– К чему такая спешка? – спросил Коренев, душман блеснул глазами, зло вздёрнул подбородок.

– Это моё дело, – сказал он. – Выбирай: либо работаешь с нами, либо пуля, одно из двух. Третьего нет. Понял?

– Мне бы с начальством твоим поговорить, – Коренев, сам того не желая, вступил в игру.

– Я – твоё начальство! Понял? Я всё сказал!

Унылая пыльная дорога медленно уползала под колёса, под шипами хрустела всякая дрянь. «Так-так-так, вот так-так», – лупил в виски звонкий молоточек, вышибал боль – от него даже зубы тряслись, расшатывались, Коренев горестно опустил голову, зажался, не сводя взгляда с дороги и стараясь удержать нехорошую внутреннюю дрожь.

Потом, не отводя взгляда от дороги, спросил душмана:

– Как тебя зовут?

Душман не выдержал, улыбнулся – он понял, что русский поддаётся, и кто знает – может, из него получится хороший инструктор в лагере для подготовки партизан, он будет читать тактику ведения войны в тылах – в той далёкой войне у русских была хорошая практика, будет читать лекции по советским военным уставам, по документам – военным и гражданским, учить, как стрелять из русского оружия – из пулемёта Владимирова, из «утёса», из установок «град» – живой он много нужнее, чем мёртвый, этот худой ошеломлённый офицер? А солдаты… Солдат можно будет убить, отрезать у них уши и за уши получить по сорок тысяч афгани – сорок тысяч за каждую пару, всего восемьдесят.

– Меня зовут Hyp, – сказал душман, приподнял подбородок, лицо его заострилось. – Нур Мухаммед, вот так! А тебя как зовут?

– Николай! Николай Саблуков, – сказал Коренев. Он назвал имя и фамилию своего школьного одногодка, с которым вместе сидел за партой. Коля Саблуков работал сейчас в Москве, в управлении сберкасс и в Афганистане никак не мог появиться.

– О'кей, Николай! – душман ослабил нажим автоматного ствола.

– Чего это он, товарищ старший лейтенант?

– Познакомились, – пояснил Коренев, прикинул про себя: сколько минут прошло из отведенных трёх? Выходило – одна. Осталось две.

– А чего он предлагает?

– Обычное дело – перейти на их сторону, – осторожно пояснил Коренев: душман по имени Hyp хорошо понимал русский – может быть, даже лучше, чем говорил, – да и на самом деле он мог лучше говорить, без всяких «скорьёсть», «поворьячьваем» и «чьто» – он вполне мог окончить институт где-нибудь в Симферополе или в Ростове, а для маскировки выдать байку про культурный центр. О том, что наш культурный центр готовит переводчиков для душманских групп, Коренев уже слышал: проникают туда люди обманом, поддельно – такие вот утончённые аристократы, отличающие речь литературную от бытовой, доллары от афоней, щетину от серебра и масло сливочное от оливкового, – поступают туда под видом членов ДОМА – афганского комсомола, прилежно учатся, дружат с нашими ребятами, а потом беззвучно растворяются. Чтобы потом заявить о себе чьим-нибудь рваным безысходным криком или подкинутым к дверям хада или царандоя телом юного партийца, в чьих глазах навсегда застыл смертельный испуг. Так с испугом и кладут потом партийца в могилу.

– Дела-а, – прошептал Соломин, сжал плотно глаза, не желая видеть белый свет, своих спутников, но Коренев, толкнув его локтем в бок, предупредил:

– Следи за дорогой!

Водитель покорно покивал головой – меленько, часто, будто птица. Коренев, машинально разжевав какую-то безвкусную, ни твёрдую, ни мягкую, совершенно непонятную дрянь, неожиданно возникшую во рту, отметил: прошло две минуты, осталась одна.

Душман, привычно выпятив острый подбородок, делающий его похожим на монаха-иезуита с картины средневекового живописца, ждал. Три минуты – не время, для вечности они вообще ничего не значат, перед вечностью, как перед Аллахом, не только минуты, часы, дни, недели, месяцы – мошки, годы – букашки, а о человеке и говорить не приходится, это мелочь, просо, пыль, сеево, недостатка в котором нет.

– Что будете делать, товарищ старший лейтенант? – шёпотом спросил водитель, Коренев едва его услышал, сморщился – висок ему прокололо от напряжения, шёпот едва осилил звон молоточков, продолжающих шустрить с пущей прытью – они безжалостно прохаживались по темени, затылку, скулам, вискам, били даже снизу, в подбородок, по-боксёрски лихо, точно, биение сердца начало ощущаться в плечах, в рёбрах, в костях грудной клетки, в крестце – всё тело Коренева было наполнено болью и грохотом. – А, товарищ старший лейтенант? – водитель скулящим слёзным шёпотом вновь выдернул Коренева из грохота, звона и боли.

Сдерживая дрожь, Коренев постарался ответить как можно спокойнее – важно было, чтобы голос звучал ровно:

– Думаю принять предложение, – перехватил встревоженный взгляд водителя, заметил, что у того в зрачках тихо покачиваются зеленоватые мертвенные огоньки, будто крохотные лодчонки на воде, – Соломин бросил на Коренева короткий и быстрый, словно выстрел, взгляд и отвернулся, большой, как коровий мосол, костистый кадык у него дёрнулся, подпрыгнул вверх, потом нырнул вниз, снова подпрыгнул и снова нырнул – водитель сглатывал слёзы, дрожал, будто в падучей, и старший лейтенант, которому было не лучше, успокаивающе проговорил: – Ничего страшного, Игорь, ничего страшного… Хуже, если наши кости сгниют где-нибудь в афганской канаве! Ничего страшного, надо принять предложение, Игорь! Понимаешь – надо! – он хотел, чтобы по тону его Соломин обо всём догадался, подхватил игру, иначе при всём расчёте – даже тонком расчёте, дело будет погублено, они погибнут, – ничто их не спасёт, но Соломин, похоже, не слышал старшего лейтенанта, работал кадыком и сглатывал слёзы. Эх, Игорь!

– Молодьец, Николь-ай! – похвалил Коренева душман, ещё чуть оттянул ствол автомата, чтобы русский мог дышать, кивнул довольно, потом ткнул своего спутника локтем и сказал: – Они согласны!

«Неужели это не сон, неужели это явь? Так-так-так, вот железные молоточки продолжали обрабатывать Коренева. – Нет, всё-таки это одурь, плохой сон, который не стоит никому рассказывать, – старлей просто вздремнул в машине и под сытый рык КамАЗовского мотора ему привиделся этот страшный бред. – Сон – не сон, сон – не сон? Неужели явь?»

Низенькие, слепленные из глины дома, огороженные дырявыми дувалами, кончились, дорога уходила к далеко рыжеющим, затянутым нездоровым дымом предгорьям, но до предгорий ещё было ехать да ехать, а пока начиналось ровное сухое поле, которого Коренев раньше не видел – не заезжал сюда, за полем шли увалы, как где-нибудь в Алтайском либо Красноярском крае, выжаренные злым солнцем до каменистой корки; в увалах этих можно было спрятать несколько дивизий. А дырявые дувалы – это не от бедности, не от того, что не хватает глины – это сделано специально, чтобы сушить знаменитый здешний изюм. Чёрный. Такой сладкий, что он, когда сухой, слаще сахара. Ветер хорошо продувает дыры в дувалах, вялит, сушит изюм – через несколько дней продукт готов, насыпай, хозяин, новый.

– З доръёги не зворачьёвай – там мьины, – предупредил душман и по тому, как он выговаривал, рисовал слова в этот раз, как строил речь, – а отличие от первой фразы, произнесённой им, было заметным, Коренев понял: душман Hyp русский язык действительно знает хорошо, теперь старший лейтенант готов был биться об заклад с любым богом из батальонной разведки, что этот аристократ окончил у нас вуз… – Много мьин! – сказал Hyp и засмеялся. – Лучьшье йехать прьямо, – он потыкал пальцем в рыжеющие предгорья, – по кольее.

– Как и у нас, – пробурчал водитель, снова глянул на Коренева – мертвенные зелёные птички, плавающие у него в глазах, погасли, лицо потемнело, стало совсем печёным, чужим, будто у мертвеца.

– Тьёчно, – подтвердил душман Hyp, – кьяк у вас – я знаю, – и этими словами укрепил догадку Коренева.

– Значит, мы сдались, товарищ старший лейтенант? Сами сдались в плен? – быстрым рассыпчатым шёпотом спросил Соломин, и Коренев почувствовал, что душман насторожился – шёпот водителя ему не понравился. Автоматный ствол снова упёрся Кореневу в рёбра.

– Сдались, Игорь, – громко произнёс Коренев.

– Ну и ладно, – неменяющимся рассыпчатым шёпотом пробормотал водитель, – ну и хорошо! Ну и ладно…

«Слишком быстро ты, друг, смирился, – зло подумал Коренев, – всё у тебя очень просто! Погоди, до конца мы ещё не сдались. А сдадимся – нахлебаемся полной ложкой. Вволю наедимся!»

– Выбора у нас не было, Игорь, – сказал Коренев, – вот Hyp Мухаммед подтвердит, что не было.

– Не быльо, – охотно подтвердил душман, поднял подбородок.

– Либо сдаваться, либо… – Коренев звонко прицокнул языком – звук был однозначный, второго смысла у него не существовало – только один и никто не мог сказать, что не знает, к чему приравнен этот звук, к жизни или к смерти, – либо пуля. Что ты предпочтёшь, плен или пулю?

– Да вы уж за меня выбрали, товарищ старший лейтенант!

– А раз выбрал, то доверься мне. И Дроздов тоже!

Дроздов продолжал безмятежно насвистывать в две крохотные сопелки – он так сладко спал, что старший лейтенант остро, почти слёзно позавидовал – уж лучше бы спал он, Коренев!

– Ладно, – пошмыгал носом водитель, – а дальше что?

– Дальше прьямо, – сказал душман, – по кольее.

– Я не про то, – Соломин снова шмыгнул носом, он слабел на глазах – сник, лицо его обвяло, – всё произошло слишком быстро – Соломин боялся за себя, за машину, за старшего лейтенанта, за дурачка Дроздова, так до сих пор и не проснувшегося, – я про то, что будет с нами?

– Всё будет нормально, – сказал Коренев.

– Да, всьё будьеть нормаль, – подтвердил Hyp, показал чистые красивые зубы. Ах, какие крепкие зубы, такие крепкие, что ими можно кусать проволоку. Коренев, у которого с зубами было плохо – разъедала вода и пища, да и голодная детская пора не дала им возможности окрепнуть, не на чём было потренироваться, одно шло к другому, беда к беде, а порча к порче, – всегда завидовал таким зубам. – Деньгьи будуть, водка будет – всё будьеть нормаль! – Hyp громко, скрипуче захохотал – как только он повышал голос, с ним происходили превращения – голос делался очень некрасивым и душман превращался в недобрую угрюмую птицу, горбато нахохленную от неудач, искривления костей, болей в зобу и от злости.

– Мы изменили, да, товарищ старший лейтенант? Изменили своей Родине, да? – водитель, всхлипнув, сжал веки. На щёки потекли мелкие мутные слёзы. – Это называется так, да?

– Молчи, Соломин! – как можно мягче проговорил старший лейтенант: ему и самому было муторно, а тут юный защитник, принимавший присягу, развёл пруд. Хоть карасей в мокроту запускай.

В желудке от того, что долго не останавливались, не вскрывали дорожное НЗ, ничего не «клали на зуб», было пусто, поташнивало, словно Коренев съел тухлятину, во рту было горько – хотелось вывернуться наизнанку, вывалить всё, что есть внутри, рухнуть на землю и затихнуть. И если уж придёт смерть, то пусть она будет мгновенной, без мук. Очень не хотелось мучатъся. Коренев подвигал нижней челюстью из стороны в сторону, будто у него именно сейчас, прямо в кабине КамАЗа заболели зубы, потекла надкостница, начали разваливаться дёсны – и вообще начался распад тела, который он воспринял слёзно, с внутренним страхом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.