Обязательно ли в будущем мировая система будет расти, а потом придет к катастрофе, к мрачному полунищему существованию? Да, если предположить, что наш теперешний образ жизни не изменится. Можно ли его избежать, этого катастрофического сценария? Тоже да, но…

Напомню, это все было написано в начале 70-х, почти 40 лет назад. Прогнозы выглядели вполне достоверными, исходные данные – известны, модели открыты для проверки. Никакой хиромантии, все честно. Каков же результат, какая реакция со стороны имущих власть и деньги и, главное, со стороны «общественного мнения»? А вот какая. Печчеи писал: «Нам оставалось констатировать, что никто не только не выразил готовности уделить благу будущего всего человечества хоть какую-то долю своего времени, денег или общественного престижа и влияния, но даже, по-видимому, и не верил, что подобные жертвы с их стороны могут привести хоть к каким-нибудь положительным результатам. Короче говоря, наши слова нашли не больше отклика, чем проповеди папы римского».

Члены Римского клуба предупреждали: «Вся человеческая культура основывалась на преодолении пределов вместо того, чтобы учить человека жить в их рамках.

Но что лучше – жить, учитывая эти пределы и добровольно ограничивая рост, или расти, пока не приблизятся естественные границы, в надежде, что технологический скачок позволит преодолеть их? В течение последних столетий человечество так упорно и успешно следовало вторым курсом, что первая возможность была прочно забыта.

Многие могут не согласиться с тем, что рост населения и капитала скоро остановится, но никто не будет спорить, что рост материального производства на нашей планете не может продолжаться до бесконечности».

Некоторая слабость их документов, тем не менее, имелась. Ведь у каждого читающего их документы возникал естественный вопрос: а что надо делать? Предлагалось достичь такой ситуации во всем мире:

Все вышеприведенные цитаты – из краткого изложения «Пределов роста», сделанных Эдуардом Пестелем и приведенных Д. Гвишиани, членом Римского клуба, в его статье об этой организации.

Говоря по-простому: разработчики модели предложили «Габровский метод». Это вот что такое. В нашей стране все еще довольно известны анекдоты про габровцев, в свое время они печатались в юмористических изданиях и на последних страничках журналов и газет, выходили даже книжки-сборнички. Габровцы – это жители болгарского города Габрово и его окрестностей, феноменально скупые, расчетливые и бережливые люди. К числу их подвигов относятся такие: кошкам они рубят хвосты, чтобы можно было быстрее закрывать за ними дверь и меньше выстуживать дом; гостям они подают нагретые ножи для масла; когда собираются друзья, то они гасят свет (все и так друг друга видели) и снимают штаны, чтобы не изнашивались; ну и так далее. Габровцы были известны в Восточном блоке; в мире экологическую нишу габровцев занимают шотландцы.

Считается, что причина такой их особенности – естественная. И Габрово, и Шотландия – самые бедные регионы в своих странах, плоды земли им приходится вырывать у природы с гораздо большим трудом, чем остальным их согражданам. Но вот что интересно: наша страна более сурова по природным условиям, чем Шотландия и уж тем более Габрово, но анекдотов про бережливость и скупость русских в мире не рассказывают. Даже наоборот – несколько похожие истории (хотя и не совсем) можно было услышать в адрес украинцев – жителей куда более благодатной страны, чем центральная часть России.

Ну так может быть, габровский метод и спасет человеческую цивилизацию? Действительно, уж очень мы расточительны. Сколько ценнейших – в смысле невосполнимых – материалов переводятся в такую форму, из которой они уже никак не могут быть извлечены. Вот, например, вольфрам – ценнейший металл, добавки которого позволяют получить лучшие сорта стали. Так мы в виде спиралек перегоревших лампочек хороним ежегодно целые месторождения! Причем расточительны и жители развитых стран «золотого миллиарда» – только одноразовая упаковка, которая тут же выбрасывается, – это целая отрасль индустрии.

Итак, решение принято – делим каждую спичку на четыре вдоль и получаем 4 спички! Именно так делают габровцы.

Увы – это «отсрочка лишь, но не прощенье». Чего мы достигнем, идя путем экономии? Мы всего лишь потратим невозобновляемые ресурсы позже. А это значит, что все равно задача жизни без ресурсов стоит в повестке дня – ну, может, немного сдвинется во времени.

Есть и еще идея – и нередко приходится ее если не читать, то слышать. Это идея сократить рост населения. Ведь что такое «мало ресурсов»? Норвегия, скажем, и Россия экспортируют нефть в сопоставимых количествах, но в Норвегии 4 млн. населения, а у нас 140 млн. – естественно, выручки на душу населения приходится куда меньше. А было бы у нас население, как в Норвегии, – мы бы и жили как они!

Ну что тут сказать? Не стоит слишком уж возмущаться такой идеей. Собственно, каждый семейный человек, который заводит только одного ребенка, уже выбрал для себя образ будущего. В однодетном обществе каждое последующее поколение вдвое меньше по численности. Но главное-то в том, что эффект от такого «обезлюживания» тот же самый – люди не перестанут расходовать природные ресурсы, просто момент их исчерпания чуть-чуть отдалится. А потом все равно придется жить только за счет источников возобновляемых. Есть ли шанс найти способы так жить?

Кое-что из современных технологий обнадеживает. Вот два примера. Я увлекаюсь фотографией, поэтому описываемая история мне интересна, но, думаю, она интересна и нефотографам.

Первые фотоматериалы были довольно экзотическими. Одна из первых фотографий была сделана на пластине, политой органическим веществом типа гудрона; под действием света он твердел. Затем, смыв неиспользованный и незатвердевший материал, мы можем получить и подобие негатива, намазывая его краской и штампуя бумагу – получаем что-то вроде эстампов. Эта технология прожила довольно долго как редкий художественный прием, но очень быстро вся фотография в основном стала серебряной – светочувствительность солей этого ценного металла осталась непревзойденной. И пленки, и фотобумаги несли на себе слои желатина, наполненные мелкими кристаллами солей серебра, которые темнеют на свету. Серебро пытались заменить чем-то более дешевым десятки лет, бессеребряная фотография была такой же притягательной темой для изобретателей, как велосипед, вечный двигатель или средство от облысения – все тщетно. Только соли серебра. При этом фотопроцесс остается очень расточительным. Серебро расходуется в процессе проявки даже сейчас, даже при обработке пленок и отпечатков в специализированных салонах. И расход велик – из общего потребления серебра в мире фотография ответственна примерно за треть (остальное – радиоэлектроника, чеканка монет и ювелирные изделия). И по доступной в век Интернета информации можно было еще на рубеже тысячелетий сделать вывод – при современном расходе, современных запасах и современном темпе разведки новых месторождений до исчерпания запасов серебра осталось лет тридцать пять.

Поэтому просто как чудо можно рассматривать столь своевременное, перед исчерпанием серебра на планете, появление цифровой фотографии. Фотографы ее ценят за другое – за объемы карточек памяти, например. Там сотни снимков помещаются, а на пленке – помните? – 36 кадров, и все. Или за вот такой «дар богов» (по выражению известного анималиста П. Блюма) – сразу можно посмотреть, получилось или нет, не привезешь ли из Африки запоротую по какой-то причине съемку горных горилл?

Но главное-то в цифровой фотографии все же не это. Главное то, что фотографией смогут заниматься внуки и правнуки. Нет теперь в фотопроцессе особо ценных и редких материалов. Полупроводниковый материал матрицы – кремний, один из основных по распространенности химических элементов, буквально лежит под ногами.

Поэтому – нет, «цифровая фотография» уже не умрет так скоро, как ожидалось.

Второе чудо – прогресс в области полупроводниковых диодов. Человеку нужен свет. Боясь тьмы и борясь с тьмой, он освещал свои жилища сначала огнем, потом накаленными вольфрамовыми проволочками или свечением разреженных газов. Газоразрядные лампы были диковиной и хайтеком еще совсем недавно, и хотя они гудели и были неэкологичны – они сразу подняли освещенность наших городов. Просто потому, что вместо одной лампочки накаливания можно было поставить несколько газоразрядных – с тем же потреблением электроэнергии.

Помню, совсем недавно появились на улицах натриевые лампы, уже экологически безопасные, без ртути. Их теплый свет, по сравнению с обычными тогда мертвенными ртутными лампами, был уж очень привлекателен. Это сейчас все к нему привыкли. Но настоящая революция произошла совсем недавно. Так вот, в последние годы вдруг появились маленькие источники света – фонарики, брелки… и источник света в них – белый светодиод. Если лампочка накаливания превращает в свет процентов 10 от потребляемого тока (остальное уходит в тепло и свечение в невидимых глазу областях спектра), то лампы дневного света более экономичны – их КПД процентов 30. А светодиоды теоретически могут иметь КПД 90 %! Как только будут решены технические проблемы (напряжение в электрических сетях великовато для диодов), все лампы накаливания будут заменены на светодиоды.

Ну что ж, вот два неплохих примера. Технический прогресс дает решения, как резко повысить экономичность важных секторов сразу в несколько раз.

Но остались и важные вопросы.

Первый: а не будут ли новые технологии на самом деле даже более затратны? Ведь обычная ситуация: мы пропагандируем новый теплоизоляционный материал как экономящий деньги. А потом оказывается, что производство этого материала требует столько энергии, что вся экономия будет сразу же истрачена.

И второй: удастся ли сохранить эти технологии в обществе, где нет добываемых металлов вообще?

Вот это главный вопрос, вопрос вопросов. Ведь новых источников энергии так и не удалось открыть. Термояд как обещали 50 лет назад, так и обещают сейчас (термояд, кстати, не все энергетические проблемы может решить, и сырье для него тоже невозобновляемо). Поэтому жесткая экономия имеет смысл, только если этой ценой находится решение основной проблемы – долгого, бесконечного существования человеческого общества, без скатывания в пещерное состояние.

Слабость позиции разработчиков модели Римского клуба – в том, что предложенное ими «равновесие» нестабильно – оно так же зависит от источников ресурсов, в том числе и невозобновимых, как и ныне действующая «экспоненциальная» модель (сейчас продолжается и рост населения, и рост потребления, которые, естественно, не могут расти до бесконечности). В равновесном режиме потребление будет просто несколько ниже.

Но как бы то ни было, ситуация такова: все предупреждения были сделаны, они были обоснованы, они – в краткосрочной части – оправдывались, то есть доказали свою верность, а результат – ноль. Ни правительства, ни общественное мнение не отреагировали.

Потом произошли еще худшие события – на Западе пришли к власти «правые» правительства (Рейган, Тэтчер…), вообще не думающие о будущем, ориентированные на «эффективность здесь и сейчас» – и проблемы будущего вообще были отложены куда-то в пыльный чулан. Но они же никуда не делись!

Есть психологические механизмы, которые позволяют в каком-то смысле управлять человеком. «В каком-то смысле» – потому что власть этих механизмов не беспредельна, но она есть. Так вот рациональные запреты действуют не очень хорошо. «Брось курить, курение убивает» – как-то не работает. Можно добиться нужного поведения людей, мотивируя их какой-то позитивной программой, с наглядными и видимыми результатами. Не уходя слишком далеко в общие рассуждения, выскажу такую версию: «глобальное потепление» – это агитационно-пропагандистская кампания, направленная на реализацию идей Римского клуба. У этой кампании есть один, с нашей точки зрения, конечно, минус: при реализации программы, направленной на «равновесие», кто-то может потерять меньше, а кто-то больше. Но это так, ремарка.

Вот смотрите: задача концентрации ресурсов в одних руках более-менее решена. Остались две: снизить потребление в своих обществах (западных), и то же самое – в незападных. Отвечает ли доктрина «глобального потребления» тем требованиям, которые к ней в этом смысле можно предъявить? Вполне. Тот, кто ее принимает, автоматически признает необходимость некоторого самоограничения. Хотя принято утверждать, что человек Запада к ограничению в потреблении не готов (я сам такое иногда утверждал), на самом деле бывает, что и готов. Например, в результате первого нефтяного кризиса в 1973 году среднее потребление бензина автомашинами в США снизилось вдвое (примерно с 18 литров/100 км до 9 литров/100 км), ушли в прошлое дорожные крейсера.

В чем тут принципиальное различие с гипотетической ситуацией, когда те же меры предлагались бы с целью экономии невозобновляемых ресурсов? Ну, во-первых, дело в том, что такая политика оказывала бы непредсказуемое влияние на рынки этих самых ресурсов. Это болевая точка, любые телодвижения, которые могут привести к росту цен на нефть на Западе воспринимаются крайне болезненно. Почему-то часто забывают, что нормальная жизнь в США, Европе и Японии базируется на постоянных закупках нефти, закупается примерно половина всей добытой нефти.

Вторая причина – вот та самая психологическая. Если причина – экономия, то конечный пункт любой политики экономии – это все-таки конец запасов. Можно экономить во время войны, надеясь на победу и рост потребления, а тут-то на что надеяться?

Экономия же во имя «зеленого мира», свободного от загрязнений и всемирного потопа, – оптимистична, вдохновляюща и воодушевляюща. Хотя представляет собой совершенно то же самое.

Доктрина «глобального потепления» накрывает своим теплым одеялом и такие меры, которые никак не связаны с «борьбой с углеродом». Например, разработку нефтеносных песков (их запасы сравнимы с нефтяными, хотя получаемая нефть и дороже) или добычу угольного метана. Их каким-то прихотливым образом объединяют с мерами Киотского протокола. А ведь это чистой воды борьба с истощением ресурсов.

Но, надо заметить, пока прямого действия «климатических ограничений» на американский образ жизни не видно. Вот кризис – тот да, влияет. Но самое главное-то, что механизм уже вырисовывается – возможно, за потребление сверх какого-то минимума еще не скоро будет арестовывать полиция, но платить, видимо, придется уже скоро. И в этом отношении идея «выбросов парниковых газов» выбрана очень хорошо. Потому что «выброс парниковых газов» – это синоним потребления. Любого потребления.

Любая промышленная продукция производится обязательно с потреблением энергии. А энергия практически полностью «карбонозависима». То есть и сжигание угля, и нефти, и газа выделяет в атмосферу углекислый газ, и именно на теплостанциях и производится основная доля электроэнергии. Есть производство электроэнергии на атомных, ветро– и гидроэлектростанциях, но доля его невелика.

Любые путешествия и перемещения грузов зависят от энергии. Энергии дизельного топлива, автомобильного бензина, авиационного керосина, угля, в меньше степени – электричества. Машины на спирту также выделяют углекислый газ. Даже машины на водороде – водяной пар, он тоже парниковый газ, и едва ли не самый главный, хотя к таковым официально не относится. Транспортное оборудование, рельсы, самолеты и т. д. – это промышленная продукция, значит – см. выше.

Любая недвижимость строится с использованием строительных материалов. Все они очень энергоемки в производстве, и кирпич, и разные виды минераловаты, и пенобетон, и керамика. А цемент к тому же получается обжигом известняка, при котором выделяется масса углекислого газа, едва ли не больше, чем при других видах деятельности, кроме прямого сжигания топлива.

Любой комфорт – это трата энергии. Энергии на обогрев, энергии на охлаждение, на подогрев и очистку воды, на приготовление пищи. На бытовую технику. На связь.

Парниковые газы выделяются и при получении пищи. Современное сельское хозяйство зависит и от энергии, и от удобрений – а производство удобрений зависит от энергии, и даже сельскохозяйственные животные выделяют метан, который невозможно собрать.

И так далее.

Есть на Земле культуры (кое-где в Африке, например), где буквально все потребности человека удовлетворяются, к ужасу современного человека, при помощи обрывка бечевки, старой жестянки и клочка бумаги. Больше у человека нет буквально ничего материального. Но и в таких культурах расходуется до полутонны условного топлива на человека в год – на приготовление пищи и удовлетворение эстетических потребностей (сидеть вечером просто так, без костра – хуже, чем с костром).

То есть, понимаете, в виде углекислого газа найден универсальный индикатор промышленной, да и практически любой человеческой деятельности – материальной, естественно. Обойти его нельзя, пока так и не удалось предложить какую-то модель потребления, не связанную с массивным выбросом парниковых газов в атмосферу. Ограничение выбросов автоматически ведет к снижению потребления.

Если предположить, что цель «парниковой проблемы» именно в этом, то предыдущая акция похожего масштаба, а именно «борьба за экологию», была фальстартом. Не удалось под флагом «зеленого движения» сократить потребление, напротив, утилизация загрязнений и производство «экологически чистой продукции» едва ли не увеличили объемы производства и потребления.

В общественном сознании, кстати, до сих пор есть путаница, смешение «борьбы за экологию» и «борьбы с парниковым эффектом». Углекислый газ, метан и водяной пар – не «промышленные загрязнения», мы с вами тоже их выделяем с каждым э-э-э… выдохом. Углекислого газа – до килограмма в день, а человечество в целом – 2 млрд. тонн в год.

Таким образом, если даже пока еще не начато сокращение потребления в развитых странах Запада, то предпосылки для этого подготовлены. Достаточно ввести соответствующее законодательство, налоги на выбросы – и западный человек, а он законопослушен – будет их соблюдать. Налог просто на чрезмерное потребление – по-моему, ввести не удастся. Ведь это не то же самое, что налоги на роскошь, чтобы прийти к «равновесной экономике», надо, чтобы сокращение потребления коснулось и среднего класса, и даже низшего. И они тоже должны потреблять меньше.

Вот тут-то и наступает время Демократической партии, как партии более «энвайронментской».

Остается, правда, третья задача – как сделать то же самое с людьми незападными?

Так понятно что – нужен международный договор, накладывающий ограничения на промышленную деятельность. Которая и есть источник этого самого вредоносного углекислого газа.

Ага, Киотский протокол?

Вот тут-то и незадача. При обсуждении Киотского протокола и его неожиданной ратификации Россией комментаторов удивляли два факта. Во-первых, позиция США – ведь США сначала приняли его, а потом вышли в начале века, мотивируя это экономическими причинами. А как же тогда «интересы Запада»? Во-вторых – то, что на развивающиеся страны никаких ограничений не накладывалось. А ведь где-то к 30-м годам по объему выбросов Китай выйдет на первое место в мире. Помнится, тогда на вопросы типа «почему так» я отвечал, что это лишь первый шаг, успокоительная приманка; потом появятся соглашения, накладывающие ограничения и на развивающиеся страны, в первую очередь Китай и Индию, и соглашения жесткие, предусматривающие санкции за несоблюдение. И действительно, уже Копенгагенский саммит предполагался как мероприятие по ужесточению требований к эмитентам углекислого газа. Решений не было принято, да и климат подложил сторонникам идеи потепления глобальную свинью в виде особо суровой зимы, но, думаю, процесс не остановится.

Надо понять позицию стран «третьего мира», чьим лидером сейчас является Китай. Да, сверхпотребление – это западная идея. На Западе уже достигнут высокий уровень жизни. Да, ситуация в мире такова, что необходимо уже начинать самоограничиваться, будь то из-за глобального потепления или ресурсного кризиса. Но неужели же люди из развивающихся стран, которые наконец-то развили промышленность и по сути стали фабрикой для всего мира, так и не достигнут того же уровня благосостояния, что и американцы? И не достигнут никогда? Неужели сохранится лишь достигнутый уровень, то есть сохранится неравенство? Белый человек навсегда останется богачом?

У Запада есть рычаги для воздействия на Восток. Пока еще есть. Китай – великая промышленная держава, первый экспортер мира, но его рынки сбыта находятся на Западе. Одним росчерком пера Запад может отказаться от китайских товаров, ведь пока еще американцы, французы, немцы, японцы могут и сами делать все, что потребляют. Да, при этом уровень потребления снизится, потому что производства эти в Европе и Америке обходятся дороже, чем в Китае, ну так что же? Это же и есть цель. Китай может «замкнуться» на собственный рынок, платя своими товарами за потребляемые ресурсы, тогда он станет экономически независимой державой, над которой уже будут не властны экономические механизмы Запада, но… пока до этого еще далеко. Что ж, поживем, увидим.

Еще раз оговорюсь. Все сказанное – сказано для описания некоей гипотезы, а именно гипотезы о том, что «теория глобального потепления» сконструирована для того, чтобы безболезненно сократить потребление невозобновляемых ресурсов, чтобы прийти к состоянию «равновесной экономики» или «устойчивого развития», то есть реализовать идеи Римского клуба, обнародованные еще в 70-х. Насколько эта гипотеза верна – зависит от того, является ли глобальное потепление реальной угрозой или искусственным мифом.

Когда я готовил в 2001–2002 гг. книгу «Почему Америка наступает», то по вопросу глобальных изменений климата мне удалось получить консультации нашего тогдашнего ведущего специалиста по климату и геофизике Земли, академика К. Я. Кондратьева. Какая у него была позиция по «глобальному потеплению»? Можете посмотреть в Интернете. Коротко – крайне негативная, как к научной теории и как к руководству для практической работы. Но была одна проблема: мало было тогда информации по климату и трудно было поэтому ее популяризовать. Но вот сейчас вы прочитаете книгу В. Поздышева и, надеюсь, сами удостоверитесь в том, что… впрочем, выводы сделайте лучше сами.

Да, стоит, наверно, отметить – насколько нас касается вся эта проблема? Пока до странности мало касается, хотя мы и третьи по выбросам в мире. Во-первых, само по себе глобальное потепление для самой холодной страны мира скорее полезно, чем вредно. Во-вторых, и борьба с глобальным потеплением нам не повредит. Нас не очень беспокоят (пока) ограничения на промышленную деятельность. В качестве базового уровня выбросов выбран 1990 год, а сейчас мы имеем экономику меньше на треть и соответственно производим меньше на треть выбросов. Восстановление промышленности хотя бы до уровня 90-го года в обозримом будущем не предвидится. От нас по сути ничего не требуется. Да, спрос на нашу основную продукцию в перспективе упадет – это не очень хорошо. Но по иронии судьбы Россия постоянно оказывается в роли участника событий. То в программе борьбы с потеплением обвиняют… большевиков. Ей-богу, не вру – так писал в «Уолл-стрит джорнэл» некто Брет Стивенс (Bret Stephens), так и назвал статью «Большевики из Копенгагена». То, наоборот, связывают хакеров, доказавших фальсификацию данных о климате, – с российскими спецслужбами! «Стояли ли российские спецслужбы за разглашением переписки об изменении климата?» («The Independent», Великобритания). Лестно, но вряд ли правда.

Одно только меня расстраивает. Помните фильм «День ангела» по рассказу Житкова? Там дело было вот в чем: в трюме пассажирского лайнера произошел пожар, который обязательно приведет к взрыву. Надо спасти всех пассажиров посреди открытого океана, а для этого надо многое сделать, но так, чтобы никто из пассажиров ни о чем не заподозрил. Потому что: «Много случаев знал капитан. Страх – это огонь в соломе. Он охватит всех. Все в один миг потеряют ум. Тогда люди ревут по-звериному. Толпой мечутся по палубе. Бросаются сотнями к шлюпкам. Топорами рубят руки. С воем кидаются в воду. Мужчины с ножами бросаются на женщин. Пробивают себе дорогу. Матросы не слушают капитана. Давят, рвут пассажиров. Окровавленная толпа бьется, ревет. Это бунт в сумасшедшем доме».

И был придуман веселый праздник – день ангела капитана, ради которого матросы и готовили плоты и шлюпки. Это была «ложь во спасение», «ложь во благо», «благонамеренный обман».

Так вот вдруг все, что делается, – делается знающими, компетентными людьми, чтобы спасти всех, спасти человеческую цивилизацию от ресурсной катастрофы, сделать так, чтобы она не грянула резко, неожиданно, чтобы к ней успели подготовиться?

Неужели мы, люди Земли, – всего лишь больной младенец, и наши лидеры, как мудрые врачи, потчуют нас спасительными, но горькими лекарствами в яркой, безобидной оболочке?

Но тогда мы со своими разоблачениями «климат-гейта» напоминаем одного из персонажей фильма:

«Пассажир перестал глядеть за борт. Он подошел и спросил больным голосом: – Ах, что это делают? Зачем, простите, эта веревка? Веревка, кажется? – И он стал щупать веревку в руках кочегара.-… Это, видите ли, – сказал капитан, – мы всегда в пути мерим. С палубы идет труба до самого дна. – До дна океана? Как интересно! – сказал пассажир. „Он дурак, – подумал капитан. – Это самые опасные люди“. А вслух рассмеялся: – Да нет! Труба до дна парохода. По ней мы узнаем, много воды в трюме или нет. – Капитан говорил сущую правду. Такие трубы были у каждого трюма. Но пассажир не унимался. – Значит, пароход течет, он дал течь? – вскрикнул пассажир. Капитан расхохотался как мог громче. – Какой вы чудак! Ведь это вода для машины. Ее нарочно запасают. – Ай, значит, мало осталось! – И пассажир заломил руки».