…Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.
      Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось чертыхнуться и остановить машину.
      Стояло июньское утро, от реки Бухтармы тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день — неспешная дорога, потому как торопиться некуда…
      Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.
      Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услыхал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось чертыхнуться и остановить машину.
      Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день — неспешная дорога, потому как торопиться некуда…
      Гай не знал, что упавшая в кузове клетка от удара потеряла крышку, и черная с блеском нутрия, обозначенная в накладной числом со многими нолями, оказалась таким образом на полпути к свободе. Гай не знал этого и беспечно распахнул железные дверцы кузова; ценный зверь вывалился ему под ноги и, отбежав на несколько шагов, замер между своим испуганным тюремщиком и берегом неширокой реки.
      Нутрия ошалела от тряски и грохота и потому, оказавшись на воле, не сразу сориентировалась. К несчастью, Гай сориентировался еще позже.
      — Крыса, — сказал он с фальшивой нежностью, делая шаг по направлению к беглянке. — Хорошая моя крыска…
      В следующий момент он кинулся — неистово, словно желая заслужить лавры всех вратарей мира; он норовил ухватить за черный голый хвост, но поймал только воздух и немного травы. Нутрия, не будь дурна, метнулась к берегу и без брызг ушла в воду; некоторое время Гай видел ее голову, а потом и голова скрылась под мостом.
      Некоторое время он просто сидел на берегу. Что называется, опустились руки. Потом, сжав зубы, поднялся и вернулся к фургону; пустая клетка без крышки лежала на боку, прочие были целы, и девять желтозубых тварей поглядывали на Гая с нескрываемым злорадством.
      Вернувшись к воде, он лег на живот и заглянул под мост. На замшелых камнях играли блики; под самым брюхом моста было и вовсе темно — как на Гаевой душе. Потому что как минимум половина заработка… заработка ЗА ВСЕ ЛЕТО. И половина его канула в воду. В прямом и переносном… да что там, тьфу.
      — Ты что-то потерял?
      На дороге, даже и пустынной, подчас случаются путники, даже и любопытные. Ничего особенно странного в этом голосе не было — но Гай напрягся. И спустя секунду понял, что оборачиваться и отвечать очень, ну очень не хочется. А вовсе не отвечать — невежливо; потому, поколебавшись, он отозвался, все еще лежа на животе:
      — Нутрия сбежала…
      Незнакомец негромко засмеялся.
      Гай повернулся на бок, увидел узкие босые ступни и защитного цвета штаны. По правой штанине взбирался муравей; Гай рывком сел и поднял голову.
      Ему показалось, что из двух прищуренных щелей на него глянули два острых зеленых прожектора. Успел заметить копну светлых волос, разглядел кожаный футляр на шее — и поспешно отвел глаза. Все сразу. Вот так-то, все беды — сразу…
      — Никогда не слышал, чтобы в здешних краях водились нутрии, — задумчиво сообщил прохожий.
      Уходи, мысленно взмолился Гай. Я тебя не трогал. Уходи.
      Прохожий не внимал его мольбам — стоял себе спокойно и чего-то ждал; тогда Гай пробормотал хрипловато:
      — Нутрии… да вон их у меня… целый фургон.
      Прохожий отошел — для того, чтобы заглянуть в открытый кузов и удивленно — а может быть, обрадовано — хмыкнуть:
      — Ого… Побег из-под стражи. Что они у тебя, зубами прутья грызут?
      Большой черный жук перебирался с травинки на листок подорожника. А вот не буду смотреть, твердил себе Гай. Нечего мне на него… на ЭТОГО… смотреть. Не зря болтали, что он… снова объявился. Не зря болтали, а я думал — зря…
      Прохожий оставил нутрий. По-видимому, говорить с Гаем ему было интереснее:
      — Чего нахохлился?
      Жук оступился и скрылся из виду, безнадежно завалившись под листок.
      — Как тебя зовут, молчаливый?
      А тебе зачем, подумал Гай и втянул голову в плечи.
      — Как-как, ты сказал?
      — Гай…
      — Что будешь делать?
      Под сидением в кабине лежал обрезок свинцовой трубы — «на всякий случай». Нет, это совершенно неуместная мысль.
      — Делать?.. Сниму штаны и полезу под мост.
      — Надеешься поймать?
      — Не надеюсь, — буркнул Гай в сторону.
      — Хочешь, помогу?
      — Нет!!
      Гай вскочил, как ошпаренный. Следовало немедленно ехать прочь, но и бросить драгоценного зверя на произвол судьбы казалось немыслимым — а потому оставалось только откинуть крышку капота и тупо уставиться в мотор, давая тем самым понять, что разговор окончен.
      Прохожий, однако, рассудил иначе и убираться восвояси не спешил:
      — А почему, собственно, «нет»?
      — Спасибо, — выдавил Гай, — но не надо.
      Тянулись минуты; Гай с ужасом понимал, что устройство мотора совершенно вылетело у него из головы, мало того — сливается перед глазами, а ведь надо как-то имитировать бурную техническую деятельность…
      — Чего ты испугался? — неожиданно мягко спросил прохожий. — Я хочу тебе помочь. Действительно.
      — Я вас не трогал, — выдавил Гай.
      — Так и я тебя, собственно… ты ведь в Лур едешь? На пушную ферму, как я понял… Где с тебя за эту крысу сдерут и штаны, и шкуру. Так почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог?
      Гай с грохотом захлопнул крышку капота:
      — Потому что вы ничего не делаете даром.
      Собственно, ему не следовало так вот прямо, в наглую, об этом говорить, но прохожий, к счастью, лишь рассмеялся:
      — Точно… Но вот раз ты это знаешь, то и другое должен знать: о цене я договариваюсь заранее. Не по силам тебе цена — не соглашайся… А обещания я выполняю. И от других, соответственно, требую того же.
      И он нежно погладил висящий на шее футляр. Гай отступил на полшага:
      — У меня ничего нет.
      — А чего нет, я и не попрошу… Подбрось меня до Лура, подвези, ты же все равно туда едешь.
      Гай растерялся, позволяя прохожему продолжать как ни в чем ни бывало:
      — Это даже не плата, а так, обмен услугами. Я достану тебе эту водяную крысу, ты возьмешь меня на борт. Идет?
      Гай молчал, кусая губы.
      Если бы эта зараза не была такой дорогой. Если бы… батрачить целое лето — да на эту поганую, под мостом затаившуюся тварь?!
      С другой стороны, длинный-длинный день. В компании… этого. Собственно, будь Гай поумнее — давно смылся бы, и машину бы бросил и нутрий, так нет же — завел беседу, дурак…
      — Эге-е, — укоризненно протянул его собеседник. — Ученый столичный мальчик, а боится слухов, сплетней, сказок… Тебя какая старушка ужастиками напичкала? Про то, что я скушаю тебя по дороге? А?
      Гай сглотнул, мысленно сопоставляя разумную осторожность с огромным искушением. Собственно, он же ничего ТАКОГО не пообещает…
      — До Лура?.. И что, больше ничего? Никаких… ничего?..
      — Никаких ничего, — серьезно заверил его собеседник. — Потому как и мне поймать твою крысу несложно, прямо скажем… Давай, думай.
      Гай подумал, и у него нестерпимо зачесался затылок.
      — Решайся, — насмешливо наседал собеседник. — Ну?
      «И упаси тебя Боже, сынок, — говаривала старуха Тина, — заводить разговор с Крысоловом. А уж в сделку с ним вступать — все равно, что продавать душу дьяволу».
      — По рукам? — с широкой улыбкой спросил Крысолов.
      — Да, — сказал Гай, не услышал своего голоса и повторил уже громче: — Да.
 
      Легенды о Крысолове добирались даже до Столицы, а уж в здешних пустых и темных местах чего только на этот счет не болтали. История о каких-то пропавших детях повторялась во множестве вариаций, но старая фермерша Тина, в доме которой Гай вот уже третье лето снимал комнату — эта вот фермерша предпочитала истории пострашнее. И то, что в университетских аудиториях именовалось «актуальным фольклором» и служило темой для семинаров — все это приобретало среди пустошей совсем не академический, а очень даже зловещий смысл.
      Все свои «правдивые истории» Тина рассказывала со знанием дела, как подобает — глухо, монотонно, раскачиваясь и глядя в камин:
      — И кого позовет эта дудочка, тот и дубовую дверь прошибет, и в пропасть кинется, и в огонь войдет, как в реку… Мать забудешь и невесту бросишь, ему будешь служить, пока не сотлеешь…
      А в комнате сгущались сумерки, а отблески огня превращали лицо старухи в медную ритуальную маску:
      — И осела глыба, и сомкнулась щель, и говорят, что голоса их до сих пор слышаться… Вот только слушать никто не хочет — вдруг явится ОН и потребует свое — себе…
      …Ладонь Крысолова была жесткая, вполне человеческая ладонь, и вполне дружеское пожатие. Печать, закрепляющая договор, который, как известно, дороже денег.
      — Давай клетку, парень.
      А ведь я сейчас увижу, как он это делает, подумал Гай смятенно.
      — Дверцу-то прикрути чем-нибудь…
      Гай поспешно закивал. Завозился с мотком проволоки, засуетился, стараясь не глядеть, как руки Крысолова расстегивают замок на кожаном футляре. И все равно нет-нет да поглядывая.
      — Глазами-то не стреляй, иди сюда… Посмотри… какая красивая.
      Никто не поверит, подумал Гай отстраненно. Никто не поверит, что я ее ВИДЕЛ.
      Флейта была действительно… красивая. Покрывающие ее лак, темный, в мелких трещинках, казался живой кожей. Загорелой и гладкой. И впечатление усилилось, когда флейтист провел по ней пальцами:
      — И разве можно ее бояться?..
      Боятся как раз не ее, а тебя, подумал Гай сумрачно.
      Крысолов поднял флейту к губам.
      Звук, протянувшийся над речкой, меньше всего имел отношение к музыке. Скорее он походил на голос больного, очень старого и очень одинокого зверя; у Гая ослабели колени.
      Из-под моста без малейшего плеска возникла черная голова.
      Жутковатый звук оборвался; нутрия остановилась в нерешительности, но звук возник опять, громче и настойчивее, и беглянка направилась к берегу, выбралась на песок, потом на траву, покорно заковыляла, волоча мокрый голый хвост, и ошалевшему Гаю потребовался выразительный взгляд Крысолова — тогда он опомнился и захлопнул за пленницей дверку.
      — Вот и все… Ты что же, парень, и не рад?..
      — Спасибо…
      Крысолов протирал свою дудку цветным лоскутком; даже не глядя не него, Гай ощущал на себе насмешливый взгляд.
      — Можем ехать, — сообщил он, глядя вниз.
      — Пустишь меня в кабину — или пассажиру к нутриям идти?..
      Гай изобразил слабое подобие улыбки.
      Дорога на Лур, прозванная Рыжей Трассой из-за постоянной, вездесущей желтой глины, знавала и лучшие времена. Когда-то здесь было оживленно, даже тесно, когда-то вдоль обочин толпились кемпинги и закусочные, и любая выбоина немедленно зализывалась, словно языком; трасса, возможно, и помнила былые дни — в отличие от Гая, который слишком молод и тех времен не застал. Теперь дорога изменилась — можно ехать целый день и не встретить ни человека, ни машины; за эту возможность спокойного одиночества Гай, собственно, и любил Рыжую Трассу.
      Навстречу тянулись рощицы и перелески, холмы, поля, пустыри; иногда попадались заброшенные кладбища со вросшими в землю крестами, но чаще — железные скелеты придорожных строений. Иногда бросался наутек заяц, или мелькала в траве лисья спина, паслись одичавшие козы, меняли свою форму облака, водили хоровод дальние и ближние деревья, неизменным оставался только горизонт. Справа петляла река, то подбираясь к дороге вплотную, то убегая в сторону; Гай любил Рыжую Трассу, и даже сейчас она действовала на него успокаивающе. Как дружеская рука — не трусь, мол, обойдется…
      Сначала путники ехали молча, Гай сидел, съежившийся и напряженный, и делал вид, что целиком поглощен дорогой. Но день, как на грех, был таким ясным и ярким, а небо таким невозможно синим, а мир вокруг так обласкан солнцем, что все страхи и опасения постепенно выцвели, поблекли, сделались неуместными и почти смешными. Все эти легенды, бодро думал Гай, хороши ночью у камина, а в полдень не отягощайте меня «актуальным фольклором», никакого, понимаете, эффекта… И, уверившись в собственном спокойствии, Гай повеселел, перестал хмуриться и принялся исподтишка разглядывать собеседника.
      А тот сидел, подобрав под себя длинные ноги — кабина была ему маловата — и выставив локоть в окно; совсем, казалось, забыв о Гае, о смотрел куда-то в небо, и с лица его не сходила насмешливая, отрешенная полуулыбка. На коленях, обтянутых защитными штанами, лежала сумка, причем почему-то обгорелая, но не сильно, а чуть-чуть. Одна рука Крысолова покоилась на клапане сумки, другая рассеянно поглаживала футляр с флейтой, и при этом на мизинце вспыхивал и гас красный камень, встроенный в колечко. В опущенное окно врывался ветер, трепал желтые волосы Крысолова, теребил выцвевшую клетчатую рубашку, трогал шейный платок, состроченный из лоскутков, и Гай тут только осознал, откуда взялась эта кличка — Пестрый Флейтист…
      — На дорогу смотри.
      Гай вздрогнул. Покрепче ухватился за руль.
      Дорога скользнула в сторону от реки, чтобы потом опять к ней вернуться; пропылил — редкий случай! — встречный грузовик, незнакомый водитель приветственно взмахнул рукой, Гай ответил и долго следил в треснувшее зеркальце за удаляющимся желтым облачком.
      — Тебе не скучно целый день одному в кабине? — небрежно спросил Крысолов.
      Гай пожал плечами. Вероятно, его попутчик не имел представления ни о прелести одиночества, ни о притягательности бесконечной дороги; объяснять что-либо Гаю никак не хотелось, и потом он только коротко вздохнул:
      — Нет.
      — И не страшно? — продолжал Крысолов все так же небрежно. — А вдруг мотор заглохнет, или там авария, или сердечный приступ?.. Впрочем, для сердечного приступа ты еще, пожалуй, молоденек.
      Гай подозрительно на него покосился. Хотел сказать, что с подозрительными спутниками путешествовать куда опаснее — но не сказал, конечно. И не сказал, что знает Рыжую Трассу, как свою ладонь. И вжился, как в привычную одежду. И что скука приходит, как правило, в шумной толпе…
      Среди местной молодежи Гай был безнадежно чужим, как, впрочем, безнадежно чужим он был среди братьев-студентов. Он умел рассказывать анекдоты и органично вписываться в попойки, он даже нравился фермерским дочкам — но своим от этого все равно не становился. Его, кажется, даже побаивались, и в друзья к нему никто не набивался; правда, и обижать не обижали, потому что в драку он бросался не раздумывая и дрался так, как дерутся загнанные в угол звери. И даже парни покрупнее, посильнее и позадиристей предпочитали с ним не связываться — «этот, который… бешеный, ребя, ну его…»
      Горластой вечеринке — и даже в компании юных девушек — Гай предпочитал общество старой Тины; сидел, уставившись в огонь, слушал и молчал, истории заканчивались — а он все молчал, и даже старуха понимала тогда, что человек этот не здесь, а где — она догадываться не пыталась…
      Гай вздрогнул. Крысолов больше не смотрел в небо, а искоса разглядывал его, Гая, и от этого взгляда ладони, лежащие на руле, вспотели.
      — Как ты очутился на этой дороге? — спросил флейтист негромко, будто бы сам у себя.
      Гай захлопал ресницами:
      — Работаю… Ну, работаю. Работаю, а что?..
      — Ничего, — Крысолов хмыкнул, как бы с досадой. — работай себе… В городе что нового?
      — Ничего, — эхом отозвался Гай и тут же испугался, как бы его ответ не прозвучал издевкой. — ну, студенты там… бунтуют…
      — А ты? Не бунтуешь, ты же студент?
      А ты все знаешь, подумал Гай тоскливо. И буркнул сквозь зубы:
      — Мне некогда. Летом не заработаю — чего зимой жрать-то?..
      — С голоду умрешь, что ли?
      Крышу кабины задела ветка, потом еще одна. Дорога сузилась и нырнула в маленькую рощу.
      — Тебе что, больше негде подработать? Все-таки студент блестящего университета…
      — Что сейчас блестит… — пробормотал Гай угрюмо. — Ничего не осталось… блестящего…