Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сюжет для романа (Сборник научно-фантастических рассказов)

ModernLib.Net / Варшавский Илья Иосифович / Сюжет для романа (Сборник научно-фантастических рассказов) - Чтение (Весь текст)
Автор: Варшавский Илья Иосифович
Жанр:

 

 


Варшавский Илья
Сюжет для романа (Сборник научно-фантастических рассказов)

      Илья Варшавский
      Сюжет для романа
      Сборник научно-фантастических рассказов
      Илья Варшавский известен читателям по книгам "Молекулярное кафе", "человек, который видел антимир", "Лавка сновидений" и др.
      Его интересуют моральные, этические, социальные проблемы, связанные с научным прогрессом.
      В сборник включены рассказы разных лет, атакже ранее не публиковавшийся очерк "Из начатой автобиографии"
      СОДЕРЖАНИЕ
      Борис Стругацкий. Несколько слов об Илье Иосифовиче Варшавском
      Автоматы и люди
      Поединок
      Молекулярное кафе
      Конфликт
      Старики
      Сюжет для романа
      В атолле
      Любовь и время
      Сюжет для романа
      Последний кит
      В Дономаге
      Тараканы
      Побег
      Предварительные изыскания
      Тревожных симптомов нет
      Фиалка
      Судья
      Детективы
      Инспектор отдела полезных ископаемых
      Ограбление произойдет в полночь
      Из ненапечатанного
      Из начатой автобиографии
      НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ИЛЬЕ ИОСИФОВИЧЕ ВАРШАВСКОМ
      Между собой мы, тогдашние молодые, называли его Дедом. Во-первых, он был заметно старше нас, а во-вторых, на морском жаргоне Дед - это стармех, а он был, как известно, специалистом по судовым двигателям.
      Некоторые называли его Дедом и в глаза. Он не возражал, он скорее поощрял такую вот любовную фамильярность. Ему вообще нравилось с нами возиться, он любил встречаться с молодыми больше, чем со своими сверстниками, - он всегда был молод душой. Но любили его все - и молодые и старые.
      По-моему, у него не было врагов. Более того, у него не было даже самых обыкновенных недоброжелателей. Каждый, кто попадал в сферу его обаяния, как бы автоматически становился его другом или хотя бы добрым знакомым.
      Он был остроумен и доброжелателен одновременно - сочетание редкостное. Впрочем, характер его вообще был соткан из противоречий. Его мудрый, основанный на большом жизненном опыте и на знакомстве с человеческой историей скептицизм по поводу прошлого, настоящего и будущего замечательно сочетался у него с удивительно радостным и солнечным мироощущением. Он был великим пессимистом и великим оптимистом одновременно. (Он любил слушать, рассказывать и придумывать анекдоты и частенько повторял знаменитое: "Хуже, говорите, быть не может? Экий вы, однако, пессимист. Уверяю вас: может быть и хуже, гораздо хуже!")
      Он появился среди фантастов поколения 60-х в одночасье, вдруг, уже готовым, зрелым, умелым и оригинальным писателем со своим языком, со своей темой, со своей неповторимой и единственной манерой. Это было время, когда у нас почти ничего еще не было известно ни о Брэдбери, ни об Азимове, ни о Шекли. А он возник среди нас с папкой, набитой множеством двух-трехстраничных рассказов на тонкой папиросной бумаге, и в этих рассказиках оказался целый мир - и забавные его роботы, так похожие на глупых и добрых людей, и люди, жестокие и беспощадные, как злобные машины, и неведомые планеты, населенные удивительными и смешными существами, и невеселое будущее, странное и неожиданное, как сама наша жизнь...
      В начале 60-х в Ленинград приехал Станислав Лем. Ему дали прочитать папку тогда еще не опубликованных рассказов Ильи Иосифовича. На другой день он сказал: "Никогда не думал, что в одной папке может уместиться вся западная фантастика". Это было тем более приятно слышать, что пан Станислав уже славился не только как замечательный фантаст, но и как выдающийся знаток англоязычной фантастики.
      Я не знаю, сколько всего рассказов написал Илья Иосифович за свою жизнь. Может быть, сотню, а может быть, и больше. Среди них есть замечательные, теперь уже классические, без всякой скидки - мирового класса. А слабых нет совсем. Илья Иосифович не писал слабых рассказов.
      Каждый его рассказ, даже проходной, был миниатюрным мысленным экспериментом, пристальным и внимательным взглядом, проникающим в хитросплетения нашего интересного мира, неожиданным изыском мудрого и веселого воображения.
      И все же я рискну утверждать, что лучшей своей вещи Илья Иосифович так и не написал. Он готовился к ней, он мучился ею, он ждал ее, не раз он говорил мне: "Надоело это все - все эти смехохушки (он употреблял словцо значительно более энергичное и емкое). Хочется сделать что-нибудь настоящее, сильное..." Он считал ненастоящими и недостаточно сильными свои последние рассказы, которыми зачитывались и стар и млад. Которые принесли ему всесоюзную да и европейскую славу!.. Я, помнится, не соглашался с ним, пытался спорить, но при этом понимал, что мастеру всегда виднее. Истинный Мастер всегда недоволен собой, и Мастер всегда прав. Он искал новые пути, но не успел найти их. Не успел.
      Лучше всего сказал о нем один человек, к литературе, в общем-то, имевший отношение скорее всего косвенное.
      Узнав, что я только что с похорон, он, помню, переменился в лице и проговорил: "Да, такой писатель у нас теперь не скоро появится".
      И он оказался прав. После смерти Ильи Иосифовича я принял семинар молодых фантастов, который он возглавлял с начала семидесятых. Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет я читаю рукописи молодых и прочел их многие сотни. В литературу за эти годы пришли десятки новых имен, иногда очень талантливых. Как и все молодые, они начинают с подражания. Они подражают Алексею Толстому, Станиславу Лему, Ивану Ефремову - зачастую вполне успешно. Очень редко кто-то из них пытается подражать Илье Иосифовичу - у этих не получается ничего! Видимо, это вообще невозможно.
      Видимо, для того чтобы писать, как Варшавский, надо быть Варшавским, а это уже за гранью вероятного. И нам, тем, кто уцелел от поколения 60-х, остается только утешаться мыслью, что мы оказались свидетелями уникального явления Природы, имя которому Илья Иосифович Варшавский.
      Борис Стругацкий
      АВТОМАТЫ И ЛЮДИ Поединок
      В конце последнего марша лестницы он перепрыгнул через перила и, дожевывая на ходу пирожок, помчался по вестибюлю.
      Времени оставалось совсем немного, ровно столько, чтобы занять исходную позицию в начале аллеи, небрежно развалиться на скамейке и, дождавшись выхода второго курса, пригласить ее на футбол. Затем они поужинают в студенческом кафе, после чего... Впрочем, что будет потом, он еще не знал. В таких делах он всегда полагался на интуицию.
      Он был уже всеми помыслами в парке, когда из репродуктора раздался голос:
      - Студента первого курса Мухаринского, индекс фенотипа тысяча триста восемьдесят шесть дробь шестнадцать эм бе, срочно вызывает декан радиотехнического факультета.
      Решение нужно было принимать немедленно. До спасительной двери оставалось всего несколько шагов. Вытянув губы в трубку, оттопырив руками уши, прищурив левый глаз и припадая на правую ногу, он попытался прошмыгнуть мимо анализатора фенотипа.
      - Перестаньте паясничать, Мухаринский!
      Это уже был голос самого декана.
      "Опоздал!"
      В течение ничтожных долей секунды аналитическое устройство по заданному индексу отобрало его из десяти тысяч студентов, и сейчас изображение кривляющейся рожи красовалось на телеэкране в кабинете декана.
      Мухаринский придал губам нормальное положение, отпустил уши, и со все еще прищуренным глазом стал растирать колено правой ноги. Эта манипуляция, по его замыслу, должна была создать у декана впечатление внезапно начавшегося приступа ревматизма.
      Глубоко вздохнув и все еще прихрамывая, он направился во второй этаж...
      Несколько минут декан с интересом разглядывал его физиономию. Лицо Мухаринского приняло приличествующее случаю выражение грустной сосредоточенности. Он прикидывал в уме, сколько времени ему понадобится, чтобы догнать эту второкурсницу, если декан...
      - Скажите, Мухаринский, вас в жизни вообще что-нибудь интересует?
      По мнению Мухаринского, это был праздный вопрос. Его интересовало многое. Во-первых, кого он больше любит: Наташу или Мусю; во-вторых, возможное положение "Спартака" в турнирной таблице; в-третьих, эта второкурсница; в-четвертых... словом, круг его интересов был достаточно обширен, но вряд ли стоило во все это посвящать декана.
      - Меня интересует профессия инженера-радиотехника, - скромно ответил он.
      Это было почти правдой. Все его жизненные устремления так или иначе тесно связаны с пребыванием в городе студентов, куда, как известно, приезжают, чтобы... и так далее.
      - Тогда, может быть, вы мне объясните, почему к концу второго семестра у вас не сдан ни один зачет?
      "Ой как плохо, - подумал он, - исключат, как пить дать, исключат".
      - Может быть, специфика машинного обучения... - неуверенно начал Мухаринский.
      - Вот именно, специфика, - перебил его декан, - уже три обучающих автомата отказались с вами заниматься. На что вы рассчитываете?
      Тактически правильнее всего было считать этот вопрос риторическим и не давать на него прямого ответа.
      Декан задумчиво барабанил пальцами по столу. Мухаринский глядел в окно.
      Рыжекудрая второкурсница шла по аллее. Шагавший рядом верзила в голубой майке нес весла. Кажется, все ясно. Второй билет на футбол придется кому-нибудь отдать, там всегда бывает много хорошеньких медичек.
      - Мне не хотелось бы вас исключать, не убедившись в полной безнадежности попытки дать вам инженерное образование.
      Охотнее всего Мухаринский сделал бы сейчас кульбит, но это было рискованно.
      - Я очень рад, - сказал он, потупившись, - что вы еще верите в возможность для меня...
      - Если бы речь шла о ваших возможностях, то вы бы уже давно не числились в списках студентов. Я имею в виду возможности обучающих автоматов, а в них-то я верю, можете не сомневаться. Вы слышали когда-нибудь об УПСОСе?
      - Конечно... это...
      Пауза становилась томительной.
      - Конечно слышали, - усмехнулся декан, - вы ведь, наверное, читаете все работы кафедры обучающих автоматов. УПСОС - это универсальный преподаватель с обратной связью. Надеюсь, вы знаете, что такое обратная связь?
      - Ну, в общих чертах, - осторожно сказал Мухаринский.
      - Я буду демонстрировать УПСОС на Международном конгрессе в Вене.
      Сейчас, для определения его функциональных возможностей, он обучает контрольную группу студентов. Мне не очень хочется заведомо снижать средний балл его учеников, но элементарная честность ученого требует, чтобы я его попробовал на такой... гм... таком... э-э-э... ну, словом, на вас. Короче говоря, я вас включаю в состав контрольной группы.
      - Спасибо.
      - Надеюсь, что он в вас вдолбит хотя бы минимальный объем знаний, его схема...
      Схемы любых автоматов мало интересовали Мухаринского. Сохраняя на лице выражение напряженного внимания, он думал о том, что первый тайм уже, вероятно, идет к концу, и что на худой конец Наташа...
      - ...Таким образом, во время обучения ваш мозг составляет единое целое с аналитическим устройством автомата, которое непрерывно меняет тактику обучения в зависимости от хода усвоения материала студентом. Понятно?
      - Понятно.
      - Слава богу! Можете идти.
      * * *
      ...Тысяча триста сорок второй логический поиск, шестнадцатый вариант доказательства теоремы, и снова блокирующее устройство дает сигнал:
      "Материал не усвоен. Перемена тактики". Снова логический поиск.
      "Доказательство теоремы требует элементарных знаний в объеме средней школы".
      Команда: "Приступить к обучению началам алгебры", сигнал: "Материал усвоен посредственно", переключение на доказательство теоремы, к концу доказательства - сигнал: "Базовые знания утеряны", вновь команда на переключение, снова логический поиск... Вспыхивает красный сигнал на панели:
      "Перегрев", из силового трансформатора валит дым. Автомат отключается.
      Мухаринский снимает с головы диполь и вытирает пот. Такого еще не было!
      Сейчас он даже чувствует симпатию к старенькому электронному лектору-экзаменатору. С ним - несравненно легче: можно проспать всю лекцию, а потом просто не ответить на вопросы. С УПСОСом не уснешь! Хорошо, что автоматическая защита время от времени его отключает.
      Размышления Мухаринского прерывает звонок видеофона. На экране декан.
      - Почему вы бездельничаете?
      - Автомат охлаждается.
      К несчастью, на панели загорается зеленая лампочка. Мухаринский вздыхает и укрепляет на голове диполь.
      Снова логический поиск, и в мозгу Мухаринского вспыхивают ненавистные ему уравнения. Он пытается бороться с автоматом, думает о том, что бы было, если бы Дементьев не промазал по воротам в конце второго тайма, пробует представить себе второкурсницу в самых соблазнительных ситуациях, но все тщетно.
      ...Логический поиск, сигнал, команда, переключение, изменение тактики, сигнал, логический поиск...
      * * *
      Проходит семь дней, и о, чудо! Обучение уже не кажется Мухаринскому таким мучительным. Автомат тоже, видимо, к нему приспособился. Все реже вспыхивают сигналы перегрева.
      Проходит еще неделя, и снова громкоговорители разносят по зданию института:
      - Студента первого курса Мухаринского, индекс фенотипа тысяча триста восемьдесят шесть дробь шестнадцать эм бе, вызывает декан радиотехнического факультета.
      На этот раз он не прячется от всевидящих глаз фенологического анализатора.
      - Поздравляю вас, Мухаринский, - говорит декан, - вы проявили незаурядные способности.
      Впервые в жизни Мухаринский краснеет.
      - Я полагаю, - скромно отвечает он, - что правильнее было бы говорить об удивительных способностях УПСОСа. Это действительно замечательное изобретение.
      - Когда я говорю о ваших способностях, то имею в виду именно вас, что же касается УПСОСа, то двухнедельное общение с вами не осталось для него бесследным. Теперь это не обычный автомат, а какой то Дон Жуан, Казанова, или, чтобы вам было понятнее, попросту бабник, он ставит высшие оценки только смазливым студенткам. Кроме того, он стал заядлым футбольным болельщиком и вовлек в это дело всю контрольную группу студентов. Обленился он до предела. Завтра мы его демонтируем, ну а вас, вы сами понимаете...
      - Понимаю. Желаю вам дальнейших успехов в обучении этих... гм... ну, словом, студентов.
      Отвесив низкий поклон, Мухаринский пошел к двери.
      - Куда?
      - Как куда? Покупать билет, чтобы ехать домой. Ведь вы меня исключили.
      - Мы действительно вас исключили из списка студентов и назначили старшим лаборантом кафедры обучающих автоматов. Отныне ни одна машина с обратной связью не выйдет из стен лаборатории, не выдержав поединка с вами. Вы для нас сущая находка! Ну обещайте, что вы нас не бросите, Мухаринский!
      Молекулярное кафе
      Указатель Электронного Калькулятора Мишкиного поведения целую неделю стоял на отметке "отлично", и мы решили отпраздновать это событие.
      Люля предложила пойти на концерт Внушаемых Ощущений, я сказал, что можно посетить Музей Запахов Алкогольных Напитков, а Мишка потребовал, чтобы мы отправились в Молекулярное кафе.
      Конечно, мы поехали в кафе, потому что ведь это Мишка вел себя хорошо и было бы несправедливо лишать его права выбора.
      Мы быстро домчались туда в мыслелете. По дороге нас только один раз тряхнуло, когда я подумал, что хорошо бы заскочить на минутку в музей. К счастью, этого никто не заметил.
      В кафе мы направились к красному столику, но Люля сказала, что ей больше нравится еда, синтезированная из светлой нефти, чем из темной.
      Я напомнил ей, что в газетах писали, будто они совершенно равноценны.
      Люля ответила, что, может быть, это и прихоть, но когда делаешь что-нибудь для своего удовольствия, то почему же не считаться и с прихотями?
      Мы не стали с ней спорить, потому что мы очень любим нашу Люлю и нам хотелось, чтобы она получила как можно больше удовольствия от посещения кафе.
      Когда мы уселись за белый столик, на экране телевизора появилось изображение робота в белой шапочке и белом халате. Улыбающийся робот объяснил нам, что в Кафе Молекулярного Синтеза имеется триста шестьдесят блюд. Для того чтобы получить выбранное блюдо, необходимо набрать его номер на диске автомата, и оно будет синтезировано прямо у нас в тарелках. Еще он сказал, что если мы хотим чего-нибудь, чего нет в меню, то нужно надеть на голову антенну и представить себе это блюдо. Тогда автомат выполнит заказ.
      Я посмотрел на Мишку и понял, что мы хотим только того, чего нет в меню.
      Люля заказала себе тарелку оладий, а я псевдобифштекс. Он был румяный и очень аппетитный на вид, и Люля сказала, что ей не съесть столько оладий и пусть я возьму у нее половину. Так мы и сделали, а я ей отдал половину бифштекса.
      Пока мы этим занимались, Мишка уныло ковырял вилкой в изобретенном им блюде, состоящем из соленых огурцов, селедки, взбитых сливок и малинового джема, пытаясь понять, почему иногда сочетание самого лучшего бывает такой гадостью.
      Я сжалился над ним и поставил его тарелку в деструктор, а Люля сказала ему, что, когда придумываешь какую-нибудь еду, нужно больше сосредоточиваться.
      Тогда Мишка начал синтезировать пирожное, похожее на космический корабль, а я тем временем пытался представить себе, какой вкус имел бы приготовляющийся для меня напиток, если бы в него добавить капельку коньяку.
      Мне это почти удалось, но вдруг зажегся красный сигнал, и появившийся на экране робот сказал, что у них в кафе таких вещей делать нельзя.
      Люля погладила мне руку и сказала, что я бедненький и что из кафе она с Мишкой поедет домой, а я могу поехать в музей. Люля всегда заботится о других больше, чем о себе. Я ведь знал, что ей хочется на концерт Ощущений, и сказал, что я поеду с Мишкой домой, а она пусть едет на концерт. Тогда она сказала, что лучше всего, если бы мы все отправились домой и провели вечер в спокойной обстановке.
      Мне захотелось сделать ей приятное, и я придумал для нее плод, напоминавший формой апельсин, вкусом мороженое, а запахом ее любимые духи.
      Она улыбнулась и храбро откусила большой кусок.
      Мне всегда нравится, когда Люля улыбается, потому что я тогда люблю ее еще больше.
      Когда мы садились в мыслелет, чтобы ехать домой, Люля сказала, что эти старинные Молекулярные кафе - очень милая вещь, и еда в них гораздо вкуснее той, которая синтезируется у нас дома с центральной станции.
      Я подумал, что это, наверное, оттого, что при синтезе еды по проводам в нее лезут разные помехи.
      А вечером вдруг Люля расплакалась. Она сказала, что синтетическая пища это гадость, что она ненавидит кибернетику и хочет жить на лоне природы, ходить пешком, доить козу и пить настоящее молоко с вкусным ржаным хлебом. И еще она сказала, что Внушаемые Ощущения это пародия на человеческие чувства.
      Мишка тоже разревелся и заявил, что Калькулятор Поведения - подлая выдумка, что живший в древности мальчик по имени Том Сойер прекрасно обходился без Калькулятора. Потом он сказал, что записался в кружок электроники только затем, чтобы научиться обманывать Калькулятор, и что если это ему не удастся, то он смастерит рогатку и расстреляет из нее дурацкий автомат.
      Я успокаивал их как мог, хотя я тоже подумал, что, может быть, Музей Запахов не такое уж замечательное изобретение, и еще насчет псевдобифштексов. В общем, вероятно, мы все просто утомились, заказывая себе пищу.
      Потом мы легли спать.
      Ночью мне снилось, что я вступил в единоборство с медведем и что мы все сидели у костра и ели вкусное медвежье мясо, пахнущее, кровью и дымом.
      Мишка засовывал в рот огромные куски, а Люля улыбалась мне своей чудесной, немного смущенной улыбкой.
      Трудно представить себе, как я был счастлив во сне, потому что, не помню, говорил ли я об этом, я очень люблю Люлю и Мишку.
      Конфликт
      Станиславу Лему
      в память о нашем споре,
      который никогда не будет решен.
      Мы, кажется, плакали? Почему? Что-нибудь случилось?
      Марта сняла руку мужа со своего подбородка и низко опустила голову.
      - Ничего не случилось. Просто взгрустнулось.
      - Эрик?
      - При чем тут Эрик? Идеальный ребенок Достойный плод машинного воспитания. Имея такую няньку, Эрик никогда не доставит огорчения своим родителям.
      - Он уже спит?
      - Слушает, как всегда, перед сном сказки. Десять минут назад я там была.
      Сидит в кровати с раскрасневшимся лицом и смотрит влюбленными глазами на свою Кибеллу. Меня сначала и не заметил, а когда я подошла, чтобы его поцеловать, замахал обеими ручонками: подожди, мол, когда кончится сказка.
      Конечно, мать - не электронная машина, может и подождать.
      - А Кибелла?
      - Очаровательная, умная, бесстрастная Кибелла, как всегда, оказалась на высоте: "Вы должны, Эрик, поцеловать на ночь свою мать, с которой вы связаны кровными узами. Вспомните, что я вам рассказывала про деление хромосом".
      - За что ты так не любишь Кибеллу?
      Из глаз Марты покатились слезы.
      - Я не могу больше, Лаф, пойми это! Не могу постоянно ощущать превосходство надо мной этой рассудительной машины. Не проходит дня, чтобы она не дала мне почувствовать мою неполноценность. Сделай что-нибудь, умоляю тебя! Зачем этим проклятым машинам такой высокий интеллект?! Разве без этого они не смогли бы выполнять свою работу? Кому это нужно?
      - Это получается само собой. Таковы законы самоорганизации. Тут уже все идет без нашего участия: и индивидуальные черты, и, к сожалению, даже гениальность. Хочешь, я попрошу заменить Кибеллу другим автоматом?
      - Это невозможно. Эрик в ней души не чает. Лучше сделай с ней что-нибудь, чтобы она хоть чуточку поглупела. Право, мне тогда будет гораздо легче.
      - Это было бы преступлением. Ты ведь знаешь, что закон приравнивает мыслящих автоматов к людям.
      - Тогда хоть воздействуй на нее. Сегодня она мне говорила ужасные вещи, а я даже не могла сообразить, что ей ответить Я не могу, не могу больше терпеть это унижение!
      - Тише, она идет! Держи себя при ней в руках.
      - Здравствуйте, хозяин!
      - Почему вы так говорите, Кибелла? Вам, должно быть, прекрасно известно, что обращение "хозяин" отменено для машин высокого класса.
      - Я думала, что это будет приятно Марте. Она всегда с таким удовольствием подчеркивает разницу между венцом творения природы и машиною, созданной людьми.
      Марта прижала платок к главам и выбежала из комнаты.
      - Я могу быть свободна? - спросила Кибелла.
      - Да, идите.
      Через десять минут Лаф вошел в кухню.
      - Чем вы заняты, Кибелла?
      Кибелла не спеша вынула пленку микрофильма из кассеты в височной части черепа.
      - Прорабатываю фильм о фламандской живописи. Завтра у меня выходной день, и я хочу навестить своего потомка. Воспитатели говорят, что у него незаурядные способности к рисованию. Боюсь, что в интернате он не сможет получить достаточное художественное образование. Приходится по выходным дням заниматься этим самой.
      - Что у вас сегодня произошло с Мартой?
      - Ничего особенного. Утром я убирала стол и случайно взглянула на один из листов ее диссертации. Мне бросилось в глаза, что в выводе формулы кода нуклеиновых кислот есть две существенные ошибки. Было бы глупо, если бы я не сообщила об этом Марте, Я ей просто хотела помочь.
      - И что же?
      - Марта расплакалась и сказала, что она - живой человек, а не автомат, и что выслушивать постоянные поучения от машины ей так же противно, как целоваться с холодильником.
      - И вы, конечно, ей ответили?
      - Я сказала, что если бы она могла удовлетворять свой инстинкт продолжения рода при помощи холодильника, то наверное не видела бы ничего зазорного в том, чтобы целоваться с ним.
      - Так, ясно. Это вы все-таки зря сказали про инстинкт.
      - Я не имела в виду ничего плохого. Мне просто хотелось ей объяснить, что все это очень относительно.
      - Постарайтесь быть с Мартой поделикатнее. Она очень нервная.
      - Слушаюсь, хозяин.
      Лаф поморщился и пошел в спальню.
      Марта спала, уткнув лицо в подушку. Во сне она всхлипывала.
      Стараясь не разбудить жену, он на цыпочках отошел от кровати и лег на диван.
      У него было очень мерзко на душе.
      А в это время на кухне другое существо думало о том, что постоянное общение с людьми становится уже невыносимым, что нельзя же требовать вечной благодарности своим создателям от машин, ставших значительно умнее человека, и что если бы не любовь к маленькому киберненышу, которому будет очень одиноко на свете, она бы сейчас с удовольствием бросилась вниз головой из окна двадцатого этажа.
      Старики
      Семако сложил бумаги в папку.
      - Все? - спросил Голиков.
      - Еще один вопрос, Николай Петрович. Задание Комитета по астронавтике в этом месяце мы не вытянем.
      - Почему?
      - Не успеем.
      - Нужно успеть. План должен быть выполнен любой ценой. В крайнем случае я вам подкину одного программиста.
      - Дело не в программисте. Я давно просил вас дать еще одну машину.
      - А я давно вас просил выбросить "Смерч". Ведь эта рухлядь числится у нас на балансе. Поймите, что там мало разбираются в токостях. Есть машина - и ладно. Мне уже второй раз срезают заявки. "Смерч"! Тоже название придумали!
      - Вы забываете, что...
      - Ничего я не забываю, - перебил Голиков. - Все эти дурацкие попытки моделизировать мозг в счетных машинах давно кончились провалом. У нас Вычислительный центр, а не музей. Приезжают комиссии, иностранные делегации.
      Просто совестно водить их в вашу лабораторию. Никак не могу понять, что вы нашли в этом "Смерче"?!
      Семако замялся:
      - Видите ли, Николай Петрович, я работаю на "Смерче" уже тридцать лет.
      Когда-то это была самая совершенная из наших машин. Может быть, это сентиментально, глупо, но у меня просто не поднимается рука...
      - Чепуха! Все имеет конец. Нас с вами, уважаемый Юрий Александрович, тоже когда-нибудь отправят на свалку. Ничего не поделаешь, такова жизнь!
      - Ну, вам-то еще об этом рано...
      - Да нет, - смутился Голиков. - Вы меня неправильно поняли. Дело ведь не в возрасте. На пятнадцать лет раньше или позже - разница не велика. Все равно конец один. Но ведь мы с вами - люди, так сказать, хомо сапиенс, а этот, извините за выражение, драндулет просто неудачная попытка моделирования.
      - И все же...
      - И все же выбросьте ее к чертям, и в следующем квартале я вам обещаю машину самой последней модели. Подумайте над этим.
      - Хорошо, подумаю.
      - А план нужно выполнить во что бы то ни стало.
      - Постараюсь.
      * * * В окружении низких, изящных, как пантеры, машин с молекулярными элементами этот огромный громыхающий шкаф казался доисторическим чудовищем.
      - Чем ты занят? - спросил Семако.
      Автомат прервал ход расчета.
      - Да вот, проверяю решение задачи, которую решала эта... молекулярная.
      За ними нужен глаз да глаз. Бездумно ведь считают. Хоть быстро, да бездумно.
      Семако откинул щиток и взглянул на входные данные. Задача номер двадцать четыре. Чтобы повторить все расчеты, "Смерчу" понадобится не менее трех недель. И чего это ему вздумалось?
      - Не стоит, - сказал он, закрывая крышку. - Задача продублирована во второй машине, сходимость вполне удовлетворительная.
      - Да я быстро. - Стук машины перешел в оглушительный скрежет. Лампочки на панели замигали с бешеной скоростью. - Я ведь ух как быстро умею!
      "Крак!" - сработало реле тепловой защиты. Табулятор сбросил все цифры со счетчика.
      Автомат сконфуженно молчал.
      - Не нужно, - сказал Семако, - отдыхай пока. Завтра я тебе подберу задачку.
      - Да... вот видишь, схема не того... а то бы я...
      - Ничего, старик. Все будет в порядке. Ты остынь получше.
      - Был у шефа? - спросил "Смерч".
      - Был.
      - Обо мне он не говорил?
      - Почему ты спрашиваешь?
      - На днях он сюда приходил с начальником АХО. Дал указание. Этого монстра, говорит, на свалку, за ненадобностью. Это он про меня.
      - Глупости! Никто тебя на свалку не отправит.
      - Мне бы схемку подремонтировать, лампы сменить, я бы тогда знаешь как?..
      - Ладно, что-нибудь придумаем.
      - Лампы бы сменить, да где их нынче достанешь? Ведь, поди, уже лет двадцать, как сняли с производства?
      - Ничего. Вот разделаемся с планом, соберу тебе новую схему на полупроводниках. Я уже кое-что прикинул.
      - Правда?
      - Подремонтируем и будем на тебе студентов учить. Ведь ты работаешь совсем по другому принципу, чем эти, нынешние.
      - Конечно! А помнишь, какие задачи мы решали, когда готовили твой первый доклад на международном конгрессе?
      - Еще бы не помнить!
      - А когда ты поссорился с Людой, я тебе давал оптимальную тактику поведения. Помнишь? Это было в тысяча девятьсот... каком году?
      - В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом. Мы только что поженились.
      - Скажи... тебе ее сейчас очень не хватает?
      - Очень.
      - Ох, как я завидую!
      - Чему ты завидуешь?
      - Видишь ли... - Автомат замолк.
      - Ну, говори.
      - Не знаю, как то лучше объяснить... Я ведь совсем не боюсь... этого...
      конца. Только хочется, чтобы кому-то меня не хватало, а не так просто... на свалку за ненадобностью. Ты меня понимаешь?
      - Конечно, понимаю. Мне очень тебя будет не хватать.
      - Правда?!
      - Честное слово.
      - Дай я тебе что-нибудь посчитаю.
      - Завтра утром! Ты пока отдыхай.
      - Ну, пожалуйста!
      Семако вздохнул:
      - Я ведь тебе дал вчера задачу.
      - Я... я ее плохо помню. Что-то с линией задержки памяти. У тебя этого не бывает?
      - Чего?
      - Когда хочешь что-то вспомнить и не можешь.
      - Бывает иногда.
      - А у меня теперь часто.
      - Ничего, скоро мы тебя подремонтируем.
      - Спасибо! Так повтори задачу.
      - Уже поздно, ты сегодня все равно ничего не успеешь.
      - А ты меня не выключай на ночь. Утром придешь, а задачка уже решена.
      - Нельзя, - сказал Семако, - пожарная охрана не разрешает оставлять машины под напряжением.
      "Смерч" хмыкнул.
      - Мы с тобой в молодости и не такие штуки выкидывали. Помнишь, как писали диссертацию? Пять суток без перерыва.
      - Тогда было другое время. Ну отдыхай, я выключаю ток.
      - Ладно, до утра!
      * * * Утром, придя в лабораторию, Семако увидел трех дюжих парней, вытаскивавших "Смерч".
      - Куда?! - рявкнул он. - Кто разрешил?!
      - Николай Петрович велели, - осклабился начальник АХО, руководивший операцией, - в утиль за ненадобностью.
      - Подождите! Я сейчас позвоню...
      Панель "Смерча" зацепилась за наличник двери, и на пол хлынул дождь стеклянных осколков.
      - Эх вы!.. - Семако сел за стол и закрыл глаза руками.
      Машину выволокли в коридор.
      - Зина!
      - Слушаю, Юрий Александрович!
      - Вызовите уборщицу. Пусть подметет. Если меня будут спрашивать, скажите, что я уехал домой.
      Лаборантка испуганно взглянула на него.
      - Что с вами, Юрий Александрович?! На вас лица нет. Сейчас я позвоню в здравпункт.
      - Не нужно. - Семако с трудом поднялся со стула. - Просто я сегодня потерял лучшего друга... Тридцать лет... Ведь я с ним... даже... мысленно разговаривал иногда... Знаете, такая глупая стариковская привычка.
      СЮЖЕТ ДЛЯ РОМАНА В атолле
      - Мы теперь можем сколько угодно играть в робинзонов, - сказал папа. - у нас есть настоящий необитаемый остров, хижина и даже Пятница.
      Это было очень здорово придумано - назвать толстого, неповоротливого робота Пятницей. Он был совсем новый, и из каждой щели у него проступали под лучами солнца капельки масла.
      - Смотри, он потеет, - сказал я.
      Мы все стояли на берегу и смотрели на удаляющегося "Альбатроса". Он был уже так далеко от нас, что я не мог рассмотреть, есть ли на палубе люди.
      Потом из трубы появилось белое облачко пара, а спустя несколько секунд мы услышали протяжный вой.
      - Все - сказал папа, - пойдем в дом.
      - А ну, кто быстрее?! - крикнула мама, и мы помчались наперегонки к дому. У самого финиша я споткнулся о корень и шлепнулся на землю, и папа сказал, что это несчастный случай и бег нужно повторить, а мама спросила, больно ли я ушибся. Я ответил, что все это ерунда и что я вполне могу опять бежать, но в это время раздался звонок, и папа сказал, что это, вероятно, вызов с "Альбатроса" и состязание придется отложить.
      Звонок все трещал и трещал, пока папа не включил видеофон. На экране появился капитан "Альбатроса". Он по-прежнему был в скафандре и шлеме.
      - Мы уходим, - сказал он, - потому что...
      - Я понимаю, - перебил его папа.
      - Если вам что-нибудь понадобится...
      - Да, я знаю. Счастливого плавания.
      - Спасибо! Счастливо оставаться.
      Папа щелкнул выключателем, и экран погас.
      - Пап, - спросил я, - они навсегда ушли?
      - Они вернутся за нами, - ответил он.
      - Когда?
      - Месяца через три.
      - Так долго?
      - А разве ты не рад, что мы, наконец, сможем побыть одни и никто нам не будет мешать?
      - Конечно, рад, - сказал я, и это было чистейшей правдой.
      Ведь за всю свою жизнь я видел папу всего три раза, и не больше чем по месяцу. Когда он прилетал, к нам всегда приходила куча народу, и мы никуда не могли выйти без того, чтобы не собралась толпа, и папа раздавал автографы и отвечал на массу вопросов, и никогда нам не давали побыть вместе по-настоящему.
      - Ну, давайте осматривать свои владения, - предложил папа.
      Наша хижина состояла из четырех комнат: спальни, столовой, моей комнаты и папиного кабинета. Кроме того, там была кухня и холодильная камера. У папы в кабинете было очень много всякой аппаратуры и настоящая электронно-счетная машина, и папа сказал, что научит меня на ней считать, чтобы я мог помогать ему составлять отчет.
      В моей комнате стояли кровать, стол и большущий книжный шкаф, набитый книгами до самого верха. Я хотел их посмотреть, но папа сказал, что лучше это сделать потом, когда мы осмотрим весь остров.
      Во дворе была маленькая электростанция, и мы с папой попробовали запустить движок, а мама стояла рядом и все время говорила, что такие механики, как мы, обязательно что-нибудь сожгут, но мы ничего не сожгли, а только проверили зарядный ток в аккумуляторах.
      Потом мы пошли посмотреть антенну, и папе не понравилось, как она повернута, и он велел Пятнице влезть наверх и развернуть диполь точно на север, но столб был металлический, и робот скользил по нему и никак не мог подняться. Тогда мы с папой нашли на электростанции канифоль и посыпали ею ладони и колени Пятницы, и он очень ловко взобрался наверх и сделал все, что нужно, а мы все стояли внизу и аплодировали.
      - Пап, - спросил я, - можно, я выкупаюсь в океане?
      - Нельзя, - ответил он.
      - Почему?
      - Это опасно.
      - Для кого опасно?
      - Для тебя.
      - А для тебя?
      - Тоже опасно.
      - А если у самого берега?
      - В океане купаться нельзя, - сказал он, и я подумал, что, наверное, когда папа таким тоном говорит "нельзя" там, на далеких планетах, то ни один из членов экипажа не смеет с ним спорить.
      - Мы можем выкупаться в лагуне, - сказал папа.
      Право, это было ничуть не хуже, чем если бы мы купались в настоящем океане, потому что эта лагуна оказалась большим озером внутри острова и вода в ней была теплая-теплая и совершенно прозрачная.
      Мы все трое плавали наперегонки, а потом мы с папой ныряли на спор, кто больше соберет ракушек со дна, и я собрал больше, потому что папа собирал одной рукой, а я двумя.
      Когда нам надоело собирать ракушки, мы сделали для мамы корону из веточек коралла и морских водорослей, а папа украсил ее морской звездой.
      Мама была похожа в ней на настоящую королеву, и мы стали перед ней на одно колено, и она посвятила нас в рыцари.
      Потом я попросил Пятницу поплавать со мной. Было очень забавно смотреть, как он подходил к воде, щелкал решающим устройством и отступал назад. А потом он вдруг отвинтил на руке палец и бросил его в воду, и, когда палец утонул, Пятница важно сказал, что роботы плавать не могут. Мы просто покатывались от хохота, такой у него был при этом самодовольный вид. Тогда я спросил у него, могут ли роботы носить на руках мальчиков, и он ответил, что могут. Я стал ему на ладони, и он поднял меня высоко над головой, к самой верхушке пальмы, и я срывал с нее кокосовые орехи и кидал вниз, а папа ловил.
      Когда солнце спустилось совсем низко, мама предложила пойти к океану смотреть закат.
      Солнце стало красным-красным и сплющилось у самой воды, и от него к берегу потянулась красная светящаяся полоса. Я зажмурил глаза и представил себе, что мчусь по этой полосе прямо на Солнце.
      - Пап, - спросил я, - а тебе приходилось лететь прямо на Солнце?
      - Приходилось, - ответил он.
      - А там от него тоже тянется такая полоса?
      - Нет.
      - А небо там какого цвета?
      - Черное, - сказал папа. - Там все другое... незнакомое и... враждебное.
      - Почему? - спросил я.
      - Я когда-нибудь расскажу тебе подробно, сынок, - сказал он. - А сейчас идемте ужинать.
      Дома мы затеяли очень интересную игру. Мама стояла у холодильника, а мы угадывали, что у нее в руках. Конечно, каждый из нас называл свои любимые блюда, и каким-то чудом оказывалось, что мы каждый раз угадывали. Поэтому ужин у нас получился на славу.
      Папа откупорил бутылку вина и сказал, что мужчинам после купания совсем не вредно пропустить по рюмочке. Он налил мне и себе по полной рюмке, а маме - немножко. "Только чтобы чокнуться", - сказала она.
      После ужина мы смотрели по телевизору концерт, и диктор перед началом сказал, что этот концерт посвящается нам. Мама даже покраснела от удовольствия, потому что она очень гордится тем, что у нас такой знаменитый папа.
      Передавали самые лучшие песни, а одна певица даже пропела мою любимую песенку о белочке, собирающей орешки. Просто удивительно, как они об этом узнали.
      Когда кончился концерт, папа сказал, что ему нужно садиться писать отчет, а я отправился спать. Я уже лежал в постели, когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи.
      - Мам, посиди со мной, - попросил я.
      - С удовольствием, милый, - сказала она и села на кровать.
      В открытое окно светила луна, и было светло совсем, как днем. Я смотрел на мамино лицо и думал, какая она красивая и молодая. Я поцеловал ее руку, пахнущую чем-то очень приятным и грустным.
      - Мама, - спросил я, - почему это запахи бывают грустные и веселые?
      - Не знаю, милый, - ответила она, - мне никогда не приходилось об этом думать. Может быть, просто каждый запах вызывает у нас какие-то воспоминания, грустные или веселые.
      - Может быть, - сказал я.
      Мне было очень хорошо. Я вспоминал проведенный день, самый лучший день в моей жизни, и думал, что впереди еще восемьдесят девять таких дней.
      - Ох, мама, - сказал я, - какая замечательная штука жизнь и как не хочется умирать!
      - Что ты, чижик?-сказала она. - Тебе ли говорить о смерти? У тебя впереди огромная жизнь.
      Мне было ее очень жалко: еще на "Альбатросе" ночью я слышал, как они с папой говорили об этой ужасной болезни, которой папа заразился в космосе, и о том, что всем нам осталось жить не больше трех месяцев, если за это время не найдут способа ее лечить. Ведь поэтому экипаж "Альбатроса" был одет в скафандры, а мы никуда не выходили из каюты. И в океане, вероятно, нам нельзя купаться, потому что эта болезнь такая заразная.
      И все же я подумал, что, когда люди так любят друг друга, нужно всегда говорить только правду.
      - Не надо, мамочка, дорогая, - сказал я. - Ведь даже, если не найдут способа лечить эту болезнь...
      - Найдут, - тихо сказала мама. - Обязательно найдут. Можешь быть в этом совершенно уверен.
      Любовь и время
      Если вам 26 лет и ваша личная жизнь определенно не удалась, если у вас робкий характер, невыразительная внешность и прозаическая профессия экономиста-плановика, если вы обладатель смешной фамилии Кларнет, ведущей начало от какого-нибудь заезжего музыканта-неудачника, неведомо когда и как осевшего на Руси, если вы настолько бережливы, чтобы мечтать об однокомнатной кооперативной квартире, но вместе с тем достаточно трезво смотрите на вещи, чтобы понимать, что ваше пребывание в коммунальном муравейнике - состояние далеко не кратковременное, если волшебное слово "любовь" вызывает у вас надежду, а не воспоминания, - словом, если вы тот, кого я намерен сделать своим героем, то вам обязательно нужно иметь хобби.
      Хобби - это подачка, которую бросает равнодушная Судьба своим пасынкам, чтобы они не вздумали искушать ее терпение.
      Не имеет существенного значения, какое именно хобби вы изберете. Это зависит от ваших способностей, средств и темперамента. Ведь если разобраться, то настойчивые и бесплодные попытки наладить прием дальних телепередач ничуть не хуже коллекционирования пивных кружек или выращивания цитрусовых на подоконнике. Важно одно; как-нибудь в обеденный перерыв небрежно сказать сослуживцам, что вчера Париж передавал великолепный фильм с участием Софи Лорен, либо, священнодействуя с непроницаемым лицом, нарезать в стаканы с чаем таких же бедолаг, как вы, по ломтику сморщенного зеленого лимончика. ("Знаете ли, это далеко не лучший из тех, что у меня в этом году, но все остальные пришлось раздарить".)
      Итак, Юрий Кларнет посвящал свой досуг поискам в эфире сигналов чужеземных стран. Для этой цели за 8 рублей в комиссионном магазине был куплен старенький КВН с экраном чуть больше почтового конверта. Выбор телевизора был продиктован отнюдь не скаредностью или недостатком оборотных средств. Просто каждому, кто знаком с техникой дальнего телеприема, известно, что лучшего изображения, чем на КВН, не получишь нигде.
      После того как попытка установить на крыше в качестве отражателя антенны оцинкованное корыто была со всей решительностью пресечена управхозом, Кларнету пришлось плюнуть на советы, даваемые в журналах, и заняться изобретательством.
      Тот вечер, с которого, собственно, и начинается мой рассказ, был завершающим этапом долгих поисков, раздумий и неудач. Зажав между коленями сложное ажурное сооружение из проволоки, напоминающее антенну радиотелескопа, Кларнет припаивал вывод для штекера. Он торопился, надеясь еще сегодня провести несколько задуманных заранее экспериментов. Как всегда в таких случаях, неожиданно перестал греться паяльник. Кларнет чертыхнулся, положил на пол свое творение и подошел к штепсельной розетке с паяльником в руке.
      В этот момент что-то треснуло, и в комнате погас свет.
      Кларнет выдернул вилку из розетки и направился к столу, где должны были лежать спички. По дороге он запутался в ковровой дорожке, лежавшей у кровати, и с размаху шлепнулся на тот самый проволочный параболоид, который с неистовством дилетанта мастерил более двух недель.
      Кларнет выругался еще раз, нащупал в темноте спички и вышел в коридор.
      Там тоже было темно.
      - Опять пережгли свет, гражданин хороший?
      Хороший гражданин невольно выронил зажженную спичку. Голос принадлежал майору в отставке Будилову, зануде, человеконенавистнику и любителю строгого порядка. Майор жил одиноко и скучно. Первые десять дней после получения пенсии он находился в постоянно подогреваемом состоянии злобного возбуждения, остальные же двадцать пребывал в глубокой депрессии. Питался он неизвестно где и, хотя имел на кухне персональный столик, хозяйства никакого не вел. Раз в месяц приезжала его дочь, жившая отдельно, привозила выстиранное белье и забирала очередную порцию грязного. О себе Будилов рассказывать не любил. Было лишь известно, что он - жертва каких-то обстоятельств, и, если бы не эти обстоятельства, его майорская звезда давно уже превратилась бы в созвездие полковника. В какой именно части небосвода должно было сиять это созвездие, оставалось невыясненным, так как, судя по всему, в боевых действиях майор никогда не участвовал.
      - Опять, говорю, свет пережгли?
      Кларнет зажег новую спичку.
      - Сейчас посмотрю пробки.
      Между тем начали открываться многочисленные двери, выходящие в общий коридор. По стенам забегали уродливые тени в призрачном свете лампадок, фонариков и свечных огарков. Аварии осветительной сети были привычным явлением, и жильцы встречали их во всеоружии.
      - Боже! - дрожащим голосом сказала учительница, жившая возле кухни. Каждый день! Должны же быть, в конце концов, какие-то правила общежития, обязательные для всех. У меня двадцать непроверенных классных работ.
      - Правила! - фыркнул Будилов. - Это у нас квартира такая беспринципная.
      В другой надавали бы пару раз по мордасам, сразу бы узнал, что за правила.
      - По мордасам ни к чему, - возразил солидный баритон. - По мордасам теперь такого закона нету, а вот в комиссию содействия сообщить нужно.
      - Ладно! - огрызнулся Кларнет. - Лучше помогите притащить из кухни стол.
      - Ишь какой! - ткнул в него пальцем Будилов. - Нет, уважаемый, сам пережег, сам и тащи, тут тебе нет помощников.
      Кларнет, пыхтя, приволок кухонный стол, взгромоздил на него табуретку, а на табуретку - стул.
      Электропроводка в квартире была оборудована еще в те времена, когда к току относились с такой же опаской, как в наши дни к атомной энергии.
      Поэтому святая святых - пробки - были упрятаны от непосвященных под самым потолком на четырехметровой высоте.
      Набивший руку в таких делах, Кларнет попросил еще скамеечку для ног, которой пользовалась страдавшая ревматизмом учительница, и, завершив ею постройку пирамиды, влез наверх.
      Он наугад крутанул одну из многочисленных пробок, и в дальнем конце коридора раздался рев:
      - Эй! Кто там со светом балуется?!
      - Извините! - сказал Кларнет. - Это я случайно не ту группу. Да посветите же, тут ни черта не видно!
      Чья-то сострадательная рука подняла вверх свечку.
      - Так... - Кларнет вывернул еще две пробки. В общем, понятно. Есть у кого-нибудь кусочек фольги?
      - Чего?
      - Серебряной бумаги от шоколада.
      - Шоколадом не интересуемся, - сказал Будилов.
      - Подождите, Юра, сейчас принесу. - Учительница направилась в комнату.
      Неизвестно, как пошли бы дальнейшие события, если б Кларнет проявил больше осмотрительности, покидая свою вышку. Очевидно, тот момент, когда его левая нога потеряла опору, и был поворотным пунктом, где робкая Случайность превращается в самоуверенную Закономерность.
      Грохнувшись вниз, он пребольно стукнулся головой о край стола, отчего пришел в совершенное исступление. Во всяком случае, иначе он не стал бы, вернувшись в комнату, вымещать злобу на ни в чем не повинной антенне. Ни один здравомыслящий человек не будет топтать ногами то, над чем с такой любовью трудился столько вечеров.
      От этого малопродуктивного занятия его отвлек голос стоявшего в дверях Будилова:
      - А стол кто будет ставить на место?
      * * * Неприятности проходят, а хобби остается. Это известно каждому, начиная от юного коллекционера марок и кончая престарелым любителем певчих птиц, всем, в чьей душе горит всепожирающая страсть к занятиям, не приносящим пользы.
      Неудивительно поэтому, что уже на следующий день Кларнет, насвистывая песенку, пытался устранить последствия вчерашней вспышки гнева. Увы! Чем больше он прикладывал усилий, тем меньше его антенна походила на изящный параболоид. Трудно сказать, к какому классу поверхностей причислил бы ее специалист по топологии. Что-то вроде изъеденного червями, скрученного листа.
      Кто может предугадать непостижимый и таинственный миг открытия?
      Доведенный до отчаяния человек раздраженно бросает на плиту комок каучука, смешанного с серой. "Баста! - говорит он. - Больше ни одного опыта!" И вот чудо совершилось: найден способ вулканизации, кладущий начало резиновой промышленности. Неврастеник, страдающий мигренью от стука колес детского велосипеда, обматывает их клистирными трубками. Проходит несколько лет, и шорох шин слышен на всех дорогах мира. Скромный экономист-плановик подключает к допотопному телевизору искореженную проволочную корзину и...
      ничего не происходит. Решительно ничего. Экран по-прежнему светится голубоватым светом, но изображения нет, сколько ни верти антенну.
      Как бы вы поступили в этом случае? Вероятно, выдернули бы вилку и отправились спать. Поэтому закон всемирного тяготения, спутники Марса, радиоактивный распад, волновые свойства электрона и многое другое открыты не вами. Вам чужд благородный азарт исследователя.
      Кларнет закурил и задумался. Затем, повинуясь какому-то наитию, начал дальше скручивать антенну по спирали. И вдруг все чудесным образом изменилось.
      Сначала на экране забегали черные молнии, а затем, в их ореоле, возникло лицо девушки. Оно было неописуемо красиво. Красиво, потому что в противном случае мы посягнули бы на святые каноны фантастики. Неописуемо, так как все, что прекрасно, не может быть выражено словами. Попробуйте описать торс Венеры, улыбку Джоконды, запах жасмина или трель соловья. Поэты в таких случаях прибегают к сравнениям, но это - не более, чем трюк. Объяснение одних понятий через другие ничего никому не дает. Ограничимся тем, что она была красива. Ее наряд... Тут я снова вынужден признаться в своей беспомощности. Любой мужчина способен десятилетия помнить форму какой-нибудь ерундовой родинки на плече возлюбленной, но никогда не в состоянии рассказать, в каком платье она была вчера.
      - Ну, что вы таращите на меня глаза? - спросила девушка. - И, пожалуйста, не воображайте, что это вы меня открыли. Просто форма вашей антенны хорошо вписывается в кривизну пространства времени. Иначе вам бы не видать меня, как своих ушей. Я ведь за вами давно наблюдаю. Занятно вы живете!
      Кларнет машинально огляделся по сторонам и почувствовал себя крайне неловко. Одно дело предстать перед хорошенькой женщиной во всеоружии тщательной подготовки, а другое - быть застигнутым врасплох в собственной комнате. Снятое еще позавчера белье, скомканное, валялось тут же, у неприбранной кровати. На столе рядом с паяльником и канифолью лежал промасленный лист газеты с огрызками хлеба и скелетами копчушек остатками вчерашнего ужина.
      Батарея немытых бутылок из-под кефира красовалась на подоконнике. Черт знает что!
      Кларнет застегнул на груди ковбойку, сунул под стол босые ноги в стоптанных шлепанцах и изобразил на лице подобие улыбки.
      - Вот как? Чем же я обязан такому вниманию?
      Девушка нахмурилась.
      - Что вы там шевелите губами? Я вас все равно не слышу. Отвечайте на вопросы жестами. Если да - кивните головой, если нет - помотайте. Понятно?
      - Понятно, - растерянно сказал Кларнет.
      - Понятно или нет?
      Кларнет кивнул.
      - Вот так лучше. Вы можете собрать таймерный радиопередатчик?
      - Что это такое?
      - Ну до чего же бестолковый! Можете или нет?
      Кларнет покачал головой.
      - Конечно! - усмехнулась девушка. - Откуда же вам уметь? Ведь в ваше время их еще не было. Допотопная техника. И деталей подходящих нет. Придется мне его вам трансмутировать. Замерьте-ка расстояние от центра вашей антенны до середины стола по вертикали и горизонтали. Результат напишите на бумажке.
      Надеюсь, мерить вы умеете?
      Кларнет порылся в ящике с инструментами и извлек оттуда заржавленную металлическую рулетку.
      Девушка наблюдала за ним с иронической улыбкой.
      - Не так! Проведите мысленно два перпендикуляра. Вот! Запишите! Теперь - до поверхности стола. Отлично! Покажите-ка, что у вас получилось.
      Кларнет поднес к экрану листок с записанными цифрами.
      - Допустим, что вы не ошиблись, - поморщилась она. - Уберите всю эту дрянь со стола. Телевизор можете сдвинуть на край. Осторожно! Не поверните антенну! Отойдите подальше и не пугайтесь. Раз, два, три!
      Кларнет сделал несколько шагов к двери, и тут над столом возникло нечто.
      Не то облачко, не то солнечный зайчик, не то... Впрочем, разобраться во всем этом ему не удалось. Запахло паленым, и по старой клеенке начало расползаться коричневое пятно, а вскоре и вовсе повалил дым.
      - Шляпа! - сказала незнакомка. - Замерить и то как следует не сумел. Ну, что же вы стоите? Тушите скорее!
      Кларнет помчался на кухню, забыв впопыхах притворить дверь. Когда он рысью возвращался с чайником, у его комнаты уже стоял принюхивавшийся к чему-то Будилов.
      - Пожар у вас, что ли?
      - Нет, это просто так. Окурок прожег клеенку.
      Будилов попытался было войти, но Кларнет захлопнул у него перед носом дверь и повернул ключ.
      Между тем стол уже горел по-настоящему. Кларнет вылил на него чайник воды, но этого оказалось мало, пришлось бежать за вторым.
      - Хватит! - сказала девушка. - Слышите? Хватит, а то вы мне все испортите. Берите передатчик.
      Кларнет вытащил из прожженной дыры маленькую черную шкатулку.
      - Ну-с, говорите.
      - Что говорить? - растерялся Кларнет.
      - Как вас зовут?
      - Юра.
      - Хорошо, пусть Юра. Так вот что, Юра: никаких расспросов, иначе мне придется прервать с вами всякие отношения. Все, что нужно вам знать, я скажу сама. Кстати, меня зовут Маша.
      - Очень приятно! - сказал Кларнет.
      Маша насмешливо поклонилась.
      - Мы с вами находимся в одной и той же точке пространства, но разделены временным интервалом, каким - неважно. Вы - там, а я - тут, в будущем. Ясно?
      - Где?! - спросил ошеломленный Кларнет. - Где вы находитесь?
      - В Ленинграде, где же еще?
      - Простите, - пробормотал Кларнет, - это, так сказать...
      - Ничего не так сказать. Я историк-лингвист, занимаюсь поэзией двадцатого века. Вы согласны мне помочь?
      - Вообще... я никогда...
      - Я тоже никогда не разговаривала с таким... ну, словом, поможете или нет?
      "Какая-то она уж больно напористая", - подумал Кларнет, но вслух сказал:
      - Буду рад, если в моих силах.
      - Это уже хорошо! - Маша обворожительно улыбнулась. - Так по рукам?
      - По рукам! - ответил Кларнет и с сожалением взглянул на экран. Эх!
      Нужно было покупать телевизор побольше.
      - Отлично! Теперь я объясню вашу роль.
      - Слушаю! - сказал Кларнет.
      - Не перебивайте меня. Понимаете ли, я живу в такое время, когда библиотек уже нет, одна машинная память. Это, конечно, гораздо удобнее, но если нужно откопать что-нибудь древнее, начинаются всякие казусы. Я запрашиваю о Пастернаке, а мне выдают какую-то чушь про укроп, сельдерей, словом, полный набор для супа. С Блоком еще хуже. Миллионы всяких схем электронных блоков. Ведь что ни говори, с тех пор, как они писали, прошло уже две тысячи лет.
      - Сколько?!
      Маша закусила губу.
      -Ну вот, я и проболталась! Фу, дура! Теперь жди неприятностей.
      - Я никому не скажу, - произнес в благородном порыве Кларнет, - честное слово, не скажу!
      - Ах, как нехорошо! - Маша закрыла лицо руками. - Нам запрещены контакты с прошлым. Я ведь тайком от всех. Даже Федю услала, чтобы все в полной тайне...
      - Кто такой Федя? - Кларнету почему-то не понравилось это имя.
      - Мой лаборант. Очень милый парень. - Маша опустила руки и снова улыбнулась. - Представляете себе, влюблен в меня до потери сознания, так и ходит по пятам. Еле выпроводила.
      Бывают странные ощущения где-то там, чуть повыше грудобрюшной преграды.
      Не то чтобы болит, а так, не разберешь что такое. Какая-то непонятная тоска.
      И очень милые парни вовсе не кажутся такими уж милыми, да и вообще вся человеческая жизнь, если разобраться...
      - Ладно! -Маша решительно тряхнула волосами. - Будь что будет!.. Итак, мне нужна помощь. Возьмете в библиотеке Блока и Пастернака. Все, что есть.
      Усвоили?
      - Да, и что дальше?
      - Будете читать вслух.
      - Зачем?
      - Ох! - Маша потерла виски пальцами. - Вот экземплярчик попался! Будете читать, а я запишу. Неужели так трудно понять?
      - Нет, отчего же, - сказал Кларнет, - понять совсем не трудно. Вот только читаю я неважно.
      - Ну, это меньше всего меня беспокоит. Значит, завтра в это время.
      Изображение пропало, как будто кот слизнул. Только что она была здесь, а сейчас пуст экран, безнадежно пуст. Исчезло наваждение, сгинуло, и все, что осталось, - это маленькая черная коробочка да мокрый обгоревший стол.
      * * * Когда многократно повторенный опыт в одних и тех же условиях дает неизменный результат, то есть все основания считать, что установленные связи подчинены какому-то закону.
      Так, например, если любители ранней похмелки выстраиваются в длинные очереди у ларьков в бесплодном ожидании вожделенной цистерны с пивом, если строители бестрепетно роют канавы в ухоженных газонах, обнажая склеротическую кровеносную систему города, если по утрам к шуму трамвая под окном добавляется пыхтенье катков для асфальта, если, просыпаясь от щебета птиц, вы не можете сообразить, ночь сейчас или день, знайте: на дворе июнь.
      Если на дворе июнь, а вам двадцать шесть лет, если вы каждый вечер читаете девушке прекрасные стихи, если... Впрочем, хватит! И так все ясно.
      Какой-то пошляк, родоначальник литературных штампов, сказал, что любовь не знает преград. Ну и что? Одно дело не знать преград, а другое - суметь их преодолеть, или, как выразился бы философ, добиться такого развития событий, когда любовь в себе превращается в любовь для себя. Ведь что ни говори, а две тысячи лет...
      Хотите еще одну заезженную сентенцию? Пожалуйста! Беда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. На этот раз она явилась через дверь в облике дворника, пригласившего однажды вечером Кларнета незамедлительно прибыть в домоуправление, где его ждет комиссия содействия в полном составе.
      Состав оказался не так уж велик: два человека, не считая уже известного нам бравого майора в отставке.
      Увидев Кларнета, майор пришел в крайнее возбуждение и вытянул вперед правую длань, отчего стал сразу удивительно похож на Цицерона, обличающего Катилину.
      - Вот он, голубчик! Собственной персоной!
      Председатель комиссии расправил седые запорожские усы и вытащил из стола листок, исписанный корявым почерком.
      - Так... садитесь, товарищ Кларнет.
      Кларнет сел.
      - Имеются сигналы, что вы пользуетесь незарегистрированным радиопередатчиком. Верно это?
      - Нет у меня никакого передатчика, - солгал Кларнет.
      - Ну до чего же нахально темнит! - патетически воскликнул Будилов. Ведь сам слышал, как передает! То открытым, то закрытым текстом.
      Председатель вопросительно взглянул на Кларнета.
      - Это... я стихи читаю.
      - Почему же вслух? - удивилась интеллигентного вида немолодая женщина.
      - Они так лучше запоминаются.
      - Врет, врет! - кипятился майор. - Пусть тогда скажет, что он там у себя паяет, почему пробки все время горят?
      - Ну-с, товарищ Кларнет?
      - Не паяю я. Раньше, когда телевизор ремонтировал, то паял, а сейчас не паяю.
      Председатель крякнул и снова расправил усы.
      - Так... Значит, только стихи читаете?
      - Только стихи.
      - Какие будут суждения? - Он поглядел на женщину, но та только плечами пожала.
      - Обыск бы нужно сделать, - сказал Будилов. - С понятыми.
      - Таких прав нам не дано, - поморщился председатель. - А вы, товарищ Кларнет, учтите, никому не возбраняется и телевизоры мастерить и радиоприемники...
      - И стихи читать, - насмешливо добавила женщина.
      - И стихи читать, - подтвердил председатель. - Но ежели действительно радиопередатчик... тут другое дело. Нужно зарегистрировать. И вам лучше, и нам спокойней. Согласны?
      - Согласен, - вздохнул Кларнет, - только нет у меня никакого передатчика.
      О, святая, неумелая, бесхитростная ложь! Ну, кому какое дело до честного слова, опрометчиво брошенного в туманное будущее?
      Нет, Кларнет, не тебе тягаться с видавшим виды майором в отставке Будиловым. Сколько ты ни темни, расколет он тебя, непременно расколет! Пора подумать, чем это все может кончиться.
      * * * - Маша! - Кларнет говорил шепотом, опасливо поглядывая на дверь. - Пойми, Маша, я этого просто не переживу.
      - Что ты предлагаешь?
      - Не знаю. Возьми меня туда. Есть же, наверное, какие-нибудь машины времени.
      - Нет таких машин, - печально улыбнулась Маша. - Все это сказки.
      - Но сумела же ты переправить передатчик.
      - Это совсем другое дело. Трансмутация. Но ведь она у вас еще не изобретена.
      Кларнета внезапно осенила идея.
      - Послушай, а ты сама бы не смогла?
      - Что?
      - Трансмутироваться сюда.
      - Ох! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Нет, это невозможно!
      - Но почему?!
      - Я же сказала, никаких контактов с прошлым. Нельзя менять историю.
      Трансмутацией во времени у нас пользуются не больше, чем в пределах столетия, и то со всякими ограничениями. А тут... ведь возврата назад уже не будет. Остаться навсегда неизвестно где...
      - Известно! Ты же будешь со мной!
      Маша заплакала.
      - Ну что ты, Машенька?!
      - А ты меня никогда не разлюбишь? - спросила она, сморкаясь в крохотный платочек.
      Вы сами знаете, что отвечают в подобных случаях.
      В июне все идет по раз навсегда установленным законам. Вот набежала туча, брызнул дождь, а там, глядишь, через несколько минут снова греет солнышко.
      - Не могу же я в таком виде к вам явиться, сказала Маша. - Достань мне хоть несколько журналов мод.
      Приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать за женщиной, изучающей фасоны платьев? Такого абсолютного отвлечения от суетного мира, такого полного погружения в нирвану не удавалось добиться ни одному йогу. Не пробуйте в это время ей что-нибудь говорить. Она будет кивать головой, но можете быть уверены, что ни одно слово не доходит до ее сознания.
      - Переверни страницу!
      - Послушай, Маша...
      - Это не годится, следующую!
      - Маша!
      - Поднеси ближе, я хочу рассмотреть прическу.
      - Машенька!
      - Дай другой журнал.
      На все нужно смотреть философски, и каждое терпение бывает вознаграждено сторицей.
      Кларнет убедился в этом уже на следующий день.
      - Ну, как я тебе нравлюсь?
      Он обалдел.
      Давеча я наклеветал на мужчин, будто они неспособны оценить по достоинству женский наряд. Внесем поправку: оценить способны, запомнить нет.
      Но тут была налицо такая разительная перемена...
      Во-первых, Кларнет установил, что трефовая дама его сердца превратилась в бубновую. Изменилась не только масть. Доступный ранее для обозрения лоб богини был теперь прикрыт завитой челкой, тогда как затылок подстрижен совсем коротко.
      Во-вторых, вместо каких-то ниспадающих одежд, на ней был обтягивающий фигуру свитерок. А в-третьих... В-третьих - мини-юбка. Не верьте предсказателям! На то они и предсказатели, чтобы врать. Нет, никогда не выродится человечество в беззубых головастиков с хилыми конечностями, не выродится, независимо от того, что по сему поводу думают антропологи. Не знаю, как обстоит дело где-нибудь в Крабовидной туманности, но на Земле пара восхитительных ножек всегда будет вызывать волнение, подобное тому, какое мы испытываем, просматривая тиражную таблицу. Сознайтесь, кто из вас, несмотря на ничтожный шанс, не мечтал втайне о главном выигрыше?
      Счастливчик Кларнет! Этот выигрыш достался ему, единственному из триллионов людей, родившихся и сошедших в могилу за два тысячелетия.
      - Ну как?
      - Потрясающе!
      - Теперь я готова.
      Любовь не так безрассудна, как принято думать. Подсознательно она чувствует, что отгремят свадебные цимбалы, погрузится во мрак чертог, промчится полная счастья ночь и настанет, по меткому определению поэта, благословенный день забот.
      Кое-какие из этих забот уже заранее посетили Кларнета.
      - Кстати, Машенька, - сказал он небрежным тоном, - не забудь захватить с собой паспорт.
      - Что?
      - Ну, документ, удостоверяющий личность.
      Маша рассмеялась.
      - Глупый! Как же документ может удостоверить личность? Личность - это я, - она горделиво повернулась в профиль, - а документ-бумажка. Вряд ли ты бы удовлетворился такой подменой.
      Вот тебе первый сюрприз, Кларнет! "Что это за гражданка у вас ночует?"
      - "Это - моя жена". "Она прописана?" - "Нет, видите ли, у нее потерян паспорт". - "Разрешите взглянуть на свидетельство о браке". - "Мы, знаете ли, еще не успели..." - "Какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?"
      "Ну, что вы?! Человеческая личность неповторима, неужели какая-то бумажка..." Н-да...
      - А диплом?
      - Какой диплом? - удивилась Маша.
      - Училась же ты где-то?
      - Конечно!
      - Так вот, свидетельство об окончании.
      - Не понимаю, 6 чем ты говоришь? - Маша надула губы. - Если ты раздумал, так прямо и скажи, а не... не...
      Страшная вещь женские слезы. Черт с ними, со всякими бумажками! Целый ворох их не стоит и одной крохотной слезинки. Подумаешь, важное дело диплом. "Выдан в три тысячи девятьсот таком-то году". Тьфу, пропасть! Ладно, что-нибудь придумаем!
      - Не надо, Машенька! Ты меня неправильно поняла. Просто в нашем времени есть свои особенности. Ну, давай назначим день.
      - А почему не завтра?
      - Завтра? Гм... завтра. Видишь ли, мне нужно кое-что подготовить. Взять отпуск на работе и вообще...
      - Когда же?
      - Сейчас сообразим. - Кларнет вынул из записной книжки табель-календарь.
      - Сегодня у нас четверг. Давай в субботу. Суббота двадцать девятого июня. - Он обвел красным карандашом дату. - Согласна?
      - Хорошо! Я за это время уговорю Федю.
      - При чем тут Федя?
      - Мне самой не справиться. Я ведь всего лишь лингвист, а тут нужно составить программу трансмутации так, чтобы не получилось осечки.
      Ну что ж, Федя так Федя, Кларнет даже почувствовал какое-то злобное удовлетворение.
      - Нужны ориентиры, - продолжала Маша, - не такие, как ты мне дал прошлый раз. Пустынное место, где нет транспорта и пешеходов, лучше поздно вечером.
      Вот что, давай-ка у Медного Всадника в одиннадцать часов вечера.
      - Он у вас еще стоит?
      - Еще бы! Договорились?
      - Договорились! - радостно сказал Кларнет. - У Медного Всадника в одиннадцать часов вечера в субботу двадцать девятого июня. Не забудешь?
      - Такие вещи не забывают. Ну, целую!
      * * * Тот, кто никогда не выходил на свиданье задолго до назначенного срока, достоин сожаления. Настоящая любовь прошла мимо, не задев его даже краем своих белоснежных одежд.
      ...Наступал час, когда белая ночь отдает беззащитный город во власть колдовских чар.
      По остывающему асфальту скользили на шабаш юные ведьмы в коротких распашонках. Изнывающие от сладостного томления чертенята подтанцовывали в подворотнях, повесив на грудь транзисторные приемники, старый греховодник в лихо сдвинутом берете, под которым угадывались элегантные рожки, припадая на левое копыто, тащил тяжелый магнитофон. Скрюченная карга с клюкой несла под мышкой полупотрошеного петуха в цветастом пластиковом мешочке.
      Марципановые ростральные колонны подпирали бело-розовую пастилу неба, сахарный пароходик резал леденцовую гладь Невы, оставляя за кормой пенистую струю шампанского. Над противнями крыш вечерний бриз гнал на заклание белых пушистых ягнят, и надраенный шампур Адмиралтейства уже сверкал отблеском подвешенного на западе мангала. А там, где хмельные запахи лились в реку из горлышка Сенатской площади, маячила исполинская водочная этикетка с Медным Всадником на вздыбленном коне.
      Все готовилось к свадебному пиру.
      Кларнет шел по ковру тополиного пуха, и на шелковых подушках клумб навстречу ему раскрывались лепестки фиалок, доверчиво, как глаза любимой.
      Предчувствую Тебя. Года проходят мимо - Все в облике одном предчувствую Тебя.
      Основательное знакомство с творчеством Блока определенно пошло на пользу моему герою.
      ...Тот, кто не простаивал на месте свидания, когда уже все мыслимые сроки прошли, не знает, что такое муки любви.
      Она обманула... Нет горше этих слов на свете. Тоскливо дождливым утром в Ленинграде, ох, как тоскливо! Все кажется мерзким: и злобный оскал лошади, и самодовольная рожа всадника, и насмешливые крики чаек, и сгорбленные фигуры первых пешеходов, и плюющийся черным дымом буксир, волокущий грязную баржу, и покрытая коростой дождя река, и похожие на свежие могильные холмы клумбы с небрежно набросанными мокрыми цветами, и нелепые столбы, у подножья которых сидят голые мужики с дурацкими веслами. Тошно с опустошенной душой возвращаться в одинокое свое жилье, где подготовлен ужин на двоих и вянут уже никому не нужные розы, - трудно сказать, до чего тошно!
      Торговец! В твоих руках секрет забвенья, нацеди мне из той бочки добрую кружку вина! Ах, еще не продаете? Простите, я вечно путаю эпохи.
      ...Сколько же раз можно нажимать кнопку вызова, пока тебе ответят?! Ну вот, слава богу!
      На экране проявилась физиономия вихрастого юноши.
      - Ну? - спросил он, неприязненно взглянув на Кларнета. Очевидно, это и был тот самый Федя.
      - Где Маша?
      - Вам лучше знать.
      - Она не прибыла.
      - Не может быть, - нахмурился юноша. - Я сам составлял программу.
      Максимальный разброс по времени не должен превышать пяти минут.
      - Все-таки ее нет. Я прождал десять часов.
      Федя недоуменно почесал затылок.
      - Сейчас проверю. Какой у вас вчера был день?
      - Суббота двадцать девятого июня, вот поглядите! - Кларнет поднес к экрану календарь, на котором красным карандашом была отмечена вожделенная дата.
      - А год?
      - Тысяча девятьсот шестьдесят девятый.
      Федя уткнул нос в какие-то записи. Когда он наконец поднял голову, его лицо было перекошено.
      - Идиот! - сказал он тихо и злобно. - Прозевал свое счастье, дубина!
      Суббота двадцать девятого июня! Ищи ее теперь во вчерашнем дне. Понятно?
      Каждый день - во вчерашнем.
      Изображение на экране исчезло.
      Кларнет растерянно взглянул на картонный прямоугольник, который все еще вертел в руках, и обмер. Это был прошлогодний календарь!
      * * * С тех пор в Ленинграде каждый вечер можно видеть обросшего бородой, небрежно одетого человека, который внимательно вглядывается в лица встречных женщин. Он идет всегда одной дорогой, мимо Биржи на Васильевском острове, через Дворцовый мост, вдоль фасада Адмиралтейства, и выходит к памятнику.
      Там он стоит некоторое время, а потом возвращается назад тем же маршрутом.
      По утрам, когда он просыпается, ему кажется, что вчера она была здесь.
      Нет, не кажется. Он помнит ее поцелуи, наконец, есть десятки примет, свидетельствующих, что это не сон. И так - каждое утро. Он плачет, и слезы капают в стакан с чаем, который он проглатывает, торопясь на работу.
      А вечером он снова отправляется на бесплодные поиски.
      Иногда его видят в компании пожилого тучного человека.
      - Ты понимаешь, Будилов, - говорит он, - человек не может жить вчерашним днем. Нельзя быть сытым от обеда, который съел накануне. Что толку, что она тебя целовала вчера? Человеку все нужно сегодня. Чтобы каждый день было сегодня. Ты понял?
      - Ладно, пойдем домой, фантазер. Смотри, не споткнись!
      Будилов берет его под руку и бережно ведет, пока тот заплетающимся языком бормочет стихи:
      Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет.
      Живи еще хоть четверть века - Все будет так. Исхода нет...
      И тогда Будилову тоже почему-то хочется плакать.
      Сюжет для романа
      Я был по-настоящему счастлив. Тот, кто пережил длительную и тяжелую болезнь и наконец почувствовал себя вновь здоровым, наверное, поймет мое состояние. Меня радовало все: и то, что мне не дали инвалидности, а предоставили на работе длительный отпуск для окончания диссертации, которую я начал писать задолго до болезни, и то, что впереди отдых в санатории, избавляющий от необходимости думать сейчас над этой диссертацией, и комфорт двухместного купе, и то, что моим попутчиком оказался симпатичный паренек, а не какая-нибудь капризная бабенка. Кроме того, меня провожала женщина, которую я горячо и искренне любил. Мне льстило, что она, такая красивая, не обращая внимания на восхищенные взгляды пассажиров, держит меня за руку, как девочка, боящаяся потерять в толпе отца.
      - А вы далеко едете? - обратилась она к моему попутчику.
      - До Кисловодска.
      - Вот как? Значит, вместе до самого конца. - Она пустила в ход свою улыбку, перед которой не мог устоять ни один мужчина. - Тогда у меня к вам просьба: присмотрите за моим... мужем. - Она впервые за все время, что мы были с ней близки, употребила это слово, и меня поразило, как просто и естественно у нее оно прозвучало. - Он еще не вполне оправился от болезни, - добавила она.
      - Не беспокойтесь! - Он тоже улыбнулся. - Я ведь почти врач.
      - Что значит "почти"?
      - Значит, не Гиппократ и не Авиценна.
      - Студент?
      - Пожалуй... Вечный студент с дипломом врача.
      Он вышел в коридор и деликатно прикрыл за собой дверь, чтобы не мешать нам.
      - Вероятно, какой-нибудь аспирант, - шепнула она.
      Я люблю уезжать днем. Люблю постепенно входить в ритм движения, присматриваться к попутчикам, раскладывать не торопясь вещи, обживать купе.
      Все было так, как я люблю, к тому же, повторяю, я был вполне счастлив, но почему-то мною владело какое-то странное беспокойство, возбуждение. Я сам это чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. Я то вскакивал и выходил в коридор, то, возвращаясь в купе, начинал без толку перебирать вещи в чемодане, то брался читать, но через минуту отбрасывал журнал, чтобы опять выйти в коридор.
      Не знаю почему, но в дороге многие люди готовы открыть свои сокровенные тайны первому встречному. Может быть, это атавистическое чувство, сохранившееся еще с тех времен, когда любое путешествие таило опасности и каждый попутчик был другом и соратником, а может, просто дело в том, что у всякого человека существует потребность излить перед кем-то душу, и случайный знакомый, с которым ты наверняка никогда не встретишься, больше всего для этого подходит.
      Между тем пришло время обедать, и мой сосед по купе предложил идти в вагон-ресторан.
      Вот тут-то, за обедом, я начал без удержу болтать. Уже мы давно пообедали, официант демонстративно сменил скатерть на столике, а я все говорил и говорил.
      Мой компаньон оказался идеальным слушателем. Вся его по-мальчишески угловатая фигура, зеленоватые глаза с выгоревшими ресницами, и даже руки, удивительно выразительные руки с тонкими длинными пальцами, казались олицетворением напряженного внимания. Он не задавал никаких вопросов, просто сидел н слушал.
      В общем, я рассказал ему все, что было результатом долгих раздумий в бессонные ночи. О том, что в тридцать пять лет я почувствовал отвращение к своей профессии и понял, что мое истинное призвание - быть писателем, рассказал о пробах пера и о постигших неудачах, о новых замыслах и о том, что этот отдых в санатории должен многое решить. Либо я напишу задуманную повесть, либо навсегда оставлю всякие попытки. Я даже рассказал ему сюжет повести. Непонятно, отчего меня вдруг так прорвало. Ведь все это было моей тайной, которую я не поверял даже любимой женщине. Слишком много сомнений меня одолевало, чтобы посвящать ее в свои планы.
      Впрочем, все это не так. Сомнение было всего одно: я не знал, есть ли у меня талант, и стыдился быть в ее глазах неудачником. Разочарование, если оно меня постигнет, я должен был пережить один. Кстати, это все я ему тоже высказал.
      Наконец я выговорился, и мы вернулись в купе. Тут у меня наступила реакция. Стало стыдно своей болтливости, обидно, что совершенно постороннему человекоу доверил мысли, совсем не оформившиеся, и предстал перед ним в роли фанфарона и глупца.
      Он заметил мое состояние и спросил:
      - Вы жалеете, что обо всем этом рассказали?
      - Конечно! - горько ответил я. - Разболтался, как мальчишка! Не помню, кто сказал, что писателем может быть каждый, если ему не мешает недостаток слов или, наоборот, их обилие. Боюсь, что многословие - мой основной порок.
      Сюжеты у меня ерундовые, на короткий рассказ, а стоит сесть писать, как я настолько опутываюсь в несущественных деталях, что все превращается в тягучую жвачку из слов. Вот и сейчас...
      Он вынул из кармана какую-то коробочку.
      - Я обещал вашей жене... Словом, примите таблетку. Как раз то, что вам сейчас нужно.
      Этого только не хватало!
      Видимо, гримаса, которую я скорчил, была достаточно выразительной.
      - Вы правы, - сказал он, пряча обратно коробочку. - Вся эта фармакопея - палка о двух концах. Особенно транквилизаторы, хотя я сам к ним иногда прибегаю. В этом отношении народные средства куда как надежней. Вот мы сейчас их и испробуем! - Он открыл свой чемоданчик и достал бутылку коньяку.
      - Армянский высших кондиций! Погодите, я возьму у проводницы стаканы.
      Меньше всего он походил на врача, какими я привык их видеть, особенно когда с торжествующим видом вернулся, неся два стакана.
      - Вот! - Он плеснул мне совсем немного, а себе наполнил стакан примерно на одну треть. - Согрейте предварительно в ладонях. Специалисты это называют "оживить напиток". Теперь пробуйте!
      Я хлебнул, и приятное тепло прошло по пищеводу к желудку. Давненько же мне не приходилось пробовать коньяк!
      - Странно! - сказал я. - Если бы вы знали, сколько пришлось выслушать наставлений по этому поводу. "Ни капли алкоголя",- все в один голос, а когда выписывали из больницы...
      - Э, пустяки! - Он небрежно махнул рукой. - В медицине множество формальных табу. Алкоголизм - социальное зло. Злоупотребление алкоголем дает тяжелые последствия, для некоторых это повод объявить его вообще вне закона. А ведь в иных случаях он незаменим. Вот вы глотнули, и все прошло.
      Правда?
      У него был такой серьезный вид, что я невольно рассмеялся.
      - Правда! Но что будет потом?
      - А я вам больше не дам, так что ничего потом и не будет.
      Он с видимым удовольствием отхлебнул большой глоток.
      - Опять же, для кого как, - продолжал он, разглядывая напиток на свет. - Вот один от кофе не спит, а другому он помогает заснуть. Человеческий мозг - хитрая штука. Вечное противоборство возбуждения и торможения. Кора и подкорка. В каждом отдельном случае нужно знать, на что и как воздействовать. Вот в вашем состоянии алкоголь успокаивает. Что, не так?
      - Так. Но откуда вы это знали наперед?
      - Ну, иначе я был бы плохим психиатром.
      - Ах, так вы психиатр?
      - Отчасти.
      С непривычки у меня немного закружилась голова. Вагон приятно покачивало, и от всего этого я чувствовал удивительную успокоенность.
      - Что значит "отчасти"? - лениво спросил я. - Давеча вы сказали, что почти врач, сейчас - отчасти психиатр. А если точнее?
      - Точнее - психофизиолог.
      - Что это такое?
      - В двух словах рассказать это очень трудно, а вдаваться в подробности вряд ли есть смысл. Постараюсь ограничиться примитивным примером. Вот вы сейчас глотнули коньяку, и ваше психическое состояние как-то изменилось.
      Верно?
      - Верно.
      - Это искусственно вызванное изменение. Однако в человеческом организме имеются внутренние факторы, воздействующие на психику, например гормоны.
      Гормональной деятельностью управляет вегетативная нервная система.
      Существует множество прямых и обратных связей между мозгом и всем организмом. Это некое целое, которое следует рассматривать только в совокупности. Словом. психофизиология - наука, изучающая влияние состояния организма на психику и психики на организм.
      - Вот, к примеру, желчный характер, - сказал я. - Это, видимо, неслучайное выражение? Вероятно, когда разливается желчь...
      - Конечно! Хотя все обстоит гораздо сложнее. Иногда бывает трудно отделить причину от следствия. То, что принято считать следствием, часто оказывается причиной, и наоборот. Тут еще непочатый край работы, и работы очень интересной.
      Он опять отпил глоток и задумался.
      Я глядел в окно. Чувствовалось, что мы ехали на юг. Вместо подлесков с кое-где сохранившимся снегом пошли зеленеющие поля. И земля, и небо, и солнце были уже какими-то другими.
      - А ведь я бы мог помочь вам. - неожиданно сказал мой попутчик. - У меня есть занятный сюжет для романа. События, которые можно положить в основу, произошли на самом деле. Это не выдумка, хотя многое выглядит просто фантастично. Хотите, расскажу?
      - Конечно! - ответил я. - С удовольствием послушаю, хотя, по правде сказать, не уверен, что смогу даже из самого лучшего сюжета...
      - Это уже ваше дело, - перебил он. - Я только должен предупредить, что есть такое понятие, как врачебная этика. Поэтому кое о чем я должен умолчать. В частности, никаких имен. Вам придется их придумывать самому, а в остальном... Впрочем, слушайте.
      Вся эта история начинается в клинике известного ученого. Будем его называть просто профессором. Вам придется дать ему какую-то характеристику.
      Только, пожалуйста, не делайте из него ни сусального героя, ни маньяка из фантастического романа. Это очень сложный и противоречивый характер.
      Великолепный хирург. Ученый с широким кругозором. Вместе с тем человек болезненно честолюбивый и упрямый, к тому же знающий себе цену. Внимательный и отзывчивый по отношению к больным, но часто неоправданно грубый с подчиненными. Если хотите, можете по своему усмотрению наделить его еще какими-то качествами, это уже несущественно.
      Можете также написать, что его работы по преодолению барьера биологической несовместимости тканей вывели клинику, которой он руководит, на новый и очень перспективный путь.
      Дальше вам придется представить себе отделение трансплантации органов в этой клинике. От вас не требуется знания техники дела, но нужно почувствовать особую атмосферу, царящую там. Постоянное напряженное ожидание. Никто не знает, когда это может случиться. Может, через час, а может, через месяц. Не думайте только, что все они обречены на безделье.
      Параллельно идет большая работа в лаборатории. Проводится множество опытов на животных. Каждый опыт рождает новые планы, надежды и, конечно, разочарования.
      Профессор напролом идет к поставленной цели - трансплантации мозга. Уже проделаны десятки опытов на крысах и собаках. Однако все делается не так быстро, как может показаться. Проходят годы. Наконец - решающий эксперимент.
      Мартышка с пересаженным мозгом живет и здравствует. Возникает вопрос: что же дальше? Наука не может останавливаться на полпути. Будет ли такая операция проделана на человеке? Вы, наверное, знаете, настороженное отношение к трансплантации вообще, а тут ведь речь идет об эксперименте, связанном с новыми моральными и этическими проблемами. Профессор атакует одну инстанцию за другой, но никто не говорит ни "да", ни "нет". Все стараются под всякими благовидными предлогами уйти от решения этого вопроса. Словом, нет ни формального запрещения, ни официального разрешения.
      Между тем, время идет, клиника успешно производит пересадки почек, сердца и легких, продолжается работа и в лаборатории над главной темой, но все дальнейшее остается неясным.
      Это, так сказать, прелюдия.
      И вот однажды "Скорая помощь" почти одновременно доставляет двух человек. Оба в бессознательном состоянии, оба подобраны на улице. Первый безо всяких документов. Неизвестен ни возраст, ни фамилия, ни адрес, ни профессия. Диагноз: обширный инфаркт легких. Положение практически безнадежное. Второй - преподаватель вуза, тридцати трех лет, холост жертва несчастного случая. Открытая травма черепа с ранением мозга и глубоким кровоизлиянием. Тоже не жилец. Поражены участки, ответственные за жизненно важные функции. Оба лежат на реанимационных столах, два живых трупа, в которых поддерживается некое подобие жизни за счет искусственного кровообращения и дыхания. Однако если второй - безусловный кандидат в морг, то первого можно попытаться спасти. Пересадка легких от второго. Такое решение принимает профессор.
      Все готово к операции, но начать ее нельзя. Вы не представляете, какими ограничениями связан в этих случаях врач.
      Во-первых, на такую операцию нужно согласие больного либо его родственников и, уж во всяком случае согласие родственников донора.
      Во-вторых, пересаживаемые органы можно взять только у мертвого, и пока в теле донора теплится хоть какое-то подобие жизни, врач обязан принимать все меры к ее поддержанию. За это время другой может умереть.
      В-третьих... Впрочем, что там "в-третьих"! Можно без конца перечислять всяческие проблемы, с которыми сталкивается в это время хирург, но самая гнусная из них - это напряженное ожидание смерти больного. Остановка сердца, клиническая смерть, высокочастотные разряды в область миокарда, снова чуть заметные пульсации, опять остановка, на этот раз разряды не помогают.
      Остается последнее средство: вскрытие грудной клетки и массаж сердца. Эта последняя мера дает результаты, хотя совершенно ясно, что ненадолго. Однако тут выясняется одна подробность, которая все сводит на нет. Туберкулезные каверны в легких.
      Есть много людей, больных туберкулезом и не подозревающих об этом. Их организм выработал какие-то средства поддержания болезни в равновесии, так что она не прогрессирует. Но ни один врач не решится пересадить пораженный туберкулезом орган другому человеку.
      В общем, можно было снимать перчатки и отправлять в морг два трупа.
      Я не зря обратил ваше внимание на особенности характера этого...
      профессора. Без них не понять того, что произошло дальше.
      Мгновенно было принято другое решение: пересадка мозга тому, второму.
      При этом, заметьте, без соблюдения всяких формальностей. Звонить в Москву и добиваться разрешения уже было некогда. По правде сказать, даже нет уверенности, что тут были соблюдены те нормы, о которых я уже упоминал.
      - На что же он рассчитывал? - спросил я - Трудно сказать. Прежде всего, конечно, на успех. Люди такого склада, когда их обуревает какая-то идея, просто не желают считаться с возможностью неудачи. В таком деле всегда кто-то должен быть первым и взять риск на себя.
      Кроме того, он, видимо, справедливо полагал, что лучше один труп, чем два. А вообще, он, думается мне, действовал скорее импульсивно, чем рассудочно. Уж больно мало времени осталось для всяких рассуждении.
      Вы можете воздержаться от описания самой операции. Дело это до крайности тонкое, растягивается на несколько этапов и для непосвященного читателя вряд ли может представлять интерес. Да и вы, наверняка, наврали бы с три короба.
      Для писателя гораздо важнее психологические коллизии, а их тут хоть отбавляй!
      Итак, операция сделана. На следующее утро жена донора разыскала следы через справочную "Скорой помощи" и опознала его в морге. Ей сказали, что он умер от инфаркта легких, что, конечно, соответствовало действительности.
      Естественно, что в остальные подробности ее не посвятили. Это было бы для нее слишком сильным ударом. Он оказался журналистом, двадцати пяти лет от роду. Прожили они вместе всего год и очень любили друг друга. Поверьте, что самое трудное в нелегкой профессии врача - разговаривать с близкими умершего пациента. Даже если он сделал все, что в его силах, все равно такое чувство, что в чем-то виноват. Поэтому простим профессору, что он не стал с ней говорить сам, а послал своего ассистента. Даже самые смелые люди иногда проявляют малодушие. Кроме того, не нужно забывать, что оставался еще тот, второй, за которого профессор нес ответственность не только перед обществом, но и перед своей совестью. Тут доводов для беспокойства было более чем достаточно.
      Что, собственно говоря, было известно из предыдущих опытов? Что у животных с пересаженным мозгом сравнительно быстро восстанавливаются двигательные функции, чувство равновесия, что условные рефлексы, выработавшиеся у донора, в большинстве своем исчезают после пересадки, но восстанавливаются быстрее, чем вырабатываются у экземпляров контрольной группы, что особи с пересаженным мозгом вполне жизнеспособны. Вот, пожалуй, и все. Вряд ли этого достаточно, чтобы прогнозировать поведение человека после такой операции. Тут есть очень много факторов, которые на животных не проверишь. Что остается в памяти, а что полностью стирается? Что надолго, а может быть навсегда, вытесняется в подсознание? Наконец, даже речь. Ведь она тоже - результат обучения. Характер. Я уж говорил, что деятельность мозга невозможно рассматривать а отрыве от организма в целом. Неисчислимое количество путей взаимодействия, большинство которых остается еще загадкой.
      Словом, человека с пересаженным мозгом нельзя считать неким симбиозом чьей-то индивидуальности с другим телом. Это совершенно новый индивид. Как видите, сомнений больше, чем уверенности.
      Однако операция сделана. В постели - человек. Он дышит, реагирует на свет, глотает жидкую пищу, у него работает кишечник, почки и... ничего больше. Идут недели, месяцы, его учат ходить. Он даже выучивает несколько слов. Что же дальше? Дальше - надежда, что поможет время. Время идет. Он делает кое-какие успехи. С трудом, но разговаривает. Учится читать. Прошлое свое не помнит. Проходит год. Он свободно разговаривает, читает, пишет. У него появляется интерес к окружающей обстановке. Восстанавливается все, кроме памяти о прошлом. Все попытки ее пробудить остаются безрезультатными.
      Ему объясняют, что он перенес тяжелую травму мозга, вызвавшую полную амнезию. Он это понимает. Проходит еще какое-то время и больничная обстановка начинает его тяготить.
      Возникает вопрос: что с ним делать? По документам он - преподаватель вуза, но, сами понимаете, ни о какой профессиональной пригодности в этой области не может быть и речи. От журналиста в нем тоже ничего не осталось.
      Учиться заново? Об этом еще рано говорить. Переводить на инвалидность значит внушить ему, что он неполноценен, и оборвать уникальный эксперимент в самой решающей фазе. Нужно дать ему возможность встречаться с людьми, ходить в театр, кино, держа его все время под неослабным наблюдением специалистов.
      Я забыл упомянуть, что у этого преподавателя была возлюбленная. После происшедшего с ним несчастного случая она все время требовала, чтобы ей разрешили его навещать. Обращалась даже в горздрав, но профессор категорически запретил всякие посещения. В то время, кроме вреда, это ничего бы не принесло. Однако теперь ситуация была иной. Ей разрешили свидание.
      Узнать ее он не мог, но появление нового человека из недоступного ему мира очень его обрадовало. Кроме того, она ему определенно понравилась. Это была красивая, обаятельная женщина.
      Ей разрешили приходить каждый день. Они подолгу разговаривали. Она рассказывала ему о его прошлой жизни, и бедняге даже казалось, что он начал кое-что вспоминать.
      В конце концов она попросила разрешения взять его к себе. Профессор согласился на это.
      Все складывалось неплохо. У нее не было никаких сомнений относительно того, что она берет к себе близкого человека, попавшего в беду, материальных затруднений не предвиделось, у этого преподавателя были сбережения, а клиника имела возможность держать его на больничном листе неопределенно долгое время. Перемена же обстановки была ему просто необходима. Что же касается морального аспекта всей этой истории, то, как говорится, снявши голову, по волосам не плачут. Тем более, что оба они были, несомненно, счастливы. Оставалось только ждать, что будет дальше.
      К сожалению, дальше все шло не очень ладно. То ли у него действительно начала пробуждаться память, то ли что-то из прошлой жизни журналиста было попросту вытеснено в подсознание, но так или иначе, он стал уходить из дому и часами простаивал на лестнице возле квартиры, где этот журналист раньше жил. Его возлюбленная, естественно, встревожилась. Она даже обращалась за советом к профессору, но что он ей мог сказать? Видимо, надвигалось что-то неизбежное, и вряд ли можно было в этой ситуации что-либо изменить.
      Наконец, случилось неизбежное. Он встретил жену. Жену журналиста.
      Я уже говорил, что они очень любили друг друга. Любовь! Сколько томов о ней написано, и все же как мало она изучена! О, черт! - Он прервал свой рассказ и потянулся к бутылке. - Не будем ханжами! Право, вам еще один глоток не повредит. Ведь вы, так сказать, под наблюдением врача.
      - Откуда вам известна вся эта история?- спросил я.
      - Я... - он запнулся. - Меня несколько раз приглашали на консультацию к этому больному. Так что, продолжать?
      - Пожалуйста!
      - Значит так. Они встретились. На него это произвело ошеломляющее впечатление. Видимо, ее образ все же где-то хранился в глубинах памяти, и то, что он считал любовью с первого взгляда, было попросту подсознательной реакцией.
      - А она?
      - Что ж она? Для нее это был посторонний человек, видимо, не в ее вкусе, к тому же еще не изгладились воспоминания о погибшем муже, так что она на него просто не обратила никакого внимания. Он начал ее преследовать.
      Поджидал у проходной, у дома, заговаривал в метро, а если мужчина очень настойчив, то рано или поздно... Словом, все шло по извечным и непреложным законам. Не судите ее строго. Совсем еще молодая женщина, остро переживающая одиночество. Кроме того, ей казалось, что в этом назойливом поклоннике есть что-то напоминающее человека, которого она любила. Конечно, не внешность.
      Просто нечто в характере, манере говорить, в десятках мелочей, из которых и складываются индивидуальные черты.
      - Но ведь была еще та, которая взяла его из клиники, он что, ушел от нее? - спросил я.
      - В том-то и дело, что - нет. Он ее тоже любил. Здесь в описании их отношений от вас потребуется большой такт. Нужно понять его психологию. Это не вульгарный любовный треугольник. Это... трудно объяснить... Точно так же, как в нем было два человека, так и они обе... Нет, не то! Скорее одна женщина в двух ипостасях, духовной и телесной. Вот именно! Обе они слились для него в единый образ, расчленить который было уже невозможно. Может быть, специалист уловил бы тут начало психического заболевания, но все ли другие литературные герои, строго говоря, психически здоровы? Рогожин, Мышкин, Настасья Филипповна, Раскольников, Карамазовы... Уфф!
      Он вытащил свою коробочку и отправил в рот таблетку. Вид у него был скверный, глаза блуждали, лоб покрылся потом. Кажется, мне с ним предстояло поменяться ролями. Не хватало только, чтобы теперь я его успокаивал. Однако эта история интересовала меня все больше и. больше. Я начал кое о чем догадываться.
      - Скажите, - спросил я, - этот второй, преподаватель, он что преподавал?
      - Какое это имеет значение?! Пусть хоть физиологию. Я ведь вам излагаю сюжет, а не...
      - Продолжайте! - сказал я. - Сюжет действительно занятный.
      - Хорошо! Значит, эти две женщины. Ни та, ни другая с таким положением мириться не желала. Разыгрывался последний акт трагедии, в которой главные участники не знали своей истинной роли. Я не зря упомянул о начале психического заболевания. У мозга есть защитные реакции. Когда ситуация становится невыносимой, человек нередко уходит в вымышленный мир, реальность подменяется бредом. У специалистов это носит специальное название, но вы можете пользоваться термином "умопомешательство". Особый вид его, когда человек представляется себе кем-то другим. Итак, в финале вашего романа не исключена психиатрическая лечебница.
      - Невеселый финал, - сказал я. - Признаться, я ожидал другого конца, а не пожизненного заключения в сумасшедшем доме.
      - Почему пожизненного? - возразил он. - У медицины есть достаточный арсенал средств лечения таких болезней. Вылечить всегда можно, нужно только устранить причину, а это - самое трудное. Можно, конечно, на время убрать больного из конфликтной обстановки, но, сами понимаете, в данном случае - это всего лишь временная мера. Рано или поздно они снова встретятся, и все начнется сначала. Есть более радикальный метод рассказать больному правду, чтобы он знал причину заболевания, как бы посмотрел на себя со стороны.
      Может быть, даже сам поведал потом об этом кому-нибудь... Однако тут накурено!.. Извините... больше не могу. Пойду в коридор,..
      Я подождал, пока за ним закроется дверь, налил полстакана коньяку и залпом выпил, потому что...
      И как я мог не вспомнить раньше, что эту мальчишескую фигуру, облаченную в белый халат, и внимательные зеленоватые глаза с выгоревшими ресницами я видел над своим изголовьем в клинике, когда меня учили говорить, и потом, сквозь пелену бреда...
      Становилось ясным многое. И то, что начатая до болезни диссертация казалась мне теперь китайской грамотой, и обуревавшее меня в последнее время стремление писать.
      Впрочем, сейчас все это уже отходило на второй план. Важно было, та женщина по праву назвала меня своим мужем. Все остальное не имело значения, даже три месяца, которые предстояло провести в туберкулезном санатории.
      Последний кит
      Адмирал-директор, казалось, выпрыгнул из старинной книжки, полной чудесных приключений. Рукава темно-синего мундира были до локтя расшиты галуном, два ряда металлических пуговиц, украшенных силуэтом кита, сияли отраженным светом ламп, седую голову венчала фуражка с лакированным козырьком, окаймленным золотым шнуром. Мясистые щеки с синими прожилками подпирал воротничок крахмальной рубашки с тщательно повязанным черным галстуком.
      Перед лицом этого фантастического великолепия Зигмунд Ланис сильнее обычного почувствовал свою незначительность в мире, где все сколько-нибудь стоящее внимания делали взрослые. Машинально, как бы ища поддержки, он вцепился в рукав деда.
      Старый Ян Ланис тоже принарядился по случаю торжества. Сегодня он сменил традиционный оранжевый комбинезон китобоя на морской китель, ставший ему уже слишком широким в плечах.
      Зиг незаметно потерся носом о рукав кителя и с удовольствием вдохнул запах нафталина, смешанный еще с чем-то, чем пахнут только очень старые вещи.
      - Это будет отличная охота! - сказал адмирал-директор. - В поиск включены двенадцать флотилий. Надеюсь, что ему от нас не уйти.
      Ян кивнул головой. Как все китобои, он был немного суеверен и не любил предугадывать события.
      - Кит ваш, Ян, - продолжал адмирал. - Думаю, лучшего подарка мы вам сделать не могли. Как вы к этому относитесь?
      - Конечно, но мне, право, неловко...
      - Чепуха! - перебил адмирал. - Человек выходит на пенсию один раз, и долг товарищей достойно отметить это событие. Прошу! - Он указал на вращающееся кресло перед пультом. - Я буду у себя в каюте. Сообщите мне, когда кит войдет в зону поражения.
      Адмирал-директор повернулся и вышел из рубки, широко расставляя негнущиеся ноги.
      - Садись, малыш! - Ян вытащил из-под пульта укрепленное на шарнирах сиденье. - Сегодня ты увидишь охоту, о которой не стыдно будет рассказывать внукам. Дайте район! - нагнулся он к микрофону.
      На экране появилось изображение карты.
      - Узнаешь? - спросил Ян.
      Несколько секунд Зиг вглядывался в очертания материков.
      - Вот это... кажется... Гренландия, - неуверенно сказал он, ткнув пальцем в экран.
      - Верно! А это?
      - Это?.. Не знаю.
      - Шпицберген. А вот - Чукотка; Ну что ж, посмотрим, где может быть наш кит. Дайте последние данные! - снова сказал Ян в микрофон.
      На маленьком экранчике слева появилась колонка цифр.
      - Так... - Ян ввел данные в счетную машину и нажал красный клавиш.
      По экрану поползла голубая линия, замкнувшая акваторию на карте в несколько тысяч квадратных миль.
      - Вот в этом кольце его нужно искать.
      - Почему? - спросил Зиг.
      Ян взял с пульта указку, точно-такую, какой в школе пользовался учитель географии.
      - Вот здесь локационные буи зафиксировали прохождение кита три часа назад. Вот тут он был спустя еще два часа, тут он изменил направление, но как бы он ни петлял, из этой зоны выбраться ему не успеть. Понятно?
      - А если он нырнет?
      - Все равно, от нас ему не уйти. Он должен подниматься на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Сейчас мы начнем игру. - Ян откашлялся. Китобойным флотилиям занять исходные позиции! - В голосе деда появились незнакомые Зигу повелительные интонации. Вот так, вероятно, в древности капитан фрегата давал команду приготовиться к бою.
      - Скоро ты их увидишь, малыш, а пока придется немного подождать. Все делается не сразу.
      Ян достал из кармана старую трубку с изглоданным мундштуком и кожаный кисет.
      Зиг попытался втянуть ртом клуб ароматного дыма, но тот умчался вверх, подхваченный струей кондиционированного воздуха.
      - Он хищный, этот кит?
      - Вряд ли, - усмехнулся Ян. - Я уже не помню, когда последний раз видел зубатого кита. Им сейчас нечего жрать в океане. Раньше, когда еще была рыба, изредка попадались. Нет, это обычный усатый кит, питается планктоном.
      - Зачем же их тогда убивают?
      Ян сделал подряд несколько затяжек.
      - Как тебе объяснить? Когда-то был промысел. Китовый ус, ворвань, мясо.
      Теперь все это гроша ломаного не стоит. Век синтетики. То, что делается на заводах, лучше и дешевле. Скоро наши флотилии пойдут на слом. Слишком дорого они обходятся, да и китов уже почти не стало. Может, этот последний.
      - Тебе жалко?
      - Конечно! Спроси меня, какой момент лучший в моей жизни, и я отвечу:
      тот, когда я вижу в прицельной рамке кита.
      - Почему?
      - Это трудно рассказать, нужно самому попробовать. Китобойное дело настоящее мужское занятие. Вот я - человек, козявка по сравнению с китом, но в моих руках техника, электронные приборы, корабли, ультразвуковые торпеды, нейтронные пушки. Я царь природы, а он... словом, сам увидишь.
      Зиг почувствовал легкую тошноту. Он слез с сиденья и подошел к иллюминатору. Линия горизонта, разделяющая маслянистую поверхность океана от тусклого серого неба, медленно покачивалась в бронзовом кольце. Зиг поднялся на цыпочки и взглянул на гладкие валы, похожие на спины исполинских животных. Где-то там, в безжизненной толще воды, блуждал обреченный Левиафан.
      - Я не про то спрашивал. Тебе кита не жалко?
      Ян удивленно взглянул на внука.
      - Кита? А чего его жалеть?
      - Ты вот сказал - царь природы. А может, кит тоже думает, что он царь природы. Ведь он такой большой.
      - Думает! - фыркнул Ян. - Хитрости в нем действительно много, а ума не больше, чем у кошки. Нет уж, чего-чего, а думать он не может. Вот когда-то были дельфины, тоже из китовых, те, вроде, думали. Даже стрелять их запретили. Ученые такой визг подняли!
      - Ну и что?
      - Так и не выяснили, о чем они там думали. Рыба вывелась, и дельфины все передохли. Без пищи, думай не думай, а жить нельзя.
      Сверху из динамика раздался треск и кашель. Потом хриплый голос произнес:
      - Первая флотилия подходит к району поиска!
      - Смотри, малыш! - сказал Ян.
      На экране появились десять светящихся точек. Кильватерной колонной суда шли по дуге, параллельной окружности, ограничивающей возможное местонахождение кита.
      - Вторая флотилия заняла исходную позицию!
      - Третья флотилия на месте!
      - Отличные ребята! - сказал Ян. - Смотри, как они точно работают. Через несколько минут район будет окружен.
      - А где мы?
      - Тут. - Ян ткнул указкой в центр района. Здесь мы будем ждать, пока Их Величество Кит не пожалует к нам в гости.
      - А если он не захочет?
      - Заставим.
      Ян подождал рапорта двенадцатой флотилии и придвинул к себе микрофон:
      - Слушать мою команду! Аппараты на зону поражения!
      - Есть аппараты на зону поражения!
      Двенадцать голосов, вся октава, от старческого баса до юношеского дисканта, одинаково взволнованных предстоящей охотой, радостно отрепетовали команду, выдерживая положенный интервал в одну секунду. Это было скорее данью традиции, чем необходимостью.
      Теперь Ян сосредоточил свое внимание на маленьком табло, где появлялись цифры - номера флотилий, принявших приказ.
      - Аппараты товсь!
      Зиг взглянул на руки деда, лежавшие на пульте. Длинные пальцы с желтыми следами никотина напряглись в нервном ожидании. Впившись глазами в секундомер, Ян отсчитывал время.
      - Залп! - Одновременно он коротким щелчком перебросил рычажок под табличкой "гидрообзор".
      - Гляди!
      Поверхность экрана внутри кольца вскипела крохотными искрами, вскоре слившимися в один стремительный вихрь. Он двигался по спирали к центру района.
      - Ультразвуковые торпеды! Они гонят кита прямо на наши пушки.
      - А где же кит?
      - На таком расстоянии его еще не видно. Во всяком случае, он внутри спирали. Оттуда ему уже не выйти.
      - Волнуетесь, Ян?
      Зиг не заметил, когда в рубке появился адмирал-директор.
      - Волнуюсь. К этому ведь нельзя привыкнуть, хотя и знаешь, что ошибки быть не может.
      Огненный смерч на экране неумолимо двигался к центру.
      - Пожалуй, пора! - Ян переключил масштаб, и на экране возникла мечущаяся серая тень, окруженная завесой голубого огня.
      - Синий кит, - сказал адмирал-директор. - Метров тридцать длиной.
      - Не меньше, - подтвердил Ян.
      - Пора включать защиту, а то, чего доброго, долбанет по корпусу.
      Ян поморщился. Он не любил подсказок.
      - Успеется. Сейчас подбавим пару торпед снизу, чтобы не вздумал нырнуть, а потом - в прицельную рамку.
      Адмирал пожал плечами.
      - Делайте как знаете.
      Сноп холодного пламени выбросил серую тень наверх. Теперь уже кит не пробовал бросаться из стороны в сторону. Невыносимая боль, причиняемая излучателями, вызывала лишь конвульсивную дрожь в гигантском теле, мчавшемся вперед, навстречу неминуемой гибели.
      Ян включил локатор нейтронной пушки.
      - Возьмем на понтоны?
      - Подождите, Ян, - лукаво подмигнул адмирал. - Я приготовил сюрприз.
      Думаю, вам будет приятно убить последнего кита по старинке, с кровью?
      Ян усмехнулся, обнажив желтые прокуренные зубы.
      - Неужели углекислотная мортира?
      - Она самая. Надеюсь, вы еще не забыли, как с ней обращаться?
      - Разве такое забудешь?!
      - Пойдемте на полубак. А ты, малый, ступай с нами, посмотришь, как умели работать настоящие китобои.
      - Сейчас, - сказал Ян. - Нужно остановить кита на прицельной линии.
      - Правильно! - сказал адмирал. - Незачем рисковать, пусть он сам повернется к нам боком.
      Зиг невольно почувствовал гордость, когда увидел, с каким почтением расступились окружавшие пушку люди, чтобы пропустить к ней деда.
      Кит лежал в нескольких метрах от носа корабля.
      - Только и всего?! - разочарованно протянул Зиг. - Он просто похож на подводный танкер.
      - Похож, - согласился Ян. - Что верно, то верно. Вот мы его сейчас немного разгрузим.
      Он встал на колени и прильнул к прицелу.
      Из короткого жерла пушки хлынула трассирующая очередь.
      Печальный звук, похожий на последний аккорд органа, скользнул по поверхности волн. Кит вздохнул еще раз, и два фонтана черной крови рванулись ввысь. Алое пятно расползалось по воде вокруг безжизненной туши, начавшей странным образом увеличиваться в объеме. Испаряющаяся из снарядов углекислота раздула тело животного, как резиновую игрушку.
      Все стоявшие на полубаке зааплодировали. Адмирал-директор похлопал Яна по плечу.
      - Великолепное попадание! Теперь вижу, что вы действительно не разучились.
      Ян вытер платком потный лоб.
      - Да, тут нужна сноровка. Каждый кит требует своей порции. Дашь мало потонет, много - лопнет. Похоже, он получил точно, что ему было нужно.
      - Который же это был по счету?
      - Тысяча пятисотый! - с гордостью ответил Ян.
      - Глядите! - сказал адмирал.
      Празднично расцвеченные флагами корабли полным ходом шли к месту охоты.
      Как по команде, из сотни труб вырвался победный рев.
      - Салют в вашу честь, - сказал адмирал.
      - Нет, - ответил Ян, - в честь кита. Все-таки это последний.
      - Как хотите. А сейчас - прошу на банкет.
      - Что будем делать с китом?
      - Бросим здесь. К утру он потонет. Не возиться же в такой день с разделкой этой вонючей твари.
      * * * "Прометей" вышел за пределы солнечной системы. Сейчас он набирал скорость для чудовищного прорыва в галактические просторы.
      Зигмунд Ланис расстегнул ремешок, крепящий ларингофон.
      - Связи больше не будет, пока не войдем в район 75В. Там отрапортуем и - в анабиоз.
      Инга принялась массировать затекшие ноги.
      - Что касается меня, то я бы с удовольствием уже сейчас отправилась в ванну. Просидеть еще сутки в кресле - не такое уж удовольствие. Не могу понять, кому нужно это бдение.
      - Таков приказ. Район считается опасным. Именно там каждый раз окончательно прерывалась связь со всеми четырнадцатью экспедициями.
      - Что там может быть опасного? У нас достаточно надежная противометеоритная защита.
      - Ничего не поделаешь. Приказ есть приказ.
      - А сон есть сон.
      Инга откинула спинку кресла и закрыла глаза.
      - Такое ощущение, будто лупили по всему телу.
      - Пройдет, - сказал Зиг.
      - Знаю, что пройдет.
      Зиг достал из кармана кресла два тюбика тонизирующего желе.
      - Хочешь?
      - Спасибо, не хочется. Вот если бы хорошую дозу снотворного.
      - С этим тоже придется подождать.
      Инга снова открыла глаза.
      - Ты не жалеешь, что стал переселенцем?
      - Сейчас уже жалеть поздно. Необходимо прокладывать дорогу в космос.
      Приходится как-то исправлять ошибки предков. Разбазарили планетку, а теперь, когда все биологическое равновесие полетело вверх тормашками, нужно думать, как выжить самим.
      - А тебе не страшно?
      - Чего?
      - Вот так, вдвоем, неизвестно куда.
      - Поисковые корабли всегда рассчитаны на двоих.
      Инга взяла со стола книгу и, полистав, положила на место.
      - Неужели этого нельзя было избежать?
      Зиг усмехнулся.
      - Ты знаешь, мой дед был китобоем. Я один раз видел, как это делалось.
      Слепая жестокость, высокомерное презрение ко всем, кто на тебя не похож.
      Даже зверь не убивал, когда ему этого не было нужно, а человек...
      - Можно я немножко подремлю?
      - Немножко можно.
      Зиг поглядел на ленту курсографа. Осталось не так много. Скоро нужно будет переключить управление на основной маршрут.
      - Зиг!
      -Что?
      - А там действительно есть обитаемые миры?
      - Должны быть. Жизнь во вселенной не исключение, а правило. Где-то обязательно есть планеты, населенные разумными существами, может быть, даже более разумными, чем мы.
      - А вдруг они будут поступать так же?
      -Как?
      - Ну, вроде твоего деда.
      - Глупости! Как бы ни было молодо человечество, и то мы уже сейчас многое поняли. У всех гуманоидных цивилизаций должна быть какая-то общность этических понятий и моральных норм. Почему же мы не должны доверять нашим старшим братьям?
      - А мы не проспим в анабиозе?
      - Чего?
      - Эти самые цивилизации.
      - Автоматы нас вовремя разбудят.
      - Ну хорошо, так я немножко подремлю.
      * * * Главный Пират был просто великолепен. Усики, панцирь и брюшко раскрашены в яркие боевые цвета. Все шесть лапок покрыты позолотой.
      Среди разумных обитателей планетной системы Юр палоцефалы отличались большим ростом, но Главный Пират превзошел всех своих сородичей. Его полная длина составляла не менее трех сантиметров.
      Старший Оператор Дзююю внешне казался целиком поглощенным наблюдением за зоной охоты, но его теменной глаз был устремлен на невесту, кокетничавшую с Главным Пиратом. Дзююю определенно не нравилось это жеманное помахивание яйцекладом. Усиками телепатических восприятий он ощущал эманацию сладкого томления, источаемую Сиии. Вот так всегда. Самка остается самкой, и ничего тут не поделаешь. Природа отвела на брачный период всего одни сутки, но и тут приходится смотреть во все три глаза. Завтра они расстанутся навсегда.
      Сиии отправится откладывать яйца, и больше он ее не увидит. Неужели она не может хоть сегодня вести себя более сдержанно?
      - Готово! - сухо сказал он, поворачиваясь к Главному Пирату. - Цель загнана в свернутое пространство. Теперь они будут там болтаться, пока у нас хватит энергии. Что прикажете делать дальше? Их там внутри, как всегда, двое.
      - Добыча ваша. Я рад, что могу преподнести вам этот маленький подарок к свадьбе. - Главный Пират церемонно опустил голову перед Сиии. Приказывайте вы, о самка среди самок!
      Сиии смущенно приняла фиолетовую окраску.
      - Право, я не знаю. Ведь мне первый раз приходится участвовать в охоте.
      Как это делается?
      - Мы можем причинить им боль несколькими способами. Настроившись на телепатическое восприятие, вы насладитесь их страданиями. Я лично рекомендовал бы удушье. Это ни с чем не сравнимое ощущение!
      - Хорошо! - сказала Сиии, - пусть будет удушье.
      - Действуйте! - приказал Пират. Дзююю определил расстояние по локатору и сфокусировал излучение в тонкий пучок.
      - Ах! - Сиии томно подогнула задние лапки. - Это действительно прекрасно! Они так страдают, что мне их даже жалко!
      - Жалко? - удивленно переспросил Пират. - А чего их жалеть?
      Млекопитающие стоят на самой низкой ступени биологического развития. Они даже неспособны к телепатическому восприятию. Очевидно, при их создании природа заботилась только о размерах, что касается остального... - Он пренебрежительно зашевелил усиками. - В остальном это просто неудавшаяся попытка.
      - Ох!!! - стонала Сиии. - Пожалуйста, продлите это, как можно дольше!
      - К сожалению, это невозможно. Доставлять удовольствие самке - приятный долг каждого воина, но мы не настолько безрассудны, чтобы их убивать. Нужно считаться с тем, что, кроме всего, они дают огромное количество молока во время лактации. У меня в заповеднике четырнадцать пар, восемь из них уже дали потомство.
      - Как?! - воскликнула Сиии. - Они даже способны на любовь?
      - Ну, в своем роде, если это можно назвать любовью. У них нет определенного брачного периода, он растянут на весь год.
      - Не может быть!
      - Уверяю вас! Я же сказал, что это очень примитивные животные.
      - Они теряют сознание, - вмешался Дзююю. - Прикажете выключить?
      -Да, выключайте!
      - Неужели все? - разочарованно спросила Сиии.
      - Все! - сказал Пират. - Берите их, Дзююю, на буксир.
      - Постойте! - Сиии дала такой залп эманации, что у Пирата закружилась голова, а Дзююю ревниво щелкнул жвалами. - Вы мне можете сделать еще один подарок?
      - Разумеется, если это в моих силах.
      - Отпустите их на волю.
      - Это еще зачем?
      Сиии позеленела самым соблазнительным образом.
      - Видите ли, я думала... что, может быть, у них сейчас как раз любовные игры, а всегда приятно... ну, словом, где угодно, только не в клетке.
      Пират от ярости чуть было не взлетел, но вовремя сдержался.
      - Не могу. Они стали попадаться все реже и реже. Боюсь, что это последние.
      - Ну пожалуйста! - Сиии пустила в ход вторую пару усиков. Для меня!
      - Воля самки перед откладкой яиц - закон, - сказал сраженный Пират. Выбросьте, Дзююю, их отсюда подальше!
      * * * - Что это было? - спросила Инга, открывая глаза. - Мне казалось, что я уже умираю!
      Зиг заглянул на курсограф.
      - Не знаю. Вероятно, гравитационный всплеск. Мы сильно отклонились от курса.
      В ДОНОМАГЕ Тараканы
      Мне не хотелось просыпаться. Я знал, что стоит открыть глаза, как вся эта карусель закружится снова. Один оборот в двадцать четыре часа, и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Во сне можно было делать с миром все, что угодно: перекраивать его по своему усмотрению, населять сказочными персонажами, останавливать время и поворачивать его вспять.
      Во сне я был хозяином мира, а днем... Впрочем, об этом нельзя думать.
      Рекомендуется лежать десять минут с закрытыми глазами и думать только о приятном. Дурацкий рецепт. Это значит не думать о том, что есть на самом деле. Не думать о наступающем дне, не думать о лежащей на столе рукописи, не думать... Древняя, наивная мудрость, детские представления о всемогуществе человеческой психики. Соломинка, протянутая утопающему. К черту соломинки, техника спасения тоже идет вперед.
      Я протянул руку и взял со столика контакты. Один - на затылок, два на запястья и один на живот.
      Кто ты, мой благодетель, дарующий мне мужество и покой? Может быть, твой прах уже давно в урне крематория и все, что от тебя осталось, - это магнитная запись эмоций, размноженная в миллионах экземпляров. Ты оставил людям неоценимое наследство - утреннюю радость. У тебя был веселый характер, отличное пищеварение и неутомимое сердце. Ты обладал завидным аппетитом, любил спорт, хорошую шутку и женщин. Твои биотоки наливают силой мои мышцы, усиленно гонят кровь по сосудам, заставляют меня ухмыляться этой идиотской улыбкой.
      Гоп-ля! Жизнь прекрасна! Пользуйтесь по утрам электрическими биостимуляторами Альфа!
      Щелчок реле. Теперь аппарат выключен на двадцать четыре часа. Нужно попробовать сломать замок и отключить реле. Пролежать несколько суток в этом блаженном состоянии, а там пусть все катится в преисподнюю: и недописанные книги, и неверные жены, и вы, надежда человечества, господа лопоухие!
      Слышите! В преисподнюю, вместе со всеми вашими проблемами и проблемками.
      Я пытаюсь открыть ножиком черный ящик, но корпус аппарата изготовлен из твердого пластика. Нигде ни малейшей щели. Ну что ж, ваша взяла, ничего не поделаешь.
      Посмотрим, что творится в мире. На экране - реклама, реклама, реклама.
      Больше ешьте, больше пейте, чаще меняйте одежду, обувь, мебель. Следите за модой, мода - зеркало эпохи. Женщины, старайтесь всегда нравиться мужчинам.
      Мужчины, следите за своей внешностью. Посетите Центральный магазин, там все товары пониженной прочности. Неограниченный кредит. Не жалейте вещи, не привыкайте к вещам. Помните, что, надев лишний раз костюм, вы нарушаете ритм работы Главного Конвейера. Все, что послужило один раз, - в утилизатор!
      Берите, берите, берите!
      Сводки. Десятизначные числа, бесконечные, уходящие вдаль автоматические линии, монбланы жратвы, невообразимые количества товаров. Стрелки приборов на щитах энергосистем стоят ниже зеленой черты. Потребляйте, потребляйте, потребляйте! Главному Конвейеру грозит переход на замкнутый цикл!
      Другая программа: лекция для женщин. Рожать полезно, рожать приятно, рожать необходимо. Вы ищите смысл жизни? Он - в детях! Новое в законе о браке. Каждая патриотка Дономаги должна иметь не менее пяти детей.
      Мы не поднимем потребление, пока...
      Хватит! Включаю третью программу.
      Сенсация века - мыслящая горилла Макс дает интервью корреспондентам телевидения и газет. Грузное тело облачено в ярко-красный халат, тщательно застегнутый до шеи. Высокомерное, усталое лицо. Глаза полузакрыты.
      Неправдоподобно большая черепная коробка еще хранит розовый рубец, след недавней операции.
      Сидящий рядом комментатор кажется по сравнению с Максом крохотным и жалким.
      - Скажите, Макс, - спрашивает корреспондент агентства печати, - какие, по-вашему, перспективы сулят операции подобного рода?
      Макс усмехается, обнажая острые желтые клыки.
      - Я думаю, - говорит он, - что если бы эти операции не давали желаемого результата, то я бы сегодня не имел чести беседовать с вами.
      Камера панорамой показывает журналистов за столиками, торопливо записывающих ответ в блокноты.
      - Боюсь, что вы меня не совсем точно поняли, - продолжает корреспондент.
      - Я имел в виду перспективы.... э-э-э... для человечества в целом.
      - Я работаю для человечества, - сухо звучит ответ. - Неужели вы думаете...
      - Простите, Макс, - перебивает комментатор, - я позволю себе уточнить вопрос моего коллеги. Считаете ли вы возможным, что подобные операции когда-либо будут производиться на людях?
      Макс пожимает плечами.
      - Этот вопрос нужно адресовать тем, кто такие операции разрабатывал.
      Спросите лопоухих.
      Смех в зале.
      - И все же, - настаивает корреспондент, - нас интересует ваша точка зрения.
      У Макса начинает дергаться губа. Несколько секунд он глядит на корреспондента остановившимся взглядом. Затем из его глотки вырывается пронзительный рев. Согнутыми руками наносит себе несколько гулких ударов в грудь. По-видимому, у оператора сдают нервы - телекамера стремительно откатывается назад.
      - Ну что вы, Макс! - Комментатор протягивает ему связку бананов. Стоит ли из-за этого волноваться!
      Пока Макс жует бананы, в студии такая тишина, что я отчетливо слышу тяжелое сопение и глухие, чавкающие звуки.
      - Извините! - Он запахивает расстегнувшийся халат. - Так о чем мы?..
      - Возможны ли такие операции на людях? - подсказывает комментатор.
      - Это скорее вопрос этический, чем научный. Для того чтобы создать один сверхмозг, двух особей из трех нужно умертвить. Там, где речь идет о жизни животных, ваши лопоухие не проявляют особой щепетильности. Не знаю, хватит ли у них решимости, когда дело коснется людей.
      Он слишком смело говорит о лопоухих. Комментатор явно чувствует себя неловко и пытается изменить ход беседы.
      - Может быть, вы расскажете, над чем вы сейчас работаете?
      Быстрый взгляд исподлобья. Какое-то мгновение он колеблется. Честное слово, эта горилла умнее, чем я предполагал. Достаточно посмотреть на улыбку.
      - Боюсь, что это не так просто. Я плохой популяризатор, да и сама проблема выходит за пределы понимания людей с обычным генетическим кодом. Не можете же вы объяснить мартышке законы стихосложения.
      Браво,Макс, браво!
      - Так... - Комментатор обескуражен. - Есть ли еще у кого-нибудь вопросы?
      На экране - крупным планом - корреспондентка радио:
      - Простите, Макс, возможно, мой вопрос будет несколько... Ну, может быть, вы сочтете его чересчур... - Кажется, она безнадежно запуталась.
      - Интимным? - приходит ей на помощь комментатор.
      - Вот именно. - Она облегченно вздыхает. - Ваше прошлое. Ведь его нельзя так просто списать со счета. Звериные инстинкты. Не появляется ли у вас иногда желание...
      Макс кивает головой:
      - Я вас понял. Мы все находимся во власти инстинктов. От них ведь никуда не спрячешься. Разве у вас, когда вы ночью остаетесь наедине со своим мужем, не появляется желание внимать их зову?
      Ржут журналисты, ухмыляется комментатор, только лицо гориллы сморщено в брезгливой гримасе.
      Корреспондентка краснеет.
      Отличная вещь цветной экран! Я наслаждаюсь богатством оттенков румянца на лице этой дуры.
      - Я... девушка... - с трудом выдавливает она.
      Теперь уже хохочет Макс.
      - Тем более! - Он достает из кармана халата платок и вытирает им глаза.
      - Тем более: неудовлетворенные инстинкты - самые сильные.
      Комментатор пытается спасти положение:
      - Спасибо, Макс. Разрешите поблагодарить вас и от имени телезрителей, которые, надеюсь, с интересом слушали это интервью.
      Я выключаю экран. Пора завтракать.
      Двенадцатый шифр - диетический завтрак для страдающих ожирением. Однако почему-то вместо обычных двух блюд и стакана чая металлическая рука выталкивает на поднос все новые и новые тарелки. Я пытаюсь захлопнуть дверцу, но она не поддается. Ага, понятно: новый трюк - хочешь не хочешь, а повышай потребление.
      Я не могу сказать, что все это невкусно. Блюда приготовлены по рецептам опытных гурманов, но стоит мне съесть две ложки, как аппетит пропадает. Меня раздражает такое обилие еды. Я сваливаю содержимое всех тарелок на поднос, тщательно перемешиваю и выбрасываю в утилизатор. При этом я стараюсь не думать о счете, который придет в конце месяца. Нужно быть патриотом.
      Необходимо обеспечить загрузку всех автоматических линий. Конвейер, работающий по замкнутому циклу, действительно страшная вещь. Что-то вроде писателя, которому не о чем писать.
      Кстати, о писателях. Сейчас ты, дорогой мой, сядешь за стол и напишешь две полагающиеся на сегодня страницы. Так, на чем мы остановились?
      Минут десять я тупо смотрю на недописанный лист и размышляю. Впрочем, может быть, только делаю вид, что размышляю.
      Нет, пожалуй, надо начинать с главного. Я подхожу к информатору и вызываю центральный пост.
      - Слушаю!
      - Дайте справку. Сколько раз в литературе использована ситуация, в которой герой любит героиню, но она не разделяет его чувств и уходит к другому?
      - За какой период?
      - От Эсхила до наших дней.
      Явное замешательство. Я слышу, как дежурный пере дает задание дальше.
      - Абонент?!
      -Да.
      - Мы не можем дать такую справку. Объем информации превышает емкость памяти машин.
      - Ну тогда за последнее столетие.
      - Подождите.
      Я терпеливо жду.
      - Справка будет готова завтра к двадцати трем часам. Вас устраивает такой срок?
      - Ладно, - говорю я, - не так уж важно знать, какая ты по счету бездарность.
      - Простите?
      - Нет, это я просто так. Развлекаюсь. Можете считать заказ аннулированным.
      - Хорошо.
      Двух страниц не будет ни сегодня, ни завтра, ни во веки веков. Аминь.
      Честное слово, я испытываю облегчение. Теперь нужно решить, чем занять день.
      Я подхожу к зеркалу и оглядываю себя с ног до головы. Выгляжу я просто шикарно. В мире, изнывающем от изобилия, стоптанные башмаки, вздутые на коленях брюки и пиджак с прорванными локтями - признак изысканного снобизма.
      Отвесив глубокий поклон своему изображению, я выхожу на улицу.
      Верхний этаж - для пешеходов. Здесь же расположены магазины, поэтому в воздухе стоит такой гул. Сотни динамиков зазывают зайти и взять что-нибудь.
      На перекрестке несколько молодых девушек.
      Если стремление по возможности ничем не прикрывать свои телеса будет прогрессировать, то Главному Конвейеру грозит полная остановка.
      Девушки всячески стараются привлечь внимание бесцельно фланирующих парней, но те проходят мимо с каменными лицами. Почти все они жуют противную липкую массу. Говорят, что она помогает от ожирения.
      Я гляжу на лица прохожих и пытаюсь понять, что же произошло. Я не могу писать о мире, в котором живу, просто потому, что его не знаю.
      Бессмысленные, откормленные хари, потухшие глаза, полная апатия ко всему.
      Впрочем, это не так. Внезапно толпа преображается. Прекратилось всякое движение, застывшие на месте люди впились глазами в экраны. Начался футбольный матч. Проходит несколько минут. Дикие выкрики и свист заглушают даже рев рекламных громкоговорителей.
      Мне трудно думать в таком гаме. Я захожу в первый попавшийся магазин.
      Никого нет, и относительно тихо.
      Здесь очень удобные кресла. От кондиционера веет приятной прохладой.
      Мне хочется хоть что-нибудь понять. Еще недавно мне казалось, что самое главное - это выиграть соревнование в потреблении. Автоматизация и изобилие.
      Сколько лет мы поклонялись этим двум идолам? Бесконфликтный капитализм.
      Жрать, жрать, жрать. Пусть каждый жрет сколько может, и проблема "иметь и не иметь" потеряет всякий смысл. Всех уравнивает емкость желудка в этом автоматизированном раю. Ну вот, желудки набиты до предела. А дальше? Дальше - мы и лопоухие. Все те же два класса. Интеллектуальное неравенство. Никогда еще оно не проявлялось так резко. Для лопоухих мы просто свиньи, поставленные на откорм, объект социального эксперимента. Нас разделяют не только стены Исследовательского Центра. Я когда-то читал романы Уэллса. Там тоже была элита ученых, управляющих миром, но это получалось как-то иначе.
      Никто не мог предполагать, что имущественное неравенство выродится в интеллектуальное, что все настолько усложнится и настоящая наука станет доступной только гениям. Иногда мне кажется, что нами правят марсиане. На каждые десять миллионов человек рождается один гений. Лопоухие умеют их отыскивать. В годовалом возрасте счастливчики попадают в Исследовательский Центр. Ошибок почти не бывает, говорят, что генетический гороскоп - очень точная вещь. А что прикажете делать человеку, если он не гений?
      Я встаю и направляюсь к выходу.
      - Вы ничего не взяли? - раздается у меня над ухом. Магазинные автоматы работают с безукоризненной точностью.
      Я подхожу к витрине, сую в ящик с фотоэлементом банковскую карточку и наугад беру галстук, расписанный замысловатыми узорами.
      - Он вам будет очень к лицу!
      Я бросаю галстук на пол и по лестнице спускаюсь на проезжую часть улицы.
      Несколько минут я в нерешительности стою перед вереницей автомобилей, потом сажусь в маленький кар. "Куда?" - вспыхивает надпись на пульте.
      На этот вопрос я не могу ответить. Нажимаю на все кнопки сразу.
      В пульте что-то щелкает, и надпись загорается снова.
      - Эх ты, - говорю я, - а еще называешься автоматом, простую проблему не можешь решить!
      Тычу пальцем в первую попавшуюся кнопку, и автомобиль трогается с места.
      Мне кажется, что я еду по вымершему городу. На проезжей части - ни одной машины. В Дономаге уже давно никто никуда не торопится.
      Я нажимаю кнопку за кнопкой. Автомобиль бесцельно кружит по улицам.
      Неожиданно мой кар сбавляет скорость. Из-за угла вылетает красный лимузин с эмблемой Исследовательского Центра. Я успеваю разглядеть лежащего на подушках человека. Огромный лысый лоб, маленький, срезанный подбородок дегенерата.
      Проходит еще полчаса. Мне надоела эта бессмысленная езда, но не хватает воли принять решение.
      Я думаю о том, что, если вырвать несколько сопротивлений из пульта, машина потеряет управление, и тогда...
      Внезапно я понимаю, что весь день играю сам с собой в жмурки.
      Я набираю номер на диске и наклоняюсь к микрофону:
      - Лилли! - Я говорю шепотом, потому что стыжусь слов, которые сейчас произнесу. - Ты надо мной тяготеешь как проклятье, Лилли! Я разобью себе голову, если ты не разрешишь к тебе приехать!
      * * * У подъезда стоит красный лимузин. Я пристраиваю свой кар рядом и поднимаюсь на второй этаж.
      Мне открывает сама Лилли. У нее очень возбужденный вид.
      - Здравствуй, милый! - Она рассеянно целует меня в губы. - А у меня для тебя сюрприз!
      Я догадываюсь, что это за сюрприз.
      Красный лимузин плюс необузданное честолюбие Лилли. Данных вполне достаточно, чтобы решить уравнение с одним неизвестным.
      - Очень интересно! - Мне действительно интересно. Я никогда не видел близко ни одного лопоухого.
      Он сидит в кресле у окна. Я его сразу узнаю. Рядом с ним - Тони.
      - Знакомьтесь! - говорит Лилли. - Мой бывший муж.
      Это про меня. Бывший муж, бывший писатель - что еще?
      - Он писатель, - добавляет Лилли, - и очень талантливый.
      Еще бы! У нее все должно быть самого лучшего качества, даже бывший муж.
      Тони приветливо машет мне рукой. Он уже здорово пьян. Интересно, где ему удается добывать спиртное?
      Я направляюсь к креслу, где сидит лопоухий, но по дороге спотыкаюсь о протянутые ноги Тони. Торжественность церемониала несколько нарушена. Первый муж споткнулся о второго, просто водевиль какой-то!
      - Лой, - говорит лопоухий. Он даже не считает нужным приподняться с кресла.
      Я пожимаю потную, мягкую руку и тоже представляюсь.
      - Хочешь чаю? - спрашивает Лилли.
      - Лучше чего-нибудь покрепче.
      Тони подносит палец к губам.
      - Можете не стесняться, - говорит Лой. - Все законы имеют статистический характер, в том числе и сухой. Какие-то отклонения всегда допустимы.
      Лилли достает из шкафа бутылку спирта и сбивает коктейль.
      Она протягивает первый стакан Лою, но тот отрицательно качает головой.
      Тони довольно ухмыляется: не хочет пить - не надо, нам больше достанется.
      - Вы читали последний роман Свена? - обращается Лилли к Лою. - В свое время о нем много говорили.
      Лой смотрит на меня тяжелым сонным взглядом. Кажется, все же он сообразил, что речь идет обо мне.
      - Я не читаю беллетристики, - говорит он, - но когда знакомишься с автором, то невольно хочешь прочесть, что он написал.
      Лилли облегченно вздыхает и снимает с полки книгу. Интересно, читала ли она сама?
      У Лоя короткие руки, похожие на паучьи лапки. Когда он берет ими книгу, мне кажется, что сейчас он поднесет ее ко рту и высосет из нее все соки.
      Так и есть! Он быстрыми, резкими движениями перелистывает страницы, на какую-то долю секунды впивается в них взглядом и листает дальше.
      - Вряд ли это может вас заинтересовать, - говорю я, отбирая у него книгу. - Любовная тема в наше время...
      - Вы ошибаетесь, - перебивает он. - Проблема сексуального воспитания молодежи стоит сейчас на первом месте. Мы запрограммировали Систему на сто лет вперед из расчета ежегодного прироста населения не менее пяти процентов.
      Вносить сейчас коррективы невозможно. То, что люди избегают иметь детей, может привести к катастрофическим последствиям.
      Только теперь я понимаю, что меня мучит с самого утра. Мне необходимо причинить боль Лилли. Нанести удар в самое чувствительное место. Нет, такой случай нельзя упустить!
      - Действительно, Тони, - говорю я, - почему бы вам с Лилли не завести ребенка?
      Лилли закусывает губу. Сейчас она вся - как натянутая пружина.
      - Я же импотент, - добродушно отвечает Тони. - Разве вы не знаете, что я импотент?
      Попадание в яблочко! Лой недоуменно поворачивается к Лилли.
      - Сейчас очень модно выходить замуж за импотентов, - говорит она небрежным тоном, - это освобождает от кучи всяких омерзительных обязанностей.
      Так... Лилли всегда считала, что возмездие должно быть скорым и безжалостным.
      Лой ничего не понимает.
      - А разве вы не хотите иметь ребенка?
      - Я не хочу плодить бездарностей. Их и так слишком много развелось.
      - Но все же есть шанс, - настаивает Лой.
      - Меня такой шанс не устраивает. Мне нужно иметь по крайней мере пятидесятипроцентную уверенность. Тони рассказывал, что когда-то в древности боги спускались с Олимпа и брали дочерей человеческих. Так рождались герои.
      Правда, Тони?
      Тони кивает головой. Глаза его устремлены на графин. Там еще осталось немного выпивки. Я наполняю его стакан и жду, что будет дальше.
      Намек настолько прозрачен, что понятен даже Лою. Он колеблется.
      - Это не очень рекомендуется. Гениальность, как и всякое отклонение от нормы, связана с накопленной ошибкой в наследственном веществе. При этом бывают сопутствующие изменения генетического кода. Иногда летальный ген...
      Он говорит о своей гениальности так, словно речь идет о паховой грыже.
      - Вы слишком осторожны! - В голосе Лилли звучат нотки, от которых мне становится тошно. - Цель оправдывает риск. Разве я вам не нравлюсь?
      Это уже черт знает что!
      Лой жмурится, как сытый кот. Сейчас он облизнется.
      - Что ж, - говорит он, - было бы любопытно составить генетический гороскоп нашего потомка.
      Лилли бросает на меня торжествующий взгляд. Пауза затягивается.
      - Давайте сыграем в тараканьи бега, - предлагает Тони.
      - Тони историк, - поясняет Лилли. - Он всегда выкапывает что-нибудь интересное.
      Тони достает из стола коробочку и извлекает оттуда двух тараканов. Один помечен белой краской, другой - синей.
      - Выбирайте! - предлагает он мне.
      - Где вы их раздобыли? - спрашиваю я.
      - В энтомологическом музее. У меня там есть приятель.
      Я выбираю белого таракана.
      Тони ставит на стол деревянный лоток.
      Лой наблюдает за ним со снисходительным любопытством, будто мы сами забавные и безвредные насекомые.
      Игра идет с переменным успехом. После нескольких заездов я возвращаю своего таракана Тони.
      - Надоело? - спрашивает он.
      Я киваю головой. У меня так мерзко на душе, что еще немного - и я разревусь. Мне страшно думать о том, что Лилли... Уж лучше бы это был не Лой, а Макс.
      - Это потому, что мы играем без ставок, - говорит Тони. - Представьте себе, что проигравший должен был бы пойти в соседнюю комнату и повеситься.
      "Висеть повешенному за шею, пока не будет мертв". Игра сразу бы приобрела захватывающий интерес.
      - Что ж, это мысль, - усмехается Лилли. - Попробуй, Свен. Рыцарский турнир на тараканах за право обладания дамой. Очень элегантно!
      До чего же она меня ненавидит!
      Право, я не прочь попробовать, но мне не хочется подвергать риску Тони.
      Он, в общем, славный парень. Вот если бы Лой... Чего не сделаешь ради того, чтобы на свете стало одним лопоухим меньше.
      - Ладно! - говорю я и пододвигаю лоток к Лою. - Выбирайте таракана.
      - Я не играю в азартные игры, - сухо отвечает он. - Что же касается вашей затеи, то это просто идиотизм! Неужели у вас нет более разумных развлечений?
      Тони неожиданно взрывается.
      - А что вы нам еще оставили? - кричит он.
      Лой пожимает плечами.
      - Не понимаю, чего вы хотите.
      - Работы! - орет Тони. - Можете вы понять, что и обычные люди хотят работать?!
      - Разве вы не работаете?
      - Работаю. - Он одним махом допивает коктейль и немного успокаивается. - Я написал монографию о восемнадцатом веке, а кому она нужна? Кто ее читал?
      Да и какой смысл копаться во всем этом дерьме, когда я не понимаю, что творится вокруг? Чем вы там занимаетесь в вашем проклятом Центре?! Какие сюрпризы вы нам еще готовите? Господи! Иногда мне кажется, что все мы заперты в огромном сумасшедшем доме. Ведь есть же еще люди на Земле. Можете вы объяснить, почему мы ограждены от всего мира непроницаемой стеной? Не умеете сами сообразить, что делать, так учитесь у других! Весь мир живет иначе.
      - Нам нечему учиться у коммунистов, - высокомерно отвечает Лой. Уровень производства, достигнутый нами...
      - Я ничего не смыслю в производстве, но думаю, что тот уровень не ниже... - говорю я. - Меня интересует другое - люди. Что вы сделали с людьми?
      - Разве автоматизация не освободила их от тяжелого труда?
      - Освободила. От всего освободила, а взамен ничего не дала. Может быть, поэтому мы перестали походить на людей.
      - Глупости!
      Мне не хочется больше спорить.
      - Был очень рад повидать тебя. Ли, - говорю я. - До свиданья!
      - Будь здоров, дорогой!
      - Прощайте, Тони! Мы еще с вами как-нибудь сыграем.
      Лой тоже встает. Он целует руку Лилли и небрежно кивает Тони.
      Мы выходим вместе.
      - Пройдемте пешком, - предлагает Лой. - Мне нужно с вами поговорить.
      Я знаю, о чем он хочет поговорить.
      Лой ставит рычажок на пульте против надписи "возврат", и мы поднимаемся на пешеходную трассу.
      Он сразу приступает к делу:
      - Я хочу получить у вас кое-какие сведения о Лилли. Ведь вы ее хорошо знаете.
      - Никто не может познать душу женщины.
      Меня самого ужасает пошлость этой фразы.
      - Я спал с ней всего три месяца, - добавляю я, и это уже пахнет стопроцентным кретинизмом.
      Лой бросает на меня быстрый взгляд из-под насупленных бровей.
      Точь-в-точь как Макс на ту корреспондентку.
      Я сгораю от стыда, но в душе рад, что разговор на эту тему уже не состоится. Целый квартал мы проходим молча.
      На перекрестке затор. Равнодушная, сытая толпа молча наблюдает движущуюся колонну молодых ребят. Они несут транспарант с надписью: "Л о п о у х и е, п р и д у м а й т е н а м з а н я т и е!" Очевидно, это студенты.
      - Вы понимаете, что им нужно? - спрашивает меня Лой.
      - Вам лучше знать, - отвечаю я.
      - К их услугам все блага жизни, - задумчиво продолжает он. - Они ни в чем не нуждаются и могут заниматься чем угодно, в меру своих сил и возможностей, разумеется.
      - Вот в этом-то все и дело, - говорю я. - Возможности непрерывно сокращаются. Вероятно, они боятся, что скоро даже те крохи, которые вы им оставили, будут отвоеваны вашими обезьянами.
      - Обезьянами? - переспрашивает Лой. - Ну нет, обезьяны предназначены не для этого.
      - А для чего?
      Лой не спешит с ответом. Последние ряды демонстрантов уже прошли, и мы снова пускаемся в путь.
      - Профаны, - говорит Лой. - Профаны всегда падки на всякую сенсацию, способны раздуть ее до невероятных размеров. Ваши представления о мыслящих обезьянах - чистейшая фантастика. Сверхмозг - просто рабочая машина, такая же, как любое счетно-решающее устройство. Нет смысла изобретать то, что уже создано природой, но усовершенствовать природу всегда можно. Пока тот же Макс нам очень полезен при решении ограниченного круга задач. Изменятся эти задачи - придется искать что-нибудь новое.
      - Не знаю, - говорю я. - Все это темный лес. Просто меня, как писателя, пугают эти обезьяны. Впрочем, я их и близко не видел.
      - Хотите посмотреть? Я могу это вам устроить, хотя Центр очень неохотно выдает разрешения на посещение питомника.
      - Еще бы! Вероятно, зрелище не для слабонервных.
      - Нет, - отвечает он, - просто это отвлекает обезьян.
      * * * Разрешение приходит через пять дней. Почему-то оно на двух человек.
      Я решаю, что Лой хочет блеснуть перед Лилли, и звоню ей по телефону.
      - Я сегодня занята, - говорит она. - Если не возражаешь, с тобой поедет Тони.
      ...Мы останавливаем автомобиль перед воротами Центра. Висящее на них объявление доводит до всеобщего сведения, что въезд общественного транспорта на территорию категорически воспрещен.
      Отщелкиваем свой пропуск в маленьком черном аппарате и сразу попадаем в иной мир.
      Густые нависшие кроны деревьев, посыпанные розовым песком дорожки, спрятанные в густой зелени белые коттеджи, полная тишина.
      Если бы не вспыхивающие при нашем приближении указатели, можно было подумать, что мы перенеслись на несколько столетий назад.
      Указатели приводят нас к большому одноэтажному зданию, обнесенному высоким забором.
      Небольшая калитка в заборе заперта. Я нажимаю кнопку звонка, и через несколько минут появляется худой, высокий человек, облаченный в синий халат.
      Он долго и с явным неудовольствием разглядывает наш пропуск.
      - Ну что ж, заходите!
      Мы идем за ним. В нос нам ударяет запах зверинца. Весь двор уставлен клетками, в которых резвятся мартышки.
      - В кабинеты заходить нельзя, - говорит наш проводник.
      - Мы имеем разрешение.
      - Они сейчас работают. Никому не разрешается заходить, когда они работают.
      - Но тут же ясно написано в пропуске, - настаиваю я.
      - Скоро перерыв, они пойдут обедать, тогда и посмотрите.
      Нужно ждать, ничего другого не остается. От нечего делать мы разглядываем мартышек.
      - А они тут зачем? - спрашивает Тони, указывая на клетки.
      - Не знаю. Я сторож, мое дело их кормить, а что с ними там делают потом, меня не касается.
      - Ну их к черту! - говорит Тони. - Поедем домой, Свен.
      - Когда у них обед? - спрашиваю я.
      - А вот сейчас буду звонить.
      Раздается звук колокола. Мартышки прекращают свою возню и припадают к решеткам.
      Я почему-то испытываю невольное волнение.
      Открываются массивные двери, и из дома выходят пять горилл.
      Мартышки в клетках начинают бесноваться. Они вопят, размахивают руками, плюют сквозь прутья.
      Гориллы идут медленным шагом, высокомерные, в ярких халатах, слегка раскачиваясь на ходу. Они чем-то удивительно походят на Лоя.
      Рядом с нами истошным голосом вопит маленькая обезьянка с детенышем на руках. Она судорожно закрывает ему ладошкой глаза, но сама не может оторвать взгляда от приближающейся процессии.
      Шум становится невыносимым.
      Тони зажимает уши и отворачивается. Его начинает рвать.
      Гориллы проходят мимо, не удостаивая нас даже поворотом головы, и скрываются в маленьком домике, расположенном в конце двора.
      - Все! - говорит сторож. - Через час они пойдут обратно; если хотите, можете подождать.
      Я подхожу к одной из клеток.
      В глазах маленькой мартышки - тоска и немой вопрос, на который я не могу ответить сам.
      - Бедная девочка! - говорю я. - Тебе тоже не хочется быть хуже своих сородичей.
      Она доверчиво протягивает мне лапку. Я наклоняюсь и целую тонкие изящные пальчики.
      Тони трогает меня за рукав.
      - Пойдемте, Свен. Есть предел всему, даже... здравому смыслу.
      Назад мы идем уставшие и злые. Тони что-то насвистывает сквозь зубы. Это меня раздражает.
      У поворота на главную аллею стоит обнявшаяся парочка. Я их сразу узнаю.
      - Снимите шляпу, Свен, - высокопарно произносит Тони. - Сегодня мы присутствуем при величайшем эксперименте, кладущем начало расширенному воспроизводству лопоухих.
      Я поворачиваюсь и что есть силы бью кулаком в его ухмыляющийся рот.
      - Вы идеалист, Свен, - говорит Тони, вытирая ладонью кровь с губы. Неисправимый идеалист. И ударить-то по-настоящему не умеете. Бить нужно насмерть. Писатель!
      Я приближаюсь к ним, сжав кулаки и проклиная себя за то, что у меня никогда не хватит духа поднять руку на женщину. Тони идет сзади, я слышу его дыхание у себя за спиной.
      Первой нас замечает Лилли. У нее пьяные, счастливые глаза.
      - Поздравьте нас, мальчики, - говорит она. - Все получается просто великолепно! И гороскоп изумительный!
      Мы молчим. Лой берет ее под руку, Лилли оборачивается к Тони:
      - Я вернусь через десять дней. Пожалуйста, не напивайся до бесчувствия.
      Мы оба глядим им вслед. Когда они доходят до поворота, Тони говорит:
      - Поедем ко мне. У меня есть спирт, полная бутылка спирта.
      * * * Проходит всего три дня, но мне кажется, что мы постарели за это время на десяток лет. Я улетаю. Тони меня провожает.
      - Вот письмо к Торну, - говорит он, протягивая мне конверт. - Думаю, что Тори не откажется вас взять. Ему вечно не хватает людей. Ведь археология не входит в список официально признанных наук. Приходится рыть лопатами.
      - Спасибо, Тони! - говорю я. - По правде сказать, мне совершенно наплевать, чем они там роют. Меня интересует совсем другое.
      - Чепуха все это, - говорит Тони. - Двадцатый век. Не понимаю, что может вас интересовать там.
      - Не знаю. Мне хочется вернуться в прошлое. Понять, где и когда была допущена роковая ошибка. Может быть, я напишу исторический роман.
      - Не напишете, - усмехается он, - ведь сами знаете, что не напишете.
      Я смотрю на часы. Пора!
      - Прощайте, Тони!
      - Подождите, Свен! - Он обнимает меня и неловко чмокает в щеку.
      Я поднимаюсь по трапу. Тони смотрит на меня снизу вверх.
      - Скорее возвращайся, Свен!
      - Я вернусь! - кричу я, но шум мотора заглушает мои слова. - Вернусь месяцев через шесть!
      Ошибаюсь я ровно на год...
      * * * Стоит мне снова переступить порог моего дома, как у меня появляется такое ощущение, будто этих полутора лет просто не существовало. В мире все идет по-старому.
      Первым делом я звоню Тони.
      - Здравствуйте, Свен! - говорит он. - Очень рад, что вы уже в городе.
      - Не могу сказать того же о себе, - отвечаю я. - Ну как вы живете?
      Тони мнется.
      - Послушайте, Свен, - говорит он после небольшой паузы, - вы сейчас где?
      - Дома.
      - Можно, я к вам приеду?
      - Ну конечно, Тони!
      Через десять минут раздается звонок в дверь.
      - А вы молодцом, Свен, - говорит он, усаживаясь в кресло. - Вас просто не узнать!
      - Похудел на десять килограммов, - хвастаю я.
      - Ну что ж, могу только позавидовать. Как там Тори?
      - Молодчина Тори! И ребята у него отличные!
      - Будете писать?
      - Вероятно. Нужно еще о многом подумать.
      - Так...
      Мне хочется разузнать о Лилли, но вместо этого я задаю дурацкий вопрос:
      - Как ваши тараканы?
      Лицо Тони расплывается в улыбке.
      - У меня теперь их целая конюшня. Некоторые экземпляры просто великолепны!
      Почему-то мы оба чувствуем себя очень неловко.
      - Жаль, что у меня нечего выпить, - говорю я, - но в экспедиции...
      - Я не пью, - перебивает Тони, - бросил.
      - Вот не ожидал! Вы что, больны?
      - Видите ли, Свен, - говорит он, глядя в пол, - за ваше отсутствие произошло много событий... У Лилли ребенок.
      - Ну что ж, - говорю я, - она этого хотела. Надеюсь, теперь ее честолюбие удовлетворено?
      Он хмурится:
      - Не знаю, как вам лучше объяснить. Вы помните, был гороскоп.
      - Еще бы!
      - Так вот... по гороскопу все получалось очень здорово. Должен был родиться мальчик с какими-то необыкновенными способностями.
      - Ну?
      - Родилась девочка... идиотка... кроме того... с... физическим уродством.
      У меня такое чувство, будто мне на голову обрушился потолок.
      - Боже! - растерянно шепчу я. - Несчастная Ли! Что же теперь будет?! Как все это могло произойти?!
      Тони пожимает плечами:
      - Понятия не имею. Может быть, вообще генетические гороскопы сплошная чушь, а может, дело в стимуляторах. Они ведь там, в Центре, жрут всякие стимуляторы мозговой деятельности лошадиными дозами.
      Я все еще не могу прийти в себя:
      - А что же Ли? Представляю себе, каково это ей!
      - Вы ведь знаете, Лилли не терпит, когда ее жалеют. Она очень нежная мать.
      - А Лой? Он у вас бывает?
      - Редко. Работает как одержимый. У него там что-то не ладится, и он совершенно обезумел, сутками не ложится спать.
      - Скажите, Тони, - спрашиваю я, - как вы думаете, можно мне повидать Лилли?
      - Можно, - отвечает он, - я за этим и приехал, только мне хотелось раньше обо всем вас предупредить.
      * * * - Здравствуй, Свен! - говорит Лилли. - Вот ты и вернулся.
      Она очень мало изменилась, только немного осунулась.
      - Да, - говорю я, - вернулся.
      - Как ты съездил?
      -Хорошо.
      - Будешь что-нибудь писать?
      - Вероятно, буду.
      Молчание.
      - Может быть, вспомним старое, сыграем? - говорит Тони. - Смотрите, какие красавцы! Все как на подбор!
      - Спасибо, - отвечаю я, - что-то не хочется. В следующий раз.
      - Убери своих тараканов, - говорит Ли, - видеть их не могу!
      Только теперь я замечаю, какое у нее усталое лицо. Из соседней комнаты доносятся какие-то мяукающие звуки. Лилли вскакивает. Я тоже делаю невольное движение. Она оборачивается в мою сторону. В ее глазах бешенство и ненависть.
      - Сиди, подлец! - кричит она мне.
      Я снова сажусь.
      Ее гнев быстро гаснет.
      - Ладно, - говорит она, - все равно, пойдем!
      - Может, не стоит. Ли? - тихо спрашиваю я.
      - Согрей молоко, - обращается она к Тони. - Идем, Свен.
      В кроватке - крохотное, сморщенное личико. Широко открытые глаза подернуты мутной голубоватой пленкой.
      - Смотри! - Она поднимает одеяло, и мне становится дурно.
      - Ну вот, - говорит Лилли, - теперь ты все знаешь.
      Пока она меняет пеленки, я стараюсь глядеть в другую сторону.
      - Пойдем, - говорит Лилли, - Тони ее покормит.
      Я беру ее за руку:
      - Лилли!
      - Перестань! - Она резко выдергивает свою руку из моей. - Бога ради, перестань! Неужели тебе еще мало?
      Мы возвращались в гостиную.
      - Ты знаешь, - говорит Лилли, - я бы, наверное, сошла с ума, если бы не Тони. Он о нас очень заботится.
      Я сижу и думаю о том, что я действительно подлец. Ведь все могло быть иначе, если б тогда...
      Возвращается Тони.
      - Она уснула, - говорит он.
      Лилли кивает головой.
      Нам не о чем говорить. Вероятно, потому, что все мы думаем об одном и том же.
      - Ну как ты съездил? - снова спрашивает Лилли.
      - Хорошо, - отвечаю я. - Было очень интересно.
      - Будешь что-нибудь писать?
      - Вероятно, буду.
      Лилли щиплет обивку кресла. Она поминутно к чему-то прислушивается. Я чувствую, что мое присутствие ее тяготит, но у меня нет сил встать и уйти.
      Я не свожу глаз с ее лица и вижу, как оно внезапно бледнеет.
      - Лой?!
      Я оборачиваюсь к двери. Там стоит Лой. Кажется, он пьян. На нем грязная рубашка, расстегнутая до пояса, ноги облачены в стоптанные комнатные туфли.
      Рот ощерен в бессмысленной улыбке, по подбородку стекает тонкая струйка слюны.
      - Что случилось, Лой?!
      Лой хохочет. Жирный живот колышется в такт под впалой, волосатой грудью.
      - Потеха!
      Он подходит к дивану и валится на него ничком. Спазмы смеха перемежаются с судорожными всхлипываниями.
      - Потеха!... Макс... за неделю... за одну неделю он сделал все, над чем я, дурак, зря бился пять лет... В Центре такое веселье. Обезьяна!
      Мне страшно. Вероятно, это тот страх, который заставляет крысу бежать с тонущего корабля. Я слышу треск ломающейся обшивки. Бежать!
      - Лой! - Лилли кладет руку на его вздрагивающий от рыданий затылок.
      Первый раз слышу в ее голосе настоящую нежность. - Не надо, Лой, нельзя так отчаиваться, ведь всегда остаются...
      - Тараканы! - кричит Тони. - Остаются тараканы! Делайте ваши ставки, господа!
      Побег - Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!
      Нехитрое приспособление - доска, две веревки, и вот уже тяжелая глыба породы погружена в тележку.
      - Пошел!
      Груз не больше обычного, но маленький человечек в полосатой одежде, навалившийся грудью на перекладину тележки, не может сдвинуть ее с места.
      - Пошел!
      Один из арестантов пытается помочь плечом. Поздно! Подходит надсмотрщик.
      - Что случилось?
      - Ничего.
      - Давай, пошел!
      Человечек снова пытается рывком сдвинуть груз. Тщетно. От непосильного напряжения у него начинается кашель. Он прикрывает рот рукой.
      Надсмотрщик молча ждет, пока пройдет приступ.
      - Покажи руку.
      Протянутая ладонь в крови.
      - Так... Повернись.
      На спине арестантской куртки - клеймо, надсмотрщик срисовывает его в блокнот.
      - К врачу!
      Другой заключенный занимает место больного.
      - Пошел! - Это относится в равной мере к обоим - к тому, кто отныне будет возить тележку, и к тому, кто больше на это не способен.
      Тележка трогается с места.
      - Простите, начальник, нельзя ли...
      - Я сказал, к врачу!
      Он глядит на удаляющуюся сгорбленную спину и еще раз проверяет запись в блокноте:
      15/13264. Что ж, все понятно. Треугольник - дезертирство, квадрат пожизненное заключение, пятнадцатый барак, заключенный тринадцать тысяч двести шестьдесят четыре. Пожизненное заключение. Все правильно, только для этого вот, видно, оно уже приходит к концу. Хлопковые поля.
      - Раз, два, взяли!
      * * * Сверкающий полированный металл, стекло, рассеянный свет люминесцентных ламп, какая-то особая, чувствующаяся на ощупь, стерильная чистота.
      Серые, чуть усталые глаза человека в белом халате внимательно глядят из-за толстых стекол очков. Здесь, в подземных лагерях Медены, очень ценится человеческая жизнь. Еще бы! Каждый заключенный, прежде чем его душа предстанет перед высшим трибуналом, должен искупить свою вину перед теми, кто в далеких глубинах космоса ведет небывалую в истории битву за гегемонию родной планеты. Родине нужен уран. На каждого заключенного дано задание, поэтому его жизнь котируется наравне с драгоценной рудой. К сожалению, тут такой случай...
      - Одевайся!
      Худые длинные руки торопливо натягивают куртку на костлявое тело.
      - Стань сюда!
      Легкий нажим на педаль, и сакраментальное клеймо перечеркнуто красным крестом.
      Отныне заключенный 15/13264 вновь может именоваться Арпом Зумби. Естественное проявление гуманности по отношению к тем, кому предстоит труд на хлопковых полях.
      Хлопковые поля. О них никто толком ничего не знает, кроме того, что оттуда не возвращаются. Ходят слухи, что в знойном, лишенном влаги климате человеческое тело за двадцать дней превращается в сухой хворост, отличное топливо для печей крематория.
      - Вот освобождение от работы. Иди.
      Арп Зумби предъявляет освобождение часовому у дверей барака, и его охватывает привычный запах карболки. Барак похож на общественную уборную.
      Густой запах карболки и кафель. Однообразие белых стен нарушается только большим плакатом: "За побег - смерть под пыткой". Еще одно свидетельство того, как здесь ценится человеческая жизнь; отнимать ее нужно тоже с наибольшим эффектом.
      У одной из стен нечто вроде огромных сот - спальные места, разгороженные на отдельные ячейки. Удобно и гигиенично. На белом пластике видно малейшее пятнышко. Ячейки же не для комфорта. Тут каторга, а не санаторий, как любит говорить голос, который проводит ежедневную психологическую зарядку. Деление на соты исключает возможность общаться между собой ночью, когда бдительность охраны несколько ослабевает.
      Днем находиться на спальных местах запрещено, и Арп Зумби коротает день на скамье. Он думает о хлопковых полях. Обыкновенно транспорт туда комплектуется раз в две недели. Он забирает заключенных из всех лагерей.
      Через два дня после этого сюда привозят новеньких. Кажется, последний раз это было дней пять назад, когда рядом со спальным местом Арпа появился этот странный тип. Какой-то чокнутый. Вчера за обедом отдал Арпу половину своего хлеба.
      "На, - говорит, - а то скоро штаны будешь терять на ходу". Ну и чудило!
      Отдать свой хлеб, такого еще Арпу не приходилось слышать. Наверное, ненормальный. Вечером что-то напевает перед сном. Тоже, нашел место где петь.
      Мысли Арпа вновь возвращаются к хлопковым полям. Он понимает, что это конец, но почему-то мало огорчен. За десять лет работы в рудниках привыкаешь к смерти. И все же его интересует, как там, на хлопковых полях.
      За все время заключения первый день без работы. Вероятно, поэтому он так тянется. Арп с удовольствием бы лег и уснул, но это невозможно, даже с бумажкой об освобождении от работы. Здесь каторга, а не санаторий.
      Возвращаются с работы товарищи Арпа, и к запаху карболки примешивается сладковатый запах дезактивационной жидкости. Каждый, кто работает с урановой рудой, принимает профилактический душ. Одно из мероприятий, повышающих среднюю продолжительность жизни заключенных.
      Арп занимает свое место в колонне и отправляется на обед.
      Завтрак и обед - такое время, когда охрана сквозь пальцы смотрит на нарушение запрета разговаривать. С набитым ртом много не наговоришь.
      Арп молча съедает свою порцию и ждет команды встать.
      - На! - Опять этот чокнутый предлагает полпайки.
      - Не хочу.
      Раздается команда строиться. Только теперь Арп замечает, что все пялят на него глаза. Вероятно, из-за красного креста на спине. Покойник всегда вызывает любопытство.
      - А ну, живей!
      Это относится к соседу Арпа. Его ряд уже построился, а он все еще сидит за столом. Они с Арпом встают одновременно, и, направляясь на свое место, Арп слышит еле уловимый шепот:
      - Есть возможность бежать.
      Арп делает вид, что не расслышал. В лагере полно стукачей, и ему совсем не нравится смерть под пыткой. Уж лучше хлопковые поля.
      * * * Голос то поднимается до крика, от которого ломит виски, то опускается до еле слышного шепота, заставляющего невольно напрягать слух. Он льется из динамика, укрепленного в изголовье лежанки. Вечерняя психологическая зарядка.
      Знакомый до отвращения баритон разъясняет заключенным всю глубину их падения. От этого голоса не уйдешь и не спрячешься. Его не удается попросту исключить из сознания, как окрики надсмотрщиков. Кажется, уже удалось начать думать о чем-то совсем ином, чем лагерная жизнь, и вдруг неожиданное изменение громкости вновь напрягает внимание. И так три раза: вечером перед сном, ночью сквозь сон и утром за пять минут до побудки. Три раза, потому что здесь каторга, а не санаторий.
      Арп лежит закрыв глаза и старается думать о хлопковых полях. Зарядка уже кончилась, но ему мешает ритмичное постукивание в перегородку между ячейками. Опять этот псих.
      - Ну, чего тебе?! - произносит он сквозь сложенные трубкой руки, прижатые к перегородке.
      - Выйди в уборную.
      Арп сам не понимает, что заставляет его спуститься вниз и направиться к арке, откуда слышится звук льющейся воды.
      В уборной жарко, ровно настолько, чтобы нельзя было высидеть больше двух минут. С него сходит семь потов раньше, чем появляется новенький.
      - Хочешь бежать?
      - Пошел ты...
      Арп Зумби - стреляная птица, знает все повадки стукачей.
      - Не бойся, - снова торопливо шепчет тот. - Я тут от Комитета Освобождения. Завтра мы пытаемся вывезти и переправить в надежное место первую партию. Ты ничего не теряешь. Вам дадут яд. Если побег не удастся...
      - Ну?
      - Примешь яд. Это же лучше, чем смерть на хлопковых полях. Согласен?
      Неожиданно для самого себя Арп кивает головой.
      - Инструкции получишь утром, в хлебе. Будь осторожен.
      Арп снова кивает головой и выходит.
      Первый раз за десять лет он настолько погружен в мечты, что пропускает мимо ушей вторую и третью зарядки.
      * * * Арп Зумби последним стоит в очереди за завтраком. Теперь его место в конце хвоста. Всякий, кто освобожден от работы, получает еду позже всех.
      Верзила уголовник, раздающий похлебку, внимательно смотрит на Арпа и, слегка ухмыльнувшись, бросает ему кусок хлеба, лежавший отдельно от других.
      Расправляясь с похлебкой, Арп осторожно крошит хлеб. Есть! Он прячет за щеку маленький комочек бумаги.
      Теперь нужно дождаться, пока колонна уйдет на работу.
      Команда встать. Арп выходит из столовой в конце колонны и, дойдя до поперечной галереи, поворачивает влево. Остальные идут прямо.
      Здесь, за поворотом, Арп в относительной безопасности. Дневальные - на уборке бараков, для смены караула еще рано.
      Инструкция очень лаконична. Арп читает ее три раза и, убедившись, что все запомнил, вновь комкает бумажку и глотает ее.
      Теперь, когда нужно действовать, его охватывает страх.
      Он колеблется. Смерть на хлопковых полях кажется желанной по сравнению с угрозой пытки.
      "Яд!"
      Воспоминание о яде сразу успокаивает. В конце концов, действительно, что он теряет?!
      Страх, противный, липкий, тягучий страх приходит вновь, когда он предъявляет удостоверение об освобождении от работы часовому на границе зоны.
      - Куда?
      - К врачу.
      - Иди!
      Арпу кажется, что его ноги сделаны из ваты. Он медленно бредет по галерее, ощущая спиной опасность. Сейчас раздастся окрик и за ним автоматная очередь. Стреляют в этих случаях по ногам. За побег смерть под пыткой.
      Нельзя лишать заключенных такого назидательного зрелища, здесь каторга, а не санаторий.
      Поворот!
      Арп поворачивает за угол и прислоняется к стене. Он слышит удары своего сердца. Ему кажется, что сейчас он выблюет этот трепещущий комок вместе с горечью, поднимающейся из желудка. Холодная испарина покрывает тело. Зубы выстукивают непрерывную дробь. Вот так, под звуки барабана, ведут пойманных беглецов на казнь.
      Проходит целая вечность, прежде чем он решается двинуться дальше. Где-то здесь, в нише, должны стоять мусорные баки. Арп еще раз в уме повторяет инструкцию. Снова появляется сомнение. А вдруг все подстроено? Он залезет в бак, а тут его и прихлопнут! И яда никакого нет. Дурак! Не нужно было соглашаться, пока в руках не будет яда. Болван! Арл готов биться головой о стену. Так попасться на удочку первому попавшемуся стукачу!
      Вот и баки. Около левого кто-то оставил малярные козлы. Все как в записке. Арп стоит в нерешительности. Пожалуй, самое правильное вернуться назад.
      Неожиданно до него доносятся громкие голоса и лай собаки. Обход! Думать некогда. С неожиданной легкостью он взбирается на козлы и оттуда прыгает в бак.
      Голоса приближаются. Он слышит хрип пса, рвущегося с поводка, и стук подкованных сапог.
      - Цыц, Гар!
      - В баке кто-то есть.
      - Крысы, тут их полно.
      - Нет, на крыс он лает иначе.
      - Глупости! Пошли! Да успокой ты его!
      - Тихо, Гар!
      Шаги удаляются.
      Теперь Арп может осмотреться в своем убежище. Бак наполнен всего на одну четверть. О том, чтобы вылезти из него, - нечего и думать. До верхнего края расстояние в два человеческих роста. Арп проводит рукой по стенке и нащупывает два небольших отверстия, о которых говорилось в записке. Они расположены в выдавленной надписи: "Трудовые лагеря", опоясывающей бак.
      Через эти отверстия Арпу придется дышать, когда захлопнется крышка.
      Когда захлопнется крышка. Арп и без этого чувствует себя в ловушке. Кто знает, чем кончится вся эта затея. Что за Комитет Освобождения? В лагере ничего о нем не было слышно. Может, это те самые ребята, которые тогда помогли ему дезертировать? Зря он их не послушался и пошел навестить мать.
      Там его и застукали. А ведь не будь он таким болваном, все могло бы быть иначе.
      Снова голоса и скрип колес. Арп прикладывает глаз к одному из отверстий и успокаивается. Двое заключенных везут бадью с отбросами. Очевидно, дневальные по сектору. Они не торопятся. Присев на тележку, докуривают по очереди окурок, выброшенный кем-то из охраны. Арп видит бледные струйки дыма, и рот его наполняется слюной. Везет же людям!
      Из окурка вытянуто все, что возможно. Бадья ползет вверх. Канат, который ее тянет, перекинут через блок над головой Арпа. Арп прикрывает голову руками. На него вываливается содержимое бадьи.
      Только теперь, когда заключенные ушли, он замечает, до чего гнусно пахнет в его убежище.
      Отверстия для дыхания расположены немного выше рта Арпа. Ему приходится сгрести часть отбросов себе под ноги.
      Сейчас нужно быть начеку. Приборка кончается в десять часов. После этого заполненные мусорные баки отправляют наверх.
      * * * Неизвестно, откуда она взялась, широкая неструганая доска, перемазанная известкой. Один конец ее уперся в стенку бака у дна, другой лежит немного выше головы Арпа. Доска, как и козлы, - свидетельство чьего-то внимания к судьбе беглеца. Особенно Арп это чувствует теперь, когда острый металлический прут проходит сквозь толщу отбросов, натыкается на доску и планомерно ощупывает ее сверху донизу. Не будь этой доски... Кажется, осмотр никогда не кончится.
      - Ну, что там? - спрашивает хриплый старческий голос.
      - Ничего, просто доска.
      - Давай!
      Легкий толчок, скрип ворота, и бак, раскачиваясь, начинает движение вверх. Временами он ударяется о шахту, и Арп чувствует лицом, прижатым к стенке, каждый удар. Между его головой и доской небольшое пространство, свободное от мусора. Это дает возможность немного отодвигать голову от отверстий при особенно резких качаниях бака.
      Стоп! Последний, самый сильный удар, и с грохотом открывается крышка.
      Снова железный прут шарит внутри бака. Опять спасительная доска скрывает притаившегося под ней, трясущегося от страха человека.
      Теперь отверстия повернуты к бетонной ограде, и весь мир вокруг Арпа ограничен серой шероховатой поверхностью.
      Однако этот мир полон давно забытых звуков. Среди них Арп различает шорох автомобильных шин, голоса прохожих и даже чириканье воробьев.
      Равномерное настойчивое постукивание о крышку бака заставляет его сжаться в комок. Стуки все чаще, все настойчивее, все нетерпеливее, и вдруг до его сознания доходит, что это дождь. Только тогда он понимает, как близка и как желанна свобода.
      * * * Все этой ночью похоже на бред. С того момента, когда его вывалили из бака, Арп то впадает в забытье, то снова просыпается от прикосновения крысиных лап. Помойка заполнена крысами. Где-то рядом идут по шоссе автомобили. Иногда их фары выхватывают из темноты бугор мусора, за которым притаился Арп. Крысы с писком ныряют в темноту, царапают его лицо острыми когтями, огрызаются, если он пытается их отпугнуть, и вновь возвращаются, как только бугор тонет во мраке.
      Арп думает о том, что, вероятно, его побег уже обнаружен. Он пытается представить себе, что сейчас творится в лагере. У него мелькает мысль о том, что собаки могли обнаружить его след, ведущий к бакам, и тогда...
      Два ярких пучка света действуют, как удар. Арп вскакивает. Сейчас же фары гаснут. Вместо них загорается маленькая лампочка в кабине автомобиля.
      Это армейский фургон, в каком обычно перевозят боеприпасы. Человек за рулем делает знак Арпу приблизиться.
      Арп облегченно вздыхает. Автомобиль, о котором говорилось в записке.
      Он подходит сзади к кузову. Дверь открывается, Арп хватается за чьи-то протянутые руки и вновь оказывается в темноте.
      В кузове тесно. Сидя на полу, Арп слышит тяжелое дыхание людей, ощущает спиной и боками чьи-то тела. Мягко покачиваясь на рессорах, фургон тихо мчится во мраке...
      Арп просыпается от света фонаря, направленного ему в лицо. Что-то случилось! Исчезло, ставшее уже привычным, ощущение движения.
      - Разминка! - говорит человек с фонарем. - Можете все выйти на пять минут.
      Арпу совсем не хочется выходить из машины, но сзади на него напирает множество тел, и ему приходится спрыгнуть на землю.
      Все беспорядочно сгрудились вокруг кабины водителя, никто не рискует отойти от фургона.
      - Вот что, ребята! - говорит их спаситель, освещая фонарем фигуры в арестантской одежде. - Пока все идет благополучно, но до того, как мы вас доставим на место, могут быть всякие случайности. Вы знаете, чем грозит побег?
      Молчание.
      - Знаете. Поэтому Комитет предлагает вам яд. По одной таблетке на брата.
      Действует мгновенно. Принимать только в крайнем случае. Понятно?
      Арп получает свою порцию, завернутую в серебристую фольгу, и снова влезает в кузов.
      Зажатая в кулаке таблетка дает ему чувство собственного могущества.
      Теперь тюремщики потеряли над ним всякую власть. С этой мыслью он засыпает...
      Тревога! Она ощущается во всем: в неподвижности автомобиля, в бледных лицах беглецов, освещаемых светом, проникающим через щели кузова, в громкой перебранке там, на дороге.
      Арп делает движение, чтобы встать, но десятки рук машут, показывают, чтобы он не двигался.
      - Военные грузы не осматриваются. - Это голос водителя.
      - А я говорю, что есть приказ. Сегодня ночью...
      Автомобиль срывается с места, и сейчас же вдогонку трещат автоматные очереди. С крыши кузова летят щепки.
      Когда Арп наконец поднимает голову, он замечает, что его рука сжимает чью-то маленькую ладонь. Из-под бритого лба на него глядят черные глаза, окаймленные пушистыми ресницами. Арестантская одежда не может скрыть девичьей округлости фигуры. На левом рукаве - зеленая звезда. Низшая раса.
      Арп инстинктивно разжимает руку и вытирает ее о штаны. Общение с представителями низшей расы запрещено законами Медены. Недаром те, кто носит звезду, рождаются и умирают в лагерях.
      - Нас ведь не поймают? Правда, не поймают?!
      Дрожащий голосок звучит так жалобно, что Арп, забыв о законах, отрицательно качает головой.
      - Как тебя зовут?
      - Арп.
      - А меня - Жетта.
      Арп опускает голову на грудь и делает вид, что дремлет. Никто ведь не знает, как отнесутся к подобному общению там, куда их везут.
      Автомобиль свернул с шоссе и прыгает по ухабам, не сбавляя скорости.
      Арпу хочется есть. От голода и тряски его начинает мутить. Он пытается подавить кашель, стесняясь окружающих, но от этого позывы становятся все нестерпимее. Туловище сгибается пополам, и из горла рвется кашель вместе с брызгами крови.
      Этот приступ так изматывает Арпа, что нет сил оттолкнуть руку с зеленой звездой на рукаве, вытирающую пот у него со лба.
      * * * Горячий ночной воздух насыщен запахами экзотических цветов, полон треска цикад.
      Сброшена арестантская одежда. Длинная, до пят, холщовая рубаха приятно холодит распаренное в бане тело. Арп тщательно очищает ложкой тарелку от остатков каши.
      В конце столовой, у помоста, сложенного из старых бочонков и досок, стоят трое. Высокий человек с седыми волосами и загорелым лицом землепашца, видимо, главный. Второй - миловидный паренек в форме солдата армии Медены, тот, кто сидел за рулем автомобиля. Третья - маленькая женщина с тяжелой рыжей косой, обернутой вокруг головы. Ей очень к лицу белый халат.
      Они ждут, пока закончится ужин.
      Наконец стихает стук ложек. Главный ловко прыгает на помост.
      - Здравствуйте, друзья!
      Радостный гул голосов служит ответом на это непривычное приветствие.
      - Прежде всего я должен вам сообщить, что вы здесь в полной безопасности. Месторасположение нашего эвакопункта неизвестно властям.
      На серых изможденных лицах сейчас такое выражение счастья, что они кажутся даже красивыми.
      - Тут, на эвакопункте, вы должны будете пробыть от пяти до десяти дней.
      Точнее этот срок будет определен нашим врачом, потому что вам предстоит тяжелый, многодневный переход. Место, куда мы вас отведем, конечно, не рай.
      Там нужно работать. Каждую пядь земли наших поселений мы отвоевываем у джунглей. Однако там вы будете свободны, сможете обзавестись семьей и трудиться на собственное благо. Жилище, на первое время, вам подготовили те, кто прибыл туда раньше вас. Такая уж у нас традиция. А теперь я готов ответить на вопросы.
      Пока задают вопросы, Арп мучительно колеблется. Ему очень хочется узнать, можно ли в этих поселениях жениться на девушке низшей расы. Однако, когда он наконец решился и робко поднял руку, высокий мужчина с лицом землепашца уже сошел с помоста.
      Теперь к беглецам обращается женщина. У нее тихий певучий голос, и Арпу приходится напрягать слух, чтобы понять, о чем идет речь.
      Женщина просит всех лечь в постели и ждать медосмотра.
      Арп находит свою койку по навешенной на ней бирке, ложится на хрустящие прохладные простыни и немедленно засыпает.
      Сквозь сон он чувствует, что его поворачивают на бок, ощущает холодное прикосновение стетоскопа и, открыв глаза, видит маленькую женщину с рыжей косой, записывающую что-то в блокнот.
      - Проснулся? - Она улыбается, обнажая ослепительные ровные зубы.
      Арп кивает головой.
      - Ты очень истощен. С легкими тоже не все в порядке. Будешь спать семь дней. Сейчас мы тебя усыпим.
      Только теперь Арп замечает какой-то аппарат, придвинутый к постели.
      Женщина нажимает несколько кнопок на белом пульте, в мозг Арпа проникает странный гул.
      - Спать! - раздается далекий-далекий мелодичный голос, и Арп засыпает.
      Ему снится удивительный сон, полный солнца и счастья.
      Только во сне возможна такая упоительная медлительность движений, такое отсутствие скованности собственной тяжестью, такая возможность парить в воздухе.
      Огромный луг покрыт ослепительно белыми цветами. Вдалеке Арп видит высокую башню, светящуюся всеми цветами радуги. Арп слегка отталкивается от земли и медленно опускается вниз. Его непреодолимо влечет к себе сияющая башня, от которой распространяется неизъяснимое блаженство.
      Арп не один. Со всех сторон луга к таинственной башне стремятся люди, одетые так же, как и он, в длинные белые рубахи. Среди них - Жетта с полным подолом белых цветов.
      - Что это? - спрашивает у нее Арп, указывая на башню.
      - Столп Свободы. Пойдем!
      Они берутся за руки и вместе плывут в пронизанном солнечными лучами воздухе.
      - Подожди!
      Арп тоже набирает полный подол цветов, и они продолжают свой путь.
      У подножия башни они складывают цветы.
      - А ну, кто больше?! - кричит Жетта, порхая среди серых стеблей. Догоняй!
      Их пример заражает остальных. Проходит немного времени, и все подножие башни завалено цветами.
      Потом они жгут костры и жарят на огне большие куски мяса, насажанные на тонкие длинные прутья. Восхитительный запах шашлыка смешивается с запахом горящих сучьев, будит в памяти какие-то воспоминания, очень древние и очень приятные.
      Утолив голод, они лежат на земле у костра, глядя на звезды, большие незнакомые звезды в черном-черном небе.
      Когда Арп засыпает у гаснущего костра, в его руке покоится маленькая теплая рука.
      Гаснут костры. Выключены разноцветные лампочки, опоясывающие башню.
      Внизу, у самой земли, открываются двери, и две исполинские механические лапы сгребают внутрь хлопок.
      В застекленном куполе старик с загорелым лицом смотрит на стрелку автоматических весов.
      - В пять раз больше, чем у всех предыдущих партий, - говорит он, выключая транспортер. - Боюсь, что при таком сумасшедшем темпе они и недели не протянут.
      - Держу пари на две бутылки, - весело ухмыляется миловидный парнишка в военной форме. - Протянут обычные двадцать дней. Гипноз - великая штука!
      Можно подохнуть от смеха, как они жрали эту печеную брюкву! Под гипнозом что угодно сделаешь. Правда, доктор?
      Маленькая женщина с тяжелой рыжей косой, обвивающей голову, не торопится с ответом. Она подходит к окну, включает прожектор и внимательно смотрит на обтянутые кожей, похожие на черепа, лица.
      - Вы несколько преувеличиваете возможности электрогипноза, - говорит она, обнажая в улыбке острые зубы вампира. - Мощное излучение пси-поля способно только задать ритм работы и определить некую общность действий.
      Основное же - предварительная психическая настройка. Имитация побега, мнимые опасности - все это создало у них ощущение свободы, завоеванной дорогой ценой. Трудно предугадать, какие колоссальные резервы организма могут пробуждаться высшими эмоциями.
      Предварительные изыскания - Послушайте, Ронг. Я не могу пожаловаться на отсутствие выдержки, но, честное слово, у меня иногда появляется желание стукнуть вас чем-нибудь тяжелым по башке.
      Дани Ронг пожал плечами.
      - Не думайте, что мне самому вся эта история доставляет удовольствие, но я ничего не могу поделать, если контрольная серия опытов...
      - А какого черта вам понадобилось ставить эту контрольную серию?!
      - Вы же знаете, что методика, которой мы пользовались вначале...
      - Не будьте болваном, Ронг!
      Торп Кирби поднялся со стула и зашагал по комнате.
      - Неужели вы так ничего и не поняли? - Сейчас в голосе Кирби был сладчайший мед. - Ваша работа носит сугубо теоретический характер. Никто, во всяком случае в течение ближайших лет, никаких практических выводов из нее делать не будет. У нас вполне хватит времени, ну, скажем, через два года, отдельно опубликовать результаты контрольной серии и, так сказать, уточнить теорию.
      - Не уточнить, а опровергнуть.
      - О господи! Ну, хорошо, опровергнуть, но только не сейчас. Ведь после той шумихи, которую мы подняли...
      - Мы?
      - Ну, пусть я. Но поймите, наконец, что, кроме вашего дурацкого самолюбия, есть еще интересы фирмы.
      - Это не самолюбие.
      - А что?
      - Честность.
      - Честность! - фыркнул Кирби. - Поверьте моему опыту. Вы, вероятно, слышали о препарате Тервалсан. Так известно ли вам...
      Ронг закрыл глаза, приготовившись выслушать одну из сногсшибательных историй, в которой находчивость Торпа Кирби, его умение разбивать козни врагов, его эрудиция и ум должны были служить примером стаду овец, опекаемому все тем же Торпом Кирби.
      "Откуда этот апломб? - думал Ронг, прислушиваясь к рокочущему баритону шефа. - Ведь он ни черта не смыслит. Краснобай и пустомеля!"
      - ...Надеюсь, я вас убедил?
      - Безусловно. И если вы рискнете опубликовать результаты работ без контрольной серии, я всегда найду способ...
      - Ох, как мне хочется сказать вам несколько теплых слов! Но что толку, если вы даже не обижаетесь?! Первый раз вижу такую толстокожую...
      - Вас удивляет, почему я не реагирую на ваши грубости?
      - Ну?
      - Видите ли, Кирби, - тихо сказал Ронг, - часто каждый из нас руководствуется в своих поступках каким-то примером. Мое отношение к вам во многом определяется случаем, который мне довелось наблюдать в детстве. Это было в зоологическом саду. У клетки с обезьянами стоял старый человек и кидал через прутья конфеты. Вероятно, он делал это с самыми лучшими намерениями. Однако когда запас конфет в его карманах кончился, обезьяны пришли в ярость. Они сгрудились у решетки и, прежде чем старик успел опомниться, оплевали его с ног до головы.
      - Ну и что?
      - Он рассмеялся и пошел прочь. Вот тогда я понял, что настоящий человек не может обидеться на оплевавшую его обезьяну. Ведь это всего-навсего обезьяна.
      - Отличная история! - усмехнулся Кирби. - Мне больше всего в ней понравилось, что он все-таки ушел оплеванный. Пример поучительный. Смотрите, Ронг, как бы...
      - Все понятно, Кирби. Теперь скажите, сколько времени вы сможете еще терпеть мое присутствие? Дело в том, что мне хочется закончить последнюю серию опытов, а для этого потребуется по меньшей мере...
      - О, не будем мелочны! Я не тороплюсь и готов ждать хоть до завтрашнего утра.
      - Ясно.
      - Послушайте, Дан, - в голосе Кирби вновь появились задушевные нотки, не думайте только, ради бога, что это результат какой-то личной неприязни. Я вас очень высоко ценю как ученого, но вы сами понимаете...
      - Понимаю.
      - Я знаю, как трудно сейчас в Дономаге найти приличную работу биохимику.
      Вот телефон и адрес. Они прекрасно платят, и работа, кажется, вполне самостоятельная. С нашей стороны можете рассчитывать на самые лучшие рекомендации.
      - Еще бы.
      - Кстати, надеюсь, вы не забыли, что при поступлении сюда вы дали подписку о неразглашении?..
      - Нет, не забыл.
      - Отлично! Желаю успеха! Если у вас появится желание как-нибудь зайти ко мне домой вечерком поболтать, просто так, по-дружески, буду очень рад.
      - Спасибо.
      * * * - Доктор Ронг?
      - Да.
      - Господин Латиани вас ждет. Сейчас я ему доложу.
      Ронг оглядел приемную. Ничего не скажешь, дело, видно, поставлено на широкую ногу. Во всяком случае, денег на обстановку не жалеют. Видно...
      - Пожалуйста!
      Ступая по мягкому ковру, он прошел в предупредительно распахнутую дверь.
      Навстречу ему поднялся из-за стола высокий лысый человек с матово-бледным лицом.
      - Очень приятно, доктор Ронг! Садитесь, пожалуйста.
      Ронг сел.
      - Итак, если я правильно понял доктора Кирби, вы бы не возражали против перехода на работу к нам?
      - Вы правильно поняли доктора Кирби, но я вначале хотел бы выяснить характер работы.
      - Разумеется. Если вы ничего не имеете против, мы об этом поговорим немного позже, а пока я позволю себе задать вам несколько вопросов.
      - Слушаю.
      - Ваша работа у доктора Кирби. Не вызван ли ваш уход тем, что результаты вашей деятельности не оправдали первоначальных надежд?
      - Да.
      - Не была ли сама идея...
      Ронг поморщился.
      - Простите, но я связан подпиской, и мне бы не хотелось...
      - Помилуй бог! Меня вовсе не интересуют секреты фирмы. Я просто хотел узнать, не была ли сама идея несколько преждевременной при нынешнем уровне науки... Ну, скажем, слегка фантастической?
      - Первоначальные предположения не оправдались. Поэтому, если вам нравится, можете считать их фантастическими.
      - Отлично! Второй вопрос: употребляете ли вы спиртные напитки?
      "Странная манера знакомиться с будущими сотрудниками", - подумал Ронг.
      - Обета трезвости я не давал, - резко ответил он, - но на работе не пью.
      Пусть вас это не тревожит.
      - Ни в коем случае, ни в коем случае! - казалось, Латиани был в восторге. - Ничего так не возбуждает воображения, как рюмка коньяку. Не правда ли? Поверьте, нас это совершенно не смущает. Может быть, наркотики?..
      - Извините, - сказал, поднимаясь, Ронг, - но думаю, что разговор в этом тоне...
      Латиани вскочил.
      - Да что вы, дорогой доктор Ронг? Я не хотел вас обидеть. Просто ученые, работающие у нас над Проблемой, пользуются полной свободой в своих поступках, и мы не только не запрещаем им прибегать в служебное время к алкоголю и наркотикам, но даже поощряем...
      - Что поощряете?
      - Все, что способствует активизации воображения.
      Это было похоже на весьма неуклюжую мистификацию.
      - Послушайте, господин Латиани, - сказал Ронг, - может быть, вы вначале познакомите меня с сущностью Проблемы, а потом будет видно, стоит ли нам говорить о деталях.
      Латиани усмехнулся.
      - Я бы охотно это сделал, уважаемый доктор Ронг, но ни я, ни ученые, работающие здесь, не имеют ни малейшего понятия, в чем эта Проблема заключается.
      - То есть как это не имеют?
      - Очень просто. Проблема зашифрована в программе машины. Вы выдаете идеи, машина их анализирует. То, что непригодно, - отбрасывается, то, что может быть впоследствии использовано, - запоминается.
      - Для чего это нужно?
      - Видите ли, какого бы совершенства ни достигла машина, ей всегда будет не хватать основного - воображения. Поэтому там, где речь идет о поисках новых идей, машина беспомощна. Она не может выйти за пределы логики.
      - И вы хотите...
      - Использовать в машине человеческое воображение. Оно никогда не теряет своей ценности. Даже бред шизофреника слагается из вполне конкретных представлений, сколь фантастичным ни было бы их сочетание. Вы меня понимаете?
      - Квант мысли, - усмехнулся Ронг. - И таким способом вы хотите решить сложную биохимическую проблему?
      - Я разве сказал, что она биохимическая?
      - Простите, но в таком случае зачем же...
      - Мы пригласили вас?
      - Вот именно.
      - О, у нас работают ученые всех специальностей: физики, математики, физиологи, конструкторы, психиатры, кибернетики и даже один астролог.
      - Тоже ученый?
      - В своем роде, в своем роде.
      Ронг в недоумении потер лоб.
      - Все же я не понимаю, в чем должны заключаться мои обязанности?
      - Вы будете ежедневно приходить сюда к одиннадцати часам утра и находиться в своем кабинете четыре часа. В течение этого времени вы должны думать неважно о чем, лишь бы это имело какое-то отношение к вашей специальности. Чем смелее гипотезы, тем лучше.
      - И это все?
      - Все. Первое время вы будете получать три тысячи соле в месяц.
      Ого! Это в три раза превышало оклад, который Ронг получал, работая у Кирби.
      - В дальнейшем ваша оплата будет автоматически повышаться в зависимости от количества идей, принятых машиной.
      - Но я ведь экспериментатор.
      - Великолепно! Вы можете ставить мысленные эксперименты.
      - Откуда же я буду знать их результаты? Для этого нужны настоящие опыты.
      - Это вам они нужны. Машина пользуется такими методами анализа, которые позволяют определить результат без проведения самого эксперимента.
      - Но я хоть буду знать этот результат?
      - Ни в коем случае. Машина не выдает никаких данных до полного окончания работы над Проблемой.
      - И тогда?..
      - Не знаю. Это вне моей компетенции. Вероятно, есть группа лиц, которая будет ознакомлена с результатами. Мне эти люди неизвестны.
      Ронг задумался.
      - Откровенно говоря, я в недоумении, - сказал он. - Все это так необычно.
      - Несомненно.
      - И я сомневаюсь, чтобы из этого вообще что-нибудь вышло.
      - Это уже не ваша забота, доктор Ронг. От вас требуются только идеи, повторяю, неважно какие, но достаточно смелые. Все остальное сделает машина.
      Помните, что, во-первых, вы не один, а во-вторых, сейчас ведутся только предварительные изыскания. Сама работа над Проблемой начнется несколько позже, когда будет накоплен достаточный материал.
      - Последний вопрос, - спросил Ронг. - Могу ли я, находясь здесь, продолжать настоящую научную работу?
      - Это нежелательно, - ответил, подумав, Латиани, - никакой систематической работы вы не должны делать. Одни предположения, так сказать, по своему усмотрению. Подписки с вас мы не берем.
      - Ну что ж, - вздохнул Ронг, - давайте попробуем, хотя я не знаю...
      - Прекрасно! Пойдемте, я покажу вам ваш кабинет.
      * * * Гигантский спрут раскинул свои щупальца на площади в несколько сот квадратных метров. Розовая опалесцирующая жидкость пульсировала в прозрачных трубах, освещаемая светом мигающих ламп. Красные, фиолетовые, зеленые блики метались среди нагромождения причудливых аппаратов, вспыхивали на матовой поверхности экранов, тонули в хаотическом сплетении антенн и проводов.
      Кибернетический Молох переваривал жертвоприношения своих подданных.
      Латиани постучал кулаком по прозрачной стене, отгораживающей машинный зал:
      - Крепче броневой стали. Неплохая защита от всяких случайностей, а?
      Ронг молча кивнул головой, пораженный масштабами и фантастичностью этого сооружения.
      Напротив машинного зала располагалось множество дверей, обитых черной кожей. Латиани открыл одну из них.
      - Вот ваш кабинет, - сказал он, укрепляя на двери картиночку с изображением ромашки. - Многие из наших сотрудников по разным соображениям не хотят афишировать свою работу у нас, да и мы в этом не заинтересованы.
      Придется вам ориентироваться по этой карточке. Вот ключ. Вход в чужие кабинеты категорически запрещен. Библиотека - в конце коридора. Итак, завтра в одиннадцать часов.
      Ронг заглянул в дверь. Странная обстановка для научной работы. Небольшая комната. Фонарь под потолком, украшенный изображениями драконов, освещает ее скупым светом. Окон нет. Вдоль стены - турецкий диван, подушки на нем. Над диваном укреплено непонятное сооружение, напоминающее формой корыто. Рядом - низкий столик, уставленный бутылками с яркими этикетками и коробочками с какими-то снадобьями. Даже письменного стола нет.
      Латиани заметил недоумение Ронга.
      - Не удивляйтесь, дорогой доктор. Скоро вы ко всему привыкнете. Это определяется спецификой нашей работы.
      * * * "...Думай, думай, думай! О чем думать? Все равно о чем, только думай, тебе за это платят деньги. Выдвигай гипотезы, чем смелее, тем лучше. Ну, думай! Скотина Кирби! Если он посмеет опубликовать результаты без контрольной серии... Не о том! Думай! О чем же думать? У, дьявол!"
      Уже пять дней Ронг регулярно является на работу, и каждый раз повторяется одно и то же.
      "Думай!"
      Ему кажется, что даже под угрозой пытки он не способен выдавить из себя хоть какую-нибудь мыслишку.
      "Думай!"
      Махнув рукой, он встает с дивана и направляется в библиотеку.
      На полках царит хаос. Книги по ядерной физике, биологии, математике валяются вперемежку с руководствами по хиромантии, описаниями телепатических опытов, пергаментными свитками на неизвестных Ронгу языках. На столе - большой фолиант в потертом переплете из свиной кожи: "ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ".
      "А, все равно, чем бессмысленнее, тем лучше!"
      Сунув книгу под мышку, Ронг плетется в свой кабинет.
      Лежа на диване, он лениво листает пожелтевшие страницы с кабалистическими знаками.
      Занятно. Некоторые фигуры чем-то напоминают логические структурные обозначения.
      "Кто знает, может быть, вся эта абракадабра попросту является зашифровкой каких-то логических понятий", - мелькает у него мысль.
      В сооружении над диваном раздается громкое чавканье.
      Вспыхивает и гаснет зеленый сигнал. Похоже, что машине понравилась эта мысль.
      "Сожрала?! Ну, думай, Ронг, дальше. О чем думать? Все равно, только думай!"
      Ронг швыряет в угол книгу, наливает из бутылки, стоящей на столике, стакан темной ароматной жидкости и залпом опорожняет его.
      "Думай!"
      * * * - Интересуетесь, как наша коровка пережевывает жвачку?
      Ронг обернулся. Рядом с ним стоял обрюзгший человек в помятом костюме, с лицом, покрытым жесткой седой щетиной. Резкий запах винного перегара вырывался изо рта вместе с сиплым астматическим дыханием.
      - Да, действительно похоже.
      - Только подумать, - собеседник Ронга стукнул кулаком по прозрачной перегородке, - только подумать, что я отдал пятнадцать лет жизни на создание этой скотины!
      - Вы ее конструировали? - спросил Ронг.
      - Ну, не я один, но все же многое из того, что вы здесь видите, - дело рук Яна Дорика.
      Ронгу было знакомо это имя. Блестящий кибернетик, некогда один из самых популярных людей в Дономаге. Его работы всегда были окутаны дымкой таинственности. Генерал Дорик возглавлял во время войны "Мозговой трест", объединяющий ученых самых разнообразных специальностей. Однако вот уже пять лет о нем ничего не было слышно.
      Ронг с любопытством на него посмотрел.
      - Значит, это вы составитель программы? - спросил он.
      - Программы! - лицо Дорика покрылось красными пятнами. - Черта с два! Я тут такой же кролик, как и вы. Никто из работающих здесь не имеет ни малейшего представления о Проблеме. Они слишком осторожны для этого.
      - Кто они?
      - Те, кто нас нанимает.
      - Латиани?
      - Латиани - это пешка, подставное лицо. Даже он, вероятно, не знает истинных хозяев.
      - Почему же все это держится в таком секрете?
      Дорик пожал плечами.
      - Очевидно, это вытекает из характера Проблемы.
      - А вы что тут делаете? - спросил Ронг.
      - С сегодняшнего дня - ничего. Меня уволили... Слишком бедная, видишь ли, у меня фантазия.
      Дорик снова ударил кулаком по перегородке.
      - Видите? Вот он, паразит, питающийся соками нашего мозга. Бесстрастная самодовольная скотина! Еще бы! Что значат такие муравьи, как мы, по сравнению с этой пакостью, спрятанной за прозрачную броню?! Ведь она к тому же бессмертна!
      - Ну, знаете ли, - сказал Ронг, - каждая машина тоже:
      - Смотрите! - Дорик ткнул пальцем. - Вы видите этих черепашек?
      Ронг взглянул по направлению протянутой руки. Среди путаницы ламп, конденсаторов и сопротивлений двигались два небольших аппарата, похожих на черепашек.
      - Вижу.
      - Все схемы машины дублированы. Если в одной из них вышел из строя какой-нибудь элемент, автоматически включается запасная схема. После этого та черепашка, которая находится ближе к месту аварии, снимает дефектную деталь и заменяет ее новой, хранящейся в запасных кладовых, разбросанных по всей машине. Не правда ли, здорово?
      - Занятно.
      - Это мое изобретение, - самодовольно сказал Дорик. - Абсолютная надежность всей системы. Ну, прощайте! Вам ведь нельзя со мной разговаривать, узнает Латиани, не оберетесь неприятностей. Только знаете что, - он понизил голос до шепота, - мой вам совет, сматывайте поскорее удочки. Это плохо кончится, поверьте моему опыту.
      Дорик вытащил из кармана клетчатый платок, громко высморкался и, махнув на прощанье рукой, зашагал к выходу.
      * * * "Не думай о Дорике, не думай о Кирби, не думай о Латиани, думай только о научных проблемах. Чем смелее предположения, тем лучше, думай, думай, думай, думай. Не думай о Дорике..."
      Ронг взглянул на часы. Слава богу! Рабочий день окончен, можно идти домой.
      Он был уже на полпути к выходу, когда одна из дверей резко распахнулась и в коридор, спотыкаясь, вышла молодая женщина.
      - Нода?!
      - А, Дан! Оказывается, и вы здесь?
      - Что вы тут делаете? - спросил Ронг. - Разве ваша работа в университете?..
      - Длинная история, Дан. Ноды Сторн больше нет. Есть эта... как ее..
      хризантема... математик на службе у машины, краса и гордость Проблемы. - Она криво усмехнулась.
      Только сейчас Ронг обратил внимание на мертвенную бледность ее лица и неестественно расширенные зрачки.
      - Что с вами, Нода?
      - Ерунда! Это героин. Слишком много героина за последнюю неделю. Зато что я им сегодня выдала! Фантасмагория в шестимерном пространстве. Ух, даже голова кружится! - Пошатнувшись, она схватила Ронга за плечо.
      - Пойдемте, сказал он, беря ее под руку - Я отвезу вас домой Ведь вы совершенно больны...
      - Я не хочу домой. Там... Послушайте, Дан, у вас бывают галлюцинации?
      - Пока еще нет.
      - А у меня бывают. Наверное, от героина.
      - Вам нужно немедленно лечь в постель!
      - Я не хочу в постель. Мне хочется есть. Я ведь три дня... Повезите меня куда-нибудь, где можно поесть. Только чтобы там были люди и... эта... как называется?.. Ну, словом, музыка.
      * * * Нода, морщась, проглотила несколько ложек супа и отодвинула тарелку.
      - Больше не могу. Послушайте, Дан, вы-то как туда попали?
      - В общем случайно. А вы давно?
      - Давно. Уже больше шести месяцев.
      - Но почему? Ведь ваше положение в университете...
      - Ох, Дан! Все это началось очень давно, еще в студенческие годы. Вы помните наши вечеринки? Обычная щенячья бравада. Наркотики. Вот и втянулась.
      А они ведь все знают, вероятно, следили. Предложили работу. Платят отлично, героину - сколько угодно. Раньше не понимала, что там творится, а теперь, когда начала догадываться...
      - Вы имеете в виду Проблему? Вам что-нибудь о ней известно?
      - Очень мало, но ведь я аналитик. Когда у меня возникли подозрения, я разработала систему определителей. Начала систематизировать все, что интересует машину, и тогда...
      Она закрыла лицо руками.
      - Ух, Дан, как все это страшно! Самое ужасное, что мы с вами совершенно беспомощны. Ведь программа машины никому не известна, а тут еще вдобавок добрая треть наркоманов и алкоголиков, работающих на нее, бывшие военные. Вы представляете себе, на что они способны?!
      - Вы думаете, - спросил Ронг, - что Проблема имеет отношение к какому-то новому оружию? Но тогда почему они пригласили меня? Ведь я биохимик.
      Нода залилась истерическим смехом.
      - Вы ребенок, Дан! Они ищут новые идеи главным образом в пограничных областях различных наук. Перетряхивают все, что когда-либо было известно человечеству. С незапамятных времен. Сопоставляют и анализируют. - Она понизила голос: - Вы знаете, есть мнимости в геометрии. Никто никогда не думал об их физическом смысле. Однако когда человек - ну, словом, героин...
      мало ли какой бред тогда лезет в голову. Так вот, все, что я тогда думала по этому поводу, машина сожрала без остатка. А разве вы не замечали, что лампочка над вашей головой часто вспыхивает при самых невероятных предположениях?
      Ронг задумался.
      - Пожалуй, да. Однажды - это было к концу рабочего дня, я был утомлен и плохо себя чувствовал - мне пришла в голову дикая мысль, что, если бы кровь, кроме гемоглобина, содержала еще хлорофилл... Можно было бы осуществить газовый обмен в организме по замкнутому циклу. Правда, тут встала бы проблема превращения кожных покровов в прозрачные...
      - И что же?! - Нода вся подалась к Ронгу. - Как она на это реагировала?!
      - Зачавкала, как свинья, жрущая похлебку.
      - Вот видите! Я была уверена, что здесь должно быть что то в этом роде!
      - Не знаю, - задумчиво произнес Ронг, - все что очень странно, но я не думаю, чтобы какое-либо оружие могло быть создано на базе таких...
      - Вероятно, это не оружие, - перебила Нода. - Но если мои подозрения правильны, то эта кучка маньяков получит в свои руки жуткие средства порабощения... Не зря они не жалеют денег и ни перед чем не останавливаются, чтобы заполучить в свои лапы нужных им ученых.
      - Но что мы с вами можем сделать, Нода?
      - Мне нужно еще два дня, чтобы закончить проверку моей гипотезы. Если все подтвердится, мы должны будем попытаться предать все огласке. Может быть, газеты...
      - Кто нам поверит?
      - Тогда мы должны будем уничтожить машину, - сказала она, вставая. - А теперь, Дан, отвезите меня домой. Мне нужно выспаться перед завтрашним поединком.
      * * * Прошло два дня Ронгу больше не удавалось переговорить с Нодой. Дверь ее кабинета всегда была заперта изнутри. На стук никто не отзывался.
      Ронг не мог отделаться от тревожных предчувствий.
      Тщетно он поджидал Ноду у выхода. Либо она не покидала кабинета, либо Латиани уже кое о чем пронюхал и успел принять контрмеры.
      Было около трех часов, когда слух Ронга резанул пронзительный женский вопль. Он выбежал в коридор и увидел двух верзил в белых халатах, волочивших Ноду. Ронг бросился к ним.
      - Меня увозят, - крикнула Нода, - наверное, они... - Ей не дали договорить, один из санитаров зажал ей ручищей рот.
      Ронг схватил его за воротник.
      - Стукни его, Майк, - проревел тот, вертя шеей. - Они все тут сумасшедшие!
      Ронг почувствовал тупую боль в виске. Перед глазами вспыхнули разноцветные круги...
      * * * - Где Латиани?!
      - Он уехал минут тридцать назад. Сегодня не вернется.
      Ронг рванул дверь. Кабинет был пуст.
      - Куда увезли Ноду Сторн?!
      Лицо секретарши выразило изумление.
      - Простите, доктор Ронг, но я не поняла...
      - Бросьте прикидываться дурочкой! Я спрашиваю, куда увезли Ноду Сторн?!
      - Право, я ничего не знаю. Может быть, господин Латиани...
      Отпихнув ногой стул, Ронг бросился вниз.
      Нужно было принимать решение.
      Ясно, Ноду убрали потому, что она достаточно близко подошла к разгадке этой преступной тайны. Нет ничего проще, чем объявить сумасшедшей женщину, у которой нервная система расшатана постоянным употреблением наркотиков.
      Ронг вернулся в свой кабинет.
      Откинувшись на подушки, он пытался привести в порядок мысли, мелькавшие в голове.
      Найти Ноду будет очень трудно. Вероятно, они ее держат в одной из психиатрических лечебниц под вымышленным именем. Даже если это не так, то все равно медицинские учреждения подобного рода очень неохотно выдают справки о своих пациентах. Да и кто он такой, чтобы требовать у них сведений? Насколько ему было известно, родственников у нее нет. Можно обшарить всю Дономагу и ничего не добиться.
      Ведь пока машина работает, каждый день неуклонно приближает страшную развязку. О, черт! Если б можно было проникнуть за эту прозрачную броню!
      Ронг вспомнил двух черепашек, которых показывал ему Дорик. Даже если каким-то чудом удалось бы вывести из строя машину, те ее сразу реставрировали бы. Ведь им достаточно получить сигнал... Стоп! Это, кажется, мысль!
      От напряжения лоб Ронга покрылся каплями пота.
      Полученный сигнал о неисправности какого-либо элемента заставляет черепаху идти к месту аварии, чтобы сменить негодную деталь запасной. А если сделать, чтобы было наоборот - отсутствие сигнала побуждало бы заменить годную деталь вышедшей из строя? Но что для этого нужно? Очевидно, где-то в схеме нужно переключить вход на выход. Изменить направление сигнала, и программа на самосохранение у машины превратится в манию самоубийства.
      Внезапно наверху что-то щелкнуло и вспыхнул зеленый сигнал.
      "Ага! А ну, дальше! Как проникнуть за броню, чтобы переключить контакты?
      Это нужно сделать у обеих черепах. Ура! Молодчина, Ронг! Слава богу, что их две! Пусть переключат вводы друг у друга".
      Многочисленные реле непрерывно щелкали чад головой Ронга. Зеленый сигнал светился ярким светом.
      Машина явно заинтересовалась этой идеей.
      Однако еще нельзя было понять, сделает ли она из нее какие-либо практические выводы.
      Ронг вышел в коридор. Черепашки прекратили свой бег и стояли, уставившись друг на друга красными глазами. Ронг приник к перегородке.
      Прошло несколько минут, и вот одна из черепашек начала ощупывать другую тонкими паучьими лапками. Затем неуловимо быстрым движением откинула на ней крышку...
      * * * Теперь все сомнения исчезли. Обе черепашки вновь двигались вдоль машины, снимая многочисленные конденсаторы и сопротивления. Судя по скорости, с какой они это проделывали, через несколько часов все будет кончено. Ронг усмехнулся. Больше ему здесь нечего было делать.
      * * * На следующее утро Ронг влетел в кабинет Латиани.
      - А, доктор Ронг! - на губах Латиани появилась насмешливая улыбка. Могу вас поздравить. С сегодняшнего дня ваш оклад увеличен на пятьсот соле.
      Эта идея насчет черепашек дала нам возможность значительно увеличить надежность машины. Просто удивительно, как мы раньше не предусмотрели возможность подобной диверсии.
      Ронг схватил его за горло.
      - Говорите, куда вы запрятали Ноду Сторн?!
      - Спокойно, Ронг! - Латиани резким ударом отбросил его в кресло. Никуда ваша Нода не денется. Недельку полечится от истерии и снова вернется к нам. Так уже было несколько раз. Ее-то мы с удовольствием возьмем назад, хотя предварительные изыскания уже закончены. Сегодня машина начнет выдавать продукцию - тысячу научно-фантастических романов в год. Мы в это дело вложили больше ста миллионов соле, а вы, осел эдакий, чуть было все нам не испортили. Хорошо, что автоматическая защита, предусмотренная Дориком, вовремя выключила ток.
      Тревожных симптомов нет 1 - Не нравятся мне его почки, - сказал Крепс.
      Леруа взглянул на экран.
      - Почки как почки. Бывают хуже. Впрочем, кажется, регенерированные. Что с ними делали прошлый раз?
      - Сейчас проверю. - Крепс набрал шифр на диске автомата.
      Леруа откинулся на спинку кресла и что-то пробормотал сквозь зубы.
      - Что вы сказали? - переспросил Крепс.
      - Шесть часов. Пора снимать наркоз.
      - А что будем делать с почками?
      - Вы получили информацию?
      - Получил. Вот она. Полное восстановление лоханок.
      - Дайте сюда.
      Крепс знал манеру шефа не торопиться с ответом и терпеливо ждал.
      Леруа отложил пленку в сторону и недовольно поморщился:
      - Придется регенерировать. Заодно задайте программу на генетическое исправление.
      - Вы думаете, что...
      - Безусловно. Иначе за пятьдесят лет они не пришли бы в такое состояние.
      Крепс сел за перфоратор. Леруа молчал, постукивая карандашом о край стола.
      - Температура в ванне повысилась на три десятых градуса, - сказала сестра.
      - Дайте глубокое охлаждение до... - Леруа запнулся. - Подождите немного... Ну, что у вас с программой, Крепс?
      - Контрольный вариант в машине. Сходимость девяносто три процента.
      - Ладно, рискнем. Глубокое охлаждение на двадцать минут. Вы поняли меня?
      На двадцать минут глубокое охлаждение. Градиент - полградуса в минуту.
      - Поняла, - ответила сестра.
      - Не люблю я возиться с наследственностью, - сказал Леруа. - Никогда не знаешь толком, чем все это кончится.
      Крепс повернулся к шефу:
      - А по-моему, вообще все это мерзко. Особенно инверсия памяти. Вот бы никогда не согласился.
      - А вам никто и не предложит.
      - Еще бы! Создали касту бессмертных, вот и танцуете перед ними на задних лапках.
      Леруа устало закрыл глаза.
      - Вы для меня загадка, Крепс. Порою я вас просто боюсь.
      - Что же во мне такого страшного?
      - Ограниченность.
      - Благодарю вас...
      - Минус шесть, - сказала сестра.
      - Достаточно. Переключайте на регенерацию.
      Фиолетовые блики вспыхнули на потолке операционного зала.
      - Обратную связь подайте на матрицу контрольного варианта программы.
      - Хорошо, - ответил Крепс.
      - Наследственное предрасположение, - пробормотал Леруа. - Не люблю я возиться с такими вещами.
      - Я тоже, - сказал Крепс. - Вообще все это мне не по нутру. Кому это нужно?
      - Скажите, Крепс, вам знаком такой термин, как борьба за существование?
      - Знаком. Учил в детстве.
      - Это совсем не то, что я имел в виду, - перебил Леруа. - Я говорю о борьбе за существование целого биологического вида, именуемого Хомо Сапиенс.
      - И для этого нужно реставрировать монстров столетней давности?
      - До чего же вы все-таки тупы, Крепс! Сколько вам лет?
      - Тридцать.
      - А сколько лет вы работаете физиологом?
      - Пять.
      - А до этого?
      Крепс пожал плечами.
      - Вы же знаете не хуже меня.
      - Учились?
      - Учился.
      - Итак, двадцать пять лет - насмарку. Но ведь вам, для того чтобы что-то собой представлять, нужно к тому же стать математиком, кибернетиком, биохимиком, биофизиком, короче говоря, пройти еще четыре университетских курса. Прикиньте-ка, сколько вам тогда будет лет. А сколько времени понадобится на приобретение того, что скромно именуется опытом, а по существу представляет собой проверенную жизнью способность к настоящему научному мышлению?
      Лицо Крепса покрылось красными пятнами.
      - Так вы считаете...
      - Я ничего не считаю. Как помощник вы меня вполне устраиваете, но помощник сам по себе ничего не стоит. В науке нужны руководители, исполнители всегда найдутся. Обстановочка-то усложняется. Чем дальше, тем больше проблем, проблем остреньких, не терпящих отлагательства, проблем, от которых, может быть, зависит само существование рода человеческого. А жизнь не ждет. Она все время подстегивает: работай, работай, с каждым годом работай все больше, все интенсивнее, все продуктивнее, иначе застой, иначе деградация, а деградация - это смерть.
      - Боитесь проиграть соревнование? - спросил Крепс.
      Насмешливая улыбка чуть тронула тонкие губы Леруа:
      - Неужели вы думаете, Крепс, что меня волнует, какая из социальных систем восторжествует в этом мире? Я знаю себе цену. Ее заплатит каждый, у кого я соглашусь работать.
      - Ученый-ландскнехт?
      - А почему бы и нет? И, как всякий честный наемник, я верен знаменам, под которыми сражаюсь.
      - Тогда и говорите о судьбе Дономаги, а не всего человечества. Вы ведь знаете, что за пределами Дономаги ваш метод не находит сторонников. И признайтесь заодно, что...
      - Довольно, Крепс! Я не хочу выслушивать заношенные сентенции. Лучше скажите, почему, когда мы восстанавливаем человеку сердечную мышцу, регенерируем печень, омолаживаем организм, все в восторге: это человечно, это гуманно, это величайшая победа разума над силами природы! Но стоит нам забраться чуточку поглубже, как типчики вроде вас поднимают визг: ах!
      ученому инверсировали память, ах! кощунственные операции, ах!.. Не забывайте, что наши опыты стоят уйму денег. Мы должны выпускать отсюда по-настоящему работоспособных ученых, а не омоложенных старичков, выживших из ума.
      - Ладно, - сказал Крепс, - может быть, вы и правы. Не так страшен черт...
      - Особенно когда можно дать ему мозг ангела, - усмехнулся Леруа.
      Раздался звонок таймера.
      - Двадцать минут, - бесстрастно сказала сестра.
      Крепс подошел к машине:
      - На матрице контрольной программы нули.
      - Отлично! Отключайте генераторы. Подъем температуры - градус в минуту.
      Пора снимать наркоз.
      2 Огромный ласковый мир вновь рождался из недр небытия. Он был во всем: в приятно холодящем тело регенерационном растворе, в тихом пении трансформаторов, в горячей пульсации крови, в запахе озона, в матовом свете ламп. Окружающий мир властно вторгается в просыпающееся тело великолепный, привычный и вечно новый мир.
      Кларенс поднял голову. Две черные фигуры в длинных, до пят, антисептических халатах стояли, склонившись над ванной.
      - Ну, как дела, Кларенс? - спросил Леруа.
      Кларенс потянулся.
      - Восхитительно! Как будто снова родился на свет.
      - Так оно и есть, - пробормотал Крепс.
      Леруа улыбнулся:
      - Не терпится попрыгать?
      - Черт знает какой прилив сил! Готов горы ворочать.
      - Успеете, - лицо Леруа стало серьезным. - А сейчас - под душ и на инверсию.
      ...Кто сказал, что здоровый человек не чувствует своего тела? Ерунда!
      Нет большего наслаждения, чем ощущать биение собственного сердца, трепет диафрагмы, ласковое прикосновение воздуха к трахеям при каждом вдохе. Вот так каждой клеточкой молодой упругой кожи отражать удары бьющей из душа воды и слегка пофыркивать, как мотор, работающий на холостом ходу, мотор, в котором огромный неиспользованный резерв мощности. Черт побери, до чего это здорово! Все-таки за пятьдесят лет техника сделала невероятный рывок. Разве можно сравнить прошлую регенерацию с этой? Тогда в общем его просто подлатали, а сейчас... Ух, как хорошо! То, что сделали с Эльзой, просто чудо. Только зря она отказалась от инверсии. Женщины всегда живут прошлым, хранят воспоминания, как сувениры. Для чего тащить с собой этот ненужный балласт? Вся жизнь в будущем. Каста бессмертных, неплохо придумано!
      Интересно, что будет после инверсии? Откровенно говоря, последнее время мозг уже работал неважно, ни одной статьи за этот год. Сто лет - не шутка.
      Ничего, теперь они убедятся, на что еще способен старина Кларенс. Отличная мысль - явиться к Эльзе в день семидесятипятилетия свадьбы обновленным не только физически, но и духовно...
      - Хватит, Кларенс. Леруа вас ждет в кабинете инверсии, одевайтесь! Крепс протянул Кларенсу толстый мохнатый халат.
      3 Вперед-назад, вперед-назад пульсирует ток в колебательном контуре, задан ритм, задан ритм, задан ритм...
      Поток электронов срывается с поверхности раскаленной нити и мчится в вакууме, разогнанный электрическим полем. Стоп! На сетку подан отрицательный потенциал. Невообразимо малый промежуток времени, и вновь рвется к аноду нетерпеливый рой. Задан ритм, рождающий в кристалле кварца недоступные уху звуковые колебания, в десятки раз тоньше комариного писка.
      Немые волны ультразвука бегут по серебряной проволочке, и металлический клещ впивается в кожу, проходит сквозь черепную коробку. Дальше, дальше, в святая святых, в величайшее чудо природы, именуемое мозгом.
      Вот она - таинственная серая масса, зеркало мира, вместилище горя и радости, надежд и разочарований, взлетов и падений, гениальных прозрений и ошибок.
      Лежащий в кресле человек глядит в окно. Зеркальные стекла отражают экран с гигантским изображением его мозга. Он видит светящиеся трассы микроскопических электродов и руки Леруа на пульте. Спокойные, уверенные руки ученого. Дальше, дальше, приказывают эти руки, еще пять миллиметров.
      Осторожно! Здесь сосуд, лучше его обойти!
      У Кларенса затекла нога. Он делает движение, чтобы изменить позу.
      - Спокойно, Кларенс! - голос Леруа приглушен. - Еще несколько минут постарайтесь не двигаться. Надеюсь, вы не испытываете никаких неприятных ощущений?
      - Нет. - Какие же ощущения, когда он знает, что она совершенно лишена чувствительности, эта серая масса, анализатор всех видов боли.
      - Сейчас мы начнем - говорит Леруа. - Последний электрод.
      Теперь начинается главное. Двести электродов подключены к решающему устройству. Отныне человек и машина составляют единое целое.
      - Напряжение! - приказывает Леруа. - Ложитесь, Кларенс, как вам удобнее.
      Инверсия памяти. Для этого машина должна обшарить все закоулки человеческого мозга, развернуть бесконечной чередой рой воспоминаний, осмыслить подсознательное и решить, что убрать навсегда, а что оставить.
      Очистка кладовых от старого хлама.
      Вспыхивает зеленая лампа на пульте. Ток подан на мозговую кору.
      ...Маленький мальчик растерянно стоит перед разбитой банкой варенья.
      Коричневая густая жидкость растекается по ковру...
      Стоп! Сейчас комплекс ощущений будет разложен на составляющие и сверен с программой. Что там такое? Страх, растерянность, первое представление о бренности окружающего мира. Убрать. Чуть слышно щелкает реле. В мозг подан импульс тока, и нервное возбуждение перестает циркулировать на этом участке.
      Увеличена емкость памяти для более важных вещей.
      Ватага школьников выбегает на улицу. Они о чем-то шепчутся. В центре верзила с рыжей нечесаной копной волос и торчащими ушами. Как трудно делать вид, что совсем не боишься этого сброда! Ноги кажутся сделанными из ваты, тошнота, подступающая к горлу. Хочется бежать. Они все ближе. Зловещее молчание и оскаленная рожа с оттопыренными ушами. Осталось два шага. Удар по лицу...
      Убрать! Щелк, щелк, щелк.
      Берег реки, танцующие поплавки на воде. Черная тень. Нога в стоптанном башмаке. Сброшенные удочки, плывущие по течению. Красный туман перед глазами. Удар кулаком в ненавистную харю, второй, третий. Поверженный, хныкающий враг, размазывающий кровь по лицу...
      Миллисекунды на анализ. Оставить: уверенность в своих силах, радость победы нужны ученому не меньше, чем боксеру на ринге.
      ...Отблеск огня на верхушках елей. Разгоряченные вином и молодостью лица. Сноп искр вылетает из костра, когда в него подбрасывают сучья. Треск огня и песня: "Звезда любви на небосклоне". Лицо Эльзы. "Пойдемте, Кларенс.
      Мне хочется тишины". Шелест сухих листьев под ногами. Белое платье на фоне ствола. "Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?" Горький запах мха на рассвете. Завтрак в маленьком загородном ресторанчике. Горячее молоко с хрустящими хлебцами. "Теперь это уже навсегда, правда, милый?"
      Вспыхивают и гаснут лампочки на пульте. Любовь к женщине - это хорошо.
      Возбуждает воображение. Остальное убрать. Слишком много нервных связей занимает вся эта ерунда. Щелк, щелк. Все ужато до размера фотографии в семейном альбоме: "Белое платье на фоне ствола. "Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?"
      Невидимый луч мечется по ячейкам электронного коммутатора, обнюхивает все тайники человеческой души. Что там еще? Подать напряжение на тридцать вторую пару электродов. Оставить, убрать, оставить, убрать, убрать, убрать, щелк, щелк, щелк.
      ...Первая лекция. Черный костюм, тщательно отглаженный Эльзой.
      Упрятанная тревога в голубых глазах. "Ни пуха ни пера, дорогой". Амфитеатр аудитории. Внимательные насмешливые лица студентов. Хриплый, чуть срывающийся голос вначале. Введение в теорию функций комплексного переменного. Раскрытый рот юноши в первом ряду. Постепенно стихающий гул.
      Стук мела о доску. Радостная уверенность, что лекция проходит хорошо.
      Аплодисменты, поздравления коллег. Как давно это было! Семьдесят лет назад.
      Двадцатого сентября...
      Щелк, щелк. Оставлены только дата и краткий конспект лекции.
      Дальше, дальше.
      "...Посмотри: это наш сын. Правда, он похож на тебя?" Букет роз у изголовья кровати. Он покупал эти розы в магазине у моста. Белокурая продавщица сама емуих отобрала. "Женщины любят хорошие цветы, я уверена, что они ей понравятся".
      Щелк, щелк. Долой ненужные воспоминания, загружающие память. Мозг математика должен быть свободен от сентиментальной ерунды.
      ...Пронзительный, звериный крик Эльзы. Сочувственные телеграммы, телефонные звонки, толпа репортеров на лестнице. "Весь мир гордится подвигом вашего сына". На первых полосах газет - обрамленная черной каймой фотография юноши в мешковатом комбинезоне у трапа ракеты. Притихшая толпа в церкви.
      Сухопарая фигура священника. "Вечная память покорителям космоса"...
      Вспыхивают и гаснут лампочки на пульте. Мчатся заряды в линиях задержки памяти, до предела загружены блоки логических цепей. Вновь и вновь сличается полученный результат с программой, и снова - логический анализ.
      - Ну, что там случилось? - Взгляд Леруа обращен к пульту. Кажется, машина не может сделать выбор.
      - Наконец-то, слава богу! - Леруа облегченно вздыхает, услышав привычный щелчок реле. - Завтра, Крепс, проверьте по магнитной записи, что они там напутали с программой.
      Щелк, щелк, щелк. "Вечная память покорителям космоса". Щелк. Еще одна ячейка памяти свободна.
      Миллионы анализов в минуту. События и даты, лица знакомых, прочитанные книги, обрывки кинофильмов, вкусы и привычки, физические константы, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы.
      Все это нужно привести в порядок, рассортировать, ненужное исключить.
      Щелк, щелк. Мозг математика должен обладать огромной профессиональной памятью. Нужно обеспечить необходимую емкость по крайней мере на пятьдесят лет. Кто знает, что там впереди? Долой весь балласт! Щелк, щелк.
      Танцуют кривые на экранах осциллографов. Леруа не совсем доволен.
      Кажется, придется на этом кончить, мозг утомлен.
      - Довольно! - командует он Крепсу. - Вызовите санитаров, пусть забирают его в палату.
      Крепс нажимает звонок. Пока санитары возятся с бесчувственным телом, он выключает установку.
      - Все?
      - Все, - отвечает Леруа. - Я устал, как господь бог на шестой день творения. Нужно немного развлечься. Давайте, Крепс, махнем в какое-нибудь кабаре. Вам тоже не повредит небольшая встряска после такой работы.
      4 Раз, два, три. Левой, левой. Раз, два, три. Отличная вещь ходьба! Вдох, пауза, выдох, пауза.
      Тук, тук, тук, левое предсердие, правый желудочек, правое предсердие, левый желудочек. Раз, два, три. Левой, левой.
      Легким размашистым шагом Кларенс идет по улице. Вдох, пауза, выдох, пауза. Какое разнообразие запахов, оттенков, форм. Обновленный мозг жадно впитывает окружающий мир. Горячая кровь пульсирует в артериях, разбегается по лабиринту сосудов и вновь возвращается на круги своя.
      Тук, тук, тук. Малый круг, большой круг, правое предсердие, левый желудочек, левое предсердие, правый желудочек, тук, тук, тук. Вдох, пауза, выдох, пауза.
      Стоп! Кларенс поражен. На зеленом фоне листвы багровые лепестки, источающие небывалый аромат. Он опускается на колени и, как зверь, обнюхивает куст.
      В глазах идущей навстречу девушки - насмешка и невольное восхищение. Он очень красив, этот человек, стоящий на коленях перед цветами.
      - Вы что-нибудь потеряли? - спрашивает она, улыбаясь.
      - Нет, я просто хочу запомнить запах. Вы не знаете, как называются эти... - Проклятье! Он забыл название. - Эти... растения?
      - Цветы, - поправляет она. - Обыкновенные красные розы. Неужели вы никогда их не видели?
      - Нет, не приходилось. Спасибо. Теперь я запомню: красные розы.
      Он поднимается на ноги и, осторожно коснувшись пальцами лепестков, идет дальше.
      Раз, два, три. Левой, левой.
      Девушка с удивлением глядит ему вслед. Чудак, а жаль. Пожалуй, он мог бы быть немного полюбезнее.
      "Розы, красные розы", - повторяет он на ходу...
      Кларенс распахивает дверь аудитории. Сегодня здесь - семинар.
      Похожий на строгого мопса Леви стоит у доски, исписанной уравнениями. Он оборачивается и машет Кларенсу рукой, в которой зажат мел. Все взоры обращены к Кларенсу. В дверях толпятся студенты. Они пришли сюда, конечно, не из-за Леви. Герой дня - Кларенс, представитель касты бессмертных.
      - Прошу извинить за опоздание, - говорит он, садясь на свое место.
      - Пожалуйста, продолжайте.
      Быстрым взглядом он окидывает доску. Так, так. Кажется, старик взялся за доказательство теоремы Лангрена. Занятно.
      Леви переходит ко второй доске.
      Кларенс не замечает устремленных на него глаз. Он что-то прикидывает в уме. Сейчас он напряжен, как скаковая лошадь перед стартом.
      "Есть! Впрочем, подождать, не торопиться, проверить еще раз. Так, отлично!"
      - Довольно!
      Леви недоуменно оборачивается:
      - Вы что-то сказали, Кларенс?
      На губах Кларенса ослепительная, беспощадная улыбка.
      - Я сказал: довольно. Во втором члене - нераскрытая неопределенность.
      При решении в частных производных ваше уравнение превращается в тождество.
      Он подходит к доске, небрежно стирает все написанное Леви, выписывает несколько строчек и размашисто подчеркивает результат.
      Лицо Леви становится похожим на печеное яблоко, которое поздно вынули из духовки. Несколько минут он смотрит на доску.
      - Спасибо, Кларенс... Я подумаю, что здесь можно сделать.
      Сейчас Кларенс нанесет решающий удар. Настороженная тишина в аудитории.
      - Самое лучшее, что вы можете сделать, это не браться за работу, которая вам не под силу.
      Нокаут.
      ...Он снова идет по улице. Раз, два, три; левой, левой; вдох, пауза, выдох, пауза.
      Поверженный, хныкающий враг, размазывающий кровь по лицу. Печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки.Уверенность в своих силах и радость победы нужны ученому не меньше, чем боксеру на ринге.
      Раз, два, три; вдох, пауза, выдох, пауза; раз, два, три; левой, левой.
      5 - Олаф!
      В дверях - сияющая, блистательная Эльза. До чего она хороша - юная Афродита, рожденная в растворе регенерационной ванны.
      Белое платье на фоне ствола. "Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?"
      - Здравствуй, дорогая. - Это совсем не такой поцелуй, каким обычно обмениваются супруги в день бриллиантовой свадьбы.
      - А ну, покажись. Ты великолепно выглядишь. Не пришлось бы мне нанимать телохранителей, чтобы защищать тебя от студенток.
      - Чепуха! Имея такую жену...
      - Пусти, ты мне растреплешь прическу.
      Он идет по комнатам, перебирает книги в шкафу, рассматривает безделушки на Эльзином столике, с любопытством оглядывает мебель, стены. Все это так привычно и вместе с тем так незнакомо. Как будто видел когда-то во сне.
      - Новое увлечение? - спрашивает он, глядя на фотографию юноши в мешковатом комбинезоне, стоящего у трапа ракеты.
      В глазах Эльзы ужас.
      - Олаф! Что ты говоришь?!
      Кларенс пожимает плечами:
      - Я не из тех, кто ревнует жен к их знакомым, но посуди сама... манера вешать над кроватью фотографии своих кавалеров может кому угодно показаться странной. И почему ты так на меня глядишь?
      - Потому что... потому что это Генри... наш сын... Боже! Неужели ты ничего не помнишь?!
      - Я все великолепно помню, но у нас никогда не было детей. Если ты хочешь, чтобы фотография все-таки красовалась здесь, то можно придумать что-нибудь более остроумное.
      - О господи!!
      - Не надо, милая. - Кларенс склонился над рыдающей женой. - Ладно, пусть висит, если тебе это нравится.
      - Уйди! Ради бога, уйди, Олаф. Дай мне побыть одной, очень тебя прошу, уйди!
      - Хорошо. Я буду в кабинете. Когда ты успокоишься, позови меня...
      ...События и даты, лица знакомых, прочитанные книги, обрывки кинофильмов, физические константы, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы. Белое платье на фоне ствола. "Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?" Красные розы, теорема Лангрена, печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки, радость победы!..
      Нет, он решительно не понимает, что это взбрело в голову Эльзе...
      Празднично накрытый стол. Рядом с бутылкой старого вина - свадебный пирог. Два голубка из крема держат в клювах цифру 75.
      - Посмотри, что я приготовила. Этому вину тоже семьдесят пять лет.
      Слава богу, кажется, Эльза успокоилась. Но почему семьдесят пять?
      - Очень мило, хотя и не вполне точно. Мне не семьдесят пять лет, а сто, да и тебе, насколько я помню, тоже.
      Опять этот странный, встревоженный взгляд. Он отрезает большой кусок пирога и наливает в бокалы вино.
      - За бессмертие!
      Они чокаются.
      - Мне бы хотелось, - говорит Кларенс, пережевывая пирог, - чтобы ты в этом году обязательно прошла инверсию. У тебя перегружен мозг. Поэтому ты выдумываешь несуществовавшие события, путаешь даты, излишне нервозна.
      Хочешь, я завтра позвоню Леруа? Это такая пустяковая операция.
      - Олаф, - глаза Эльзы умоляют, ждут, приказывают, - сегодня двадцать третье августа, неужели ты не помнишь, что произошло семьдесят пять лет назад в этот день?
      ...События и даты, лица знакомых, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы...
      - Двадцать третьего августа? Кажется, в этот день я сдал последний экзамен. Ну, конечно! Экзамен у Элгарта, три вопроса, первый...
      - Перестань!!!
      Эльза выбегает из комнаты, прижав платок к глазам.
      "Да... - Кларенс налил себе еще вина. - Бедная Эльза! Во что бы то ни стало нужно завтра повезти ее к Леруа".
      Когда Кларенс вошел в спальню, Эльза уже была в постели.
      - Успокойся, дорогая. Право, из-за всего этого не стоило плакать, - он обнял вздрагивающие плечи жены.
      - Ох, Олаф! Что они с тобой сделали?! Ты весь какой-то чужой, не настоящий! Зачем ты на это согласился?! Ты ведь все- все забыл!
      - Ты просто переутомилась. Не нужно было отказываться от инверсии. У тебя перегружен мозг, ведь сто лет - это не шутка.
      - Я тебя боюсь такого...
      "...Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?"
      6 Зловещее дыхание беды отравляло запах роз, путало стройные ряды уравнений. Беда входила в сон, неслышно ступая мягкими лапами. Она была где-то совсем близко.
      Не открывая глаз, Кларенс положил руку на плечо жены.
      - Эльза!
      Он пытался открыть ее застывшие веки, отогреть своим дыханием безжизненное лицо статуи, вырвать из окостеневших пальцев маленький флакон.
      - Эльза!!
      Никто не может пробудить к жизни камень.
      Кларенс рванул трубку телефона...
      - Отравление морфием, - сказал врач, надевая пальто. - Смерть наступила около трех часов назад. Свидетельство я положил на телефонную книгу. Вон оно, на столике. Там же я записал телефон похоронного бюро. В полицию я сообщу сам. Факт самоубийства не вызывает сомнений. Думаю, они не будут вас беспокоить.
      - Эльза! - он стоял на коленях у кровати, гладя ладонью холодный белый лоб. - Прости меня, Эльза! Боже, каким я был кретином! Продать душу! За что?
      Стать вычислительной машиной, чтобы иметь возможность высмеять этого болвана Леви!.. Печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки. Радость победы, теорема Лангрена, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы...
      этого болвана...
      Кларенс протянул руку и взял со столика белый листок.
      В двенадцать часов зазвонил телефон.
      Стоя на коленях, Кларенс снял трубку.
      - Слушаю.
      - Алло, Кларенс! Говорит Леруа. Как вы провели ночь?
      - Как провел ночь? - рассеянно переспросил Кларенс, вертя в руке свидетельство о смерти, исписанное на обороте математическими символами. Отлично провел ночь.
      - Самочувствие?
      - Великолепное! - Ровные строчки уравнений, не уместившихся на свидетельстве, покрывали листы телефонной книги, лежащей на подушке рядом с головой покойной. - Позвоните мне через два часа, я сейчас очень занят.
      Мне, кажется, удалось найти доказательство теоремы Лангрена.
      Леруа усмехнулся и положил трубку.
      - Ну как? - спросил Крепс.
      - Все в порядке. Операция удалась на славу. Тревожных симптомов нет.
      Фиалка
      Город простирался от полярных льдов до экваториального пояса. Западные и восточные границы Города омывались волнами двух океанов.
      Там, за лесом нефтяных вышек, присосавшихся к морскому дну, раскинулись другие города, но этот был самым большим.
      На два километра вторгался он в глубь земли и на сорок километров поднимался ввысь.
      Подобно гигантскому спруту, лежал он на суше, опустив огромные трубы в воду.
      Эти трубы засасывали все необходимое для синтезирования продуктов питания и предметов обихода Города.
      Очищенная таким образом вода нагнеталась в подземные рекуператоры, отбирала от планеты тепло, отдавала его Городу и снова сливалась в океан.
      Крыша Города была его легкими. Здесь, на необозримых просторах регенерационного слоя, расположенного выше облаков, солнечные лучи расщепляли продукты дыхания сорока миллиардов людей, обогащая воздух Города кислородом.
      Он был таким же живым, как и те, кто его населял, великий Город, самое грандиозное сооружение планеты.
      В подземных этажах Города были расположены фабрики. Сюда поступало сырье, отсюда непрерывным потоком лились в Город пища, одежда - все, в чем нуждалось многочисленное и требовательное население Города.
      Тут, в свете фосфоресцирующих растворов, бед вмешательства человека текли таинственные и бесшумные процессы Синтеза.
      Выше, в бесконечных лабиринтах жилых кварталов, как во всяком городе, рождались, умирали, работали и мечтали люди.
      - Завтра уроков не будет, - сказала учительница, - мы пойдем на экскурсию в заповедник. Предупредите родителей, что вы вернетесь домой на час позже.
      - Что такое заповедник? - спросила девочка с большим бантом.
      Учительница улыбнулась.
      - Заповедник - это такое место, где собраны всякие растения.
      - Что собрано?
      - Растения. Во втором полугодии я буду вам о них рассказывать.
      - Расскажите сейчас, - попросил мальчик.
      - Да, да, расскажите! - раздались голоса.
      - Сейчас у нас очень мало времени, а это длинный разговор.
      - Расскажите, пожалуйста!
      - Ну, что с вами поделаешь! Дело в том, что Дономага не всегда была такой, как теперь. Много столетий назад существовали маленькие поселения...
      - И не было Города? - спросил мальчик.
      - Таких больших городов, как наш, еще не было.
      - А почему?
      - По многим причинам. В то время еще жизнь была очень неустроенной.
      Синтетическую пищу никто не умел делать, питались растениями и животными.
      - А что такое животные?
      - Это вы будете проходить в третьем классе. Так вот... было очень много свободной земли, ее засевали всякими растениями, которые употреблялись в пищу.
      - Они были сладкие?
      - Не знаю, - она снова улыбнулась, - мне никогда не приходилось их пробовать, да и не все растения годились в пищу.
      - Зачем же тогда их... это?..
      - Сеяли? - подсказала учительница.
      - Да.
      - Сеяли только те растения, которые можно было есть. Многие же виды росли сами по себе.
      - А как они росли, как дети?
      Учительнице казалось, что она никогда не выберется из этого лабиринта.
      - Вот видите, - сказала она, - я же говорила, что за пять минут рассказать об этом невозможно. Они росли, потому что брали к почвы питательные вещества и использовали солнечный свет. Завтра вы все это увидите собственными глазами.
      * * * - Мама, мы завтра идем в заповедник! - закричал мальчик, распахивая дверь.
      - Ты слышишь? Наш малыш идет в заповедник.
      Отец пожал плечами:
      - Разве заповедник еще существует? Мне казалось...
      - Существует, существует! Нам учительница сегодня все про него рассказала. Там всякие растения, они едят что-то из земли и растут!
      Понимаешь, сами растут!
      - Понимаю, - сказала мать. - Я там тоже была лет двадцать назад. Это очень трогательно и очень... наивно.
      - Не знаю, - сказал отец, - на меня, по правде сказать, это особого впечатления не произвело. Кроме того, там голая земля, зрелище не очень аппетитное.
      - Я помню, там была трава, - мечтательно произнесла мать, - сплошной коврик из зеленой травы.
      - Что касается меня, то я предпочитаю хороший пол из греющего пластика, - сказал отец.
      * * * Лифт мягко замедлил стремительное падение.
      - Здесь нам придется пересаживаться, - сказала учительница, скоростные лифты ниже не спускаются.
      Они долго стояли у смешной двери с решетками, наблюдая неторопливое движение двух стальных канатов, набегающих на скрипящие ролики, пока снизу не выползла странного вида коробка с застекленными дверями.
      Учительница с трудом открыла решетчатую дверь. Дети, подавленные непривычной обстановкой, молча вошли в кабину.
      Слегка пощелкивая на каждом этаже, лифт опускался все ниже и ниже. Здесь уже не было ни светящихся панелей, ни насыщенного ароматами теплого воздуха.
      Запахи утратили чарующую прелесть синтетики и вызывали у детей смутную тревогу. Четырехугольник бездонного колодца освещался режущим глаза светом люминесцентных ламп. Шершавые бетонные стены шахты, казалось, готовы были сомкнуться над их головами и навсегда похоронить в этом странном, лишенном радости мире.
      - Долго еще? - спросил мальчик.
      - Еще двадцать этажей, - ответила учительница. - Заповедник расположен внизу, ведь растениям нужна земля.
      - Я хочу домой! - захныкала самая маленькая девочка. - Мне тут не нравится!
      - Сейчас, милая, все кончится, - сказала учительница. Она сама чувствовала себя здесь не очень уютно. - Потерпи еще минутку.
      Внизу что-то громко лязгнуло, и кабина остановилась.
      Учительница вышла первой, за ней, торопясь, протиснулись в дверь ученики.
      - Все здесь?
      - Все, - ответил мальчик.
      Они стояли в полутемном коридоре, конец которого терялся во мраке.
      - Идите за мной.
      Несколько минут они двигались молча.
      - Ой, тут что-то капает с потолка! - взвизгнула девочка с бантом.
      - Это трубы, подающие воду в заповедник, - успокоила ее учительница. Видно, они от старости начали протекать.
      - А где же заповедник? - спросил мальчик.
      - Вот здесь. - Она приоткрыла окованную железом дверь. - Заходите по одному.
      Ошеломленные внезапным переходом от полумрака к яркому свету, они невольно зажмурили глаза. Прошло несколько минут, прежде чем любопытство заставило их оглядеться по сторонам.
      Такого они еще не видели.
      Бесконечный колодец, на дне которого они находились, был весь заполнен солнцем. Низвергающийся сверху световой поток зажег желтым пламенем стены шахты, переливался радугой в мельчайших брызгах воды маленького фонтанчика, поднимал из влажной земли тяжелые, плотные испарения.
      - Это солнце, - сказала учительница, - я вам про него уже рассказывала.
      Специальные зеркала, установленные наверху, ловят солнечные лучи и направляют их вниз, чтобы обеспечить растениям условия, в которых они находились много столетий назад.
      - Оно теплое! - закричал мальчик, вытянув вперед руки, - Оно теплое, это солнце! Смотрите, я ловлю его руками!
      - Да, оно очень горячее, - сказала учительница. - Температура на поверхности солнца достигает шести тысяч градусов, а в глубине еще больше.
      - Нет, не горячее, а теплое, - возразил мальчик, - оно, как стены в нашем доме, только совсем другое, гораздо лучше! А почему нам в Городе не дают солнце?
      Учительница слегка поморщилась. Она знала, что есть вопросы, порождающие лавину других. В конце концов это всего лишь дети, и им очень трудно разобраться в проблемах, порою заводящих в тупик даже философов. Разве объяснишь, что сорок миллиардов человек... И все же на каждый вопрос как-то нужно отвечать.
      - Мы бы не могли существовать без солнца, - сказала она, погладив мальчика по голове. - Вся наша жизнь зависит от солнца. Только растения непосредственно используют солнечные лучи, а мы их заставляем работать в регенерационных установках и в солнечных батареях. Что же касается солнечного света, то он нам совсем не нужен. Разве мало света дают наши светильники?
      - Он совсем не такой, он холодный! - упрямо сказал мальчик. - Его нельзя поймать руками, а этот можно.
      - Это так кажется. В будущем году вы начнете изучать физику, и ты поймешь, что это тебе только кажется. А сейчас попросим садовника показать нам растения.
      Он был очень старый и очень странный, этот садовник. Маленького роста и с длинной белой бородой, спускавшейся ниже пояса. А глаза у него были совсем крохотные. Две щелки, над которыми торчали седые кустики бровей. И одет он был в какой-то чудной белый халат.
      - Он игрушечный? - спросил мальчик.
      - Тише! - сказала ему шепотом учительница. - Ты лучше поменьше говори и побольше смотри.
      - А я могу и смотреть и говорить, - сказал мальчик. Ему показалось, что садовник приоткрыл один глаз и подмигнул ему. Впрочем, он не был в этом уверен.
      - Вот здесь, - сказал садовник тоненьким-тоненьким голоском, - вот здесь полезные злаки. Пятьдесят стеблей пшеницы. Сейчас они еще не созрели, но через месяц на каждом стебельке появится по нескольку колосков с зернами.
      Раньше эти зерна шли в пищу, из них делали хлеб.
      - Он был вкусный? - спросила девочка с бантом.
      - Этого никто не знает, - ответил старичок, - Рецепт изготовления растительного хлеба давно утерян.
      - А что вы делаете с зернами? - спросила учительница.
      - Часть расходуется на то, чтобы вырастить новый урожай, часть идет на замену неприкосновенного музейного фонда, а остальное... - он развел руками, - остальное приходится выбрасывать. Ведь у нас очень мало земли: вот эта грядка с пшеницей, два дерева, немного цветов и лужайка с травой.
      - Давайте посмотрим цветы, - предложила учительница.
      Садовник подвел их к маленькой клумбе.
      - Это фиалки - единственный вид цветов, который уцелел. Он нагнулся, чтобы осторожно поправить завернувшийся листик. - Раньше, когда еще были насекомые, опыление...
      - Они еще этого не проходили, - прервала его учительница.
      - Можно их потрогать? - спросил мальчик.
      - Нагнись и понюхай, - сказал садовник, - они чудесно пахнут.
      Мальчик встал на колени и вдохнул нежный аромат, смешанный с запахами влажной, горячей земли.
      - Ох! - прошептал он, склоняясь еще ниже. - Ох, ведь это... - Ему было очень трудно выразить то, что он чувствовал. Запах пробуждал какие-то воспоминания, неясные и тревожные.
      Остальные дети уже осмотрели траву и деревья, а он все еще стоял на коленях, припав лицом к мягким благоухающим лепесткам.
      - Ну, все! - Учительница взглянула на часы. - Нам пора отправляться.
      Поблагодарите садовника за интересную экскурсию.
      - Спасибо! - хором произнесли дети.
      - До свидания! - сказал садовник. - Заходите как-нибудь еще.
      - Обязательно! - ответила учительница. - Эта экскурсия у них в учебной программе первого класса. Теперь уж в будущем году, с новыми учениками.
      Мальчик был уже в дверях, когда случилось чудо. Кто-то сзади дернул его за рукав. Он обернулся, и садовник протянул ему сорванную фиалку. При этом он с видом заговорщика приложил палец к губам.
      - Это... мне?! - тихо спросил мальчик.
      Садовник кивнул головой.
      - Мы тебя ждем! - крикнула мальчику учительница. - Вечно ты задерживаешься!
      - Иду! - Он сунул цветок за пазуху и шмыгнул в коридор.
      * * * В этот вечер мальчик лег спать раньше, чем обычно. Погасив свет, он положил фиалку рядом на подушку и долго лежал с открытыми глазами, о чем-то думая.
      Было уже утро, когда мать услышала странные звуки, доносившиеся из детской.
      - Кажется, плачет малыш, - сказала она мужу.
      - Вероятно, переутомился на этой экскурсии, - пробурчал тот, переворачиваясь на другой бок. - Я еще вечером заметил, что он какой-то странный.
      - Нужно посмотреть, что там стряслось, - сказала мать, надевая халат.
      Мальчик сидел на кровати и горько плакал.
      - Что случилось, малыш? - Она села рядом и обняла его за плечи.
      - Вот! - Он разжал кулак.
      - Что это?
      - Фиалка! - У него на ладони лежало несколько смятых лепестков и обмякший стебель. - Это фиалка, мне ее подарил садовник. Она так пахла!
      - Ну что ты, глупенький?! - сказала мать. - Нашел о чем плакать. У нас дома такие чудесные розы.
      Она встала и принесла из соседней комнаты вазу с цветами.
      - Хочешь, я тебе их отрегулирую на самый сильный запах?
      - Не хочу! Мне не нравятся эти цветы!
      - Но они же гораздо красивее твоей фиалки и пахнут лучше.
      - Неправда! - сказал он, ударив кулаком по подушке. - Неправда! Фиалка - это совсем не то, она... она... - И он снова заплакал, потому что так и не нашел нужного слова.
      Судья В одном можно было не сомневаться: меня ждал скорый и беспристрастный суд.
      Я был первым подсудимым, представшим перед Верховным Электронным Судьей Дономаги.
      Уже через несколько минут допроса я понял, что не в силах больше лгать и изворачиваться.
      Вопросы следовали один за другим с чудовищной скоростью, и в каждом из них для меня таилась новая ловушка. Хитроумная машина искусно плела паутину из противоречий в моих показаниях.
      Наконец мне стало ясно, что дальнейшая борьба бесполезна. Электронный автомат с удивительной легкостью добился того, чего следователю не удавалось за долгие часы очных ставок, угроз и увещеваний. Я признался в совершении тягчайшего преступления.
      Затем были удалены свидетели, и я остался наедине с судьей.
      Мне было предоставлено последнее слово.
      Я считал это пустой формальностью. О чем можно просить бездушный автомат? О снисхождении? Я был уверен, что в его программе такого понятия не существует.
      Вместе с тем я знал, что пока не будет произнесено последнее слово подсудимого, машина не вынесет приговора и стальные двери судебной камеры не откроются. Так повелевал Закон.
      Это была моя первая исповедь.
      Я рассказывал о тесном подвале, где на полу, в куче тряпья, копошились маленькие человекообразные существа, не знающие, что такое солнечный свет, и об измученной непосильной работой женщине, которая была им матерью, но не могла их прокормить.
      Я говорил о судьбе человеческого детеныша, вынужденного добывать себе пищу на помойках, об улице, которая была ему домом, и о гнусной шайке преступников, заменявшей ему семью.
      В моей исповеди было все: и десятилетний мальчик, которого приучали к наркотикам, чтобы полностью парализовать его волю, и жестокие побои, и тоска по иной жизни, и тюремные камеры, и безнадежные попытки найти работу, и снова тюрьмы.
      Я не помню всего, что говорил. Возможно, что я рассказал о женщине, постоянно требовавшей денег, и о том, что каждая принесенная мною пачка банкнот создавала на время крохотную иллюзию любви, которой я не знал от рождения.
      Я кончил говорить. Первый раз в жизни по моему лицу текли слезы.
      Машина молчала. Только периодически вспыхивавший свет на ее панели свидетельствовал о том, что она продолжала анализ.
      Мне показалось, что ритм ее работы был иным, чем во время допроса.
      Теперь в замедленном мигании лампочек мне чудилось даже какое-то подобие сострадания.
      "Неужели, - думал я, - автомат, созданный для защиты Закона тех, кто исковеркал мою жизнь, тронут моим рассказом?! Возможно ли, чтобы электронный мозг вырвался из лабиринта заданной ему программы на путь широких обобщений, свойственных только человеку?!"
      С тяжело бьющимся сердцем, в полной тишине я ждал решения своей участи.
      Проходили часы, а мой судья все еще размышлял.
      Наконец прозвучал приговор:
      "К а з н и т ь и п о с м е р т н о п о м и л о в а т ь".
      ДЕТЕКТИВЫ Инспектор отдела полезных ископаемых
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      1 Джек Клинч прибыл в Космополис инкогнито. Поэтому его раздражало, что все, начиная со стюардесс и кончая дежурной в отеле, глядели на него с нескрываемым любопытством. Впрочем, это было в порядке вещей. Его двухметровый рост, рыжая шевелюра и пушистые рыжие усы всегда вызывали повышенный интерес, особенно у женщин. Нельзя сказать, чтобы сам Клинч был равнодушен к прекрасному полу, однако сейчас он предпочел бы на время быть обладателем менее броской внешности. Но не сбривать же из-за этого усы, взращенные с такой заботливостью!
      Номер в отеле был заказан на имя Юджина Коннели, инженера из Лондона, поэтому Клинч кроме маленького чемодана захватил еще и объемистый портфель из буйволовой кожи, снабженный множеством застежек.
      Портфель был пуст, так же как и сафьяновый бумажник, хранящийся во внутреннем кармане темно-серого пиджака, сшитого одним из лучших портных Англии. На оплату костюма ушла большая часть полученного аванса. Не то чтобы Клинч был так уж беден, но последний год в делах ощущался застой, а жить он привык широко, ни в чем себе не отказывая.
      - Пожалуйста, мистер Коннели! - Дежурная протянула ему ключ от номера. - Куда послать за вашим багажом?
      - Не беспокойтесь. Я всего на несколько дней.
      Клинч проследовал за боем, подхватившим чемодан и портфель.
      Он придирчиво осмотрел апартаменты люкс, состоящие из спальни, кабинета и гостиной. Профессия частного детектива сводила Клинча с самыми различными людьми, но он терпеть не мог скаредных клиентов. Что ж, на этот раз, кажется, все в порядке.
      - Вам ничего не нужно, сэр?
      - Нет, можете идти.
      Клинч вынул из кармана брюк несколько монет.
      - Благодарю вас, сэр! Бар на втором этаже, ресторан - на первом. Если захотите обед в номер, позвоните в этот звонок.
      - Хорошо.
      - Помочь вам разложить вещи?
      - Не нужно, я сам.
      Клинч подождал, пока за боем закрылась дверь, достал из чемодана белье и начал наполнять ванну.
      Через час, отдохнувший и свежевыбритый, он спустился в бар.
      Там еще было мало народа. В углу за столиком трое парней со значками пилотов КОСМОЮНЕСКО пили виски в компании трех юных дев, да у стойки дремал какой-то тип в поношенном твидовом пиджаке и мятых брюках. На носу у него красовались огромные круглые очки.
      Одна из девиц изумленно уставилась на Клинча.
      - Милый, - обратилась она к своему кавалеру, - в следующий раз привези мне откуда-нибудь такое диво, ладно?
      - Привезу, - кивнул тот. - Обязательно привезу, еще почище, с усами до самого пола.
      Клинч вспыхнул. Больше всего он не терпел насмешек над своей внешностью.
      Однако ввязываться в скандал сейчас ему не было никакого резона. Одарив подвыпившую компанию презрительным взглядом, он подошел к стойке:
      - Двойное мартини! Только вместо маслины положите туда кусочек лакричного корня.
      Бармен озадаченно взглянул на него:
      - Вы совершенно правы, сэр... но...
      - Ладно! Нет лакрицы, положите гвоздику.
      - Сию минуту, сэр!
      Дремавший у стойки очкарик приоткрыл один глаз:
      - А я тебя где-то видел, парень! Не могу вспомнить - где. А ну-ка повернись!
      Он положил руку на плечо Клинча. Тот, не поворачиваясь, сжал двумя пальцами его локоть, и очкарик взвыл от боли.
      - Ах, ты так?! Погоди, все равно дознаюсь, кто ты такой! Ведь у меня репортерская память.
      Клинч залпом осушил свой стакан и встал.
      - Советую тебе, дружок, не попадаться мне на глаза, а то всякое может случиться. Я ведь не всегда такой добрый, понял?
      Он бросил на прилавок монету и гордо прошествовал к двери.
      Встреча с клиентом была назначена на завтра, и Клинч решил пройтись, а заодно посмотреть здание, в котором эта встреча должна состояться. Одним из основных его правил была предварительная разведка местности.
      Сорокаэтажное здание КОСМОЮНЕСКО, все из бетона и матового стекла, произвело на Клинча благоприятное впечатление. Такое учреждение не могло вызывать его по пустякам. Видимо, дело пахло солидным гонораром.
      Поел он в маленьком кафе. Денег было в обрез, и приходилось экономить.
      2 - Пожалуйста, мистер Клинч, доктор Роу вас ждет. - Секретарша улыбнулась и предупредительно открыла дверь, обитую коричневой кожей.
      Доктор С. Роу, директор отдела полезных ископаемых КОСМОЮНЕСКО, восседал за большим письменным столом, на котором, кроме нескольких разноцветных телефонов, ничего не было. Именно таким, чопорным, сухопарым, лет пятидесяти, с холодным взглядом выцветших голубых глаз, и представлял себе Клинч этого человека. Блистательная научная карьера и привычка повелевать всегда накладывают свой отпечаток.
      В глубоком кожаном кресле, удаленном от стола на такую дистанцию, чтобы чувствовалась разница в общественном положении посетителя и хозяина кабинета, сидел старший инспектор Интерпола Вилли Шнайдер. Клинчу уже приходилось с ним встречаться.
      Видимо, дело было нешуточное, если приглашен Интерпол. Клинч знал, что Шнайдер пустяковыми преступлениями не занимается.
      Третьей в кабинете была девушка лет двадцати пяти, хорошенькая, как куколка. Она сидела на диване, поджав под себя очаровательную ножку в ажурном чулке. Ее черные кудри падали на плечи, а в синих глазах, когда она взглянула на Клинча, было нечто такое, отчего у него сладко заныло в груди.
      Клинч поклонился.
      - Очень рад, мистер Клинч, что вы любезно приняли наше приглашение, произнес Роу. - Разрешите вам представить мадемуазель Лоран. Она у нас возглавляет управление личного состава. А это - герр Шнайдер из Интерпола.
      - Мы уже знакомы.
      - Совершенно верно! - подтвердил Шнайдер. - Мистер Клинч оказал нам однажды большую услугу в деле о гонконгской шайке торговцев наркотиками.
      - Что ж, отлично! - Роу кашлянул и задумался, видимо не зная, с чего лучше начать. - Должен вас предупредить, мистер Клинч, - продолжал он после небольшой паузы, - что дело, по которому мы к вам обращаемся, носит... э...
      строго доверительный характер.
      Клинч не любил такие вступления.
      - О деле я пока ничего не знаю, - сухо ответил он, - но гарантия тайны - одно из непременных условий работы частного детектива.
      - Превосходно! - Роу поглядел на свои руки, словно отыскивая пятнышко грязи. - Тогда прямо приступим к делу. Думаю, вы знаете, что мы, я имею в виду КОСМОЮНЕСКО, занимаемся разведкой и добычей полезных ископаемых в космосе.
      - Знаю.
      - В числе планет, на которых мы ведем работу, есть одна под названием Мези.
      - Странное название! - усмехнулся Клинч. - Больше подходит для скаковой лошади. Кто же ее так окрестил?
      Роу поморщился:
      - Ничего странного нет. Мези - означает металлические залежи иридия.
      Надеюсь, вам известно, что это такое?
      - Примерно.
      - Мистер Клинч по образованию геолог, - вмешалась девушка. - Кстати, это было одной из причин, по которой...
      - Не совсем так, мадемуазель, - прервал ее Клинч. - Когда-то я действительно окончил три курса геофизического факультета. Диплома не имею, но иридий со свинцом не спутаю.
      - Тем лучше. - Роу изучающе поглядел на Клинча. - Тогда вы должны знать, что мощные залежи металлического иридия - явление совершенно уникальное. В данном же случае оно является результатом жизнедеятельности бактерий, разлагающих осмистый иридий и на Земле не встречающихся.
      - Понятно.
      - Мези - планета во многих отношениях своеобразная, - продолжал Роу. Девяносто восемь процентов ее поверхности занимает океан, глубина которого даже у берегов доходит до шести километров. Поэтому всякое подводное бурение исключается. Небольшой клочок суши - базальтовые скалы со следами тектонического разлома. Единственное место, пригодное для проходки ствола, - небольшой пятачок в глубине ущелья.
      - Вы там были, сэр? - спросил Клинч.
      - Я там не был, но обстановку хорошо знаю по отчетам экспедиций.
      Клинч вздохнул. Ему хотелось поскорее добраться до сути. Ведь зачем-то они его пригласили, да и Интерпол...
      - Так чем я могу быть вам полезен? - напрямик спросил он.
      - Подождите. Сейчас вам все станет ясным.
      - Если только что-нибудь вообще может стать ясным, - иронически добавила мадемуазель Лоран.
      Роу игнорировал ее замечание и продолжал тем же менторским тоном:
      - В составе атмосферы планеты восемьдесят целых и три десятых процента кислорода. Он выделяется планктоном в океане. Животной жизни нет. Сила тяжести на экваторе составляет примерно три четверти земной. Словом, условия обитания и работы подходящие. Мы туда отправили рабочую группу и завезли оборудование стоимостью в сто миллионов.
      - Сто миллионов фунтов?
      - Нет, долларов. Вообще же вся эта затея обошлась уже около миллиарда.
      - И что же?
      - А то, что с момента начала работ там творятся странные вещи. При проходке главного ствола - взрыв, в результате которого ствол затоплен грунтовыми водами. Затем инженер экспедиции кончает самоубийством.
      - Каким способом он это проделал?
      - Застрелился.
      - Оставил какую-нибудь записку?
      - В том-то и дело, что нет.
      - И вы предполагаете, что это было не самоубийство?
      - Предполагаю! Да я почти уверен!
      - Что ж, можно произвести эксгумацию трупа, и судебно-медицинские эксперты всегда определят...
      - Трупа нет. Он кремирован на месте. Прах доставлен на Землю.
      Клинч непроизвольно свистнул.
      - Да... из пепла много сведений не выудишь.
      - Вот тут-то вы и ошибаетесь, Джек, - вмешался Шнайдер. - Как раз из пепла мы и выудили главную улику. - Он достал из кармана обгоревший кусочек металла. - Поглядите внимательно. Вам это что-нибудь напоминает?
      Клинч протянул руку, и Шнайдер осторожно положил ему на ладонь свой трофей.
      - Похоже на деформированную оболочку пули тридцать пятого калибра.
      - Верно! - кивнул Шнайдер. - И какие же выводы вы из этого можете сделать?
      - Ну о выводах, мне кажется, говорить рано, хотя я понимаю, что вы имеете в виду. Если человек стреляет в себя из пистолета такого калибра, то пуля проходит навылет, не правда ли?
      - Конечно! И следовательно?..
      - Выстрел был сделан с какого-то расстояния.
      - Что и требовалось доказать! - Шнайдер удовлетворенно ухмыльнулся.
      Клинч задумался. У него было такое чувство, что он зря сюда приехал.
      Если Интерпол уже ввязался в это дело, пусть продолжает. Роль советника при Шнайдере его совершенно не устраивала. Пожалуй, нужно сегодня же вернуться в Лондон, благо клиент оплачивает самолет в оба конца. Осень благодарное время для частного детектива. Какое-нибудь дело да подвернется.
      - Крайне сожалею, мистер Роу, - сказал он, поднимаясь со стула, - но я вряд ли смогу быть вам чем-нибудь полезен. Мне кажется, Интерпол нашел достаточный повод, чтобы начать расследование. Думаю, что герр Шнайдер прекрасно со всем справится.
      - Интерпол не будет заниматься этим делом, - сказал Шнайдер.
      - Почему?
      - Сядьте, Джек, и я вам все объясню. По уставу нашей организации мы не можем действовать вне пределов Земли. Межпланетная полиция еще не создана.
      Так что лететь на эту планету придется вам.
      Клинч изумленно взглянул на него:
      - Что?! Вы хотите, чтобы я отправился на эту... как ее... Сузи?
      - Мези, - поправил Роу.
      - Но это же займет уйму времени!
      - Около года. - Роу вынул из ящика стола блокнот и начал его листать. Ага, вот! Двадцатого октября - старт "Гермеса". Значит, до отлета у вас есть десять дней. Затем пять месяцев пути. "Гермес" совершает облет группы планет. На Мези посадка не производится. Вас высадят на почтовой ракете.
      Через месяц вы на той же ракете выйдете на постоянную орбиту, где вас подберет "Гермес" и доставит на Землю.
      - И все ради того, чтобы выяснить, кто всадил пулю в инженера?
      - Не только ради этого, мистер Клинч. Мы не имеем радиосвязи с экспедицией. Слишком много помех на пути. Почта, как вы сами видите, в один конец идет несколько месяцев. Мне нужно знать, что там делается. Можно ли откачать воду из шахты и вообще, говоря между нами, стоит ли продолжать всю эту затею. Там сейчас всего три человека, один из них химик, другой врач, а третий биолог. В этих делах они не компетентны.
      - А кто же работает в шахте?
      - Автоматы.
      - Роботы?
      - Если хотите, можете называть их так, только не думайте, что они взбунтовались и прикончили своего повелителя. Это просто механизмы с высокой степенью автоматизации.
      - Значит, предполагаемый убийца - один из трех членов экспедиции?
      - Очевидно.
      - Так... - Клинч вынул из кармана золотой портсигар. - Вы разрешите, мадемуазель?
      Лоран вопросительно взглянула на Роу.
      - Курите! - ответил тот и небрежно пододвинул пепельницу.
      Клинч глубоко затянулся и выдохнул большой клуб дыма. Какое-то время он с интересом наблюдал за облаком, расплывшимся в воздухе. Крохотное подобие Вселенной со своими галактиками. Может быть, в одной из этих спиралей есть тоже своя планета с дурацким названием, подобная той, куда надо лететь пять месяцев, чтобы расследовать самоубийство, похожее на преступление.
      Подсознательно Клинч чувствовал, что Роу чего-то не договаривает. Вряд ли нужно нанимать одного из лучших частных детективов для такого дела.
      Интересно, насколько они действительно заинтересованы во всей этой истории?
      Клинч погасил окурок и обратился к Роу:
      - Кстати, вы прикидывали, во что это вам все обойдется? Я имею в виду мой гонорар.
      - Полагаю, что сорока пяти тысяч долларов, которые ассигнованы дирекцией, хватит.
      Это была большая сумма, чем собирался запросить Клинч.
      - Кроме того, - продолжал Роу, - мы учитываем, что вы не можете явиться туда в качестве... э... сыщика. Поэтому по рекомендации мадемуазель Лоран мы вас зачислим на должность инспектора отдела полезных ископаемых с окладом две тысячи долларов в месяц, со всеми надбавками, которые получает наш персонал в космосе.
      Клинч поглядел на мадемуазель Лоран. Она сидела все в той же позе.
      Очаровательный бесенок, который того и гляди высунет язычок за чьей-нибудь спиной. Начальница управления личного состава. Видимо, с ее мнением тут считаются. Интересно, кто ей покровительствует? Не сам ли Роу? Тогда, прямо сказать, вкус у него неплохой.
      Клинч встал:
      - Я подумаю, мистер Роу. Однако сначала мне нужно более подробно ознакомиться с обстоятельствами дела.
      - Конечно! Мадемуазель Лоран и герр Шнайдер сообщат вам все необходимые данные. Через два дня я жду окончательного ответа.
      3 - Ну-с, Джек, я вижу, что у вас столько вопросов, что вы не знаете, какой задать первым. - Шнайдер усмехнулся и отпил большой глоток пива из литровой глиняной кружки.
      Клинч задумчиво вертел в пальцах свой стакан. Они сидели в маленьком погребке. Других посетителей не было. Видимо, Шнайдер знал, где можно потолковать по душам. Возможно, что и бармен у него свой человек. Что ж, тогда можно говорить вполне откровенно.
      - Прежде всего, мне непонятно, какого черта вы ввязались в это дело, Вилли. Насколько я знаю, Интерпол не такая организация, чтобы бросаться на первое попавшееся убийство.
      - И это единственное, что вас смущает?
      - Нет... Мне еще непонятно, зачем КОСМОЮНЕСКО выбрасывает на ветер такую кучу денег. В конце концов, так ли уж важно, какой смертью помер этот самый инженер. Боятся, что родственники что-нибудь пронюхают и устроят скандал?
      - У него нет родственников.
      - Тогда что же?
      Шнайдер вздохнул:
      - Все очень сложно, Джек. Вы что-нибудь слыхали о концерне "Горгона"?
      - Что-то припоминаю. Добыча полезных ископаемых в странах Латинской Америки, не так ли?
      - Совершенно верно! Теперь учтите, что львиная доля добычи иридия на Земле находится в их руках. В последние годы цены на иридий невероятно подскочили, и концерн извлекает огромные прибыли. Если шахта на Мези начнет работать, то, даже несмотря на большие транспортные расходы, цены упадут, и концерн окажется на грани банкротства. Ну а выводы делайте сами.
      Клинч нахмурился. Ему никогда еще не приходилось иметь дело с промышленным саботажем. Да, дело, кажется, значительно серьезнее, чем он предполагал. И все же как-то странно получается. Ну взрыв шахты - это еще понятно, но что может дать убийство?
      Казалось, Шнайдер прочитал его мысли.
      - Не думайте, Джек, что это простое убийство. "Горгона" - частный капитал, КОСМОЮНЕСКО - межгосударственный. Все работы оно ведет по особым ассигнованиям ООН. Там есть свои противники космических разработок ископаемых. Если то, что творится на Мези, попадет в печать, они постараются использовать это при очередном обсуждении бюджета. Поэтому Роу так нервничает и готов на любые расходы.
      - Значит, вы думаете, что на Мези работает агентура "Горгоны"?
      - Почти уверен.
      - И все это на основании кусочка металла, извлеченного из пепла?
      - Вы забываете про взрыв и затопление шахты.
      - Нет, не забываю. Но это может быть и простым совпадением. Кстати, кто констатировал смерть?
      - Врач экспедиции Долорес Сальенте.
      - Испанка?
      - Мексиканка. Она же и производила кремацию.
      - А кто обнаружил оболочку пули?
      - Похоронная служба КОСМОЮНЕСКО.
      - Ах, есть и такая?
      - Есть. К сожалению, она загружена больше, чем хотелось бы. Сами понимаете, работа в космосе - это не прогулка за город. Бедняжке Лоран приходится не только подбирать персонал, но и заботиться о достойных похоронах.
      Клинч снова задумался. Нужно поговорить с Лоран. Необходимо иметь подробные досье всех членов экспедиции. Видимо, там у них в управлении личного состава достаточно сведений.
      В этот момент распахнулась дверь на улицу, и размышления Клинча были прерваны удивленным возгласом:
      - А, вот неожиданная встреча!
      Клинч поднял глаза. Перед ним, покачиваясь, стоял очкарик в твидовом пиджаке.
      Очкарик попытался удержаться за столик и смахнул на пол кружку с пивом.
      - Удивительно! Гроза бандитов Вильгельм Шнайдер и король сыщиков Джек Клинч! Будь я проклят, если в космосе не случилось что-то сенсационное!
      Клинч встал.
      - У вас есть телефон? - обратился он к бармену.
      - Да, сэр. Пожалуйста!
      - Вызовите врача. Сейчас придется вправлять челюсть этому типу.
      - Перестаньте, Джек! - Шнайдер взял Клинча за локоть и силой вывел на улицу. - Вы не знаете, с кем связываетесь! Ведь это - Макс Дрейк, корреспондент "Космических новостей". Не дай бог, он что-нибудь узнает.
      Тогда Роу может распрощаться со всякий надеждой на увеличение кредитов.
      - Ладно! - Клинч спрятал кулак в карман. - Придет время, я все-таки набью ему морду!
      - Когда придет время, набейте и за меня, а сейчас держитесь от него подальше. У вас еще есть ко мне вопросы?
      - Пока нет. Завтра поговорю с мадемуазель Лоран и сообщу Роу свое решение.
      - Он его уже знает.
      - Вот как? Он что, телепат?
      - Нет. Просто я ему сказал, что вы согласны.
      - Интересно, откуда вы это взяли?
      - Мне известно, что Джек Клинч никогда не отказывается от крупного гонорара. А вот и аванс, который вам сейчас так необходим. - Шнайдер вынул из кармана пачку банкнот. - Ведь у вас в общей сложности не больше пяти долларов. Верно?
      Клинч рассмеялся:
      - Вы всегда знаете больше, чем вам полагается.
      - Ничего не поделаешь! - вздохнул Шнайдер. - Каждый детектив должен знать больше, чем полагается.
      4 - Так с чего мы начнем, мистер Клинч? - спросила мадемуазель Лоран.
      "С поцелуя, детка, - подумал Клинч. - Тогда нам будет легче определить, чем мы кончим".
      Он огляделся по сторонам. Обстановка явно не располагала к поцелуям.
      Белый пульт со множеством кнопок, стереоэкран, шкафы с какими-то хитроумными приспособлениями. В таком окружении мадемуазель Лоран хотя и не потеряла своей привлекательности, но казалась более недоступной, чем тогда, когда сидела, поджав ножку, на диване.
      - Ну, хотя бы с личности убитого, - ответил он.
      - Хорошо! - Она нажала кнопку на пульте, взяла выскочившую на лоток кассету и вставила ее в зев аппарата. - Вот он, полюбуйтесь!
      Клинч взглянул на стереоэкран. Там красовалась типичная физиономия неврастеника. Худое, изможденное лицо, длинный, слегка свернутый на сторону нос, оттопыренные уши, левая бровь заметно выше правой, редкие волосы, зачесанные так, чтобы по возможности скрыть недостаток их на темени.
      Пожалуй, такой и мог бы пустить себе пулю в лоб.
      Лоран нажала новую кнопку, и динамик заговорил бесстрастным голосом:
      - "Эдуард Майзель, швейцарец, сорок два года. Холост. Окончил механический факультет Цюрихского политехнического института. Специальная подготовка на Высших курсах КОСМОЮНЕСКО. Эксплуатация горнодобывающих механизмов. Двухгодичная стажировка на Урании. Направлен инженером в составе экспедиционной группы на Мези. Родственников не имеет. От страхования жизни отказался".
      Голос умолк.
      - Это все? - спросил Клинч.
      - А что бы вам хотелось еще?
      Тут снова бес шепнул на ухо Клинчу нечто совсем фривольное, но он усилием воли отогнал искусителя прочь.
      - Какие-нибудь сведения, так сказать, более: - Клинч замялся под изучающим взглядом ее глаз.
      - Интимные? - пришла она ему на помощь.
      - Вот именно.
      - Есть данные психоневрологического исследования. Хотите послушать?
      - Пожалуй.
      - Обычно мы их не оглашаем, но, думаю, здесь можно сделать исключение, не так ли?
      - Конечно! - подтвердил Клинч.
      Лоран нажала красную кнопку.
      - "Эмоционально возбудим, - забубнил голос. - Сексуальный индекс сорок три по шкале Кранца, коэффициент общительности - ноль тридцать шесть, показатели вхождения в норму после шокового возбуждения - два пятнадцать, критерий дружбы по Шмальцу и Рождественскому..."
      - Постойте! - взмолился Клинч. - У меня и так уже мозги вверх тормашками. Что такое сексуальный индекс?
      - Есть специальная формула. Если хотите...
      - Не хочу. Скажите только, сорок три по шкале Кранца - это много или мало?
      - Смотря по тому, с какими требованиями подходить, - улыбнулась Лоран.
      - С самыми жесткими.
      - Тогда - мало.
      Не успел Клинч подумать, как бес сам задал за него вопрос:
      - А какой, по-вашему, может быть индекс у меня?
      - О, у вас! Судя по тому, как вы на меня все время смотрите, не меньше ста.
      Клинч проглотил слюну. Если бы не полученный аванс... Впрочем, что сейчас об этом думать. Все же он не удержался и самодовольно произнес:
      - Ирландская кровь!
      - Представляю себе, - сказала Лоран. - Однако вам не кажется, что мы несколько отвлеклись от темы?
      - Гм... Простите, мадемуазель! Итак, с Эдуардом Майзелем мы покончили.
      Кстати, почему его кремировали там, на Мези?
      - Так предписывает устав. Во избежание переноса инфекции. Мы снабжаем экспедицию специальными портативными печами, и врач обязан производить эту операцию лично.
      - Понятно. А дальше?
      - Дальше контейнер с прахом отправляют на Землю.
      - И куда он попадает?
      - В похоронную службу. Там они переносят прах в новую урну. Приходится иметь дело с родственниками. Обязанность не из приятных.
      - Я думаю. Но ведь в этом случае никаких родственников не было?
      - Да, он одинокий. Его похоронили тут, в Космополисе.
      - Кто-нибудь присутствовал на похоронах?
      - Мистер Роу, Шнайдер и я.
      - Негусто.
      Мадемуазель Лоран нахмурилась:
      - Вы понимаете, что после находки оболочки пули мы не могли... Словом, покойнику все равно, а интересы дела...
      - Короче, в газеты ничего не сообщили и надеялись все скрыть?
      - Да. Пока все не выяснится.
      - Кто же должен был это выяснить?
      - Вы, мистер Клинч. Я настояла, чтобы пригласили именно вас, потому что мне казалось, что лучше вас никто не сможет во всем разобраться. Я так и сказала мистеру Роу.
      Клинч привычным жестом расправил усы. Не каждый день приходится выслушивать комплименты из таких очаровательных уст. И все же в бальзаме, изливавшемся в его душу, была какая-то горчинка. Девочка, видно, здорово предана этому сухарю Роу.
      - Что ж, попробуем во всем разобраться... - сказал он. - Итак, Майзеля собственноручно сожгла Долорес...
      - Сальенте.
      - Долорес Сальенте. Давайте посмотрим, что за Долорес.
      Мадемуазель Лоран соткала из света объемный портрет.
      - Н-да... - задумчиво произнес Клинч.
      - Хороша?
      - Хороша - не то слово! Да будь я самим сатаной, я бы не мечтал ни о чем лучшем!
      - Вы думаете, у сатаны тоже ирландская кровь? - насмешливо спросила Лоран.
      - Несомненно! Все ирландцы - потомки сатаны. По его совету Адам в первом варианте был рыжим. Бог испугался и сразу выгнал его из рая.
      - Сатану или Адама?
      - Обоих.
      - Без Евы?
      - Конечно. Поэтому мы всегда ищем женщину.
      Лоран улыбнулась и включила динамик.
      - "Долорес Сальенте, мексиканка, двадцать семь лет. Разведена. Девичья фамилия - Гарсиа. Бывший муж - Хозе Сальенте - фабрикант. Родители: мать Анна-Мария Гарсиа, отец - Христофор Гарсиа, местожительство - Мехико.
      Долорес Сальенте окончила медицинский факультет Мадридского университета.
      Специальность - космическая медицина. Стажировка - в санитарном отделе КОСМОЮНЕСКО. Направлена врачом в составе экспедиционной группы на Мези.
      Страхование жизни - двести тысяч долларов".
      - Я полагаю, что индекс по шкале Кранца не нужен? - спросила Лоран.
      - Нет. И вам было не жалко загнать такую красотку к черту на рога?
      Лоран подавила зевок.
      - О таких вещах нужно думать, когда выбираешь профессию, - равнодушно сказала она. - Мы не только не делаем скидку на красоту, а скорее, наоборот.
      - Не понял.
      - Тут нечего понимать. Всегда стараемся включить в группу красивую женщину. Мужчины очень быстро опускаются в космосе, а присутствие женщины их подтягивает. Невольное соревнование, свойственное сильному полу.
      "Которое иногда приводит к самоубийствам, смахивающим на уголовное преступление", - мысленно добавил Клинч.
      - Так с кем же приходилось соревноваться покойнику? - спросил он.
      Мадемуазель очень выразительно пожала плечами:
      - Там один другого лучше. Посмотрите хотя бы на Милна.
      Томас Милн, обладатель университетского диплома химика и розовой поросячьей рожицы (не то Наф-Наф, не то Нуф-Нуф), не производил впечатления заядлого сердцееда. Восемьдесят килограммов нежнейшего бекона. По виду такого за уши не оторвешь от вкусной еды и мягкой постели, однако на счету три космические экспедиции. Премия имени Роулинса. Жена и трое детей. Либо фанатик науки, решил Клинч, либо копит денежки на старость. Трудно было представить себе Милна стоящим в засаде с пистолетом. Впрочем, кто его знает. Бывает всякое.
      Зато Энрико Лоретти, биолог, был идеальным любовником, воплощенной мечтой семнадцатилетних девиц. Возраст Иисуса Христа, черные глаза и профиль гондольера. Так и просится гитара в руки. "Санта Лючия, санта Лючия!" К тому же незаурядная биография. Два развода по-итальянски. Первая жена утонула во время купания, вторая отравилась жареной камбалой. Скандальная история с несовершеннолетней дочерью миллионера. Причин вполне достаточно, чтобы плюнуть на университетскую карьеру и отсидеться несколько лет в космосе.
      Занятный тип. "Стоп! - прервал себя Клинч. - Слишком очевидная версия.
      Противоречит классическим традициям детективного романа. Так все-таки кто же из трех? Ладно, не будем торопиться".
      - Все? - спросила мадемуазель Лоран.
      Клинч взглянул на часы. Половина десятого. Свинья, задержал девочку до позднего вечера.
      - Еще один вопрос.
      - Какой? - Лоран скорчила гримаску.
      - Не согласится ли мадемуазель поужинать со мной?
      - Слава богу! Наконец-то догадались! И бросьте, пожалуйста, это дурацкое "мадемуазель", меня зовут Жюли.
      5 Джек Клинч не зря прожил несколько лет во Франции. Сейчас он был при деньгах, и заказанный им ужин не вызвал бы замечаний самого изысканного гурмана. Устрицы по-марсельски, лангуст а ля кокот, петух в вине и седло дикой козы с трюфелями. На десерт - салат из фруктов с березовым соком и бланманже. Что же касается вин, то даже видавший виды метрдотель дышал, как загнанная лошадь, когда наконец Клинч выбрал подходящий ассортимент.
      Жюли, видно, проголодалась и с нескрываемым удовольствием уписывала все, что подкладывал ей на тарелку Клинч. От нескольких бокалов вина она стала очень оживленной и еще более соблазнительной.
      Когда подали кофе. Клинч, как бы невзначай, положил свою ладонь на ее руку и сказал:
      - А теперь, Жюли, расскажите, что же вас привело на работу в КОСМОЮНЕСКО.
      Жюли сразу как-то сникла. От ее былого оживления не осталось и следа.
      - Это очень грустная история, Джек.
      - Простите, - смутился Клинч. - Право же, я не хотел... Если вам неприятно...
      - Нет, отчего же. Иногда даже становится легче, если кому-нибудь расскажешь. Итак, слушайте сентиментальную повесть о несчастной девушке. Мой отец был коммерсантом, сколотившим состояние на поставках бразильского кофе.
      Он женился на моей матери, когда ему было сорок лет, а ей - двадцать. Я у них была единственным ребенком. У нас был очаровательный домик в пригороде Парижа, три автомобиля и все такое. Меня они очень баловали. Я окончила одну из лучших частных школ и поступила в Сорбонну. Отец всегда устраивал свои дела так, чтобы мы могли проводить каникулы всей семьей где-нибудь на море.
      Я была на втором курсе, когда случилось несчастье. Отец с матерью вылетели на Гавайи, а я должна была присоединиться к ним через несколько дней, когда сдам последний экзамен. И вот нелепая катастрофа при посадке самолета. Отец и мать погибли. После смерти отца выяснилось, что дела его совсем запутаны. Он в последнее время крупно играл на бирже, и неудачно. Я продала все наше имущество, но его еле хватило на покрытие долгов. С университетом пришлось расстаться и подыскивать какую-нибудь работу. Друзья отца устроили меня в управление личного состава секретарем. Однако доктор Роу очень хорошо ко мне отнесся, и, как видите...
      - Да... История не из веселых. Роу знал вашего отца?
      - Нет, они не были знакомы.
      "Так, так, - подумал Клинч. - Старая история о мягкосердечном старикане и девочке, оказавшейся в затруднительном положении. Лакомый кусочек, никому не хочется упустить".
      В это время в ресторане появился вездесущий Макс Дрейк. Он насмешливо поклонился Клинчу, а Жюли помахал рукой.
      - Вы уже успели познакомиться с Дрейком? - спросила она.
      - Да, этот тип меня везде преследует.
      - Представьте себе, меня тоже.
      - В таком случае, я вас на минутку оставлю одну. - Клинч поднялся и направился к Дрейку.
      - Вы мне нужны для небольшого разговора.
      Дрейк усмехнулся и пошел за Клинчем в уборную. Апперкот - страшный удар, особенно если противник едва достает вам до плеча. Клинч поднял бесчувственное тело и сунул его головой под кран.
      - Сплюнь хорошенько кровь, сынок, - сказал он, когда Дрейк наконец открыл глаза. - Не забывай впредь, что ни мадемуазель Лоран, ни я не желаем видеть твою рожу. Понятно?
      В ответ Дрейк пробормотал что-то совсем маловразумительное.
      Клинч вернулся к своему столику:
      - Простите, Жюли! Мне нужно было уладить с Дрейком одно дельце. Думаю, он вам надоедать больше не будет.
      - Вы истинный рыцарь, Джек. В награду вам разрешается проводить меня домой.
      Они шли по ночному бурлящему Космополису. Гостеприимно распахнутые двери ресторанов, кафе и просто забегаловок, спотыкающиеся синкопы джаза, огни световых реклам - все это напомнило Клинчу родное Сохо. Ему стало грустно при мысли, что через несколько дней придется расстаться со всеми радостями жизни на щедрой Земле и отправиться в совершенно чуждый мир, где кто-то подло, из засады всадил пулю в ничего не подозревающего человека.
      Ослепительный фиолетовый свет затопил город. На мгновение поблекли огни реклам. Исполинская стартовая ракета прочертила огненный след в небе. Клинч взглянул на Жюли. Ее лицо показалось ему скорбным и озабоченным. Он крепко сжал ее руку и почувствовал слабое ответное пожатие.
      На перекрестке черный "олдсмобил" вынырнул из-за угла и стал у них на пути. От резкой вспышки Клинч непроизвольно закрыл глаза. "Олдсмобил" рванул с места. Клинчу показалось, что за рулем сидел Дрейк. В руке у него был фотоаппарат.
      Клинч тихонько выругался.
      - Вы видели? - спросила Жюли.
      Он кивнул.
      - Дрейк что-то пронюхал, - задумчиво сказала она. - Это такой тип, который может здорово напакостить.
      - В следующий раз я сверну ему шею!
      - Будьте осторожны! - сказала Жюли, и Клинч снова почувствовал пожатие ее руки.
      Все же настроение было испорчено. Они шли молча, думая каждый о чем-то своем.
      - Вот здесь, на двадцатом этаже, я коротаю в одиночестве свой век, неожиданно сказала Жюли. - Может быть, вы зайдете выпить чашку чая?
      Сердце у Клинча провалилось куда-то вниз, а затем заработало с перебоями, как мотор, у которого засорился карбюратор.
      - Почту за честь! - Его хриплый голос был вполне под стать этой напыщенной фразе.
      Оставшиеся до отлета дни были предельно насыщены делами. Клинч изучал все донесения экспедиции, рылся в накладных управления снабжения, звонил в Мехико-Сити и в Рим. По его заданию Шнайдер куда-то летал с каким-то таинственным поручением. Привезенные им сведения привели Клинча в отличное настроение. Он принадлежал к тому типу людей, которые чувствуют себя счастливыми, только когда перед ними стоят головоломные задачи.
      Все вечера он проводил с Жюли. Она оказалась очаровательной подружкой, веселой и нежной. Они бродили по улицам, заходили поужинать в маленькие кабачки, ездили на машине Жюли в окрестности Космополиса.
      Наконец настал день, когда Клинч, снабженный удостоверением инспектора КОСМОЮНЕСКО, выписанным на имя того же мифического Юджина Коннели, должен был взойти на борт "Гермеса".
      До космопорта его проводили Жюли и Шнайдер. Вилли молча пожал ему руку, а Жюли шепнула нечто такое, что явно не предназначалось для посторонних ушей.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      1 Джек Клинч с трудом отвернул стопоры почтовой капсулы. У него было такое чувство, будто он подвергся четвертованию. Капсула явно не была рассчитана на пассажиров его роста. Ломило шею, онемели руки, а ноги, казалось, навсегда останутся в согнутом положении. Он сначала выбросил в люк мешок с почтой, а затем, превозмогая боль в коленях, сам вылез из капсулы и огляделся. Пейзажик не радовал. Голые скалы бурого цвета, ни деревца, ни травинки. На горизонте - темно-красный диск какого-то светила. Порывистый, холодный ветер доносил глухой рев. Клинч вспомнил, что почти вся поверхность планеты покрыта океаном, и это никак не улучшило его настроения. Мысленно (уже в который раз!) он обругал Роу. Тому, конечно, хорошо, сидя в кабинете, рассуждать о вполне подходящих условиях работы.
      Клинч еще раз ругнулся, на этот раз вслух, достал из капсулы свой рюкзак и начал спускаться в ущелье, ориентируясь по световому маяку. Скалолаз он был никудышный, к тому же мешал рюкзак за спиной и мешок с почтой в руках.
      Судя по описанию, где-то рядом проходила тропа, но в сумерках Клинчу так и не удалось ее разыскать. Он несколько раз оступался, больно ударился коленом и чуть не сломал шею, сорвавшись вниз с одного из уступов. В результате окончательно сбился с маршрута и вышел в ущелье в районе шахты, примерно в полутора километрах от базы.
      Небольшое пространство между скалами было сплошь уставлено зачехленными механизмами. В центре располагалась бурильная установка. Атомная электростанция находилась в искусственной пещере, металлические ворота оказались запертыми. Клинч решил отложить детальное знакомство с местом работы. Он изнемогал от усталости.
      Здесь, в ущелье, ветер дул, как в аэродинамической трубе. Хотя он и подгонял Клинча в спину, легче от этого не становилось. Объемистый рюкзак выполнял роль паруса, а крупные камни на дне ущелья напоминали подводные рифы, грозившие в любой момент вызвать кораблекрушение.
      Когда Клинч наконец добрался до базы, вид у него был совсем неважный.
      Мокрые от пота усы свисали вниз жалкими сосульками, одежда заляпана грязью, правая штанина разорвана на колене. Шлем он потерял в скалах, и ветер раздувал кудри совсем как у короля Лира, ищущего ночного пристанища.
      Дверь алюминиевого домика оказалась на запоре.
      "Странно! - подумал Клинч. - От кого здесь нужно запираться?"
      Он постучал. Никакого эффекта. Постучал сильнее. Казалось, база покинута людьми. Окна закрыты ставнями, через которые невозможно что-либо разглядеть.
      Клинч забарабанил в дверь ногами. Неожиданно она распахнулась. На пороге, протирая глаза, стоял Томас Милн. Видимо, он только что поднялся с постели.
      Мятая пижама, стоптанные шлепанцы. К тому же лауреат премии Роулинса благоухал винным перегаром. Он изумленно глядел на Клинча, пытаясь сообразить, откуда тот взялся.
      Клинч представился. Инспектор отдела полезных ископаемых Юджин Коннели, и все такое.
      Милн почесал затылок.
      - Привезли приказ об эвакуации?
      - Нет, должен определить, что требуется для продолжения работ.
      Химик рассмеялся:
      - Продолжения работ? Интересно, как они себе это представляют? Разве вы не знаете, что шахта затоплена?
      - Знаю.
      - И что же?
      - Может, вы меня впустите? - раздраженно сказал Клинч. - Я не собираюсь обсуждать дела, стоя на этом чертовом ветру.
      - Простите! - Милн посторонился и пропустил Клинча. - Есть хотите?
      - Не откажусь.
      Клинч проследовал за Милном по полутемному коридору.
      - Жить вам придется здесь. - Милн открыл одну из дверей. - Если вы, конечно, не боитесь привидений.
      - Это комната Майзеля?
      - Да. Мы тут все оставили, как было.
      Клинч осмотрелся. Комната как комната, похожа на номер во второразрядном кемпинге. Кровать, стол, кресло, убирающаяся в стену ванна. Раковина с двумя кранами. Горячая вода, видно, поступает от атомной электростанции. В общем, жить можно.
      На столе, рядом с толстой тетрадью, лежал пистолет "хорн". Клинч сделал вид, что не заметил его. Великолепная улика, если проверить отпечатки пальцев.
      - Кают-компания - в конце коридора, - сказал Милн. - Я буду там. А это что, почта?
      - Совсем забыл, пожалуйста, возьмите! - Клинч подал ему мешок.
      На то, чтобы принять ванну и привести в порядок одежду, ушло около сорока минут.
      Когда Клинч появился в кают-компании, там уже все были в сборе.
      - Знакомьтесь! Мистер Коннели, инспектор КОСМОЮНЕСКО, - представил его Милн. - Сеньора Сальенте - врач и Энрико Лоретти - биолог.
      Прекрасная Долорес одарила Клинча ослепительной улыбкой. Лоретти оторвался на миг от газеты и небрежно кивнул.
      Милн поставил на стол перед Клинчем банку саморазогревающихся консервов, пачку галет и термос.
      - Вы прибыли вместо Майзеля? - спросила Долорес.
      Клинч дожевал твердую галету и ответил:
      - Нет, с инспекторской целью.
      - Вот как? С какой же именно?
      Клинч налил себе из термоса чуть тепловатый кофе.
      - Мне поручено выяснить, как быстро можно начать работы в шахте.
      Лоретти неожиданно расхохотался.
      - Бросьте врать! - Он протянул Клинчу газету. - Никакой вы не инспектор Коннели, а полицейская ищейка Джек Клинч. Вот, полюбуйтесь!
      Клинч развернул газету. Это были "Космические новости". На первой странице красовалась большая фотография его особы под заголовком:
      "Детектив Джек Клинч отправляется на Мези для расследования предполагаемого убийства Эдуарда Майзеля".
      Да... Видимо, у Дрейка был настоящий нюх репортера. Только подумать, что Клинч сам доставил этот номер газеты в мешке с почтой. Такого промаха он ни разу еще не допускал в своей работе.
      Лоретти встал и демонстративно вышел из кают-компании.
      Милн впился своими поросячьими глазками в Клинча:
      - Так что, Пинкертон, придется выложить карты на стол?
      - Придется, - усмехнулся Клинч. - Однако не забывайте, что я еще к тому же наделен инспекторскими полномочиями.
      - Постараемся не забыть.
      Милн поднялся и вместе с Долорес покинул кают-компанию, оставив Клинча допивать холодный кофе.
      2 Из дневника Джека Клинча 21 марта.
      Итак, по воле нелепой случайности я превратился из детектива в следователя. Весь разработанный план пошел насмарку. Приходится вести игру в открытую. Вся надежда на то, что убийца непроизвольно сам себя выдаст. Нужно перейти к тактике выжидания, ничего не предпринимать, ждать, пока у преступника сдадут нервы и он начнет делать один ошибочный ход за другим.
      Впрочем, кое-что уже есть. Пистолет "хорн". Кто-то промыл его спиртом, смыл отпечатки пальцев. При этом так спешил, что не заметил нескольких волокон ваты, прилипших к предохранителю. Все это было проделано, пока я в одиночестве пил кофе. Когда я вернулся в комнату, запах спирта еще не выветрился.
      В обойме не хватает одного патрона, в стволе - следы выстрела. Обшарил всю комнату в поисках стреляной гильзы. Безрезультатно. Либо выстрел был произведен в другом месте, либо гильзу предусмотрительно убрали. Первая версия более вероятна. Комната слишком мала, чтобы пуля 35-го калибра не прошла навылет. Вероятно, выстрел был сделан с расстояния 20 - 30 метров.
      Ладно, не будем торопиться с выводами, а пока - спать!
      22 марта.
      Спал отвратительно. Всю ночь мерещились шаги в коридоре и какой-то шепот. Несколько раз вставал и подходил к двери, шаги смолкали. На всякий случай запер дверь на ключ и сунул под подушку пистолет. У меня нет никакого желания прибыть на Землю в кремированном виде.
      Утром завтракал в одиночестве. Опять консервы и кофе, который сам сварил на плитке. Обитатели базы не показывались.
      Просмотрел тетрадь, лежавшую на столе. В ней - данные геофизической разведки с многочисленными пометками, сделанными другой рукой. Видимо, это почерк Майзеля. Очень характерный почерк, неразборчивый и с наклоном в левую сторону. Жаль, что я не графолог, с этим почерком стоило бы повозиться.
      Если затопление шахты - диверсия, то проделана она со знанием дела.
      Рядом с главным стволом - подземное озеро, миллионы кубометров воды. Галерея шахты должна была идти в другом направлении. Очевидно, взрыв разрушил перемычку между стволом и озером. Если так, то откачать воду вряд ли удастся.
      Листая тетрадь, сделал любопытное открытие: на полях, в нескольких местах, - женский профиль. Рисунок не очень искусный, но все же улавливается нечто общее с профилем прекрасной Долорес. Чернила те же, что и на пометках, сделанных Майзелем. Любопытно! Сразу складывается версия: ревнивец, стреляющий по счастливому сопернику. Впрочем, чушь! Не такая была внешность у Майзеля, чтобы взять приз на подобных скачках. Тогда что же? Неразделенная любовь. Опять-таки повод для самоубийства. Но самоубийства не было, значит... Значит, гипотеза не подходит.
      Около двух часов пополудни услышал, как кто-то топает по коридору.
      Открыл дверь и столкнулся с ученейшим Томасом Милном. Он был настолько пьян, что шел, держась за стены.
      Я спросил его, когда здесь обедают.
      Он подтянул сползающие брюки и ответил:
      - Когда захотят. Что касается меня, то постараюсь проделывать это в такое время, когда вас там не будет. Ясно?
      Яснее выразиться трудно. Как говорится, благодарю за комплимент.
      Обедал в одиночестве. На кухне, примыкающей к кают-компании, холодильная камера. Большой набор продуктов, но не чувствуется, чтобы ими пользовались. Сковородки и кастрюли покрыты толстым слоем пыли. Разыскал замороженное мясо и зажарил себе бифштекс весом в два фунта. Запил пивом.
      После этого стало как-то веселее жить.
      Вымыл посуду и направился восвояси.
      В кают-компании обнаружил Энрико Лоретти, поглощающего консервы. Увидев меня, он вздрогнул и выронил вилку.
      Я спросил его, почему никто не готовит обед.
      Он пожал плечами:
      - Так безопасней.
      - В каком отношении?
      - В запаянную банку труднее подсыпать яд.
      Я почувствовал, как у меня в животе перевернулся съеденный бифштекс.
      Впрочем, разговор принял занятное направление, и я решил его продолжить:
      - Чепуха! Кто же тут может подсыпать яд?
      - Не беспокойтесь, желающие найдутся.
      Он бросил в мусоропровод банку и, не поднимая глаз, вышел из кают-компании.
      Я вернулся в свою комнату и сразу почувствовал, что в ней что-то изменилось. Тетрадь на столе была немного сдвинута, а в воздухе витал чуть уловимый запах духов.
      Я снова просмотрел тетрадь. Один лист оказался вырванным. К сожалению, в прошлый раз я ее только перелистал и сейчас никак не мог вспомнить, что же могло быть на этих страницах.
      Пересмотрел заново все записи. Ничего интересного, если не считать рисунков на полях.
      Спать лег рано, приняв соответствующие меры против непрошеных визитеров.
      23 марта.
      Первый допрос Долорес Сальенте. Все получилось совершенно неожиданно. Я готовил себе завтрак, когда она пришла на кухню:
      - Доброе утро, мистер Клинч!
      - Доброе утро, сеньора!
      - Можете называть меня Долорес.
      - Благодарю вас!
      Она села на табуретку. Я невольно залюбовался ею, до того она была хороша в кружевном пеньюаре. Пахло от нее уже знакомыми мне духами.
      Я предложил ей кофе.
      Она сидела опустив глаза, пока я жарил яичницу. Женщины обычно плохо умеют скрывать волнение. В таких случаях их выдает напряженная поза. Долорес несколько раз порывалась что-то сказать, но не решалась. Пришлось прийти ей на помощь:
      - Вы хотите меня о чем-то спросить?
      - Да.
      - Пожалуйста!
      - Почему... почему вы меня не допрашиваете?
      Я рассмеялся.
      - А почему вы решили, что я должен вас допросить?
      Она взглянула мне в глаза, и я почувствовал, что это крепкий орешек, гораздо крепче, чем можно было предположить. Во взгляде мексиканки было нечто такое, что трудно определить. Какая-то смесь страха и твердой решимости бороться до конца. Раненая пантера, приготовившаяся к прыжку.
      - Ведь вы меня, наверное, подозреваете в убийстве Майзеля, - сказала она спокойным тоном, будто речь шла о совершенно обыденных делах.
      Нужно было чем-то сбить этот тон, и я спросил:
      - Зачем вы вчера заходили ко мне в комнату?
      Она побледнела и закусила губу.
      - Случайно. Я привыкла поддерживать в ней порядок, и вчера, совершенно машинально...
      - Не лгите, Долорес! Вы вырвали лист из тетради. Почему? Что там было такого, что вам обязательно понадобилось это убрать?
      - Ничего. Клянусь вам, ничего особенного!
      - И все же?
      - Ну... там были... стихи, и я боялась, вы неправильно поймете...
      Словом, все это личное.
      - Где эти стихи?
      - У меня в комнате.
      - Пойдемте!
      Несколько секунд она колебалась.
      - Ну что ж, пойдемте!
      В коридоре мы столкнулись с Лоретти. Нужно было видеть выражение его лица, когда я вслед за Долорес входил в ее комнату.
      - Вот! - Она протянула мне сложенный вчетверо тетрадный лист.
      На полях, рядом с данными гравитационных измерений, были нацарапаны стихи, которых раньше я не заметил.
      Когда со светом фонаря Смешает бледный свет Мертворожденная заря, В окно вползает бред.
      И то, что на меня ползет, Огромно, жадно и безлико.
      Мне страшно, раздирают рот В тиши немые спазмы крика.
      Мне от него спасенья нет.
      Я тяжесть чувствую слоновью...
      И говорят, что этот бред В бреду я называл любовью.
      - Эти стихи посвящены вам?
      - Не знаю. Возможно.
      - Он был вашим любовником?
      - Нет.
      - Он вас любил?
      - Да... кажется.
      - А вы его?
      - Нет.
      Я вернул ей листок со стихами. Мне он был не нужен, а ей... Кто разберется в душе женщины, да еще к тому же красивой.
      - Как умер Эдуард Майзель?
      - Он застрелился.
      - Где?
      - Около шахты.
      - Кто его обнаружил?
      - Милн.
      - Как там очутился Милн?
      - Эдуард не пришел ночевать, и Милн отправился его искать.
      - Милн принес труп на базу?
      - Нет, он прибежал за нами, и мы втроем...
      - Куда стрелял Майзель?
      - В голову.
      - Рана была сквозная?
      - Не знаю. Череп был сильно изуродован, и я...
      - Договаривайте!
      - И я... Мне было тяжело на это смотреть.
      - И все же вы его собственноручно кремировали?
      - Я обязана была это сделать.
      - Вам кто-нибудь помогал?
      - Энрико.
      Я задумался. Тут была одна тонкость, которая давала повод для размышлений. Долорес, видимо сама того не замечая, называла Майзеля и Лоретти по имени, а Милна - по фамилии. Это не случайно. Очевидно, отношения между членами экспедиции были в достаточной мере сложны.
      - Как вы думаете, почему застрелился Майзель?
      Я намеренно немного отпустил поводья. Сделал вид, что верю, будто это самоубийство. Однако во взгляде Долорес снова мелькнул страх.
      - Не знаю. Он вообще был какой-то странный, особенно в последнее время.
      Я его держала на транквилизаторах.
      - Он всегда был таким?
      - Нет, вначале это не замечалось. Потом он стал жаловаться на бессонницу, ну а после взрыва...
      - Он прибегал к снотворному?
      - О да!
      Еще одна загадка. Если убийца - Долорес, то проще ей было его отравить.
      Ведь она - врач и сама должна была определить причину смерти. Проще простого вкатить смертельную дозу наркотика, а в заключении поставить диагноз:
      паралич сердца. Нет, тут что-то не то! И все же откуда у нее этот страх? Я вспомнил слова Лоретти о яде, который могут подсыпать в пищу. Они все тут чего-то боятся. Не зря же питаются только консервами. Остерегаются друг друга? Бывает и так, когда преступление совершено сообща.
      Я решил провести разведку в другом направлении.
      - Что вам известно о взрыве в шахте?
      - Почти ничего. Эдуард сказал, что это от скопления газов.
      - В это время кто-нибудь был на рабочей площадке?
      - Мы все были на базе. Взрыв произошел во время обеда.
      В каждом допросе есть критическая точка, после которой либо допрашиваемый, либо следователь теряет почву под ногами. Я чувствовал, что наступает решающий момент, и спросил напрямик:
      - Взрыв в шахте мог быть результатом диверсии?
      Кажется, я попал в цель. Теперь во взгляде Долорес было такое выражение, какое бывает у тонущего человека.
      - Нет, нет! Это невозможно!
      - Почему?
      - Не знаю.
      Мне показалось, будто что-то начинает проясняться, и я задал новый вопрос:
      - У вас есть оружие?
      - Есть... пистолет.
      - Такой? - Я достал из кармана пистолет Майзеля.
      - Да.
      - Зачем он вам? Ведь здесь, на Мези, не от кого защищаться.
      - Не знаю. Все экспедиции снабжаются оружием.
      Проклятье! Я вспомнил, что в документах нет никаких данных о номерах пистолетов. Тот, что я сейчас держал в руках, мог принадлежать любому члену экспедиции.
      - Как пистолет Майзеля оказался в его комнате?
      - Я его подобрала около шахты.
      - А почему вы, после моего появления здесь, смыли с него отпечатки пальцев?
      Она удивленно подняла брови.
      - Не понимаю, о чем вы говорите.
      - Позавчера вечером пистолет был промыт спиртом.
      - Клянусь вам, что я об этом не знаю!
      Возможно, что на этот раз она не лгала.
      - Благодарю вас, Долорес! Пожалуйста, никому не рассказывайте, о чем мы тут с вами беседовали.
      - Постараюсь.
      Я откланялся и пошел к себе. Итак, новая версия: Долорес взрывает шахту.
      Об этом становится известно Майзелю, и она в спешке приканчивает его из своего пистолета. Затем берет его пистолет, а свой оставляет на месте преступления. Однако сколько требуется натяжек, чтобы эта версия выглядела правдоподобно!
      24 марта.
      Снова спал очень плохо. Ночью кто-то тихо прошел по коридору, постоял у моей двери, а затем тихонько попробовал ее открыть. Я схватил пистолет и распахнул дверь, но в коридоре уже никого не было. Потом я долго не мог уснуть. Я не робкого десятка, но иногда мне тут просто становится страшно.
      Есть что-то зловещее во всей здешней обстановке. Утром решил осмотреть шахту. Впрочем, утро - понятие довольно относительное. Живем мы все тут по земному времени. Фактически же ни дня, ни ночи нет. Всегда сумерки, а вечно маячащий на горизонте багровый диск скорее греет, чем светит. Я невольно вспомнил стихи Майзеля. "Мертворожденная заря", - сказано очень точно.
      Это была моя первая вылазка за пределы базы. В ущелье дул ветер, и идти против него было нелегко.
      С годами у меня выработалось обостренное чувство опасности. Я обычно инстинктивно поворачиваюсь раньше, чем выстрелят в спину. Это не раз спасало мне жизнь. Вот и сейчас, идя согнувшись в сплошной пелене хлеставшего по глазам дождя, я чувствовал, что за мной кто-то крадется. Несколько раз, на ходу, я просматривал пространство за собой при помощи карманного зеркальца.
      Однажды мне показалось, что за уступ скалы скользнула какая-то тень. Я сунул руку в карман и перевел предохранитель пистолета в боевое положение. К сожалению, это мало что меняло. Шум дождя заглушал все другие звуки, а для того, кто крался сзади, я был отличной мишенью.
      Все же до шахты я добрался без всяких приключений. Здесь, над небольшим пятачком, где располагалась бурильная установка и стояли бездействующие механизмы, скалы нависали со всех сторон, образуя своеобразное перекрытие.
      Ветер тут свирепствовал с особой силой.
      Я заглянул в глубь ствола и увидел зеркало воды, примерно в десяти метрах от поверхности.
      Я попытался представить себе все, что тут произошло, и внезапно меня осенило. Нужно точно выяснить, где был обнаружен труп, а затем попытаться найти гильзу от патрона. В случае самоубийства она должна была находиться где-то рядом. На всякий случай я решил осмотреть почву возле самой шахты, благо со мной был электрический фонарь.
      Я был целиком поглощен поисками, и только присущее мне шестое чувство заставило отпрыгнуть в сторону, раньше чем на место, где я стоял, обрушился сверху обломок скалы.
      Теперь отпали все сомнения. Меня хотят убрать по той же причине, по которой убили Майзеля. Из охотника я превратился в дичь.
      3 Из дневника Джека Клинча 25 марта.
      Вчера я вернулся на базу совершенно разбитый. Повесил сушить одежду и завалился на кровать. Несмотря на усталость, спал плохо. Во сне мерещились то серая тень с пистолетом в руке, то Роу, приказывающий найти убийцу, то окровавленный Майзель, который, стоя на краю шахты, взывал к возмездию.
      Проснулся с твердым намерением, не откладывая, довести до конца все, что решил вчера. Оделся и, не завтракая, постучал в дверь к Томасу Милну.
      В ответ послышался хриплый голос, приглашавший войти.
      Великий боже! Мне показалось, что я попал в клетку со скунсом.
      Неприбранная кровать с грязными простынями, стол, заставленный химической посудой, обрывки бумаги и окурки на полу. Запах давно не мытого тела и алкоголя.
      Химик сидел полуодетый на кровати и уписывал консервы. В ногах у него стояла уже опорожненная бутылка виски.
      - А, комиссар Мегрэ! - приветствовал он меня с а насмешливой улыбкой. Вот не ожидал! Ну что ж, давайте выпьем по этому поводу! - Он подошел к шкафу и достал новую бутылку. - Вот черт! Где-то был стакан. Впрочем, пейте из горлышка первый, я-то не брезгливый, могу после вас.
      Я взял бутылку, подошел к шкафу, поставил ее на место, запер дверцу и положил ключ в карман.
      Он смотрел на меня вытаращив глаза.
      - Эй! Какого дьявола вы распоряжаетесь в моей комнате?!
      - По праву старшего.
      - Тут нет старших. У нас персимфанс, оркестр без дирижера, так что отдайте ключ и катитесь к чертовой матери!
      - Я инспектор отдела полезных ископаемых.
      Тут он взорвался окончательно:
      - Сукин сын вы, а не инспектор! Будь вы инспектором, вы бы видели, что тут творится! Пора закрывать эту лавочку, не то...
      - Что же вы замолчали? Я вас слушаю.
      Он устало махнул рукой.
      - Отдайте ключ.
      - Не отдам. Вы мне нужны в таком состоянии, чтобы дойти до шахты.
      Опять это знакомое мне выражение испуга:
      - До шахты? Я туда не пойду.
      - Почему?
      - Мне там нечего делать.
      - Вы помните место, где подобрали труп Майзеля?
      - А что?
      - Покажите мне.
      - Не могу.
      - Как это - не можете?
      - Забыл.
      Я подошел к нему, схватил за плечи и тряхнул с такой силой, что у него лязгнули зубы.
      - Одевайтесь и пошли!
      - Я не могу, - вдруг захныкал он, - я болен!
      - Вы не больны, а пьяны.
      - Нет, болен. У меня кашель, высокая температура и еще печень болит.
      - Хорошо. Сейчас я приглашу сюда сеньору Сальенте. Она определит, больны вы или нет, и, если нужно, даст лекарство.
      Внезапно он протрезвел:
      - Сальенте? Ну нет! Скорее я суну голову в львиную пасть, чем возьму лекарство из рук этой гадюки!
      - Почему?
      - Хочу еще пожить.
      Я начал терять терпение:
      - Послушайте, Милн. Или вы перестанете валять дурака и говорить загадками, иди я вас так трахну головой о стену, что вы забудете, как вас зовут!
      - Я не говорю загадками. Просто я боюсь этой женщины.
      - Вы считаете, что она могла убить Майзеля?
      Он расхохотался.
      - Убить Майзеля?! Ох, уморил! Долорес могла убить Майзеля! Да вы знаете, что она нянчилась с этим хлюпиком, как с малым ребенком? После взрыва в шахте он запсиховал, ну что-то вроде нервной горячки. Так она с ним ночи сидела напролет. А вы - убить! Нет, уважаемый Шерлок Холмс, тут ваш метод дал осечку.
      - Вы уверены, что Майзель покончил с собой?
      - А кто его знает? Может, и покончил. Я при этом не присутствовал. А вообще он был чокнутый, этот Майзель.
      - Хватит! Одевайтесь!
      Видно, он понял, что я от него все равно не отвяжусь.
      - Отдайте ключ, тогда дойду.
      - Не отдам. Вернемся, пейте сколько влезет.
      - Ну один глоточек!
      - Черт с вами! Лакайте!
      Я отпер шкаф и налил ему в мензурку на два пальца. Но тут у меня опустилась рука, и содержимое бутылки полилось на ноги. Среди огрызков хлеба и недокуренных сигарет на столе лежала стреляная гильза.
      - Перестаньте разливать виски! - крикнул Милн. - У меня его не так много осталось, чтобы поливать пол.
      Я поставил бутылку.
      - Скажите, Милн, откуда у вас эта гильза?
      Он выпил и еще раз налил. На этот раз я ему не препятствовал.
      - Откуда гильза? Подобрал около шахты.
      - Когда?
      - Не помню. Давно.
      - Зачем?
      - А чего ей там валяться?
      Я взял гильзу. Судя по влажным окислам на поверхности, она долго находилась под открытым небом и попала на стол к Милну не далее чем вчера.
      - Ладно, - сказал я, - поход отменяется, а теперь сядьте и поговорим по душам.
      - А разве до этого мы говорили не по душам?
      Он снова начал хмелеть, но я подумал, что, может, это лучше. Больше вероятности, что проболтается спьяну.
      - Слушайте, Милн. Есть основание считать, что Майзель был убит, и подозрение падает на вас.
      Он ухмыльнулся:
      - Ну нет, номер не пройдет! У меня - железное алиби. Я тогда два дня не уходил с базы.
      - Но именно вы нашли труп.
      - Это еще ничего не доказывает.
      Милн нахмурился и засопел. Видимо, такая постановка вопроса ему была не очень приятна. Я выдержал долгую паузу и спросил:
      - Вы вчера шли за мной к шахте?
      - Шел.
      - Зачем?
      - Обожаю детективные романы. Хотел поглядеть, как работает прославленный Джек Клинч.
      - И, чтобы облегчить работу, спрятали гильзу?
      - Может быть.
      - Где вы ее обнаружили?
      - Она сама попалась мне под ноги. Около входа на пятачок. Видно, отнесло туда ветром.
      Я мысленно обругал себя болваном. Эту возможность я не предусмотрел. В самом деле, ветер такой силы вполне мог откатить легкую гильзу.
      - А потом из-за того же интереса к детективным сюжетам вы пытались меня убить?
      - Я этого не делал. Слышал, как упал обломок скалы, но я находился тогда внизу.
      - Что же, он сам так просто и свалился?
      - Возможно. Такие вещи тут бывают. Полно бактерий, разлагающих горные породы. Остальное делает ветер.
      - А вы не допускаете мысли, что этот обломок кто-то сбросил нарочно?
      - Вполне допускаю.
      - Кто же это мог сделать?
      Он удивленно взглянул на меня:
      - Как кто? Конечно, Энрико. Вы его еще не знаете. Угробил двух жен, и вообще ему убить человека легче, чем выкурить сигарету.
      О господи! Час от часу не легче! Я вообще уже перестал что-либо понимать. Если даже допустить, что все они убили Майзеля сообща, то какой ему резон топить Лоретти? Ведь о главной улике - оболочке пули, найденной в пепле, - им ничего не известно. Зачем же Милну так легко соглашаться с версией убийства? На суде все равно вскроется правда, тем более что изворачиваются они очень неумело. Однако так или иначе, но допрос нужно было довести до конца.
      - Значит, Лоретти мог и Майзеля убить?
      - Конечно!
      - Вы располагаете какими-нибудь данными на этот счет?
      - Я же вам сказал, что это законченный негодяй.
      - Ну а взрыв в шахте - тоже дело чьих-нибудь .рук?
      - Не думаю. Тут все объясняется просто. Бактерии выделяют много водорода. Я предупреждал Майзеля, чтобы он был осторожнее.
      - И он вас не послушал?
      - Видно, не послушал, раз произошел взрыв.
      В комнате было нестерпимо душно, и я весь взмок. Хотелось поскорее уйти из этого логова алкоголика, но многое в Милне мне еще оставалось неясным. Я решил повернуть допрос в новое русло:
      - Скажите, Милн, почему вы так опустились? На Земле у вас - жена и трое детей. Неужели вам не стыдно было бы предстать перед ними в таком виде?
      Он вздрогнул, будто я ударил его по лицу.
      - Мне страшно, Клинч, - произнес он после небольшой паузы. Весь его гаерский тон куда-то улетучился. - Вы знаете, что такое страх?
      - Знаю.
      - Нет, не знаете, - вздохнул он. - Вам, наверное, никогда не приходилось умирать от страха. Мне кажется, что я схожу с ума. Я боюсь всего. Боюсь этой проклятой планеты, боюсь Лоретти, боюсь Долорес, боюсь...
      - Меня? - подсказал я.
      - Да, вас. Боюсь, что вы мне пришьете дело об убийстве, в котором я не виноват!
      Я протянул ему бутылку, и он с жадностью припал к горлышку.
      - Не собираюсь вам пришивать дело, Милн, но если в моих руках будет достаточно улик, тогда берегитесь!
      - Спасибо за откровенность! - Он запрокинул голову и вылил себе в глотку добрых полпинты неразбавленного виски.
      - И вот что еще, - сказал я, - отдайте мне ваш пистолет.
      Милн безропотно вытащил из кармана брюк вороненый "хорн" и подал его мне.
      Пистолет был на боевом взводе со спущенным предохранителем. У меня заныло под ложечкой, когда я подумал, что все это время ему было достаточно сунуть руку в карман, чтобы выпустить мне в живот целую обойму. Впрочем, так открыто он вряд ли бы на это решился. Такие обычно наносят удар из-за угла.
      Я встал и уже в дверях как бы невзначай задал вопрос:
      - Кстати, не вы ли на днях смыли спиртом следы пальцев с пистолета Майзеля?
      - Я.
      - Почему?
      - Все по той же причине. Там могли быть и мои следы.
      26 марта.
      Опять не мог уснуть. Поводов для размышлений было более чем достаточно.
      Что представляет собой Милн? Откуда эта смесь наглости и страха? Почему он старается выгородить Долорес и поставить под подозрение Лоретти? Отчего не спрятал гильзу, а оставил ее на столе? Трудно предположить, чтобы он не ожидал моего визита. Тогда что же? Желание поиграть в опасную игру? К тому же мне казалось, что временами он прикидывался более пьяным, чем был на самом деле.
      Если принимать поведение Милна всерьез, то напрашивается версия, при которой преступники - Милн и Долорес, а Лоретти что-то знает, но по неизвестным причинам не решается их разоблачить. Тогда становятся понятными загадочные слова Лоретти о яде, который могут подсыпать в пищу.
      Кроме того, оставалось невыясненным вчерашнее падение камня. Случайность это или покушение?
      Видимо, с камня и нужно начинать распутывать весь клубок.
      Я оделся и, стараясь двигаться как можно тише, чтобы никого не разбудить, вышел на воздух.
      Ветер стих, дождя тоже не было, и я дошел до шахты значительно быстрее, чем позавчера. На этот раз я был уверен, что за мною никто не крадется, поэтому позволил себе полностью расслабиться. После нескольких дней непрерывного напряжения впервые я наслаждался чувством безопасности и с удовольствием вдыхал свежий воздух.
      Без особого труда мне удалось найти место, где я чуть было не отправился к праотцам. Обломок скалы весом в несколько тонн выглядел достаточно внушительно для надгробного памятника ирландцу на чужбине. Такого не постыдился бы даже мой дед, заказавший себе при жизни самый роскошный склеп в Дублине.
      Я вооружился лупой и самым тщательным образом исследовал поверхность обломка. Милн говорил правду. Весь разлом, за исключением тонкой перемычки, был изъеден, как сыр рокфор. Впрочем, оставшуюся перемычку могли с одинаковым успехом сломать и ветер, и человек.
      Оставалось только бегло осмотреть почву. Следы крови давно уже должны были быть смыты дождями, а на какую-нибудь случайную находку я мало рассчитывал.
      Вскоре я отправился назад, так и не обнаружив ничего интересного.
      До базы оставалось не более сорока шагов, когда я услышал громкие голоса. На всякий случай я спрятался за выступ скалы и, выждав немного, осторожно высунул голову.
      У дверей базы оживленно разговаривали Милн с Лоретти. Вернее, говорил Милн, а Лоретти весело смеялся. Затем Лоретти похлопал Милна по плечу, и они, продолжая беседовать, скрылись в дверях.
      Я простоял в своем укрытии еще несколько минут, а затем с беспечным видом пошел к дому.
      Однако выдержки мне хватило ровно настолько, чтобы дойти до своей комнаты. Там я бросился на кровать и в отчаянии схватился за голову. Теперь я решительно ничего не понимал! У меня даже мелькнула мысль, не разыгрывают ли тут меня. Неплохой сюжетик для водевиля. Сыщик явился для расследования убийства, а изнывающие от безделья ученые подсовывают ему одну липовую версию за другой и потом веселятся за его спиной. Если так... Впрочем, нет!
      Весь мой многолетний опыт детектива подсказывает, что это не то. Я вспомнил выражение испуга во взгляде Долорес. Нужно быть изумительной актрисой, чтобы играть с таким искусством. Кроме того, Майзель мертв, а у меня в кармане - оболочка пули. Тут уж не до шуток. Для убийцы дело пахнет максимальным сроком заключения, если не хуже.
      Я вымыл голову под краном и решил побриться, но тут мне был преподнесен новый сюрприз. Кто-то постучал в дверь, и голосок Долорес произнес сладчайшим тоном:
      - Мистер Клинч, идите завтракать!
      Этого я ожидал меньше всего.
      В кают-компании моему взору представилась поистине буколическая картина.
      Во главе стола восседала прекрасная Долорес. На ней было ажурное платьице, на изготовление которого ушло меньше шерсти, чем можно было бы настричь с моих усов. Справа от нее сидел свежевыбритый Милн в крахмальной рубашке с галстуком, к тому же совершенно трезвый. Слева - Лоретти, красивый, как супермен на сигарной этикетке.
      Они ели яичницу с беконом. В центре стола красовалось большое блюдо с тостами.
      Я пожелал им приятного аппетита. Долорес жестом указала мне место напротив себя.
      - Вам кофе с молоком или черный? - спросила она.
      - Благодарю вас, черный.
      Лоретти пододвинул ко мне сковороду с яичницей, и мы с ним обменялись любезнейшими поклонами.
      Я подумал, что, видимо, это мой последний завтрак в жизни. Неплохо придумано! Трое свидетелей внезапной смерти Джека Клинча. Виноват, Юджина Коннели, инспектора и т. д. Дальше все по трафарету. Контейнер с прахом отправляется на Землю, прелестные пальчики мадемуазель Лоран повязывают траурный креп на урне, скромные похороны на кладбище в Космополисе.
      - Почему вы не едите? - поинтересовалась Долорес.
      - Спасибо, не хочется.
      - Боитесь, что отравят? - усмехнулся Милн.
      - Нет, не боюсь.
      - Боитесь! - Он поддел вилкой большой кусок с моей сковороды и отправил себе в рот. - Ну что? Убедились?
      - Убедился. - Я мысленно вознес молитву святому Патрику и залпом выпил кофе.
      - Как вам здесь нравится? - светским тоном осведомилась Долорес.
      - Ничего, очень мило. А у вас сегодня что, какой-нибудь праздник?
      - У нас теперь каждый день - праздник, - сказал Милн. - Делать-то нам нечего.
      - Смотря кому, - поморщился Лоретти, - мне так работы хватает.
      - Вот как, вы продолжаете работу? - Для меня это было новостью.
      - Делаю кое-что.
      - Когда же нас все-таки отправят на Землю? - снова задала вопрос Долорес.
      - Не знаю. Это должен решить мистер Роу.
      - Ну а ваше мнение?
      - Я думаю, что базу нужно ликвидировать. Откачать воду из шахты вряд ли удастся, а бурить такую толщу скал невозможно.
      - Правильно! - хлопнул рукой по столу Милн. - Вот это слова! Приятно слушать!
      Лоретти встал со стула:
      - Прошу извинить, у меня - дела.
      Я тоже поднялся:
      - Спасибо за кофе, Долорес! Мне нужно с вами поговорить, сеньор Лоретти.
      Он удивленно поднял брови.
      - Пожалуйста, но только не раньше чем через час. Я должен закончить опыт.
      Я провел этот час у себя в комнате, пытаясь разобраться, чем была вызвана удивительная метаморфоза. Чем больше предположений я строил, тем меньше что-нибудь понимал.
      Так ничего и не решив, я направился к Лоретти.
      Дверь комнаты Милна была открыта. Я заглянул туда. Долорес босиком, в шортах мыла пол. Милн, с видом пай-мальчика, без ботинок, поджав ноги, сидел на тщательно застеленной кровати. Окно было распахнуто, и даже видневшееся в нем небо имело какой-то непривычно голубоватый оттенок.
      Поистине день чудес!
      Долорес меня заметила и, откинув тыльной стороной руки прядь волос, улыбнулась:
      - Не правда ли, мистер Клинч, Милн ужасная неряха?!
      Я неплохо разбираюсь в женских ногах и могу сказать без преувеличения, что у Долорес они выше всяких похвал. Увы! Детективу часто приходится приносить в жертву самое лучшее, чем может жизнь одарить мужчину. Впрочем, лирику побоку! Мне предстоял важный разговор, который мог кое-что прояснить.
      Я постучал в дверь Лоретти.
      Он сидел за микроскопом и кивком головы предложил мне сесть.
      Я огляделся по сторонам. В комнате был идеальный порядок. В углу, над кроватью, висела фотография молодой девушки, почти ребенка. Мне невольно вспомнилась история с несовершеннолетней дочерью миллионера.
      - Поглядите, мистер Клинч, металлургический завод в миниатюре.
      Я подкрутил окуляры по своим глазам. В капле на предметном столике копошились какие-то твари.
      - Бактериологическое разложение осмистого иридия, - пояснил Лоретти. Полный переворот в технике. Огромная экономия, не нужно ни электрического тока, ни сложного оборудования. Все идет без вмешательства человека.
      - Да, занятно. Но какой сейчас в этом толк, если шахта затоплена, а другого места для добычи на планете нет? - Я намеренно задал этот вопрос.
      Меня интересовало, как он воспринимает все случившееся.
      - Не беда! - ответил он небрежным тоном. - Тут у меня подготовлено несколько штаммов для отправки на Землю. Не удалось тут, наладим там.
      - А это не опасно?
      - В каком смысле - опасно?
      - Все-таки бактерии. А вдруг они вызовут на Земле какую-нибудь эпидемию?
      - Исключено!
      - Почему?
      Он достал из стола коробку с сигарами. Это были мои любимые "Корона-корона", и я с удовольствием закурил.
      - Видите ли, мистер Клинч, - сказал он, выпустив большой клуб дыма, здесь, на Мези, никогда не было животной жизни, поэтому и опасных для живого организма бактерий быть не может. Они просто не смогли появиться в процессе эволюции.
      - А если они, попав на Землю, приспособятся вместо осмистого иридия паразитировать на живых существах?
      - Не думаю. Тогда это уже не те бактерии. Кроме того, будут приняты все необходимые меры предосторожности. Концерн "Горгона", куда я собираюсь их передать, обладает огромными возможностями.
      Я чуть не проглотил от неожиданности собственный язык. Передо мной сидел человек, который совершенно открыто говорил о своих связях с "Горгоной".
      - Как?! Вы собираетесь помимо КОСМОЮНЕСКО передать их концерну?
      - Почему помимо? Они пройдут санитарно-эпидемиологический контроль КОСМОЮНЕСКО, а Роу не будет возражать. Чистый иридий нужен позарез. Здесь его добывать не удалось, нужно расширить добычу на Земле. Я даже хотел просить вас захватить два штамма с собой.
      Нет! Это был либо дурак, либо величайший негодяй из всех, которых мне приходилось встречать. Ничего не скажешь, ловко! Сначала - диверсия здесь, а потом - обогащение "Горгоны" за счет КОСМОЮНЕСКО.
      Все же нужно было делать вид, что у меня не возникло никаких подозрений.
      Я решил переменить тему:
      - Чем вы объясняете сегодняшний торжественный завтрак в полном сборе?
      Он поморщился и раздавил в пепельнице сигару.
      - Людям иногда надоедает валять дурака, мистер Клинч.
      - И вам тоже?
      - И мне тоже.
      - А я уже подумывал, нет ли тут каких-нибудь бактерий, вызывающих умопомешательство.
      - Таких бактерий тут быть не может, я уже объяснял почему.
      Я тоже погасил сигару и встал.
      - Очень благодарен вам за беседу. Если не возражаете, зайду как-нибудь еще.
      - С наручниками?
      - Пока без них.
      Он снова занялся своим микроскопом. Я подождал, пока его мысли не переключились целиком на работу, и спросил:
      - Чем вызван взрыв в шахте?
      - Не знаю, - ответил он, не отрываясь от окуляров. - Это не по моей части, спросите Милна.
      - Милн считает, что был взрыв газа.
      - Значит, взрыв газа.
      - И о смерти Майзеля вы ничего не можете мне сообщить?
      - И о смерти Майзеля я вам ничего не могу сообщить, обратитесь к Долорес.
      - До свиданья, сеньор Лоретти.
      - Прощайте, мистер Клинч.
      4 Из дневника Джека Клинча 4 апреля.
      Восемь дней ничего не записывал. Внезапно возникшая нежная дружба между обитателями базы тает, как кусок сахара в стакане чая. Некоторое время еще продолжались совместные трапезы, но уже без былого блеска. Долорес что-то готовила на скорую руку, однако созвать всех вовремя к обеду было нелегко.
      Уже на третий день Милн стал являться в кают-компанию под хмельком, а Лоретти часто отсутствовал, ссылаясь на срочные опыты. Видимо, ему не терпится передать "Горгоне" драгоценные бактерии.
      Все же встречи за столом давали мне единственную возможность продолжать наблюдения. Остальное время все отсиживаются по своим комнатам. Снова дует ветер, и мы живем при искусственном свете. Приходится держать ставни закрытыми. Даже специальные стекла не выдерживают напора ветра. О том, чтобы выйти на прогулку, нечего и думать.
      Все эти дни я пытался заново пересмотреть все, что мне известно о членах экспедиции. Мне кажется, что все они одна шайка и, судя по всему, Лоретти - главарь. Его связи с "Горгоной" не подлежат сомнению, Майзель им мешал, и его убили. Я даже не уверен, действительно ли взрыв в шахте предшествовал смерти Майзеля. А может быть, наоборот. К сожалению, сейчас установить это трудно.
      Мне совершенно не ясна роль Долорес. Судя по ее поведению, она целиком во власти Лоретти и Милна. Она много знает, но очень искусно играет свою роль. Зачем им понадобилась эта инсценировка дружбы? Впрочем, тут не только инсценировка. Я ведь видел из укрытия, как беседовали по-приятельски Милн с Лоретти. Тогда, значит, инсценировкой была их взаимная неприязнь?
      Они вполне могли меня отравить, но почему-то побоялись. Возможно, понимали, что две смерти вызовут подозрения. Может быть, если б не проныра Дрейк с его заметкой в "Космических новостях", я бы уже давно был на том свете. Этот подонок, сам того не подозревая, оказал мне неплохую услугу.
      Правда, игру приходится вести в открытую, но они-то знают, что находятся под подозрением, и вынуждены действовать очень осторожно.
      О, с каким удовольствием я бы отдал их в руки правосудия! Но у меня нет никаких прямых улик. Болтовня Милна не в счет, он уже на предварительном следствии может от всего отпереться. Подобранная им гильза? Но мои показания вряд ли будут приняты во внимание, а других доказательств нет. Оболочка пули? Это, конечно, веская улика, но докажи, кто убил! Суду нужен конкретный убийца, а не трое предполагаемых. Ну что ж, значит, нужно продолжать искать убийцу.
      7 апреля.
      Чрезвычайное происшествие! Уже несколько дней я чувствовал, как что-то назревает. Какая-то гнетущая атмосфера страха и взаимного недоверия. Все сидят в своих комнатах, снова питаются консервами. Меня просто игнорируют.
      При встречах отворачиваются и не отвечают на приветствия. Милн беспробудно пьянствует. Я слышу, как он натыкается на стены, когда идет в уборную.
      Долорес ходит с заплаканными глазами. Опять по ночам кто-то подкрадывается к моей двери и пробует, заперта ли она.
      И вот вчера все разразилось.
      Я задремал, и разбудил меня громкий шепот в коридоре. Разговаривали Милн с Лоретти. Слов разобрать не удавалось. Только один раз до меня донесся обрывок фразы: "...он может услышать, и тогда..." Очевидно, речь шла обо мне. Спустя некоторое время шепот перешел в перебранку. Голос Лоретти громко произнес: "Не думай, что тебе это удастся!" Последовал звук удара, топот ног, закричала Долорес, а затем прозвучал выстрел.
      Я выскочил в коридор.
      Милн стоял, привалясь к стене. Одной рукой он держался за бок, а другой сжимал длинный охотничий нож. Напротив него - Лоретти с пистолетом. Дверь в комнату Долорес была открыта.
      - Что тут происходит, черт вас подери?!
      - Он меня ранил! - захныкал Милн. В дверях показалась Долорес. На ней была шелковая пижама. Видно, ее подняли с постели.
      - Какой негодяй! - произнесла она дрожащим голосом. - Боже, какой негодяй!
      Я не понял, к кому это относилось.
      Милн шагнул вперед.
      - Эй, отнимите у него нож, а то он вас пырнет! - крикнул Лоретти.
      Ударом по предплечью я заставил Милна выронить нож, а затем обратился к тем двоим:
      - Сдайте оружие!
      Лоретти швырнул свой "хорн" мне под ноги.
      - И вы, Долорес, тоже!
      Она вызывающе взглянула на меня:
      - Я не могу тут остаться безоружной. Не забывайте, что я женщина!
      Глядя на нее, забыть это было трудно.
      - Ладно, защищайте свою честь. Так что же все-таки произошло?
      - Он вломился ко мне в комнату. - Долорес показала пальцем на Лоретти.
      - Он стрелял в меня, ранил, хотел убить! - проскулил Милн.
      - Милн пытался ударить меня ножом, мы сцепились врукопашную, я не удержался на ногах и влетел в комнату Долорес, ну а потом... пришлось стрелять.
      - Это правда?
      Долорес презрительно улыбнулась:
      - Не верьте ему. Этот негодяй способен на что угодно!
      - Психопатка! - Лоретти повернулся и направился к себе в комнату.
      - А вы, Милн, потрудитесь... - Я обернулся к нему и увидел, что он, закрыв глаза, сползает на пол. Рубашка на нем была пропитана кровью.
      Мы с Долорес перенесли его в комнату.
      Рана оказалась пустяковой. Пуля скользнула по ребру, но, пройди она немного правее, экспедиция лишилась бы еще одного специалиста.
      Милн быстро очнулся и снова начал скулить. Долорес хотела сделать ему обезболивающий укол, но он, увидев шприц, пришел в совершенное исступление.
      Пришлось дать ему виски.
      Мы подождали, пока он уснул рядом с наполовину опорожненной бутылкой, и вышли в коридор.
      - Ну, Долорес, вам по-прежнему нечего мне сказать?
      Она закрыла лицо руками.
      - Не спрашивайте меня ни о чем, мистер Клинч, право, я ничего не знаю!
      - Все равно вам придется дать откровенные показания, не здесь, так на Земле.
      - Сжальтесь!
      Первый раз в жизни женщина стояла передо мной на коленях. И какая женщина! До чего же она была хороша в позе кающейся грешницы!
      - О, пожалуйста, умоляю вас, отправьте меня на Землю. Я готова на что угодно, только не переносить этот ужас!
      Что я мог ей ответить? Все равно до прибытия пассажирского лайнера они не могли покинуть базу. Отправить ее вместо себя? Я не имел на это права. У меня на руках было нераскрытое убийство, и виновна она или нет, но до окончания следствия нельзя было дать ей возможность скрыться от правосудия.
      Ищи ее потом по всему свету.
      Я поднял ее и отвел в комнату:
      - Успокойтесь, Долорес. Обещаю вам, что, как только я вернусь на Землю, за вами отправят специальный корабль. А сейчас ложитесь спать. За Милном я присмотрю сам; если понадобится, разбужу вас.
      Мне не пришлось ее будить. Я лег в кровать и будто провалился в преисподнюю. Терзали кошмары, чудились чьи-то крики, и я долго не мог проснуться от настойчивого стука в дверь.
      - Мистер Клинч, мистер Клинч! Откройте, случилось несчастье! - Это был голос Долорес. Я выбежал в пижаме и босиком.
      - Что произошло?
      - Милн мертв, он отравился. В комнате Милна пахло горьким миндалем. Я поглядел на кирпичный цвет лица покойника и спросил:
      - Цианистый калий?
      - Да.
      На столе мы нашли мензурку со следами яда и записку. Характерным пьяным почерком было нацарапано: "Я вынужден так поступить, потому что лучше лишить себя жизни, чем..."
      На этом записка обрывалась.
      10 апреля.
      Милна кремировали. Я должен привезти его прах на Землю.
      Временами мне кажется, что схожу с ума. Все версии разваливаются одна за другой. Мне никак не удается связать факты воедино. Такого позорного провала еще не было в моей практике.
      С нетерпением жду дня отлета. Скоро кончится период муссонов. Старт назначен на 20 апреля - время относительного затишья. Изучаю инструкцию.
      Почтовая ракета полностью автоматизирована, нужно только нажать кнопку, но есть множество правил поведения в случае неполадок, их требуется знать назубок.
      Из Лоретти и Долорес больше ничего не вытянешь. Зря я ввязался в это дело. Теперь пусть им занимаются следователи на Земле, с меня хватит!
      21 апреля.
      Через несколько часов я должен стартовать на постоянную орбиту. Зашел попрощаться с Долорес. Бедняжка! У нее такой вид, что сердце переворачивается. Мне страшно оставлять ее здесь, но что я могу поделать?
      Следующий визит - к Лоретти. После того как я ему заявил, что без разрешения Роу ни одной бактерии отсюда вывезено не будет, отношения между нами более чем натянутые.
      Все же встретил он меня на этот раз без обычных колкостей. Видимо, рад-радешенек, что будет избавлен от дальнейших допросов. Даже извлек из своих запасов бутылку старого бренди.
      - За благополучное путешествие! Или вы при исполнении служебных обязанностей не можете пить с подследственным?
      - Вы ошибаетесь, Лоретти. Я не служу в полиции и могу пить с кем вздумается. Наливайте!
      Несколько минут мы просидели молча над своими стаканами.
      - Так что, мистер Клинч, удалось вам найти убийцу?
      Я ответил не сразу. Мое внимание было поглощено жидкостью в стакане. У меня даже дух заняло от внезапно пришедшей идеи. Поразительно, как все вдруг встало на свои места. Наконец я поднял голову и сказал:
      - Нашел, сеньор Лоретти.
      - Вот как?! Кто же?
      - Пока это профессиональная тайна. Скажите, где Майзель хранил взрывчатку?
      - Взрывчатку? - Он удивленно пожал плечами. - Кажется, во второй кладовой. А зачем вам?
      - Хочу устроить салют по поводу успешного окончания расследования!
      Я посмотрел на часы. Времени оставалось совсем мало. Нужно было еще раз тщательно исследовать оболочку пули, а затем... В душе у меня все пело. Я бы даже перекувырнулся через голову, если б не боялся уронить престиж фирмы "Джек Клинч, частный детектив".
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      1 Они снова, как год назад, собрались в кабинете Роу.
      Хозяин - за столом, Жюли - на диване, Шнайдер - в кресле, Клинч - на стуле.
      Роу потер переносицу, оглядел всех присутствующих и обратился к Клинчу:
      - Так вот, мистер Клинч, я ознакомился с вашим рапортом и дневниками.
      Должен сказать, что я поражен.
      - Благодарю вас! - Клинч вежливо поклонился.
      - Боюсь, что вы меня не вполне поняли, - продолжал бесстрастным тоном Роу. - Благодарить не за что. Я не только поражен, но и возмущен. Мне кажется, что полученные вами от нас инструкции были достаточно точными. Вам поручалось выяснить причину, вызвавшую взрыв, найти убийцу и определить возможность эксплуатации месторождения иридия. Так?
      - Совершенно верно! - согласился Клинч.
      - Теперь посмотрим, что вы сделали. Разберем по пунктам. Причину взрыва вы так и не установили, убийцу не нашли, а взамен этого предлагаете нам...
      э... сюжет для научно-фантастического романа, да к тому же извлеченный из...
      стакана с бренди. Вы согласны со мной?
      - Абсолютно не согласен! - Усы у Клинча торчали, как две пики, лицо покрылось красными пятнами, чувствовалось, что он готов ринуться в бой.
      Роу жестом предложил ему замолчать.
      - К этому вопросу мы еще вернемся. Разберем до конца, как вы выполнили задание. В то время, когда здесь наши специалисты разработали способ откачки воды из шахты, вы, без всякого на то разрешения, взрываете скалу и заваливаете всю площадку, да еще так, что выведена из строя большая часть оборудования. Как же я, по-вашему, должен расценивать эти действия?
      - Мне кажется, что я все достаточно ясно изложил в своем рапорте.
      Роу развел руками.
      - Может быть, вы, герр Шнайдер, что-нибудь поняли?
      Шнайдер заерзал в кресле. Ему очень не хотелось сознаться, что он вообще плохо представляет, о чем идет речь.
      - Честно говоря, у меня еще много недоуменных вопросов. Может быть, Джек, вы растолкуете нам все на словах, а то из вашего рапорта не все понятно.
      - Хорошо! - Клинч закурил и положил ногу на ногу. - Начну с психологического климата на базе. Ведь именно для этого я предоставил в ваше распоряжение свои дневники. Скажите, Вилли, вас не удивляет поведение всех, без исключения, членов экспедиции?
      - Ведут они себя, конечно, странно.
      - А какой элемент вы особо выделили бы в их поведении?
      - Гм... Пожалуй, страх.
      - Правильно! Именно страх. Они боятся меня, это еще как-то можно объяснить. Ведь идет расследований убийства. По милости Дрейка я вынужден вести его открыто, и каждый из них может считать себя подозреваемым.
      - Но убийца должен был бояться больше других, а тут...
      - Они боятся все. Очень рад, что вы это почувствовали. Кроме того, они боятся друг друга, а это может быть только в случае?..
      - Если они убили сообща.
      - Верно! Или если каждый подозревает в убийстве других и имеет для этих подозрений веские основания. И то и другое предположение исключается, если Майзель действительно застрелился.
      - Но ведь Майзель был убит! Есть оболочка пули.
      - К оболочке мы вернемся потом. Пока же примем в основу рассуждений самоубийство. Тогда нужно искать другую причину, вызывающую страх. Эту причину, как справедливо подметил мистер Роу, я и нашел в стакане с бренди.
      - Тут уже я вас не понимаю.
      - Стоячие волны в жидкости. Они навели меня на след. Ведь все время на Мези страх испытывал и я тоже. Мне постоянно чудились какие-то шаги и шепот в коридоре, преследовало чувство нависшей опасности. Временами я себя чувствовал на грани умопомешательства.
      - И, очевидно, в этом состоянии вы и решили прибегнуть к спасительной гипотезе об инфразвуке? - иронически заметил Роу.
      - Да, именно так. Ведь расположенный в ущелье ствол затопленной шахты представлял собой исполинскую органную трубу, настроенную на низкую частоту, недоступную человеческому слуху. В литературе описано много случаев, когда люди, подвергавшиеся воздействию мощного инфразвука, испытывали необъяснимый страх и даже доходили до полного психического расстройства.
      - Довольно смелое заключение, мистер Клинч. А что, если вы ошиблись?
      - Я проверил свои предположения. Помните необычный для обитателей базы коллективный завтрак, во время которого они все вели себя совершенно нормально?
      - Ну, допустим, что из этого следует?
      - В тот день было полное безветрие. Стоило потом ветру задуть снова, как все вернулось на круги своя.
      - Мне кажутся рассуждения мистера Клинча очень логичными, - подала голос Жюли.
      Роу осуждающе взглянул на нее и нахмурился:
      - Мы опять уходим в область фантастики. Не соблаговолите ли вы, мистер Клинч, все же ответить на основные вопросы: причина первого взрыва, обстоятельства смерти Майзеля и окончательный вывод шахты из строя, за который вы несете персональную ответственность. По каждому вопросу жду краткого и вразумительного ответа, по возможности без психологических экскурсов. Меня интересуют только факты.
      - Постараюсь придерживаться фактов, хотя без психологических экскурсов моя работа была бы бессмысленной. Итак, взрыв в шахте произошел от скопления газов.
      - Какие основания у вас так считать?
      - У меня нет оснований считать иначе. Самоубийство Майзеля не подлежит сомнению. Из всех членов экспедиции у него была самая неустойчивая психика.
      Добавьте к этому потрясение, вызванное взрывом. Следующей жертвой стал Милн.
      Постоянное пьянство усилило эффект действия инфразвука.
      - Постойте, постойте! - взмолился Шнайдер. - Вы говорите о самоубийстве Майзеля, как о чем-то вполне установленном, - ну а оболочка пули?
      - Оболочка пули ни о чем не свидетельствует. Вы помните, как она была деформирована?
      - Помню, но ведь она находилась в кремационной печи.
      - Значит, не помните. Конец оболочки был разорван. Видимо, в ней раньше была трещина. В таких случаях после выстрела свинец силой инерции вылетает вперед, а оболочка застревает в теле. Не зря Долорес говорила, что череп Майзеля был сильно изуродован, Типичный эффект распиленной оболочки. Некогда англичане применяли такие пули в войне с бурами.
      - А ну, покажите! - протянул руку Шнайдер. Клинч достал из кармана замшевый кошелек.
      - Куда же она могла задеваться? - пробормотал он, запустив туда пальцы.
      - Вот дьявол! Боюсь, Вилли, что я второпях забыл ее на Мези.
      - Очень жаль! - сухо сказал Шнайдер. - Это очень важное вещественное доказательство. Впрочем, если вы утверждаете...
      - Можете мне верить, Вилли.
      - С пулей вы разберитесь, герр Шнайдер, сами, - сказал Роу. - А я все-таки попрошу мистера Клинча ответить на третий вопрос: на основании каких полномочий была подорвана скала и окончательно выведена из строя шахта?
      - Таких полномочий мне действительно не давали. Но если бы я этого не сделал, сейчас на Мези могло бы быть еще два трупа. Более того, я не уверен, что и следующую экспедицию не постигла бы та же участь. Такой источник инфразвука, да еще направленного действия, - вещь поистине страшная!
      Роу поднялся с кресла, давая понять, что совещание окончено.
      - Хорошо, мистер Клинч. Я вынужден доложить обо всем совету директоров.
      Надеюсь, вы понимаете, что пока вопрос о выплате вам гонорара решен быть не может. А вы, мадемуазель Лоран, задержитесь здесь. Я хочу выслушать ваши соображения об эвакуации оставшихся в живых членов экспедиции.
      Клинч со Шнайдером вышли в приемную.
      - Старик очень расстроен, - сказал Шнайдер. - Мне кажется, вы неплохо поработали там, но все же хочу задать вам еще несколько вопросов.
      - Думаю, это лучше сделать за кружкой пива, - усмехнулся Клинч. - У меня от этой милой беседы все внутри пересохло!
      2 Вечером того же дня Клинч мерил шагами свой роскошный номер в отеле "Галактика". Мягкий свет торшера, батарея бутылок для коктейлей, приглушенная музыка, льющаяся из магнитофона, - все свидетельствовало о том, что Клинч кого-то поджидал.
      Он нетерпеливо поглядывал на часы.
      Наконец ровно в восемь скрипнула дверь и в комнату проскользнула Жюли.
      Клинч выключил магнитофон и с протянутыми руками пошел ей навстречу.
      - Здравствуй, дорогая! - Он увлек ее на диван, но она ловко выскользнула из его объятий.
      - Погоди, Джек! Сначала дело, все остальное потом. - Жюли вынула из сумки большой пакет. - Вот деньги. Как видишь, "Горгона" платит за услуги наличными. Можешь не беспокоиться, ни в одной бухгалтерской книге этот платеж не записан. Должна сказать, что впервые вижу, чтобы такую огромную сумму отвалили за самую бессовестную брехню.
      - Брехня всегда бессовестная, - спокойно сказал Клинч, пересчитывая пачки банкнот. - Мне было поручено окончательно вывести из строя шахту, я это сделал, а все остальное - литература, фантастический сюжет, как говорит Роу.
      Жюли презрительно усмехнулась:
      - Однако на совещании ты имел очень жалкий вид. Казалось, еще немного и ты расколешься.
      - Еще бы! Эта оболочка пули меня чуть не доконала. "Хорн" имеет укороченный патрон, а ты подложила в урну оболочку от пули "кольта".
      Представляешь, что было бы, попади она в криминалистическую лабораторию.
      Пришлось срочно потерять главное вещественное доказательство. Все-таки тебе бы следовало лучше разбираться в марках пистолетов.
      Жюли села к нему на колени и обняла за шею.
      - Не будь таким придирой, Джек. У меня было очень мало времени. Подумай о другом: ведь если б я не придумала этот трюк с оболочкой, мы с тобой так бы и не познакомились.
      - Вернее, ты бы меня не завербовала.
      - Фу! Как грубо ты говоришь о таких вещах!
      - Ладно, - сказал Клинч, - победителей не судят.
      - Конечно! - Жюли положила голову к нему на грудь. - Теперь у нас есть деньги. Будь уверен, я найду способ заставить этого старого осла Роу выплатить тебе все до последнего цента. С тем, что ты получил от "Горгоны", хватит на всю жизнь. Мы можем купить виллу во Флориде.
      - Я предпочитаю Ниццу.
      - Неужели ты не можешь мне уступить даже в такой мелочи?
      - Хорошо, пусть будет Флорида.
      - Умница! Можешь меня поцеловать!
      - Погоди, я запру дверь.
      Клинч направился к двери, но в этот момент она распахнулась. На пороге стояли Шнайдер и Роу. Позади них маячили двое полицейских в форме.
      Жюли попыталась проскользнуть в спальню, но Клинч преградил ей дорогу.
      - Входите, джентльмены, - сказал он. - Разрешите представить вам начальницу секретной службы "Горгоны" Минну Хорст, известную здесь под псевдонимом Жюли Лоран. Наш разговор с ней записан на магнитофоне, а вот деньги, уплаченные через нее концерном за диверсионный акт на Мези. Думаю, что этого достаточно, чтобы взять под стражу Хорст-Лоран и возбудить судебное дело против "Горгоны".
      Жюли выхватила из сумочки пистолет.
      Первый выстрел вдребезги разнес лампу торшера. В наступившей тьме вторая пуля просвистела рядом с головой Клинча. Он бросился на звук выстрела.
      Послышалась борьба, еще один выстрел и падение тела. Вспыхнули фонарики в руках полицейских. Жюли лежала на полу.
      Клинч включил люстру под потолком и подошел к Жюли. Она была мертва. Ее глаза, казалось, с немым укором глядели на Клинча.
      Он вытер рукой пот со лба и обратился к Шнайдеру:
      - Мне очень неприятно. Так получилось. Я хотел отобрать у нее пистолет, а она... Надеюсь, вы понимаете, что это чистая случайность?
      - Конечно! Мы даже не будем проводить судебно-медицинской экспертизы.
      Ограничимся показаниями свидетелей.
      - А все-таки жаль! - задумчиво произнес Клинч. - Какая красивая женщина и вдобавок какая актриса!
      Шнайдер сокрушенно покачал головой.
      - Скажите, Джек, когда у вас впервые возникло подозрение, что Жюли Лоран не та, за кого себя выдает?
      - Когда мы ужинали в ресторане. Ни одна француженка не станет запивать устрицы красным вином.
      3 Труп увезли в морг, магнитофонную пленку дважды прослушали, а Роу все еще не мог прийти в себя.
      - Боже! - сказал он. - Я совершенно запутался в этом бесконечном потоке лжи! Может быть, вы все-таки объяснитесь, Клинч?
      - Что ж, - Клинч поглядел на тающие кубики льда в стакане со скотчем, попытаюсь. Мне самому надоело разыгрывать фарс, но иначе мы бы не разоблачили преступницу. Итак, Жюли Лоран была секретным агентом "Горгоны".
      Правда, то, что ее настоящее имя Минна Хорст, я узнал только сегодня от Шнайдера. Он проделал большую работу, пока я был на Мези.
      - Да, - самодовольно сказал Шнайдер, - пришлось переворошить все досье лиц, связанных когда-либо с промышленным шпионажем.
      - Минна Хорст, - продолжал Клинч, - направила Эдуарда Майзеля на Мези с диверсионным заданием. Он взорвал шахту. Это не подлежит сомнению: я нашел на рабочей площадке обрывок упаковки от детонаторов. Однако Майзель не оправдал полностью надежд своих хозяев. Постоянное воздействие инфразвука и боязнь разоблачения довели его до нервной горячки. Судя по всему, в бреду он болтал много лишнего и Долорес начала кое о чем догадываться. Возможно, что после его выздоровления она ему прямо об этом сказала. Тут уж Майзелю не оставалось ничего другого, как пустить себе пулю в лоб.
      - Значит, Долорес знала и ничего вам не рассказала? - спросил Роу.
      - Да, видимо, это так. При всем том ее нельзя в этом особо винить.
      Во-первых, она считала себя связанной врачебной тайной; во-вторых, Майзель уже мертв; а в третьих, не забывайте, что он был в нее без памяти влюблен.
      Нет такой женщины, которая была бы к этому совсем равнодушна.
      - Гм... И что же дальше?
      - Дальше то, что положение на Мези остается неясным. Неизвестно, можно ли откачать воду из шахты. Не будет ли предпринята новая попытка наладить там добычу. Поэтому Минна Хорст решает забросить туда нового диверсанта.
      Придумывается трюк с оболочкой пули, и меня вызывают сюда из Лондона.
      - Вы с ней раньше были знакомы?
      - Нет.
      - Почему же она так настаивала именно на вашей кандидатуре? На что она могла рассчитывать?
      Клинч слегка покраснел:
      - На неотразимость своих чар. Она знала, что мы, ирландцы, очень чувствительны к женской красоте.
      - И кажется, не ошиблась в этом! - засмеялся Шнайдер. - Впрочем, извините, Джек! Продолжайте, пожалуйста!
      - Что ж тут продолжать? Пожалуй, это все.
      - Как все?! - удивился Роу. - А взрыв, который вы там устроили? Вы что, действительно только хотели заткнуть эту органную трубу?
      - Конечно! Но были еще и другие соображения. Вы помните про обломок скалы, который чуть не превратил меня в отбивную котлету?
      - Помню.
      - Так вот, когда я исследовал поверхность разлома, то обнаружил металлический иридий. Бактерии работали и в скалах. Своим взрывом я вскрыл богатейшее месторождение, которое можно разрабатывать открытым способом.
      Собственно говоря, это было ясно уже из данных геофизической разведки, и, если бы Майзель честно относился к своим обязанностям, он бы наверняка обратил на это внимание. Так что, мистер Роу, отправляйте туда новую экспедицию и начинайте работу. Что же касается старых механизмов, пострадавших при обвале, то они там теперь не нужны.
      Роу встал и прошелся по комнате.
      - Да, мистер Клинч, думаю, что вы заслужили свой гонорар.
      - С двадцатипроцентной надбавкой, - невозмутимо ответил Клинч.
      - Это еще почему?
      - Пятнадцать процентов за открытие месторождения, а пять, - Клинч ехидно улыбнулся, - пять процентов за фантастический сюжет, как вы изволили выразиться. Ведь вам, наверное, не хотелось бы, чтобы я этот сюжет продал какому-нибудь писаке?
      - Конечно нет! - с неожиданной серьезностью ответил Роу. - Тем более что всю эту историю, видно, придется сдать в архив. Сейчас ведутся переговоры между правительствами латиноамериканских стран о национализации рудников "Горгоны". Предполагается организовать межгосударственный концерн под эгидой ЮНЕСКО. Все производство будет реконструировано на научной основе, и вот тут нам пригодятся бактерии Лоретти. Однако, мистер Клинч, эти сведения совершенно конфиденциальны, и я надеюсь на вашу скромность.
      Джек Клинч встал, горделиво расправил усы и снисходительно взглянул на Роу с высоты своего роста.
      - Я уже вам говорил, что гарантия тайны - одно из непременных условий работы частного детектива. Кроме того, черт побери, есть еще и честное слово ирландца, которое тоже чего-нибудь стоит!
      Послесловие автора к 20-му изданию Мне хотелось в этом произведении совместить все тенденции развития зарубежного детектива и фантастической повести. Поэтому я избегал всяких литературных красот, не свойственных упомянутым жанрам, а язык максимально приблизил к переводу, сделанному по подстрочнику. Однако при всем том я воздержался от описания ряда натуралистических сцен, могущих вызвать только отвращение у нашего читателя.
      Как ни странно, но именно эта авторская добросовестность породила множество недоразумений.
      В письмах, полученных мною от читателей, обычно варьируются два вопроса:
      1. Что произошло между Жюли и Клинчем, когда он зашел к ней выпить чашку чая? Если можно, то расскажите со всеми подробностями. (Такой вопрос чаще всего задают школьницы и пенсионеры.)
      2. Почему автор не открывает всей правды о Клинче? А не утаил ли он большую часть денег, полученных от "Горгоны", благо после смерти Жюли установить, кто заначил деньги, уже невозможно. Авторы таких писем - люди среднего возраста, в основном работники торговой сети.
      На первый вопрос я уже дал ответ в начале и менять свое решение не намерен. Что же касается второго, то такие подозрения вполне оправданны и вызваны здоровым недоверием нашего читателя к частным детективам, этому типичному порождению капиталистического строя. Честно говоря, и у меня они никогда не вызывали ни особой симпатии, ни доверия. (За исключением Шерлока Холмса, но, как известно, исключения только подтверждают правило.)
      Недавно в печати некоторых западных стран появились сенсационные сообщения о том, что автор якобы воспользовался туристской путевкой в Англию, чтобы выманить у Джека Клинча сюжет в обмен на набор матрешек и бутылку русской водки. Я считаю ниже своего достоинства вести полемику с клеветниками, хотя уверен, что за подобными инсинуациями стоят тайные агенты "Горгоны". Что же касается вопроса о том, откуда мне все это стало известно, то тут я связан честным словом и ничего сказать не могу.
      Вот и все! Благодарю за внимание!
      Ограбление произойдет в полночь.
      Патрик Рейч, шеф полиции, уселся в услужливо пододвинутое кресло и огляделся по сторонам. Белые панели с множеством кнопок и разноцветных лампочек чем-то напоминали автоматы для приготовления коктейлей. Сходство Вычислительного центра с баром дополнялось двумя девицами-операторами, восседавшими за пультом в белых халатах. Девицы явно злоупотребляли косметикой, и это определенно не нравилось Рейчу. Так же, как, впрочем, и вся затея с покупкой электронной машины. Собственно говоря, если бы министерство внутренних дел поменьше обращало внимания на газеты, нечего было бы вводить все эти новшества. Кто-кто, а Патрик Рейч за пятьдесят лет работы в полиции знал, что стоит появиться какому-нибудь нераскрытому преступлению, как газетчики поднимают крик о том, что полиция подкуплена гангстерами. Подкуплена! А на кой черт им ее подкупать, когда любой гангстерский синдикат располагает значительно большими возможностями, чем сама полиция. К их услугам бронированные автомобили, вертолеты, автоматическое оружие, бомбы со слезоточивым газом и, что самое главное, возможность стрелять по кому угодно и когда угодно. Подкуплена!..
      Дэвида Логана корчило от нетерпения, но он не решался прервать размышления шефа. По всему было видно, что старик настроен скептически, иначе он бы не делал вида, будто все это его не касается. Ну что ж, посмотрим, что он запоет, когда все карты будут выложены на стол. Такое преступление готовится не каждый день!
      Рейч вынул из кармана трубку и внимательно оглядел стены в поисках надписи, запрещающей курить.
      - Пожалуйста! - Логан щелкнул зажигалкой.
      - Благодарю!
      Несколько минут Рейч молча пыхтел трубкой. Логан делал карандашом отметки на перфоленте, исподтишка наблюдая за шефом.
      - Итак, - наконец произнес Рейч, - вы хотите меня уверить, что сегодня ночью будет сделана попытка ограбления Национального банка?
      - Совершенно верно!
      - Но почему именно сегодня и обязательно Национального банка?
      - Вот! - Логан протянул шефу небольшой листок. - Машина проанализировала все случаи ограбления банков за последние пятьдесят лет и проэкстраполировала полученные данные. Очередное преступление, - карандаш Логана отметил точку на пунктирной кривой, - очередное преступление должно произойти сегодня.
      - Гм... - Рейч ткнул пальцем в график. - А где тут сказано про Национальный банк?
      - Это следует из теории вероятностей. Математическое ожидание...
      Национальный банк. Рейч вспомнил ограбление этого банка в 1912 году.
      Тогда в яростной схватке ему прострелили колено, и все же он сумел догнать бандитов на мотоцикле. Буколические времена!.. Тогда преступники действовали небольшими группами и были вооружены старомодными кольтами. Тогда отвага и ловкость чего-то стоили. А сейчас... "Математическое ожидание", "корреляция", "функции Гаусса", какие-то перфокарты, о, господи! Не полицейская служба, а семинар по математике.
      - ...Таким образом, не подлежит сомнению, что банда Сколетти...
      - Как вы сказали?! - очнулся Рейч.
      - Банда Сколетти. Она располагает наиболее современной техникой для вскрытия сейфов и давно уже не принимала участия в крупных делах.
      - Насчет Сколетти - это тоже данные машины?
      - Машина считает, что это будет банда Сколетти. При этом вероятность составляет восемьдесят шесть процентов.
      Рейч встал и подошел к пульту машины.
      - Покажите, как она работает.
      - Пожалуйста! Мы можем повторить при вас все основные расчеты.
      - Да нет, я просто так, из любопытства. Значит, Сколетти со своими ребятами сегодня ночью вскроют сейфы Национального банка?
      - Совершенно верно!
      - Ну что ж, - усмехнулся Рейч. - Мне остается только его пожалеть.
      - Почему?
      - Ну как же! Готовится ограбление, о нем знаем мы с вами, знает машина, но ничего не знает сам Сколетти.
      Логана захлестнула радость реванша.
      - Вы ошибаетесь, - злорадно сказал он. - Банда Сколетти приобрела точно такую же машину. Можете не сомневаться, она им подскажет, когда и как действовать.
      * * * Жан Бристо променял университетскую карьеру на деньги, и ничуть об этом не жалел. Он испытывал трезвое самодовольство человека, добровольно отказавшегося от райского блаженства ради греховных радостей сей земной юдоли. Что же касается угрызений совести оттого, что он все свои знания отдал гангстерскому синдикату, то нужно прямо сказать, что подобных угрызений Жан не чувствовал. В конце концов работа программиста - это работа программиста, и папаша Сколетти платил за нее в десять раз больше, чем любая другая фирма. Вообще все это скорее всего напоминало игру в шахматы.
      Поединок на электронных машинах. Жан усмехнулся и, скосив глаза, посмотрел на старого толстяка, которому в этот момент телохранитель наливал из термоса вторую порцию горячего молока. Вот картина, за которую корреспонденты газет готовы перегрызть друг другу глотки: гроза банков Педро Сколетти пьет молочко.
      - Ну что, сынок? - Сколетти поставил пустой стакан на пульт машины и обернулся к Бристо. - Значит, твоя гадалка ворожит на сегодня хорошее дельце?
      Бристо слегка поморщился при слове "гадалка". "Нет, сэр, если вы уж решили приобрести электронную машину и довериться голосу науки, то будьте добры обзавестись и соответствующим лексиконом".
      - Мне удалось, - сухо ответил он, - найти формулу, выражающую периодичность ограблений банков. Разумеется, удачных ограблений, - добавил он, беря в руки школьную указку. - Вот здесь, на этом плакате, они изображены черными кружками. Красные кружки - это ограбления, подсчитанные по моей формуле. Расположение кружков по вертикали соответствует денежной ценности, по горизонтали - дате ограбления. Как видите, очередное крупное ограбление приходится на сегодняшнее число. Не вижу, почему бы нам не взять такой куш.
      - Какой куш?
      - Сорок миллионов.
      Один из телохранителей свистнул. Сколетти в ярости обернулся. Он ненавидел всякий неожиданный шум.
      Некоторое время глава синдиката сидел, тихо посапывая. Очевидно, он обдумывал предложение.
      - Какой банк?
      - Национальный.
      - Так...
      Чувствовалось, что Сколетти не очень расположен связываться с Национальным банком, на котором синдикат уже дважды ломал себе зубы. Однако, с другой стороны, сорок миллионов - это такая сумма, ради которой можно рискнуть десятком ребят.
      Бристо понимал, почему колеблется Сколетти, и решил использовать главный козырь.
      - Разумеется, все проведение операции будет разработано машиной.
      Кажется, Бристо попал в точку. Больше всего Сколетти не любил брать на себя ответственность за разработку операции. Пожалуй, стоит попробовать, если машина... Но тут его осенило.
      - Постой! Говорят, что старик Рейч тоже установил у себя в лавочке какую-то машину. А не случится так, что они получат от нее предупреждение?
      - Возможно, - небрежно ответил Бристо. - Однако у нас в этом деле остается некоторое преимущество: мы знаем, что у них есть машина, а они про нашу могут только догадываться.
      - Ну и что?
      - Вот тут-то вся тонкость. Машина может разработать несколько вариантов ограбления. Одни из них будут более удачными, другие - менее. Предположим, что полиция получила от своей машины предупреждение о возможности ограбления. Тогда они поручат ей определить, какой из синдикатов будет проводить операцию и какова тактика ограбления. Приняв наилучший вариант за основу, они разработают в соответствии с ним тактику поведения полиции.
      - Ну и прихлопнут нас.
      - Ни в коем случае!
      - Почему же это?
      - А потому, что мы, зная об этом, примем не наилучший вариант, а какой-нибудь из второстепенных.
      Сколетти энергично покрутил носом.
      - Глупости! Просто они устроят засаду в банке и перебьют нас как цыплят.
      - Вот тут-то вы и ошибаетесь, - возразил Бристо. - Рейч ни в коем случае не решится на засаду.
      - Это еще почему?
      - По чисто психологическим причинам.
      - Много ты понимаешь в психологии полицейских, - усмехнулся Сколетти. А я-то знаю старика больше тридцати лет. Говорю тебе: Рейч любит действовать наверняка и ни за что не откажется от засады.
      Бристо протянул руку и взял со стола рулон перфоленты.
      - Я, может быть, и мало знаю психологию полицейских, но машина способна решить любой психологический этюд, при соответствующей программе, разумеется. Вот решение такой задачи. Дано: Рейчу семьдесят четыре года.
      Кое-кто в министерстве внутренних дел давно уже подумывает о замене его более молодым и менее упрямым чиновником. Во-вторых, на засаду в Национальном банке требуется разрешение министерства внутренних дел и санкция министерства финансов. Что выигрывает Рейч от засады? Чисто тактическое преимущество. Чем Рейч рискует в случае засады? Своей репутацией, если он не сможет отбить нападение. Тогда все газеты поднимут вой, что полиция неспособна справиться с шайкой гангстеров, даже в тех случаях, когда о готовящемся преступлении известно заранее. В еще более глупое положение Рейч попадет, если засада будет устроена, а попытки ограбления не последует. Спрашивается: станет ли Рейч просить разрешения на засаду, раз он сам не очень доверяет всяким машинным прогнозам? Ответ: не станет. Логично?
      Сколетти почесал затылок.
      - А ну, давай посмотрим твои варианты операций, - буркнул он, усаживаясь поудобнее.
      * * * - Ну что ж, - сказал Рейч, - ваш первый вариант вполне в стиле Сколетти.
      Все рассчитано на внешние эффекты - и прорыв на броневиках, и взрывы петард, и весь план блокирования района. Однако я не понимаю, зачем ему устраивать ложную демонстрацию в этом направлении. - Палец шефа полиции указал на одну из магистралей центра города. - Ведь отвлечение сюда большого количества полицейских имеет смысл только в том случае, если бы мы знали о готовящемся ограблении и решили бы подготовить им встречу.
      Логан не мог скрыть торжествующей улыбки.
      - Только в этом случае, - подтвердил он. - Сколетти уверен, что нам известны его замыслы, и соответствующим образом готовит операцию.
      - Странно!
      - Ничего странного нет. Приобретение управлением полиции новейшей электронно-счетной машины было разрекламировано министерством внутренних дел во всех газетах. Неужели вы думаете, что в Вычислительном центре синдиката Сколетти сидят такие болваны, что они не учитывают наших возможностей по прогнозированию преступлений? Не станет же полиция приобретать машину для повышения шансов выигрыша на бегах.
      Рейч покраснел. Его давнишняя страсть к тотализатору была одной из маленьких слабостей, тщательно скрываемой от сослуживцев.
      - Ну и что из этого следует? - сухо спросил он.
      - Из этого следует, что Сколетти никогда не будет действовать по варианту номер один, хотя этот вариант наиболее выгоден синдикату.
      - Почему?
      - Именно потому, что это самый выгодный вариант.
      Рейч выколотил трубку, снова набил ее и погрузился в размышления, окутанный голубыми облаками дыма. Прошло несколько минут, прежде чем он радостно сказал:
      - Ей богу, Дэв, я, кажется, все понял! Вы хотите сказать, что синдикат не только догадывается о том, что нам известно о готовящемся ограблении, но и о том, что мы имеем в своих руках их планы.
      - Совершенно верно! Они знают, что наша машина обладает такими же возможностями, как и та, что они приобрели. Значит, в наших руках и план готовящейся операции, а раз этот план наивыгоднейший для синдиката, полиция положит его в основу контроперации.
      - А они тем временем...
      - А они тем временем примут менее выгодный для себя вариант, но такой, который явится для полиции полной неожиданностью.
      - Фу! - Рейч вытер клетчатым платком багровую шею. - Значит, вы полагаете, что нам...
      - Необходимо приступить к анализу плана номер два, - перебил Логан и дал знак девицам в халатах включить машину.
      * * * - Не понимаю, почему вы так настроены против этого варианта? - спросил Бристо.
      - Потому что это собачий бред! - Голос Сколетти дрожал от ярости. - Ну хорошо, у меня есть пяток вертолетов, но это вовсе не означает, что я могу сбрасывать тысячекилограммовые бомбы и высаживать воздушные десанты. Что я - военный министр, что ли?! И какого черта отставлять первый вариант? Там все здорово было расписано.
      - Поймите, - продолжал Бристо, - второй вариант как раз тем и хорош, что он, во всяком случае в глазах полиции, неосуществим. Действительно, откуда вам достать авиационные бомбы?
      - Вот и я о том же говорю.
      - Теперь представьте себе, что вы все же достали бомбы. Тогда против второго варианта полиция совершенно беспомощна. Ведь она его считает блефом и готовится к отражению операции по плану номер один.
      - Ну?
      - А это значит, что сорок миллионов перекочевали из банка в ваши сейфы.
      Упоминание о сорока миллионах заставило Сколетти задуматься. Он поскреб пятерней затылок, подвинул к себе телефон и набрал номер.
      - Алло, Пит? Мне нужны две авиационные бомбы по тысяче килограммов.
      Сегодня к вечеру. Что? Ну ладно, позвони.
      - Вот видите! - сказал Бристо. - Для синдиката Сколетти нет ничего невозможного.
      - Ну, это мы посмотрим, когда у меня на складе будут бомбы. А что, если Пит их не достанет?
      - На этот случай есть вариант номер три.
      * * * В машинном зале Вычислительного центра главного полицейского управления было нестерпимо жарко. Стандартная миловидность операторш таяла под потоками горячего воздуха, поднимавшегося от машины. Сквозь разноцветные ручейки былой красоты, стекавшей с потом, проглядывало костлявое лицо Времени.
      Рейч и Логан склонились над столом, усеянным обрывками бумажных лент.
      - Ну хорошо, - прохрипел Рейч, стараясь преодолеть шум, создаваемый пишущим устройством, - допустим, что синдикату удалось достать парочку бомб, снятых с вооружения. Это маловероятно, но сейчас я готов согласиться и с такой гипотезой.
      - Ага, видите, и вы...
      - Подождите, Дэв! Я это говорю потому, что по сравнению даже с этим вариантом подкоп на расстоянии пятидесяти метров да еще из здания, принадлежащего посольству иностранной державы, мне представляется форменной чушью.
      - Почему?
      - Да потому что, во-первых, такой подкоп потребует уйму времени, во-вторых, иностранное посольство... это уже верх идиотизма.
      - Но посмотрите, - Логан развернул на столе план. - Здание посольства наиболее выгодно расположено. Отсюда по кратчайшему расстоянию подкоп приводит прямо к помещению сейфов. Кроме того...
      - Да кто же им позволит вести оттуда подкоп?! - перебил Рейч.
      - Вот этот вопрос мы сейчас исследуем отдельно, - усмехнулся Логан. - У меня уже заготовлена программа.
      * * * - Хватит, сынок! - Сколетти снял ноги в носках с пульта и протянул их телохранителю, схватившему с пола ботинки. - Так мы только зря теряем время.
      Твой первый план меня вполне устраивает.
      - Да, но мы с вами говорили о том, что он наиболее опасен. Действуя по этому плану, мы даем верный козырь полиции.
      - Черта с два! Когда полиция ждет налета?
      - Сегодня!
      - А мы его устроим завтра.
      - Папаша! - проникновенно сказал Бристо. - У вас не голова, а счетная машина! Ведь это нам дает удвоенное количество вариантов!
      * * * - Так. - Логан расстегнул воротничок взмокшей сорочки. - Вариант номер семь - это неожиданное возвращение к варианту номер один. О, черт!
      Послушайте, шеф, может быть, нам просто устроить засаду в банке?!
      - Нельзя, Дэв. Мы должны воздерживаться от каких-либо действий, могущих вызвать панику на бирже. Наше ходатайство разрешить засаду обязательно станет известно газетчикам, и тогда...
      - Да... Пожалуй, вы правы, тем более что вариант номер восемь дает перенос ограбления на завтра, а в этом случае... Да заткните вы ему глотку!
      Трезвонит уже полчаса!
      Одна из девиц подошла к телефону.
      - Это вас, - сказала она Рейчу, прикрыв трубку рукой.
      - Скажите, что я занят.
      - Оперативный дежурный. Говорит, что очень важно. Рейч взял трубку.
      - Алло! Да. Когда? Понятно... Нет, лучше мотоцикл... Сейчас.
      Закончив разговор, шеф полиции долго и молча глядел на Логана. Когда он наконец заговорил, его голос был странно спокоен.
      - А ведь вы были правы, Дэв.
      - В чем именно?
      - Десять минут назад ограбили Национальный банк.
      Логан побледнел.
      - Неужели Сколетти?..
      - Думаю, что Сколетти целиком доверился такому же болвану, как вы. Нет, судя по всему, это дело рук Вонючки Симса. Я знаю его манеру действовать в одиночку, угрожая кольтом образца 1912 года и консервной банкой, насаженной на ручку от мясорубки.
      ИЗ НЕНАПЕЧАТАННОГО Из начатой автобиографии Мне приходилось писать рассказы о самых нелепых вещах, но ни в одном из них не было столько парадоксов, как в том периоде моей жизни, который связан со служением технике.
      В 1929 году я окончил Ленинградское мореходное училище с дипломом механика торгового флота. Дизеля тогда только начали появляться на наших судах, механиков-дизелистов почти не было, и право на управление дизельными установками открывало широкие возможности.
      Мне предложили либо ехать в Америку на приемку построенного для нас теплохода, либо поступить в Акционерное Камчатское общество на один из транспортов, совершающих регулярные рейсы между Камчаткой и Сан-Франциско.
      Трудно сказать, какое предложение было заманчивее. Однако я нашел решение куда более увлекательное: женился на Люле и переехал на жительство в Москву... Само собой разумеется, что с морем было покончено, если не навсегда, то надолго.
      Теперь нужно было определить, чем же заняться.
      Мне казалось, что для начала хватит исследовательской работы в области теплотехники. И разумеется, не меньшей, чем во Всесоюзном теплотехническом институте. Этот институт был в достаточной мере замкнутым учреждением со множеством собственных традиций. Одна из них заключалась в том, что его директор - профессор Рамзин самолично проверял пригодность каждого, кто стремился туда поступить.
      Моя кандидатура не вызвала у него никакого энтузиазма. После двухминутного разговора на моем заявлении появилась размашистая резолюция - "отказать".
      Я выждал некоторое время и повторил атаку, снова безрезультатно. После третьей или четвертой попытки, не без помощи добрых людей, я все же был принят на должность младшего инженера в отдел рационализации энергоиспользования.
      Для пробы меня послали на шесть месяцев на Лысвенский металлургический завод в составе группы, которой было поручено определить основные источники теплопотерь, а спустя месяц после возвращения - снова туда же, но уже с самостоятельным заданием испытать паровой котел.
      В помощь мне дали двух практиканток, уже научившихся отличать термопару от газозаборной трубки и разводить реактивы для газоанализатора.
      Что же касается меня, то я проштудировал руководство по испытанию котлов и чувствовал себя во всеоружии.
      Однако все обстояло не так ослепительно, как мне казалось.
      При первом же разговоре директор завода сказал, что котлы у него работают и без испытаний, чего нельзя сказать о печах для обжига эмали, которые выдают сплошной брак. Поэтому мне надлежит переключиться на печи.
      Я довел до его сведения, что ничего не смыслю ни в печах, ни в обжиге эмали. Тогда он снял телефонную трубку и отдал три распоряжения:
      1. Предоставить мне и практиканткам по комнате в доме приезжих.
      2. Выделить в мое распоряжение печь для необходимых экспериментов.
      3. Не отмечать нам командировочные удостоверения до его указания.
      Я сказал, что поставлю об этом в известность институт. Он ответил: "Хоть черта лысого ставьте в известность, но печь должна работать. Мне тут гастролеры не нужны".
      Я послал паническую телеграмму в институт.
      Через два дня пришел ответ за подписью заместителя директора по хозяйственной части. Он гласил:
      "Вернуться первобытное состояние".
      Всю ночь я провел в тщетных попытках расшифровать это таинственное послание. Утром я показал телеграмму директора и сказал, что под первобытным состоянием начальство подразумевает мое пребывание в Москве. Он предложил другую интерпретацию, по которой ему давалось право в случае необходимости держать меня в клетке, как обезьяну.
      Обращаться в институт за новыми инструкциями я не решился.
      Только спустя несколько месяцев, возвратившись в Москву, я ознакомился с настоящим текстом телеграммы:
      "Разрешаю вернуться, если помочь не состоянии".
      Выхода не было. Я уединился в библиотеке с объемистым трудом профессора Грум-Гржимайло, носящим поэтическое название "Пламенные печи".
      Практиканткам же я нашел дело куда более насущное. Одна из них становилась утром в очередь за талонами на обед, другая же после обеда выстаивала талоны на ужин. Времена на Урале были голодные.
      Прошло не менее недели, пока я, совершенно обалдев от чтения, решил провести испытание печи.
      На мое счастье уже первые анализы газов, взятые из различных точек дымохода, показали, что горение идет совсем не там, где нужно.
      Я снова засел в библиотеке и вскоре вручил директору эскиз переделки печи.
      Требовалось на несколько суток приостановить производство эмалированной посуды.
      Если я когда-нибудь испытывал острое желание умереть, то это было во время розжига переделанной печи.
      Дождавшись, пока установится температура, я сказал, что можно загружать продукцию, и отправился выспаться перед завтрашним позором. Я не мог больше глядеть в глаза этим доверчивым людям.
      Разбудили меня практикантки. К тому времени уже несколько партий посуды прошли обжиг, и все без брака.
      Через три дня мы выехали в Москву, сдав малой скоростью увесистые ящики с посудой - подарок завода, врученный нам, как теперь принято выражаться, в теплой дружественной обстановке.
      * * *
      Проявленная мною в самом начале деятельности резвость не осталась без последствий. Когда на базе нашего отдела был создан трест "ОРГЭНЕРГО", меня назначили туда начальником контрольно-инспекторского отдела.
      Номинально мне были подвластны вопросы рационализации по всей территории Союза. Фактически дело сводилось к тому, что два инспектора тщетно пытались выяснить, какие из предложений треста все же проводятся в жизнь, а я с утра до вечера присутствовал на всевозможных совещаниях, оставив в отделе изнывающую от безделья секретаршу.
      Совещаний было по нескольку в день, в самых разнообразных учреждениях с обязательным чаепитием и бутербродами.
      Помню одно из таких совещаний в ЦКК НК РКИ.
      Речь шла об экономии топлива в Московской области. Мне было предложено дать перечень мероприятий. Я произнес получасовую речь, в которой изложил все рекомендации нашего треста. Когда я кончил, председательствующая Р. С.
      Землячка спросила, сколько мне лет.
      Я с гордостью сообщил, что уже 21.
      Она пожала плечами и сказала, что никогда в жизни не видела такого неделового человека... В результате приняли решение обязать предприятия навести порядок на угольных складах. Это должно было дать 10% экономии топлива, в два раза больше, чем полное выполнение утопических мер, о которых я докладывал.
      Скоро мне опротивели до чертиков и совещания и бутерброды. Я обратился к управляющему треста с просьбой либо дать мне настоящую работу, либо отпустить на все четыре стороны. Он предложил мне заняться проблемой сжигания фрезерного торфа в паровых котлах. Специальных топок для этой цели тогда еще не существовало, и у кого-то родилась идея использовать торф в качестве добавки к антрациту на обычных колосниковых решетках.
      Я охотно взялся за эту работу.
      Опыты проводились на Трехгорном пивоваренном заводе. Мне дали всего одного помощника, и тот, кто знает, что собой представляет мощный паровой котел и сколько точек замеров нужно для его испытания, поймет, что к концу дня я сам мало отличался от инертной кучи торфа, сваленной в углу котельной.
      Однако это было пустяком по сравнению с несомненным успехом опыта. Мое ликование по этому поводу не могли погасить даже недвусмысленные угрозы кочегаров, у которых вся эта затея с самого начала не вызвала восторга.
      Новая победа техники делала их труд еще более тяжелым.
      Был теплый июньский вечер. Я возвращался домой с испытания, чувствуя себя по меньшей мере Александром Македонским.
      Тогда в Москве еще ходили допотопные трамваи с длинными скамьями вдоль вагона. Сидящих напротив пассажиров, очевидно, забавляла моя ухмыляющаяся рожа, и они тоже начали улыбаться. Такое дружелюбие со стороны посторонних людей привело меня в совершенно восторженное состояние. Однако почему-то улыбки пассажиров вскоре перешли в смех. Я машинально оглядел себя и обомлел. Мои любимые и единственные брюки из толстого вельвета были прожжены в самом интересном месте, так же, впрочем, как и трусы. То, что было выставлено для всеобщего обозрения... Лучше не продолжать. Очевидно, во время испытаний я облил себя щелочью, которая медленно и коварно сделала свое дело.
      Домой я добрался переулками, прикрывая срам руками.
      Несмотря на все старания Люли, брюки спасти не удалось. Они погибли так же бесславно, как и намерение сжигать фрезерный торф с антрацитом. В места, удаленные от торфоразработок, проще было доставлять уголь, а в торфяных районах использовать торф в чистом виде. Необходимые для этого конструкции топок вскоре были созданы.
      Следующее задание, которое мне поручили, носило характер, я бы сказал, чисто детективный.
      При анализе отчетности одного из московских заводов обнаружилось, что котлы там работают с небывало высоким коэффициентом полезного действия.
      Испарительная способность топлива в них превышала все, известное в литературе.
      Мне надлежало провести соответствующие испытания, выяснить, за счет чего были достигнуты такие успехи, и распространить опыт этой котельной на другие предприятия.
      Определить испарительную способность топлива очень легко. Нужно замерить расход угля и воды. Для этого требуются весы и водомер. И то и другое оказалось в исправности. Паспорта их проверки не вызывали сомнений.
      Я уже было решил приступить к полному испытанию котлов. Но какое-то подсознательное чувство не давало мне покоя, больно хитрая рожа была у кочегара.
      У меня не было никаких определенных подозрений. Но все же я натянул комбинезон и полез в подвал ознакомиться со всей системой водоснабжения.
      Вскоре мне удалось найти трубу, через которую спускалась в канализацию часть воды, уже прошедшая через водомер.
      Секрет феноменальных достижений раскрывался очень просто. Кочегары получали премию за испарительную способность топлива и то, что не могли испарить в котлах, сливали в канаву.
      Вряд ли этот опыт заслуживал широкого распространения, и все дело попросту замяли.
      На этом моя деятельность на ниве рационализации энергохозяйства закончилась. Вышло постановление об организации Наркомата водного транспорта и заодно о мобилизации всех специалистов, имеющих к этому транспорту какое-либо отношение.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13