Пролог

Он взбежал по лестнице. Не постучав, вошел в дверь.

За дверью его уже ждали.

– Это произойдет первого марта, – выпалил он.

– О чем вы говорите? – изумился находившийся в комнате человек.

Вошедший перевел дыхание. Торопясь на встречу, он почти бежал, и в боку у него теперь кололо, отчего пришла досада на себя за свою слабость.

– Заговорщики все подготовили, изучили его привычки, – горячо продолжил мужчина. – Первого марта… У них во дворце свой человек, его зовут Грановский, там у него другое имя… И этот человек все им рассказал. Да они и сами вели наблюдение… Первого марта будет воскресенье, он должен быть в Михайловском манеже на разводе караулов гвардии. Потом должен вернуться в Зимний дворец, и у него только две дороги, вы понимаете, о ком я говорю…

– Вы волнуетесь, – участливо произнес собеседник. – Может быть, вам лучше сесть?

Но вошедший только упрямо покачал головой.

– У нас мало времени. Я все узнал… все, что мог. Куда бы он ни поехал, его будут ждать. На Малой Садовой улице заговорщики сняли помещение в подвале… хотят устроить взрыв, если он будет ехать мимо в карете. А на другой дороге, на Екатерининском канале, его будут ждать несколько человек с бомбами. Это чудовищно, просто чудовищно…

– Прежде всего я прошу вас успокоиться, – внушительно проговорил человек, показавшийся в комнате, – и сесть, потому что мне трудно разговаривать с людьми, когда они стоят.

Прибывший сел. По опыту он уже знал, что его собеседник будет задавать множество уточняющих вопросов, так что и в самом деле не имело смысла оставаться на ногах. Колотье в боку прошло, но на смену ему явилась мучительная тоска и еще какое-то тягостное чувство, которое мужчина затруднялся определить. Впрочем, в эти дни, полные тревоги, он почти забыл о том, что есть и другие чувства, благодаря которым мир окрашивается в светлые тона. Может быть, потом… Потом, когда все кончится. А кончиться все должно хорошо, он был уверен.

– Мне хотелось бы узнать, насколько верны ваши сведения, – проговорил собеседник, устремив на него пытливый взор.

– Я готов рассказать вам все, что знаю, – поспешно ответил прибывший.

– Начнем с Малой Садовой. О какой именно квартире идет речь?

– Этого я пока сказать не могу. Одно знаю точно: найти ее будет легко. Это подвал, откуда заговорщики прорыли подкоп, который собираются заминировать. Для того чтобы не привлекать внимания, они сделали вид, что намерены торговать сырами.

– Хорошо, – пробормотал его собеседник, – очень хорошо. А что-нибудь еще вам известно?

Мужчина немного подумал.

– В подвале должны проживать двое – человек, похожий на купца, и особа, которая выдает себя за его жену. Их имена, к несчастью, мне неизвестны. Если я их узнаю…

– Хм, – задумчиво протянул его собеседник, – вряд ли это что-то изменит. Как я полагаю, они все равно поселились по подложным бумагам… А что с Екатерининским каналом?

Посетитель глубоко вздохнул и начал объяснять:

– Если карета отправится через канал… Там поворот, и кучеру придется придержать лошадей, те пойдут почти шагом… Тогда они и начнут бросать бомбы. Число убийц пока мне неизвестно, но, скорее всего, их будет не менее трех… Если бомбы не сработают или император не пострадает, заговорщики решили, что еще один из них будет стоять с кинжалом наготове. Этот человек должен будет броситься к карете и заколоть его величество.

– Равальяк, – усмехнулся собеседник.

– Что, простите? – удивленно вскинулся прибывший.

– Так Равальяк заколол когда-то Генриха IV, французского короля, – пояснил человек в комнате, иронически улыбаясь. – Похоже, наши господа учитывают уроки истории, вам не кажется? Хотя у Равальяка не было ни бомб, ни динамита…

– Безумцев необходимо остановить, – прошептал посетитель.

Беспокойство, внезапно понял он, вот какое чувство тяготило его сейчас. Тяготило настолько, что хотелось поскорее уйти из этого дома, уйти и не видеть пыльную скатерть на столе, часы, которые давно не заводили, старую мебель и умные глаза собеседника, сидящего напротив. За окнами прогрохотала карета, и осведомитель невольно поежился.

– Нам нужны имена и адреса, – сказал ожидавший его здесь человек. – Вы их знаете?

– Да, знаю, – хрипло проговорил мужчина. – Не всех, но многих. И самое отвратительное, что среди них есть и женщины.

– Мы о них позаботимся, – улыбнулся собеседник. – Как и о вас…

Ничего не понимая, прибывший поднял глаза – и успел заметить боковым зрением метнувшуюся к нему тень. Осведомитель вскочил с места, однако было уже поздно. Тугая петля охватила его горло и стала душить.

Человек в комнате равнодушно отвел взор. За окном проехала еще одна карета. Мимо окна промелькнуло что-то белое – это с крыши покатился пласт снега. Ком рухнул в сугроб, взметая снежную пыль, и только тогда осведомитель обмяк в руках того, кто душил его.

– Готов, – доложил убийца, опуская труп на пол.

Не глядя на тело, нелепо распростертое на полу, незнакомец, сидевший за столом, поднялся и сделал шаг к двери. Он знал, что эта жертва необходима для блага его дела, но все равно ему было немного не по себе. Как, впрочем, знал и то, что уже назавтра думать забудет о человеке, вверившем ему свою жизнь, – о человеке, которого он так страшно и так обыденно предал.

– Убери его вниз, – распорядился незнакомец на прощание. – Ни к чему ему оставаться здесь. Потом увези куда хочешь, лишь бы подальше отсюда.

Он кивнул убийце, и дверь за ним захлопнулась.

Глава 1

Нить судьбы

– Эй, красавчик, хочешь погадаю?

Александр Корф остановился.

Перед ним, упершись кулаком в бок, стояла молодая цыганка в широкой шубе, явно сшитой на кого-то другого, кто был раза в два, а то и три крупнее нынешней хозяйки. Из-под шубы виднелись край пестрой юбки, расшитой нестерпимо яркими цветами, и красные стоптанные сапожки. Верхняя пуговица шубы, несмотря на мороз, была расстегнута, и Александр видел, как сверкают на голой смуглой шее ожерелья, унизанные монетками, и тяжелые золотые цепи. Мех шубы был косматый, кое-где уже порядком вытертый. Похоже, шубу сшили из шкуры волка, и, судя по всему, зверь успел на своем веку порядочно побегать, прежде чем получил справедливое воздаяние за украденных овец и задушенных ягнят. Впрочем, возможно, бегать пришлось вовсе не ему, а хозяйке шубы, которая как раз в это мгновение стояла, нахально скаля зубы, и рассматривала Александра с неподдельным интересом.

– Так как, красавчик?

Если Александр и ненавидел что-то больше всего на свете, то именно фамильярность и разговоры о его внешности, в которой сам не видел ничего особенного. Он смерил нахалку ледяным взором и собрался продолжить свой путь. Но избавиться от цыганки оказалось не так-то просто. По блеску его глаз та тотчас же поняла, что совершила ошибку, и приняла самый покорный, самый подобострастный вид.

– Господин офице-ер! – жалобно, нараспев протянула она.

Александр сделал два или три шага прочь, однако цыганка забежала вперед и сделала такое движение, словно намеревалась схватить его за рукав. После фамильярности и разговоров о внешности Александр больше всего не терпел, чтобы его трогали незнакомые люди, и поэтому вновь остановился.

– Господин офицер, – горячо зашептала цыганка, заглядывая ему в глаза, – позвольте вам погадать… пожалте ручку…

Она говорила еще что-то, обычные слова, какими зазывают прохожих ее соплеменницы, и едва не взяла его за руку, но Александр отстранился.

– Тебе нужен мой кошелек? – напрямик спросил он.

Цыганка приняла обиженный вид.

– Господин офицер! Ну что ж такое… такой красивый господин… Ну зачем напраслину-то взводить? Мы люди честные… и гордые…

Каждое новое слово было вызовом здравому смыслу. Гадалка, очевидно, почувствовала это и тряхнула головой так, что зазвенели сережки в ушах.

– Я и без денег могу сказать, что тебя ждет, – сказала цыганка неожиданно, с острым любопытством всматриваясь в его лицо. – Ты кого-то потерял.

– Никого я не терял, – равнодушно откликнулся Александр.

– Но то, что ты найдешь, гораздо лучше, – добавила цыганка. – Ты сегодня встретишь свою жену.

Александр усмехнулся. Как, оказывается, просто открывался ларчик: на самом деле «великая предсказательница» прекрасно осведомлена о его жизни и, уж конечно, не оставила без внимания тот факт, что он помолвлен с княжной Гагариной. Кроме того, как раз сегодня Александр зван в дом к ее родителям, где наверняка должен встретить свою невесту.

– И это все? – иронически спросил он. – Я-то думал, ты мне что-нибудь поинтереснее расскажешь. О том, что я женюсь, мне уже давно известно, представь себе!

И, смерив горе-предсказательницу насмешливым взглядом, шагнул прочь.

– Постой! – крикнула цыганка вдогонку. – Туча за тобой ходит… черная-черная! Опасность тебе угрожает, понимаешь? Большая опасность!

Судя по всему, гадалка поняла, что ее раскусили, и решила действовать иначе: нагнать страху. Александр обернулся.

– Что, это и есть твое предсказание? – задорно воскликнул он. – Глупая ты! Радость надо предсказывать. И счастье. А за несчастья, которые мне угрожают, я не дам ни гроша. И никто другой не даст!

И, посмеиваясь, Александр удалился. Цыганка топнула ногой и обескураженно посмотрела ему вслед. Но тут заприметила молодого человека, по виду явно не бедствующего чиновника, и, звеня сережками, бросилась на штурм.

– Господин! Дозвольте погадать!

А барон Александр Корф тем временем продолжил свой путь и вскоре был уже возле Зимнего дворца. Золотисто-розовый[1] дворец с белыми колоннами блестел в свете февральского солнца и был так хорош, так ослепителен, что Александр окончательно уверился в том, что все предсказания на свете – чепуха, а предсказатели и того хуже.

Взглянув на часы, он убедился, что до его смены остался еще час с лишним, и совершенно успокоился. От природы Александр был пунктуален и не любил опаздывать куда бы то ни было, пусть даже и на службу, которая для людей его круга являлась чистой формальностью.

Часовой отдал ему честь, и барон Корф, миновав ворота, оказался во внутреннем дворе, где стояло несколько карет с гербами на дверцах, суетились лакеи и притоптывали на месте кучера, которые озябли, поджидая хозяев. Из ноздрей лошадей шел пар, благородные животные перебирали ногами и шумно вздыхали.

Александр по привычке скользнул взглядом по гербам на дверцах, тотчас же определил, кто и, возможно, зачем наведался сегодня во дворец. Карета князя Репнина – это, наверное, старая княгиня приехала просить о месте фрейлины для своей некрасивой незамужней дочери. А вот карета графа Панина, сын которого недавно проигрался в пух и прах… Но, уж конечно, не из-за этого граф явился ко двору, а потому, что молодой повеса вдобавок ко всему ухитрился жениться не понять на ком. Чуть ли не на дочке трактирщицы, да-с! Скандал в обществе разгорелся нешуточный, и государь запретил молодому графу показываться ему на глаза. Хотя сам император Александр II, если вдуматься, тоже не без греха. Еще при жизни императрицы Марии сошелся с княжной Долгорукой и детей от нее прижил, а едва жена закрыла глаза, тайно женился на любовнице. А вот карета действительного тайного советника Волынского – настолько тайного, что никто, собственно, не знал, для чего он занимает столь высокое место[2]. Интересно, зачем старый лис явился сегодня во дворец? Уж не готовится ли в Европе очередная война?

– Все спокойно? – спросил Александр у очередного часового, который охранял вход в здание дворца.

– Так точно, ваше благородие, – отвечал тот.

Когда барон вошел внутрь, настенные часы начали бить – и умолкли. Мимо прошмыгнул старый лакей с поджатыми губами, который нес поднос с пустыми чашками, другой лакей помог снять шинель. Скрипнула дверь, потом еще одна. Какой-то генерал…

– А, Александр Михайлович! Как здоровье вашего батюшки?

Барон Корф нахмурился… Еще он не любил досужие расспросы, до которых особенно охочи женщины. Но, бывает, и старые военные тоже дают маху. Что им за дело до его отца? В отставке, скрипит себе помаленьку на пенсии в своем имении недалеко от Петергофа. Скучный человек, хоть и генерал, да и всегда был таким. Ну кому он нужен, в самом деле?

Но Александр был, помимо всего прочего, и хорошим сыном. И поэтому почтительно ответил, что отец находится в имении, много гуляет, думает написать мемуары (старший Корф думал их написать уже лет десять, не меньше, но так и не сочинил ни строчки).

– Горюет небось по прежним-то временам, – вздохнул случайный собеседник.

Молодой человек мог ему ответить, что генерал Корф так устроен, что не горюет решительно ни по чему на свете. Сколько Александр помнил отца, тот всегда мог отлично устроиться в любых обстоятельствах, после чего благополучно забывал обо всем, что находилось за пределами его маленького мирка. Сам Александр данного качества был начисто лишен.

– Простите, Василий Андреевич, дела…

В тоне его при желании можно было прочитать: да, горюет генерал Корф, что остался не у дел, но сын ни за что этого не признает. И собеседник его невольно укрепился в мысли, что генералу Корфу чертовски повезло с сыном – прекрасно воспитанный молодой человек, и невеста у него достойная, деньги не проматывает, ни в каких скандальных историях не замечен…

– До свидания, юноша. Батюшке мой привет передавайте!

Александр покинул словоохотливого генерала и собирался уже юркнуть на боковую лестницу, которая вела прямиком в служебные покои, где можно было без помех передохнуть, почитать книгу или написать письмо. Однако своим острым взором увидел, что сверху по заветной лесенке идут еще двое бывших сослуживцев его отца. Молодой человек облился холодным потом, поняв, что ему вновь придется рассказывать про мемуары и превосходное здоровье батюшки, а потому быстрым шагом удалился. В конце концов, в покои можно пройти и иным путем.

Он миновал анфиладу комнат, где на стенах висели портреты государей и в лучах февральского солнца тускло поблескивала пыльная позолота, и вышел к другой лестнице. Здесь генералов уже не было, зато нашлось кое-что поинтереснее.

Вниз по ступенькам спускалась девушка, тоненькая, белокурая и прелестная. Судя по всему, она находилась в превосходном расположении духа, потому что ее лицо сияло, а губы улыбались, и при взгляде на эту улыбку вас так и подмывало улыбнуться в ответ. Следом за девушкой, почтительно отставая от нее на пару ступеней, двигался дворцовый лакей Козьма, и если обычно он подагрически топал ногами, то сейчас скользил неслышно, как балерина.

– Сюда, сударыня, – прошелестел он учтиво. Похоже было на то, что Козьму приставили к незнакомке, дабы та не заблудилась.

Девушка подняла голову и увидела, что навстречу ей поднимается молодой офицер, красивый, но до невозможности надутый и деревянный, как какой-нибудь англичанин. По крайней мере, здесь, на мраморной дворцовой лестнице, он производил именно такое впечатление.

Девушка прошла мимо, не удержавшись, впрочем, от улыбки, – настолько нелепым и чопорным ей показался офицер. А через несколько ступеней и вовсе забыла о нем.

Что же до Александра, то он видел следующее.

Девушка, которую молодой барон Корф никогда прежде не встречал во дворце, выскользнула из-за поворота лестницы. Незнакомку сопровождала какая-то тень в одежде лакея, но в то мгновение Александр вовсе не обратил на это внимания.

Незнакомка подняла голову, и из-под черных ресниц прямо ему в душу посмотрели карие глаза. В следующее мгновение в глазах заплясали смешинки, похожие на золотистые озорные огонечки, и с Александром произошло то, что вообще-то очень редко с ним случалось, – он смутился. Но у него все же хватило такта, чтобы посторониться, пропуская девушку.

Сверкнув глазами и улыбнувшись, та прошелестела платьем мимо и скрылась из виду в сопровождении лакея. И никто тогда не подозревал – ни девушка, ни Александр, ни даже цыганка с площади, – что этот взгляд, первый, которым они обменялись, останется с ним на всю жизнь и проследует за ним отсюда, из мраморно-золотого великолепия Зимнего дворца, через годы до самого конца – до чужого и чуждого Константинополя, где он будет умирать.

Глава 2

Нефритовый чертог

– Амалия Константиновна!

– Амалия!

– Племянница!

Горничная Даша всплескивает руками, мать всхлипывает и подносит к глазам уголок платка, дядюшка Казимир сияет, как фальшивая монета.

– Вернулась!

– Вернулась!

– Ах, моя дорогая! – И мать от избытка чувств заключает дочь в объятия, впрочем, стараясь при этом не помять ни ее, ни свое платья.

– Яков, вноси вещи… – распоряжается девушка. – Дядюшка! Вы бы помогли ему…

Все кончено, теперь она дома. Впрочем, дома ли? Унылое петербургское съемное жилье, окна смотрят во двор-колодец, а лестничная клетка так узка, что в голову невольно закрадываются мысли о самоубийстве. Денег в семье нет, нет совершенно, а тут еще дядюшка, который не привык ни в чем себе отказывать… Ну, ничего, она привезла хорошие новости, и отныне все будет совсем иначе.

– Тебя так долго не было! – сетует мать, заглядывая ей в глаза.

– Я послала вам телеграмму из Нью-Йорка. Разве вы ее не получили?

Нет, не получили. И мать, Аделаида Станиславовна, запинаясь, объясняет, что это же другая квартира… они ведь переехали – там, где жили раньше, плата была очень высока, и вот теперь…

Теперь кто-то начинает барабанить в дверь. И прорывается в дом, несмотря на то, что старый слуга Яков пытался не впустить незваного гостя. Впрочем, это вовсе не гость, а хозяин той квартиры, которую раньше снимала семья Амалии. Оказывается, что ее домочадцы банально сбежали оттуда, не заплатив.

Бывший домовладелец потрясает кулаком, грозит судом и кричит, что не позволит обирать честных людей. Судя по трем подбородкам и ширине его лица, честность вряд ли ему грозит, так что непонятно, ради кого он хлопочет.

Дядя Казимир, как всегда в щекотливых ситуациях, куда-то исчезает. Нет, он по-прежнему находится в комнате, но его не видно и не слышно точно так же, как если бы он укрылся под шапкой-невидимкой. Аделаида Станиславовна бледнеет. Вот, нате вам, – только что вернулась любимая дочь, и сразу же такое…

Но любимая дочь зовет горничную Дашу, та приносит сумку, из сумки вынимается новехонький бумажник русской кожи, а из бумажника – пачка денег.

– Мы вам должны, милостивый государь? Сколько?

Милостивый государь давится гневной тирадой. Глаза милостивого государя подергиваются масленой пленкой. Он потирает руки, бормочет, кланяется, просит прощения, мол, и в мыслях не имел никого обидеть. Еще три рубля и 10 копеек… Ах, теперь мы полностью в расчете! Позвольте ручку, сударыня… Если угодно, у него есть другие квартиры… Но Амалия обрывает его.

– Яков, проводи гостя!

И старый слуга с чувством огромного удовлетворения провожает домовладельца до дверей. Амалия оглядывается. Мебель старая, из обивки торчат лохматые нитки, потолок в трещинах… В душу закрадывается тоска.

Разве таким должен быть родной дом? Да и не дом никакой это вовсе, а так, скорлупа непонятно чьего существования, в которую они угодили по прихоти судьбы.

– Мы должны переехать отсюда, – объявляет Амалия. – Только сначала рассчитаемся со всеми…

Дядюшка Казимир издает какой-то булькающий звук. Но сестра опережает его.

– Моя дорогая… – осторожно спрашивает Аделаида Станиславовна, заглядывая дочери в глаза. – У тебя по-явились деньги? Откуда?

– Неважно, – отмахивается Амалия. – Главное, что они у нас теперь есть.

Мать морщит лоб. Спрашивает не совсем уверенно:

– Тебе заплатили в твоей… особой службе?

Амалия вздыхает. Ну да, есть такая служба, которая занимается… прямо скажем, особыми делами. Шпионажем, к примеру. Или другими, не менее интересными вещами. Сама Амалия попала туда совершенно случайно, разоблачив великосветского убийцу. Тогда девушке казалось, что ей предстоят захватывающие дух приключения, а вместо этого пришлось искать по всему свету картину Леонардо да Винчи, которую один мошенник продал сразу множеству государей, в том числе российскому императору. Картину Амалия нашла, а заодно и кое-какие другие картины того самого мошенника. И, поскольку никто ей не сказал, что делать с остальными картинами (а она, по правде говоря, и не спрашивала), перед возвращением на родину та их заложила. Впрочем, с возвращением пришлось повременить, потому что Амалия на несколько недель задержалась в Америке, и вот тут на нее обрушилось столько приключений, сколько иному здравомыслящему человеку хватило бы на всю жизнь[3].

– Это долгая история, – наконец говорит Амалия матери и глубоко вздыхает. – Очень долгая. Завтра мне надо ехать во дворец. А пока я хотела бы принять ванну. Даша! Я привезла из Парижа новые платья, одно из них, светлого шелка, подойдет для завтрашней поездки… Надо будет только кое-где его подогнать.

Амалия улыбается, распоряжается, дает денег Якову, чтобы тот купил еды, раздает привезенные подарки, и весь крошечный мир, состоящий из четырех человек, начинает вертеться вокруг нее. И у Амалии странное чувство – словно она маленькая девочка, а играет во взрослую, и все ей поддакивают, все ее слушаются. И даже дядя Казимир только что торжественно поклялся, что больше никогда не будет играть в карты. Впрочем, подобные клятвы он и раньше давал чуть ли не каждый божий день.

– Мама, я так понимаю, что слугам мы тоже задолжали? – спрашивает Амалия вполголоса.

И тут же, на месте, вручает жалованье Даше и Якову. И не только за прошлые два месяца, но и за месяц вперед.

Даша вспыхивает как маков цвет и приседает.

– Ты меня выручила, – шепотом по-польски говорит Аделаида Станиславовна дочери. – У нас совсем дела были плохи… и она еще отказывалась брать… Золотая девушка! А мне было неудобно, ты же понимаешь… У нее ведь поклонник объявился. Ну куда это годится, чтобы девушка совсем без денег была!

– Что за поклонник? – спрашивает Амалия.

– Студент! – Аделаида Станиславовна делает большие глаза.

– Вот как? А она знает, что студентам запрещено жениться?

В Российской империи с учебой дело обстояло строго. Власти (надо признать, не без основания) предполагали, что ученье и семейная жизнь – две вещи несовместные, как гений и злодейство. Да-да, господа, будьте так добры, сначала одно, а потом другое…

– Конечно, знает, – говорит Аделаида Станиславовна. – Да он и не скрывал. Очень, очень приличный молодой человек. И Даша ему нравится, по всему видно, нравится. По-моему, у него серьезные намерения.

– Это хорошо, – роняет Амалия.

От горячей ванны по всему телу волнами расходится тепло. На кухне что-то сладострастно шкворчит, и оттуда доносятся восхитительные запахи. Да уж, их Даша – настоящее сокровище, даром что совсем молодая…

Дзынь – напоминают о себе часы в форме лиры на мраморной подставке. Амалия бросает на них рассеянный взгляд. Часы Аделаида Станиславовна всюду умудряется возить с собой, куда бы семья ни переезжала. Они старые, эпохи не то Людовика XV, не то Людовика XVI, и вроде бы даже не слишком красивые, но это одна из вещей, которая прилепилась к ним и упорно не хочет их покинуть. Аделаида Станиславовна уверяет, что часы принадлежали еще деду Амалии – Браницкому. Деду, у которого были такие же, как у нее, Амалии, карие глаза с золотистыми искорками.

А впрочем, какая разница, принадлежали ли часы ему или это только маленькая семейная легенда. Просто есть часы, к которым Амалия привыкла с детства. И помнила, что они стояли в комнате отца, потом перекочевали к ее брату Константину, а потом… Потом и брат, совсем молодой человек, и отец умерли от чахотки. Тогда-то для семьи настали трудные времена.

Однако часы остались. И там, где эти часы, – ее дом.

Вокруг часов и надо выстроить новый дом. Где будет место и для нее, и для матери, и для Даши с Яковом, и – так уж и быть – для вечно холостого дядюшки, привычной обузы семьи.

Дядюшка Казимир семенит по квартире на цыпочках, и глаза у него – как у преданной собаки. Привычная обуза семьи далеко не глуп, и сейчас он нутром чует благоприятную перемену в своей судьбе. Раньше Казимир был уверен, что charmante Am elie[4] сделает блестящую партию и все их проблемы разрешатся сами собой. Блестящей партии не получилось, зато подвернулась какая-то особая служба с секретными заданиями, и после первого же из них ch ere ni ece[5] вернулась с кучей денег. О том, что будет, к примеру, после двадцатого задания, дядюшка боялся и помыслить. Он мог только подозревать, что семья будет жить в нефритовом чертоге и ходить по золотым полам.

По природе дядюшка Казимир принадлежал к той категории людей, которых принято называть никчемными, потому что они нигде не служат, ничего ровным счетом не делают и всю жизнь посвящают удовлетворению своих прихотей. Таких прихотей у дядюшки набралось три основных – не считая трехсот мелких. К основным стоит отнести то, что он любил перекинуться в картишки, был не дурак выпить и не оставлял своим вниманием прекрасный пол – вплоть до того момента, когда надо было решаться на большее и идти к алтарю. Однако дядюшка Казимир, с виду такой безобидный, добродушный и слабохарактерный, проявлял недюжинную изворотливость, чтобы не довести дело до последнего. Больше всего на свете он боялся двух вещей: оказаться женатым и умереть в богадельне. Впрочем, Казимир обыкновенно затруднялся объяснить, связаны ли эти два опасения между собою или беспокоят его независимо друг от друга.

Со всей прямотой своих восемнадцати лет Амалия дядюшку не любила и неоднократно давала ему это понять. Однако дядюшка Казимир чувствовал себя под защитой сестры, которая души в нем не чаяла, и потому мог не обращать внимания на отношение к нему племянницы.

Кроме того, Казимир вообще по натуре был необидчив. Позолоченный портсигар, который племянница привезла ему из Парижа, он принял с такими изъявлениями восторга, что Амалия почувствовала укол совести из-за того, что могла купить портсигар из цельного золота, но не стала этого делать, ограничившись позолоченным.

– У меня для вас, дядюшка, будет задание, – сказала она.

Казимир приосанился.

– Нам нужна хорошая квартира, – пояснила Амалия. – И вы поможете мне ее найти. Потом мы наймем кухарку и горничную для маман, потому что Даша ведь не может одна со всем справляться.

Казимир немного подумал.

– Тогда мне нужен новый костюм, чтобы разговаривать с домовладельцами, – с апломбом объявил он. – И запонки. Лучше аметистовые. Да!

– Дядюшка!

– Если я явлюсь снимать квартиру в этом, – бойко ответил Казимир, указав на свой видавший виды сюртук и сделав плачущее лицо, – меня даже на порог не пустят.

Амалия мрачно посмотрела на него и с некоторым вызовом в голосе спросила:

– Надеюсь, больше вам ничего не нужно?

– Нужно, – тотчас же нашелся дядюшка. – Мне нужны новая шуба, ботинки и трость. И разные предметы туалета, о которых я не смею распространяться при дамах. К шубе необходима шапка из того же меха. И часы.

– К шубе?

– Нет, – обиженно отозвался Казимир, – обычные, чтобы с собой носить.

– Дядя, но у вас же были часы!

– Мы их продали, – вмешалась Аделаида Станиславовна.

Словом, сразу же и вдруг понадобилась тысяча вещей. Прыткий Казимир, пользуясь моментом, потребовал себе целый гардероб. Аделаида Станиславовна была куда скромнее, но Амалия уже про себя решила, что закажет ей платья у лучших петербургских портних.

– Яков, – скомандовала Аделаида Станиславовна, – неси шампанское!

– Это в честь моего возвращения? – спросила девушка с улыбкой.

– В честь твоего дня рождения, – отозвалась мать. – Хотя 22 февраля уже прошло, но все же…

Несколько дней назад у Амалии случился день рождения, но тогда она еще находилась в дороге. Аделаида Станиславовна крепко обняла дочь и сунула ей в руку пакет. Внутри оказались красивая старинная шкатулка, отделанная перламутром, и вышитые платки. Амалия представила, как мать сидела под лампой, вышивая их, и у нее сжалось сердце… Ведь она могла и не вернуться сюда! Передряги, в которых она побывала, нередко таили для ее жизни настоящую опасность!

– А ты немножечко загорела, – сказала Аделаида Станиславовна, вглядываясь в лицо дочери. Загар в те годы был совершенно не в моде и считался под стать разве что горничным, и то не самым лучшим. – Неужели в Америке такое яркое солнце?

– Да, кое-где, – пробормотала девушка. Чем дальше, тем меньше ей хотелось рассказывать о своих приключениях.

– Ты болела? – настойчиво продолжала мать. – Ты же остригла волосы, я вижу.

Амалия покраснела. Нет, ни за что она им не расскажет, почему так загорела и зачем ей пришлось отрезать волосы!

– Пустяки, буду носить накладку[6] из волос, пока новые не отрастут, – объявила девушка.

– Ты не кашляешь? – Аделаида Станиславовна по-настоящему встревожилась.

– Нет, нет, мама, что ты!

Тут вмешался Казимир и весьма кстати предложил тост за именинницу. А потом еще один, так что необходимость отвечать на неприятные вопросы отпала сама собой.

– Может быть, еще бутылочку? – предложил дядюшка, глядя на женщин умильным взором.

– Только без меня, – отозвалась Амалия. – Мне завтра во дворец.

– Ты увидишь императора? – загорелась Аделаида Станиславовна.

– Может быть. Если он захочет посмотреть картину. Господин Волынский ничего не может обещать.

– То светлое платье, которое ты выбрала, тебе очень идет, – сказала мать. Тут ее осенило. – Если ты увидишь императора, то ведь можешь попросить у него места при дворе?

– Зачем? – с неудовольствием спросила Амалия.

– При дворе же быть куда почетнее, чем в этой твоей особой службе, – бесхитростно объяснила Аделаида Станиславовна. – Ты на несколько месяцев уехала далеко от дома, мы ужасно волновались… А так – находилась бы рядом, и нам стало бы спокойнее. Была бы фрейлиной жены наследника, к примеру…

Казимир поперхнулся. Даже в самых смелых мечтах он не мог себе представить, чтобы их племянница оказалась при дворе, но для сестры, судя по всему, не было ничего невозможного.

– Нет, – заявила Амалия твердо, – я не буду ни о чем просить.

– И правильно, – поддержал ее Казимир, чтобы хоть как-то отработать новый гардероб. – Зачем просить о том, в чем точно откажут?

– Казимир!

– С наполовину польской родословной – конечно, откажут.

Польша в то время входила в состав Российской империи и не доставляла царям ничего, кроме головной боли.

– Не наполовину, а меньше, – поправила брата Аделаида Станиславовна. – Один наш дед – француз, а бабушка – из немецких Мейссенов. Другой дед, хоть и Браницкий, в Польше почти не жил. И жена у него, насколько помню, тоже была немка.

– Адочка, не сердись, – сказал Казимир, целуя руку сестре, – но вряд ли кто-то захочет входить в такие тонкости. – Он вздохнул. – А вообще получается, что я наполовину немец? Странно! Сколько я ни учил этот язык, он мне не давался. Зато француженки мне нравятся.

– По-моему, Казимир, тебе нравятся все! – с неудовольствием заметила Аделаида Станиславовна, отнимая руку. – Я жду не дождусь, когда же ты наконец женишься!

Казимир вытаращил глаза и схватился за бутылку, словно она одна могла спасти его от неминуемого брака.

…На следующее утро Амалия встала пораньше, примерила платье и нашла, что оно действительно очень ей идет. Кроме того, девушка совершила набег на коробку с пудрой, принадлежавшую матери, и вскоре уже ни один человек не смог бы распознать на ее лице следы недавнего загара.

Аделаида Станиславовна показала дочери, как удобнее всего прикреплять накладку на голове.

В назначенное время за Амалией заехал господин Волынский, ее начальник в особой службе, и они отправились в Зимний дворец.

Император и наследник пожелали лично осмотреть картину Леонардо, после чего Александр II попросил Волынского остаться, чтобы поговорить с ним наедине. Что же до Амалии, то ей выделили лакея, дабы тот проводил ее до кареты.

Спускаясь по лестнице, она увидела молодого офицера, который поднимался по ступеням ей навстречу. Офицер был хорошенький, как картинка, но при этом от него веяло ледяным холодом, который, вероятно, сам он считал признаком безукоризненных манер. Амалия едва не рассмеялась вслух – настолько комичным ей показался молодой человек. Впрочем, спустившись с лестницы, она и думать о нем забыла.

А Александр Корф, когда девушка уже прошла мимо, все стоял и смотрел ей вслед.

Глава 3

Тень смерти

«Почему она так на меня посмотрела?»

Справедливости ради следует заметить, что на Александра Корфа смотрели многие девушки, и очень многие красивые девушки, но почему-то именно взгляд незнакомки в светлом платье не давал ему покоя.

«Мы, определенно, незнакомы, иначе я вряд ли бы забыл об этом… Может быть, виделись на каком-то балу?»

Александр вспомнил оживленное лицо незнакомки, ее лучистые глаза, улыбку…

Интересно, она улыбнулась ему – или смеялась над ним? Молодой барон Корф нахохлился.

«И что она нашла во мне забавного?» – уже сердито подумал он.

На всякий случай Александр осмотрел все пуговицы, но те были на месте. Мундир, за которым ухаживал денщик Степка, тоже находился в образцовом состоянии. Александр приосанился, поймал свое отражение в зеркале на стене, показавшее ему голубоглазого красивого блондина с безупречной выправкой, и нельзя сказать, чтобы остался недоволен тем, что увидел.

Мужчины и женщины совершенно по-разному относятся к похвалам своей красоте. Если женщины от комплиментов расцветают, улыбаются и вообще чувствуют себя совершенно счастливыми, то мужчин такие отзывы в их адрес обыкновенно ставят в тупик, озадачивают и раздражают, если не сказать хуже.

С самого раннего детства, от самых разных людей Александр только и слышал:

– Ах, какой хорошенький!

– Совершенно прелестный ребенок у вас растет, Полина Сергеевна! Весь в мать!

– Такой очаровательный мальчик!

Умилялись все: горничные, няньки, лакеи, подруги матери, попутчики на железной дороге, знакомые родителей, дочери этих знакомых и даже суровые городовые. Они гладили Сашу по белокурой голове, норовили всучить ему леденцы (которые он ненавидел) или конфеты (которые еще согласен был терпеть), тискали его, сажали к себе на колени и баловали, баловали, баловали без конца.

Но если лицом Саша действительно пошел в мать-баронессу, красавицу, когда-то блиставшую при императорском дворе, то характер у него оказался совсем иной. Другой ребенок на его месте, возможно, вырос бы избалованным, испорченным, самовлюбленным нарциссом, но не таков был юный Александр.

Как уже упоминалось, он терпеть не мог упоминаний о своей внешности. Более того, любой, кто начинал знакомство с ним с комплимента его красоте, будь то даже женщина, имел все шансы никогда не стать ему другом, не говоря уже о чем-то большем.

Вот и сейчас, увидев себя в зеркале, он был доволен вовсе не собственной внешностью, а тем, что смотрится так безупречно, comme il faut[7].

Своим манерам Александр придавал большое значение. Именно ледяная неприступность помогала ему выстроить дистанцию между собой и остальными людьми с их глупыми восторгами по поводу его красоты. Благодаря этой неприступности он чувствовал себя защищенным, потому что, подобно многим замкнутым людям, плохо выносил посягательства на себя и на свой внутренний мир.

Барон стряхнул с рукава какую-то пылинку, существовавшую только в его воображении, и двинулся к служебным покоям.

«Почему она все-таки на меня так смотрела?» – не удержавшись, вновь спросил он себя через несколько шагов.

Загадка не давала ему покоя, и молодой человек почти обрадовался, когда увидел, что в служебной комнате находится князь Мещерский. Хотя несколькими минутами раньше Александр предпочел бы посидеть в одиночестве, чтобы без помех сочинить письмо отцу.

– Здравствуй, Серж, – сказал он.

Князь Мещерский машинально кивнул, поправил очки и перевернул страницу. Это был кроткий, рассеянный, незлобивый юноша. Товарищи охотно подтрунивали над ним, но любили его и в случае чего всегда были готовы защитить. На шутки сослуживцев, порой грубоватые, Серж никогда не обижался, а наоборот, смеялся вместе со всеми. Сам он, насколько помнил Александр, шутил очень редко и всегда так, чтобы никого не задеть. И вообще князь принадлежал к тем людям, которые за всю жизнь не способны обидеть и муху.

– Что читаешь? – поинтересовался барон Корф, садясь напротив друга.

Прежде чем ответить, князь взглянул на обложку.

– Роман какой-то миссис Ладгроув. Тайны, похищения и готические подземелья, набитые ужасами. Уже со второй страницы понимаешь, что чепуха страшная, но написано так, что не оторваться, – промолвил он почти извиняющимся тоном. И без перехода спросил: – Ты уже был у Андрея Петровича?

– У моего крестного? – поднял брови Александр. – Нет, я видел его в среду, когда приезжал навестить Льва. А что?

По тому, как посерьезнело и без того серьезное лицо Сержа, Александр понял: произошло что-то нехорошее, и весь напрягся.

– Граф Лев умер, – тихо сказал Мещерский. – Сегодня утром.

Вот оно, значит, как… Лев Андреевич, сын сенатора Строганова, на прошлой неделе катался верхом и упал, причем очень неудачно – лошадь рухнула на него. Врачи сначала говорили, что он отделался сломанной ногой, потом, когда выяснилось, что все куда серьезнее, завели речь о повреждении позвоночника, но заявляли – ничего страшного больному не грозит.

Что там говорила цыганка о неминуемой потере? И вот – кудрявый Лев, весельчак Лев, заводила и задира, который еще в среду – боже мой, всего лишь в среду! – уверял его, Александра, что все будет хорошо, и просил передать Бетти Гагариной, что непременно стал бы танцевать с ней на балу мазурку… Ты не ревнуешь, Александр? Все-таки твоя невеста, хоть я и знаю ее с детских лет…

Но не будет ни мазурки, ни бала… Теперь бледный юноша с закрытыми глазами лежит в постели, и руки ему скрестили на груди, а возле кровати стоит гробовщик и под присмотром слуги снимает мерку с тела… И кому теперь интересно, что еще в начале года друзья звали его Леоном, на французский манер, и он всегда был душой самых дерзких выходок, самых несообразных пари…

– Ты не знал? – спросил князь.

Александр мотнул головой.

– Нет. Я ничего такого и подумать не мог! – Он закусил губу. – А что же врачи? Куда они смотрели?

– Говорят, произошло какое-то внутреннее кровоизлияние, которое они не могли предвидеть. – Приятное лицо Сержа исказилось волнением, когда он произносил эти слова. – Он ведь единственный сын был, верно?

– Единственный. И любимый, – механически ответил Александр.

У него из головы не выходило: как же так? Ведь совсем недавно он видел Льва живым, и ничто не предвещало такого страшного, такого быстротечного конца! Сын его крестного отца, близкий друг, может быть, даже ближайший, совсем молодой… Ну куда это годится?

– Мне очень жаль твоего крестного, – искренне сказал князь. – Такая потеря… ужасная… – Серж поколебался. – Послушай, ты бы не мог… когда увидишь графа Строганова, передать ему мои соболезнования? Я буду на похоронах, но если мой отец узнает, что я ходил к графу… – Молодой человек смущенно умолк.

Он мог не продолжать – Александр отлично помнил эту историю. Родители Сергея Мещерского расстались, когда мальчику было всего два года, и мать почти открыто стала жить с графом Строгановым, известным донжуаном. Последующие годы отец и мать князя были заняты тем, что с переменным успехом отвоевывали друг у друга сына, причем имели место все элементы бульварного романа: от неприкрытого шантажа до похищения ребенка. Мало того, отец Сергея еще и дрался с совратителем жены на дуэли. И не один раз, а дважды. В первый раз графу повезло, и он едва не отправил противника на небеса, но во второй раз старший Мещерский прострелил супостату ногу, и граф на всю жизнь остался хромым.

Говорили, что, ранив противника, старший Мещерский подошел к нему и, убедившись, что дуэль не может быть продолжена, сказал секунданту:

– Ce n’est qu’une jambe, quel dommage! Je prefererais un autre membre[8].

О том, какое место имел в виду Мещерский, строились различные версии, но основную, на которой почти все сошлись, можно было передавать друг другу разве что шепотом и намеками. Нет сомнений, что злопамятный князь не остановился бы и вызвал графа Строганова на дуэль в третий раз, но как раз в ту пору умерла княгиня Мещерская. Князь похоронил жену, забрал к себе сына и занялся его воспитанием, но все его усилия не смогли вытравить из памяти мальчика семейные сцены и воспоминания о домашних войнах, заложником которых он был. Если Александра выводило из себя упоминание о его внешности, то Серж вздрагивал от одного слова «семейная жизнь». Узнав, что его друг собирается жениться на княжне Елизавете Гагариной, которую все звали Бетти, Серж поздравил его, но не смог удержаться от вздоха.

– Тебе тоже пора жениться, – поддразнил его Александр. – Посмотри, сколько кругом хороших девушек! Взять хотя бы Мари Потоцкую, подругу Бетти. Или Элен Васильчикову…

– Нет, – кротко ответил Серж, – я никогда не женюсь.

И, когда Александр стал настаивать, юный Мещерский добавил:

– Тебе этого не понять – ты в детстве не видел того, что видел я[9].

Впрочем, все стародавние счеты и ссоры между представителями старшего поколения никогда не мешали молодым людям дружить. Тем более что Лев, хоть и унаследовал от отца донжуанские замашки, никогда не скрывал покровительственного отношения к своему «старику» – отношения, от которого был только шаг до пренебрежения. Со своей стороны, Сергей не настолько уважал своего деспотичного и не слишком счастливого отца, чтобы считаться с его мнением в вопросе о выборе друзей.

– Не беспокойся, я передам графу твои соболезнования, – пообещал Александр князю.

Дверь отворилась без стука, и в комнату вошел востроносый молодой человек со светлыми глазами, русыми волосами и тонкими усиками. Офицеры прекрасно знали его – это был Никита Васильчиков, их сослуживец. С видом полного изнеможения он рухнул на диван и закинул ноги на стул напротив.

– Что, тяжело? – спросил князь.

– Я ей не нравлюсь, – трагическим шепотом ответил Никита.

Словами «она» и «эта» офицеры обыкновенно обозначали новую жену императора, которую во дворце дружно не любили. Трудно через столько лет понять причины подобного отношения, тем более что княгиня Юрьевская держалась ровно и старалась никого не задевать, однако факт остается фактом. Возможно, что в среде, насквозь пропитанной духом снобизма, княгиня казалась тем самым сверчком, который не пожелал знать свой шесток и занял место, которое ему вовсе неподобало. А возможно, дело в том, что император и его вторая жена были абсолютно счастливы, а счастье обладает одной жестокой особенностью – вызывает к себе ненависть тех, кто не может его разделить.

– Три раза гоняла меня сегодня за каплями, – продолжал Никита, иронически покривив рот. – Изволила сделать мне выговор за нерасторопность и за то, что я принес не то, что надо. В конце концов, я разозлился и едва не сказал, что я не прислуга.

– Тогда тебе пришлось бы попрощаться со службой, – хмыкнул Александр.

Никита встревоженно взглянул на него.

– Да, кого-то из наших недавно попросили из дворца, потому что непочтительно с ней разговаривал, – подтвердил Мещерский. – Бутурлина, кажется.

– Ну это же черт знает что такое! – вскинулся Никита. – Я дворянин, в конце концов! Мне что, теперь век у этой быть на побегушках? И чем ей плох Козьма, к примеру? Да и горничные у нее тоже имеются!

Едва он произнес имя лакея, как Александр кое-что вспомнил и потянулся к звонку.

– Чего изволите? – спросил денщик Степка, просовывая в дверь свою лохматую голову.

– Ты Козьму знаешь?

– Как же не знать!

– Тогда спроси у него, что за барышню он провожал, когда я их встретил. Полчаса назад, не больше.

– Слушаюсь! – Степка исчез.

– Ба-арышню? – протянул Никита. – А у нее есть подруга для меня? А еще говорят, что барон скоро женится!

Он засмеялся, но Серж не последовал его примеру, по лицу Александра поняв, что тому не понравилось замечание Васильчикова.

– Ты слышал про Льва? – внезапно спросил Никита, перестав смеяться.

Александр хмуро кивнул.

– Я пришел утром его навестить, а он уже… – Васильчиков запнулся и не стал оканчивать фразу. – Я поднялся к графу. Никогда не думал, что все так будет… что мне придется выражать свои соболезнования. Мы же все были уверены, что Леон поправится!

– Ты видел Андрея Петровича? Как он? – спросил Александр.

– Постарел на глазах. По-моему, это большой для него удар.

«А ведь я мог оказаться на месте Льва», – внезапно понял барон Корф, вспомнив лошадь, с которой тот упал. Они ведь вдвоем к ней присматривались, прежде чем купить, и Александр отступил лишь потому, что ему не понравилось пятнышко на ноге грациозного животного. Лошадь досталась Льву, и Льву досталась смерть.

– А что теперь будет с лошадью? – подал голос Серж.

– Ну, ты же знаешь – лошадь, из-за которой погиб владелец, в живых не оставляют, – пожал плечами Никита.

– Знаю. Но все равно считаю, что это жестоко, – с непривычной для него решительностью сказал князь.

Дверь приотворилась, в комнату заглянул Степка.

– Разрешите доложить? – спросил плут, весело блестя глазами.

– Разрешаю, – отозвался Александр.

Денщик целиком протиснулся в дверь и прочистил горло.

– Кхм… Так вот, барышню зовут Амалия Тамарина. Приехала во дворец в сопровождении действительного тайного советника Волынского. Привезла…

– Как-как? – болезненно переспросил Александр.

Степка на всякий случай вытянулся в струнку и удивленно воззрился на него, не понимая, в чем дело.

– Тамарина, Тамарина… – задумчиво повторил Серж. – Ага, я вспомнил. Та самая, из-за которой приключилась темная история?

– Погиб князь Орест Рокотов, а граф Полонский остался инвалидом, – подхватил всезнающий Никита. – Причем я видел графа, и он до сих пор отказывается говорить, что же там произошло.

– Орест ранил Полонского, а сам застрелился, – отрезал Александр. – Вот что там произошло, прекрасно всем известно. И все случилось из-за этой…

Он хотел сказать грубость, но вдруг опомнился.

– Странно, что такую особу вообще пустили во дворец, – заметил Никита. – Насколько мне известно, ее семья – полное ничтожество.

Апломб, с коим молодой человек произнес последние слова, подразумевал у него самого как минимум княжеский титул и происхождение от Рюриковичей. Однако справедливости ради следует заметить, что Васильчиков не мог похвастаться ни тем, ни другим. Его отец с трудом дослужился до генерал-майора и рано спился, а мать (что Никита тщательно, но тщетно скрывал) была подвержена припадкам сумасшествия и содержалась под постоянным присмотром. Доходов с крошечного имения едва хватало молодому офицеру и его сестре Елене на жизнь, а о том, чтобы сравниться с Корфом или Мещерским, он и вовсе не мечтал.

– С ее стороны большая дерзость – являться туда, где Орест служил и где у него осталось столько друзей, – раздраженно сказал Александр.

– Ты ведь секундантом у него был однажды? – напомнил Серж. – Вас обоих за это чуть не разжаловали.

– А, пустяки, – отмахнулся барон.

Александр наконец-то приискал подходящее объяснение улыбке незнакомки: вызов. Ну, конечно же, та знала, кто он такой, и потому так вызывающе улыбнулась, проходя мимо. И молодой человек решил в глубине души, что просто так ей этого не спустит.

Неизвестно, впрочем, что бы он предпринял, если бы знал правду. А именно, что Амалии Тамариной в тот миг и сам случайно встреченный на дворцовой лестнице офицер, и его решение были совершенно безразличны. Девушка была занята куда более важным делом: выбирала дом.

Глава 4

Приятные хлопоты

– Дядюшка!

– Сейчас, сейчас, еще минуточку…

– Дядюшка, идем!

– Подожди, племянница. Никуда твоя квартира от нас не убежит, слово дворянина!

Амалия топнула ногой и досадливо прикусила губу. Стоит один раз пойти на поводу у дядюшки, и все – пиши пропало. А ведь они зашли к портному лишь на полчасика.

Полчасика растянулись до часа, потом до двух, потому что портной попался знающий свое дело, то есть такой, к которому вы зайдете за галстуком, а выйдете с тремя платьями для жены, турнюром для свояченицы, пятью костюмами и фрачной парой лично для вас, и это не считая мелочей вроде блузок, сорочек и нижних юбок.

Словом, Казимир по всем признакам пал жертвой властелина иголки и наперстка. Он едва не заказал себе костюм из темной ткани, потом передумал и стал склоняться к серому цвету, затем вспомнил про бледно-бледно-бирюзовый, который чертовски к лицу некоторым мужчинам. Разумеется, к числу именно таковых мужчин маленький да кругленький Казимир себя и относил.

Время шло, Амалия теряла терпение, а портной, напротив, терпеливо ждал. Дядюшка как раз рассматривал черную ткань в полоску и вслух рассуждал, что черное ему не идет, хотя дамы не раз ему говорили, что идет. Но ведь в таком деле ни в чем нельзя быть уверенным, n’est, c’est pas?[10]

– А что там за вывеска напротив? – как бы между прочим поинтересовался Казимир.

Хозяин презрительно ответил, что напротив расположился его соотечественник-француз, тоже портной, но шить ему можно разве что чепчики для кукол, потому что все остальное он безнадежно портит.

– Да что вы! – воскликнул Казимир. – Надо будет непременно к нему зайти.

Так ничего и не заказав, он потянул Амалию к выходу. Однако хозяин преградил им путь и, тяжко вздохнув, посулил клиенту солидную скидку, если тот закажет у него хотя бы один костюм.

– Ты не умеешь торговаться, племянница, – философствовал дядюшка, когда они наконец покончили с заказом и портной поклялся, что те два костюма, которые выбрал Казимир, будут сидеть на нем как на короле. – Зайти в магазин, выбрать, расплатиться – что может быть вульгарнее! Покупать надо с умом. К примеру, на женщин почему-то благотворно действует польский акцент. И я…

– То-то я удивляюсь, что вы говорите то с акцентом, то без него, – съязвила Амалия. – Извозчик! На Невский!

– Мне еще нужна шуба, – напомнил Казимир. – И запонки. И…

– Шуба и запонки только после того, как мы снимем хорошее жилье, – твердо заявила его племянница.

– Ну что ж, пожалуйста, – смиренно откликнулся дядюшка и демонстративно покашлял. – Но помни, если я простужусь в моей нынешней шубе и умру, моя смерть останется на твоей совести.

– Интересно, а без запонок вы тоже собираетесь простудиться? – осведомилась Амалия.

Казимир ничего не ответил и отвернулся к окну, всем своим видом выражая христианское смирение.

– А зачем мы едем на Невский? – спросил он.

– Поищем, нет ли там свободных квартир, – пояснила Амалия.

– Это будет стоить недешево, – вполголоса заметил дядюшка. – Ты уверена, что у нас хватит денег?

Амалия промолчала. По ее расчетам, денег должно было хватить на два года, при условии, что широкий образ жизни дядюшки удастся немного сузить. А потом – потом можно будет заложить или продать, к примеру, камень, который она привезла с собой из Америки. С виду камень напоминал сгусток слюды и размером был с небольшой кулак, но только Амалии было известно, что это никакая не слюда, а настоящий алмаз.

И еще, конечно, есть Поспелиха, имение, доставшееся ей в наследство от отца. Не такое уж большое, по правде говоря, уже заложенное и порядочно обкраденное нерадивыми управляющими, но все же какое-никакое имущество. Аделаида Станиславовна несколько напыщенно называла его «твое приданое». Однако это было фамильное достояние, и девушка давно решила, что если и продаст его, то в последнюю очередь.

Они вышли на Невском, и Амалия, оглядевшись, удовлетворенно кивнула. Поток экипажей, витрины лучших магазинов, дома европейской архитектуры – определенно, на такой улице стоило пожить.

И она просто двинулась наугад, расспрашивая дворников, не сдается ли где квартира, в которую можно переехать прямо сегодня. Казимир шел за ней следом, и даже снег скрипел у него под ногами как-то обиженно, словно его тоже ущемили в правах, не купив аметистовых запонок.

Амалия с дядюшкой прошли уже пять или шесть домов, и ни в одном из них не нашлось свободной квартиры. Следующее здание было очень изящно, с небольшими колоннами и фигурами атлантов, которые подпирали балконы, и Амалия сразу же отправилась искать дворника.

– Что это за дом? – спросила у него девушка.

– Дом как дом, барышня. Тут раньше был магазин фортепьянный, а до него жили наследники какого-то графа, запамятовал, какого. Вы квартиру ищете? Во втором этаже как раз одна освободилась.

И вскоре Амалия с Казимиром уже стояли перед домовладелицей, дородной темноволосой дамой с тяжелыми серьгами, которая доходчиво ответила на все их вопросы. Да, дом весьма знаменитый, жившего тут графа в прошлом веке посещали Ломоносов и Сумароков, Державин и Богданович.

– Автор «Душеньки»? – вырвалось у Амалии. – Это же чудная вещь!

Дама слегка улыбнулась. Однако не только литераторы, продолжала она, бывали здесь, но и царствующие особы. Сюда к хозяину приезжала императрица Елизавета Петровна, сюда же к ней привозили для встречи низложенного ею ребенка-императора Ивана Антоновича, в доме бывал почти ежедневно Петр III и позже нередко заглядывала Екатерина Великая. А когда граф, хозяин здания, умер, на следующий день мимо проезжал император Павел, остановился напротив окон, снял шляпу и поклонился.

Словом, это был не просто дом, а дом с историей, стереть которую не смогло даже временное пребывание в нем какого-то фортепьянного магазина.

– Мне сказали, что у вас свободна одна квартира, – проговорила Амалия. – Мы бы хотели на нее взглянуть.

Дама, приподняв бровь, вопросительно посмотрела на Казимира. Про себя она уже определила, что господин средних лет подыскивает уютное гнездышко для себя и своей любовницы. Странно только, почему «любовница» говорила и, судя по всему, принимала решения, а господин средних лет почти все время молчал. И еще глазастая дама приметила, что его ботинки явно знали лучшие времена, как, впрочем, и шуба.

– Ступайте за мной, – наконец сказала мадам Шредер (так звали домовладелицу).

Оказавшись в просторной квартире с саженными окнами и высоченными потолками, Амалия сразу же оживилась и, сбросив пальто, стала ходить по комнатам.

1

Первоначальная окраска дворца, которую можно видеть на картинах XIX века. В настоящее время дворец окрашен в зеленый цвет, который ему не идет. (Здесь и далее – примечания автора.)

2

Действительный тайный советник – чин II класса, один из высших чинов Российской империи.

3

Обо всех этих событиях рассказывается в романах «Отравленная маска», «В поисках Леонардо» и «Леди и одинокий стрелок». – Издательство «Эксмо».

4

Очаровательная Амалия (франц.).

5

Дорогая племянница (франц.).

6

То есть шиньон.

7

Именно так, как надо (франц.).

8

Жаль, что это только нога. Я-то метил в другое место (франц.).

9

О том, выполнил ли князь Мещерский свое обещание, можно прочитать в рассказе «Белая сирень в декабре». – Издательство «Эксмо».

10

Не так ли? (франц.)