Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Воспоминание о спорте

ModernLib.Net / Спорт / Ваншенкин Константин Яковлевич / Воспоминание о спорте - Чтение (Весь текст)
Автор: Ваншенкин Константин Яковлевич
Жанр: Спорт

 

 


Константин Яковлевич Ваншенкин

Воспоминание о спорте

Давно уже, лет шестнадцать назад, ехал ясным осенним вечером на футбол, вышел на голубой, перекинутой с берега на берег станции метро и еще раз с удовольствием увидал сквозь стеклянную стену ровную выцветшую чистоту неба. Я спустился вниз и сразу попал на территорию стадиона. Времени до начала было достаточно, но народу заметно прибывало, – тогда еще ходили на футбол всерьез, по-настоящему. Я неторопливо двигался по аллейке к своей западной трибуне, оставив справа бассейн, а затем – огибая современный колизей Большой спортивной арены. На той стороне уже пестрели желтизной Ленинские горы, четко вырезанные на светлом небе, вздымался университет, ярко белела церквушка над обрывом. Стояли ранние, слабые сумерки – пора, когда над полем, где темнее от трибун, можно вскоре включать прожектора освещения. Публика шла уже совсем густо.

И тут, в начальных сумерках, нереально появилась навстречу движению толпы группа таинственных существ, резко возвышающихся над остальными. Толпа была им по грудь. Если бы шел один такой человек, это было бы естественно, объяснимо – ну, великан! – но их было десять или пятнадцать. Нужно сказать, что тогда не произошла еще последующая акселеративная вспышка, нет, средний рост мужчины-москвича, я хорошо помнил, составлял 168 сантиметров, и вдруг эти – за два метра – инопланетяне, избранники.

Конечно, я, и не один я, через мгновение уже догадался, что это сборная баскетбольная команда страны, возвращающаяся в гостиницу с тренировки на Малой спортивной арене. Но все равно впечатление от той встречи в сумерках было ошеломительное.

Не так ли вообще возвышаются над толпой ее спортивные кумиры?

Но почему – воспоминание о спорте? Кто я такой? Что я могу вспомнить? Детство. Турничок во дворе, до которого еще трудно дотянуться, но подтянуться уже можно, и не раз. Школьный гимнастический «козел» с деревянным трамплином и матом-тюфячком. И – снег, трава, солнце. Скрип лыжонок, волшебный стук мяча. Ну, играл. Но что это был за уровень! Правда, бегал на 25 километров с полной выкладкой. Прыгал с парашютом. Но время было такое – война, армия.

И все-таки я участник. Ибо спорт, как всякое зрелище, немыслим без публики. Это – явление публичное. Да я последние деньги отдавал за билет, чтобы присутствовать при таинствах спорта. Можно на тренировках, прикидках превысить рекорд, но его не только не утвердят, но даже не примут к рассмотрению. Настоящий рекорд – только на соревнованиях, при зрителях, в борьбе.

Спорт, как и театр, при пустых трибунах и залах – нелеп и ужасен. Это его смерть. Нельзя с истинным вдохновением выступать на стадионе и в театре без зрителей, как бы ни был хорош и умел исполнитель. Писатель пишет, мучаясь и решая что-то для себя, наедине с самим собою. Но ему больно, если его книга не расходится. Это те же пустые трибуны. На литературном вечере, который просто плохо организован, тоже выступать обидно. Не пришли, потому что не знали? А если не захотели?

И только игра в ее высшем проявлении не требует чужого глаза: мальчишки, часами гоняющие мяч по лесной поляне…

Прежде на спортивных состязаниях, скажем, по хоккею или баскетболу, счетчики чистого времени показывали, сколько прошло минут и секунд от начала игры, то есть, собственно, так, как нормально идет время. Теперь – большей частью – они сообщают не о том, сколько прошло, а о том, сколько осталось до конца. Удобнее: глянул – и все ясно. А если бы так в жизни?

Иной раз увлекся, не успел посмотреть, не заметил – и тут сирена. Конец.

1

В мае 1955 года в Центральном Доме Советской Армии проходило людное совещание, посвященное военной теме в литературе. Потом смотрели специальный фильм, потом обедали в тамошнем офицерском ресторане и вышли наконец на площадь Коммуны – Твардовский, Луконин, Межиров и я, – еще не зная, что предпринять далее. И тут мы с Лукониным разом вспомнили, что сегодня на «Динамо» футбол – играет европейский, кажется венгерский, клуб с «Торпедо», – и предложили поехать. Что тут стало с Твардовским! – так и вижу его, высокого, чуть грузноватого, в сером габардиновом плаще. Он, язвительно усмехаясь, дал нам почувствовать, что попросту не понимает нас, что глубоко шокирован, что ему за нас стыдно. Мы, разумеется, не поехали – не хотели с ним расставаться. Он же продолжал нас презирать.

А, собственно, почему? Он уважал не только физическую работу, но и физические развлечения. Он недурно плавал, при каждом удобном случае старался искупаться, а однажды, о чем мне рассказывал Исаковский, умудрился сделать это на официальном загородном приеме. В войну, работая в редакции фронтовой газеты, он, по свидетельству очевидцев, с удовольствием боролся с желающими; а кроме того, знал толк в таких удалых играх, как бабки, городки. Футбол просто миновал его, он не понимал этой игры, не чувствовал и от» носился к ней, как к опасности, к подмене ею чего-то важного. Заблуждение многих.

А футбол на это не претендует, ему это не нужно. Он сам по себе.

Сидели когда-то с Ю. Трифоновым в кафе Дома литераторов и говорили, между прочим, и о футболе. Ктото сказал: «О чем вы! Как вы можете?…»

Мы вежливо объяснили: «Это гораздо интереснее, чем говорить о ваших повестях и пьесах. Вот так…»

Я даже написал примерно в то время:

Вы нас пристрастьем этим не корите,

Оно вам чуждо – только и всего.

Хемингуэй привержен был корриде,

А вы же почитаете его.

Однажды – тоже очень давно – я случайно слышал рассказ писателя и журналиста С. о том, как он присутствовал на футбольном матче сборных СССР – ФРГ (август 1955 г.). С. – человек рафинированный, книжный, к футболу никакого отношения не имел и интереса не питал, но работал он тогда в «Литературной газете», а там еще сохранялся симоновский стиль – лучших сотрудников поощряли, в данный момент – билетами на футбол. С. был в числе лучших, а ажиотаж вокруг билетов столь чудовищен, что С. решил пойти. Он сел на трибуне среди незнакомых, вполне интеллигентного вида людей, игра началась, он попытался что-то понять и хотя бы следить за событиями, но скоро ему стало скучно, и он, по его выражению, отключился. Вдруг все, кроме него, разом вскочили с мест, и страшный ликующий рев потряс стадион и окрестности.

– Послушайте, – затеребил С. за рукав своего соседа. – Что случилось?

– Что случилось? – переспросил тот, переводя на него невидящий, горящий взгляд. – Что случилось? Ах ты гад! – И продолжал, с душой, уже ни к кому не обращаясь: – А какие люди не попали!…

С. рассказывал об этом, пожимая плечами, как о забавном случае своей жизни, и слушали его с сочувствием. Я же не выдержал и сказал: «Вы знаете, ваш сосед совершенно прав. Только он был слишком мягок…»

А игру эту я помню, будто вчера была.

Западные немцы стали перед тем, впервые, чемпионами мира, а наши тоже чувствовали свою силу и хотели показать себя после неудачи на Олимпиаде пятьдесят второго года, о чем еще помнилось явственно и больно. Правда, команда была теперь совсем другая, от той, горемычной, после проигрыша остались только Башашкин, Нетто и Ильин. О немцах писали, подробно о каждом, выделяя их необыкновенные качества – запомнился обводящий стенку штрафной удар Фрица Вальтера. Стадион ломился от народа. Невозможно было дождаться начала. Но вот немцы пошли вперед, и впервые на наших трибунах залилась, поддерживая их, самоуверенная труба из машущей флагами интуристской пестрой гущи. Все внутренне так и ахнули. Она потом неустанно звучала всякий раз, как мяч попадал к немцам. Но вскоре ей пришлось замолчать. Паршин забил первый гол после передачи справа. Пожалуй, он единственный не был у нас футболистом-«звездой». Но он тогда з абивал. И тут только все началось. Наши имели преимущество, наступали, но в безобидной ситуации пропустили. Кто-то пробил с угла штрафной. Яшин этот мяч спокойно брал, но Башашкин подставил ногу, и мяч рикошетом опустился в ворота за спиной вратаря. Бедолага Башашкин, один из лучших центральных защитников в нашем футболе, с ним несколько раз случалось в жизни подобное.

Мы все проходим через испытанья,

Как бы нарочно скрытые в судьбе.

Не только сквозь невзгоды и скитанья —

Сквозь разочарования в себе.

Почувствуй неудачу каждой порой.

И встань!

Ведь ты сражен не наповал.

На свете нет защитника, который

В свои ворота гол не забивал.

Во втором тайме команда ФРГ провела второй гол. И произошло то, из-за чего этот матч до сих пор четко стоит в памяти всех, кто его видел. Начался штурм такого накала и страсти, что зрители словно тоже стали его участниками. Германская труба молчала. Немцы отбивались хладнокровно и организованно. Но крепкие нервы были тогда у наших ребятишек. Они атаковали не только яростно, но и разнообразно, и «железные» немцы почти неуловимо начали ошибаться. Эта захватывающая, не отпускающая ни на миг картина длилась минут пятнадцать или больше, пока дальний удар Масленкина, из категории тех, что принято называть пушечными, не достиг цели. Прекрасный был полузащитник Анатолий Масленкин. Жаль, что «Спартак», не имевший, еще с ухода Василия Соколова, полноценного центра защиты, переквалифицировал его в стопперы. Он и здесь играл хорошо, но он все-таки был прирожденным блестящим хавбеком. Пример зависимости судьбы игрока от интересов команды.

Счет стал 2:2, но всем было ясно, что он еще изменится.

Нужно сказать, что к тому времени уже гремел и потрясал воображение наш хоккей. Но общеизвестный ныне его клич-призыв «Шайбу!» еще не успел проникнуть в футбольный обиход. И вот здесь, чувствуя необходимость и потребность внести свою долю участия в победу, трибуны в едином порыве начали скандировать, стройно, словно это было отрепетировано: «Е-ще гол! Е-ще гол!…» Ни до этого, ни потом я никогда такого не слышал.

И команда в красных майках и белых трусах – именно команда – откликнулась, не могла не отозваться на эту просьбу, на этот зов. Последовала очередная верховая передача. Сальников пробил головой – редко кто у нас играл головой, как он. Вратарь в другом углу. Гол? Нет, защитник, пластаясь в горизонтальном прыжке, тоже головой отбивает мяч с линии ворот. Вот это да! И тут же Ильин коротко бьет слева. Вратарь на земле, защитники лежат, а мяч в сетке. Талант Ильина – забивать именно такие, решающие, «золотые» голы. До него этим отличался Бобров, позже – Понедельник.

С этого матча люди расходились взволнованные, потрясенные, понимая, что присутствовали при проявлении высшего спортивного духа.

Был на той игре и Миша Луконин. При выходе, разделенные толпой, мы увидели друг друга и только сделали глазами нечто, означавшее: «Да-а, брат!…» Он знал и понимал футбол изнутри. До войны начинал играть за шумевший тогда сталинградский «Трактор», вместе с самим Александром Пономаревым. Подавал надежды, но стихи пересилили, взяли верх. Однако друзьями они остались на всю жизнь. Он вообще дружил с людьми спорта. Они чувствовали в нем своего. Он был близок и с другим великим спортсменом, боксером Николаем Королевым. Сейчас всех троих уже нет.

На даче у Луконина была оборудована спортивная площадка, было несколько хороших мячей. Мы с Винокуровым, давно когда-то, более двадцати лет назад, ездили к нему поиграть в футбол. Помню пустынную платформу Мичуринец, первую светлую зелень, тропинку через поле. Потом я стоял в воротах, а хозяин бил. Впрочем, бил и Винокуров, и собравшиеся на звук мяча писательские дети, но всерьез бил только он. У него был тяжелый удар настоящего форварда. Обжигало ладони, больно было ногам, отбивавшим мяч, но я старался не показывать вида. Потом мы все шли к станции, с нами был еще его сын Сережа – как это все далеко!

В нем немало было от спортсмена – не только сила, не только эта площадка или две пары боксерских перчаток, висевших на виду в его городской квартире, – от спортсмена в высоком смысле и понимании.

В 1939 году он записался добровольцем в студенческий лыжный батальон – на финскую. И Отечественную прошел от начала до конца, вырывался из окружения, был ранен и вернулся с довольно скромными наградами. Почему? Причин никаких, просто так получилось. Но он умел, как говорят боксеры, «держать удар». Потом у него была счастливая литературная судьба, но это качество характера пригождалось ему в периоды творческих кризисов и спадов.

И еще такая история. В начале 1971 года врачи обнаружили у него в легком неприятное затемнение, опухоль. Нужно было срочно ложиться на операцию. Он попросил день отсрочки, приехал в Переделкино прощаться. Был у Смелякова, зашел в Дом творчества. Держался он спокойно и естественно. «Ну что же, – говорил он, – грех жаловаться. Жизнь сложилась, судьба была…»

В последний момент перед операцией выяснилось, что диагноз оказался неверным, – это был след только что перенесенной на ногах пневмонии. И отмену приговора он тоже встретил спокойно, по-мужски, с достоинством. Умер он через пять лет, неожиданно для всех, от болезни сердца.

2

Почему людям искусства так близок спорт? Потому что спорт близок самому искусству. Он тоже зрелище, он тоже потрясает, он тоже не терпит неполной отдачи – только всего себя, до конца. Футбольная «выездная модель», заранее планирующая ничью на чужом поле, в дальнем результате к добру не приводит, развращает, разъедает команду. Известный спринтер, заканчивающий предварительные забеги с оглядкой, психологически не готов к борьбе в финале, где нельзя жалеть себя. А комментатор ликовал: «Он затрачивает ровно столько усилий, сколько нужно для выхода в следующий круг, ни капли больше!» Может быть, стоило затратить и побольше. Мне по нраву титаны, борющиеся не только с соперником, но с обстоятельствами, случайностями, самими собой. То же в искусстве. Спорт в некотором роде пример, идеал, к сожалению, недостижимый – в смысле объективности оценки и результата. К нему тянешься. Татьяна Казанкина выиграла в Монреале две золотые олимпийские медали. Можно ли сказать, что не она лучшая на своих дистанциях? А в литературе – можно. История литературы полна подобными примерами.

Притягательная сила спорта – и в неизвестности конечного результата, в его неожиданности.

Лишь в видах, близких к искусству (фигурное катание, художественная гимнастика), могут доставлять удовольствие и показательные выступления – без нервов, без борьбы. Но все же это не то. Спорт требует, подразумевает столкновение характеров, честолюбия, упорство, стремление победить.

Когда зритель присутствует на спектакле по хорошо известной ему пьесе, он получает наслаждение благодаря постановке, режиссерскому решению и игре такой глубины и силы, которые заставляют воспринимать увиденное как бы впервые. Похожее – при перечитывании любимых книг: внезапные открытия там, где ты, казалось, знаешь все насквозь.

Настоящий спорт – это всегда встреча с чем-то новым.

Казалось бы, типично городское, несерьезное развлечение. Но приезжаю в Дубулты, в писательский дом творчества – сидят у телевизора Ф. Абрамов и С. Викулов, смотрят футбол, не оттянешь. В Переделкине зимой кто не пропускает ни одной хоккейной передачи? В. Астафьев, С. Крутилин. В чем дело? В истинности спортивных страстей.

А что делается с венгерскими писателями, когда они начинают вспоминать свою команду! А поляки… А болгары… Да что говорить!

Великие спортсмены! Во времена моей молодости такого определения не существовало, оно бы коробило, выглядело бы слишком сильным. Но ведь и здравствующих художников никто так не называл – великий.

Большие спортсмены. Пусть так. Но они были кумирами. Мы сами в глубине души безосновательно мечтали стать такими. И еще резала по сердцу заведомая, заданная кратковременность их полета.

Легко сказать: «Какие люди были! Глыбы! Как играли!…» Вам возразят: «Да сейчас играют лучше» – и, возможно, будут правы: как докажешь? Но ведь так же можно утверждать: и писатели сейчас лучше, и артисты… Это уже несколько смущает. Во всяком случае, каждый тогдашний игрок воспринимался как личность. Теперь «звезд» в игровых видах стало появляться меньше, и светить они стали короче. Если говорить, к примеру, о хоккее, то ясно, что после поколения Харламова, Третьяка, Петрова, Якушева, Мальцева уже несколько лет не появлялось мастеров столь выдающегося уровня и класса. Разве что Балдерис. Но ведь похожее и в поэзии и в театре… И здесь существует своя закономерность, цикличность.

О былых игроках легенды ходили.

С левой он мячом ломает штанги,

С правой бить ему запрещено.

Это о Михаиле Бутусове. Но вот не легенда. Андрей Петрович Старостин – не кто-нибудь – говорил мне о Федотове: «Гришка-то? У него лапа вот такая была, на подъем весь мяч ложился…»

Восхищение одного большого спортсмена другим, младшим.

Пристрастие к той или иной команде. Жгучая, глубокая привязанность – до потрясения, до слез. Тайна этого.

Не люблю термин «болельщик». Какое-то ненастоящее словечко. Иное дело – болезнь. Высокая болезнь!

Итак, кто за кого? И по какой причине? Понятно, что киевляне, тбилисцы или ленинградцы – поклонники своих команд. Железнодорожники сочувствуют «Локомотиву», а, скажем, рабочие автозавода имени Лихачева, да и других автозаводов, предпочитают «Торпедо». Это ясно. Но ведь в большинстве случаев спортивные симпатии трудно объяснимы, условны, и в то же время всесильность их поразительна. Артист-вахтанговец – приверженец «Спартака». Но почему именно «Спартака», какое он имеет к нему отношение? Однако принадлежать к какому-либо клану – обязательно. Давно известно, что, если вам говорят: «я болею за тех, кто проигрывает», или «за тех, кто выигрывает», или еще что-нибудь в таком же роде, – перед вами дилетант.

Каждый знаток – сторонник определенной команды. Хотя, к примеру, в спортивной журналистике признаться в этом – значит проявить неэтичность, дурной тон. Другое дело, что одни более, а другие менее объективны.

Скажу о себе. Я давний поклонник армейской команды. Знавал вместе с нею и радостные годы, и обиды, и разочарования. И состав сменялся множество раз, и команда, по сути, другая, и что она мне, а вот не отпускает что-то, задевает, хоть и не так остро, как когда-то. Большинство почитателей этого клуба – люди военные или бывшие военные. Я отдал ей предпочтение еще до войны, когда туда перешел из «Металлурга» потрясший мое воображение Григорий Федотов. Любопытно, что я знаком с некоторыми футболистами и тренерами, но они, как правило, из других команд. У меня никогда не возникало потребности поехать в ту, «свою» команду. Из нее я знал лично, пожалуй, лишь покойного ныне превосходного полузащитника Александра Петрова, да и то знакомство с ним произошло случайно и естественно.

(Мне рассказывали, что когда за один из итальянских клубов выступал знаменитый аргентинец Сивори, то в Италии образовалось общество или кружок его почитателей. Они собирались специально для того, чтобы поговорить о нем и его игре, посмаковать наиболее впечатляющие ситуации. Так вот, первым пунктом устава этого кружка значилось – никогда не приглашать на заседания самого Сивори и не встречаться с ним. Они боялись разочароваться в своем кумире.) За ЦСКА (в прошлом ЦДКА) болеют многие мои друзья и знакомые. Ян Френкель почувствовал тягу и симпатию к команде в конце войны, но не только потому, что был солдатом, а благодаря поразительной игре молодого Боброва.

Критик Ал. Михайлов, вернувшись с войны домой, в Нарьян-Мар, был околдован игрой невиданного армейского клуба в художественном пересказе Вадима Синявского. Переехав в Москву, он стал и остался одним из ярых приверженцев команды, не пропуская почти ни одной ее игры и до сих пор доверчиво ожидая от нее былых радостей. В дни футбольного чемпионата мира 1966 года телевизионная трансляция матчей из Англии часто совпадала по времени с играми нашего внутреннего первенства. Разумеется, посещаемость стадионов резко упала: все сидели по домам я смотрели команды Англии, Бразилии, Португалии, ФРГ. Да и наша сборная выступала довольно успешно… Матч ЦСКА – «Торпедо» (Кутаиси) собрал 500 зрителей. 498 из них были уроженцы солнечной Грузии. Двое – Ал. Михайлов с сыном.

Критик Евгений Сидоров получил кровную привязанность к ЦДКА в наследство от отца, возившего мальчика в переполненном трамвае на «Динамо».

Роберт Рождественский – тоже, у того отец был военный.

А вот Евгений Евтушенко – давний сторонник московского «Динамо». Почему – не знаю. Ведь он сам гонял когда-то мяч на 4-й Мещанской вместе с будущим спартаковским капитаном Игорем Нетто.

Андрей Вознесенский интересуется главным образом международными встречами.

Булат Окуджава – за тбилисцев (как грузин), за московский «Спартак» (как довоенный арбатский мальчишка). Есть у него и другие симпатии.

Евгений Винокуров тоже вырос возле Арбата и тоже болел за «Спартак» («за тот «Спартак»). Теперь к футболу равнодушен.

Юрий Трифонов жил в середине пятидесятых на Верхней Масловке, возле стадиона «Динамо». Начал ходить туда. Прибаливал (футбольный жаргон) за ЦДКА по личным мотивам, тоже из-за Боброва. На трибуне познакомился с закоренелыми «спартаковцами»: А. Арбузовым, И. Штоком, начинающим тогда статистиком футбола К. Есениным. Они убедили его в том, что «Спартак» лучше. Редкий случай.

Михаил Луконин до войны сам выступал за сталинградский «Трактор». В дальнейшем не отдал сердце ни одной из команд. Лишь выделял московское «Торпедо», пока там играл Александр Пономарев.

Да, писатели и артисты в большинстве своем ярые приверженцы спорта, и не только у нас в стране. У артистов это более заметно, ибо театр – коллектив и, как правило, сторонник одной команды. Быть не со всеми не рекомендуется. Публика, сидящая в зале, не подозревает, что за кулисами зачастую включен телевизор (тс-с-с!) и артисты не только в антракте, но и, освободившись по ходу действия на несколько минут, в костюмах, в гриме, смотрят, переживают, но о роли не забывают, характер «держат» – сигнал помрежа, и они вновь на сцене. Это в театре, или, как они сами говорят, на театре, – чисто специальное, профессиональное выражение, вроде на флоте – не стоит пытаться применять его широко. Твардовский всегда говорил и писал только «во флоте». Но это к слову.

Спортсмены схожи с артистами прежде всего тем, что и здесь самое важное, каковы они в деле. На вечере в Доме кино, посвященном присвоению почетных званий группе артистов, среди прочих выступал с поздравлениями большой актер и разочаровал присутствующих претенциозной поверхностной речью. Видя мое недоумение, Марк Бернес тогда сказал: «Ничего. Умного он, если нужно, сыграет…»

Конечно, очевидна близость спорта к видам искусства, требующим высокого физического напряжения, – балету или другой исполнительской деятельности с таким же безжалостным тренингом. А театральные репетиции, помимо спектаклей! А проза!… Выносливость, сохранение дыхания на длинной дистанции. Вспомните, поскольку часов в сутки работали классики.

3

Но откуда все-таки эта тяга, скажем, артистов к известным спортсменам? Ведь они сами знаменитости, и, таким образом, отпадает распространенное стремление к общению со «звездой». Это нежность к неконкурирующим собратьям и смутное сожаление – и к себе тоже, – что грозное время скоро заменит их другими. Превратности судьбы. Игрок, которого «не ставят». Недели на скамье запасных. Да что недели – сезон, два! Актер, играющий «кушать подано», но знающий назубок все роли и дождавшийся своего часа. И в спорте – основной заболел, травмирован, еще один, полуосновной, тоже не может, сник, скис, в семье беда, жена уходит. У тренера выбора нет – ставит запасного. Тот забивает, решает исход встречи, закрепляется в составе, приглашен в сборную. И в театре – триумф, овации, цветы, рецензии. А если не будет такого счастливого, рождественского стечения обстоятельств? Актер с годами еще сыграет хотя бы роль отца и деда. А футболист? К тому же в театре не одна игра в неделю – много спектаклей.

Но есть и другие причины такой взаимной тяги – причины более высокого порядка. Юрий Карлович Олеша и Михаил Михайлович Яншин близко дружили с Андреем Петровичем Старостиным. Но это не была дружба выдающихся писателя и артиста с выдающимся спортсменом, это была дружба выдающихся людей. Андрей Старостин, один из славной фамильной когорты, довоенный капитан «Спартака» и сборной страны, – блестящая личность. Он образован, знает литературу, языки, прекрасно пишет. Он естествен, изящен, красив. До войны у него было прозвище: «Лорд». Как-то он сказал мне о своих повседневных делах: «Все погибло, Константин Яковлевич!» – «То есть как?» – не поверил я. Он с видимым удовольствием пояснил: «Кроме чести».

Это его присказка. Потом я не раз слышал ее от него. Он действительно человек чести.

Что футбол! Золотая крупица

Той действительно общей игры,

Что в мирах, завихряясь, клубится,

Что вбирает и нас до поры.

Да, мне нравится, как Вы живете,

Широко – как цыган, как игрок.

Как в поэме на самом разлете,

Где немало еще между строк.

Выделяясь из лучшего ряда,

Доверяясь не всяким словам.

И поэтому искренне радо

Сердце, если случается Вам

Прирожденной походкой ковбоя

В старый клуб ненароком войти,

Обжигая собою, судьбою

Не нарочно, а лишь по пути.

С дорогим сотоварищем вместе

В уголочке устроиться здесь,

«Все погибло, – сказать, – кроме чести».

Кроме чести! – и в этом Вы весь.

Есть известный фильм «Подкидыш», где по ходу действия несколько раз теряется маленькая девочка. И там есть сцена встречи футболистов на вокзале. Так вот, раньше на подножке подходящего к перрону поезда стояли Андрей Старостин и его одноклубник Станислав Леута – не актеры, а самые настоящие, для достоверности, на волне своей славы. Потом эти кадры выпали и затерялись. А тогда я, мальчишкой, несколько раз ходил на эту картину, чтобы только увидеть их. И до сих пор, когда она иногда демонстрируется по телевидению, я смотрю во все глаза, боясь пропустить – вдруг они появятся! А тот поезд все подходит и подходит к перрону.

Как и в искусстве, в спорте огромна и всепобеждающа роль влияния старшего, мастера, кумира, метра – влияния на собственную манеру новичка, но самое важное – на его мировоззрение, характер, личность. Разумеется, главное – не потеряться в подражателях, таких большинство, а найти себя. Играя рядом с большими талантами – и на сцене и на поле, – расцвели и обрели себя многие. Это необходимо всем. Даже Пушкину. «Старик Державин нас заметил…» Но истинные гении уже в ранней молодости сами поражают стариков.

Любопытно традиционное наличие в большом спорте «семейственности», династичности. Братья Старостины, Знаменские, Пайчадзе, Дементьевы, Джеджелава, Пономаревы, Майоровы, Рагулины. Братья Жарковы, Сырцовы, Голиковы, Муратовы. Братья Чарльтоны, Вальтеры, Маховличи. Эспозито. Сестры Пресс.

Что-то есть в этом домашнее, трогательное. Правда, всегда один из родственников сильнее – не обязательно старший, – затмевает другого, но ничего, обид не бывает, дело семейное.

Многочисленны примеры вновь создаваемых спортивных семей, когда муж и жена – выдающиеся спортсмены. Бывает, что они даже вместе выступают – фигурное катание.

И еще, разумеется, отцы и дети. Сбывшаяся мечта, поддержание фамильной марки, фирмы. Чаще всего это боковые ветви, в другие виды. Но есть и прямое наследование: в футболе – Федотовы, Маццола, Артемьевы.

Всегда сильна эта преемственность была в театре, в цирке. Иной театральный род длится чуть ли не веками.

А в литературе? Нет, здесь дело более индивидуальное, штучное. Братья Гонкуры? Дюма – отец и сын? Сейчас в Литературном институте учится немало писательских детей. В наше время такого не было. «Как не было? – напомнили мне тут же. – А Расул?…» Точно, Расул Гамзатов – сын Гамзата Цадаса. Это все знают, но не всякий раз вспоминают, когда речь идет о Расуле. Или есть отличный журналист Тимур Гайдар, военный моряк и международник. Я тоже близко с ним знаком. Он не только сын Аркадия Гайдара, но и, если угодно, литературный персонаж, главный герой повести «Тимур и его команда». Так вот, общаясь с ним, я никогда не думаю об этом, он для меня Тимур Гайдар – сам по себе, и только. Вероятно, для того чтобы тебя воспринимали подобным образом, нужно быть незаурядной человеческой личностью.

Мне странно видеть людей моего возраста, совершенно не умеющих обращаться с мячом, шарахающихся от него или комично пытающихся ударить рукой или ногой и, конечно, промахивающихся. Откуда они? Где они были в детстве? У меня к ним чувство, смутно, отдаленно похожее на отношение к сверстникам, не бывшим в армии. Тоже дико.

Такова сила спорта…

4

После войны стадион «Динамо» был тем объединяющим местом Москвы, куда бросились жадно, изголодавшись, соскучившись. На футбол ходила «вся Москва». Это было принято, хороший тон, но это прежде всего было увлекательно. Это играло немалую роль в жизни. Рядовые матчи делали полные сборы. Ходили, как в театр, нарядные, с женщинами. И до сих пор осталось – к сожалению, только в памяти – радостное ощущение волнения, приподнятости не только от самой игры, но и от всего, что ее сопровождает. Объявления, как на вокзале, и по делу (составы команд) и вполне житейские, вызывающие всеобщее добродушное сочувствие («Витя Иванов, четырех лет, ждет своих родителей в комендатуре стадиона»). Синхронное возбуждение трибун, неожиданные клубы табачного дыма, наплывающие из полутьмы, как туман, – все взволнованы. Погромыхивание вдали, первые капли дождя, холод, непогода – ничто не могло помешать, распугать.

Ходили и на бокс. Чемпионаты страны устраивались чаще всего в цирке на Цветном бульваре. Вижу внизу, на арене, ярко освещенный ринг: в его канатах плотный бритоголовый Королев – после медведевского партизанского отряда, ранения – и танцующий вокруг него стройный, юный Щоцикас. Личности!

Я знаю двух поэтов, утверждавших в те годы, что они были – еще раньше – сильными боксерами. Но достаточно взглянуть на их переносья, и вам тут же станет ясно, что их никогда не касалась рука человека. Или они гении бокса или, мягко говоря, фантазеры. Но ведь зачем-то им это нужно! Возвышает в собственных глазах, льстит самолюбию больше, чем эпитеты и рифмы.

Честно говоря, с годами я остыл к боксу (теперешние комментаторы сказали бы «подостыл»). Глубокий нокаут действует неприятно – не только на пострадавшего, но и на меня теперешнего. А когда-то это только восхищало.

Но и на стадионе бывали другие летние соревнования. Я не говорю сейчас о волейболе или баскетболе, речь идет о видах, живущих на большой арене, рядом с футболом. Они придавали посещению стадиона особую, дополнительную прелесть.

В нашей стране нет специально футбольных стадионов. Но беговая дорожка используется сейчас слишком редко и изолированно. А ведь это прекрасно – красная дорожка вокруг зеленого пол я! Это символ нашего стадиона.

Когда-то в дни больших матчей дорожка не пустовала – и после игры и даже в коротком перерыве между таймами. Помню, именно в перерыве встречи «Спартак» (Москва) – «Динамо» (Ленинград) Николай Каракулов установил новый всесоюзный рекорд в беге на 100 метров – 10,4 секунды. Прежний принадлежал Головкину – 10,6. Головкин участвовал и в этом забеге и показал 10,5. Несколько десятков тысяч человек присутствовало при сем. Состязания по легкой атлетике такое количество народа собрать тогда не могли. Впрочем, футбольные знатоки и ценители, как правило, знатоки и всего спорта.

Всегда сопровождали футбол и велогонки с выбыванием – короткие, увлекательные, напряженные заезды. Условие: после каждого круга выбывает последний из гонщиков. Учитывая одинаково высокий класс участников, кучность результатов, трудно было догадаться, кто же станет победителем. А участвовали, не чинясь, действительно лучшие. Тогда сильнейшие велогонщики неожиданно оказались в составе спортивного клуба ВВС и неизменно выигрывали все призы и состязания. Популярной была ежегодная гонка по Садовому кольцу. Она проходила утром, а потом, опять же в перерыве между таймами, на стадионе чествовали победителей. Участвовали в этом соревновании и велогонщики из других городов. И вот, как гром среди ясного неба, объективно бесстрастное объявление по переполненному стадиону о том, что гонку выиграл ленинградец Родислав Чижиков. Появляются, придерживая могучими руками свои легкие машины, победители в командном зачете – гонщики ВВС в желто-голубых полосатых майках, облитые шоколадным загаром ранних южных сборов, а впереди худенький белотелый победитель, катящий велосипед и – с трудом – свой первый приз – мощный гоночный мотоцикл. «Хоть бы помогли!» – сказал кто-то на трибуне. Через короткое время Чижиков тоже стал членом этого спортивного общества. В дальнейшем он долго еще был гонщиком экстра-класса.

Возникли и футбольная и хоккейная команды ВВС. Они неожиданно как бы выделились из могучей сферы ЦДКА и вобрали в себя несколько ярчайших «звезд» армейцев. Конечно, среди них не было Федотова. Но среди них был Бобров. Сам Всеволод Бобров, сам «Бобер» возглавил команду «летчиков»! Я присутствовал при первой встрече ЦДКА – ВВС. Тогда еще практиковалось иногда запускать по два матча в вечер: первый не очень значительный, а второй гвоздевой, вот этот. Большинство твердо предрекало победу армейцам. Но были и уверенные в ином исходе и даже предсказывавшие счет. Меня всегда поражало не только самое наличие, но и количество пророков, оракулов в футболе, диагностов, делавших смелейшие, казалось бы, нелепые, но часто оправдывающиеся прогнозы. Конечно, новоявленная, искусственно собранная команда особенно не блистала, но выигрывала немало и крупно. В том числе и в первом престижном матче. 3:0 выиграли ВВС. Это было нелепо, неправдоподобно, нереально, но это было. Они отдали все. Помню, как недавний «цэдэковец» полузащитник, «пятерка», Виноградов бросился под сильнейший удар и не дал забить. Продолжать встречу он не смог; его унесли с поля. Это был уже типично хоккейный прием. Виноградов стал одним из первых и лучших защитников нашего хоккея. Он играл вместе с Бобровым, Шуваловым, Бабичем.

Перед этим погибла в авиакатастрофе под Свердловском хоккейная команда ВВС. Ходили слухи, что «Бобер» по случайности опоздал к самолету. Среди погибших были замечательные спортсмены. Как все-таки часто вынуждены перемещаться в воздушном пространстве команды игровых видов спорта, и прежде всего футболисты и хоккеисты! Календарь плотен, на поезде не успеешь. И случаются трагические неудачи. Разбился итальянский «Торино» и в его составе Маццола-старший, Валентино; упал самолет с «Манчестер Юнайтед» – среди нескольких уцелевших был молодой Бобби Чарльтон. Но – удивительно и прекрасно – наперекор смерти и как бы в память о погибших эти команды возрождались и становились сильнее прежних. Возникла и новая команда Военно-Воздушных Сил. Она просуществовала недолго и вновь влилась в свою alma mater, в родной ЦДКА, но она осталась в истории нашего хоккея прежде всего благодаря Боброву и его товарищам.

5

Наполняются трибуны, набирается толпа, объединенная общим чувством предвкушения прекрасного зрелища, готовая к потрясению спортом. Ищут свои места, рассаживаются. Заливает крутые скаты трибун яркими красками летом и одной – черно-серой – поздней осенью. Протискиваются, путаясь и ошибаясь, опоздавшие. Впрочем, почему опоздавшие? До начала еще пятнадцать минут.

Всеобщий вздох: выходят команды. Краткий испуг: вдруг нет кого-то, без кого нельзя, немыслимо. Нет, все в наличии. Идут неторопливо, буднично, катя перед собой мячи. Прежде не было номеров на майках, но узнавали и знали всех – они так непохожи! Артистам же не нужно на спину номеров!

Как можно спутать Гринина, Николаева, Федотова, Боброва, Демина, Кочеткова, Гомеса, Соколова, Бескова, Карцева, Трофимова, Соловьевых, Пономарева, Нетто, Симоняна, Сальникова, Дементьевых! Тогда и ходить сюда не стоит.

Они начинают перекидываться мячами, бьют по воротам. Кое-кто называет это тренировкой – ну что вы, это разминка, они разогреваются, разминаются; Мы смотрим, пытаясь охватить всех.

Гудит гонг – теперь его давно уже нет в футболе. Они покидают поле, но не уходят совсем – вон они там, вдали, у туннеля, за бровкой, обе команды вместе. Появляются судьи. Сколько зависит от них, и прежде всего в боксе, гимнастике, фигурном катании! Но и в футболе тоже. Однако почему на них трусы, гетры, бутсы? Разве они собираются играть? Нет, конечно, но это подчеркивает их близость к игре, они тоже в ней участвуют. Впрочем, случалось видеть судей и в шароварах и в тапочках.

Выходят главный арбитр и два его ассистента, помощника, в недавнем просторечии «махалы», с флагами.

Высшим авторитетом в нашем послевоенном судействе был Николай Латышев. Ошибался ли он? Вероятно. Даже можно вспомнить официально удовлетворенные протесты команд, переигровки. Но это был арбитр исключительного понимания игры, объективности, благородства. Какая-либо предвзятость казалась попросту невозможной. Он, как и другие, судил москвичей с иногородними – это никого не смущало. Теперь судейская бригада должна быть обязательно нейтральной по месту жительства.

Футбольному рефери нелегко: он должен поспевать за игрой, а ритм футбола все учащается. Но обратите внимание – если судит настоящий арбитр, вы его не замечаете, и вдруг остановка, нарушение, а он каким-то непостижимым образом именно там, рядом с происшествием. И так всякий раз. Очень важны его решительность, реакция. На чемпионате мира 1966 года в финальном матче на Уэмбли наш боковой судья Тофик Бахрамов зафиксировал взятие англичанами немецких ворот. А случай был ответственейший, требующий предельной внимательности: мяч ударился в землю уже в воротах, но едва за линией и выскочил обратно в поле. Многие усомнились. Видеозаписи, телеповтора тогда не существовало. Правильность решения Бахрамова документально подтвердилась лишь вечером, после проявления кинопленки.

Строгость футбольных наказаний с каждым годом усиливается. Желтая карточка предупреждения взлетает в руке судьи, казалось бы, за пустячные прегрешения: затяжку с вбрасыванием из аута, умышленную игру рукой, слишком близкую защитную «стенку». При повторении – красная карточка – удаление. Сколько страдали наши команды от чужих судей только потому, что привыкли к попустительству своих!

Строгое, но справедливое судейство публика уважает. Она не терпит растерянности судьи, его неспособности управлять игрой, следующие отсюда новые ошибки. Тогда и звучит – звучал! – тот условный, но такой уничижительный возглас: «Судью на мыло!» – стадионный фольклор, пришедший с улицы, с толкучки конца 20-х – начала 30-х годов. В Италии презрение к слабому, по мнению трибун, судье выражается интеллигентней, ироничней: «Судью к телефону!…» Но суть одна и та же.

Однако собственная власть судей не всегда достаточна, чтобы пресечь злоупотребления. Требуются более решительные меры и в первую очередь изменения в правилах.

За последние годы мы стали свидетелями весьма смелых нововведений – в волейболе, баскетболе, хоккее. Так, в хоккее оштрафованная на две минуты команда не имела права производить проброс шайбы к противоположному лицевому борту, в подобных случаях шайба, как обычно, возвращалась для вбрасывания в зону защищающихся. Истинное искусство заключалось в том, чтобы суметь выбросить шайбу, но не до линии ворот противника. И еще – оштрафованный не выходил, после реализации численного большинства, время наказания продолжалось – как сейчас при пятиминутном штрафе.

Менее всего коснулись изменения футбола.

Увеличение ширины и высоты ворот на величину диаметра футбольного мяча, отнесение отметки пенальти еще на один метр – эти предложения трудно даже назвать проектами и вряд ли можно представить их принятыми, хотя исходят они от весьма авторитетных лиц. Впрочем, кто знает!

По-настоящему – при нас – укоренилось лишь одно новшество: наказание за задержку игры вратарем. Сейчас даже странно вспомнить, как совсем еще недавно тянули время голкиперы выигрывающей команды. Вратарь, не. выпуская мяча, долго не вставал с земли. Затем наконец поднимался и начинал кружить по штрафной, ударяя мяч о землю или подбрасывая его в воздух и вновь ловя. Здесь тоже были свои мастера и умельцы. Наконец это было пресечено правилами: вратарь может не расставаться с мячом не более четырех секунд, может сделать с ним, даже ударяя его о землю, не более четырех шагов. Это навело страх, возымело действие. Стадион хором считал шаги: «Раз, два, три, четыре!…» Судьи были безжалостны: лишний шаг – свисток, свободный удар в сторону ворот, с нескольких метров. Теперь, когда вратари не затягивают время, острота расплаты сгладилась, судьи не так строги и смотрят сквозь пальцы на лишний шаг – результат достигнут.

Зато в другом случав судьи стали проявлять явную терпимость. В середине пятидесятых в матче «Спартак» – «Динамо» Хлопотин назначил пенальти в ворота Яшина. Остальные игроки покинули штрафную, Сальников установил мяч, затем подошел к судье, о чем-то коротко поговорил с ним, вернулся к одиннадцатиметровой отметке, пробил и попал в штангу. Защитники подоспели первыми и выбили мяч за границы поля. Динамовские сторонники ликовали, спартаковские печалились. Однако Хлопотин четко указал: перебить. Что тут началось! Игроки окружили судью, размахивали руками. Один Сальников спокойно стоял в штрафной. Страсти улеглись, он опять установил мяч и на этот раз забил гол. Публика недоумевала: почему били дважды, в чем было нарушение? Разъяснилось это позже: Яшин сходил с места, бросался до удара, что запрещается правилами. Заметив за ним этот пробел, Сальников заранее обратил внимание Хлопотина на возможность такой ошибки.

И пошло! Судьи назначали перебивку, когда вратари чисто брали или блестяще парировали труднейшие одиннадцатиметровые. Постепенно и эта полоса миновала, и судьи стали совершенно равнодушны к смещениям вратарей до удара. Просто диву даешься. Особенно заметны эти вратарские вольности при замедленном повторе: иной до удара не только сходит с места, но весь отрывается от земли. Я, грешным делом, даже думал, не отменена ли эта строгость, не сделано ли хоть небольшое послабление. Ведь тяжело, ох как тяжело вратарю, которому бьют пенальти! Может быть это – подсознательное стремление судей к справедливости?

6

Судья, стоя в центре, берет свисток-сирену в рот и протяжно свистит – вызывает команды. И они выходят вновь – преображенные, подтянутые, готовые ко всему. Впереди капитан с красной повязкой выше локтя, за ним вратарь, а дальше в особом своем порядке, по росту или чаще всего в том счастливом для команды варианте, который, как было замечено, приносил удачу. Пожимание рук, разыгрывание ворот: монета вверх – орел или решка. А тем временем выбегают поклонники с цветами. Раньше – на «Динамо»: – их пропускали беспрепятственно, теперь выйти постороннему на поле почти невозможно. Вручают цветы выборочно, своим любимцам, и рвут через поле обратно на трибуну – это был обязательный ритуал, так же как и голуби, бросаемые в небо после каждого, особенно первого, гола своей команды. Ворота разыграны, цветы отдают вратарю, он кладет этот общий букет около штанги. И новый свисток – начали.

Я вот сейчас вспоминаю этих людей – не только самых знаменитых – и думаю об образе каждого из них. Было ощущение их прочности, основательности, незыблемости. Казалось, они будут играть вечно. Разумеется, то сопровождает только лучших, избранных. Действительно, почему Пеле, Беккенбауэр, Круифф, Чарльтон годами играли на своем уровне, а иные наши «звезды» на следующий год после взлета и признания уже неузнаваемы, не те? Главная сила профессионалов в спорте заключается в том, что они подходят к делу именно профессионально – в смысле класса и ответственности, не позволяя себе послаблений. Они профессионалы независимо от статута. Яркий пример – хоккеисты Канады. Не обязательно «профи» из НХЛ и ВХА, но и любители и юниоры борются в любых условиях и ситуациях до конца и порою забивают решающую шайбу за секунду до сирены. Эти качества очень были присущи и нашим!

Следом за командами или одновременно выходят тренеры, невидимые постороннему глазу. Садятся на своих скамейках, рядом с помощниками, запасными, врачом. Пытаются скрыть волнение, курят. Когда-то они приходили на игру, как на тренировку, в спортивном костюме. Теперь стиль изменился: белая сорочка, модный галстук. Телекамера время от времени «берет» их – поочередно, той и другой команды. Многих мы знаем давно, видели на поле. И хотя признано, что выдающийся игрок не обязательно тренер, мы не можем не вспомнить: Бесков, Николаев, Бобров, Симонян, Иванов…

Судьба тренера. Я не говорю здесь о разнообразных аспектах их жизни – об отношениях с руководством обществ, о непрочности положения, о непрерывно давящем прессе требований высокого места, о тяготах, мелочах подготовки, отсутствии баз и полей. Наконец, о сложности и напряжении самого тренировочного процесса, об умении быть понятым командой. Один драматург недавно сказал мне о режиссере, ставящем его пьесу: «Думающий режиссер!…» Власть штампа. Еще не хватало, чтобы режиссер был недумающий. То же и здесь – говорят: вдумчивый тренер!

Я опускаю это и многое другое и оставляю только одно – игру. Вы видели на телевизионном экране бледного Валентина Иванова, жадно и беспрерывно затягивающегося сигаретой? Передавали матч киевлян на европейский кубок, и операторы показали – за миг перед тем, как Колотов бьет одиннадцатиметровый, – Лобановского, прикрывшего ладонью глаза.

Или передача второго, дополнительного матча из Ташкента в 1970 году. ЦСКА – московское «Динамо». Накануне – 0:0. Дударенко открывает счет, но затем динамовцы проводят три мяча подряд. До конца игры девятнадцать минут. Бесков и Яшин в твидовых пальто, первый сдержанно-благодушно курит, второй в радостном нетерпении потирает руки: все! И вдруг Володя Федотов забивает гол. 3:2! И тут же, через несколько минут, его сносят в штрафной площади. Пенальти. Резко вскакивает со скамьи тренер армейцев – Николаев. Кто будет бить? Как всегда, Поликарпов. Но забьет ли? Страшный для обеих сторон момент. Поликарпов забивает. А за пять минут до конца мяч – после удара Федотова – непостижимым образом, от случайной неровности поля, перепрыгивает через упавшего Пильгуя. Вот вам двадцать минут в жизни тренера. И не одного – обоих. Думаю, что оба они потратили здесь куда больше нервной энергии, чем в не менее трагическом матче 1948 года, где оба они участвовали, как игроки, в матче с автоголом Кочеткова и решающим мячом Боброва перед самым концом. Шрам от той игры тоже остался в их памяти и душе навсегда, но от этой – глубже, острее. Да и старше стали на двадцать два года – это тоже надо учитывать.

Помнятся игры, помнится главное в них – голы. Но вот мне не раз приходилось встречаться с интереснейшим явлением: многие футболисты с годами забывают, кому и когда они забили тот или иной гол, зато как и при каких обстоятельствах – помнят твердо. Зритель зачастую знает формальную сторону дела лучше их самих. Однако я тоже не могу восстановить сейчас по памяти, в чьи ворота забил в конце сороковых свой знаменитый, классический, хрестоматийный гол Валентин Николаев, хотя при этом присутствовал. Гол головой, в смелом низовом прыжке «рыбкой». Да и какое, в сущности, это имеет значение. Гораздо важнее, что его запомнили, а в последние годы этот прием все чаще стали исполнять те, кого тогда еще не было на свете, – Блохин, Буряк, Колотов.

Многие голы остались все-таки в памяти навсегда, в подробностях. Мяч, забитый в падении, через себя, Пономаревым Хомичу. Непонятно было, как такой грузный, тяжелый центр-таран сумел так быстро и ловко развернуться во вратарской площади.

Или тоже «Торпедо» – «Динамо» (Москва), но гораздо позднее. Стрельцов подхватил мяч в середине поля и рванулся вперед. Он шел очень мощно и в то же время как бы зигзагами, перекладывая мяч то вправо, то влево. Крижевский бежал параллельно, чуть впереди и почти боком, не решаясь выбрать момент для атаки. Наконец он отважился и бросился в ноги Стрельцову, пытаясь поймать мяч руками (у него была хорошая прыгучесть, и в те времена, когда замена выбывшего вратаря в официальных международных матчах запрещалась, он на всякий случай готовился и на эту роль). Но Стрельцов мгновенно ушел в сторону. Выбежавший из ворот Яшин попытался отбить мяч ногой, Стрельцов обвел и его и спокойно вкатил мяч в сетку.

Гол Понедельника шведам в 1963 году, в официальной игре на первенство Европы. Шведы тогда были сильны, за них выступал один из лучших футболистов континента – К. Хамрин. В Стокгольме ничья – 1:1. Ответный матч в Лужниках. К этому моменту наши вели – 2:1, счет достаточно «скользкий». Понедельник пробил издали, с места левого инсайда. Получилось так, что я сидел точно в фарватере этого удара и сразу понял, что будет гол. Было видно, что мяч идет в ворота левей голкипера и, пробитый с подрезкой, все более отклоняется влево и вверх, в самый угол. Туда он и вонзился.

Чего только не бывает! Игра с венграми, опять же на первенство Европы. В Будапеште наши проигрывают 0:2, в Москве – никто не верил! – побеждают 3:0… Нарушение. Наши бьют слева, вблизи угла штрафной площади. Воронин ставит мяч, но потом оставляет, бежит вперед. Перед воротами чуть не полностью обе команды. Бьет Хурцилава. Он несильно навешивает мяч на ворота. Все стерегут друг друга, а мяч планирует в сетку. Вратарь в последний момент бросается, но уже поздно. Конечно, этот казус следует объяснить растерянностью венгров, не ожидавших от наших такой мощной игры в Москве.

А неоднократно повторенный по всем телеканалам мира показательный гол Блохина в ворота мюнхенской «Баварии», гол, поставивший точку в споре, кто же лучший футболист Европы-75. Блохин, пройдя по левому краю, несколькими движениями раскидал всю знаменитую защиту немцев и пробил в угол, мимо вратаря Майера.

Это всего лишь несколько из запомнившихся, украшающих футбол мячей. Каждый зритель со стажем хранит в памяти свою коллекцию лучших забитых голов. Разумеется, экспонаты этих собраний часто совпадают и повторяются.

На трибунах во время матча идет особая напряженная жизнь. Одни реагируют эмоционально, шумно выражая и проявляя свою причастность к той или иной стороне. Другие предпочитают отмалчиваться. Конечно, поведение их во многом зависит от хода игры, от счета. Случаются перепалки между приверженцами разных команд, порой не слишком уважительные, но часто с весьма остроумными репликами, и применением специфически стадионного жаргона. Вообще-то настоящие зрители ощущают не только игру, но и друг друга.

Спорт рождает удивительное по своей естественности чувство людского единения, близости. Совершенно незнакомые люди, возбужденно обсуждающие перипетии матча, понимающие друг друга вполне. В театре это невозможно. Единство зрительного зала распадается с последней репликой, с опущенным занавесом. А на стадионе людям жаль расставаться. Не говорю уже о комментариях по ходу действия. Когда-то сидящая впереди меня дама – иначе не назовешь – почему-то повернула ко мне голову и сказала: «А Парамонов сегодня не в дугу!…»

Бедный Парамонов!

Однако поведение спортсменов на поле и публики на трибунах было в наши годы сдержаннее, не напоказ, как и вообще, в быту, на улице, что не исключало истинной внутренней страсти.

И футболист, забивший гол,

В ту пору не имел понятия

О поздравленьях и объятиях,

А хладнокровно к центру шел.

Тогда было достаточно, если капитан пожмет руку отличившегося. Теперь после гола – высокие прыжки, с ударом кулаком в воздух, бег по дуге, команда, гоняющаяся за виновником восторга, догоняющая его, подминающая под себя. Почти то же самое при забитом одиннадцатиметровом.

Тогда больше ценились невозмутимость, достоинство.

Близость зрителей друг другу невольно порождает близость к игрокам. Одностороннюю? Скорее всего. Хотя ведь и спортсмен не может не испытывать родственных, пускай и более обобщенных, чувств к зрителю. У зрителя они резко выражены, конкретны. Вася Карцев, Саня Рагулин… Чувство причастности. Наивное амикошонство болельщика. Право на фамильярность. Он его заслужил. Он в любую погоду, под дождем и снегом, сидел, подняв воротник, надвинув кепочку на глаза, прикрыв спину газетой. Он бывал горько огорчен, разочарован, раздавлен. Он бывал счастлив, он вскакивал, размахивал руками, радостно выкрикивая футбольное прозвище своего любимца.

Да, существует в спорте и это, в особенности прежде существовало. Некоторые прозвища укоренялись на годы, будто из метрик взяты. Одни были элементарно просты, вытекали из фамилии: Пономарь, Бобер, Сало, Стрелец, Число. Другие происходили из особенностей манеры, силуэта, какого-либо неизвестного широкой публике качества: Слон, Гусь, Глухой. Этимологическая основа третьих за давностью лет затушевывалась: Чепец. Нечего говорить о том, что эти клички были общеизвестны.

Дважды я присутствовал при попытке навязывания прозвища новому футболисту. Совсем юного, только что появившегося в «Торпедо» Стрельцова один из посетителей многократно и громогласно называл – Ломовой. Не подхватили. Не было в нем этого, несмотря на тогдашнюю мощь и молодую пробойность.

И еще раз, при явлении на футбольный небосклон ростовского СКА, а в нем – блистающего Виктора Понедельника.

– Давай, Вторник! – сияя, вопил в течение всего матча здоровенный малый. Вероятно, это казалось ему очень остроумным.

– Ты бы еще сказал «Пятница», – заметил наконец кто-то, и читавшие «Робинзона» усмехнулись.

Ошибочное чувство личной близости к известному человеку свойственно многим. Лет двадцать назад или более зашли мы с Бернесом в ресторан поужинать. Хотя мы были голодны, Бернес, я заметил, шел без особой охоты. Очень скоро я понял причину этого. В ресторане гремел оркестр, танцевали. Танцующие пары, очень быстро заметив его, маневрировали таким образом, чтобы подольше находиться рядом с нашим столиком и без помех, в упор, рассматривать знаменитость. Они не собирались упускать свою удачу. Может быть, кто-нибудь и упивался бы этим. Бернес страдал. Наконец музыка замолчала, но подошел некто, нависший над нами, собрался с силами и произнес: «Товарищ Берне, спойте нам. Народ просит…»

Это издержки славы. Киноартисту, лицо которого знают все, деваться некуда.

Спортсмену проще. Футболист далеко – в лицо не всякого узнаешь. Телевидение той поры предпочитало общие планы.

Весной 1962 года тогдашний начальник сборной страны Андрей Старостин пригласил нас с Юрием Трифоновым в Серебряный бор, где находилась команда. Мы не сразу смогли найти их базу, но Трифонов, в детстве, живший летом в Серебряном бору, быстро догадался, где это. Мы подошли к дому, виднеющемуся меж стволов, в глубине участка. На крыльце стоял и, видно, ждал кого-то смазливый чернявый парень в тренировочном костюме.

– Андрей Петрович здесь? – спросили мы, чуть не хором.

– Нет, он еще не приехал.

– Как, откуда? – не поверили мы.

– Из города.

Мы, огорченные, не зная, что делать, медленно пошли к калитке.

– Кто это? – поинтересовался я, имея в виду нашего собеседника.

– По-моему, Воронин, – отвечал Трифонов не очень уверенно.

Навстречу нам от калитки уже спешил Старостин, крича издали:

– Валерий, что же ты гостей не принимаешь!

Вот так. Самого Воронина едва узнали. Не то что на поле.

Мы провели там несколько часов. Гуляли по поселку, обедали вместе с футболистами, сидели вечером а общей гостиной, слушая их разговоры. К Нетто приезжала жена – артистка, потом он, проводив ее, вернулся и сел играть в шахматы с Хусаиновым. Яшин и Иванов обсуждали, стоит ли брать у фирмы «Adidas» бутсы для команды. Фирма предлагала их бесплатно, но с условием, чтобы наши сыграли в них хотя бы один матч финала. Понедельника позвали делать массаж. Масленкин смотрел телевизор.

А сквозь весенний вечер маячила впереди узкая полоска далекой, спокойной еще страны, смутно доносился мощный накат Тихого океана.

Это было время перед чемпионатом мира в Чили. Это была команда «звезд» и в то же время команда «звезда». В 1960 году она выиграла Кубок Европы. И сейчас она была готова.

Одна из главных сложностей большого спорта – необходимость совпадения пика подготовки спортсмена или команды с основными мировыми событиями – чемпионатами и Олимпиадами. Нужно быть готовым не вообще, а в нужный момент. Это тоже признак уровня и класса. Здесь нашему футболу не слишком везло.

Из всей Олимпиады 1952 года у нас наиболее болезненно восприняли проигрыш именно футболистов, как будто это был чемпионат мира по футболу. Была даже расформирована команда ЦДКА, под флагом которой велась подготовка. В дальнейшем это дорого обошлось нашему футболу.

Причина той неудачи состояла в том, что многие тогдашние асы уже сходили, молодежь еще не имела опыта, команда оказалась недостаточно сыгранной. И хотя отдали все, что могли, не сумели одолеть тех, кто был подготовлен идеально. У меня нет сомнений, что, выйди мы на предыдущую Олимпиаду – в 1948 году, нам не было бы равных. Мы имели тогда два полноценных блестящих состава, что называется, на ходу – ЦДКА и «Динамо», да еще Пономарева, Л. Иванова, тбилисцев.

Наша новая сборная выросла уже к 1955 (победа над ФРГ) – 1956 годам (Олимпиада в Мельбурне). В 1958 году – снова спад, сходящие «звезды», промахи комплектования – и неудача на шведском чемпионате мира, а к 1960-му опять, во второй раз, совпадение «пика» команды с новыми важными соревнованиями – Кубком Европы. По сути, эта же команда готовилась в 1962 году. Любопытно, что все это бурное десятилетие в ее составе неизменно оставался и удерживался только один человек – Игорь Нетто.

Мне кажется, в 1962 году нашу отличную по составу команду подвела тактическая неразворотливость, вялость. Четырех лет не хватило для уяснения бразильской системы. Играть в шестидесятые годы с тремя защитниками было по меньшей мере легкомысленно.

7

Трагедии в спорте. Нет, не гибель – другое. Гибель надежд. Проколы однотрубок у велогонщиков. Поломка лыжных креплений – как случилось у Беляева на Олимпиаде-76 под Инсбруком, и он чуть не половину дистанции стойко шел вприпрыжку, на одной лыже, пока не получил другую. А его все обгоняли и обгоняли. И ведь никто с этим не считался. Следующая Олимпиада через четыре года. Мгновенная невосполнимая нерешительность. Трековику Эдуарду Раппу показалось – может быть, правильно, – что был фальстарт и судьи вернут гонщиков. Но не вернули. Он один остановился. А следующая Олимпиада через четыре года.

Необъяснимые роковые промахи крупных спортсменов. Канадский вратарь Мартин, стоявший против наших совершенно непробиваемо и вдруг пропустивший от Фирсова шайбу, которую тот бросил верхом, не глядя, просто в сторону ворот, чтобы произвести смену.

Шоцикас, получивший нокаутирующий удар на второй секунде боя. Это сродни грубым просчетам, вкусовым провалам и срывам у литераторов высокого уровня.

А не забитые или, наоборот, обидно пропущенные пенальти! «Ломающиеся» из-за этого вратари. В том ташкентском матче 1970 года между «Динамо» и ЦСКА, о котором я уже говорил, в решающий момент был назначен одиннадцатиметровый за снос Федотова. Бить приготовился штатный армейский «пенальтист» Поликарпов. Трудно даже представить себе тяжесть психологического груза, висевшего в этот момент на его плечах и ногах. Вот вам мера ответственности. И тут новый динамовский защитник Антоневич, не выдержав напряжения, подбежал к вратарю Пильгую и напомнил ему, в какой угол Поликарпов обычно бьет. Дело в том, что лишь недавно перешедший в «Динамо» Антоневич несколько лет был в составе ЦСКА И наблюдал постоянное разучивание одиннадцатиметровых Поликарповым. Он это знал досконально. Но он не знал, что лишь в текущем сезоне Поликарпов по совету тренеров тщательно отработал удар в противоположный угол. Так и вышло – Пильгуй начал движение в одну сторону, мяч пошел в другую. Есть от чего прийти в отчаяние и вратарю и советчику.

А автогол Леонида Шмуца! Он, взяв мяч на свою широкую ладонь, чтобы выбросить в поле рукой, размахнулся и уронил его за спину, забросил в собственные ворота. После этого случая он так и не смог оправиться.

Наиболее яркие воспоминания об игре вратарей. Пожалуй, два. Первое очень давнее. ЦДКА – «Зенит». Никто из видевших ту игру не скажет: «Это было в сорок девятом или пятидесятом…» Говорят только: «Это когда Леонид Иванов…»

«Зенит» приехал в Москву на очередные календарные матчи и провел их очень удачно, выиграв подряд две игры, и последнюю – у «Динамо» – 4:3. Это особенно всех раззадорило: следующая встреча была с ЦДКА, и Москва в ожидании сенсации валом повалила. Увы, сенсации не произошло. Более того, игра шла почти в одни ворота – в ленинградские. Этим и запомнилась. Во всяком случае, весь второй тайм проходил так: Иванов брал мяч и выбивал его в аут. Москвичи вбрасывали, вели к воротам и били. Он снова брал и снова отправлял за боковую линию, чтобы хоть немножко потянуть время, потому что защита и вся команда ничего не могла поделать с теми, послевоенными армейцами. Они били ему с двадцати метров, с пятнадцати, с десяти, с пяти, с двух. Все безрезультатно. Они пытались обыграть его во вратарской, обвести – он перехватывал все их передачи. Тем и кончилось. Леонид Иванов победил пятерку знаменитых цэдэковских форвардов вкупе с их отличной полузащитой. Прозвучал финальный свисток, заставший его в броске. Он поднялся, весь в пыли, команда благоговейно расступилась, и он пошел впереди, один, пошатываясь от усталости. И зрители, не расходясь, почтительно взирали на него.

И второе – телевизионное. 1963 год. В Лондоне торжества в честь юбилея английского футбола. Матч сборная Англии – сборная мира. Вратарем приглашен Лев Яшин, он же избран на месте капитаном. Конечно, это отчасти показательный матч, играпредставление, особенно со стороны сборной ФИФА, сборной мира. У нее практически два состава, ей нужно продемонстрировать всех специально прибывших «суперзвезд». Яшин стоял тоже только один тайм, во втором его сменил югослав Шошкич. Английская же национальная сборная полна серьезной решимости доказать свою силу – она уже начала подготовку к победному 1966 году.

А между тем ситуация сложилась следующая. За неделю до этого наша сборная проводила официальную отборочную встречу на первенство Европы с итальянцами – в Москве. Мне кажется, старший тренер Бесков колебался, можно ли ставить Яшина, не преодолевшего кризис после неудачного прошлогоднего чемпионата мира и выступавшего нервно, неровно. Многие считали, что Яшин уже исчерпал себя, пора сходить. И тут перст судьбы: Яшина приглашают в Лондон. Бесков ставит молодого могучего Урушадзе из кутаисского «Торпедо», и тот оправдывает надежды. Правда, нагрузка у него была небольшая, но и это опасно: можно излишне расслабиться. Запомнился перехват им каверзной низовой передачи – прострела вдоль ворот. Наши выиграли 2:0.

Через неделю мир прильнул к телевизорам. Да, да, ту игру смотрел весь мир. «Звезды» ФИФА выглядели изящно, технично, они показывали себя и свой класс. Сборная Англии жаждала победы. Игра пошла в одни ворота, и тут «старик» Яшин показал, на что он способен. Все только ахали. Били беспрерывно. Помню, Гривс поднял руки после удара, думая, что мяч уже в воротах, но Яшин в последний миг достал его. Англичане, явившиеся на стадион за победой своей команды, рукоплескали. Так он и ушел «сухим», и лишь во втором тайме британцы добились своего, дважды взяв ворота Шошкича и выиграв 2:1.

Это был поразительный пример возрождения большого спортсмена. За тот год Льву Яшину был присужден «Золотой мяч» журнала «Франс-Футбол» как лучшему игроку Европы. Лишь через двенадцать лет его успех повторил другой советский футболист – Олег Блохин.

Опять через неделю предстоял ответный матч с итальянцами, в Риме. Теперь Яшина нельзя было не ставить, это не было бы понято, особенно при неблагоприятном для нас исходе. И Бесков поставил. Но риск был – а вдруг яшинского запала хватило только на игру в сборной мира и он опять сникнет? Нет, Яшин уже снова поднялся во весь рост и предстал перед футбольным миром в полном блеске. Мало того, его лондонскую игру видели все, и он заранее подавил ею итальянских нападающих. Сандро Маццола не сумел забить ему пенальти.

Но скольких это стоит нервов и сил: суметь переломить, преодолеть себя после горьких неудач – как будто ничего не случилось!

8

Конечно, спорт, так же как и искусство, – это еще и способ выдвинуться, используя свой дар или страсть к игре, к борьбе, к ее ходу. И все-таки желание быть первым, превзойти всех и самого себя – мотив только спорта, в искусстве такое выглядит суетой. В искусстве тоже немалую роль играет честолюбие, и все же первым часто становится тот, кто к этому будто и не стремился. Это происходит как результат, итог, как бы само собой.

А вот разочарования, которые дает спорт и спортсмену и зрителю, порой близки подобным же явлениям в сфере искусства.

Тяготы спорта. Травмы. И тяжелые, долговременные, труднопреодолимые или вовсе опускающие шлагбаум перед атлетом. И рядовые, повседневные, когда ты можешь встать и вновь войти в игру после обезболивающего укола. Иной упал, катается по траве, а публика смотрит: всерьез или штрафной вымаливает? Но вот он встал, похромал немножко и бежит – ничего. «Симулянт!» А с вами разве не случалось: вы ударились, зашлись от боли, но вскоре прошло, хотя и ноет? Ну, назавтра синяк. А у него эти синяки один на другом, на них и внимания не обращают.

Тяготы спорта. Сборы. Разъезды. Отторжения от семьи, детей. Лишение радостей жизни. Режим, режим. А мучительная сгонка веса, столь обычная для штангистов, боксеров, борцов! Внутри спорта бытует теория: если, скажем, футболист женился, в его игре, наступает годовой спад. Нужно себя целиком отдавать спорту. Если, конечно, ты желаешь добиться вершин.

Не отсюда ли нарушения режима – разной степени тяжести? Яшин, например, открыто, при тренерах, курил.

Как-то осенью 1967 года я был в командировке в ГДР и, возвращаясь домой, встретил на берлинском аэродроме московских торпедовцев, выигравших накануне официальную игру на Кубок кубков и летящих в Москву одним самолетом со мной. Я поздравил Иванова и сел возле иллюминатора почитать. Иванов, совсем молодой тренер, стоял в проходе, а его помощники, все еще возбужденные вчерашним, то и дело обращались к нему: «Кузьмич!» (Хотя он Валентин Козьмич.) Команда, как обычно, кучно обосновалась в хвосте. Там были все, кроме Стрельцова и Кавазашвили, вылетевших по другому маршруту, чтобы присоединиться к сборной. Воронин за какую-то провинность был оставлен в клубе.

Самолет набрал высоту, стюардессы понесли завтрак. Кроме команды, в салоне было еще несколько посторонних пассажиров. Одна бортпроводница принесла еду, другая держала в руках поднос, уставленный фужерами с белым сухим вином – рислингом или цинандали. Она уже начала расставлять их на укрепленные столики.

– Девушка! – вдруг загремел, перекрывая шум двигателей, голос второго тренера «Торпедо». – Я же предупреждал: вина никому!

– Ой, я машинально!…

Я дождался, пока она отобрала уже розданные бокалы и скрылась за занавеской, и сказал мягко, журящим тоном:

– Послушайте, молодой человек, что же вы так себя ведете. Здесь не только футболисты.

Он смутился, побежал за ней.

Вот что значат режим, принцип и фужер холодного сухого вина на другой день после победы. Насколько это верно, не мне судить.

Значительно раньше, зимой 1954/55 года, в ресторане Дома литераторов постоянно питался «Спартак». Нового большого здания еще не было, был только старый олсуфьевский особняк, выходящий на улицу Воровского (бывшую Поварскую). В ресторан вела из гардероба крутая винтовая лестница с железными ступенями, по ней и поднимались Симонян, Сальников, Нетто… У них имелись специальные талончики на обед, команда была прикреплена к нашему ресторану. Оказывается, мы были соседями: на этой же улице, совсем неподалеку, красовалась вывеска, гласящая, что «здесь размещается зал добровольного спортивного о-ва «Спартак». Это «о-ва «Спартак» кто-то расшифровал, как «острова «Спартак», спартаковские острова. На этих островах они немало потренировались в свое время.

Теперь у них целый материк – крытый манеж в Сокольниках.

Недавно, в крещенский мороз, мы с Андреем Петровичем Старостиным вышли из такси около этого дворца. Внизу у гардероба нам встретился давний и отличный спартаковский вратарь, теперешний спортивный журналист Алексей Леонтьев, и я вспомнил рассказ того же Старостина о приезде юного Леонтьева из провинции в Москву, чтобы играть за «Спартак», и как на «островах» на Поварской, в узком зале, знаменитые спартаковские форварды в несколько мячей били ему по воротам, а он, оглушенный всем этим, выстоял под их ударами. Сейчас он торопился в редакцию.

Нынешний «Спартак» сидел в методическом кабинете и просматривал видеозапись вчерашнего матча с «Торпедо» на турнире по мини-футболу. Новый старший тренер Константин Бесков (мог ли быть прежде у «Спартака» столь динамовский наставник! Времена меняются) комментировал, разъяснял, убеждал, что игрокам по силам решать и более сложные задачи. Тренер Ю. Морозов изложил программу предстоящей тренировки. Команда весело заторопилась: перед тем как одеваться, каждому предстояло еще взвеситься, чтобы, зная, сколько потеряно за тренировку, врачи могли определять и варьировать дальнейшую интенсивность нагрузок.

Мы спустились в зал. Открылась дверь, и я увидел зеленое поле обычного размера, с воротами и сетками на них, с четкой разметкой. Конечно, покрытие было не травяное, но радовал ровностью и эластичностью плотно натянутый синтетический ковер.

Папаев, Прохоров, Булгаков, Андреев, Букиевские, Павленко, Худиев, Ушаков и другие известные и молодые футболисты играли в гандбол, участвовали в эстафетах с ведением мяча, били головой, разыгрывали заранее подготовленные комбинации и упражнения. Л я смотрел и думал о том, что будущее нашего футбола во многом зависит от таких вот зимних, зеленых, ярко освещенных полей.

У меня долго сохранялся напечатанный типографским способом пригласительный билет на встречу писателей с футболистами «Спартака» и «Динамо» у нас в ЦДЛ. На обороте, как на стадионной программке, – схема поля и расстановка состава игроков, а внизу список болельщиков, и я в их числе. Это было после сезона 1953 года. Выступали и писатели, главным образом юмористы, и игроки, и тренеры. Симонян рассказывал о недальней зарубежной поездке «Спартака», что было еще в новинку о странной, непривычной тишине на стадионе после забитых нашими голов. Сначала даже думали: может быть, что-нибудь не так, гол не засчитан, потом привыкли. «А вообще-то, – сказал Симонян, – они тоже могут, как мы говорим, по ногам отоварить…» Опять же словечко от недавних суровых лет войны, карточек.

Во всем этом – столований их у нас, встречах – было что-то домашнее, даже патриархальное.

Я вышел в коридор покурить и увидел там среди прочих Башашкина. Он провел тот сезон в «Спартаке», армейской команды не было.

– Говорят, ЦДКА восстанавливают, – сказал я. – Вернетесь или в «Спартаке» останетесь?…

Он ничего не ответил, только улыбнулся.

Нелегкое это дело – спорт. Годы поисков, подготовки, тренировок, надежд, уверенности – и все может быть перечеркнуто одним-единственным стартом. Где еще так?

И все-таки что-то противится в памяти и душе, когда говорят о спортивном подвиге. Слишком многое связано с этим понятием и словом – подвиг, – и потери в том числе.

Сколько их прошло перед нами – • кумиров, любимцев, «звезд»! Но остаются в нашей памяти, в нашей жизни единицы. Остальные тускнеют, сливаются, растворяются во времени. Даже олимпийские чемпионы. А в искусстве остаются иногда те, о которых нельзя было этого предположить. И наоборот, ушел писатель, и как будто его не было. Жестокая это штука – испытание временем, и поделать ничего невозможно.

9

Футболист или хоккеист, отчисленный из команды за ненадобностью, находит себе место в другой, послабей, и, встречаясь, особенно впервые, с бывшей своей командой, выступает, как никогда, ярко и сильно, забивает голы или самоотверженно мешает сделать это противнику. Он жаждет доказать всем: и прежним тренерам, и теперешним, и публике, что рано его списывать, что недальновидно ставить на нем крест. Со временем это чувство несколько меркнет. Иногда такого игрока возвращают назад, как бы признавая первоначальную ошибку, но такое случается редко.

И другой случай – игрок, ушедший от своих в высшую, лучшую команду с согласия руководства, по совести, поначалу играет против них несколько скованно, неуверенно, ему словно бы неудобно. Потом он забывает об этом и крушит бывших одноклубников. Иногда он возвращается – не пришелся ко двору, постарел, сдал, – его немножко жалко.

Каждый приходящий в команду в конечном итоге приходит вместо кого-то, что не может не причинять боли. В индивидуальных видах все откровеннее, проще. Победил – ты первый. А здесь еще нужно найти себе место, притереться, ужиться… вытеснить кого-то.

Великое понятие – команда. Высшей похвалой звучат слова: командный боец, работяга.

Была футбольная команда «Крылья Советов» из Куйбышева. То есть она и сейчас есть, и совсем неплохая. Но тогда она выделялась своей неуемностью, бесстрашно сражалась с великими и побеждала не раз. Так в литературе наличие великих – а они были еще при нас – не только не мешает, а способствует росту талантов, их отваге. Из куйбышевских «Крыльев» осело в московских клубах немало отличных мастеров – Крижевский, Гулевский, Ворошилов, Хусаинов, Казаков, а волжане все не унимались. А ведь интересно, какой бы оказалась судьба команды, останься они все дома.

Или еще – моя слабость – удивительный, неунывающий, возрождающийся «Химик». Воскресенский «Химик» – уникальное явление, по сути дела, районная команда. Она с самого начала привыкла рассчитывать только на себя. У меня к ней особое чувство: я наблюдал ее первые шаги.

Уже вполне укоренилась эта несколько странная зимняя игра, где поле продолжается и за воротами. Уже наша сборная успела сделаться чемпионом мира, а затем уступить это звание. Еще не было закрытого льда, нам еще только предстояло встретиться с хоккеем под крышей, как в театре. Но на Московском чемпионате мира 1957 года, когда уже открылся Дворец спорта в Лужниках, главные матчи все равно проводились на морозе с ветерком под хмурым вечерним небом: дворец не вмещал желающих. Во дворце игрались третьестепенные тихие матчи – Австрия – Япония, например, где один из японских хоккеистов выступал в очках.

Не было, разумеется, закрытого льда и в Воскресенске – лишь бессчетно хоккейные дощатые коробки по дворам. Но постройка дворца уже замышлялась, и он появился, на удивление многим, как поощрение «Химику», как вера в него. Воскресенский искусственный лед был одним из первых в стране – сюда даже ездили на лето, чтобы вволю потренироваться, знаменитые фигуристы.

Но тогда всего этого еще не было.

Афиша гласила: «На Кубок СССР по хоккею. «Химик» (Воскресенск) – «Крылья Советов» (Москва)». Это была зима 1956 года. В составе «Крыльев» – наши первые олимпийские чемпионы: Олимпиада в Итальянских Альпах только что закончилась – Гурышев, Пантюхов, Хлыстов, Кучевский. О подмосковном «Химике» мало кто слыхал.

Я оделся потеплей, обул валенки, опустил наушники у шапки. Мороз был градусов двадцать. Пошел хорошим ходом, поспешил по морозцу, будто в тепло. Заваленный снегом стадион не подавал признаков жизни. Здесь кончался город, до самого леса и к реке тянулись поля. Я уже решил, что матч отменен, когда заметил впереди несколько темных фигур, скользящих по узкой тропинке. Я направился следом и различил в вышине слабое сияние. Хоккейная площадка находилась в дальнем углу стадиона. Я купил билет и с трудом протиснулся на трибуну – публика пришла давно. Над исчерканным коньками льдом висели яркие лампы, слышались удары шайбы в борт (команды разминались) и слитное морозное потрескивание дощатых трибун, на которых притоптывали и переминались зрители.

А внизу бурлил красочный, особый мир хоккея. Вратари стояли тогда без масок, их бесстрашие смогло быть оценено лишь потом, некоторые игроки носили танкистские шлемы. Защитная амуниция, помимо прочего, еще и грела. Звенела стужа, скрипели промерзшие доски трибун, морозные клубы дыхания висели над толпой, визжали коньки, трещали клюшки.

Безвестный «Химик» оказал стойкое сопротивление и хотя проиграл, но минимально, с достоинством.

Теперь эта команда хорошо известна не только в нашем, но и в мировом хоккее. В фойе Воскресенского Дворца спорта выставлены под стеклом многочисленные призы, завоеванные ею в турнирах самого высокого ранга. У «Химика» прочная репутация.

Но вот судьба. Так же, как когда-то куйбышевцы, «Химик» регулярно расстается со своими лучшими игроками. Этот конвейер отлажен идеально. Из хоккеистов, которых он поставляет другим, можно было бы сформировать несколько классных команд. Вспомню только «звезд» первой сборной – А. Рагулина, Ю. Ляпкина (сейчас он возвратился), А. Голикова. И, несмотря ни на что, команда из маленького районного городка никогда не покидала высшую лигу.

И надо было случиться, чтобы через двадцать лет, в 1976-м, я присутствовал в Воскресенске на матче тех же самых команд. «Химик» – «Крылья Советов». Я сидел во дворце на удобном месте, читал программку, где говорилось и о том, давнем, матче.

Это было открытие сезона. Трогательный город. Диктор по радио с гордостью перечислял всех Воскресенских знаменитостей, хотя они покинули свое родимое гнездо. Потом, когда уже вышли команды, выкатились на лед тоже весьма известные здесь личности, победители всесоюзного турнира «Золотая шайба» – хоккеисты Воскресенской «Снежинки», и их капитан бодро сказал в микрофон: «Дорогие рыцари хоккея! Сражайтесь, отстаивайте честь нашего спорта, а мы подрастем и вас заменим…»

Игра закончилась вничью – 1:1. Бодунов забил, Веригин сравнял, и потом воскресенцы имели преимущество, но шайба не шла, да к тому же хорошо стоял Сидельников. Добродушная публика в Воскресенске. Надо мной кто-то, явно приезжий, – приезжают на матчи и из Москвы – орет, не умолкая: «Давай, «Крылышки!» В другом городе его с лестницы бы спустили, да и не рискнул бы он, а здесь терпят весьма снисходительно.

Вообще наши трибуны могут освистать свою команду, не поддерживают ее любой ценой. Бывало, перед важными играми в Лужниках даже специально призывали зрителей оказать своей команде активную поддержку. И что вы думаете – помогало!

Там, в Воскресенске, рядом со мною сидели совсем маленькие ребятишки, человек пятнадцать. Они смотрели игру совершенно спокойно, и я мельком удивленно подумал, что им неинтересно. Вдруг один из них спросил меня: «Дядя, у них шайба за 17 копеек или за 33?…»

Я, разумеется, не сумел ответить.

10

Бывал в Воскресенске и ЦСКА или ЦСК МО, как называлась одно время эта команда. Не хоккеисты, разумеется: те регулярно проводят здесь матчи чемпионата, случается, и проигрывают. Нет, приезжала футбольная команда на товарищескую игру. В ней были и только что сошедшие корифеи – Николаев, Никаноров – и тогдашняя молодежь – Ванзел. А воскресенцы собирались тогда выступать по классу «Б», но что-то не получилось, не разрешили, и, может быть, к лучшему: все силы были сосредоточены на хоккее. Тот матч армейцы выиграли 2:0, но попотеть пришлось. Я, стоя за их воротами, слышал, как Никаноров несколько раз кричал защитникам: «Играйте! Не в деревню приехали!…»

Я глубоко убежден, что такие вот наезды, пусть даже слегка гастрольные, пусть даже только бывших «звезд», приносят несомненную пользу, если они серьезны и уважительны.

Летом 1952 года я был по делам во Владимире и обедал как-то с друзьями в ресторане «Клязьма». И вдруг за соседними сдвинутыми столами появились подтянутые, уверенные в себе люди, смутно напоминавшие кого-то. Я не сразу догадался, что это московские динамовцы. Дело в том, что во Владимире вступал в строй новый большой стадион «Торпедо» – в честь этого события и прибыли на товарищескую встречу именитые гости. Это было перед началом Олимпийских игр в Финляндии. Внутренний чемпионат был прерван, Бесков и Трофимов – в сборной, а стареющие динамовские мастера – Леонид и Сергей Соловьевы, Блинков, Савдунин – оказались свободными. Вместе с ними приехали и игроки помоложе – Саная и совсем молодые – Рыжкин. До начала игры оставалось еще часа четыре, футболисты неторопливо обедали – некоторые, как мне показалось, с пивом.

Мы поехали на матч.

Было торжественное открытие, физкультурный парад, массовые гимнастические упражнения на поле, после которых участники, приседая на корточки, выдергивали из грунта невидимые публике колышки разметки. Наконец началась игра. Местные торпедовцы – команда неплохая – слишком робели. Москвичи играли с ощущением заранее данного им преимущества. Они победили 6:2. Лучшим на поле был Блинков. Отлично стоял в воротах Саная. А вот Савдунин, не успевая за напористым владимирским инсайдом, временами толкал его руками, хватал за майку. Местный судья, подавленный авторитетом гостей, старался не замечать этого. Уже тогда начала входить в моду смена мест нападающими по ходу игры. Сейчас это происходит непринужденно и естественно: только что Блохин был у левого углового флага, и тут же вы его замечаете на месте оттянутого правого полузащитника. А в ту пору это проводилось гораздо бесхитростней. С. Соловьев играл левого крайнего, Рыжкин – правого Соловьев махал ему рукой, звал – мол, иди сюда, и сам бежал ему навстречу. Таким образом они пересекали поле поперек и менялись местами. Как правило, за каждым следовал прикрепленный к нему защитник. Персональная опека, «персоналка» – это было в ходу.

И все-таки такой приезд бывал полезен для местной публики и футбола и, видите, оставлял след в памяти.

И потом это было прощание со многими, как принято говорить сейчас, ветеранами, блиставшими и гремевшими на футбольных полях.

С годами, с возрастом начинаешь особенно ценить «старичков» в спорте и сожалеть о тех, кто сошел слишком рано. Как могло получиться, что в двадцать семь лет покинул хоккей такой выдающийся спортсмен, как Альметов? Ведь канадцы играют до сорока и более. Уже за одно это нужно быть благодарными их опыту: Михайлов и Викулов перешагнули роковую черту тридцатилетия, а никто и не думает их отчислять. Они ведь играют лучше, чем прежде. Есть писатели, которые, старея, начинают повторяться, тускнеть – исписываются. Особенно поэты. Но ведь имеются и обратные примеры, когда поэт, увенчанный сединами, не утрачивает прекрасного накала молодости и одновременно приобретает опыт, мудрость, зрелость. Здесь не может быть единого закона, свода правил. Важен результат. Мы восхищаемся многократными чемпионами Санеевым, Лагутиным, Голубничим, их умением отдать всего себя до конца в самый необходимый миг.

И в искусстве то же. Не экономить себя, свои силы и впечатления – выложить все, что имеешь, даже больше того, ибо в таких случаях открывается и новое. И лишь потом, если удастся, «восстановиться» – есть такое спортивное выражение.

Еще более восхищают меня спортсменки-женщины, после громких побед сошедшие с высокого небосклона, незаметно исчезнувшие, забытые и вдруг появляющиеся вновь под двойной или совсем другой фамилией – матерью ребенка, а то и двоих, и даже троих! – и вновь достигающие самых больших вершин. Сколько в этом женственности, жизненной естественности, истинного спортивного упорства, трогательной помощи семьи!

Особая прелесть районного, заводского футбола. Его наивность, неиспорченность. Мы открываем его для себя, для души. В довоенные и первые послевоенные годы эта его привлекательность заключалась и в том, что турниры, чемпионаты на таком уровне зачастую не устраивались, – просто по организационным причинам. Никто не гнался за очками, местом в таблице. Это был спорт или физкультурное движение в чистом виде. Но дух соревнования присутствовал, да еще какой! Чаще всего велось постоянное соперничество с достойными по силам командами соседних предприятий или районов. И оттого, что противник порой бывал один и тот же, острота не пропадала, наоборот, усиливалась: прежние встречи помнились во всех подробностях.

Летом 1949 года я гостил в зеленом городке Прилуки, на Черниговщине, у своего однокашника и друга Ивана Завалия. Теперь Ивана давно уже нет. А в то волшебное лето мы много ездили по району, по колхозам, бродили, разговаривали. Посещали мы и местный стадион. Приятель Завалия, центр защиты прилукской городской команды, все допытывался у меня, в чем сила игры Ивана Кочеткова. Он его никогда не видел.

Я сказал: «В выборе позиции…»

А играл парень хорошо, грамотно, сильно. Встречались они главным образом с одной из местных команд. И вот тут я без преувеличения был поражен. Там играл врач, лет тридцати пяти. Он ничего не понимал в футболе: ни с того ни с сего пускал «свечи» в высоту; когда нужно было отдать пас, бил вперед, где никого из своих не было. Он ничего не хотел и не умел, кроме одного – бить по воротам. Но зато в этом ему не было равных. При каждом удобном и неудобном случае – с ходу, с разворота, с лета, с полулета – он лепил с обеих ног, да главное – точнейшим образом, все по углам. Я не верил своим глазам. Это был, конечно, не гений, не гигант футбола, но это был редчайший талант – забойщик, забивала. Попади он в свое время к настоящему тренеру, его натаскали бы в коллективной игре – он бы блистал. А может быть, он и не захотел бы. Сейчас он играл только для себя, в свое удовольствие. И тут можно признаться, что мы – а ведь мы считаем себя знатоками – ценим не только уровень. Увлеченность, самозабвение, бескорыстие – вот что прекрасно. Мы можем остановиться и, не отрываясь, смотреть, как играют мальчишки на пустыре, – и тоже восторгаться.

А летом 1951 года мы ездили с Евгением Винокуровым на строительство Каховской ГЭС по командировке одного из солидных наших журналов. Забегая вперед, скажу, что ни он, ни я не написали тогда стихов об этой грандиозной стройке. Почему? Трудно объяснить. Не написалось. Но свою роль эта поездка сыграла в нашей дальнейшей работе, дала определенный толчок, помогла разглядеть что-то новое и в нас самих.

Стройка эта была столь популярна, что кассирша на вокзале без тени сомнения выдала нам билеты до Каховки. В дальнейшем оказалось, что железной дороги там нет. Мы сошли в Днепропетровске, выяснили, что зря, поехали в Запорожье, там ночью добрались пешком через весь город до пристани. Парохода нужно было ждать сутки, мы легли на скамью над самой водой и немного поспали.

Через четырнадцать лет я написал об этом стихи. Привожу их не полностью:

Скопилась дневная жара

В нагретом вокзале,

И люди теперь до утра

На пристани спали.

Лежал от дверей в двух шагах,

Как возле духовки,

Солдат. На его сапогах

Светились подковки.

Лелея усталость свою,

Порою ночною

Мы тоже легли на скамью

Друг к другу спиною.

Плыла и качалась скамья,

Как лодочка в море.

Ты спал безмятежно.

А я Курил уже вскоре.

Средь грузных корзин и узлов

Мне чудился шорох

И шелест волнующих слов,

Опасных, как порох.

Над лицами спящих детей

И спящих их кукол

Стоял в неоглядности всей

Сияющий купол.

Светился спасательный круг

Над лепкой вокзала.

И смутною радостью вдруг

Меня пронизало.

Сквозь звездный пылающий дым,

Сквозь эту безбрежность

К тебе и ко всем остальным

Я чувствовал нежность.

…Так явственно вижу я ту

Ночь, звездные блестки,

Что вновь ощущаю во рту

Вкус той папироски.

И, радость скрываю свою,

Средь ночи июля,

Над спящими тихо стою,

Их сон карауля…

Наутро мы отправились маленьким автобусом в аэропорт и после долгого ожидания вылетели наконец на двухместном открытом ПО-2 в Каховку. Парило, над яркими квадратами полей стояла серебряная дымка, довольно сильно болтало, что мешало Винокурову, для которого такой полет был в новинку. Приземлились на травяном, вполне полевом аэродромчике.

Через несколько дней в грохоте и пылище стройки нам встретились наш литинститутовец Юзеф Островский и студент Института кинематографии, ныне автор многих сценариев Игорь Болгарин. Они пригласили нас посетить пристань Большая Лепетиха, где постоянно проживали родители Игоря. В результате мы оказались там и обосновались в доме приезжих, в комнате на восемь коек. Действительно, большое село над рекой утопало в садах. Мы переплывали на лодке через широченный в этом месте Днепр на ту сторону, купались, валялись на мелкомолотом горячем песке.

И, разумеется, – к тому веду – в Большой Лепетихе оказалась футбольная команда, не помню уже, кого она представляла, но настоящая футбольная команда, в форме, в бутсах, в майках с номерами на спинах. Она томилась – ей не с кем было играть. И мы дважды встречались с нею. Мы – это мы с Винокуровым, Островский и Болгарин. Доукомплектована наша сторона была местными мальчишками. Вскоре после начала матча выяснилось, что вся игра у противника ведется через их капитана – «семерку». Мне поручили выключить его из игры, и, как ни странно, мне это удалось. Я старался атаковать его, когда он лишь готовился принять мяч. Но я совершенно не мог за ним угнаться: он неутомимо носился по всему полю, а я ждал его у своей штрафной. Когда же я шел вперед (мне тоже хотелось забивать), сзади оставался Винокуров. Играли, правда, на условиях, позволявших некоторые упрощения правил. Когда нам били пенальти, я заменил нашего малолетнего голкипера и стал в ворота – только на этот случай.

Если вы смотрели футбол по телевизору, или бывали на стадионе, или даже стояли за воротами, вы не представляете, насколько ворота велики при одиннадцатиметровом. Для того чтобы понять это, надо находиться в них. С этим может не согласиться лишь один человек – бьющий.

– Он за московское «Торпедо» стоял, – сказал Болгарин обо мне небрежно. Но, устыдясь, добавил: – За дубль.

«Семерка» устрашающе длинно разбежался и пустил мяч прямо в меня.

Мы играли с ними дважды, с интервалом в один день. Первый раз выиграли 7:4, второй – точно с таким же счетом проиграли.

Больше всего гордились и радовались местные мальчишки. Но и нам это дало нелишнюю встряску.

И еще через двадцать лет. Рассматриваю фотографии: Вычегда, Сольвычегодск, Благовещенский собор XVI века. А рядом открытый стадиончик, и мы сидим, смотрим футбол – мой фронтовой друг котлашанин Борислав Бурков, критик Ал. Михайлов, архангельский журналист Евгений Салтыков. Играют команды сплавных контор. Другой снимок: я стою за воротами, сразу за сеткой. Салтыков написал на обороте: «В сетях провинциального футбола».

11

Когда мы вспоминаем радио– и телевизионных комментаторов спорта, первый, кото хочется назвать, – Вадим Синявский.

Глубокой осенью сорок пятого года московское «Динамо», усиленное несколькими игроками из других команд, посетило Англию и породило сенсацию победами над британскими профессионалами. Через атмосферные разряды Европы летел в Россию рассказывающий об этом взволнованный, ликующий голос Синявского. Он прошел и над Венгрией, где я тогда еще служил.

Может быть, я слыхал его прежде,

Но забыл, и в другой уже срок,

В сорок пятом году в Будапеште

Я расслышал его говорок.

Еще небо дышало багрово,

И недавний посверкивал свет.

Золотыми ногами Боброва

Восхищался он, словно поэт.

Спустя три года в Литературном институте наш замечательный профессор, языковед Александр Александрович Реформатский приводил эти выделенные слова как пример очень удачного и естественного развития идиомы – золотые руки.

Голос Синявского звучал в наших домах и общежитиях, сопровождал нас в дороге. От него мы узнавали и о хоккейной победе на чемпионате мира в Стокгольме – в первый раз – и о футбольной победе на Олимпиаде в Мельбурне – тоже впервые. Причем эти репортажи помнятся почти так же, как виденное собственными глазами.

Комментаторы! Давно, когда у меня появился классный радиоприемник, жена, занимаясь какими-то домашними делами, включила его и случайно наткнулась на непонятную передачу на иностранном языке: один человек с необыкновенной быстротой, страстью и экспрессией, не смолкая ни на миг, но с множеством оттенков в голосе, о чем-то говорил или что-то проповедовал, а громадная толпа ревела, стонала и ахала. Вскоре жена поняла, что это футбольный репортаж, потом, что играют итальянские команды «Наполи» и «Рома». Весьма спокойно относящаяся к футболу, она не смогла, однако, выключить приемник. Вернувшись домой, я застал только конец, но вполне понял ее. Она была захвачена музыкой спорта.

Вспомнил сейчас по ассоциации: на миланских улицах продавались лакированные открытки «Тайная вечеря» Леонардо и рядом – карточки такого же формата, новые апостолы «Интера» и «Милана».

Радиокомментатор рассказывает нам о том, что он видит, стараясь охватить все или останавливаясь на подробностях, о которых он считает нужным поведать нам. Мы должны верить ему на слово, мы всецело в его власти. В телевидении, казалось бы, ему проще, но на деле гораздо сложней. Здесь мы имеем собственное мнение, мы видим сами, а иногда бываем наблюдательней, чем он. Хороший комментатор это понимает, плохой – нет.

Чудо первых спортивных телерепортажей на экранах крохотных К.ВН-49 с линзой, наполненной водой, или даже без линзы…

В чем была прелесть тогдашнего телерепортажа при всей его наивности, неумелости, промахах? Почему восприятие было эмоциональнее? Сейчас есть термин: прямой репортаж… «Мы ведем прямой репортаж о хоккейном матче»… Произносится это с некоторой гордостью. Еще бы. Ведь могут сказать и так: «Третий период хоккейного матча смотрите после информационной программы «Время»… Теперь в спортивном телевидении главенствует видеозапись. Тебе показывают событие, а ты уже знаешь не только общий результат, но и детали.

Раньше были только прямые передачи. Диктовала программа, сетка – в нее следовало втиснуться любой ценой. Я сам не раз участвовал в «поэтических вечерах» на телевидении. Дается, например, полчаса. Шесть участников. Один ведущий. Примерно по четыре минуты на человека. Но если первые превысят свою норму, последнему времени не остается. Теперь просто – настригут лоскутков, сократят. А тогда человек, выступая, видел себя на экране стоящего в студии монитора, хотя в эфире уже другая передача. Он звонит домой: «Ну, как я выглядел?» А ему отвечают: «Тебя не было. Где ты был?…»

В начале пятидесятых передачи с Шаболовки носили торжественно-волнующий характер. Объявлялась получасовая готовность. Десятиминутная. Пятиминутная. Наконец: «До выхода в эфир осталась одна минута!…» И почти следом голос режиссера, сверху, как с небес: «Выходим в эфир. Счастливого пути, друзья!…» И зажигался красный глазок на камере.

Спортивные соревнования еще долго передавались лишь в прямой трансляции. Летом 1966 года проводился мировой футбольный чемпионат в Англии, и транслировалось большинство матчей – по два в вечер. Даже по европейскому времени они заканчивались поздно, а у нас – двухчасовая разница – глубокой ночью. Мы смотрели их за городом, и у меня, как бывает в таких случаях, сдал телевизор. Пустил сосед, инвалид войны Виктор Михайлович Никольский – замечательный человек. Сейчас его уже нет на свете. И деда нашего тоже нет. Он, как и Никольский, садился смотреть, но вскоре не выдерживал, начинал клевать носом. Однажды он поднял голову и произнес в задумчивости: «Станга!»

Рядом со мной сидел мой приятель, конструктор вертолетов, живший в то лето по соседству. За стеною спала семья Никольских, было неловко, что мы мешаем, но нельзя же было отказаться от этого. В перерывах между таймами и матчами мы выходили в сад, закуривали. Высоко над нами мерцало небо, густо наполненное звездами, заслоняя чуть ли не половину его, черной стеной нависал над поселком лес. И во всех окнах, как пруды под луной, молочно отсвечивали телевизоры. Курящие тушили сигареты – пора! А там – перехватывал мячи белокурый красавец Бобби Мур, бил с разворота всеобщий любимец Бобби Чарльтон, потрясая кулаком, взвивался в воздух празднующий удачу Эйсебио, закрывая лицо руками, шел с поля плачущий Пеле. И все это было не вчера, не утром, не в записи, а сию минуту, сейчас.

С того чемпионата Юрий Трифонов привез мне в подарок книжку о футболе, об этом всемирном съезде лучших, увенчанных успехом, и – неудачников. Там были итоговые турнирные таблицы и снимки, среди них главный интерес представляли маленькие, как для документа, фотографии 352 футболистов, то есть всех участников финальных игр. Они были сняты в студии, некоторые в пиджаках и галстуках, их лица не выражали страсти, упорства, боли, жажды борьбы. Были и наши, в их числе выдающиеся игроки – Яшин, Шестернев, Воронин, Численко. Они заняли тогда четвертое место.

А через девять лет Булат Окуджава привез из ФРГ и подарил мне книгу о чемпионате мира 1974 года.

– Как же ты даришь такую книгу? – растрогался я.

– А я буду брать у тебя смотреть, – ответил он тут же.

Эта книга замечательна прежде всего тем, что она состоит из кусков жизни футбола, неоглядной радости и неподдельной печали.

Бывают документальные фильмы о спорте. Без текста – слова не нужны. Частый прием в них – съемка «рапидом», замедленное движение под музыку, как во сне. Эта книга напоминает мне такой фильм.

Или даже другое. Порою когда нам показывают по телевидению спортивное состязание в цвете, режиссер вдруг на несколько секунд останавливает выбранный кадр, чтобы мы могли рассмотреть подробнее, и он, этот кадр, как бы сам собой приобретает черты обобщения, искусства. Так и называется: стоп-кадр. В буквальном смысле остановленное мгновение, уже прошедшее. Режиссер вернул его и остановил. Результат гораздо более сильный, чем просто от фотографии. Такое впечатление оставляют снимки в этой книге.

Чудовищные пирамиды высоко в воздухе – по четыре человека. Трое, взмывшие к мячу и крепко зажмурившиеся от напряжения и ожидания встречи с ним. Летящие кубарем по траве в разные стороны. Крики восторга. Объятия. Жалобы. Броски вратарей. И голы, голы, голы. Пара: Круифф и Беккенбауэр рядом, психологический портрет. Ливень в матче Польша – ФРГ. Стена дождя, зонты за воротами, и обреченная фигура вратаря. Комья земли, дерна, газона. Пот и грязь на лицах. Счастье победы, радость малых удач. Ободряющие или карающие жесты судей. Горькие по большей части лица и глаза тренеров… Футбол!…

Да, так вот комментаторы. Есть у них и «ответные контратаки», и «неожиданные сюрпризы», и выражения типа: «Три динамовца вышли один на один с вратарем «Зенита» (сам слышал), и «импровизированная телевизионная кабина» – то есть у борта, у бровки. Беда не в ошибке, не в оговорке, а в привычке каждый раз говорить одинаково – как в прошлый. Это все равно, что если бы писатель каждую новую книгу писал точно, как прежнюю. И еще некоторые из них, как ни поразительно, не видят, не слышат, не замечают происходящего, путают, сбиваются и, конечно уж, не в состоянии ничего рассказать дополнительно, к месту, не мешая основному.

Прекрасно, когда ведут репортажи бывшие сильные спортсмены, но еще лучше, когда они могут рассказать нам нечто такое, о чем способны сообщить только они. Так, Набутов, ведя футбольный репортаж, сказал как-то: «Вратарь в прыжке потерял ориентировку…»

Потеря ориентировки в пространстве случается с мореходами в океане, с летчиками в воздухе. И вот с вратарями… Вратарь выбежал из ворот, прыгнул, не достал до мяча, его развернуло, и он на мгновение потерял ориентировку, не понимая, где мяч и в какой стороне ворота. Поведать о таком смог лишь бывший вратарь сборной.

К слову, о другом комментаторе, тоже бывшем вратаре. Владимир Федотов забил ему гол, судьи гол не зафиксировали. Они не только оказались невнимательными в игровой ситуации, но и не проверили перед игрой, надежно ли укреплена сетка на воротах: сильный низовой мяч прошел под ней. Это видели тысячи людей, вратарь, понятно, тоже. Он в ту минуту потерял не ориентировку, а нечто другое, когда поставил мяч на угол вратарской и как ни в чем не бывало выбил его.

12

Но что все футбол да хоккей? А русский хоккей, любимый всеми, кто связан с футболом! А Куц, Болотников, Тер-Ованесян, а прежде – Знаменские, Попов, Ванин! Их бег или прыжки стоят перед глазами. А та, годами недостижимая высота – 2 метра, которая, как звуковой барьер, вдруг была преодолена резко, свободно, многими. Поразительный прогресс Степанова, Кашкарова, Шавлакадзе! И явление Брумеля. Результаты росли неправдоподобно, и мы понимали, что это будет продолжаться. Я присутствовал при установлении Брумелем трех мировых рекордов, в том числе и последнего – 228 см.

Прыжки в высоту – один из самых удивительных видов легкой атлетики. Конечно, поражают воображение и прыжки с шестом благодаря своему головокружительному, под 6 метров, уровню. Однако бурный рост результатов связан там не только с техникой владения снарядом, но и с самим снарядом, с самой техникой. Бамбуковые, металлические или изготовленные из новейших пластмасс шесты, сгибаясь в дугу, поразному бросают вверх спортсмена.

Здесь же может варьироваться лишь техника непосредственно прыжка.

На высоте 228 опять наступила длительная, на несколько лет, заминка. Рекорд застыл, законсервировался. Брумель при мотоциклетной прогулке получил тяжелый перелом ноги, остальные явно не были готовы.

И тут появилось нечто неожиданное. Американец Фосбюри избрал новый стиль прыжка – Фосбюрифлоп. Поначалу стиль производил несерьезное впечатление циркового аттракциона: разбег по кривой и прыжок спиной к планке. Стали говорить, что это опасно, что новинку следует запретить. Но Фосбюри выигрывал, и началось повальное увлечение новым стилем. Казалось, что старый способ – перекидной – уходит в прошлое. Тем более что рекорд Брумеля был наконец побит, а затем быстро доведен Стоунзом (США) до 231 см. Распространился «флоп» и у нас, и в июне 1977 года Александр Григорьев наконец устанавливает новый рекорд СССР и Европы – 230. В мире оказалось несколько атлетов, способных поднять планку еще выше. И уже в начале июля – сообщение: «Советский спортсмен установил новый рекорд мира»… Григорьев? Нет. Им стал известный лишь специалистам восемнадцатилетний Владимир Ященко. В американском городе Ричмонде на матче юниоров СССР и США он с первой попытки взял высоту 233 см!

И опять хочется сказать об уникальности этого вида – прыжков в высоту. Во всех видах спорта, где участникам дается определенное количество попыток, – будь то метания, штанга, прыжки в длину или тройным, или на лыжах с трамплина, или с вышки в воду и т. д., число этих попыток строго ограничено.

Здесь, казалось бы, тоже. Но на самом деле три попытки предоставляются на преодоление каждой высоты. Взял очередную, планка поднимается – и опять три попытки. Теоретически – до бесконечности. Таким образом, даже победитель в конце концов сбивает планку, и у него не может не остаться оттенка неудовлетворенности.

Владимир Ященко взял рекордную высоту легко, свободно, с большим запасом. Но кинулись поздравлять, качать, затискали, сбили с ритма. Да и сам, конечно, был ошеломлен. Шутки ли – рекордсмен мира! 235 – он уже не взял.

Характерно, что Яшенко прыгает отечественным перекидным стилем. Да и представители ГДР Байльшмидт (231) и мировая рекордсменка Аккерман (200!) – перекидным тоже. Испытанный старый стиль вновь вышел вперед. Соперничество не только спортсменов, но и стилей сулит в будущем немало интересного.

В июле 1957 года Юрий Степанов установил новый мировой рекорд в прыжках в высоту – 2 метра 16 сантиметров. За двадцать прошедших с той поры лет планка поднялась на 17 сантиметров. Много это или мало? Чувствуется, однако, что очередная мертвая точка еще не наступила и рекорд мира будет в ближайшее время перекрыт.

А коньки, а лыжи! Как прекрасно смотрятся лыжные соревнования теперь и по телевидению, когда камеры установлены на разных отрезках, и мы можем следить за ходом гонки и видеть одновременно заснеженный лес, лиловые лыжни, яркие костюмы зрителей.

Я чувствую, что мой перечень превращается в список для игры в «Спортлото», и останавливаю себя.

В Союзе писателей одно время работала так называемая Комиссия по спортивной литературе. Возглавлял ее Лев Кассиль, а входили писатели, любящие спорт и хотя бы изредка о нем пищущие. Обсуждали книги о спорте, встречались с чемпионами, журналистами. Как-то возникла идея составить антологию стихов о спорте. Я даже взялся быть ее редактором, а помогать мне обещали М. Луконин, С. Куняев, О. Дмитриев. Но не выгорело дело: не нашлось издателя. А поразительно яркая возникала панорама: спорт, его дух и облик в отечественной поэзии.

Любопытно: у русских поэтов XIX века почти нет стихов о спорте. Пушкин и здесь новатор – с него и следовало бы начать.


На статую играющего в свайку

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,

Строен, легок и могуч, – тешится быстрой игрой!

Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,

Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.

Да, действительно, товарищ дискобола. Ведь играющий в свайку, по сути дела, копьеметатель.

И еще одно, тоже выполненное гекзаметром, пушкинское четверостишие:


На статую играющего в бабки

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено

Бодро оперся, другой поднял меткую кость.

Вот уж прицелился… прочь! раздайся, народ любопытный,

Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.

Зато в поэзии XX века выбор большой. Спорт входит в жизнь все заметнее.

В начале предлагаемых заметок я упоминал об употребляющихся на некоторых состязаниях счетчиках времени, грозно показывающих не сколько прошло, а сколько осталось до конца. Глянул – и все ясно. А если бы так в жизни?

Но есть еще другое понятие в спорте – чистое время. Неигровое не считается: как только игра остановлена – а останавливают часто, – выключают и секундомеры. Таким образом, продолжительность хоккейного матча бывает вдвое больше продолжительности самой игры. И всякий раз я воспринимаю это как деликатное напоминание о бесцельно потраченном времени в своей жизни, где, увы, остановок нет – все идет в счет.

Вот и пора ставить точку. Но что это – записки, дневник? Желание объясниться с носителями одних только интеллектуальных интересов? Отдаленный, но вполне реальный гул московской Олимпиады, вызывающий встречное чувство? Или это – воспоминание о моей молодости, часть моей жизни, о чем я не могу не сказать? Потому что спорт – не массовый психоз, не средство отвлечься от более важного и насущного, а одно из прекрасных проявлений человеческого духа.

1977


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4