Автор искренне благодарит всех участников интернет-форума «В Вихре Времен», оказавших бесценную помощь в написании этой работы, и особенно моего главного зоила, строгого критика, надежного товарища и верного друга – Алексея Махрова.

Огромное спасибо Николаю Зеньковичу и его великолепным хроникам: «1991, СССР. Конец проекта». Полагаю, что товарищ Зенькович меня извинит за те ужасные слова, поступки и мысли, которые я ему приписал. Сам же товарищ Зенькович – в реальной жизни тишайший человек, и мухи не обидит.

Я ненавижу попаданцев!

Серый, ленивый, напыщенный офисный планктон… Мы-менегеры-папрадажам-в-теле-владимира-красное-солнышко-сейчас-всех-одним-махом– разом-побивахом.

Нет.

Нашим предкам, для того, чтобы победить, не нужны были «собачьи парикмахеры»!(с)[2]

Нет! И трижды нет. Это мы – обосранные карлики, проболтавшие Великую Страну, – стоим сейчас на плечах убитых и оболганных врагами Советского Народа могучих титанов…(с) Холера-Хам, интернет-автор, широко известный в узких кругах.

Пролог

16 Июля 1953 года, Москва, Садово-Каретная, дом 47.

Человек был очень болен. Дада шени, да какой чёрт, болен!

Человек просто-напросто, в мучениях, умирал. И хорошо знал об этом. О том, что он умирает.

Сказались его поездки на Полигон, где испытывались Изделия (РДС-1, «Россия Делает Сама»!) – и его радостное подпрыгивание на чёрном, ещё раскалённом, спекшемся в мутное стекло песке…

Сказалось многосуточное бдение вместе с учеными во главе с сумрачным русским гением Бородой у аварийного, по-змеиному зловеще шипящего перегретым паром и плюющегося чёрным от графита разрушенных замедлителей кипятком первого в Европе Прибора номер 501, он же Ф-1, на таинственном Объекте номер Ноль-Ноль – один в Серебряном Бору…

Сказалось любовное и нежное тетешкание на своей ладони никелированного плутониевого шарика – горячего, точно из печи, и остававшимся таким много дней спустя.

Ванников и Завенягин уже ушли…

Скоро и его очередь.

Совсем скоро…

Врачи из Кремлёвки тогда, на консилиуме, давали ему всего три месяца жизни! Причём был этот совершенно секретный консилиум уже полтора года назад. Плохо же его врачи знали, упрямого мингрела! Но… Усталый от нечеловеческого напряжения последних лет организм мало-помалу всё-таки уже предавал железную волю стального Человека.

Поэтому человеку надо было успеть…

Человек поднял от бумаг свои усталые, больные глаза. На противоположной стене кабинета, в простой деревянной рамочке висел фотопортрет.

Хозяин и Ильич, сидят себе в Горках рядышком на лавочке, оба такие молодые, весёлые.

У Человека предательски задрожали губы.

Каким смертельным ужасом его тогда овеяло, когда Человек прочитал результаты вскрытия, где профессор Збарский неопровержимо доказал – это было отравление.

Да, вот так просто…

И тот, и другой…

Но в первом случае было всё понятно – простое милосердие Друга и Соратника.

А здесь! Ах, гады, гады…

Ничего. Сегодня, на Пленуме ЦК КПСС – всё решится. Наконец мы возьмём за жабры Игнатьева – ставленника «партийцев», этой ленинской гвардии, троцкистской сволочи …И всё выясним! Кто, когда, зачем.

Сволочи! Не хотят они заниматься исключительно лишь идеологией – как решил незадолго до смерти, на Девятнадцатом, ОН…

Хотят они вечно «рулить» – ни за что не отвечая.

Не выйдет! Вся власть – Советам!

Эх, рук не хватает… Только вот Человек вернулся из Германии, где тамошние «партийцы» чуть было не заварили кровавую кашу… еле-еле разрулил!

Ничего… Сегодня всё решится!

А потом – пожить бы ему ещё чуть-чуть, поднатаскать Маленкова. Хороший парень. Опыта у него маловато – но это дело наживное. Пожить бы только ещё чуть-чуть…

Но времени у человека не было.

Уже не было.

Совсем.

С грохотом вылетели ворота, и в тихий маленький московский дворик влетел бронетранспортёр.

От него, стреляя очередями из АПС, спиной вперед бежал верный порученец Гоглидзе… Вот он споткнулся. Рухнул, перерезанный пополам автоматной очередью… Так живые не падают!

Человек кинулся в окну, чтобы помочь старому другу – и тут же немыслимая сила обрушилась ему на грудь… Безжалостно смяла, отбросила его в глубину комнаты. И наступила – Темнота.

Где-то и когда-то.

Человек, весело дыша полной грудью, с удовольствием шёл по цветущему весеннему саду.

Шёл он долго и радостно, не уставая…

Шёл и день, и два… А может, и год, и два? Или гораздо больше? Кто знает. Потому что в этом прекрасном саду никогда не было ночи!

Поднимал с чёрной, жирной земли великолепные, невиданные яблоки («Яблоки? Весной?»), нюхал их, целовал, гладил нежно и опять клал их на плодородную, мягкую землю… Ни есть, ни пить человеку отчего-то совсем не хотелось.

Трогал ладонью пышные розы («Синие розы?»), нежно касаясь бархатистых лепестков, подносил их к лицу, вдыхая их чудесный аромат… И смеялся от счастья.

Человек всё шёл и шёл…

Пока совершенно неожиданно для себя не вышел к маленькому беленькому домику, где у стоящего под покрытой белой кипенью цветов яблоней («Цветы и яблоки одновременно?») за простым, грубо оструганным деревянным столом, со своей знаменитой трубочкой в крепких молодых зубах, на садовой лавочке сидел ОН… Такой же молодой, как на старой фотографии, висевшей там, на стене кабинета, далеко-далеко отсюда…

Рядом со столом стояла крашенная в натуральную блондинку крепкозадая молодка и что-то Ему радостно щебетала. А Он только грустно улыбался, машинально слушая её детский лепет вполуха. Потом поднял голову, улыбнулся весело хорошему Человеку:

– Здравствуй, Лаврентий… Ну, как добрался?

– Это что же, выходит, я умер, что ли? – изумленно спросил Его Человек.

– Все мы умрём, да… – меланхолически отвечал ему собеседник. Потом чуть прищурил на Человека свои желтые, тигриные глаза, сказал ему строго:

– Но всё равно! Я тебя так рано нэ ждал.

– Почему? – довольно глупо спросил в ответ Человек и тут же устыдился своего вопроса. Хозяин лучше знает – причем про всё на свете. Рано, это значит – рано.

– Ты ведь большевик? – задал риторический вопрос мужчина средних лет в сером полувоенном кителе и мягких сапожках. – А ми, болшевики, нэ можем умерэть просто так, раньше, чем исполним свой партийный долг перед Советским Народом!.. Так что давай, дорогой, возвращайся…

– А потом…

– А потом снова приходы… Вина красного с тобой выпьем, да…

– Как скажешь, но… Можно мне задать один вопрос? – стеснительно опустил глаза Человек.

– Хоть два, – усмехнулся в усы старший из собеседников.

– Слушай, Отец, мы ведь с Тобой такие – э-э-э, вовсе не святые… А почему тогда мы сейчас не в аду?

На этот раз Он сердито нахмурился, задумчиво пососал свою знаменитую трубочку («Как хорошо, что я её Ему в гроб догадался-таки положить», – мысленно порадовался за Него Человек), и ответил, с глубокой печалью и гневом:

– Вот, Лаврентий, пасматри на меня – сижу это я здэсь… яблоки чищу… вино пью… трубку куру… Мэрилин Монро от смертной тоски поёбиваю… ЭТО ЧТО ЖЕ, ПО-ТВОЕМУ, РАЙ?!

И потом Он в сердцах весьма крепко выразился – так, как обычно любил богохульствовать Его отец, грузинский сапожник Виссарион, в очередной раз проклявши немилосердно жестокого Верховного Судию…

Где-то. Когда-то.

Человек открыл глаза…

Шёл дождь, мелкий и холодный.

Мимо маленькой, подмосковной («Откуда знаю?») платформы Коренёво пролетела, не останавливаясь, последняя электричка… Какая-то странная, неизвестной ему конструкции, с округлой, обтекаемой оконечностью головного вагона.

Рядом, на мокрой лавочке, лежала мокрая газета…

Человек достал из кармана мокрого пиджака пенсне, надел – и, близоруко щурясь, прочитал: «Правда. Орган Центрального Комитета КПСС. 18 августа 1991 года».

Часть первая

«Окрасился месяц багрянцем…»

19 августа 1991 года. Ноль часов восемнадцать минут. Посёлок Коренёво Люберецкого района Московской области.

«Вот сволочи, а? До чего обнаглели!»

Товарищ Берия прекрасно, в один момент, просчитал ситуацию…

Это делается так.

Берётся подлинный номер газеты – например, той же «Правды», электрографически копируется, и часть статей заменяется отпечатанным тем же шрифтом и тем же кеглем вражеским материалом… Видал он в Отечественную подобные издания!

Тогда этим занимался «Абвер-аусланд»… Но сейчас – кто? «Интеллидженс»? «Управление специальных операций»?

Но какие наглецы! Прямо вот взяли и на лавочке оставили… А утром какой-нибудь работяга, не проснувшийся ещё, возьмёт, в электричке прочитает. Да ещё и в цех с собой принесёт!

Хорошо, если там профорг или парторг хорошие… А ведь так и проскочит вражья пропаганда!

Потому что ничем, кроме вражеской агитации, этот номер быть не мог.

Две КПСС, скажите на милость, а? Вторая причём – на какой-то странной «Демократической платформе».

Да для России-матушки, по его личному мнению, и одной-то, честно говоря, многовато!

Шлёпая в темноте по лужам («Холодно, а? Чёрт возьми! Холодно, а! Да ведь я и впрямь живой! Холодно, холодно!! Какая радость… И жрать так хочется, будто полвека не шамал…»), Берия спустился с засыпающей платформы. Впереди и справа вроде бы тянулось шоссе.

Аккуратно свернув вражескую газетёнку («Эх, жалко, помну, улика ведь! Ничего, Володарский[3] расправит!») и сунув её в карман, Лаврентий Павлович, скользя в темноте по суглинку, пробирался меж высоких деревянных заборов, за которыми упоительно лаяли («Живые!») дворняги.

По деревянным мокрым ступенькам короткой лестнички спустился к мокро блестевшему асфальту.

У бетонной коробки – судя по всему, автобусной остановки («Богато живут! Это хорошо… в наше время павильоны деревянные были») стояла легковушка неизвестной ему марки («Не «Победа»… не ЗиС… не МЗМА… трофейная, что ли?»), из открытой дверцы которой что-то бумкало и блекотало – неужели мелодия?

Ну и вкусы.

В чёрной тени, которую обильно отбрасывал навес, закрывая какой-то мёртвый, ртутно-сизый свет уличного фонаря, кто-то с сопением возился.

Берия, деликатно отвернувшись, собирался пройти мимо («Ну и нравы у потомков…»), но…

Из-под навеса до него донёсся тоненький, совсем девичий, полузадушенный голосок:

– Дяденька, помогите…

Резко затормозив, Лаврентий Павлович крутанулся к остановке, близоруко прищурился.

В распахнутой на волосатой груди рубахе, из-под которой виднелся громадный, как бы и не поповский наперсный крест, ему навстречу шагнул азербайджанец. Вот только не надо меня спрашивать, как Берия это определил.

Вы же не спутаете одногорбого верблюда с двугорбым, правильно?

– Ара, ти кюда шёл? – раздался наглый, развязанный голос азербайджанца.

– Да вот, в Москву хотел бы добраться. Не подбросите? – включил дурака Лаврентий Павлович, бочком подбираясь поближе к пока еще живой тушке хулигана.

– Я тибя сичас вверх пидброшю и на свой хюй насожу…

– А зачем хамить-то? Сказал бы просто – нет! – укоризненно покачал головой не любящий хамов Берия.

Второй азербайджанец, удерживающий в углу остановки девушку («Слушай, какую там девушку? Совсем ребёнок…»), недовольно заметил:

– Ара, давай уже замочи скорей рюсски козлина, а то эта рюсски пилять миня кусаить…

– К сожалению, ребятки, я не русский!

– Чиво?!

– Мингрел я… – и, резко выбросив вперед левую руку, Лаврентий Павлович одновременно сделал полушаг вперёд, перенося всю тяжесть тела на левую же ногу… Открытая ладонь Берии с поджатыми пальцами снизу вверх врезалась в нос первому кавказцу, а потом Лаврентий Павлович резко развернул корпус, и его правая рука воткнулась согнутыми в клюв пальцами в солнечное сплетение преступника. Кавказец хрюкнул и послушно согнулся, и тогда Берия нежно взял его за мохнатые уши и с хрустом насадил переносицей на своё колено.

Товарищ несчастного калеки бросил девушку, выхватил нож…

Лаврентий Павлович укоризненно посмотрел на него и, как говаривала его жена Нателла[4], «сделал в глазах февраль»…

Второй кавказец завизжал от ужаса, бросил на землю нож и, рухнув на колени, пополз в угол остановки, прикидываясь ветошью…

Лаврентий Павлович с трудом отдышался («Эх, жизня наша кабинетная! Надо мне больше двигаться…») и наставительно сказал барышне, старательно прикрывающей свои прелести обрывками блузки:

– Ну что же вы так поздно гуляете? Где тут у вас милиция?

19 августа 1991 года. Ноль часов сорок восемь минут. Поселок Коренёво Люберецкого района Московской области, улица Лорха, дом 17.

– Какая милиция, о чём вы говорите? – женщина, которую Лаврентий Павлович сначала принял за бойкую старушку, после того как она сняла уродующий её платок, оказалась – вполне ещё ничего. Вот только лицо у неё было смертельно уставшее, изработанное…

«Испитое», – подумал Берия[5].

– Ведь это же братья Гаспаряны («Вот дела, азербайджанца от армянина не отличил!»), беженцы из Баку («Значит, не совсем ошибся!»).

Они после Сумгаита к нам целой ордой перебрались… А их старший – сейчас в милиции участковым!

– Участковый? – Берия грозно нахмурился. – Гнать в шею надо такого участкового! Не может работник Органов иметь такой мутной родни!

– Ага, погонишь его! Мы-то, местные, всё видим. Они и все ларьки местные под себя подобрали, и рыночек. Все платят им дань! А что делать?

– Жаловаться! В МУР!

– Так ведь жаловались. Когда мы под мостом через Пехорку нашли целую машину варёной колбасы… и что? Приехали, покрутились… а потом наш главный жалобщик сгорел, вместе с домом…

– А в… МГБ?

– Это КГБ, что ли? А… – и женщина безнадёжно махнула рукой. – Ой, дура я старая, что же это я вас всё в сенях-то… Дочка, ты переоделась?

Из комнаты выглянула давешняя барышня. После того как она смыла с со своего круглого личика пару килограммов белил и румян, то стала выглядеть совсем юно…

– Да, мамочка… Дяденька Лаврентий, заходите, пожалуйста…

Берия осторожно шагнул за порог.

Комната носила все черты уютной, чистенькой бедности.

– Присядьте, пожалуйста, вот за стол, ничего, что на кухне? …Сейчас я вам картошечки, огурчиков… Да вы не волнуйтесь, у нас всё свое, не покупное!

Берия вдруг почувствовал, как его желудок громко забурчал, требуя любой еды – хоть чёрного хлебушка!

– А может, вам рюмочку?

Из цветного стекла, пузатенького графинчика потекла в гранёный стаканчик мутная, но весьма ароматная, пахнущая хлебом струйка.

– Гоните? – вздохнул печально Берия.

– Да господь с вами – зачем её, проклятую, гнать, она сама из аппарата течёт… А только как Мишка Меченый свой проклятый сухой закон ввёл – нам без этого никак нельзя! Хоть огород вскопать, хоть крышу починить – плата ведь одна. Пол-литра.

Берия недоумённо вздёрнул брови («Сухой закон? Они там что, совсем одурели?»)

– Да, и всё сейчас по проклятым талонам… и мыло, и сахар, и водка… А что, у вас разве не так?

Вот ведь гадство… А ведь как Он гордился тем, что мы – первые в Европе – отменили карточки… Значит, опять? Что же произошло? Война?

Цепкий взгляд Берии обежал комнату. На тумбочке, под телеприёмником («Неужели? И такой огромный экран!») лежала стопка растрёпанных журналов:

– А можно мне…

– Да смотрите, не жалко…

– Это, дяденька, всё старые – пояснила дочь хозяйки, – «Огонёк»! Но там и интересные статьи есть – например, про то, как Берия первоклассниц насиловал…

Лаврентий Павлович просто на несколько секунд онемел:

– Как это… как это насиловал?!

– Да так! Ездил по улице на машине, и как ему девочка понравится, так он её схватит, в машину сунет, и насилует, насилует… всех насиловал! И актрис, и студенток, и школьниц… Вы разве не читали?

Берия в смятении только покрутил головой:

– И где же он их…

– Да везде, дома или на работе!

Лаврентий Павлович тут так явственно представил реакцию своей любимой и горячо его любящей грузинской жены – если бы он как-нибудь разок привёз бы домой для половых утех схваченную им на улице студентку – и даже вспотел. От ужаса[6].

Или вот ещё лучше – на работе… Прямо во время перерыва в совещании!

Тут в приёмной сидят Курчатов, Келдыш, Королёв – а он… Прямо на столе для заседаний, отодвинув в сторону чертежи Р-7! Н-да. Ну и бурная же у кого-то фантазия. Узнаем, у кого – дайте только срок.

– Нет, дэвочка, не читал! И вообще – если бы Первый Заместитель Председателя Совета Министров снимал студенток прямо на улице – то товарищу Пронину пришлось бы вызывать конную милицию для обеспечения должного общественного порядка! Потому что они – эти студентки – всю проезжую часть тогда бы перегородили! чтобы их только заметили!

– Ну хватит, дочка, не болтай… давайте, Лаврентий?

– Павлович… Павлов! Павлов Лаврентий Павлович…

– Как премьер-министр, да? Давайте, Лаврентий Павлович, я вам в комнате постелю… Потому как в Москву вы до шести утра не попадёте… Да и что вам сейчас там делать? Метро-то закрыто, автобусы уже не ходят…

…Спустя четыре часа Берия снял пенсне и устало потёр переносицу.

Разложенные в четыре аккуратные стопочки – по датам, изданиям, и степени агрессивности, очень быстро – по диагонали, но досконально прочитанные им журналы и газеты были… Нет, они не были ужасны.

Привыкший чётко анализировать материал, Берия сразу уловил тенденцию…

Значит, так: отдельные перегибы и нарушения – перегибы, граничащие с преступлениями – преступления отдельных лиц – преступления системы. – И, наконец, ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!

Это была прекрасно разработанная и удачно срежиссированная пропагандистская кампания.

Но кем разработанная? Кто был главный кукловод?

Это требовалось установить… Но это потом.

Итак.

Задача – выжить.

Первое.

Вскрыть «консервы».

Ближайшие из них.

Пункт Один. Подмосковье. Село Кузьминки. Объект «Томка», маяк – старый дуб справа от моста через Кузьминские пруды, треугольник вершиной вниз.

Пункт Два. Москва. Метро «Сталинская». Стадион имени Сталина, маяк – лыжная база, ромб на входных дверях.

Пункт Три. Москва. Ростокино. Ростокинский переезд. Маяк – Мытищинский акведук, у пересечения им реки Яуза, овал на второй опоре…

Второе.

Войти в Систему… ну, это чуть потом.

Сейчас же – надо спать. Ровно сто двадцать минут.

Спать, сказал себе Берия.

И он дисциплинированно уснул.

19 августа 1991 года, шесть часов пятьдесят две минуты. Третий моторный вагон электропоезда номер 2212 «Куровская – Москва». Перегон между платформой «Ухтомская» и платформой «Ждановская». Платформу «Косино» электропоезд проследует без остановки.

За треснувшим стеклом окошка проплывал мокрый, неброский подмосковный пейзаж.

Из поднятой вверх длинной, в деревянной раме, форточки слетали вниз капли и приятно холодили лицо.

Берия задумчиво стоял, придерживаясь одной рукой за металлический полукруглый поручень на изогнутой деревянной спинке сиденья.

(«Вагон утреннего поезда – и так переполнен! Это не дело. Значит, люди не заняты на производстве в области, раз в Москву едут на работу…

Впрочем, сегодня, кажется, выходной?[7]

Значит, едут торговать на столичный рынок – вон у бабулек какие корзинки… Всё равно, это не дело! Что, в Подмосковье колхозных рынков нет?

Надо в этом разобраться…»)

Для Берии мелочей не было.

Снова и снова он перебирал в памяти прочитанное в мерзких журналах…

«Надо же… Значит, меня двадцать шестого, а? Спустя десять дней после моей смерти …как это звучит. Просто роман.

Хорошо, что хоть не десять лет спустя.

А Никитка-то, Свинтус, оказывается, герой… А? За руку он меня схватил. Это Никитка-то? Который меня до усрачки боялся?

И где? В самом Кремле.

И генералы – в кабинет с пистолетами ворвались, …а? Да со времён Хозяина НИКТО, хоть ты дважды маршал, не мог войти в «Корпус» с оружием! Все разоружались… и я тоже, в первую голову!

И они меня потом вывели в приёмную… а? Да у нас даже туалеты прикреплёнными контролировались – а вдруг закреплённому там станет плохо?

А потом меня закатали в ковёр и вывезли, надо же?

И часовой у ворот не потребовал накладную из Управления Делами? А вдруг этот ковер – бесценный хорасан? Да насрать часовому, что маршал Булганин ковёр везёт! Ему, солдату, под трибунал потом идти, а не маршалу Булганину!

Да даже если ковер и с накладной… что, так-таки никто и не потребовал его развернуть? А вдруг там внутри завернут крест с колокольни Ивана Великого?

Нет, тот товарищ, кто этот сценарий писал, – ЗНАЛ своё дело… Таких ярких маячков для будущих читателей понаставил! Чтобы любой, кто знает, КАК на самом деле обстоят дела, – всё сразу бы понял…

Но вот ковёр, ковёр… Наверное, ковёр всё-таки был.

У меня в кабинете на стене висел подходящий, ребята из Туркмении на мой юбилей подарили. Наверное, в него меня… то есть… слушай, Лаврик, будь честен… Мой труп и завернули. Привезли куда-нито, это дело показали Маленкову… Тот не стал поднимать бучу. Мол, меня уж всё равно не вернёшь, а державе позор. Десять дней потом делили власть. Дураки. И сволочи. Но прежде всего – какие они дураки!

Кстати, о дураках. Съездить надо потом в Красково. И найти участкового Гаспаряна, дада шени!»

Я уже говорил, что для Берии мелочей не было?

Зашипев тормозами, электричка стала под крытым навесом платформы. Народ схватил свои корзины и ломанулся к выходу.

Берия смешался с толпой. На противоположной стороне перрона, за горящими красными стёклышками турникетами, стоял синий поезд метро… Очень удобно, не мог не одобрить разумную вещь Лаврентий Павлович.

Люди подходили к турникетам, бросали в прорезь жёлтенькие жетоны… Где их покупают? Впрочем, денег у Берии всё равно с собой не было. Некоторые пассажиры шли к круглым стеклянным будочкам, в проходе что-то показывая. Верно, проездные билеты… Значит, нам туда.

Поймав внутри себя теплую волну, идущую от пяток, Лаврентий Павлович пропустил её вверх, невидимую, распушил над головой и мысленно облёк своё тело в незримый человеческому глазу кокон… Когда он, мило улыбаясь, проходил перронный контроль, ни у кого из стоящих в стеклянных будочках женщин в синей форме и мысли не возникло спросить у него проездной билет. Вероятно, Берию просто никто и не увидел…[8]

19 августа 1991 года. Москва. Кузьминский лесопарк. Восемь часов одна минута.

Проще всего, конечно, попасть сюда через улицу Чугунные Ворота, что рядышком с тихой станцией метро «Кузьминки», которой пользуются скромные жители пятиэтажных хрущёвок…

Усадьба… Подмосковная… называется Кузьминки-Влахернское.

Для тех, кто не знает – Испытательная станция, сначала Центрального Технического Института, а уж потом – НИИ Химмаша…

А до того – начиная с 1918 и аж до 1961 года – просто, Военно-Химический полигон РККА.

Объект «Томка».

После Версаля, видите ли, нашим хорошим друзьям из Рейхсвера негде было испытывать новинки доброго доктора Габера.

Который самолично в Березниках и в нижегородском Дзержинске «ставил» производство иприта и прочих очень забавных вещей.

Над Кузьминками иприт распыляли лётчики Люберецкого аэродрома!

А в качестве подопытных кроликов были героические бойцы Красной Армии, направленные туда безвинно репрессированным злобными чекистами маршалом Тухачевским. Положим, репрессировали его вовсе не за это – но и за одно только это стоило бы!

Впрочем, также в Кузьминках осуществлялись захоронения отходов четырёх московских заводов, производивших в своих цехах боевое химоружие.

В тридцатые годы на территории полигона проводились эксперименты на животных, в частности, козах, и по испытанию оружия биологического. Околевших от сибирской язвы коз хоронили здесь же, на полигоне. Их останки в парке находят по сей день…

После того как Тухачевского и компанию чекисты изрядно подсократили, на полигоне по приказу Берии начались работы по очистке и дегазации. Из земли сапёрами и военными химиками было извлечено 6972 химические мины, 878 неразорвавшихся артиллерийских химических снарядов и 75 химических авиабомб, а также около тысячи бочек с отравляющими веществами.

Вот такой милый парк культуры и отдыха. Грибы собирать там, конечно, можно… Угостите любимую тёщу мышьяком!

…В вольере вивария Испытательной станции лаяли голодные подопытные собаки… Вот проглоты.

Старый лаборант, трудящийся здесь за мизерную зарплату, начиная с пятидесятых («Люблю животных и науку!»), грустно, с усилием толкал перед собой по неровному, в ямах и рытвинах асфальту дребезжащую самодельную тележку, на которой стояли огромные алюминиевые кастрюли с собачьим кормом.

Вся жизнь вот так и прошла… Нелепо и бесцельно. Мимо лаборанта прошли целина, великие стройки, любовь… Люди летали в космос, ездили в Сочи. А он всё катал в виварии свою тачку за шестьдесят рублей своей нищенской зарплаты.

Кончена жизнь.

На секунду остановившись, дряхлый старик передохнул, отдышался…

Потом поднял слезящиеся от старости голубые глаза… И тихо охнул:

– А я ведь это всегда знал. Я в это верил.

Бросив тачку, путаясь в длинных полах когда-то белого халата, старый Сержант Государственной Безопасности подбежал к своему Маршалу и, уткнувшись лицом в чуть влажный шевиот на его груди, тихо, совсем беззвучно, по-детски горько заплакал.

19 августа 1991 года. Москва. Кузьминский лесопарк. Восемь часов одиннадцать минут.

– А это что, неужели действительно Клодт? – Берия безуспешно пытался отвлечь разговором на посторонние темы взволнованного до глубины души старика, нежно поглаживающего его по руке. «Слушайте, ведь так нельзя! Что я ему, барышня, что ли?!»

– И не сомневайтесь, товарищ? Павлов? Так точно. Самый настоящий, товарищ Павлов! Повторение фигур с Аничкового моста… – теперь БЫВШИЙ лаборант уже никоим образом не походил на худенького, изможденного, ветхого старичка с красными, как у кролика, глазами тихого хронического пьяницы…

Многолетняя маска, за долгие-долгие годы, казалось, навечно вросшая в лицо, – прямо на глазах сползала клочьями…

Худоба старого лаборанта обернулась юношеской стройностью, откуда-то вдруг проглянула строгая офицерская осанка, в водянистых голубых глазах неожиданно появился тяжелый лёд стального, невыносимого для человеческого взора холодного блеска.

Когдатошний пенсионер, из милости, как шелудивая дворняжка, прижившийся у институтской столовой, – прямо на глазах, почти мгновенно, каким-то чудовищно страшным колдовством, стал вдруг походить на поджарого, невысокого добермана, обученного убивать врагов трудового народа не задумываясь, весело, легко и просто.

– Эй, Заспанов, старый хрен! Ты куда это заковылял? – неряшливый, с нависающим толстым пузом над засаленным брючным ремнём, которое выпирало из-под накрахмаленного халата, – короче, «майонез»[9] самого демократического вида, того самого типа НИИЧАВО, который воспевали Стругацкие, по-начальнически хамски ухватил было старичка за его узкое плечо и вдруг испуганно осёкся…

Сержант ГБ Заспанов[10], полуобернувшись к толстячку, молча чуть приподнял тугие уголки рта, на самую малость приоткрыв стальной проблеск острых волчьих клыков.

– Э-эээ… из-з-звинит-те… товарищ… обознался… Вы так на нашего лаборанта похожи…

– Мало ли кто на кого похож. Вот мне, например, некоторые говорили, что я похож на самого товарища Берию. – Ха. Ха. Ха, весело пошутил Ларентий Павлович.

На синих брюках «майонеза» стало стремительно расширяться влажное пятно!

19 августа 1991 года. Москва.

Кузьминский лесопарк. Конный двор.

Восемь часов тринадцать минут.

После взаимного обмена (в общем, никому не нужными, но порядок есть порядок) паролями Заспанов приступил к делу:

– Докладываю. Имею боевую задачу – осуществлять контроль за сохранностью трёх объектов хранения на подведомственном мне Пункте хранения.

Закладка один. Оснащение Первого лица, пол мужской.

Закладка два. Оснащение оперчекистской группы в составе одиннадцати бойцов.

Закладка три. Специальные средства.

Все единицы хранения находятся в штатном составе, согласно описи, за вычетом естественного износа.

Запасы с ограниченным сроком хранения восстанавливались по мере списания… Собачек я кормил старыми консервами, никто не подох! – смущенно хихикнул старый чекист. Потом, посерьезнев, продолжил:

– Вот, товарищ Павлов… Паспорт гражданина СССР, с пропиской, с московской – да здесь же, у нас, рядышком, в Капотне… фотокарточку мы сейчас вам сделаем! Улыбнитесь… Будет готово где-то через часик – надо проявить, закрепить, промыть, просушить, печать поставить…

Военный и профсоюзный билеты.

Удостоверения личности – МВД и КГБ. Подлинные. У нас тут станция метро «Ждановская» – конечная. Я туда частенько вечерками в пятницу захаживал. А не надо было напиваться до скотского состояния и утраты служебных документов…

Сберегательная книжка на предъявителя.

Аккредитивы.

Наличные деньги – советские рубли, полмиллиона, эх, обесцениваются они прямо на глазах, так я тут долларов северо-американских наменял, ничего?

Драгметаллы – слитки по пятьдесят, двести и пятьсот граммов, «шоколадки»…

Монеты царской чеканки.

Теперь одежда… Я тут для вас гардеробчик обновлял раз в пять лет, согласно указанию… Ничего? Всё тут по заказанному в Инструкции размерчику, и ботиночки, и рубашечка… м-да, исхудали вы… Ничего, у меня тут машинка швейная – враз всё подгоню.

Тут – запасы продуктов, а тут всякое разное – НР, компас, бинокль Б-8, МСЛ, рюкзак, фляга, «вальтер» ППК, ещё «вальтер», АПС, ещё АПС… А как же? Имеется. Но это в другой закладке… там у меня и СВД есть, и АК-47… Слушаюсь.

Спецхранение? В полном порядке. Можно хернуть гадов ипритом… Есть, отставить. А можно мне тогда хернуть гадов люизитом? Эх… Есть, отставить…

А вот – папочка… я сюда вырезки клеил, каждый год, по месяцам… Потому как Инструкция!

Требует добуквенного исполнения.

19 августа 1991 года. Москва. Кузьминский лесопарк. Конный двор. Девять часов двадцать пять минут.

– Спецкомитет?

– Ликвидирован.

– Управление Советской собственностью за границей?

– Ликвидировано.

– Госконтроль?

– Ликвидирован.

– Спецрезерв?

– Ликвидирован.

– Особстрой?

– Ливидирован.

Берия мучительно потёр занывшие виски… «Я задаю неправильные вопросы. Поэтому получаю неправильные ответы…»

– Кто… кто-нибудь вообще остался? – спросил он Заспанова с тихой тоской.

– Никого из наших не осталось. Никого… разве что? – и старый оперативник с детской надеждой на чудо посмотрел на Лаврентия Павловича своими голубыми глазами…

– Разве что?!..

19 августа 1991 года. Москва. Улица Давыдковская, двор жилого дома номер 2, корпус 3. Стол для доминошников. После одиннадцати часов утра.

– Ах гады, ах гады… подлецы, что делают, что делают!.. Ведь это же явная провокация! Что, Мишка, сучёнок, доигрался? Да небось, он сам всё и затеял, выхухоль пятнистая… – и пенсионер в полосатой пижаме с грохотом ударил по столу костяшкой домино. – Рыба!

– Дядь Боря, ты смотри… – опасливо подмигнул ему второй игрок, чуть помоложе.

– Всю жизнь смотрел! И сейчас я ещё не ослеп. Такси, что ли? Так я его сразу срисовал… Небось! Это не оперативная, вряд ли они приехали за мной… Да и кому теперь я, старый пень, нужен?!

Пенсионер Борис Иванович Краснопевцев, генерал-лейтенант в отставке, уроженец есенинских Спас-Клёпиков, и во времена оны окончивший в них же электротехникум связи, когда-то, в давно прошедшие славные годы, возглавлял самую тихую и незаметную службу из личных спецслужб Сталина…

Книжная экспедиция при ЦК КПСС. Вот как это называлось.

Книжки доставляли по списку рассылки…

И ещё руководили надёжно спрятанной в мирнейшем Министерстве связи Управлением фельдъегерской службы.

Во время ядерной войны эта служба должна была доставлять пакеты… Только и всего. Во что бы то ни стало доставлять.

Поэтому брали в неё очень своеобразных людей – отмороженных на всю голову – способных ради дела совершенно спокойно пройти через эпицентр ядерного взрыва:

Но… поскольку ядерной войны не случилось…

Нашлось у них и в мирное время занятие.

Представьте себе – вот берёт человек титановый чемоданчик, а в нём – миллион не наших денег. В кармане у человека – шесть заграничных паспортов. И едет этот человек для того, чтобы передать деньги для диктатуры – хотелось бы написать, пролетариата, но какой в Центрально-Африканской Империи пролетариат? – для диктатуры людоеда Бокассы, самого натурального людожора. Любил он, знаете, своих политических противников, особенно на ужин, под банановым соусом!

Так вот.

Изменяли сплошь и рядом сынки номенклатурщиков из КГБ.

Уходили к врагу сотрудники ГРУ, очень редко.

Но никогда работники Особой Экспедиции, будучи живыми, не теряли свой груз.

Умирали – да. Часто.

Но не предавали – никогда…

19 августа 1991 года. Москва. Место, которого нет. Может быть, ещё нет. Может быть, уже нет. Сильно после одиннадцати часов утра.

– Взщиии! – завизжав ребордами колёс, красная, с белой полосой по бортам, автомотриса АМ2 (бортовой номер 81-730.01), чуть кренясь, входила в поворот…

Сильные прожектора напрасно бросали вперёд свои ослепительные белые клинки – они бессильно рассеивались в набегавшем, кажущемся бесконечным чёрном пространстве…

Только лишь бежал навстречу частокол прорезанных посредине ирригационной канавкой крепко просмолённых шпал, заподлицо утопленных в серобетонном полу, только на миг появлялись и тут же исчезали во мраке тяжкие чугунные тюбинги, сковавшие свод и стены, только бесконечной чередой бежали по стенам чёрные пучки бронированного кабеля…[12]

Когда-то «Сталинский тоннель», соединявший Ближнюю и Центр, был хорошо освещён… когда-то! Сейчас жестяные плафоны не горели даже на редких узеньких, на четыре вагона, покрытых запылённым асфальтом платформах, изредка проскакивающих обочь пути… да что там!

Даже на большом разъезде «Окружная» – и то лампы не горели.

Впрочем, пассажир, сидевший рядом с Краснопевцевым на покрытом дерматином диванчике, в окно не смотрел и своих соображений о царящей бесхозяйственности не выражал… Он внимательно читал прихваченную с полочки в крохотном кабинетике Бориса Ивановича (оборудованном в бывшей кладовке) книжку в бумажном переплёте: «Анжелика – маркиза ангелов»…

Сам же Борис Иванович тупо смотрел перед собой и думал о том, что этого не может быть.

Потому что не может быть никогда. А вот просто стало ему худо, разволновался он за своим доминошным столом, прихватило сердчишко – а как бы и не инфаркт? И вот теперь везёт его «неотложка» в красногорский госпиталь, а всё вокруг – это его, Бориса Ивановича, предсмертный бред.

Потому что…

Борису Ивановичу так страшно, так дико, так до самой последней возможности хотелось – чтобы всё это было правдой!

Понимаете, уважаемый Читатель… У вас был когда-нибудь отец? Нет, не так… у вас был когда-нибудь Отец?

Строгий, добрый, справедливый… Всё понимающий… Человек, которого вы не просто любили – но и безмерно уважали, на которого мечтали хоть капельку походить…

Который был для вас самым верным и надёжным другом. Который всегда знал, как нужно!

Которому вы безмерно верили и на которого так же безмерно надеялись.

Который выручит вас из любой беды, который никогда не даст вас в обиду… Который если накажет – так за дело, и накажет так, что век помнить будете! Да что там…

Если перед вашим детским взором никогда не было настоящего мужчины – который своим примером показывал вам, как нужно жить и нужно умирать. На которого все в вашей семье смотрели снизу вверх – на кормильца, защитника, опору и надёжу…

Значит, не понять вам то, что чувствовал Борис Иванович – и все те, кто был рядом с ним, когда они увидели…

Убитого, растоптанного, оплёванного, проклятого дэмократической общественностью… Родного Отца.

Но – как же? Из дворика обычного московского дома наши герои попали в место, которого не может быть?

Да в том всё и дело, что не из обычного… В сталинские времена хорошо знали, кто и где может жить…

Вот только не надо мне говорить про номенклатуру! Да и что такое номенклатура? Это всего лишь перечень должностей, для занятия которых претендент должен обладать определёнными качествами – например, образованием («Два класса церковно-приходской школы»). Да я и сам, как школьный учитель истории, входил в номенклатуру райкома партии.

Нет, в некоторых домах могли жить только совершенно определённые люди. Которые хорошо знали, что, например, войдя в лифт жёлтого дома с башенкой на Смоленской площади (спроектированного – и прекрасно спроектированного – академиком Желтовским) – можно, нажав определённую комбинацию кнопок, по желанию спуститься либо на станцию «Арбатская» Филёвской линии, либо на безымянную Станцию линии Д-6 (построена в 1951 году, протяжённость 27 километров, имеет станции: Кремль – Библиотека им. Ленина – Раменки – Академия Генштаба – Солнцево – аэропорт Внуково-два).

Так что, когда первый страх («Спрятать! Спасти! Немедленно! Чтобы не увидели!») схлынул, Борис Иванович со товарищи осторожно вывел чёрным ходом из своей квартиры дорогого Гостя (и его, видимо, прикреплённого – сухощавого мужичка неопределённых лет, зверовато оглядывавшегося по сторонам и очень похожего на заслуженного служебного пса, которого сначала привели на кошачью выставку, а потом еще и сняли с него строгий ошейник) – а затем они вошли в неприметный сарайчик во дворе и долго-долго, очень долго спускались по решётчатой, звенящей под каблуками, затянутой металлической сеткой лестнице…

В конце концов, Борис Иванович действовал строго по Инструкции.

Человек, назвавший правильный пароль («Тридцать – ноль шесть – сорок два». Дата Падения Севастополя. Значит, всё ДЕЙСТВИТЕЛЬНО очень плохо – и лучше бы немедленно выглянуть в окно – не встали ли уже над Кремлём огромные грибовидные облака?), – так вот, этот человек должен быть во что бы то ни стало (во что бы то ни стало!) доставлен в штаб. Там Борису Ивановичу следует открыть личный сейф, достать красный пакет номер два и действовать по инструкциям, находящимся в данном пакете. Всё. Гриф «ОП»[13].

Борис Иванович украдкой прикоснулся к Его руке… Рука была горячей.

А вдруг? А вдруг это всё же не сон и не бред?

И Борис Иванович, генерал, коммунист, и сам смотревший не раз смерти в лицо и бестрепетно посылавший на смерть своих «сынков», – крепко зажмурился и стал молча, про себя молиться, как учила его в далёком детстве бабушка: «Милый Боженька, пусть я проснусь, а всё так и будет! Так и будет… так и будет…»

Рокоча двигателем, автомотриса уносилась в неведомое…

19 августа 1991 года. Москва, улица Солянка, дом восемь. Двенадцать часов тридцать одна минута…

Для тех, кто не знает, – скажу, что происходит сие название, Солянка, от старинного Соляного двора, с его обширными подземными подвалами, так полюбившимися со знанием дела описанными Гиляровским хитромудрым «хитрованцам»…

Сама же Хитровка[14] располагалась совсем рядышком, всего в одном квартале к северу…

И были-де те соляные подвалы многоэтажны, и уходили, говорят, аж за Москву-реку… Ещё говорят, что по этим подвалам можно было, переходя из одного в другой, спокойно дойти и до Садового кольца, и до Болотной… А уж до близкого Лубянского проезда, легко! Впрочем, кто знает, правда ли это?

В точности, знают об этом – это только те, кому по должности положено.

Шумной речкой, впадающей в тихий пруд Старой и Новой площадей, со сквером между ними, бежит Солянка вверх и вниз по московским холмам… Есть на ней прелестный дом четырнадцать – здание Опекунского совета (Жилярди да Витали его строили), есть дом девять – изящная, как бонбоньерка, городская усадьба Бутурлиных, порождение аж века осьмнадцатаго…

Дом номер восемь к памятникам архитектуры никак не относился.

Безликое, серое здание стояло в глубине двора, и от него на версту веяло канцелярской серой скукой и чиновной тоской.

Та же самая тоска сейчас читалась и на лице человека, сидевшего за пустым – ни единой бумажки, только перекидной календарь – полированным столом с зелёной бархатной столешницей, покрытой толстым автомобильным стеклом…

Слева от тоскующего человека стоял приставной столик, а на нём стояли …о!

Целых шесть разноцветных телефонов.

Два телефона были чёрные – городской и внутренний, по которым звонившего с сидящим за столом человеком соединяла только личный секретарь («Сами вы секретарша! Скажите ещё, секретутка… здесь вам не райфо!»)

Два телефона были кремовые – городской и внутренний, по которым человек мог звонить сам, и номера которые входили в маленькую зелёную книжечку… Их городской номер, понятно, начинался на цифры 296. Миусский телефонный узел, бывший К-6. Козырные номера – все как один принадлежат союзным министерствам и ведомствам.

Впрочем, говорить по этим телефонам о делах не рекомендовалось! Настоятельно не рекомендовалось… Был, знаете, прецедент, когда Андропов обсуждал с Крючковым, что же им делать с этим жопником[15] Звиадом Гамсахурдиа? Тот вроде покаялся, так может, дать ему только ссылку ненадолго? С другой стороны, у него это всё-таки уже третья судимость, да всё за антисоветчину…

И тут хриплый голос с характерными выражениями, знакомыми Юрию Владимировичу по Карелии (и особенно по карельскому ГУЛЛП – да и в Рыбинске он тоже такие слыхал, приходилось!), настоятельно порекомендовал Председателю КГБ:

– Да трахнуть черенком от лопаты в гнилое дупло этого грызунского пидорюгу и отправить его под нары в бутырский петушатник…

И зря, между прочим, не послушались они тогда случайного собеседника – вокс попули, знаете, есть чистый вокс деи…

Да, и кроме того – дозвониться куда-нибудь по аналоговым сетям Минсвязи СССР было несколько… («Алло! Магадан? Магадан?!! – Куда уважаемый господин обращается? – В Магадан. – Это далеко? – Десять тысяч километров. – А по телефону нельзя разве позвонить?») – несколько затруднительно.

Поэтому пятый красный телефон – номер которого прописан в маленькой красной книжечке – это была прославленная ленинская «вертушка», или цифровая «Кремлёвская» АТС. Ленин это придумал – набирать номер на диске, без услуг телефонистки. Поэтому по традиции все самые современные средства электросвязи устанавливались именно там и назывались «вертушками».

Считалось, что «Кремлёвку» подслушать невозможно… вот уж не знаю. При Лаврентии Павловиче, говорят, успешно слушали… («А почему Ленин стоит лицом к зданию ЦК? – Потому, что за Советский народ он спокоен, а вот за этими – глаз да глаз!»)

Есть городская легенда, что однажды помощник Ворошилова (такой же пьяница, как его начальник) позвонил по «вертушке» в аппарат Кагановича и пригласил его к Ворошилову на беседу. Через полчаса зазвонили «вертушки» у Кагановича и Ворошилова. Одному из них неизвестный собеседник пояснил, что вызов ошибочен, а второму настоятельно порекомендовал немедленно сменить помощника-шутника.

Ну и последний, белый, без номерного диска, но с Гербом СССР – аппарат ВЧ.

Кое-кто утверждает, что советская аппаратура ЗАС использовала для передачи сигнала не только любые провода электропроводки, но даже и металлическую арматуру в стенах, трубы водопровода и отопления… Так что шутка – позвони мне по радиатору батареи – действительно содержала в себе известную долю шутки.

Кроме того, в кабинете подверженного тоске – судя по телефонам – далеко не маленького человека – стояли аж три (!) ЭВМ:

Удаленный терминал от стоящей в подвале здания мощной ЕС-1055.

Персональная «Искра-1030» с черно-белым монитором, подключённая в местную локальную вычислительную сеть.

Персональная импортная «IBM-286», с цветным монитором… это так, в «Kings Bounty» поиграть.

Но невесел был обладатель такого неслыханного в 1991 году богатства, а сидел, обхватив победную свою головушку руками, и тяжко думал свою думу…

Геннадию Рубеновичу Попцову[16] было от роду сорок шесть лет, и был он полковником внутренней службы… С одной стороны, оно вроде бы и ничего?

Правда, Борис Иванович Краснопевцев был в его годы генерал-лейтенантом! И оставался таковым до самой пенсии. Пусть радуется, бериевский выкормыш, что хоть не разжаловали…

Впрочем, наверное, про Краснопевцева просто ЗАБЫЛИ… ну, сидит себе человек, книжки человек рассылает, по особому списку… простая обслуга! Курьер. Почтальон номенклатурный.

Ну-ну…

Да, о Попцове…

До него эту тихую, незаметную службу возглавлял Бредигин[17] Борис Алексеевич, целый генерал-лейтенант!

И было за что присваивать ему такое высокое звание… было за что.

Ангола. Мозамбик. Афганистан… да тот же Чернобыль, в конце концов.

Но… Стал человек задавать лишние вопросы.

Например, какое отношение имеет финансирование международного коммунистического движения к некоторым банкам, на счета которых (именные счета!) поступали суммы из союзного бюджета… нет, не так. Не суммы, а СУММЫ.

И фамилии, фамилии… на букву Ш. На букву Я. И на букву Г, разумеется… такие всё знакомые фамилии.

Ну вот.

И вдруг этот настоящий советский офицер – которого все знали как предельно честного, мужественного, отважного человека, не боявшегося ни душманов, ни африканерских рейнджеров, ни чернобыльской радиации – был однажды найден повесившимся на ручке двери собственного кабинета. Повесился боевой генерал, как забеременевшая школьница.

Странно, да… У человека лежит наградной пистолет в личном сейфе, а он вешается… Может, не все код от сейфа знали? А то, наверное, генерал бы застрелился. Два раза, причем в затылок.

Зачем я про грустное?

Но только лишь затем, чтобы читатели потом не спрашивали – а отчего Геннадий Рубенович так не любит расистов и негров, то есть коммунистов и дэмократов?

Да не волнуйтесь, он сам был коммунистом… И очень давно! Ещё с тех времён, когда после школы работал маляром в НПО им. Хруничева…

А потом его призвали – и как (извините, из песни слова не выкинешь) отважного, здоровенного и (внешне! а внешность бывает так обманчива!) туповатого бычка направили служить в славную «девятку» – охранником… Однако…

Боец личной охраны КГБ СССР – это вам не тупой жлоб, который тупо пережевывает свою жвачку, как валух[18], в предбаннике коммерческого банка.

Это – боевая машина, которую не видно и не слышно до тех пор, пока ему не скажут «Фас!»…

Вот тут мне кто-то подсказывает, что негоже человека со служебным псом сравнивать… А почему? «Цепные псы самодержавия!» – гордо именовали себя со времён Опричнины цепкие профессионалы…

Попробуйте прожить в своём доме без хорошей, отважной, умной сторожевой собаки – враз добрые, гуманные, дэмократические люди всё и растащат.

Но… в отличие от собаки Геннадий Рубенович был не только зрячим. Он смотрел и всё видел!

Те же, кто на его глазах жрал, пил и блядовал – относились к нему как ко всякой обслуге… Как к пустому месту!

А он… Смотрел и сравнивал… И слушал рассказы стариков…

О том, как Он выходил рано утром в сад, чтобы охранникам бутерброды, собственноручно Им нарезанные, передать…

Как однажды вломились к Нему в баню – что-то, мол, долго парится, не случилось ли чего? А Он засмеялся и хлопнул старшего смены веником по галифе…

Как помогал Он простому прикреплённому, у которого сестра заболела, устроить её в хорошую клинику – и Сам приехал её навестить, и передал пирожки от супруги, которую называл Нателла (Нина, конечно, а это кличка чекистская)…

Была, знаете, между прежними и нынешними огромная разница…

Между картинками, вырезанными Им собственноручно из «Огонька», и картинами из Русского музея; его щербатыми тарелками и сервизом из Эрмитажа; заплатанной маршальской шинелью (порвал на испытаниях, когда на стапель ракетный лазал) и шубой из драгоценной каракульчи…

Так что гнать надо было Попцова, чтобы ни о чем таком он не думал! И погнали, в минскую «Вышку» – Высшую школу КГБ (был такой способ – избавиться от неугодного сотрудника, отправив его на повышение или на учебу) …Вышел из учения лейтенантом, служил в «четвёрке» – контрразведка. Курировал транспорт…

Ну, по аналогии (транспорт, связь – какая разница?) – потом в Экспедицию и назначили… Сказав только – сиди на попе тихо. И ничего не делай.

Поэтому поначалу он просто сидел и смотрел… А потом просто за голову схватился! В последние месяцы программа помощи зарубежным друзьям перевыполнялась не в разы… в десятки раз! В сотни раз… тащили уже не чемоданами. А КамАЗами…

– Кто бы мне посоветовал, что мне делать? – с тоской, глухо, проговорил Попцов, ухватившись за буйную голову.

– Главное, не психовать, сынку…

Попцов стремительно обернулся.

Стена за его спиной неслышно распахнулась.

Из открывшегося замаскированного дверного проёма появился безмерно уважаемый им персональный пенсионер дядя Боря, который много чего полезного Попцову о службе рассказывал, а за ним в кабинет шагнул… шагнул! шагнул!!!

– Здрастте… – сумел выдавить полковник.

– Гамарджоба, товарищ полковник… Чаем не угостишь? – весело хлопнул его по плечу человек в старомодном пенсне.

Конечно, нашёлся у полковника не только чаёк… (Секретарь, прапорщик Ольга, увидев Гостя, от испугу опрокинула себе на блузку поднос.)

Нашёлся и армянский «КС» (коньяк старый, выдержка от десяти лет, стоил ужасно дорого, что-то вроде девять рублей за бутылку), и лимончик, но… делу время!

Щёлкая, проворачивались цифровые диски сейфа – двадцать два – ноль шесть – девятнадцать – сорок один. 22 июня 1941. Значит, над Родиной снова большая беда.

Простой, пожелтевший от времени красный конверт.

Без всякой надписи.

Внутри – неровные строчки «Ундервуда»…

«Советскому Гражданину. Прошу (подчёркнуто выцветшим красным карандашом) выполнять приказы этого человека как мои собственные».

И подпись, неровно, этим же карандашом – И.Ст.»

– У-у-у… – печально завыл полковник Попцов… – Ведь только, только что получил я квартирку на Грановского… и дачку в Малаховке… и персональную «Волгу» – номер «МОС»… за что мне это всё? Весь этот геморрой! Ольга!

– Слушаю.

– Скидневича[19] ко мне позови срочно! Вот только что стал я жить по-человечески… Как вдруг… На тебе! А! Товарищ Скидневич… заходите, обождите минуточку… у меня для вас сюрпри-ииз!

«Ба-бах!»

Товарищ Берия с удивлением смотрел на кровавую лужицу, расплывавшуюся на дубовом паркете вокруг головы абсолютно серого, как стёршаяся монета, безликого чиновника:

– Это, собственно, кто был?

– Да… теперь уж никто. Из ведомства Кручины, надзирающий, вроде особиста при мне… я его специально, чтобы мне теперь соблазна сдриснуть уже не было… Ольга!

– Слушаю.

– Позови ребят, скажи, чтобы труп из моего кабинета убрали…

– Слушай, генерал, а кто это такой – Кручина?

19 августа 1991 года. Москва, улица Солянка, дом восемь. Кабинет ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА внутренней службы Попцова. Тринадцать часов одна минута…

Товарищ Берия вовсе не обладал некоторыми чертами Гая Юлия Цезаря – не был болезненно честолюбив, никогда не стремился к личной власти (он относился к ней, более того – как к тяжкой обузе. Всю жизнь мечтал быть архитектором, да!), не был сластолюбив (кроме своей законной супруги, иных женщин в его жизни, почитай, и не было… ну, кроме нескольких несерьёзных, по молодости, увлечений. Кто Богу не грешен!).

Однако сейчас он, как Юлий Цезарь, смотрел по Второму каналу «Российское телевидение» (телевизор в углу – верный признак высокого кабинета) и при этом читал выложенные перед ним генералом Попцовым из заветной папочки напечатанные на тонкой, на полупрозрачной бумаге документы…

Кроме того, он успевал беседовать с генерал-лейтенантом («Отзываю вас из отставки! – Есть, товарищ Маршал!») Краснопевцевым и ещё слушать впол-уха доносящуюся из принесённого секретарём Ольгой ВЭФа трансляцию «Эха Москвы».

(Примечание автора. Всё нижеприведённое является подлинными фактами, а равно цитатами из подлинных документов. Ссылку дать на некоторые документы? Дам. Допуск первой формы покажите, и немедленно дам. А потом, это же всего лишь документальная сказка, ага?)

«…Руководство России заняло решительную позицию по Союзному Договору, стремясь к единству Советского Союза…»

«…в районе Вильнюсской телебашни действовала организованная группа лиц, во главе которой находились прибывшие из Польши американские инструкторы. Группу инструкторов возглавлял гражданин США Эйве Андрюс, имеющий опыт диверсионной работы в Афганистане. По словам Лансбергиса, американский разведчик занимался инструктажем оппозиционеров и сыграл «положительную роль».

…На что их кололи?

– Спрашивали о наших друзьях в…

– Я понял. Почему спрашивали именно об ЭТОМ?

– Не знаю, товарищ Павлов… но кололи их явно не наши.

– Обоснуйте.

– Очень как-то… изощрённо… стеклянные трубочки с кислотой вводили в мочеиспускательные каналы… наши так не работают! Ну, наши обычно куском провода по пяткам, ну, поставят на выстойку… но это! Нет, это были – явно чужие.

– Кто-нибудь сломался?

– Нет. Никто. Деканозов умер на допросе, Мешик – стоять не мог, его расстреливали лежащего… никто не сломался.

«Таким образом, совершено тягчайшее государственное преступление! Все лица, так или иначе вовлечённые в это преступление, будут нести ответственность!

В этой связи я хочу обратиться ко всем военнослужащим, сотрудникам МВД и КГБ.

Не делайте роковую ошибку! Проклятие Родины падёт в этом случае на ваши головы! И достаточно скоро!

У вас есть только одна возможность сохранить честь и человеческое достоинство – не исполнять преступные приказы, не проливать крови!»

– Это кто же так надрывается, аж, бедный, зашёлся весь?

– Вроде Станкевич, из бывших партийных пропагандистов, тоже сучка не из последних! Краем уха слыхал, прокуратурой уголовное дело по нему возбуждено, за взятки…

– Тогда понятно, зачем оно ему так надо.

«…Не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку циничной попытке правого переворота…»

«…Пленум Движения «Демократическая Россия» выдвинул идею создания параллельного центра во главе с Ельциным.

Идея сформирована Советом Безопасности США, который решил, что Горбачёв теперь не может обеспечить интересы Соединенных Штатов.

В Вашингтоне взят курс на создание в СССР капиталистической экономики, расчленения СССР и России, установление экономического и политического протектората.

Для Ельцина сейчас важно пойти на резкое обострение отношений с Центром и Президентом СССР».

«…Обращаемся к военнослужащим с призывом проявить высокую гражданственность и не принимать участия в реакционном перевороте!

Призываем всех трудящихся к всеобщей политической забастовке!»

«…С 1977 года в стране имеются агенты влияния. Их цель – разрушение советского государственного и общественного строя…»

– Ну и к кому в своей записке Крючков апеллирует? Что, задача обеспечения государственной безопасности у вас теперь возложена на ОСОАВИАХИМ?

Хватит. Мне всё ясно… Товарищ генерал-майор!

– Есть!

– Соберите личный состав. Скажу им пару ласковых слов… – закончил беседу Берия.

19 августа 1991 года. Москва, улица Солянка, дом восемь. Актовый зал ГУ ГФС. Тринадцать часов пятьдесят восемь минут…

Слева от входа в зал на застекленном стенде красовалась среди портретов весёлых и отважных парней в кожаных тужурках (и подписи под портретами – погиб… Погиб… погиб…) цитата из приказа Председателя РВС Республики от 20 января 1920 года (без указания фамилии этого человека): «Служба внешней связи Управления по командному составу по роду своей деятельности подлежит комплектованию только отборными людьми, как в отношении исполнения служебных обязанностей, так и в физическом. Последнее требование вызывается тем, что при нынешнем состоянии железных дорог фельдъегерям, командируемым, в большинстве случаев, с весьма важными и секретными пакетами, приходится совершать продолжительные переезды по железным дорогам при крайне тяжелых условиях, когда зачастую, за невозможностью найти в поезде места для сидения, по нескольку[20] дней приходится совершать путь стоя, при страшной давке. Тяжелая обстановка, при которой фельдъегерям приходится выполнять свою работу, а также, может быть, и опасение перед свирепствующим на дорогах сыпным тифом, совершенно привлекает на должности фельдъегерей Службы внешней связи исключительно добровольцев из лучших, выдающихся представителей рабочего класса».

На следующем стенде – Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении службы орденом Трудового Красного Знамени (потому что – в составе Министерства связи, уж какие там бои…).

В самом зале, заполненном примерно наполовину, – встревоженные лица обычно очень спокойных, невозмутимых, молчаливых людей, привыкших свято хранить Военную и Государственную Тайну.

Всего в наличии – около трёхсот человек… Остальные сейчас – на маршрутах: 43 авиационных, 31 железнодорожном, 35 автомобильных и 1 морском, общей протяженностью 237 572 километра! От Москвы до самых до окраин!

– Товарищи офицеры!

(Попцов, шёпотом в ухо Берии: – И прапорщики…)

– И прапорщики. Вы все принимали Присягу, которая, как известно, принимается только единый раз. Вы присягали Трудовому Советскому Народу, перед лицом своих товарищей… И поэтому я мог бы сейчас просто вам приказать. Но.

Сейчас такой момент – что каждый Солдат, каждый Командир обязан знать свой манёвр.

Вы помните, как начиналось то, что позже назвали перестройкой, какие у всех были надежды на то, что наш обновившийся, помолодевший Советский Союз станет ещё более могучим, крепким… На то, что Советский Человек заживёт ещё более свободно и счастливо!

Оглядитесь! Вокруг нас – сплошной хаос, неразбериха… В магазинах – полная пустота. Да что магазины – уже льётся кровь советских людей в Цхинвале и Карабахе, в Фергане и в Вильнюсе…

Об этом ли мечтали Советские люди? Хотели ли они, чтобы их растаскивали по национальным квартиркам и сталкивали в межнациональной кровавой вражде?

Нет! Поэтому наш Советский Народ сказал своё веское слово – проголосовав на референдуме за Единый и Нерушимый Советский Союз!

Кому выгодно то, что сейчас происходит? Только лишь нашим врагам – врагам Советской России, Советской Украины, Советской Грузии…

Чего же хотят эти враги?

Они хотят восстановить, реставрировать капитализм… Многие из вас были в загранкомандировках и видели без прикрас его звериный лик.

Хотите ли вы, чтобы трудящийся человек, рабочий – умирал с голода, потому что его выгнал с работы хозяйчик?

Хотите ли вы, чтобы наша Родина превратилась в сырьевой придаток иноземных монополий?

Хотите ли вы, чтобы мать-пьяница за бутылку водки продавала развратникам свою четырёхлетнюю дочь?

(Глухой гул в зале.)

Молчать.

Сейчас мы с вами являемся свидетелями чудовищной провокации – когда шайка самозванцев с трясущимися руками алкашей проламывает дорогу банде контрреволюционеров.

Именно эта шайка проводила в жизнь вредительские планы…

Что перекосоёбились? Слово «вредительские» вам не нравится? А вы не задумывались о том, что заводы и фабрики работают по-прежнему, а куда всё делось?

Я тут на такси ехал… Так мне водитель рассказал, что он бензин покупает у водителей автобусов – их начальство не выпускает на маршрут, а бензин заставляет сливать в канализацию… зачем? Чтоб вызвать недовольство москвичей…

А вчера мне рассказали, как на свалку выбрасываются продукты[21].

По молодости лет вы не знаете, что так было и в семнадцатом году – и с выступления недовольных отсутствием хлеба женщин началась Февральская революция, хотя все железные дороги, все склады были забиты мукой!

Кончится же по их плану, по плану врагов – должно всё тем, что коммунисты будут развешаны на фонарях…

И это будет только справедливо!

(Явственный ропот в зале.)

Молчать!

За что повешены? За то, что именно коммунисты допустили то, что во главе страны встали такие уроды, как Павлов и Раиска Горбачёва…

Что, не помните – как перед обменом денег этот жирный боров велел вам зарплату выдать одними сторублёвками? И как все ваши инвалютные личные счета отнял?

А как вы, боевые офицеры, этой профурсетке фельдъегерской вализой трусы из Парижа возили – забыли?

Молчать! Смирно!

Вольно.

И вот, дети мои, – посмотрите мне в глаза… Есть ли здесь хоть один советский человек? Хоть один патриот? Хоть один настоящий коммунист?

Гробовое молчание в зале…

Потом встал один офицер… второй… и вот уже весь зал стоит и молча смотрит на трибуну.

На человека в старомодном пенсне…

– Спасибо, товарищи мои… Слушай приказ! Я знаю, что нужно делать и как надо поступать. Все, кто любит нашу Советскую Родину, – за мной. Коммунисты, вперёд.

И они встали. И пошли.

Триста офицеров. Ну, и прапорщиков…

Однажды старый литейщик на заводе «Серп и Молот» показал мне один фокус – только не пытайтесь это повторить! Останетесь без руки.

Лился по лётку поток раскалённого олова… Литейщик сунул руку в бочку с водой и голой ладонью направил расплавленный поток металла в другую сторону!

Секрет же здесь вот в чём – он голой ладонью олова вовсе не касался!

Просто обратившаяся мгновенно в пар вода отбросила от тонкой, уязвимой человеческой кожи кипящий металл, заставив его течь в нужном направлении…

Революция – та же кипящая лава… И совершенное безумие вставать у неё на пути!

Сожжёт.

Но Берия не был безумцем… Он был рачительным хозяином!

Вставать на пути революции – не надо. А вот направить её в нужное русло – волне можно, а значит – и должно.

Маленькое отступление.

Из всех известных Попцову информаторов, выявленных Отделом собственной безопасности – в количестве тридцати душ (двадцать пять от УД ЦК КПСС, четверо от КГБ и один – неизвестно от кого), побежало к телефонам только двое.

Из них один стал названивать в ведомство Кручины, а второй, тот самый – тёмная лошадка, – в Британское посольство, в аппарат культурного атташе… После того как выяснили всю подноготную правду (под ногти загоняли щепочки от стула) – Иуд тут же и пристрелили, – потому как времени на оперативные игры не было совсем.

А остальные? Остальные выбрали СВОЮ сторону…

А потом информаторы КГБ про себя твердо решили, что они «отпишутся» опосля, когда всё закончится… а как же.

Кроме того – а были ли они в реальности, те информаторы?

Если в режимной организации был строгий НОРМАТИВ – на десять сотрудников один информатор… Где же их взять-то?

Как поступал оперативный сотрудник, освещавший организацию?

Он заводил карточки спецучёта на жену, тёщу, собаку соседа… Сам печатал от их имени информационные донесения и складывал в папочку… Выписывал им поощрения и премии, проводил с ними установочные беседы… От такого авангардизма у людей тихо ехала крыша!

1

Это не опечатка!

2

Белоусов В. И. Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости. М., Яуза, 2010.

3

Тот, кому положено.

4

Я знаю. Просто Нателлой Лаврентий Павлович называл жену еще с юности… что-то у них такое было, свой тайный язык.

5

Даль приводит синонимы «утомлённое, умученное тяжкой работой».

6

«Тефаль! Ты всегда работаешь для нас». Реклама чугунных сковородок.

7

Выходной и воскресенье – в бериевские времена были совершенно разные вещи. Выходным в 1953 году мог быть ЛЮБОЙ день. В том числе и понедельник… Берия просто не мог поверить, что в рабочий день столько народу едет торговать на рынке.

8

Обращение Берии с Гаспарянами и мнимая невидимость, «отвод глаз» – это всё начальные, простейшие упражнения в курсе того, что потом будет названо РБсК. Сапиентис сат. – Примеч. авт.

А кто не знает – тому и не надо… ну, любопытных отсылаю к книге «Как дрались в НКВД». М., изд. «Школа Баярд», 1996 год.

9

МНС, младший научный сотрудник.

10

Впрочем, на армейские деньги – это всё-таки лейтенант.

11

Махновская песня «Як Батько заграе, ворог враз смекае…».

12

Побывать в этом месте, которого в описываемое время быть просто не могло, сегодня может любой пассажир московского метро, если сядет на поезд до станции «Парк Победы» – часть пути поезд использует тот самый, глубокий тоннель – Примеч. авт.

13

Особая папка. Только для Первых лиц.

14

Хитров рынок.

15

Пассивным педерастом.

16

Фамилия изменена.

17

Фамилия изменена.

18

Кастрированный баран.

19

Фамилия изменена.

20

Так в тексте. Автор высказывания – Троцкий. – Примеч. авт.

21

Так в тексте. Автор высказывания – Троцкий. – Примеч. авт.