уволился? — глухо спросил Станко.
      Илияш фыркнул:
      — Уволился… Оттуда на тот свет увольняют… Сбежал, конечно!
      Он вдруг улыбнулся и заговорщицки подмигнул:
      — Карту прихватил у капитана… Хорошая карта, Станко, лет триста ей… Теперь промышляю у князя под носом, живу припеваючи, потому что кто тропинки знает? Кто ловушку за версту обойдет? Кто в укромной норке от патрулей спрячется? Илияш!
      И браконьер довольно засмеялся.
      Станко смотрел, как он смеется, и некая мысль, которая давно уже бродила по краю его сознания, обозначалась все яснее и четче.
      — Илияш, — сказал он наконец.
      Тот прекратил смеяться:
      — Что?
      Станко собрался с духом:
      — Хочешь заработать, Илияш?
      Браконьер нахмурился:
      — Что?
      В костре лопнула толстая ветка, в небо ворохом посыпались искры.
      — Проведи меня к замку, — Станко перевел дыхание, — проведи мимо ловушек, а я заплачу, как проводнику.
      Илияш расхохотался. На крупных и белых зубах его играли блики от костра.
      — Ох-хо… Ой, парень… Ой, насмешил… Да где ты такого дурака… Сыщешь, ха-ха… Такого дурня, чтобы через все ловушки к замку тащился?!
      Он смеялся и смеялся, пока Станко не процедил сквозь сжатые зубы:
      — Двадцать золотых.
      Смех оборвался. Илияш замер, зажимая рот ладонью. Потом прошептал с благоговейным ужасом:
      — Сколько?
      — Двадцать, — сказал Станко твердо.
      Илияш отодвинулся. Брови его сошлись, а рот неприятно искривился:
      — Ну, парень… Зря я с тобой, видно… Кого ты ограбил, а? Купца на большой дороге? Убил, небось? — он вскочил, готовый бежать прочь. — Ты, вот что… У меня ничего нет, ясно? Я честный охотник, а не убийца!
      На Станко волной накатила усталость. Наверное, действие чудесного напитка, к сожалению, закончилось.
      — Я не убивал, — сказал он в огонь, — и не грабил. Я дом продал, корову, свинью, хозяйство… Все продал… А ты трясешься чего-то и ерунду городишь…
      Илияш помедлил, будто прикидывая, можно верить Станко или нет. Бочком, бочком приблизился:
      — Покажи.
      — Что?
      — Монеты покажи. Думаю, уж не врешь ли?
      Станко, вздохнув, снял с пояса кошелек и вытащил тяжелую, позвякивающую пригоршню золота.
      Илияш обомлел — в который раз за короткое время их странного знакомства.
      Когда укладывались спать, браконьер спросил ни с того ни с сего:
      — Ну, папа твой, значит, князь Лиго… А мама кто?
      Неизвестно, слышал ли Станко его вопрос. Он свернулся калачиком, натянув куртку на голову, и сразу же уснул.
      Илияш помялся, постоял над ним, переспросил шепотом:
      — Так кто же мама твоя, а, парень? Какая принцесса?
      Станко буркнул что-то — очевидно, во сне. Илияш пожал плечами и сел у догорающего костра.
      Взошла луна; свернувшись, спал Станко, и даже во сне руки его сжимали ножны меча. Напротив сидел заросший густой щетиной браконьер и разглядывал истертую серебряную монетку — раздумывал, потирал лоб, чему-то странно усмехался. В лунном свете безбородый профиль князя Лиго на монете казался особенно волевым и особенно надменным.
 
      Трактир умостился на перекрестке, у самой границы княжеских земель как мышь под боком у дракона. За небольшую плату хозяин водил любопытных на плоскую крышу и показывал сверху межу. Неглубокая эта канава делила мир пополам — с одной стороны лежала знакомая, безопасная земля, на которой можно вырастить табак или выкопать колодец; с другой стороны подступали земли князя Лиго, «на которые кто ступит — ноги отрубают».
      Трактир процветал — хаживали сюда браконьеры, заглядывали и стражники. Немало было любопытных, явившихся поглазеть на тех и других и увидеть с крыши страшную межу.
      Илияш придирчиво оглядел поклажу и снаряжение Станко и теперь делал покупки. В маленькой трактирной лавке нашлась пара добротных сапог (ветхие башмаки Станко Илияш высмеял, как непригодные для путешествия). Пропитание во время похода должно было добывать охотой, и Илияш закупил целый мешок соли — есть несоленую дичь он, оказывается, не желал.
      Наполнив заплечные мешки всякими необходимыми припасами, компаньоны уселись за оструганный стол в углу, чтобы выпить на дорожку. Илияш заговорщицки надвинул шляпу на самый лоб, а Станко велел сесть лицом к двери и сразу же дать знать, если в трактир ввалятся «эти поганые псы».
      Станко чувствовал себя крайне неуютно — по крайней мере, пока не осушил три кружки пива. Сразу же после этого его настроение значительно улучшилось, он расправил плечи и огляделся вокруг.
      Трактир был сложен из цельных бревен; потолок закоптился так, что запросто сошел бы за ночное небо, вздумай хозяин прилепить на него несколько медных звездочек. На стенах кое-где висело старинное оружие, а на камине раздувала капюшон дохлая кобра. Станко поразился — как они сумели сделать такое искусное чучело?
      — Вина! — крикнул Илияш.
      Из глубины зала к ним заспешила девушка-служанка. Волосы ее по-разбойничьи были повязаны красной косынкой, но ничего воинственного не было ни в тонком миловидном лице, ни в спокойных темных глазах, ни, тем более, в платьице с передничком, среди оборок которого можно было прочитать шелком вышитое имя: Вила.
      Девушка прислуживала им с начала вечера; Станко то и дело ловил на себе внимательный взгляд, но совершенно другие заботы тут же вытесняли Вилу из его мыслей. Теперь он отважился взглянуть ей прямо в глаза — и с удовольствием увидел, как белые ее щеки темнеют от прилива крови.
      — Мне — еще вина, — заявил Илияш и вдруг пропел хриплым тенором:
 
Ви-ила, Вила,
когда ж все это бы-ыло?!..
Тра-ла, тра-ла-ла…
 
      Из-за соседнего стола на них покосились, а бедная Вила смутилась вконец.
      — …А юноше — еще пива, так ведь, Станко?
      И, не дожидаясь подтверждения, Илияш отправил служанку движением руки.
      Станко украдкой повернулся — рядом на стене был приколочен гладкий щит. В пыльной и кое-где покрытой вмятинами поверхности щита отражался Станко — мускулистый, широкоплечий, с небрежно разбросанной по плечам гривой темных волос, со стальным блеском в прищуренных глазах и родинкой на правой щеке… Он вспомнил, как покраснела Вила, и почему-то покраснел тоже.
      — О лани-иты, лани-иты, румянцем зали-иты! — запел тут же Илияш и продолжал без перехода: — Идем мы с тобой, Станко, прямо свинье в зубы… Или кабану под хвост, кому как больше нравится… А почему, спрошу я тебя, настоящие мужчины не могут отправиться к крысе в глотку? На-астоящие мужчины, тебе сколько лет, кстати?
      — Шестнадцать, — ответил Станко, который от неожиданности не догадался прибавить себе год или два.
      Илияш удивился:
      — Да? А в кого ты здоровенный такой уродился, в маму или в папу?
      Станко нахмурился. Илияш, конечно, болтун и пустозвон, но и в шутках следует знать меру…
      Стараясь держаться подальше от Илияша, к столу бочком приблизилась Вила. Кувшин вина и огромная кружка пива перекочевали с ее подноса на оструганную столешницу. Станко опять поймал на себе взгляд — и отвернулся.
      — Выпьем, — Илияш плеснул вина в свой стакан, так что вокруг на столе сразу образовалась красная лужа, — выпьем на дорожку… Пусть добрые духи, как говорится, «бархатом — дорогу нашу, а врагам — по пьявке в кашу»… Пьявку им в зубы, этим собакам-дозорникам! — Илияш понизил голос и оглянулся.
      — Выпьем, — сказал и без того захмелевший Станко. — Выпьем за князя… Пожелаем ему легкой смерти! — он расхохотался, довольный своей шуткой, а Илияш тем временем завертел головой с удвоенным старанием — не слышал ли кто?!
      — Ты… потише пока, — браконьер перегнулся через стол. — Языком трепать — это пожалуйста, а на деле кто чего стоит — скоро увидим…
      Станко медленно поставил опустевшую кружку на стол. Склонил голову молодой бычок, да и только.
      — Убью, — сказал он тихо и глухо. — Поклялся — и убью.
      И такой ненавистью полны были эти слова, что Илияш отшатнулся:
      — Слушай… Не мое дело, конечно… Но он тебе папа, папочка, что ж ты шипишь, как змея… Да за что ты его… невзлюбил, а?
      Станко тупо уставился в красную лужу на столе. Проговорил наконец:
      — Ладно, я тебе расскажу, чтобы зубы поберег, зря не скалил…
      Он откинулся на спинку стула и прерывисто вздохнул, собираясь с мыслями. История, которую он намеревался рассказать, была священна — вспоминая ее накануне похода, он будто подвергал себя очистительному ритуалу. А Илияш — ладно уж, если хочет, пусть послушает…
      — Мать моя, — начал он медленно, — мать моя жила в одном поселке, далеко отсюда… Она была единственная дочь в уважаемой семье, и у нее был жених, готовили свадьбу. Она была… Непорочная девушка… И накануне свадьбы через поселок проезжал князь Лиго со стражниками.
      Илияш слушал, подавшись вперед, оставив шутки, плотно сдвинув брови.
      — Накануне свадьбы… — продолжал Станко. — Мать стояла у ворот отчего дома, нарядная, счастливая… И она понравилась князю!
      Он грохнул о стол пустой кружкой. В дальнем углу трактира шумно заржала пьяная компания. Пальцы Станко, сжимающие деревянную ручку, побелели.
      — Она ПОНРАВИЛАСЬ князю! И он… он… Он схватил ее, не сходя с седла! Он вырвал ее из рук отца, который попытался вступиться… Он рассек лицо ее жениху, который кинулся под копыта лошади… И он увез ее, увез, и лакеи его рвали животы со смеху, понимаешь?! Увез в поле… И там… прямо в поле… Так грязно, жестоко… Надругался и бросил. В поле… И некому было ее защитить!
      Илияш вздрогнул и поднял голову. В глазах у Станко стояли слезы.
      В дальнем углу трактира опрокинули стол и подрались. То и дело хлопала дверь; мимо, удивленно взглянув, скользнула Вила — разбойничья красная косынка ее была теперь украшена одинокой розой.
      Станко молчал долго. Молчал и Илияш.
      — С тех пор, — наконец выдавил Станко, — с тех пор ее жизнь переменилась, совсем переменилась… Наложить на себя руки ей не дали. Родители не пережили позора, умерли чуть не в один день… Знаешь, в селе очень строго, если девушка… ну, ты понимаешь… А мать родила… меня. Уходила, пряталась… Ее на цепь посадили у колодца, есть такой обычай, если девушка родит… Все должны плевать ей в лицо. И плевали… Она… Ну что тебе рассказывать… Я с пеленок был байстрюк, ублюдок, «нагульный», «прижитый»… А князь…
      Голос Станко задрожал от ненависти. Илияш смотрел, как суживаются в щелку, подергиваются пеленой его обычно ясные глаза.
      — КНЯЗЬ… Князь Лиго… Он и забыл о ней, конечно. Он пил-ел, спал-гулял, тискал девок… А мама умерла полгода назад. И когда умирала, позвала меня и… Убей, говорит, его. Казни его. Казни, пусть не на площади, пусть не в петле… Отомсти… — он всхлипнул. — С тем и отошла.
      Пьяную компанию выставили из трактира. Стало тихо, только Вила звенела посудой, разбирая завалы, оставленные побоищем.
      — Он думал выйти сухим из воды, — сказал Станко с нехорошей усмешкой. — А вот на этот раз не выйдет. Потому что я его обязательно убью, что бы ни случилось!
      И он сжал под столом рукоятку своего меча.
      Илияш молча взял со стола свой стакан и огромными глотками начал поглощать вино.
      — Да… Печальная история, — сказал он наконец, слизнув последнюю каплю. — Нечего сказать… Да только знаешь, парень… Может быть, мать твоя просто согрешила в юности, а потом, чтобы грех прикрыть, эту историю приду…
      Увесистая пивная кружка, направляемая молодой безжалостной рукой, угодила Илияшу прямо в нос.
      Брызнула кровь. Еще не успев опомниться, Илияш перехватил правую руку Станко и, едва уклоняясь от беспорядочных ударов левой руки, закричал:
      — Да пошутил я! Бешеный, пошутил!
      Кровь заливала его кожаную безрукавку. Станко, бледный, оскаленный, отбросил кружку и, высвободив правую руку, попытался схватить Илияша за горло.
      — Хозяин! Драка! — закричали сразу из нескольких углов.
      Илияш ускользнул из стальных объятий своего противника и, отскочив под защиту широкого стола, выставил перед собой ладонь:
      — Станко, ладно… Хорошо, извини, я пошутил… Ну, мало ли что бывает, а твоя мать не такая, вовсе нет… Тихо, парень, успокойся, пожалуйста!
      К ним уже бежали хозяин и два здоровенных работника. Станко тяжело дышал, сжимая кулаки.
      — Все в порядке! — Илияш вскинул руки навстречу подбегающим. — Все в порядке, это ничего, мы уже тихие… Не тревожьтесь, господа, не тревожьтесь… — и он лучезарно улыбнулся, и улыбка эта, облитая кровью из расквашенного носа, была особенно обаятельна.