На распутье

Я тебе напишу свою исповедь –

Соловьиным горластым пером.

Я не жил чтоб себе что-то выстрадать

И не смог стать банальным вором.

Я не смог стать простым проповедником,

Хоть прочёл житиё обо всех,

Даже скромным селянским священником –

Ибо чувствую собственный грех.

Бог всё знает, – ему я сознался,

Бог грехи все давно отпустил.

А с тобой я увы оказался

На распутии жизненных сил.

Ты простишь и опять приголубишь,

И прижмёшь как обычно меня.

Ты всё так же, по-прежнему любишь.

Ну а любит ли Боже меня?

Напишу тебе позднюю исповедь

На нательной рубахе своей

Мне придётся ещё раз всё выстрадать

В этой жизни нелёгкой моей.

Опять в душе возникла пустота…

Опять в душе разлад и пустота,

Я двери распахнул для всепрощенья,

И для детей, для их простого пенья,

Открылись своды, купол и врата.

Опять с душой, как прежде, мы в ладах

И клен зовет осеннею порою,

И манит пятипалою листвою

Поговорить о прожитых годах.

И долго просишь Господа помочь…

И можно вновь кружиться с журавлями

Над Родиной с притихшими полями

И сыпать, сыпать зерна правды в ночь.

Опять душа, что еле грела тело,

Дает возможность Господа понять, —

И ямб с хореем яростно спаять…

О, как же девочка красиво в Храме пела!

Ромашки

Опрокинулся ковшик приятно-осеннего небушка,

И пролились слезинки на мой захудалый мольберт.

Откусив полкраюхи вчера испечённого хлебушка

Как Ван Гог[1] попиваю нездешний, но крепкий «Абсент».

Шелестит мурава, где-то в небе разносятся сполохи.

Я бутылке голландской готов дать полезный совет –

Ну не влезут в мольберт, эти сдобно-ржаные подсолнухи,

Я ромашек в траве для тебя нарисую в ответ.

Мандат

Шелестит по скулам нудный ветер

И щетину рыжую кукожит.

Не подумай, я совсем не брейтер[2]

И меня добыча не тревожит.

Мне бы стол и мягкую подстилку,

Мне б до марта здесь прокантоваться.

Дайте жмень простых, лесных опилок

И мандат на право оставаться.

Мне бы доковать коням подковы,

Мне бы дописать главу романа.

Я хотел писать уже и новый,

Только ветер дует из кармана.

Я один остался на чужбине,

Мне пришлось здесь дольше задержаться.

Сколько должен я своей Ирине

Сколько за грехи ещё сражаться?

Я хочу домой, мой добрый Ангел.

Ты отсрочь разлуку мне в неволе.

Дал победу в Орлеане Жанне[3],

Дай мне шансы оказаться в доме.

Грешники

Наплутал я по жизни немерено,

Словно старый шатун из берлог.

Сколько время пустого мной съедено,

Как же пройдено мало дорог.

И застыл поезд – шпалы закончились,

Уголь в топке – давно уж труха.

И тельняшка слиняла и сморщилась,

А в гитаре одна лишь струна.

Новый путь нам прокладывать надобно,

Там где ветер свистит поутру.

Не нужны ни лекарства, ни снадобья —

Нам надежда и дух по нутру.

Ну! С почином отставшие странники!

Дай нам Бог, на благие дела, —

Мы устоев святые охранники,

Правда с нами, и только она.

Мы сегодня решили намоленно,

Что нас ждет одинаковый путь.

Были мысли и что-то оспорено,

Но верна лишь прожитая суть.

Все мы грешники, каины, воины,

Но сумели в конце осознать:

Мы невольники жизни и воины —

Дай нам Бог, отмолить, отстрадать…

Соловьиное эхо

Ты плакала на склоне бытия…

И я спугнул ночного соловья,

Что пел нам акапелла целый вечер;

Пока в дому мерцали эти свечи,

Тебе он пел…. И славный птах старался,

Пока весь небосвод не расплескался,

Пока веснушки звезд не собрались

В свой хоровод. И над землей сошлись…

Когда же соловей закончил песнь —

Склевал с моих ладоней корм что есть,

Но не исчез, и не порхнул в полет —

Спикировал в оконный переплет.

И сбросил розу на твою кровать…

Ах, Божья тварь! К чему теперь рыдать?

Лунный мякиш

Ползет по небу мякиш от луны

Давным-давно затерянной горбушки…

Не верят больше сказкам полстраны,

Не верят картам, знахарям, кукушкам.

Давно уж не гадают при свечах,

Не колядуют, будоража села, —

И только тень повисла в деревнях

Народного смятенья и раскола.

Завалинки пред избами пусты

И старики беседуют с бутылкой.

Все избы заросли травой, кусты

Укрыли на погосте все могилки.

А в головах похмелья пустота,

Все глуше кровь без веры в идеалы.

И недоступной стала высота,

И сходит солнце в мрачные подвалы.

Слепую веру в доброго царя,

Слепые горизонты коммунизма —

Сменила интернетная семья,

Накрыла сеть без лишнего трагизма.

И рыщут военкомы по стране,

И Родину спасают бранным словом,

Коням Апокалипсиса к беде

Уже сменили старые подковы.

Ползет по небу мякиш от луны

С оторванной потерянной горбушкой,

Проступит скорбный лик из темноты,

И оживут часовни и церквушки.

Все больше под крестами прихожан,

И в каждом доме светится икона,

И на распутье вещий смолк боян,

И только ветра стоны – перезвоны.

Русская рулетка

И не надо понтов, мы списали долги

Нерастраченной юности века,

Только как зеркалам и себе ты не лги,

Нет на свете того человека!

И не стоит молчать, когда рвутся слова,

И кадык выпирает в запале,

Но гуляет по свету пустая молва,

И по косточкам нас разобрали.

Как давно отгремели в канавах ручьи,

И давно ли грачи прилетели?

Все победы уже превратились в ничьи,

Как снега, все надежды осели.

Только ангел глядит с неизбывной тоской,

Как иду я по самому краю,

И в рулетку играю с нелепой судьбой —

Достаю револьвер и играю!

И не надо понтов, мы списали долги,

Исчезает летучее время;

А в забеге все круче и круче круги,

И ногой не попасть в это стремя.

Пусть румянец напомнит на впалых щеках

Нашу удаль! Мы в силе, мы – дышим,

Мы о многом напомним в грядущих веках,

О себе в наших песнях услышим!

Грешный воробей

Я весь в грехах, как серый воробей,

И я хожу с молитвой горькой к Богу, —

Прошу судьбу – добей меня, добей,

Забрось обратно к детскому порогу.

Где я, обросший кудрями пацан,

Не знал куда идти и где подмога —

Но не хотел, как мудрый уркаган,

Идти пустой неправильной дорогой.

Я был в окопах и на минном поле —

Так забери меня туда скорей,

Но Бог сказал: «Достоин лучшей доли —

Грехи признавший серый воробей!»

Журавлиные посланники

Где-то там журавли

Заплутали в ночном мегаполисе —

Отыскали меня

И не знают дорогу назад.

Я давно позабыл,

Где магнитная стрелка на полюсе,

И дождусь ли я птиц,

Покидая заброшенный сад?

Покружились они…

И о чем-то своем покурлыкали:

«Не хватает разбега

В убогой природе твоей,

Не хватает простора,

Как долго мы горе здесь мыкали, —

Нам бы пыльных дорог,

Нам бы вольных широких степей».

И чуть слышные стоны

Родных заблудившихся странников —

Рвут халаты врачей

И мундиры наемных солдат,

Даже девичьи слезы

Залетных небесных избранников —

Не сумеют сдержать

И не в силах вернуть их назад!

Как же так журавли?

Где же строй ваш, проверенный временем?

Где тот грозный вожак,

Что внушал нам и трепет и страх?

Заблудились – как мы —

Всем своим человеческим племенем,

Заблудились в земных

И в незримых небесных мирах.

Так держите свой клин —

Вы не первые и не последние,

Что взмывали над миром

И жизнь начинали с нуля,

Но в чужой стороне,

Покидая луга заповедные,

Вам откроется заново

Наша родная земля!

Ощущения

Я слышу шорох солнечных лучей,

Ласкающих и кожу и дорогу,

И шепот оплывающих свечей —

И вновь молитву обращаю к Богу.

Я вижу оживленный разговор

Двух бабочек, застывших на бутоне,

И колокольный тихий перебор

И переливы в луговой короне.

Надрывный звук бугристого шмеля

И плеск упавшей на листок росинки

И как кузнечик шпорами звеня,

Летит к засохшей маленькой травинке.

Я вижу свет мерцающих ночей

И стылый блеск полуденного смога,

И шепот оплывающих свечей —

И вновь тревожу я молитвой Бога.

Путь

Мальчишкой пел в ночную высь и ждал,

Когда с далеких звезд дождусь похвал

Моим стихам… Но так и не узнал,

Что я напрасно в горле связки рвал.

Я бегал босиком в густой траве

И думал, что несусь по голове

Моей планеты… И держал свой путь

И на себя весь мир хотел замкнуть!

И получить ответ… Но не сумел.

А как же я просил, мечтал, хотел

Достичь Того, кто ласково глядел.

И усмехался: высоко взлетел!

Но я его запомнил навсегда —

Во сне мой ангел подхватил меня

И воспарил….И только шелест мощных крыл…

И был мне свет, и он глаза затмил…

Я прожил жизнь в попытке осознать,

Того, что мог найти и потерять

Для вещей Веры множил я года.

Поднять бы душу – раз и навсегда!

Которая дает надежду жить —

К Нему на Небо снова воспарить,

Которая дает мне силы петь,

Любить свой мир, любить и ввысь лететь…

Так кто же я?

Так кто же я – рожден под Тигром,

Хотя моей заслуги в этом нет.

И кто со мной играет в эти игры

И кто мне даст спасительный ответ?

Всего лишь винтик в иллюзорном мире,

Готов, как тварь последняя, солгать

Себе, друзьям – угомонюсь в могиле, —

Рожден я, чтобы красть и убивать.

Я – узник человеческой неволи,

Любовник, искуситель и палач.

За мною шлейф греха и женской боли,

И не смолкает тихий детский плач.

Я самый страшный лиходей в округе,

Я дезертир, покинувший свой пост.

Насильник, обрекающий на муки,

Я ростовщик, дающий деньги в рост.

А может, я хотел побыть любимым

И жить как все, волнуясь и любя,

А может, я сумею стать счастливым,

Ласкать подругу и лепить себя.

Я врач, спасающий от боли,

Учитель, помогающий любить,

А может, я избавлю мир от боли

И научу всех верить и любить?..

Так кто же я? Дождусь ли я ответа?

Простая тварь иль Божий человек?

Ужель терзаться до скончанья века

Чтоб уяснить однажды и навек!

Весь мир объять и возлюбить планету

В тени берез родимой стороны,

И путь открыть, ведущий прямо к Свету,

Под сенью Бога, а не сатаны.

Хозяюшка

Забросай мне, хозяюшка, травами

Свой глухой и пустой сеновал.

Сколько лет номерами-канавами

Я себе сладкий сон навевал.

Постели мне под тенью часовенки

Сена клок в ненаглядном краю,

Чтобы утром сухие соломинки

Вновь напомнили юность мою.

Дай, хозяюшка, неба и воздуха,

Широко распахнув сеновал.

Я чужбину изъездил без роздыха —

И на славу я там погулял…

А теперь под плакучими ивами

Я пытаюсь хоть что-то понять,

Пусть откроется небушко синее

В тихой песне, что пела мне мать.

Расстели мне, хозяюшка, Родины,

Расстели мне при свете луны,

Как забыть этот запах смородины,

Как забыть эти сладкие сны!

Потянусь без подушки и простыни,

Словно в детстве я тут же усну,

Сквозь постель, что небрежно ты бросила,

Я во сне обнимаю страну!

Звезды и грязь

Под теплым ветром высохнут все слезы,

Земные звуки просвистят все уши,

Но ты не вздрогнешь и не сменишь позы,

Чтоб не вспугнуть неопытные души.

Чихать тебе на тех, кто верит в сказки,

И не для них поешь ты серенады,

Ты даже в церковь ходишь для отмазки

И черт-те с кем ты разделяешь взгляды!

И смотришь в лужу долгими часами —

И видишь только грязные разводы…

Когда же отразится в луже – с нами,

Мерцанье спящих звезд на небосводе.

Товар

Ну купите меня, ну купите…

За две тысячи… больше не стою…

Отстирайте меня, заверните,

Заберите к себе – и в неволю.

Буду петь вам хвалебные речи

И смотреть снизу вверх, чуть пригнувшись,

Зажигать перед ужином свечи,

С опахалом стоять над заснувшим.

Ну купите меня, ну купите…

За пять сотен продам с потрохами…

Вы возьмите товар, разверните,

От души помните руками.

Я лизать буду ваши подметки

И пылинки сдувать с вашей тени,

Доедать на тарелках ошметки,

Разжигать страсти сладостным пеньем.

Ну купите меня, ну купите…

На две сотни цену убавьте,

Поскорей только деньги несите,

Все берите… но немного оставьте.

Только совесть моя не в продаже,

Только в душу не лезьте, не трожьте,

Ну а веру… не думайте даже,

К ней никто прикоснуться не сможет.

А зачем я кому-то с гордыней

И с характером старой закалки

Процветают рабы и рабыни —

Мудрецы догнивают на свалке.

Никому совестливый не нужен,

Я моральный урод в своем роде.

Лицемеры живут и не тужат:

Бессловесный товар нынче в моде…

Ну купите меня, ну купите…

За червонец отдам все на свете…

Охота

С давних пор я охочусь лишь на себя,

Но добычей своей никогда не делюсь,

Только пуст мой ягдташ, позолотой слепя,

Помолиться бы мне, и я снова молюсь.

Я стреляю давно только в личную тень —

Бью, не целясь на звуки шагов за спиной.

Я себя превратил в номерную мишень,

Только кто бы поведал про путь мой земной?

Я себя украду из своих закромов —

Из безумных извилин своей головы;

Разрывая догматы незримых тисков,

Порождаю фантомы из гибельной тьмы.

И частицы утраченной сути своей

Отмываю от грязи фальшивых пород,

Отделясь от примеси черных кровей —

Вновь ищу свою суть у незримых ворот.

Вера

Так уж повелось по всей России:

Кто в тюрьме, а кто трясет сумой,

Мы ли удила вдруг закусили —

Не сдержать нас никакой рукой!

И под свист разбойных атаманов,

Вновь – сарынь на кичку! И в поход —

Разгулялось мужичье шалманов,

До потех охочий лютый сброд.

Раскатился вал в степи татарской,

Взяли влет с десяток крепостей,

А в награду от свободы царской

Огребли тьму-тьмущую плетей!

Разгулялся чтой-то Стенька Разин,

Прошумел Емелька Пугачев,

От Москвы до самых до окраин

Свист стоит и топот мужичков.

Через край – подвохи и приметы,

Но к иконам припадем не зря,

Вновь споем разбойничьи куплеты,

Вновь поверим в доброго царя.

Сдюжим все и в самой полной мере

Русским духом будем побеждать,

Коли жить, то во Христовой вере,

Смерть найдет, так с песней пропадать!

Возлюби

Возлюби сам себя, а потом уж любовь.

Сколько в мире бредет неприкаянных душ!

Все готовы урвать незаслуженный куш

И других утешать через муки и кровь.

Нам Господь завещал, возлюби сам себя,

Вечный символ любови – очнись, человек,

Ты себя возлюбил и короткий свой век,

Даже бремя страстей ты несешь, возлюбя.

Сколько раз в этой жизни себя отдавал,

Сколько душ озарил благодатной мольбой?

Раздарил ты любовь, чтобы вместе с тобой

Даже самый последний поднялся и встал.

Возлюбить бы себя, а потом всю любовь,

Дать другим, чтобы каждый открыл сам себя,

Пусть поверят на миг и весь мир возлюбя,

Вновь надежду и веру постигнут… и кровь!

Дар

Я пел в лесу – но кто меня там слышит?

Я взял гитару, вышел на проспект.

Вокруг все то ж – страдают, пьют и дышат,

И только там – на старых мокрых крышах,

Признаться, уважуха и респект.

На паперти стоял – порой часами,

И даже медный грош никто не дал.

Кормился у скамейки с голубями,

У рыбаков питался отрубями,

Еще чуть-чуть – карманником бы стал.

Уйти бы в лес, залечь в свою берлогу —

Вернуться к птицам, диким кабанам.

А там, глядишь, охотники найдутся,

Они поймут меня и отзовутся,

И дам я волю песням и стихам!

К чему мне шоу-бизнес и реклама,

Забавный пафос, слава и почет.

Куда бежать мне от людского срама,

Пускай глупцы кайфуют от бедлама —

Но Божий дар? Заметит ли народ?

Построить дом и вырастить деревья —

Пусть для кого-то это ложный путь —

Вложить бы душу мне в стихотворенье,

Мир возлюбить, как божие творенье,

Авось и научусь чему-нибудь!

Костер

Ночь упала в закатную дымку,

Словно в черный прозрачный шатер.

Мы сидим на поленьях в обнимку,

Развели на поляне костер.

Треск еловых дровишек гоняет

Налетевшую вдруг мошкару,

А огонь за кустами сгущает,

Обступившую нас темноту.

Мы сидим и молчим – всяк о жизни

Написал свой заветный рассказ —

О любви, о вражде, о трагизме

И о том, что не умерло в нас.

Наши души на тоненькой нитке,

Словно звезды на Млечном пути,

Мы сплелись, как молекулы в слитке, —

Никому не дано развести.

Мы прожили на свете так долго,

Гаснут искры на мутной воде;

Тихо плещется вечная Волга,

Мы вдвоем – мы везде и нигде!

Голубой гелий

Должно быть, спит во мне какой-то гений,

Я мог бы вены вскрыть и показать

Голубоватый синий гелий…

У нас у всех отмеченная стать.

Когда бы я открыл в церковном храме,

Что долго будешь мыкаться со мной,

Как я хотел в людском житейском сраме

Сродниться навсегда с твоей душой.

Стирать, готовить и взбивать подушки —

Куда как проще этот вариант.

Сгодится борщ хохлушки-хохотушки,

Уже я бы вырвал у судьбы сей грант!

А мне узнать одну во всей вселенной

И сделать верный выбор на земле,

Но как расслышать голос сокровенный

И облик разглядеть в кромешной мгле?

К чему писать? Как озаренья свыше

Я ждал тебя: «Люблю – и под венец!»

Как я метался, мне сводило крышу —

И вдруг во сне: «Промедлишь и конец!»

Сто лет прошло, как мы с тобою вместе,

Все так же взгляд я трепетно ловлю,

Пусть нет борща, но снова честь по чести

В душе звучит: «Люблю тебя, люблю!»

Люблю за все, как божий дар поэта,

Люблю за все, не ведая кручин,

Как царственно танцует, как одета,

Как сносит крышу у других мужчин!

Но ей давно сказал, что я, наверно, гений,

Она лишь улыбнулась: «…не смеши!»

Потом разделась, показала вены,

Мы в голубом плескались от души.

Летние посиделки

Ой! Девчонки мои вы зазнобушки,

На скамейке, как стайка птенцов.

Дорогие, родные воробушки,

Как вам хочется белых венцов.

Лейтенант холостой и невенчанный,

Средь садов деревенских гулял.

Красно солнышко грело застенчиво,

И петух своих клушек гонял.

Ну а вы же стреляли глазенками,

Поправляли волнительно грудь,

Все мечтали о люльках с пеленками

И ко мне вам хотелось шагнуть.

Гнал пастух свое стадо в ночлежницу,

Семенил рядом важный щенок,

Закрывалась напротив лечебница,

Где-то в кузне стучал молоток.

А из клуба неслись звуки музыки,

Приглашая к себе молодежь,

И шагнул лейтенант к юной публике

И спросил: «Ты Иришка пойдешь?»

«За тобой на край света, мой суженый,

Хоть сейчас я готова умчать

А пока, лейтенант мой заслуженный,

Ты веди меня в клуб танцевать!»

Женщине

Мы в крови потопили знамена

И дыханьем согрели мы павших,

Мы молитвы железом каленым

Выжигали на лозунгах наших.

Кто попросит за нас Божью матерь

Сохранить наши жизни и души?

Кто пойдет на Голгофу и паперть,

Кто окликнет внутри и снаружи?

В полутемном расписанном храме

Мы очнемся, крестясь на закате,

Божья Матерь в серебряной раме

И красавица в скромном наряде.

Что-то женщина молит сквозь слезы,

Что-то просит дочурка у Бога,

Где-то вновь распускаются розы,

А ведь надо совсем нам немного.

Только Женщина знает Мужчину:

Сына, брата, любимого мужа.

Только в ней я обрел половину,

Только ей распахнул свою душу.

И затеплилась вера во взгляде,

Словно синее небо во храме…

Плачет Женщина в скромном наряде,

Божья Матерь в серебряной раме.

Наши руки (Ирине)

Мы держались за руки и грелись

Средь горгулий на старой стене;

Мы крестились со всеми и спелись

С римским папой в чужой стороне.

И в мечеть мы, обнявшись, проникли,

Где мулла совершал свой намаз,

Молча слушали, но не постигли

Этой музыки странной для нас.

Мы не знали, что делать в Париже

На богемной толкучке мирян,

Лишь глаза опускались все ниже

На беспечной тусне парижан.

Даже Рим не казался нам вечным,

Ватикан – с поголовьем крестов —

Только руки сжимались все крепче

Неразрывною связью мостов.

Мы в пещерах загадочных пили

Ледниковую воду с вершин,

Мы ладони сплетали и плыли

По морям без особых причин.

И вставали заморские Луны

В непроглядных просторах зари,

И звенели испанские струны,

И манили к себе пустыри.

Что о жизни земной и небесной

Мы узнали с тобой невзначай?

Каково на чужбине чудесной,

Что открыли мы – ад или рай?

Никому не разжать эти руки,

Но припав лишь к родимой земле,

И дороги, и крестные муки

Отзовутся в намоленной мгле!

Абордаж

Нужна ли мне смирительная блуза

Иль шутовской раскрашенный колпак?

Кого ласкает трепетная муза,

Когда в душе полнейший кавардак?..

Плясала ночь, разнузданно и смело,

Когда искал я истину в вине,

А седина, как моль, виски проела

И больше не летаю я во сне.

Вцепился в якорь, словно в гвоздь картина,

И заслонил мой парус такелаж…

И только мачты спящей бригантины

Вдруг позовут… на новый абордаж!

Солнышко

Светит солнышко, ласково греет.

Светит солнышко свет свой храня.

Кто-то бегает, кто-то потеет,

Я руками встречаю тебя.

Жест оправдан и ласково принят,

Мне морозно и ясно в душе.

Своим Богом я вновь не отринут –

Я как перст у восточной глуши.

Светит солнце, совсем не другое,

Светит девушка – сердце моё,

Из татар, из древлян и изгоев

Но и солнышка нет без неё.

Я поймаю два солнечных блика,

Я скрою их в родную модель –

У меня проросла земляника,

Дело солнышек – ты мне поверь!

Падение

Он не успел отплыть,

Хоть он и ждал момента

И много дней провел

Там где шумит прибой.

Он сразу утонул,

Без всякого абсента,

А нужен был глоток

Для храбрости земной.

Он не сумел взлететь,

Но долго в стае грифов

Руками взмахи крыл

Прилежно повторял.

Упал с простой скалы –

Как продолженье мифов,

И вряд ли кто смотрел,

Как падает «Икар».

Он не успел сказать

Всей правды для народа,

В полете же постиг

Он истину одну

Бывает в жизни так,

Что лишь одна природа

Оценит подвиг твой,

Когда идешь ко дну!

Вожак

Мы схватились с мохнатою псиной,

Обнажая клыки на отвес.

Так сцепились собака с мужчиной

В быстротечный кровавый замес.

Шерсть вздымалась от боли и срасти,

И в глазах отражались нули,

Все смешалось – и глотки и пасти

На утоптанных комьях земли.

Два самца из единого круга,

Живота своего не щадя,

Долго рвали на части друг друга

За высокое званье вождя.

Два бойца бились в яростной сече

Под прищуром коварной луны,

В этой спорной дилемме извечной,

Выгрызали подарок судьбы.

И рубились, решая все время

Кто из нас в грозной стае чужак,

Кто сумеет нести это бремя

Под коротким названьем «вожак»…

Подлетали хвосты при ударах

У столпившихся самок вокруг,

И в зрачках бесновато упрямых

Отражался косматый их друг.

Полукругом, обнявшись руками,

Так, что ногти впивались в ладонь,

Наши женщины дико кричали

А в глазах тот же адский огонь…

Где-то звезды в тумане мерцали

В дальних водах Вселенской реки,

Их проблемы Земли не смущали —

Есть над ними свои Вожаки.

Не поэт

Я думал он поэт… Он не писал стихов,

Но как любил вино, каких имел врагов,

А сколько женских глаз грустили по утрам,

И сколько женских тел легло к его ногам.

Я думал он поэт… Ведь он любил рассвет,

Купался в свете звезд уже немало лет,

Встречал весною птиц и в стае на пари,

Не напрягая грудь, держал октавы три.

Я думал он поэт… Каких он знал друзей!

Из них с мадам Тюссо он мог создать музей,

Ведь так удобно вверх скакать по головам,

А грязный старый шлам сдавать в утиль к «мадам».

Я знаю почему он не писал стихов…

Ведь он любил себя. Любил – и был таков!

А в сердце пустота, и на душе замок,

И ангел бился зря – ключ подобрать не смог.

Нельзя родить ручей, не проливая слез,

Нельзя поэтом стать, когда в душе мороз,

Нельзя писать стихи без крови, не спеша,

Нельзя дарить любовь, когда молчит душа…

Тироль

Тихо дремлют Тирольские Альпы

Отдыхают от вечного бега,

Натянув на лесистые скальпы

Одеяло из белого снега.

Чуть расслабив бугристые спины

И гранитные острые плечи,

Ждут весну под лебяжьей периной

Каменистые, горные свечи.

Вновь изрезали спящие склоны

Сноуборды и лыжные трассы.

И ночами ретраков[4] колонны

Топчут плотные снежные массы.

Нарастает в толпе нетерпенье

У подъемных машин в тесной давке,

В беготне с первых дней от рожденья

Словно делаем первые ставки.

А с вершины, затерянной в тучах,

И вонзившей свой пик в бесконечность,