Кое-что из прошлого Виктора Филимоновича Лушко и его славных друзей-спасателей: Елисея, ставшего впоследствии садовником, воина Абакара и Афони, царство ему небесное.
      Наняв для трех осиротевших дочек няню со странным именем Дездемона, он вышел на работу после вынужденного отпуска по уходу за детьми. И угодил в спасательную операцию после землетрясения в Индии. По профессии Виктор Филимонович был пожарником, ушел в МЧС не столько из-за денег – там была выше зарплата, сколько из-за разнообразия опасностей и возможности посмотреть мир. Он управлял почти всеми средствами передвижения, был необычайно силен физически и редко терял присутствие духа в самых непредвиденных ситуациях.
      В Индии он столкнулся с невероятной нищетой и таким количеством трупов, которое до этого даже при своей профессии не мог вообразить. Виктор Филимонович не видел ранее столь огромную площадь – из конца в конец нужно было идти двенадцать минут, – всю заваленную в несколько рядов трупами.
      То ли от запаха разложения, то ли от горького жара чужой земли на третий день своей палаточной жизни на развалинах Виктор Филимонович почувствовал подозрительную невесомость и сильную головную боль. Он только что со своим напарником достал семью из шести человек из-под обломков – все мертвы. Елисей пошел прослушивать завалы. Ждали поисковую собаку, потом по рации передали, что собака погибла от какой-то заразы.
      Застыв перед большой плитой, Виктор Лушко пытался справиться с пульсирующей болью в висках, мечтая о глотке холодной воды. В этот момент он почувствовал чужое присутствие как посторонний запах – цветочный, тонкий, неуместный в приторном дурмане смерти. Подошла темноволосая женщина европейского типа, но в сари, с покрытой головой. И сказала по-русски:
      – Простите, вы здесь главный?
      Виктор Филимонович очнулся и попробовал рассмотреть ее лицо, но она отворачивалась, скрывая под нарочитым смущением и тонкой тканью платка желание быть неузнанной.
      – Вы не могли бы поднять эту плиту и углубиться еще на три метра? – спросила она.
      Виктор Филимонович тупо посмотрел на огромную плиту.
      – Нет.
      – А есть причина, по которой вы могли бы это сделать? – настаивала женщина.
      – Есть, – кивнул Виктор, – наличие под ней людей. Желательно живых. У вас кто-то остался под развалинами? Семья?
      Его шатало.
      – Нет. Там должна быть золотая фигурка Будды. Очень древняя. Один человек похитил ее из храма как раз перед землетрясением и принес в свой дом. Это реликвия, понимаете.
      Виктор Лушко не сразу нашелся что ответить.
      – Идите к черту и не мешайте работать.
      – Там есть двое живых людей. Они почти не пострадали. Мужчина и женщина. Женщина беременна.
      Виктор посмотрел на Елисея, у которого был поисковый сканер. Тот отрицательно покачал головой – никаких сигналов снизу.
      – Они американцы, – продолжала женщина.
      – Такую плиту придется взрывать направленно, – заметил Елисей, сняв наушники и респиратор.
      – Так зовите же вашего взрывника! – нервничала женщина.
      – Послушайте, гражданка… – Виктор решил умерить ее настойчивость.
      Она его перебила:
      – Меня зовут Марго.
      – Ладно, Марго. Три метра вниз – это много. Если живые попали в пустой пенал под упавшими плитами, взрыв может нарушить устойчивость плит, и тогда этих двоих просто расплющит.
      – Они спрятались в подвале, взрывайте!
      Елисей предложил позвать взрывника Афоню. Виктор Лушко настаивал, чтобы пришел старший в роте Абакар и принял решение. А женщина в сари сказала, что тогда чемодан с золотыми слитками им придется делить на четверых.
      – Чемодан с золотыми слитками? – хмыкнул Елисей. – Мадам! Что вы называете слитком?
      – В данном случае это брусок весом двадцать килограммов. В чемодане их пять. Решайте же!
      Позвали ротного и взрывника Афоню. Выслушав совершенно невероятное предложение «странной дамочки», Афоня тут же развил бешеную активность по спасению «беременных женщин и детей». Через двадцать минут после взрыва под взглядами собравшихся местных зевак, помогавших растаскивать обломки, был обнаружен заваленный вход в подвал. В свалке бытового мусора – среди разбитой мебели, посуды, кусков ковра – и блеснул металлический уголок чемодана. Чемодан этот был пристегнут наручниками к трупу молодого мужчины европейского вида. Тогда Виктор Лушко установил по периметру поисков полосатую ленту и вывел за нее зевак под угрозой образования провала и обрушения развалин.
      Сначала достали женщину, она была без сознания, но жива. Нашли и мужчину. Он все это время кричал как резаный, услышав удары сверху. Елисей уже решил, что его придется доставать по частям, но мужчина оказался совершенно невредим, а кричал от страха, что про него забудут. Лушко поспешил сделать ему успокоительный укол, чтобы прекратить непрерывный поток объяснений, и сам удивился своей поспешности – неужели поверил в золото?
      Афоня достал ножницы по металлу, чтобы перекусить цепочку, но Абакар остановил его, осмотрелся и открыл наручники попавшимся на глаза куском проволоки. Он же потом принес два черных пластиковых мешка. Виктор Лушко в третий раз опустил лебедку. Подняли тело. Потом втроем они выгребли чемодан и затолкали его в мешок, как уже не раз делали с разрозненными частями человеческих останков.
      – Эй! – крикнула сверху женщина, заметив, что они собираются подниматься. – А мой Будда?
      Виктор осмотрелся. Знать бы, какого размера скульптура. По наитию он тронул ногой что-то завернутое в холстину размером с узбекскую продолговатую дыню.
      Местные понесли носилки на соседнюю улицу – туда мог подъехать транспорт, а четверо спасателей, насквозь пропотевшие в своих куртках, и женщина в сари присели покурить.
      Елисей заглянул в мешок.
      – Если там действительно золото, – с сомнением сказал он, – то что с ним, на хрен, делать?!
      – Увезете послезавтра с собой вместе с инвентарем, – устало предложила женщина, пряча тяжелого Будду в тряпке под сари. – Ваш багаж досматривать не будут. А дальше уже вам решать. Если захотите другой жизни – возьмете себе, а не захотите – напишете докладную куда следует, получите взыскание, что посмели достать такой груз без разрешения начальства, и больше вас за границу не пустят.
      – Гражданочка, а вот разрешите ненавязчиво так поинтересоваться, – проникновенно обратился к ней Афоня, – вы ведь вроде ясновидящей тут сидите, так? И вот мне очень интересно, что вы ясно увидели там, под завалом, – золото или живых людей?
      – Золото само по себе путешествует редко, – ответила Марго, вставая. – Вы послушные мальчики, других приходилось упрашивать по часу. Англичане редкостные тугодумы в таких делах.
      – А мы послу-у-ушные! – с радостью подхватил Елисей. – Мы на такие завалы – всегда пожалуйста!
      – Там посмотрим, – сказала женщина, уходя.
      – А как бы телефончик ваш… – начал было Афоня, но Виктор его одернул.
      – Замолчи. И так вляпались в неприятности, ты еще хочешь дополнительной информации? Чтобы было что на допросе выложить?
      Женщина обернулась – яркое живое пятно в пыльном мареве завалов.
      – Я сама позвоню. Если вы примете правильное решение.
      На это Елисей флегматично заметил:
      – Как же!.. Знаю я такое кидалово. Позвонит она, а даже имен не спросила.
      – Дурак! – постучал себя по лбу Абакар. – Она же ясновидящая!
      – Ерунда, – отмахнулся Елисей. – С какого хрена мы, по ее словам, послезавтра отсюда улетим? Тут пахать и пахать немерено.
      Через день они улетели – Виктор Лушко с подозрением на лихорадку, а трое его товарищей с ее первичными признаками.
      Марго позвонила Виктору Лушко, как только его усадьба во Владимирской области была достроена. Афоня, купивший себе большую квартиру в Москве, удивился:       – Ты чего в такую даль забрался?
– Во-первых, мне это место кажется более безопасным, чем город. А во-вторых, не могу жить в квартире, где Надежда умирала.
      «…Заболела раз у одного богача жена и почувствовала, что конец ей приходит. Подозвала она свою единственную дочку к постели и говорит:       – Мое милое дитя, будь скромной и ласковой, и господь тебе всегда поможет, а я буду глядеть на тебя с неба и всегда буду возле тебя…»
Братья Гримм. «Золушка»

      – Ты не можешь этого помнить! – заявила сестра Маринка.
      – Могу.
      – Не можешь! – вступила сестра Иринка. – Тебе было всего два года.
      – Я помню, – настаивала Зоя, покраснев скулами, что предвещало близкую схватку.
      – Если помнишь, скажи, в каком платье ты была?
      – Я была в ночной рубашке. – Маленькая Зоя посмотрела на сестер исподлобья.
      Сестры раздосадованно переглянулись.
      – Тебе все отец рассказал, – предположила Маринка. – Что это такое – «господь всегда тебе поможет…»? Твоя мать не могла так говорить, это Средневековье какое-то.
      – «Мое милое дитя…» – передразнила Иринка.
      Поэтому Зоя напала сначала на нее.
      Когда на шум прибежали взрослые и растащили дерущихся, отец стал в который раз стыдить старших дочек:
      – Дылды недоразвитые, она же меньше вас!
      Дочки возразили:
      – Она первая начала, а мы нормальные, доразвитые!..
      А потом, когда две женщины из гостей повели младшую, Зою, умыться и переодеть рваную одежду, девочка сказала, что все дело в птицах.
      – Что ты такое бормочешь? – спросила гостья.
      – Когда на могилу кладут печенье и конфеты, на поминках. Они всегда потом пропадают, – объяснила Зоя. – Я, маленькая, думала, что мама их забирает себе… – Стушевавшись под напряженными взглядами взрослых, девочка неуверенно уточнила: – Вниз… – и показала пальцем в пол.
      Одна из женщин оказалась психологом, и даже с ученой степенью. Она тут же стала объяснять второй гостье, что у девочки нормальная реакция на смерть матери, а с сестрами она постоянно дерется, потому что…
      – Восемь лет уже прошло. Не слишком ли много для такой «нормальной» реакции? – перебила ее гостья, близко знакомая с историей девочки.
      – А почему я дерусь с сестрами? – спросила Зоя.
      – Успокойся, – психолог ласково потрепала ее по голове, – все в детстве дерутся со своими сестрами и братьями. Это естественное поведение взрослеющих млекопитающих… – Она задумчиво изучала клок темных волос, оставшийся в ее руке после случайной ласки. – Становление навыков выживания…
      – Это странно, – заметила девочка, – потому что они не мои сестры.
      – А чьи? – брезгливо содрогнулась психолог, тряся рукой с волосами над раковиной.
      – Они папины дочки.
      – А ты чья дочка?
      – А я – мамина и птицына.
      – Не поняла, – вынуждена была сознаться психолог, не реагируя на жестикуляцию второй гостьи.
      Та пыталась объяснить ей полную бесперспективность и даже опасность подобных бесед с девочкой.
      – Прекрати, Мара, ты же не глухонемая, – пристыдила ее Зоя. – Это птицы съедали с могилы печенье и конфеты. Мама сказала, что будет глядеть на меня с неба и всегда будет рядом.
      Она ждала, переводя взгляд с одного лица на другое. Реакции не последовало. Освободив наконец руку от волос, психолог решила перевести беседу в другое русло.
      – Тебе не больно? – Она показала на голову девочки.
      – Ерунда, – отмахнулась Зоя. – Вот тут, видите… – подняв волосы на затылке, она наклонила голову вниз, – два шрама. Вот тогда было больно. Мне их зашивали. Вон еще на коленке и на плече. На плече укус. Глубокий! Врач сказал, что шрам останется навсегда.
      – У меня тоже есть шрам на коленке, – неуверенно заметила психолог. – Я в детстве упала…
      – А кто упал на вас?
      – На меня?
      – На вас упала парочка сестер или братьев?
      Психолог была вынуждена сознаться, что – нет. Никто на нее тогда сверху не падал.
      – Вот видите! – снисходительно заметила Зоя. – Вы каких птиц любите?
      – Я?.. Всяких. Нет, подожди, я не люблю ворон, – определилась психолог, справившись с неожиданной сменой темы разговора.
      Вторая гостья, осмотрев лицо Зои, ушла, оставив их в ванной вдвоем.
      – А горлиц любите? – настаивала девочка.
      Психолог была вынуждена сознаться, что понятия не имеет, как выглядит горлица.
      – Я тоже не знаю, – грустно заметила Зоя. – Мама всегда будет рядом со мной при помощи птиц. Так и в книжке написано. Птицы помогут выбрать чечевицу из золы, когда понадобится. «Хорошую – в горшочек, поплоше – ту в зобочек». И они обязательно выклюют моим сводным сестрам глаза.
      – Как это? – От удивления психолог села на резную скамью у стены.
      Зоя подсела к ней.
      – Это будет на свадьбе. Когда принц наконец определится и мы поедем в церковь жениться, сестрички захотят сесть рядом со мной в свадебной повозке, украшенной цветами. А у меня на плечах будет сидеть по голубю. Они выклюют одной сестре левый глаз, а другой – правый.
      В ванную вернулась вторая гостья со льдом в полотенце. Она заставила Зою поднять лицо и приложила лед под левый глаз.
      – А когда мы будем возвращаться из церкви, одноглазые сестры поменяются местами, чтобы хорошенько меня видеть, и птицы выклюют им еще по глазу.
      Психолог растерянно посмотрела на вторую гостью. Та сидела рядом с девочкой, прислонив ее голову к себе и придерживая рукой лед.
      – Тетя Мара, у меня так щека отморозится и отвалится.
      – Не отморозится. – Тетя Мара отводила глаза и не замечала взглядов тети психолога.
      – А когда в прошлом году в горах сестрички закопали меня в снег и потом сидели полчаса сверху, врач сказал, что еще несколько минут, и нос бы у меня отвалился! Потому что Маринка сидела на моей голове и носом я влипла в снег.
      – Забудь, – предложила тетя Мара.
      – Вам жалко моих сестер, да? – спросила Зоя у психолога.
      Поскольку та не ответила, растерянно соображая, кого ей больше жалко, Зоя предложила свой вариант объяснения выклевывания глаз у сестричек.
      – Они же мазохистки!
      – Кто они? – не поверила своим ушам психолог.
      – Мазохистки. Не традиционные, а с отклонениями. Они меркантильные мазохистки.
      – Детка, – попросила тетя Мара, – не надо опять рассказывать посторонним людям о своих проблемах с сестрами.
      – Не буду, – легко согласилась Зоя. – Но спорим, Маринка отрубит себе большой палец на ноге, а Иринка запросто оттяпает кусок пятки и не поморщится?
      – Зачем? – в ужасе прошептала психолог.
      – Я же сказала: из меркантильных соображений – чтобы выйти замуж за принца. Им туфелька не будет налезать. Они отрубят себе лишнее, принц, конечно, вынужден будет выполнить свое обещание о женитьбе, но птицы! – Зоя многозначительно подняла палец. – Птицы пропоют:

      – Какой башмак в крови? – шепотом спросила психолог.
      – Золотая туфелька, – с готовностью разъяснила Зоя. – Они себе поотрубают лишнее, чтобы натянуть золотую туфельку и выйти замуж за принца. А кровь-то потечет! – зловеще прошептала она, грозя пальцем.
      – Золушка, прекрати, – тихо попросила тетя Мара, убирая от ее лица полотенце со льдом.
      – Так это все фантазии из сказки! – с облегчением выдохнула психолог. – Как же ты меня напугала! Золотая туфелька, надо же! А я почему-то думала, что она должна быть хрустальной.
      – Я больше не могу это слушать, – сказала тетя Мара и ушла.
      Убедившись, что за нею закрылась дверь, Зоя доверительно заметила, что туфелька была золотой, помогали Золушке птицы, а не какая-то там крестная, а птицы, как она уже говорила, – посланники ее умершей матери, которая таким образом всегда находится рядом с дочерью.
      – Ладно, допустим, – уступила психолог, – но отрубить топором большой палец на ноге?.. И эти выклеванные глаза…
      Зоя уверила сомневающуюся гостью, что именно так и написано в сказке. Сестры отрубили себе: одна палец, а другая – кусок пятки. И птицы точно выклевали им глаза – оба! – потому что сестры-мазохистки, даже оставшись одноглазыми, не побежали в тавмопункт, а поменялись местами возле Золушки, после чего ослепли полностью.
      – Кто это… такое написал? – возмущенно поинтересовалась тетя психолог.
      – Братья Гримм, – ответила Зоя и пояснила: – Но в наших судьбах есть некоторые неточности. Например, отсутствие мачехи. В сказке мачеха Золушки сама посоветовала своим родным дочерям поотрубать кое-что на ступнях. Сначала старшей, потом младшей.
      – Не-е-ет… – простонала психолог, впав в полное отчаяние от такого варианта группового сказочного сумасшествия.
      – Да! – убеждала ее Зоя. – Она была уверена, что ее дочь после такого фокуса с надеванием золотой туфельки станет королевой и вообще больше никогда не будет ходить пешком. Понимаете?
      Психолог затравленно посмотрела на девочку. Желание объяснить странные фантазии ребенка у нее пропало напрочь.
      – Несоответствия, – объяснила Зоя. – Мачеха, понимаете?
      – Нет.
      – У нас нет мачехи. Мой отец женился на моей матери, будучи вдовцом с двумя дочерьми. Не сходится. Должна быть хоть какая-то мачеха.
      – Я запуталась, – созналась гостья, мечтая выбраться из огромной – метров двадцать – ванной комнаты.
      – Вы натуральная блондинка? – прищурилась девчонка здоровым глазом.
      – Я?.. – опешила гостья. Поправила волосы пшеничного оттенка на плечах и созналась:
      – Нет. А что?
      Тогда Зоя кивнула удовлетворенная:
      – Не люблю блондинок. Заметили? – У моих сестер светлые волосы. А я брюнетка. – Она вздохнула и закончила с затаенной беспечностью: – Ну что, будете моей мачехой?
      – А как же… – растерялась психолог, – твой отец? Разве он…
      – Он пожарный.
      – Да, но разве не он выбирает себе жену, которая может стать вашей… твоей мачехой?
      – Повторяю, он – пожарный! – повысила голос Зоя. Поскольку тетя психолог продолжала смотреть на нее удивленно, Зоя снисходительно пояснила: – Все пожарные после сорока – импотенты. Он совершенно не будет вам досаждать. Можете на этот счет не волноваться.
      – Досаждать?.. – прошептала психолог. – Не волноваться?!
      – В плане секса, – многозначительно подняла брови Зоя.
      Психолог встала, потом подумала, осмотрела ванную комнату с вьющимся плющом по стенам и букетом роз на подоконнике арочного окна, и ей стало стыдно, что она спасовала перед какой-то толстой коротконогой девчонкой, да еще и конопатой.
      Зоя поняла ее сомнения по-своему и тут же стала убеждать:
      – Зато отец богат. Проворачивает какие-то странные делишки со своими коллегами-спасателями. Он совсем нежадный. Еще он часто уезжает за границу в разные командировки на места бедствий. Как консультант. С оборудованием. Чем страшней бедствие, тем выше командировочные.
      – Зоя… – Женщина присела перед сидящей на скамье девочкой и заглянула снизу в светло-карие, почти желтые глаза. – Почему ты решила, что мне нужен именно такой муж?
      – Богатый? – прищурилась Зоя.
      – Нет. Который… не будет досаждать, – определилась психолог, стараясь смотреть в Зоины зрачки.
      – Но вы же лесбиянка, – с легким удивлением ответила Зоя.
      – Я?.. – От неожиданности женщина села на пол. Попе стало тепло и уютно.
      Пол с подогревом.
      – Кто тебе сказал? – прошептала психолог.
      – Никто, – Зоя отвела глаза. – Я знаю, и все.
      – Как это – знаю? Как это – все?! – Женщина встала и прошлась туда-сюда перед девочкой.
      – Я знаю, о чем вы думаете… иногда.
      – Врешь, – выдохнула психолог.
      – Начинается! – вздохнула Зоя. – Не парьтесь, я никому не скажу. Я бы и вам не сказала, просто хотела уговорить на сделку.
      – Какую еще сделку?!
      – Вы становитесь моей мачехой, живете в свое удовольствие и делаете иногда так, как я попрошу. Тогда я никому ничего не расскажу, всегда вас прикрою, если нужно.
      – То есть ты собралась меня использовать, да еще с помощью шантажа?
      – Все люди друг друга используют. При полном взаимопонимании шантаж не потребуется.
      Женщина задумалась, потом посмотрела на девчонку в озарении.
      – Ты ведь мне не первой предложила стать мачехой? Сколько их было – претенденток?
      – Штук пять-шесть, – промямлила Зоя.
      – И перед каждой подобной беседой ты дралась со своим сестрами, так?
      – Это несложно. Мы деремся регулярно. Если бы меня не было, они бы дрались друг с дружкой. Я уже говорила – врожденный мазохизм.
      – И все-таки мне кажется, что ты сама устраиваешь свое избиение сестрами для последующего разговора с очередной претенденткой. Чтобы сразу выступить в качестве жертвы, которой нужна помощь. Так?
      После долгого молчания Зоя серьезно ответила:
      – Я подумаю над вашей версией. Раньше я не придавала этому значения. К взрослому человеку трудно просто так подойти и завести беседу на тему его потаенных желаний.
      – Ты можешь узнать потаенные желания любого человека?
      – Иногда… – пожала плечами Зоя.
      – Я тебе не верю.
      – И правильно делаете. Просто я заметила, как вы переглядывались с тетей Марой. А она – мужененавистица. Так вы согласны?
      – Я хочу поговорить с твоим отцом. – Психолог решительно направилась к двери.
      – Отлично, – уныло кивнула Зоя. – Это как раз дверь в его спальню. Выход в холл – там, – она показала на другую дверь. – Хочу предупредить…
      Психолог остановилась.
      – Если вы согласны стать моей мачехой, говорите со мной. А если хотите нажаловаться, это плохая идея. У отца сегодня небольшая вечеринка. С кем вы пришли?
      – С Марой, а что?
      – Это хорошо, что не с мужчиной. Драки не будет. Это хорошо.
      Пожав плечами, женщина вышла.
      Из другой двери тут же проскользнули Маринка с Иринкой.
      – Ничего не вышло, да? – спросила Иринка, садясь слева от Зои.
      – Почему ты им сразу выдаешь свои разоблачения? Лесбиянка, нимфоманка, кто там еще был? – спросила Маринка, садясь справа.
      – Эротоманка, мужененавистница и беременная, – подсказала Маринка.
      – Была еще поэтесса, – вспомнила Иринка.
      – Вы, дуры припадочные, выдрали мне волосы. – Зоя наклонилась, закрыв лицо ладонями.
      – Будешь плакать? – ехидно поинтересовалась сестра справа и посмотрела на сестру слева.
      Обе прыснули.
      Из холла послышались крики и звуки падающих предметов.
      – Бежим! – сестры бросились смотреть.

      – Где она? – раздался громкий мужской голос. – Зойка! Ты где?
      – Она в ванной, в ванной! – радостно защебетали сестры.
      – Ходь ко мне мигом!
      – Она там плачет, представляешь? – Сестры крутились возле высокого и весьма упитанного мужчины лет сорока пяти.
      Он не обращал на девочек никакого внимания.
      – Зойка, выйди, а то хуже будет! – грянул его могучий бас, от которого задребезжали хрустальные подвески на большой люстре под потолком. Высоко – метрах в четырех от пола.
      Дверь в ванную открылась. Заметив это, здоровяк с густой седой шевелюрой и красным лицом взял стул с высокой спинкой и поставил его посередине комнаты. Гости отступили к стенам, некоторые поспешили прошмыгнуть в коридор, чтобы потихоньку уйти. В дверях гостиной показалась растерянная психолог.
      Зоя направилась к сидящему мужчине, понурившись. Так же, не поднимая головы, она подошла, протянула руки, и мужчина подхватил ее под мышки и легко посадил на колени. Зоя прижалась лицом к его груди.
      – Ревешь? – Он положил руку ей на затылок, и голова девочки скрылась под его пятерней. – А ведь обещала так больше не делать. Ты обещала не реветь? Хочешь, я выпорю эту крашеную ссыкуху при всех на конюшне? Она такого про тебя наговорила.
      Лица гостей (их было человек десять) повернулись в сторону двери. Там стояла бледная психолог и, судя по выражению лица, не верила своим ушам.
      – Что?.. Не хочешь? – Мужчина склонился к голове девочки. – Как знаешь. Тогда давай хоть выгоним ее с шумом, обольем из брандспойта, а? Не хочешь? Ну, так неинтересно.
      Мара подошла к застывшей в дверях гостье и за руку потащила ее к выходу. Психолог зачем-то задержалась у стула, но хозяин дома, Виктор Лушко, метнул в нее такой ужасающей силы взгляд, что она, едва справившись с подогнувшимися ногами, очень быстро нашла выход.
      – Я не понимаю! – громко объявил хозяин гостям, которые начали понемногу шевелиться. – Я совсем не понимаю, ну почему как психолог – так обязательно лесбиянка?

      Утром Зоя Лушко сидела на террасе и ела сливы. Прилетела ворона и села напротив – на перила. Под тихое стрекотание газонокосилки – садовник Елисей трудился спозаранку – ворона что-то пробормотала, вычищая когтем клюв. Зоя выстрелила в нее косточкой. Ворона укоризненно посмотрела на девочку одним глазом и на всякий случай вперевалку отодвинулась по перилам на три шага в сторону.
      Зоя вытащила изо рта очередную косточку и прицелилась. Ворона крикнула укоризненно, потом еще раз – громко и замахала крыльями, угрожая.
      Садовник Елисей свободной левой рукой залез в карман темно-зеленого комбинезона, достал пистолет и, не останавливаясь, руля газонокосилкой, выстрелил в сторону террасы.
      Ворона упала на траву. Зоя вскочила, подбежала к перилам и посмотрела вниз, на птицу, потом – на садовника. Он спросил кивком головы: «Ну как?»
      – В голову! – крикнула Зоя.
      На выстрел из дома выбежал Виктор Филимонович в широких семейных трусах в клеточку. Смешно растопыривая босые ноги – роса, – подбежал к садовнику и залепил тому сильную оплеуху.
      Садовник Елисей выключил газонокосилку и наподдал хозяину ногой под зад. Виктор Филимонович вынужден был после этого продемонстрировать профессиональный хук левой. Садовник упал возле газонокосилки, раскинув руки в стороны. Потирая костяшки пальцев и зевая, Виктор Филимонович пошел в дом досыпать, успев по дороге погрозить Золушке пальцем.
      Стоит добавить, что все это происходило в полнейшем молчании и взаимопонимании, что явно свидетельствовало о регулярности действа. Объяснялось это просто. Садовник Елисей устроил себе небольшую голубятню недалеко от хозяйских основных построек, и всех ворон, появляющихся в радиусе двух километров вокруг усадьбы, отстреливал нещадно, опасаясь за голубиный молодняк. Никаких нареканий насчет создания опасной для жизни окружающих обстановки при стрельбе он не понимал, только похмыкивал в пышные желтые усы, еще мог для куража пальнуть из пистолета в подброшенную копеечную монетку. Впрочем, и сами окружающие, собиравшие для него копейки, привыкли к особенностям санитарной очистки усадьбы и местности вокруг нее площадью в 300 гектаров, вот только хозяин сильно нервничал, если Елисей стрелял рядом с ним или дочерьми.
      Зоя спустилась вниз, рассмотрела мертвую ворону. Подняла ее за лапы. Из дома на террасу распахнулось окно.
      – И не думай! – зловеще предупредил голос отца. – Забыла уже? Опять будешь стирать постельное белье сестер и мыть всю комнату! А если эта дохлятина накапает в коридоре и холле, будешь драить полы неделю!
      Зоя вздохнула с сожалением и не стала тащить мертвую птицу в спальню к сестрам.

      Останки вороны обнаружились на другой день. Переливая рыбный суп из кастрюли в супницу, кухарка Дездемона несколько секунд с удивлением разглядывала ворох черных перьев в половнике, потом тонко пискнула – странный звук для большого сильного тела – и, только уронив половник в кастрюлю, отчего на нее выплыла когтистая скорченная лапа, разразилась мощнейшим воплем, нарастающим как охрипшая сирена.
      Это было в четверг – рыбный день. Хозяин дома не обедал, но сирену своей поварихи услышал за три километра, правда, по телефону: Маринка бросилась звонить папе.
      – Что там еще? – спросил он устало, извинившись перед коллегами.
      На соседней даче четверо мужчин за круглым столом в это время изучали карту Венесуэлы.
      – Ворона. Дохлая. В супе, – доложила Маринка.
      – Наводнение. Аэропорт будет закрыт. Отсидеться негде, – заметил один из мужчин.
      – Если подеретесь, накажу всех троих, – предупредил в трубку Виктор Филимонович.
      Маринка с Иринкой проявили чудеса выдержки, поэтому с восьми вечера до десяти тридцати Зоя одна драила пятилитровую кастрюлю «Пемолюксом». Степень очищения определяла Дездемона. По запаху. Она трижды обнюхивала кастрюлю, кривилась и мотала головой.
      – Хоть бы ты, Зойка, кишки из нее вынула! – укоризненно заметила она в третий раз. – Я дохлые кишки по запаху ни с чем не спутаю! И чего ты добилась этой вороной? Только рыбу дорогую испортила.
      – Испортила?.. Да я спасла себе жизнь! У меня аллергия на рыбу, сколько раз тебе говорила ее не готовить!
      – Ох, испугала! – хохотнула Дездемона, понаблюдав, как Зоя сердито топает ногами. – Я тебе запеканку сделала. А ты со своей аллергией теперь вот чисти кастрюлю. Нравится запах кишок?
      – Уже не пахнет.
      – Еще как пахнет! Мой нос, – кухарка многозначительно показала на него пальцем, скосив глаза, – не проведешь!
      Для чистоты эксперимента Зоя сунула под нос поварихе букет роз и молотый черный перец. За перец получила внушительный шлепок ладонью по левой ягодице, но даже после этого Дездемона помотала головой – не пойдет, чисти!
      Это было накануне отъезда девочек в колледж.
      – Сама виновата, – заметил Виктор Филимонович, подсаживаясь в темноте к Зое на ступеньки беседки.       Зоя взяла из его руки сигарету и затянулась. Дождавшись у папочки полного столбняка, выдохнула дым в зависшую над беседкой луну и вернула сигарету.
      – Пап, – проникновенно попросила Зоя после этого, – переведи меня в другой интернат.
      – Опять за свое? – Кое-как справившись с желанием надавать дочери оплеух за курение, Виктор Филимонович на всякий случай загасил сигарету о подошву дорогих ботинок. – Ты будешь учиться с сестрами, и точка! И не надо устраивать показательный дебилизм, как в прошлом году. Все в колледже знают, что ты за один семестр запросто одолеваешь все предметы за два года, и еще хватает времени пакостить! Я предупредил – двойки тебе не ставить. Будешь мыть полы и убирать в конюшне за каждый «незачет».