Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мертвая вода

ModernLib.Net / Валентинов Иван / Мертвая вода - Чтение (стр. 1)
Автор: Валентинов Иван
Жанр:

 

 


Валентинов Иван
Мертвая вода

      Иван Валентинов
      Мертвая вода
      Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия,
      сказка. За ними шествует научный расчет, и
      уже в конце концов исполнение венчает мысль.
      К.Циолковский
      1
      ...В просторной горнице махорочный дым лежал плотными слоями - один над другим. Окна и печная труба были закрыты - гроза бушевала третий час. Казалось, во всем мире ничего уже не осталось, кроме яростных фиолетовых всполохов и пенных потоков воды. При каждом ударе грома лесник крестился и что-то бубнил, задрав сивую и даже на взгляд жесткую, как конский хвост, бороду. Невольные его постояльцы посмеивались, но и им было чуточку жутко - в России могучие грозы редки. Их же ненастье едва не прихватило в лесу, где в этакий ливень и под шатровой елкой вымокнешь до последней нитки. К дому лесника они подбежали одновременно с разных сторон, когда первые полновесные капли уже стукали в тесовый навес над крыльцом. Столкнулись в дверях, рассмеялись. А сейчас слюнявят самокрутки у непокрытого стола, сколоченного из полуторавершковых липовых досок, стряхивают пепел в щербатый, отслуживший свой век, чугунок. Непогода и вынужденное безделье сближают незнакомых людей, и под мерный шум дождя завязывается беседа.
      - Ну, вот, секретарь наш и говорит: "Ты, Алексей, желтый и морщеный стал, как гриб-сморчок. Давай-ка к докторам, пускай разберутся по науке, а то зачахнешь..."
      Я сначала уперся, а потом - сам чую, дело дрянь. И пошел. Лекари меня, как барышники коня на ярмарке, обсмотрели, обслушали, обстукали. Ну и приговорили к высылке, потому как в городе да на заводе я бы быстренько в ящик сыграл. Сообщили куда надо и мне тоже объяснили. А тут как раз в этих вот палестинах потребовались люди твердые, с партийной закалкой, чтоб помочь местным жителям разобраться в обстановке, добить классового врага и выйти на светлую дорогу жизни. Пока доктора меня лечили, товарищи уже все обмозговали. Как тут поперек пойдешь, когда есть решение, есть партийная дисциплина? Да по чести говоря, уж если кого посылать, так таких, как я, ежели здоровье в расчет не брать: бобыль бобылем - родителей нет давно, жену да детишек за делами и хлопотами не успел завести, значит, на подъем легок. Семейному-то труднее...
      - Ну, не вовсе же бобыль! Братья-сестры ведь есть?
      - Никого. Был брат, да срубил его еще в девятнадцатом не то деникинец, не то казак из беляков... Слушай, а может, мы с тобой родичи? Я вот гляжу на тебя, ну вроде как в зеркало... Ты родом-то откуда?
      - Местный... Из Прохоровки.
      - Соседи - из окна в окно верст шестьсот. Далековато...
      - А что похожи - верно. Чудно даже...
      Они и в самом деле были похожи немного. Только тот, что назвался местным, был покрепче, посвежее и имел на левом виске отметину - свежий рубец, круто изогнутый, как серп.
      - Где это тебя?
      - Мельника тут одного, мироеда, тряхнули... Ну, а он все патроны расстрелял, обрез бросил и стал с топором за притолоку. Если бы я не поберегся - конец. И так еле очухался, да и поныне иной раз голова болит невыносимо...
      - Вот оно что... Мы, значит, с тобой теперь вроде как однополчане. Только ты старослужащий, а я - новобранец. И, видать, не зря мне наган всучили, думал не нужен, а тут, глядишь, и очень даже потребуется. Волки водятся или того хуже...
      - Не трусь. За наган попусту хвататься - людей смешить и себя ронять. Это на самый что ни на есть крайний случай.
      - Понятно. Ну, а теперь ты куда?
      - В район, а оттуда домой, в Прохоровку. Я же со станции, в городе в больнице лежал.
      - Как со станции? Ведь и я оттуда, и тоже в район... А выскочил-то ты здесь мне навстречу. И у поезда тебя не видал...
      - Чудо-человек, ты же приезжий - пока на станции дорогу спросил, пока огляделся, я уж был далеко. Вот и обогнал. А грозу приметил - назад. Лесника-то этого, Федора Ермолаича, давно знаю и дом его тоже... Понял?
      - Теперь понял. А то, знаешь, сомнение взяло...
      - Ну и правильно! Лучше засомневаться, чем рот разинуть. Осторожность не вредит, а вовсе даже наоборот.
      Гроза кончилась. С крыши падали редкие звонкие капли. Солнце светило вовсю, горланил петух, на опушке трещали сороки, трясли хвостиками. Над огородом от черной земли поднимался прозрачный пар. Все было чисто вымытое, сверкающее, веселое - мелкий лист на березах, цветистое разнотравье лесной полянки и даже ощетиненный колючками чертополох у плетня.
      - Ну что же, однополчанин-новобранец, ты еще отдыхай, а я пойду.
      - Отдохнул уже. Вместе пойдем, веселее. Засветло в район доберемся?
      - Да тут ходу часа полтора, не более. Пусть два - ходок ты, видать, не больно прыткий. К обеду будем.
      - Тогда пошли...
      Они простились с хозяином и взяли свой небогатый багаж. Залился лаем выскочивший из будки пес, взвизгнули ржавые петли старой калитки. И вот уже надвинулась стена леса, дорога нырнула под зеленый свод.
      ...Глубок и темен овраг. Волчий угол. В непролазную и непроглядную гущу переплелись крушина и бузина, орешник и ольховник. Папоротник - сплошным ковром, до пояса. А под ним - кучи гнилого валежника и трухлявые пни. В крутые откосы вцепились могучими корнями темные ели. По дну невидимый бежит ручей, разливается мелкой лужицей по твердой красной глине, пробирается через навал упавших стволов.
      Поверху проложена дорога. Справа овраг, слева - поле: вика с овсом. Редко ходят по дороге, еще реже ездят. Колеи почти не видны в густой траве, под веселым покровом бело-желтой ромашки, малинового кипрея, синих колокольчиков.
      Шли по дороге двое. Один отстал на шаг, оглянулся, сунул, руку за пазуху, блеснула сталь... Короткий стон, сдавленный хрип. Вниз, вниз тяжелое тело волоклось по склону, приминало траву, ломало папоротник. На дне, у самого ручья, быстро выросла горка сухих сучьев. Сверху навалено полуистлевшее осиновое бревно. Сыро здесь, сумеречно даже в летний полдень. Люди не придут - нечего им делать в овраге, ни ягод, ни грибов. Звери могут учуять - лисы, волки. Заберутся, порвут, обглодают. Докончат дело мелкие ползучие твари. И останутся вскоре только желтые кости...
      Шли по дороге над оврагом двое. Теперь шагал один - быстро, почти бегом. Кончилось поле, забелели вокруг молодые березы, зашелестели широкие, серебристо-матовые с внутренней стороны листья лещины. На опушке человек остановился, присел на пенек, свернул козью ножку. Закурив, достал пачку бумаг и - отдельно - маленькую красную книжечку. Читал внимательно и прятал документы один за другим во внутренний карман пиджака. Потом встал, огляделся и, не спеша, направился к белевшим вдали окраинным домам городка. В кармане у него лежал партийный билет на имя Егорова Алексея Ивановича, а также разные справки и характеристики, подтверждавшие, что он - слесарь вагоноремонтных мастерских, участник гражданской войны направляется на работу в деревню. Но Егоров лежал в овраге, под кучей хвороста, убитый ударом ножа в спину. А в районный центр шел сын раскулаченного мироеда-мельника Григорий Зыбин совершивший неделю назад побег из следственной тюрьмы...
      2
      Боль была нестерпимой. Словно тупой гвоздь ворочался в спине, тянулся к сердцу: вот-вот ткнет - и все... Егоров чувствовал, что умирает. Он лежал на спине и все под ним было мокрым. "Это кровь, - подумал Алексей. - Я лежу в луже собственной крови, и сознание вернулось перед смертью. Я слышал - так бывает". Боль как будто притуплялась, медленно отступала. И свет померк. "Вот и все. А умирать, оказывается, совсем не страшно..." Это было последней мыслью Егорова. Потом - темнота, тишина...
      Ему лишь показалось, что он умер. Ему лишь показалось, что он лежал в крови. Все было иначе. Он уснул. Крепко, без сновидений. Под ним была не кровь, а вода. Теплая, как живое тело. Крови Егоров потерял немало, когда убийца волок его в овраг и приваливал сучьями. И рана была глубокой, почти смертельной, хотя лезвие ножа и не задело сердце. Алексей неминуемо погиб бы, не брось его Зыбин на этом пологом глиняном склоне, по которому медленно стекала влага, заживляющая раны. Егоров пролежал здесь без сознания несколько часов. Кровь уже давно перестала течь и рана затягивалась. Нужен был покой, нужен был глубокий сон, чтобы целебная влага довершила начатое дело. Егоров спал...
      Он спал очень долго. Солнечный луч пробился сквозь листья деревьев, сквозь сучья, которыми был завален Егоров, и осветил небритую щеку. Алексей открыл глаза. Он увидел у самого своего лица сухие ветки, с которых клочьями свисала кора, а выше чуть трепетали листья, и в просветах между ними голубело небо. Все было настоящим, такое не привидится ни во сне, ни в бреду. "Значит, я не умер, - подумал Егоров, - так что же со мной? Где я?" Он попробовал шевельнуться: тело слушалось, в груди болело, но не сильно, вполне терпимо. Алексей осторожно раздвинул сучья и огляделся - никого... Он выбрался из-под груды хвороста. "Овраг... Самое дно. Мы шли вдоль оврага. Он был рядом, потом отстал. А потом был удар в спину, боль, перехватившая дыхание, лишившая сознания. Значит, он меня ножом в спину... За что? Свой же парень, коммунист... А откуда я знаю, что действительно свой и коммунист? Документы мы друг другу не показывали. Документы!". Егоров обшарил карманы - пусто. Ни документов, ни нагана, ни денег. Самое страшное - не было и партийного билета. "Т-а-а-к... Напоролся я, значит, на вражину. Надо скорей в гепеу, в райком. Ох, и взгреют меня, недотепу...". Егоров шагнул было вверх по крутому откосу, но слабость охватила тело, голова закружилась. Он ощутил невыносимую жажду. Огляделся, ища воду. Перед ним в ярко-красной глине было небольшое углубление, наполненное влагой. Он зачерпнул горстью. Вода оказалась почти горячей. Егоров выплеснул ее с отвращением - ему бы сейчас ключевой или колодезной, чтоб от холода заломило зубы... Хотел уйти, но что-то удержало его. Алексей наклонился, наполнил теплой водой пригоршню, отхлебнул глоток. Вкус был неожиданно приятным, с чуть заметной кислинкой. Еще глотнул, еще... Потом стал на колени и начал тянуть губами воду из углубления, как из миски. Отрывался, чтобы перевести дух и снова пил. С каждым глотком он отчетливо это чувствовал - в него вливались силы, дыхание становилось ровнее и глубже, зрение острее, слух тоньше. И даже сознание яснело, мысли приобретали большую четкость и стройность. Наконец, Егоров решил: хватит. Выпрямился. Движения его были легки и уверенны. Он чувствовал себя совершенно здоровым, сильным и бодрым. "Ну и водичка, - подумал Алексей, прямо-таки влага жизни. И вот ведь чудо: сколько пил, а в животе никакой тяжести. Простая вода бултыхалась бы, как в кувшине, а тут хоть снова глотай. Куда же она подевалась? Нет, это дело непростое...".
      Он внимательно приглядывался к созданной природой чаше, из которой только что пил, и ко всему вокруг. Его поразил цвет глины, по которой стекала "влага жизни". Глина была не красновато-коричневой, а почти алой. Такой Егорову видеть не приходилось. На самой глине ничего не росло. Узкий треугольник поднимался, как язык пламени, вверх по склону метра на три. А вокруг стояли растения невиданных размеров. Папоротник вытянулся в высоту метра на полтора, а стебли были в два пальца толщиной. Алексей едва узнал кислицу: ее листья не уместились бы и на тарелке, а обычно они едва могли прикрыть спичечный коробок. "Он потому меня и заволок сюда, что здесь такая гущина... на мое счастье заволок..." Егоров снял пиджак и увидел, что вся спина залита кровью, а с левой стороны материя прорезана. Рубашка выглядела еще более устрашающе. Алексей заложил руку за спину и стал осторожно нащупывать рану. Но раны не было, пальцы скользнули по гладкому рубцу ниже лопатки. Он шагнул к ручейку, умылся. Потом возвратился к алой глине, зачерпнул "влаги жизни", вгляделся. Она сначала показалась синеватой, потом бледно-бирюзовой, и в ней то появлялись, то исчезали узкие золотистые ленты - прозрачные, как сама вода. "Наверное, в темноте все светится... И краски ярче", - подумал Алексей. Он взглядом искал какие-нибудь приметы, чтобы лотом безошибочно найти это место. Но овраг был как овраг - кусты, деревья, трава. Все же Егоров увидел выше, на самом краю три березы, росшие из одного корня. "Вот от них - прямо вниз. Ладно, вылезу, - найду что-нибудь у дороги, камень положу или хоть палку воткну. Я вернусь сюда; обязательна вернусь". Откуда было знать Алексею, что вернуться он сможет лишь спустя годы.
      ...Наступил вечер, когда Егоров выбрался из оврага. Алексей поискал и вскоре нашел камень - здоровенный, пуда на два с лишним, "Не подниму, пожалуй. Катить придется. Ничего, десяток шагов". Но попробовал и поднял без труда, даже на плечо взвалил. "Ого, силенки такой у меня никогда не было..." Камень ухнул на землю, примял высокую траву. Что-то блеснуло. Егоров вытащил из путаницы стеблей большой тяжелый нож. Ребристая рукоятка была выточена из твердого, как кость, березового наплыва. Лезвие искусной ручной ковки хищно изгибалось. Нож был остер, как бритва, и совсем не тронут ржавчиной. Но на лезвии явственно виднелись следы крови. "Вот этим он меня, - подумал Егоров, - а потом обронил второпях..." У дороги рос лопух. Алексей сорвал два больших листа, обернул находку и положил в карман.
      ...Если бы Егоров вошел в городок тремя часами раньше, то он наверняка встретил бы Зыбина и был убит второй раз - наган действовал исправно. Но Алексею повезло. Зыбин уже уехал.
      Райком партии по позднему времени был закрыт. Егоров отправился в райотдел ОГПУ. Дежурный - молодой парень неприметной наружности с воспаленными от бессонницы глазами - выслушал его рассказ очень внимательно, кое-что записал, мельком глянул на нож и положил оружие в ящик стола.
      - Да... Тут мне многое непонятно... Ну, не в том дело. Ты вот что, Егоров, шагай сейчас, отдохни, поспи...
      - Куда шагать-то?
      - А, ты же приезжий... Вот задача... Ага, вспомнил: тут неподалеку живет тетка одна. Вдова, с дочкой. Так она пускает постояльцев. Ты скажи, что я просил. Коноплев. Она меня знает. Да, у тебя ж и денег нету...
      Дежурный полез в карман и вытащил мятую трешницу.
      - Держи. Да бери, вернешь по прошествии времени... А завтра с утра сюда. Тут народ подойдет наш, займутся с тобой и разберутся, как положено. Понял?
      - Понял. Скажи, Коноплев, быстро найдут его?
      - У нас работа такая. Искать и находить. Чем быстрее - тем лучше. Ладно, иди...
      Егоров поднялся, шагнул к двери.
      - Постой-ка! Тебе, может, в больницу надо?
      - Нет... Все в порядке.
      - Ну, гляди... Вон, кровищи-то у тебя на пиджак натекло. Дойдешь? А то бойца пошлю, проводит.
      - Да нет, спасибо. Говорю же - все в порядке. Будь здоров!
      Дом, где принимали постояльцев, был большой - рубленый пятистенок в четыре окна по фасаду. Но строение ветшало. Это Егоров заметил, едва ступив на крыльцо. "Безмужняя хозяйка-то. Вот и некому починить", подумал Алексей, поднимаясь по шаткой подгнившей лесенке. Хозяйка - ее звали Анна - встретила Егорова в просторных сенях, сказала неприветливо: "Ночуй, раз пришел. Голодный, небось? Разносолов не жди, а щей в чугунке немного осталось. Заходи, чего стоишь..." В комнате горела семилинейная керосиновая лампа. Анна вошла первой, повернувшись, и у Егорова непроизвольно приоткрылся рот: вдова была необыкновенно красива. Смугловатое, тонко очерченное лицо. Яркие губы. Темные брови ровными дугами. Густые стрельчатые ресницы. Чем-то это лицо напоминало изображения пресвятой девы на старинных иконах. Но не было в нем ничего мученического, ничего великопостного. Выразительное было лицо. И Егоров увидел, что Анна смотрит на него с брезгливым сожалением.
      - Ох, и нескладный же вы народ, мужики... Где это ты так вывозился? И дождей вроде не было, а ты весь в грязище.
      Только сейчас, в этой чистой и светлой комнате Алексей заметил, что и в самом деле был непристойно грязен. Он попытался объяснить, как все произошло, но вдова решительно прервала его.
      - Ладно, потом расскажешь, коли захочешь. А сейчас снимай все, постираю. Печка горячая, к утру высохнет. Да не бойся, голым не оставлю, найдутся штаны и рубаха - латаные, да чистые. Давай, давай, без разговоров...
      Переодевшись и вернувшись в комнату, Егоров увидел на столе большую глиняную миску, полную горячих щей, краюшку хлеба, солонку и почувствовал лютый голод. Алексей набросился на еду, ничего не слыша и не замечая. Он вытер остатком хлеба миску, облизал ложку. Хозяйки не было, она громыхала корытом и ведрами в глубине дома. А у притолоки стояла девочка лет двенадцати. В одной руке она держала книжку, а другой перебирала кончик толстой каштановой косы, перевязанной голубой лентой. Девочка смотрела на Егорова без всякого смущения, с любопытством и одобрением: ей, видимо, нравилось, как он управляется с едой. "Очень похожа на мать, - решил Алексей, - только носишко в веснушках и глаза синие, как васильки. А у Анны - серо-зеленые...".
      - Как тебя зовут?
      - Сеня... - тихо ответила девочка.
      - Как?..
      - Ксенией ее зовут. А ей не нравится, вот и называет себя мальчишеским именем, - сказала вошедшая в комнату Анна. - Ну, приезжий, ты, видать заговоренный - крови с рубахи да пиджака полное корыто, а ты вот на своих ногах. Где это тебя пырнули? Может, перевязать надо? Я умею, и бинт найдется...
      - Да нет, зажило уже...
      - Как зажило? Кровь свежая. Быть того не может...
      "Надо как-то объяснить, - думал Егоров, - а что скажешь? И можно ли посвящать женщину в такие дела?" Анна строго глядела на него, и глаза ее были такие чистые и честные, что Алексей решился: "Расскажу все как есть. Недаром же тот чекист сюда направил. И девочка какая милая и смышленая, видать. "Сеня". Вот смешная..."
      Егоров говорил долго. Вдова сидела напротив, подперев щеку ладонью. Ксения притулилась рядом с матерью. Обе слушали очень внимательно.
      - ...в из райотдела - к вам. Вот и все...
      Молчание затянулось. Потом Анна, не говоря ни слова, поднялась и вышла в соседнюю комнату. Слышно было, как она взбивала подушку - готовила Егорову постель. Ксения тихонько сидела у стола, зачарованно глядя на гостя, словно находился перед ней не худощавый тяжелорукий рабочий человек в латаной-перелатанной сатиновой косоворотке с чужого плеча, а легендарный герой или сказочный принц.
      - Спать пора, дочка! - Анна сказала это без строгости.
      - Еще почитаю немножко...
      - Иди, иди... Двенадцатый час. И в кого ты такая уродилась, читательница. От книжки не оторвешь...
      Девочка нехотя слезла с лавки, ушла.
      - А ты, Алеша... Тебя ведь Алексеем зовут? Да - Верю - правду ты рассказал. По глазам видела и бабьим чутьем чую. Верю. А люди не поверят. Ты сам посуди: виданное ли дело, чтоб человека едва не насквозь ножом проткнули, а он через день здоров. И чем лечился? Водичкой ключевой! Такое, Алеша, только в сказках бывает. Вот что тебе люди скажут...
      - Скажут?.. А вот это - не доказательство?
      Егоров повернулся к Анне спиной, поднял рубаху.
      - Попусту заголяешься, шрам кажешь. Я сказала - верю. Так кто я? Баба вдовая, не шибко грамотная, ни за что не отвечаю, кроме малого своего дела - санитарка я в лазарете. Однако же ни от врачей, ни от иных людей не слыхала о лекарстве, которое чуть ли не покойника в одночасье на ноги ставит. Сам же ты тоже, вижу, больше руками приучен работать, чем головой. Какая тебе вера? Тут надо-людей ученых призвать, чтоб разобрались. А тебя разве ученые послушают?
      - Послушают... Я докажу! Ведь это какое для людей больных или раненых лекарство! Это же спасение, может, для многих тысяч. Как же не послушают?
      - Нет, Алеша. Ты сейчас за это не берись. Ты ведь сейчас кто? Ты для властей подозрительный. Документов никаких. Партийный билет предъявить не можешь. Об этом заботься, чтоб бумаги свои вернуть, врага изловить. А как станешь полноправным, да еще коммунистом - тогда иди к властям, иди к ученым, требуй - дело святое. А еще лучше: сходи а тот овраг, набери в бутылку своей "влаги жизни" и представь кому следует - вот она, испытывайте! Тогда, наверное, поверят. А сейчас - промолчи...
      - Как же промолчать? Ведь и о гаде том ползучем придется сказать, и о ранении?
      - Это надо. И скажи, что нож, наверное, вскользь пошел. Не слишком, дескать, тяжелая рана была. Может, так и было? Откуда тебе знать...
      - Так ведь зажило совсем. За такой срок и легкие раны не затягиваются.
      - Ну, не знаю... Придумай что-нибудь. Утро вечера мудренее...
      Утром Егоров получил свою одежду - чистую, заштопанную и выглаженную. Он понял, что Анна поднялась на зорьке, чтобы все успеть. И щетка сапожная нашлась, и сильно сточенная бритва.
      - Иванушки моего... царство ему небесное...
      - В гражданскую?
      - На Перекопе...
      Егоров хотел было спросить: чего же она столько лет одна? Но глянул и решил, что такая женщина с первым встречным об этих делах говорить не станет. Завтракали они молча. При дневном свете Анна показалась старше. На лице видны были тонкие морщинки - от крыльев носа к углам рта. Алексей опять подивился ее красоте. Черные косы, свернутые тугим узлом на затылке, были, видимо, тяжелы, и посадка головы от этого казалась горделивой. Егоров поднялся, поблагодарил.
      - И тебе спасибо, Алеша...
      - Мне-то за что?
      - А за то, что не охальничал, не приставал...
      Егоров подумал, что Анне и впрямь нередко приходится отваживать непрошенных ухажеров.
      - ...и еще за то, что прямой ты человек и чистую душу имеешь. Таким жить труднее, зато людям с ними хорошо. Желаю тебе; Алексей, чтобы все наладилось, обошлось благополучно. Отпустит начальство - приходи.
      Егоров поклонился, пробормотал слова прощания. У калитки оглянулся Анна стояла на крыльце. Высокая, статная. Такой и запомнил ее Алексей.
      Начальник райотдела ОГПУ принял Егорова почти сразу. Но за короткое время ожидания Алексей уловил немало мельком брошенных на него взглядов, в которых угадывалось любопытство, смешанное с сожалением. Он подумал, что так смотрят то ли на тяжело больных, то ли ни людей, которым предстоит разнос у начальства. "Ну и правильно, - решил Егоров, - за утерю оружия по головке не погладят, а за утерю партийного билета, - тем более..." Но он понятия не имел, что человек, присвоивший его документы, явился именно в этот город, побывал и в райкоме партии, и в райотделе ОГПУ. Алексей считал, что враг должен скрыться, уйти как можно дальше. И уж никак не мог предположить, что лже-Егоров лишь вчера был в этом самом здании и теперь работает в составе особой группы, в которую входили партийные активисты, военные, сотрудники милиции и чекисты. Вчера начальник райотдела ОГПУ беседовал с этим самым лже-Егоровым, и ни беседа, ни документы москвича не вызвали никаких подозрений, выслушав утром доклад дежурного о странном посетителе, начальник наложил на Коноплева взыскание, потому что этого посетителя надо было, конечно, задержать. Затем связался с райкомом партии и попросил прислать документ, извещавший о предстоящем приезде Егорова, и тут же послал в Москву запрос о Егорове, его работе, связях, родственниках. Сотрудник райотдела был направлен к дому Анны Коробовой, чтобы выяснить, приходил ли к ней человек, называющий себя Алексеем Егоровым, если ушел, то куда. Сотрудник этот увидел Егорова, когда тот закрывал за собой калитку, и сопровождал до райотдела.
      Могли возникнуть - так полагал начальник райотдела ОГПУ - три версии: либо странный посетитель провокатор, либо душевнобольной, либо то, что он рассказал, правда. Первую версию пришлось сразу же исключить. Слишком все было наивно. Провокаторы работают тоньше. Да и цель представлялась слишком мелкой: Егоров новый человек, никаких дел еще не вел, а значит, и опасности ни для кого не представляет. Вторая версия выглядела реальной, если дежурный не слишком напутал в своем докладе. Можно ли ее принять или следовало так же отбросить, как и первую? Это зависело от показаний человека, называвшего себя Егоровым и, конечно, от медицинской экспертизы. Без нее так или иначе не обойтись. И, наконец, третья версия. Она приобретала четкие очертания, если отпадала вторая, и ее разработка могла идти по двум путям: немедленный арест или наблюдение с целью выявления связей. При всех условиях следовало изолировать Егорова - второго, установить наблюдение за Егоровым - первым (так их условно назвал начальник райотдела). То и другое - немедленно.
      Продумывая все эти версии, начальник райотдела ОГПУ никак не связывал их с недавним побегом бандитов из тюрьмы в областном центре. Даже у него человека опытного - не возникало подозрение, что кто-либо из преступников может, не таясь, средь бела дня явиться сюда, в город, пусть с самыми надежными документами. Преступники знали, что их разыскивают, что всюду разосланы их фотографии. К тому же бандиты были местными жителями, и их мог опознать любой прохожий. Начальник райотдела не сомневался, что беглецы скрываются в лесах и при первой возможности постараются уйти подальше. И он ждал сообщений от тех, кто перекрывал железную дорогу, и от рейдовых оперативных групп.
      Егорову понравился кабинет - небольшой, скудно обставленный. За простым письменным столом сидел немолодой длиннолицый чекист. Алексей взял предложенную папиросу. Начальник отдела не торопил Егорова, не задавал никаких вопросов. Чекисту сразу же бросилось в глаза внешнее отличие между "первым" и "вторым". "Может, - подумал он, - они братья? Тогда все основательно запутывается и все мои версии отпадают..." Егоров начал свой рассказ. Все было достоверно: время отъезда из Москвы, время прибытия поезда, путь до жилища лесника со всеми приметами - канавами, высохшими деревьями, кучами камней. Это начальник отдела выяснил, задав как бы вскользь и без особого интереса три-четыре вопроса. И тут же был получен ответ и на незаданный вопрос - встретились отнюдь не родственники, просто очень похожие друг на друга люди, Егоров говорил, а начальник отдела думал, глядя на него, что по документам - если допустить, что они принадлежат вот этому, "второму" - ему вскоре исполнится двадцать восемь, а на вид - не более двадцати двух. Более того, детство и юность у него были нелегкими, да и причина приезда в эти края - тяжелая болезнь. Значит выглядеть человек должен старше своих лет. Так, как выглядел "первый". А этот - почти мальчишка. Неувязочка... Рассказ подходил к концу. Егор, не решаясь говорить о своем чудесном исцелении, путался и мямлил. Врать он не умел.
      - Вы были ранены этим ножом?
      - Да... Я так думаю...
      - И произошло это позавчера чуть позже полудня, так? А вчера около девяти вечера вы пришли в город... И никто вам не оказал помощь, не перевязал? Но это же невероятно. Судя по вашему рассказу, ранение было тяжелым, иначе вы бы не потеряли сознания на несколько часов. Верно? Значит, что-то вы путаете... или не договариваете. И ставите меня - а прежде всего себя - в очень трудное положение...
      Егоров не забыл предупреждения Анны. Нет... Но последние слова чекиста были так искренни, и произнес он их с такой подкупающе-доверительной интонацией, что Алексей заколебался и стал думать: "А в самом деле - как все это понять? Никак невозможно... Если не скажу правду, то дело застопорится, и тот гад станет гулять на свободе. Значит, может такого натворить... Здесь все должны выяснить досконально, работа у них такая. Нет, надо всю правду... Ведь не у врага на допросе, со своим беседую, с коммунистом. Должен понять".
      И Егоров рассказал все. Об алой глине, о синей с золотыми прожилками-змейками воде и о своем воскрешении из мертвых. Он увлекся, говорил горячо, складно.
      Начальник уже не слушал Алексея, думал о своем. Ему было ясно, что перед ним душевнобольной. И все, что так убедительно рассказывает этот человек - бред, порождение расстроенного воображения. Чекист очень хорошо знал, что чудес не бывает и быть не может. Но если бы он, решив быть до конца добросовестным, обратился к ученым с вопросом о целительной сине-золотой воде, то и в этом случае ответы поступили бы категорические: нет, это чистейшая фантазия. Самый осторожный, возможно, ответил бы: современной науке такие факты неизвестны...
      Начальник райотдела решил: этого парня надо отправить в больницу. И как можно скорее. Дальнейшее - уже дело врачей.
      Егорова увезли в областной город. Когда он понял, что очутился в психиатрической клинике и что его считают невменяемым, с ним случился припадок буйства, сменившийся приступом глубокого отчаяния. Потом Алексей попытался растолковать врачам, что он совершенно здоров, что произошла роковая ошибка. Но результат был, разумеется, плачевный. И тогда припадки буйства и тоски повторились в той же последовательности. Врачи решили, что болезнь прогрессирует, и Егорова отправили в Москву, в одну из известнейших клиник.
      3
      Зыбин стал Егоровым, и случайное сходство помогло ему выжить. Однако над ним висела постоянная опасность разоблачения. Он знал прошлое Егорова только в самых общих чертах - по короткому разговору и документам. Зыбину были неизвестны люди, вместе с которыми загубленный им коммунист жил, работал, воевал. Не было родственников, но были друзья. К тому же район был расположен недалеко от тех мест, где Зыбина арестовали и где его знали сотни людей. Встреча с земляками сулила беду. Значит, задерживаться здесь нельзя. Но как выбраться, сохранив легальное положение? И куда ехать? На эти вопросы ответа пока не было.
      В районном центре на все формальности потребовалось полчаса. О приезде Егорова знали. Зыбину сразу же предложили в райкоме самое важное по тем временам дело: создать колхоз и стать председателем. Но он заупрямился и, сославшись на боевой опыт, попросился в особую группу по борьбе с бандитизмом. Секретарь райкома был в нерешительности. Плохо, если будет сорван план коллективизации. Плохо, если в кратчайший срок не удастся ликвидировать мелкие, но опасные банды, расплодившиеся за последний год в этом лесном краю. Они зверски замучили уже восемь активистов, повесили учительницу, сожгли конюшню в только что созданном колхозе. Секретарь понимал: бандиты сейчас едва ли не главная помеха коллективизации. А людей всюду не хватает. И, поколебавшись, согласился с Зыбиным, взяв с него обещание - сразу же после роспуска особой группы возглавить колхоз...
      ...Погони, перестрелки, утомительные рейды, напряжение бессонных ночей в засадах. Зыбин-Егоров сражался против своих.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4