– Что, олухи задоходые, глазеете, нормального человека не видели? – усмехался Лугатик, проворно набивая тележку продуктами, ценники, как и вывески на улицах, читались наоборот, это было непривычно, но не смертельно. – Жрете тут от пуза, а людям перекусить негде. Кафе устроили только для себя, приезжим предлагаете с голодухи пухнуть. Гостеприимный городишко, ничего не скажешь. Прямо на глазах средь бела дня людей хватают. У всех за пазухами фиги. Что таращитесь, как на рептилию, не нравлюсь я вам? А вы думаете, вы нравитесь мне? Часа того не дождусь, когда ваши физиономии останутся в воспоминаниях. Не верю ни одной вашей улыбке. Насмотрелся уже, на собственной шее испытал.

– Перевернуто, перевернуто, – переговаривались между собой покупатели, кивая головами.

По незнанию можно было подумать, что они соглашались со словами Лугатика, как бы подтверждая, что, мол, да, не все в порядке в их городе, однако Лугатик не заблуждался на этот счет.

– Называйте хоть горшком, только в печь не ставьте, – посмеивался в ответ, глотал пустую слюну и жадно вдыхал запахи продуктов, предвкушая удовольствие от предстоящей трапезы. Сейчас ему казалось, что никогда прежде, ни в одном магазине, он не замечал таких ароматов. Случалось раньше, заскочит в магазин, покрутится в толчее, набросает в корзину того-сего по записке матери – и к кассе с мыслью быстрее убраться на улицу. Даже когда бывал голодным, не испытывал такого трепета перед запахами, просто не обращал внимания на них, а тут аж за душу берут. А там, на улице, у друзей сосет под ложечкой. Они с нетерпением ждут его. Знали бы, какой еды он набирает для всех, не раз облизнулись бы.

Нагрузил тележку с верхом, другой случай может не представиться, мало ли что еще произойдет с ними в этом диком городишке, зато пожевать есть чего. Набрал на все деньги, чтобы душа пела и чтобы не только им, но и Карюхе с лихвой досталось. Он чувствовал свою вину перед нею. Не окажись она из-за него в их компании, все с нею было бы иначе. По гладкому полу покатил тележку к кассе, лицами к нему выстроилась очередь покупателей. Лица были всякими: молодыми и старыми, мужскими и женскими. Легкая одежда по погоде. Володька хотел пристроиться, но очередники раздвинулись, пропуская его к кассиру. Черт побери, какое почтение, не то что в кафе, тут все для тебя вне очереди. Он, не задумываясь, воспользовался этим. Хоть тут отыграться на тех, кто настроил козу в кафе. Протолкнул тележку вперед. Кого-то зацепил локтем, но извиняться не стал, все равно не поймет. И хотя этот кто-то улыбкой говорил: «Пожалуйста, ничего особенного, можете сколько угодно», – но пробурчал нечто несуразное, в чем Лугатик угадывал совершенно противоположный смысл. По крайней мере он сам на месте горожанина покрыл бы крепким словцом.

Кассир, молодая, весьма приятная девушка с раскосыми зелеными глазами, улыбалась во все лицо. Эти глаза подходили под цвет плитки под ногами покупателей. На щечках две ямочки, бровки дугами, губки бантиком. И пальчики на ручках тонкие и длинные, как соломинки. Мелированные пряди волос сбоку схвачены брошью, приподняты над затылком, ниспадали по длинной шее пышным хвостиком. Недурственная девочка, очень недурна. В другое время Лугатик волчком закрутился бы около нее, навешивая лапшу на уши. Впрочем, для такой девушки лапша была ни к чему, здесь можно было бить по цели со стопроцентным попаданием, не напрягаясь, без словесной шелухи. Девушка действительно хороша. Лугатика так и подмывало развязать язык, так хотелось испытать свое красноречие, на языке уже завертелись слова и целые фразы. Однако на этот раз разум взял верх, вовремя вспомнил, что его язык здесь никому не понятен, к тому же терять золотое время даже на такую девушку было сейчас довольно глупо и опасно. С усилием, которое далось нелегко, сдержал себя. В результате попросту глупо замурчал под нос. Пока кассир своими изящными пальчиками стремительно перебирала по клавиатуре компьютера, прогоняя цены продуктов, Лугатик залихватски выхватил из кармана коричневый кожаный кошелек с деньгами. Восхищенно подмигнул девушке и отсчитал итоговую сумму, которая замерла на экране монитора. Положил перед кассиром, а сам поспешно, не отрывая взгляда от хорошенького лица, начал укладывать продукты в пакеты. Кассир улыбчиво глянула на деньги, зеленые глаза часто застрекотали ресницами, приятная улыбка стала мгновенно превращаться в маску, раздался сначала всплеск, а за ним внезапный визг, резко, как бичом, хлестнувший по тонким перепонкам Лугатика. Тот на мгновение опешил.

– Мусорный контейнер, мусорный контейнер, – затрещала кассир на весь магазин, а затем пронзительно заблажила в полный голос: – Жуки в мусоре!

Володька отпрянул, померк лицом, закрутил головой, силясь понять, что происходит. Покупатели оцепенели, сжались и, как по цепочке, в затылки друг другу понесли пулеметной очередью:

– Окошко в клеточку, окошко в клеточку, окошко в клеточку! Почему нет ветеринарной службы?

Из разных углов магазина спинами вперед выпрыгнули охранники в пятнистых сине-желтых рубашках, засуетились и задом ринулись к кассе. Лугатик едва успел сообразить, что волнение горожан вызвано его действиями, как охранники подхватили под локти, заломили руки за спину, согнули парня пополам. Вывернули карманы, вытряхнули из кожаного кошелька на прилавок остатки денег.

– Отпустите, идиоты! – кричал Лугатик. – В чем дело? Вы думаете, я мало заплатил? Посчитайте сами.

– Вы правы, вы правы, ветеринары должны работать, – вопил ему в ухо сине-желтый охранник.

Боковым зрением Лугатик уловил, как кассир, изящно выгибая спину и привставая над прилавком, тыкала тонкими пальцами в его деньги, трясла их в руках и взвизгивала, повторяя слова об окошке в клеточку. Ее зеленые раскосые глаза горели жарким негодованием, а губы дрожали. Покупатели в свою очередь крутили в ответ головами и сбивчиво перемалывали языками услышанное. В середине очереди с продуктовой металлической корзинкой в руке суетливо выделялась костлявая спина покупателя, на котором свободно болтались рубашка и широченные брюки. Мотая длинным носом по сторонам, он высоко вздернул плечи и хрипловато крякнул, надеясь на поддержку остальных:

– Надо опасаться летающих ворон.

– Не всякая ворона несет крутые яйца, – тугим басовитым голосом заметила рядом стоящая круглощекая женщина необъятных размеров с выпуклыми глазами, огромным животом, огромным задом, дюжими руками с неухоженными сбитыми ногтями и мощными ногами, обутыми в босоножки без каблуков. Притопнула ногой, и половая плитка под босоножками словно бы прогнулась. Обвислый подбородок задрожал. На несвежей кофте и помятой юбке видны были грязные пятна.

– У всякой вороны есть испражнения, – пробуя на ощупь деньги Лугатика, вертя ими перед глазами и причмокивая, включилась в разговор еще одна женщина с прыщеватой кожей на длинном лице. Она была в длинной белоснежной юбке с поперечными красными полосками, в сером топе, из которого вываливалась большая, тяжелая, словно переполненное молоком коровье вымя, грудь.

– В любую минуту воронье испражнение может упасть на голову, – вставил костлявый покупатель, суетливо втянул голову в плечи, будто это испражнение уже шваркнуло ему на темечко, прилипнув к реденьким волосикам.

– Помните, что сказал Философ? – подала звонкий голос худенькая старушка с мелкими морщинами на лице и с проседью в гладко причесанных волосах, неподвижно и чуть отстраненно от всех стоявшая возле кассы. Чистенькое старенькое платьице обтягивало ее хоть немолодую, но складную фигуру, подчеркивая то, что эта особа, вероятно, была в свое время довольно привлекательной. И, без сомнения, такие ловеласы, как Лугатик, пчелиным роем кружили возле нее, а она отщелкивала их по одному без всякого сожаления, зная наверняка, что этот рой будет жужжать вокруг нее до тех пор, пока огонь играет в молодом теле.

Вся очередь закивала в ответ и загудела, хотя старушка еще не закончила фразу, но очередь торопливо опережала, дабы было понятно, что никто из присутствующих не забыл слова Философа. А она с пафосом вскинула острый подбородок и певуче повторила утверждение Философа:

– «Настоящее дерьмо не пахнет».

Лугатик задергался, согнутый, зажатый и придавленный жесткими лапищами сине-желтых охранников, повернул лицо к старушке:

– Пахнет, пахнет, – выдохнул он ей, никак не улавливая смысла разговора. – Всякое пахнет! Окунуть бы вашего Философа головой в него, послушал бы я потом, что он запоет.

– У ворон нет мозгов, – возгласила старушка, с антипатией глянула на круглый затылок Лугатика и чистым звонким голосом продолжила: – Там, где они летают, мозги не нужны. Велик Философ, потому что Велик. – Она вскинула палец и продолжила незаконченную фразу Философа: – «Пахнет только дерьмовое дерьмо!»

– Да, да, да, – подхватили остальные.

Лугатику показалось, что разговор мог идти о нем, ведь именно вокруг него затеялась возня. Вот только причины никакой не видел. Все в тумане, как в истории с Карюхой. Мысль о Карюхе прошлась против шерсти. Кажется, с ним может произойти подобное. Наверно, просто отлавливают по одному. Лугатик снова дернулся, пытаясь распрямиться, но это не удалось, два щекастых охранника знали свое дело крепко. Было больно, заскрипел зубами. Все было паршиво. Не везло сегодня Лугатику, явно не везло. Не его был день. Куда ни кинь – не его. Сначала получил по загривку на тротуаре, теперь здесь скрутили, как последнего идиота. Те, кто только что славно улыбался ему в лицо, сейчас ядовито щурились, поливая откровенным презрением. Все было скверно, не удавалось вникнуть в ситуацию, а без этого невозможно найти выход из положения.

В двери, пятясь, втерлись двое в полицейских формах. Один со свежей стрижкой щеголеватого вида, на другом форма висела мешковато, как на корове седло. Щеголеватый выпячивался задом, играя лопатками, мешковатый вразвалку мешкал. Толпа возле кассы загудела, одни замахали руками, другие показывали на Лугатика. Прыщеватая женщина в белоснежной юбке кудахтала, как курица. Костлявый покупатель суетливо размахивал корзинкой, из которой, того гляди, могли посыпаться продукты. Женщина с выпуклыми глазами ворочала огромным задом так, что горе было тому, кто вдруг соприкасался с нею, она отбрасывала вон, освобождая пространство для себя. Пафосная старушка вскидывала кверху подбородок и мотала пальцем над головой, пытаясь обратить на себя внимание. Толпа колыхалась. Голос сине-желтого охранника перекрыл общий шум:

– Перевернуто, перевернуто! – прогорланил он полицейским.

– Сами вы перевернутые, – огрызнулся Володька, исподлобья наблюдая за спинами полицейских. Сразу отметил, что среди них не было того, который был в кафе. Но это ничего не значило. Эти двое могли быть еще хуже. По крайней мере ничего хорошего для себя Лугатик не ожидал. Не сомневался, что тоже схватятся за пистолеты, если он начнет взбрыкивать. Руки занемели от жесткой хватки охранников и уже не чувствовали боли, в коленях пробила дрожь. Вот незадача, кажется, он испугался. Столько раз в жизни задирался, кидался с кулаками на других и сам получал по сопатке, но не испытывал такого страха, как теперь. И только потому, что этот страх уводил в неизвестность, было в абсолютном тумане все, что могло произойти дальше. Главное, непонятно из-за чего. Когда не понимаешь главного, тогда может испугать просто обыкновенный чих. Одним махом Лугатик настроил себя против полицейских.

Сине-желтые охранники ослабили нажим, и Лугатик выпрямился. Полицейские развернулись к нему лицами и уставились, как на рогатого черта. У щеголеватого было молодое холеное с несколько крупноватым носом лицо. Этот нос его немного портил, чуть-чуть косил, видно, когда-нибудь в драке был сломан. В общем, догадка Лугатика попадала в десятку. Действительно, нос полицейского пострадал в схватке. И не только нос. Володька рассмотрел застарелый неглубокий шрам на скуле возле правого уха. И это еще больше напрягло Лугатика. Полицейский казался битым зверем, он будто источал опасность. Смотрел исподлобья и молчал, смотрел и молчал. Мешковатый больше походил на простака, хотя своим парнем такого назвать тоже было нельзя. Глаза на широком расстоянии, постоянно открытые, совсем не моргали. Губы большие, но не мясистые, и рот до ушей. Всегда мнится, что такой рот вмещает не тридцать два зуба, а все шестьдесят четыре. Мешковатый, как и щеголеватый, тоже безмолвствовал и смотрел. Под этими взглядами Лугатик почувствовал себя инопланетянином, его как будто готовились разделать на разделочном столе, чтобы изучить каждый орган. А кассир сбоку трещала, как пулемет, показывая на деньги Лугатика:

– Кривое зеркало, кривое зеркало. Полная тележка, полная тележка. Бумажные продукты.

Щеголеватый двумя пальцами, как бы брезгуя и фасоня одновременно, взял деньги Лугатика, медленно повертел перед глазами. Пошелестел купюрами, ткнул под нос напарнику:

– Мудры, мудры слова Философа: «Не ищите в зеркале своего отражения, чтобы оно не убило вас».

– Да, – отозвался напарник, – мухи гадят днем.

Кассир вскинула руки, ее розовое платьице, которое с большой натяжкой можно было назвать платьем, задралось, открыло красивые длинные ноги и узкие плавки. Когда выгнула спину и сильнее наклонилась вперед, показала весь зад. Лугатик на мгновение забыл о том, что здесь происходило, восторженно поедая глазами девушку, не желая упускать ни одного движения ее тела. Та собиралась что-то добавить к ранее сказанному, но ее решительно опередила пафосная старушка, охотно вклиниваясь в разговор между полицейскими:

– Философ сказал: «Рыло свиньи выражает мысль».

Щеголеватый полицейский кивнул и недобро глянул на ухмыльнувшегося Лугатика, помахал купюрами, взял сотенную, расправил, поднес к глазам Лугатика. Тот замер, не понимал, какого рожна ему показывали его деньги. Кассир в это время тонкими пальчиками изящно достала из кассового аппарата такую же сотенную и торжественно передала второму полицейскому. Под нос Лугатику ткнули вторую купюру. Он пожал плечами, пробежал глазами по деньгам, деньги как деньги, собрался фыркнуть, но вдруг взгляд остановился. Что за чертовщина, вгляделся внимательнее. При беглом взгляде вроде бы одинаковые, а на самом деле разные. В зеркальном исполнении. Лугатик расширил глаза, вот те на, так и есть. И по мозгам заелозила догадка: стало быть, его купюры принимают за фальшивки. Ну и дела, кому скажи – не поверят, настоящие деньги в этом городке стали фальшивыми. Получается, его схватили как фальшивомонетчика. Никогда не рисовал деньги – и вдруг оказался фальшивомонетчиком. Даже подумать не мог. И ведь этим олухам ничего не докажешь. Лугатик напряг мускулы, но сине-желтые охранники держали цепко, руки за спиной, не вырвешься. Кто бы мог подумать, что так запросто можно попасться! Ни на чем. Слинять бы с глаз долой, но, кажется, вряд ли удастся.

– Да это у вас фальшивки, – заорал он во все горло, и вены на шее вздулись, покраснел от натуги, как Малкин обычно краснел от смущения. – У меня настоящие деньги! – Мгновенно забыл о голоде: какой голод, когда заваривается каша с двумя полицейскими. Затравленно втянул голову в плечи. Никого тут не убедишь в своей правоте. Надо бы уходить отсюда, но так скрутили, что и пробовать бесполезно. Цепкая хватка охранников опять начинала сжиматься.

– Мухи бьются о стекло, – почти женским голосом проговорил мешковатый полицейский, сгребая деньги Лугатика в свой карман.

– Философ сказал, – снова вклинилась старушка, вскидывая палец и крутясь на месте: – «Не верьте зеркалам, все они кривые, никогда не смотрите в зеркала, потому что в них вы можете увидеть себя. Увидеть себя в зеркале – страшно». Верьте только Философу, он никогда не отражается в зеркалах.

Вокруг одобрительно зашумели. А Лугатик удрученно подумал, что для него наступил настоящий кошмар. Охранники повернули его задом, накинули на запястья наручники и вслед за полицейскими вывели из магазина на крыльцо. Вот дела, никогда не собирался пятиться, а пришлось. Полицейские попятились вниз по ступеням и потянули Лугатика. А он перекинул взгляд на другую сторону дороги, высматривая автомобиль Катюхи. С крыльца увидал машину полицейских. Дверцы уже распахнуты, чтобы принять его. Володька машинально пробежал глазами по номеру на бампере, заметил, что левое заднее крыло помято, краска содрана. Задергался, пытаясь сопротивляться. Знал, приятели наблюдают за магазином.

Те действительно наблюдали из автомобиля Катюхи. Насторожились, когда к крыльцу задом подкатило авто полицейских, а увидев теперь Лугатика, поняли: засыпался, бедолага. Раппопет прогнал пальцы по пуговицам рубахи, как по клавишам гармошки, понял, что Лугатика надо спасать, что придется схватиться с полицейскими. Медлить нельзя, но у него будто заклинило, он не мог решиться отдать команду. Когда отправлял Лугатика в магазин, никак не предполагал схватку с полицией. Не узнавал себя, словно в один миг превратился в мякиш. Малкин толкнул в затылок. И коснулся плеча Катюхи. Она надавила на педаль акселератора, машина пошла по газону, через дорогу на красный свет светофора. Перед крыльцом магазина резко затормозила. Лугатик был уже возле машины полицейских. Выбора не осталось, к Раппопету вернулся воинственный дух. Ринулся с Малкиным отбивать приятеля. Неожиданность дала результат. Полицейских раскидали. Кулак Раппопета отпечатался на затылке мешковатого. Тот, раскинув руки, бухнулся животом на асфальт. Малкин сбил с ног щеголеватого, удивившись, что получилось с одного удара. Обычно он больше вхолостую махал кулаками. Пока сине-желтые охранники задом спускались с крыльца на выручку полицейским, Раппопет, Малкин и Лугатик прыгнули в «жигули» и Катюха сорвала машину с места. Щеголеватый, подхватываясь с земли, неловко зашарил рукой, выхватил из кобуры пистолет:

– Сюрприз, сюрприз! – выкрикнул дважды и дважды выстрелил вдогонку.

Лугатик отбил зубами барабанную дробь:

– Линяем, братцы, иначе за мордобой с полицией припаяют, мало не покажется. Ну и вляпались.

– Не догонят, – скривился Раппопет, снова чувствуя прилив сил. – Пупки надорвут, задом наперед катить за нами. Затеряемся, не найдут. Едем за город, отсидимся где-нибудь до ночи, браслеты с Лугатика сдернем, а потом вернемся за Карюхой. Не мы затеяли эти игры, но нам расхлебывать. Откуда нам знать, что у них тут свои правила? Не по-людски живут, не по-людски встречают, не по-людски обращаются. Итак, ищем, где пересидеть.

Так и решили. Катюха поехала по улицам города в обратном направлении, к окраине. Но перед глазами все изменилось, дорога была иная, перекрестки, улицы, дома – другие. Битый час тыркались в разные стороны, пока не убедились, что запутались, как в лабиринте. Город, представлявшийся небольшим, неожиданно оказался непреодолимой преградой. В глазах уже рябила его перевернутость. Лугатик на ходу рассказал о магазине, окончательно убил надежду на нормальный перекус. Невольно все разом глянули на кастрюлю. Подумали об одном и том же, как будто от кастрюли потянуло запахом ухи. Впрочем, теперь было не до ухи. Лугатик нудил, разглядывая наручники на запястьях. Раппопет бычился, не находил выхода из сложившихся обстоятельств, видел, на него надеялись, а он растерялся, беспомощно втягивал голову в плечи и не мог ничего придумать. Лидерство в компании начинало трещать по швам. Малкин молчал. Катюха продолжала поднимать на дыбы автомобиль.

И вот городские тиски как будто разжались, открыв длинный бетонный мост с тяжелыми металлическими перилами в черной матовой краске и громоздкими литыми пузатыми стойками. Широкая река под мостом текла спокойной темной массой. С моста она виделась глубокой и такой же тяжелой, как металлические перила и стойки. У Малкина мелькнула мысль, что ему незнакома эта река. Миновали мост, свернули на узкую набережную с кованым чугунным витьем вдоль реки, поехали по гладкому асфальту. Вдоль набережной тянулись маленькие домики-перевертыши с жиденькими палисадниками вокруг садиков и огородиков. Это явно походило на окраину. Сердце зачастило радостно: наконец-то нашли, что искали.

Набережная оборвалась вдруг, быстро закончилась нагромождением каких-то каменных глыб у самой воды и мятых металлических емкостей, затем асфальт прервался, машина запрыгала по колдобинам, колея едва проглядывалась, поросла травой, определенно эту колею давно забросили из-за ненадобности либо по другим причинам. Справа за каменными глыбами – поросший сплошным кустарником и деревьями неровный берег реки, впереди – затянувшаяся густыми травами поляна, слева – лес.

Катюха на минуту оторопела: колея дальше пропадала, дорога сошла на нет, оставалось только повернуть назад. Притормозила, вглядываясь сквозь лобовое стекло, зеленый ковер укрыл все, отпустила педаль тормоза и решительно поехала по поляне, оставляя за машиной примятую и раздавленную траву. Поляна спускалась к воде пологим склоном. Остановила «жигули» перед полосой хаотично растущего кустарника, заглушила мотор.

Выпрыгнули из салона – трава по грудь. Раппопет снова угодил в крапиву. Заворчал, чувствуя ожоги. От реки потянуло прохладой. Ноздри затрепетали от ощущения свободы. Радовались, что вырвались из города. Пошли к реке. Ноги путались в траве, обо что-то запинались, куда-то проваливались, но это было уже не важно. Крапива обжигала не только Андрюху, девчата пищали, а репейник цепко впивался в одежды – не оторвать. Вода была спокойной, но со свинцовой тяжелой синью. Для рыбака милое дело посидеть у тихой воды с удочкой в руках. Ему наплевать, свинцовая гладь воды либо сверкающая рябь. Малкин вздохнул: без удочек – нет рыбы и нет ухи. Кастрюля – без надобности. Раппопет сосредоточенно притоптал траву под ногами:

– Придется по огородам шуровать. Не пропадать же чужому добру на корню, да и нам не околевать с голодухи. Стемнеет – двинем в ближайший огородишко, ковырнем. Я присматривался из машины, у них там грядок полно, наверно, морковка, свекла, огурцы, может, еще какая съедобная дребедень. Разживемся зеленью. Какая-никакая – еда все-таки. Подножный корм. Хлеба не мешало бы, но, увы, булки на грядках не растут. И это очень плохо. О чем думают селекционеры, чем занимаются? Лишить бы их воскресного отдыха, чтобы мозгами лучше думали.

– Пацаны, покумекайте лучше над браслетами, пока не стемнело, – попросил Лугатик, поднимая руки над травой. Лицо виноватое, кособочился, стыдясь собственного положения. Любитель хорохориться теперь не похож на себя. – Окольцевали, изверги, глазом не успел моргнуть, вмиг обтяпали. Ловко у них получилось, проворные оказались, не смотри, что пятками вперед топают. Если бы не вы – хана мне. Воронок ждал. Упрятали б, куда и сам не знаю, где Макар телят не пас. А может, с Карюхой запечатали бы, хотя сомневаюсь, белых халатов на этот раз не было, и полиция с другими физиономиями. Впрочем, хрен редьки не слаще. Подумайте, парни, как снять.

Вернулись к машине. Катюха открыла багажник, показала Раппопету на сумку с инструментом. Раппопет наклонился, пошарил в ней, среди ключей нащупал отвертку, повертел в руках, бросил назад, выпрямился и пожал плечами. Ничего подходящего, покачал головой, с сожалением почесал затылок:

– Короче говоря, дела как сажа бела. Ножовка нужна. Но где взять? Так что куковать тебе, Володька, до лучших времен. Подаваться надо из этого города куда глаза глядят. Отобьем Карюху – и поминай как звали. Плохо, что ты теперь недееспособный, без тебя будет тяжеловато. Хотя и от тебя в последнее время толку никакого. Тебя тут пинают, как котенка. Прессуют по полной программе. То асфальт бороздить носом заставляют, то браслеты в магазине навешивают, – вспомнил, что и самому доставалось по первое число, покривился, подергал локтями и буркнул: – Не везет нам в этом городишке. Не знаешь, что в следующий миг произойдет. Сматываться надо.

Катюха захлопнула багажник и опять спустилась к реке. Сделала несколько шагов вдоль берега и увидала сбоку крупную собачью морду, торчащую из воды. Собака затаилась, наблюдая за девушкой. Она вздрогнула от неожиданности, замерла, удивленно заметила еще несколько подплывающих морд, а затем отвлек посторонний шум. Трава вокруг пришла в движение, зашуршала, и макушки, как в истерике, замотались в разные стороны. Из нее выставились новые собачьи морды с оскалами и настороженными глазами. Катюха испугалась, откуда столько собак, и медленно повела правую ногу назад, но стоило только слегка попятиться, как собаки из воды и сквозь высокую траву угрожающе двинулись к ней. В горле у девушки пересохло, в коленях появилась вата. Ощетиненный вид псов ничего хорошего не сулил. Свинцовые немигающие глаза парализовали. Хотела закричать, но голос вдруг осип, с губ сорвалось бессвязное завывание. Парни тоже обнаружили, что кусты и трава кишмя кишели собаками. Их, казалось, так много, как много травы на поляне. Агрессия и враждебное рычание. Столбняк прошелся по людям. Окружали. Не было времени раздумывать, казалось, все готово было сорваться в пропасть, лететь в тартарары. Ванька Малкин опомнился раньше других:

– К машине, бегом, – выдохнул он.

Все сорвались с места, оставив собак в замешательстве. Забились в автомобиль, захлопнули дверцы. И тут же стая огромных псов плотным кольцом окружила «жигули», несколько собак запрыгнули на капот и багажник, через стекла на людей уставились клыкастые оскалы, раздутые ноздри, густые слюни жирно текли из раскрытых пастей и падали на стекло, как расплавленный свинец.

– Это еще что за напасть? – с трудом выдавил Лугатик. – Только этого не хватало. Что вы скажете? Их тут целая пропасть. Они же могут запросто задрать. Одичавшие собаки, я слыхал, хуже волков. Те на людей нападают в крайних случаях, а у этих каждый день может быть крайний случай. Тем более что такой огромной своре прокормиться надо. Вы представляете, сколько им всем жратвы требуется? Вагон и маленькая тележка. В один момент разорвут и фамилию не спросят. Говорят, одичавшие собаки жрут человеческое мясо за милую душу.

У Катюхи от мрачных слов Лугатика зуб на зуб не попадал. Она зажмурилась, пальцы левой руки побелели, вцепившись в руль, правая рука дрожала и сновала от замка зажигания к рычагу переключения скоростей, а ноги путали педали. Раппопет ошалело щерился в ответ собакам, дескать, попробуйте, возьмите, возился на сидении, кривился, приближая лицо к стеклу и грозя кулаком изнутри. Прямо против него на капоте сидел молодой крупный лохматый пес, весь в репьях, с отвислыми губами, желтыми огромными зубами, и въедался в него неприятным пугающим взглядом. Потом ударил тяжелой грязной лапой по стеклу, заставив Раппопета отпрянуть и вжаться в глубину сидения. Вспомнились слова горожанина: «Собаки зубасты и опасны», и Раппопет подумал, что теперь не возражал бы против такого утверждения. Он был уверен, что не будь между ним и псом лобового стекла, тот давно вцепился бы ему в горло. Эта мысль обжигала спину и грудь испариной. Уж лучше по городу неприкаянно мотаться, все-таки среди горожан, чем торчать на одном месте в окружении одичавших псов.

Катюха нервно посигналила, но собаки даже ухом не повели. Тогда девушка попробовала тихо тронуть машину назад по наторенному следу, задний бампер уперся в псов, те заскулили, завизжали, залаяли, но не убрались. Кольцо вокруг машины сомкнулось плотнее. Несколько собак разъяренно ударили своими телами по кузову автомобиля, намеревались перевернуть, заскочили на крышу и когтями заскоблили по стеклам.

– Дави этих лохматых! – голос Раппопета сфальшивил, задребезжал, не получилось уверенного тона. – Не жалей, иначе твари загрызут! Ты видишь, что они делают! Высадят стекла, нам – крышка. Не тяни, не подставляй всех, газуй, жми на педаль!

– Не могу! – пискнула Катюха, губы побледнели, а щеки сильно ввалились и стали серыми. – Не могу я давить животных. Не могу и все. Может, сами уйдут.

– Ага, жди!

– И буду ждать.

После этих слов в машине установилось безмолвие. Раппопет уткнулся в приборную панель, обмяк и повесил голову. Желваки на щеках некоторое время учащенно ходили. С полчаса длилось ожидание. Но ничего не изменилось, разве что еще круче завечерело. Собаки, вытянув вперед грязные лапы, положили на них мрачные морды, не шевелились, тоже выжидали.

– На измор берут, животные, – все-таки не выдержал Лугатик, тоскливо глянул на наручники. – Этим псам некуда спешить, а нам тут ничего не высидеть, если мозги не напряжем. Думай, Андрюха, – он перевел взгляд на крепкую шею и затылок Раппопета.

Раппопет почувствовал укоризну, но его мысли, как назло, перемкнуло коротким замыканием, мозг искрил и плавился от беспомощности и ничего нового не выдавал, лишь руки задвигались, плечи приподнялись, голова дернулась, и сквозь зубы процедил:

– Пошел ты, Лугатик! Домотался. У тебя тоже думалка есть! – И потом еще злее выпустил жало в сторону девушки: – Крути педали, Катюха! Хватит зверье жалеть, о своей шкуре подумай! Делай вперед и на разворот, впереди вроде их поменьше.

Мотор завелся с пол-оборота, машина тронулась вперед. Собаки на капоте и багажнике зашевелились, вскочили на ноги и стали спрыгивать в траву, а перед машиной начали разрывать кольцо и расступаться. Катюха объехала кусты шиповника. Псы продолжали уступать дорогу. Теперь сквозь бурьян к асфальту. И тут внезапно, как леший на болоте, на пути из травы возник человек. Перед самым капотом. В кольце собак, обросший косматой нечесаной густой бородой и усами, с патлатыми, торчащими в разные стороны волосами. Едва не наехала, прижала тормоз, мотор заглох. Человек стоял во весь рост, чуть наклонившись вперед, в какой-то несуразной просторной одежде. Вместо рубахи – нечто тусклое, похожее на обыкновенную, вручную пошитую, накидку со свободными рукавами, широкие немудреного покроя домодельные штаны. Ногами, обутыми в мягкие кожаные ременчатые сандалии, притоптал к земле траву. Из-за его спины выступил крупный пес с гладкой шерстью, присел сбоку на задние лапы. У пса был холодный взгляд, Раппопету показалось, что он заметил в нем некоторую пытливость. Друзья вытаращились через лобовое стекло на странное явление.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.