Я опять иду искать

То, что алкоголь – зло, человек понимает в ситуациях, подобных моей. Было только два часа пополудни, птицы щебетали среди деревьев, солнце жарило, а я обливался потом, чувствуя после коньяка сонливость и рассеянную мечтательность. Я знал, что еще могу застать кого-нибудь в редакции «Сэра», побывать дома у Каси, чтобы подробнее узнать о ее смерти, а также принять участие в похоронах Лиманского, дабы под каким-нибудь благовидным предлогом пообщаться с неутешной вдовой. Все это могло быть, но не свершилось, потому что я попросту был пьян.

Для очистки совести скажу, что все-таки попытался произвести некие следственные мероприятия. Конкретно – заманивал на субботний обед нашего давнего знакомца Шкафа, который хоть и быстро свалил с самой первой гулянки по приезду Заки, но все же мог сообщить что-нибудь полезное о Касе, которая приходилась ему троюродной сестрой.

Однако Шкаф, к сожалению, отказался, с печалью сообщив, что на уикэнд вместе с племянницей уезжает в Серебряный бор. На том моя рабочая неделя завершилась, я объявил Заки начало отдыха, в честь чего он отправился на кухню за следующей бутылкой коньяка.

Таким образом, суббота и воскресенье прошли в атмосфере расслабленной благости и милой дружественности: мы с Заки, разоблаченные до трусов (у Заки они были с неприличным рисунком), сидели на солнышке в шезлонгах, пили коньяк, закусывали шоколадом и предавались воспоминаниям о юности. Периодически Васек приятным голосом звал нас кушать, и мы лениво передвигали свои тела к столу на той же террасе. Словом, все было идиллически.

Работа началась в жаркий и душный понедельник. Чувствуя себя достаточно протрезвевшим и освеженным, я вывел свой «Пежо» из гаража и отправился в город.

Для начала подъехал к зданию редакции «Сэра», которая располагалась в высотном здании за компанию еще с несколькими газетами и журналами. Поднимаясь в лифте с двумя взопревшими журналистами, я раздумывал, кем представиться, дабы выудить что-нибудь о покойном редакторе, но случай преподнес мне удачу, завернутую в фольгу и обвязанную шелковой ленточкой.

Едва я вышел из лифта на третьем этаже, как наткнулся на невысокого чудика в огромных роговых очках, задумчиво строчившего что-то в большой линованный блокнот. Чудик стоял посреди длинного коридора, по обе стороны которого шли двери с разнообразными табличками типа «Главный редактор», «Отдел писем» и так далее. Я бы мог полдня ходить из двери в дверь, но парень с блокнотом все это отменял, потому что был моим бывшим сокурсником по литературному институту, прозванным студентами с отделения прозы Лунатиком за способность творить нетленные произведения в любое время суток и в любом месте, полностью выключаясь из окружающего ландшафта. Вот и сейчас Лунатика, судя по всему, посетила Муза. Но я отогнал ее бестрепетной рукой:

– Привет, ты меня узнаешь?

Чудик неохотно оторвался от сочинительства и поднял на меня тусклые глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков. Выражения счастья или радости на его лице при этом не появилось – каюсь, в студенческие годы я больше всех глумился над беднягой.

– Ты пришел устраиваться на работу? – не без тревоги спросил Лунатик вместо ответа на мой вопрос.

Я поспешил его успокоить, ласково улыбнулся, тут же взял под руку и повел по коридору в милой беседе.

– Понимаешь, с работой у меня все в порядке – ею меня обеспечивает папа, даже если я того не желаю. Дело тут в другом. Вот у тебя есть хобби?

Лунатик посмотрел на меня с презрением.

– Моя работа – это и мое хобби.

– Восхищаюсь тобой! А вот у меня помимо работы есть хобби – я изучаю случаи насильственной смерти. Так сказать, в метафизическом смысле – не провоцировала ли сама жертва свою смерть предшествовавшей жизнью, своим мировоззрением, образом мысли. Понимаешь?

Чудик остановился и выдернул свою руку из моих.

– Хочешь, чтобы я насплетничал тебе про нашего бывшего редактора?

Хм, быстро схватывает, собака… Я решил зайти с другой стороны.

– Кто занял место погибшего Лиманского?

Лунатик дерзко вздернул подбородок и ткнул пальцем в направлении кабинета с табличкой «Главный редактор».

– Вот сам иди и спроси.

Настала пора решительных действий. Убедившись, что коридор девственно чист и ничьи любопытные ушки из-за дверей не торчат, я схватил Лунатика за грудки, встряхнул и прижал спиной к стенке (вы наверняка неоднократно видели подобное в кино).

– Послушай ты, очкарик недоношенный! Если ты немедленно не расскажешь мне все о Лиманском, я тебе нос расквашу. Не сейчас, так вечером подкараулю в темном переулке, ты меня знаешь.

Он меня знал. Поэтому сердито отряхнулся и направился в конец коридора, к двери с табличкой «Литературный отдел», а я поспешил за ним.

Его кабинет был тесным и неуютным – окна с пыльными жалюзи, металлические стулья, заваленный «шедеврами» письменный стол. Ни цветочка, ни милой безделушки, одни кипы исписанной бумаги. Ох уж мне эти гении…

Лунатик молча устроился за столом, сдвинул бумаги в сторону и мрачно уставился на меня, усевшегося напротив него на таком же безобразном модерновом стуле.

– Ну, что конкретно тебя интересует?

– Все. Каким человеком Лиманский был, сколько имел любовниц, ругался ли с женой, у кого торчал полночи перед убийством, о чем спрашивали сотрудников следователи и кто что отвечал. Ну, ты понимаешь.

Лунатик поморщился.

– Ничего про жену и любовниц не знаю. Мы с шефом редко общались – я просто отдавал ответственному секретарю свои статьи, а потом, бывало, редактор вызывал меня, чтобы сделать замечания или что-то спросить.

– А вопросы следствия?

– Дак так, ничего особенного. «Где вы были в ночь на…», «Не угрожал ли кто…», «Не выглядел ли…» и все в таком роде.

Этот тип начинал меня раздражать.

– Ты что, действительно никого и ничего вокруг себя не видишь и не слышишь? Ведь всегда ходят разные слухи, домыслы, сплетни, люди судачат в курилке…

– Я не курю.

Еле сдерживаясь, чтобы не придушить засранца на месте, я перевел дух.

– Ну а своя версия убийства у тебя есть?

Лунатик неожиданно кивнул и посмотрел на меня строго и внушительно – так начальник смотрит на подчиненного.

– Есть. Это кара божья.

Я чуть язык не проглотил.

– Кара?

– Да, кара. Каждый должен отвечать за свои поступки. Око за око, зуб за зуб. Смерть за смерть. Именно так.

Это уже было интереснее. Лунатик встал и нервно прошелся по комнате, остановившись у пыльного окна.

– В редакции работала девушка, с которой Лиманский поступил крайне непорядочно. Она покончила с собой. Я думаю, ночное убийство – кара за смерть той девушки.

Ого! Оказывается, Лунатик не так уж отрешен от всего земного. Но больше меня потрясло другое – предположение, которое логически следовало после его пылкой тирады в духе эпохи Возрождения.

– Слушай, – проговорил я, ощущая, как сильно бьется мое сердце, – а ту самую девушку звали не Касей?

Лунатик вытаращил на меня глаза.

– Да. Она была у нас…

– Знаю, фотохудожником.

И я направился к двери. Но прежде чем выйти, оглянулся и задал еще один вопрос, не дававший мне покоя с самого начала:

– Скажи честно, Лиманский был похож на гомика?

Чудик даже покраснел. Опустил глаза. Но ответил голосом твердым и уверенным:

– Очень сомневаюсь.

Однако из его румянца следовало, что разговоры на эту тему в редакции все же ходили. Что ж, мой визит сюда принес свои плоды.

Восьмерка

Касин дом стоял в одном из тихих арбатских переулков, где, кажется, каждый камень олицетворяет собой историю. Прижми ладонь к почерневшей от времени стене, и в нее польется ток столетий. Ну, или, по крайней мере, двух – как гласила полустертая надпись под самой крышей, дом был построен в 1867 году.

Я долго не решался открыть тяжелую дверь подъезда и шагнуть на сумрачную лестницу, легким изгибом взлетающую к верхним этажам. Стоял во дворе и смотрел на сияющий солнечными зайчиками прямоугольник окна под самой крышей, откуда, должно быть, и упала, разбившись насмерть, моя любовь. Впрочем, необходимо душить в себе излишнюю сентиментальность.

Второй подъезд, четвертый этаж. Я и забыл, что номер ее квартиры – тридцать пять. А вот трель звонка живо напомнила те, прежние, годы. На миг меня даже посетила странная мысль, что вот сейчас распахнется дверь, и Кася скажет мне: «Привет».

Она и распахнула дверь. Точнее, это мне показалось, что на пороге стоит Кася. Те же светлые волосы и глаза, та же улыбка. Но почти сразу я понял свою ошибку: лицо и фигура более тяжелые, морщинки у глаз…

– Да, я не Кася, – словно угадав мои мысли, произнесла молодая женщина. – Я ее старшая сестра Тереза, для своих – Тека. А кто вы?

– Ален, – чувствуя себя не в своей тарелке, представился я. – Это я вам звонил. Хотел бы поговорить о Касе.

Не дослушав, Тереза кивнула и решительно направилась в комнату, жестом предложив следовать за ней.

Комната так же отличалась от прежней, как нынешняя хозяйка – от бывшей. Те же шторы, та же мебель, однако новые обои на стенах, новый восточный ковер на полу. Не было раньше и старинного книжного шкафа, заполненного книгами. Главное же – всюду валялись детские игрушки и яркая одежда.

– Моей дочери, – пояснила Тека, заметив мой взгляд. – Ей семь лет, и у нее революция в крови.

Женщина убрала с кресла мягкого Тедди и предложила мне сесть, а сама устроилась на диване напротив.

– О чем конкретно вы хотели поговорить?

– О смерти Каси. Отчего она умерла?

Тека усмехнулась.

– Отчего люди умирают? Оттого, что не хотят больше жить. Во всяком случае, сестра не оставила никакой записки, никакого объяснения. Ни дневников, ни личных писем. Просто встала на подоконник и прыгнула. Было пять часов утра.

Мне стало не по себе. Я представил себе раннее утро, распахнутое окно… Нет, все-таки отчего молодая, красивая девушка решается на такое?

– Ход ваших мыслей легко читается по лицу, – прервала мои размышления Тека. – Вы задаете себе вопрос, почему Кася шагнула из окна? Увы, вопрос без ответа. Хотя, возможно, все дело в банальной несчастной любви.

– Кася была несчастлива в любви? – пробормотал я, как будто сам не знал ответа.

Тека только пожала плечами.

– Ее бросали. Кто знает, отчего одних бросают, а с другими живут целую жизнь. Быть может, просто кому-то необходимо свое одиночество и страдания от этого одиночества? Наверное, не все умеют любить.

– Вы хотите сказать, что Кася не умела любить? – возмутился я. – Да она была самой нежной и любящей девушкой на свете!

Мудрая женщина Тека отреагировала на мой возглас, прозвучавший наивно и пылко, новой саркастической улыбкой.

– Возможно. Возможно, ей даже казалось, что она искренне любит. Но любовь подразумевает самоотверженность и преданность, а Кася была художником. Понимаете? Творческий человек всегда эгоистичен, подчиняется своему внутреннему «я», а не требованиям других. Вспомните подвиг декабристок. Вот это пример любви: забыть себя, свои интересы ради другого человека. А если вы хорошо подумаете, то поймете, что Кася не стала бы жертвовать своими интересами, своим делом ради кого-то еще.

Я мысленно представил себя декабристом. Почему-то в моей версии Кася отказывалась ради Алена Муара-Петрухина от дворянства и отправлялась следом за ним по этапу. Впрочем, она бросила меня ради Заки.

– Как вы относитесь к нумерологии? – неожиданно спросила Тека, таинственно сощурив глаза.

Я пожал плечами. Если честно, само слово мне мало о чем говорило. Между тем Тека подошла к книжному шкафу, набитому солидными толстыми томами с потемневшими корешками.

– Никогда не замечала у Каси интереса к эзотерическим наукам, – проговорила женщина, извлекая откуда-то из глубины полок тонкую книжку в желтом переплете, – но вот нашла эту вещь. Конечно, издание ширпотребно-развлекательное, меня подобные не интересуют. Если желаете, можете забрать – так сказать, в память о Касе. Между прочим, там ее цифры.

Книжка перекочевала ко мне в руки. «Нумерология» – было написано на обложке.

– Нас с самого рождения окружают цифры, – вдохновенно начала Тека импровизированную лекцию по ликвидации моей нумерологической неграмотности. – Знаменательные даты, номера домов и телефонов, рейсов самолетов или кресел в театре. Каждая цифра несет свою энергию, которая для одного человека абсолютно безопасна, а для другого – убийственна. Ну, или просто неблагоприятна.

Тереза поднялась с дивана и встала у окна, опершись спиной о подоконник.

– Например, эта квартира не могла принести Касе счастья, потому что ее номер тридцать пять. Тройка и пятерка в сумме дают восьмерку, а Кася сама по рождению была чистой восьмеркой – родилась восьмого числа. Между прочим, восьмерка – очень непростое, я бы даже сказала тяжелое число.

Восьмерка! Это слово немедленно вызвало в моей памяти странный сон с цифрой-перевертышем, от которого у меня так болела тогда голова. Выходит, сон действительно был шпаргалкой, сигнализируя о том, что происходящее напрямую связано с Касей, «чистой восьмеркой», как только что сообщила ее сестра, по рождению.

– Послушайте! – прервал я Теку. – Недавно мне приснилась восьмерка, которая вела себя так, словно была живым существом.

Тека внимательно на меня посмотрела.

– Вообще-то цифры снятся, когда наш мозг утомлен. Это сигнал к тому, что вам пора научиться расслабляться, давать голове отдых. Кстати, какого числа вы родились?..

Она нагружала меня нумерологией минут сорок. Мы вычислили крест сегодняшнего дня, который, кстати, благоприятствовал встречам, рассчитали наилучшую дату для принятия судьбоносного решения и вообще исчертили сложными схемами массу бумаги. Оказалось, лично я – тройка, и цель моей жизни – научиться работать в коллективе. Терпеть не могу коллективизм!

Признаться, лекция меня утомила и ввела в раздражение. Я ничего не понимаю в эзотерических науках, никогда не изучал арканы Таро или что бы там ни было в том же духе. Кроме того, терпеть не могу математику, а моя странная собеседница намекала, что разгадка Касиной смерти в… восьмерке. В какой-то цифре!

Я бы еще глубже продвинулся в познании великих таинств нумерологии, если бы в один прекрасный момент в прихожей вдруг не раздались шум, грохот и звонкий детский голос.

– Мама, я приехала! – закричала, вбегая в комнату, светловолосая девочка лет семи.

При виде меня она замолчала, окинула оценивающим взглядом с головы до ног и спросила:

– А вы кто?

– Моя дочь Вика, – представила ее, поспешив вмешаться, Тека, обнимая малышку за плечи. – А наш гость Ален знакомый тети Каси. Между прочим, для начала ты должна была с ним поздороваться.

– Здравствуйте!

– Здравствуй, Вика.

Девочка внимательно смотрела на меня, а я – на нее, обнаружив, что это она играла с мальчиком на первых кадрах с флэшки мертвеца.

Затем поднялся с дивана и пожал маленькую ладошку Вики.

– Очень приятно. А я видел запись, как ты играла в парке с неким не слишком воспитанным мальчиком.

– Вот как? – удивилась Тека, и в глазах ее промелькнула тревога.

– Вот как? – скопировала родительницу малышка.

– Обезьянка… – Тека улыбнулась, но в голосе слышалось напряжение. – И где же вы могли видеть запись с моей дочкой?

Я, сто раз прокляв себя за болтливый язык, пустился в путаный рассказ о своем знакомом, который подарил мне случайно найденную флэшку, а на ней был один-единственный файл с видеозаписью – дети играют в парке.

– Кася действительно снимала Вику в парке с соседским мальчиком и потом сбросила ее на флэшку, – задумчиво проговорила Тека. – А я-то не знала, куда она делась…

Поспешив закрыть тему отвлекающими цветистыми фразами о превратностях судьбы и тесном мире, я церемонно поклонился хозяйке и улыбнулся девочке:

– Пока!

– До встречи, – значительно проговорила Вика.

Уже спускаясь по лестнице, я столкнулся с невысоким, но чрезвычайно крепким парнем, которого во времена love-story с Касей мы с Заки звали не иначе как Шкаф. Тот, пыхтя, волок наверх старинный столик с гнутыми ножками, который едва не уронил, увидев меня.

– Ого! – проговорил он, останавливаясь и утирая пот со лба. – Ну и встреча! Что ты здесь делаешь?

– Приходил выразить соболезнование сестре Каси. Почему же ты, гад, не сказал мне, что случилось?

Шкаф виновато пожал плечами.

– Хотел, но не смог. Знаешь, прошло уже порядочно времени, и вдруг я снова встретил старого друга… Ну и подумал: к чему ворошить прошлое…

Я кивнул.

– Может, ты и прав. А это что за бандура?

Лицо его в одно мгновенье сделалось несчастным.

– Столик для карточных гаданий, восемнадцатый век. Тека купила его на каком-то гребаном аукционе и попросила туда заехать и взять, когда будем возвращаться с Викой из секции. Ты ведь видел Вику? Она занимается в конной секции.

Глядя на Шкафа, можно было подумать, что Вика его дочь – парня просто раздувало от гордости.

– Вот я и заехал. Думал, там маленький легкий столик, а приобретение оказалось просто монстром! Натуральный дуб, малахитовая инкрустация…

Я успокаивающе похлопал приятеля по плечу. Мы пообещали друг другу еще как-нибудь встретиться, тряхнуть прошлым… Ну, и так далее.

У подъезда рядом с моим «Пежо», который я дружески называю «пижоном», стоял разбитый шкафовский «москвичонок». Милый, старый Шкаф… Я поднял голову и посмотрел на Касино окно под крышей – сейчас оно было открыто, и маленькая Вика что есть сил махала мне сверху рукой. Чем-то она походила на свою тетю…

Я помахал ей в ответ и сел в машину.

Место преступления

Не зря говорят, что преступников всегда тянет вернуться на место преступления. Я хоть и не убивал беднягу Лиманского, а испытывал жгучее желание при свете дня увидеть те двор и подъезд, где мы стали свидетелями легкости перехода человека разумного из стадии жизни в стадию смерти.

Припарковавшись у обочины подъездной дорожки в конце двора, я огляделся по сторонам. Днем здесь все виделось иначе – совершенно прозаическим, лишенным какого бы то ни было налета таинственности. А ведь тогда, ночью, двор показался мне черной бездной, наполненной призраками качелей и песочниц, мимо которых несся невесомый белый силуэт. На самом деле все очень обычно: просто песочницы, просто качели, человек просто бежал, а его просто убили. Куда проще.

У рокового подъезда сидели старушки – своего рода мини-ЦРУ. Найди к таким подход – и будешь знать все местные тайны. Я бодро направился к ним, раскланялся и витиевато назвался официальным представителем европейского бюро расследований и защиты прав журналистов (название само собой придумалось под их цепкими взглядами). «Церэушницы» важно закивали, будто каждый день общались с подобными представителями, и с удовольствием подставили уши, готовые внимать моим каверзным вопросам.

– В какой квартире жил погибший журналист Лиманский? – задал я невинный вопрос.

Бабки были разочарованы.

– Где-где… – вздохнула одна, махнув рукой. – Болезный-то на третьем этаже жил, квартира прямо от лестницы, вчера его схоронили. А вот вдова давно уже с другим хахалем на «Мерседесах» катает. Вона!

И бабка торжествующе кивнула, довольная своей помощью европейскому бюро.

Эстафету приняла другая, в линялом платке.

– Сейчас так принято – жить с полюбовниками при живом мужике. Тем более, сказывают, и не мужик он был, а бывшая баба.

– Да не баба, а как бы баба, – сварливо поправила третья сплетница. – Так-то вроде мужик, все причиндалы на месте, а только любит, чтоб не он, а его. То есть мужиков любит с такими же причиндалами. Геями зовутся.

Эта старушенция, судя по всему, была самая начитанная. Остальные с уважением замолкли, кивая. Я воспользовался паузой и поспешил нырнуть в подъезд.

Снились ли вам сны, где события, одно нелепее другого, втягивают вас в свою сумасшедшую круговерть? Едва поднявшись по ступеням на площадку первого этажа, я почувствовал, что нечто подобное начинает происходить со мной.

На площадке было три квартиры – три двери с медяшками номеров: «1», «2», «3». У двери под третьим номером сидела болонка, которая при виде меня трижды гавкнула. Мои мысли немедленно вернулись к нумерологии и к тому, что число моего рождения – тройка. Словно бы для того, чтобы утвердить меня в этой мысли, собака после короткой паузы снова трижды гавкнула. Я поспешил бегом подняться на третий этаж и тут с невольным волнением убедился, что нужная мне квартира носит номер рокового числа восемь. «Чистая восьмерка», как сказала бы, наверное, Тека. Я позвонил в дверь, не представляя, что скажу и как вообще лучше действовать в подобной ситуации. Но сумасшедшая круговерть продолжалась.

Дверь открыла бледная черноволосая женщина с усталыми складками у рта. Сначала она осмотрела меня с ног до головы, а затем молча развернулась и пошла в комнату. Как во сне, я двинулся за ней. И так гуськом мы вошли в большую, заставленную массивной мебелью залу. В разгар летнего дня окна здесь были зашторены, и сверкала электрическими огнями огромная хрустальная люстра с висюльками. Пол и стены украшали восточные ковры, а стеклянные полки серванта, что называется, ломились от всевозможной посуды и ваз. Все это было так же нелепо и нереально, как трижды гавкающая собака у квартиры номер три.

– Садитесь, – произнесла хозяйка тонким неуютным голосом.

Я уже знал, что вдову зовут Елена, что она трудится детским врачом в поликлинике микрорайона и что с покойным Лиманским они супружествовали одиннадцать лет, нажив двоих детей. В юности женщина, безусловно, была гораздо эффектней, хотя и сейчас выглядела неплохо – просто смерть супруга и похоронные хлопоты, как правило, никому не идут на пользу.

– Ну, – проговорила педиатр, внимательно глядя на меня, – что еще вас интересует? Ведь вы из нашей родной полиции?

Этот вопрос по абсурдности перекликался со всем прочим. В жизни не думал, что похожу на сотрудника правоохранительных органов.

– Нет, – торопливо запротестовал я, – не из полиции. Я просто знал вашего мужа. Мы встречались с ним… в Париже.

Не знаю, зачем я соврал про свое знакомство с Лиманским и про Париж – запросто могло оказаться, что редактор «Сэра» отродясь не был в столице Франции, и тогда я выглядел бы просто смешно. Впрочем, неожиданно попал прямо в точку. Вдова еще пристальнее всмотрелась в меня, и горькие складки у ее рта обозначились резче.

– Ах, вот как, – проговорила Елена глухо, – в Париже. Значит, это правда.

Я почувствовал замешательство – нелепости множились. Не успели придуматься следующие слова и шаги, как вдовушку прорвало.

– Не хотела я верить, но… C’est la vie! – Женщина извлекла из-под журнального столика початую бутыль смирновской водки и лихо плеснула в пустой стакан, стоявший рядом с ней на стопке газет. – После одиннадцати лет супружеской жизни вот награда – принимать в доме любовника мужа. Любо-о-о-вника!

Елена лихо опрокинула в себя содержимое стакана, и тут наконец до меня дошло, что собеседница просто-напросто пьяна. В стельку.

– Хотя подумаешь, большое дело, – продолжила хозяйка, в одно мгновение словно бы забывая о моем присутствии и обращаясь к кому-то невидимому в сиянии сервантного хрусталя, – все мужья изменяют своим женам. Главное, чтобы деньги приносил домой. И потом, куда уж мне с мужчинами конкурировать!

Наливая следующую порцию, она едва не залила весь столик. Я сел в соседнее кресло и взял на себя обязанности виночерпия, подливая даме по мере необходимости во время ее бурного монолога.

– Я сразу почувствовала, что из Парижа Костя вернулся каким-то другим. Виноватым, что ли. Даже испуганным. Притронуться ко мне боялся, все о чем-то думал. Я даже всерьез заподозрила, не подцепил ли СПИД у какой-нибудь проститутки. Нажала как следует, и супруг признался. Расплакался, как женщина. Вроде бы познакомился в Париже с одним нашим эмигрантом-балетоманом. Покуролесили они всю ночь, а под конец, когда Костик впал в невменяемость от выпитого, тот подлец, то есть, видимо, ты, его изнасиловал. Ума не приложу, как это стало известно прессе. Или ты сам и рассказал?

Я только и мог, что молча потрясти головой.

– Ну-ну… – Женщина развязно махнула рукой. – Ладно, дело прошлое. В общем, любил он тебя. С одной стороны, изнасилование его шокировало – Костя всегда презирал геев. С другой – что-то его в этом возбуждало. Чувствовалось, что он все время вспоминает о своем парижском приключении. Короче, тосковал. Бьюсь об заклад, в Москве тоже кое с кем пробовал этим заниматься. Могу даже сказать, с кем, чтобы и ты, гад, поревновал. Сказать?

Конечно, мне было интересно. И я с энтузиазмом кивнул. Елена встала. Штормило ее вовсю, но, едва держась на ногах, женщина эффектно ткнула в меня пальцем с облупленным маникюром.

– Его зовут Кирюша. Он манекенщик. Работает в модных журналах, чаще всего рекламирует мужское белье. Найди и убей его.