СОН

Я предложила Коле поспать, но он отказался. Он метался по кухне в поисках веника. Вероятно, от пережитого шока и от наливающихся болью волдырей на лице у него случился сильнейший энергетический выброс, который перерос в непреодолимую жажду наведения порядка. Когда я уходила наверх, Коля скидывал в мусорный пакет остатки еды со стола, со страшной скоростью опорожнял тарелки и укладывал их одну на другую.

В коридоре у стены образовалась дыра в полу. Я решила, что осмотрю ее, когда высплюсь.

В гостевой комнате — никого, в кабинете — тоже, неужели напившиеся до бесчувствия родители мальчика Коли свалились где-то внизу в гостиной? Неужели они так отключились, что не слышали шума и криков сыночка, которого поджаривали над горелкой?..

Дети спят.

Дети спят…

— Господи, если ты есть, если ты где-то существуешь — глубоко в Земле или высоко в звездах, — спасибо тебе за сон детей — за мальчика, пьющего мое молоко, и за девочку, поверившую в меня, спасибо, ибо только с ними я сплю, как живая!

Пробормотав это скороговоркой, ложусь рядом с детьми и некоторое время учусь дышать в унисон, сбивая свой болезненный ритм крови до замедленной пульсации невесомости.

И вот я спала, спала… И вдруг оказалось ужасно важным найти ту самую коробочку, которую мне всучил следователь Поспелов и которая, как я поняла во сне, зачем-то понадобилась извращенцу — любителю в пять утра мыть чужие грязные ванны и баловаться с огнем. И вот я как бы встаю и иду вниз — со ступеньки на ступеньку, топ-топ, шлеп-шлеп — босыми ногами… Иду я в кухню, потому что точно помню, что выбросила коробку с сушеными фугу в мусорное ведро. Открываю дверцу под раковиной… Считаю до десяти. Это очень смешно — считать во сне и не сбиться. Один-два-три, глаза протри!., потом — четыре-пять, иду искать… Шесть-семь-восемь, где коробочка? — мы спросим… Девять-десять, и опять — заново начни считать… Считай не считай — коробочки нет…

Стою, покачиваясь, и тупо смотрю на чистейшее пустейшее ведро с заботливо заправленным в него черным пакетом для мусора. Оглядываюсь. Кухня прибрана, можно даже сказать — вылизана до угнетающего ощущения больничной столовой.

И я подхожу к окну и вижу сквозь замутненное дождем стекло, что мальчик Коля стоит в длинном дождевике на дороге, а в руках у него — два больших черных пакета. Он стоит заблудившимся рыбаком, отчаявшимся странником, изгнанным с объедками со стола унылым гостем, монахом, потерявшим бога, даже странно, что я его узнала — в остром капюшоне, закрывающем голову. Я не понимаю, что он делает на дороге, просто смотрю, как стекающая по стеклу вода дополняет его высокую несуразную фигуру изгибами, я ничего не понимаю до тех пор, пока Коля вдруг не двинулся навстречу свету фар. Став на цыпочки, я вижу медленно проезжающий огромный фургон, и, когда Коля стал обходить его сзади, когда он замахнулся, закидывая в открытый зев пакеты, я соображаю, что это приехал мусорщик и что вожделенная коробка уходит от меня. Почему-то это настолько нестерпимо важно, что вдруг бросаюсь к двери, бегу к калитке — она заперта! — быстро — к воротам, выскакиваю на дорогу, когда фургон уже набирает ход, пробегаю мимо Коли, отталкиваясь голыми ступнями от мокрого асфальта — как четко все ощущается, какой захватывающий сон! Я вижу грязно-оранжевый краешек зева, который мне непременно нужно достать рукой, потому что тогда я смогу запрыгнуть внутрь! Он совсем рядом, я уже дотянулась указательным пальцем… Вот я схватила его обеими руками, подпрыгнула и упала на только что заброшенные пакеты, с чувством выполненного долга тут же исступленно прижав их к себе… Я лежу на мягких вонючих отходах жизнедеятельности гомо сапиенс, это странно — ощущать запахи во сне, но тем не менее я их слышу, и отлично слышу, а если приподнять голову, то еще минут пять — пока мусорщик не завернет к контейнерам у въезда — можно будет корчить рожи и показывать язык мальчику Коле, застывшему с открытым ртом и выпученными глазами — средневековый истукан в дожде.

Ужасающий лязг и грохот и — лавина мусора с пищевыми отходами пополам. Забросив в себя два контейнера, мусорщик включил ход поршня, и меня со зловещим гулом засосало внутрь и зажало так, что не пошевелиться. И тогда, ощутив боль, я вдруг поняла, что не сплю, что мусор теплый, теплее дождя, что если я немедленно не объясню себе, какого черта делаю в мусоросборнике, то свихнусь совершенно.

И я стала вспоминать сон сначала, потом — вообще все сначала, с того дня, как впервые увидела засушенного фугу, и вспомнила все, и даже улыбку Куоки-Лучары — без четырех передних зубов. Эта дыра во рту меня завораживала, как провал в анатомию безвременья — пальцем — во влажные внутренности раковины вселенной; два верхних и два нижних зуба были пожертвованы Куокой на алтарь знахарства, в розовые створки десен она иногда просовывала кончик языка — трубочкой — и издавала тонкий свист, пронизывающий до зубной боли. Гаити Куоки — это липкий приторный мед солнца и шершавые напоминания кораллов о нежности кожи… Колдунья Куока-Лучара растирала рыбок в порошок, добавляла в него… Что же она в него добавляла?.. Трудно дышать… Еще парочка таких контейнеров, еще два включения поршня — и мне конец. Гаитянка Куока под страхом смерти и кары Анигу-ры Всевидящего рассказала свою самую главную тайну — она может воскрешать мертвецов. Это что же получается?.. Что я рванула за этой коробкой с засушенными фугу, чтобы воскреснуть?! Душно… Я стараюсь вдыхать и выдыхать ртом, короткими судорожными движениями живота, но от вони не спастись, и тошнота подступает с давно забытыми схватками страха.

Чего я боюсь? Не смерти же… Смешно.

Еще одна остановка.

Мне конец.

Вероятно, сплю я все же потому, что ожидаю боли равнодушно, с обреченностью предродовых схваток, и дышу по-собачьи учащенно, и расслабляю спину и ноги, подгадывая момент, когда накатит нестерпимое, раздирающее внутренности мгновение перехода, и мне интересно только это мгновение и я — в нем.

ДОПРОС

Задержанный молчал, сопел и то и дело, скривившись, осторожно трогал свой затылок, после чего осматривал ладонь, вероятно, не веря, что крови нет.

Поспелов сидел за столом в комнате допросов следственного изолятора Серпуховского УВД и ждал, когда проверят отпечатки пальцев и появятся результаты экспертизы одежды и содержимого карманов задержанного.

— Будете говорить? — в четвертый раз флегматично поинтересовался следователь.

— Только после звонка, — в четвертый раз ответил задержанный и занялся шишкой на затылке.

Поскольку документов при нем не было, Поспелов предложил сам позвонить по любому номеру для выяснения его личности, но задержанный упорно стоял на своем: немедленное оказание ему медицинской помощи и срочный звонок, который он должен сделать самолично.

Медицинская помощь в виде осмотра черепа и грелки со льдом была оказана задержанному достаточно быстро, а вот чтобы сделать рентген, которого тот настойчиво требовал, его нужно было провести недалеко, дворами (на данный момент ни одной свободной машины не было) в приемную “Семашко”, и вот тут у Поспелова возникали некоторые трудности с определением статуса задержанного. Если он, по отпечаткам пальцев и результатам анализа пули из пакета в его кармане, окажется в рамках пристального интереса органов правосудия, то в больницу отправится в наручниках и с охраной. Но если задержанный после звонка выкрутится (а что-то подсказывало Поспелову, что выкрутится непременно! — именно поэтому следователь и не разрешал позвонить), то на рентген пойдет уже свободным человеком, получившим необходимую успокаивающую дозу извинений.

Задержанный, невысокий худой мужчина неопределенных, как говорят — “средних” лет, внешность имел совершенно обычную, черты лица ничем не примечательные, глаза — небольшие, серые, постоянно занятые разглядыванием пола либо собственных рук, так что Поспелов уже почти сорок минут имел удовольствие в подробностях изучить небольшую плешь и сильно закрученные кончики его оттопыренных ушей. Уши — единственное, что выделил бы в нем Поспелов, от скуки про себя тренирующийся в описании внешности. Его всегда удивлял вопрос о чем-то необычном в облике преступника, что потерпевшие за несколько секунд нападения намертво должны запечатлеть в своей памяти. Поспелову казалось, что все люди необычны, все разные, и сейчас, разглядывая совершенно обычного и даже какого-то безликого человека, он обрадовался его ушам и про себя окрестил спокойного и самоуверенного задержанного Ушастым.

Ушастый не курил, отказался от чая (Петя принес два стакана в ностальгических подстаканниках), ему нужен был только телефон, и Поспелов считал, что он точно знает, чего ждет следователь, и даже знает, что ему придется перед Ушастым извиняться.

Когда наконец принесли бумаги из лаборатории, Поспелов начал с отпечатков. В картотеке не значатся. А вот что касается пули… Стараясь скрыть охватившее его удивление, Поспелов читал длинную докладную, написанную от руки. Просто роман какой-то. “Из оружия типа… образца шестьдесят четвертого года… — так, пропустим, — пули такого калибра и с условно-однозначными отличительными фактурными отметинами… поперечная бороздка в направлении… дважды исследовались фактурщиками-баллистами по факту убийства при задержании опасного рецидивиста… — имя какое смешное!.. — и при отражении нападения на охранников пятого структурного отдела”. Может быть, сразу начать с конца?

Поспелов перевернул лист и дважды прочел, что оружие, из которого была выпущена найденная в кармане задержанного деформированная пуля, является:

— служебным…

— зарегистрированным и…

— числившимся за …!

Поспелов поднял глаза на допивающего чай Петю.

Петя смотрел в окно, почувствовал тяжелый взгляд затылком, развернулся, отставил подстаканник и выразил всей своей напрягшейся позой готовность к действиям.

Поспелов протянул ему заключение баллистов.

Дочитав, Петя захохотал.

Это так изумило задержанного, что тот выпрямился на стуле, поднял голову и приоткрыл рот.

“Передний зуб сколот!” — с удовольствием отметил Поспелов еще одну “отличительную особенность”.

— Нет, Кузьма Ильич, вы подумайте, бывает же такое!.. Нет, я не понимаю… — отсмеявшись, Петя приготовился к обсуждению странных поворотов судьбы.

— Выйди, — строго попросил Поспелов, заметив, что веселье оперативника вывело задержанного из душевного равновесия.

Резкая смена веселого лукавства на плохо скрываемую обиду на лице Пети развеселила Поспелова, и он стал читать заключение о другом металлическом предмете, обнаруженном в пакете с деформированной пулей.

“Новейшая модель электронного маячка, тип… серия… изрядно поврежденного и полностью выведенного из рабочего состояния вследствие помещения его в кислотную среду, что повлекло за собой порчу электронной начинки, хотя защитная оболочка растворилась лишь частично, но…”

Задержанный вдруг заговорил.

— Вероятно, вы уже поняли из ваших бумаг, кто я, — это был не вопрос, а веское замечание. — Давайте поговорим, как деловые люди. Вы же прекрасно понимаете, что после звонка меня отсюда заберут, и бумажки эти ваши заберут, и мне наплевать, как вы выкрутитесь с отчетом об использовании группы захвата при моем задержании.

— Как деловые люди, ну надо же! — покивал Поспелов, к своей досаде вынужденный признать, что ничего не понимает.

— Мне нужно знать, кто стрелял, — понизил голос задержанный и подался телом к Поспелову. — Если вы уже выяснили и это показалось вам ужасно смешным, я готов ответить на некоторые вопросы в обмен на информацию о хозяине оружия, из которого была выпущена пуля. Только потому, что мне это нужно срочно, — подумав, добавил Ушастый.

— Хорошо… — Поспелов понимал, что времени на раздумья у него нет, потому что любую паузу задержанный воспримет как сомнения, а их у следователя быть не должно, если он в курсе, конечно… — Где вы нашли маячок?

— В ванне, — быстро ответил Ушастый.

Стало легче. Итак, из фургона передали, что неизвестный проник в дом и после этого?.. Точно, течет вода в ванной.

Течет вода в ванной…

Течет вода в ванной…

После пятой такой фразы, пропетой про себя, Поспелов понял, кто перед ним сидит, и подвинул Ушастому телефон.

Тот посмотрел на телефон, на следователя и не стал звонить.

— Кто стрелял?

— Да, понимаете, история такая смешная получилась, вы не поверите… Я хочу знать, почему вам так важен этот выстрел?

— Потому что человека, у которого в зубе был запломбирован маячок, убили. И мне крайне важно знать, кто это сделал.

— Вы думаете, что эта пуля?.. Ах да, это же она разбила зеркало и застряла в стене, так?

— Вы скажете, кто стрелял?

— Минуточку. — Поспелов суетливо встал, сходил к двери, словно забыл, что может воспользоваться кнопкой вызова, лично позвал охранника и приказал снять с Ушастого наручники. После чего сильно удивил охранника. Задержал его у двери, уставил указательный палец на третью пуговицу форменной одежды и, назидательно тыча при каждом слове в эту пуговицу, медленно произнес:

— Ты вот что, голубчик, ты скажи Пете, что я им очень недоволен за его смех, хорошо? Скажи, что он дурак и что ему не место в органах.

Охранник стоял истуканом, тараща глаза.

— Ты скажи, что таких халатных работников свет не видывал, а сейфы — это вообще его слабое место. Запоминаешь?

Охранник судорожно кивнул.

— Вот именно — халатных! Так что пусть идет писать рапорт на увольнение и сдает свое оружие. Что? Ах да, ты же на посту… Да вон же этот нерадивый опер, вон, идет к нам по коридору. Ты знаешь, ты ему все это скажи, ладно, а то мне самому неприятно.

Поспелов аккуратно закрыл дверь, натянул на лицо улыбочку и рассеянно поинтересовался:

— На чем мы остановились?

— Вы знаете, кто жил в доме на Московской? — ответил вопросом Ушастый.

— Э-э-э… в последнее время или вообще?

— Ну вы же не зря вокруг него топчетесь, а? Исполнительный следователь внутренних дел, так? Я не ошибся? 15-й отдел ФСБ — это вам о чем-нибудь говорит?

— Позвольте, минуточку, — Поспелов медленным и сильным движением ладони провел по лицу — от надбровных дуг к подбородку, — пятнадцатый отдел, пятнадцатый отдел, ну как же! Конечно, говорит. Пропавший без вести агент этой самой Федеральной службы по фамилии Успендриков был повешен…

— Что вы сказали? — дернулся Ушастый.

— Я сказал, что розыск агента вашей службы был повешен на органы милиции по особому распоряжению прокурора. Да сами посудите, это ведь и ежу понятно. Пропал человек, так? При исполнении, заметьте, пропал, при слежке за неким объектом по кличке “учительница пения”. Нет, вы поймите! — Поспелов перебил собравшегося что-то сказать Ушастого. — Вы поймите, голубчик, это даже смешно — поручать милиции розыск без вести пропавшего агента ФСБ, и по какой такой причине? А! Не знаете? Да из-за места жительства! Разве это не смешно? Пришло такое распоряжение, чтобы, значит, по заявлению жены этого самого Успендрикова органы внутренних дел по месту жительства пропавшего назначили его в розыск.

— Откуда у вас информация об учительнице пения? — устало поинтересовался Ушастый.

— Из газеты, — с готовностью ответил Поспелов. — Вы его квартиру, конечно, хорошо почистили, и дачу за городом, и автомобиль, а вот про шкафчик в бассейне забыли. А в этом шкафчике я и нашел несколько газет, в которых Успендриков красным фломастером!.. Вы только вдумайтесь, насколько это попахивает банальностью из американского детектива! Красным фломастером обвел одно и то же объявление: “Учительница пения для глухонемых”. Знаете, — Поспелов подошел поближе к Ушастому и склонился, чтобы хорошо видеть его лицо, — мне показалось, что он специально это сделал, потому что искал эту самую учительницу пения для глухонемых или следил за ней. Чтобы, значит, привлечь внимание следователя, которому поручат дело о его исчезновении или гибели. Такого вот исполнительного и дотошного следователя. Вроде… меня… Лицо человека, сидящего на стуле, ничего не выражало. Глаза смотрели прямо перед собой, уши не изменили цвет.

— Давайте закроем эту тему, — предложил Ушастый. — Ее больше нет в живых, искать больше некого.

— Вот как? — выпрямился Поспелов. — И этот вывод сделали вы?..

— Маячок, который валялся на дне ванны. Эта штука была запломбирована в зуб человека, которого вы знаете как учительницу пения.

— Ага. Понятно. А не могла она… Не мог этот человек просто выковырять пломбу вместе с вашим маячком и…

— Не мог. Он о нем понятия не имел. Скажите же, наконец, кто стрелял в доме на Московской..

— Вы думаете, что этим выстрелом и была убита учительница пения?

— Ее дом имеет новейшую систему охраны, никого постороннего она бы ближе чем на десять шагов не подпустила, не говоря уже о…

— О чем? О чем не говоря?

— О том, что, забеременев, стала более осторожна и дважды отклонила предложения заработка. Вы же знаете, чем она занималась?.. — Ушастый мельком глянул на Поспелова, тот с готовностью кивнул, потом резко замотал головой из стороны в сторону.

— Понятия не имею! Я думаю, она была вашим спецагентом, а потом скрылась, вот вы и снарядили Успендрикова ее найти.

В почти бесцветных глазах мелькнуло что-то вроде уважения. Потом Ушастый потянулся и зевнул.

— Ерунда все это — агенты, слежка… Все было гораздо проще. Но теперь это уже не имеет никакого значения. Итак…

— Это стрелял мой оперативник, случайно, — сдался Поспелов, поняв, что больше с ответом тянуть не удастся. — Он побежал наверх, упал в коридоре и случайно выстрелил в зеркало. Убрали осколки, как смогли…

— Разрешите? — Ушастый, не дожидаясь ответа, взял со стола заключение баллистов, внимательно его прочитал и выжидательно посмотрел на Поспелова, подвинув к нему телефон.

— Что?..

— Вызывайте этого вашего оперативника. Сейчас приедут мои люди, будем говорить. Да, и оружие, пожалуйста, изымите. Да-да, то самое оружие, из которого он выстрелил, когда упал.

— А вот этого, извините, никак не получится, — горестно вздохнул Поспелов. — Без постановления не могу, сами понимаете, служба!

— Да ладно, следователь!

— Не могу, хоть режьте! — для убедительности Поспелов похлопал себя зачем-то по животу. — Приедут ваши люди, пойдут к начальнику оперативного отдела, получат приказ, с приказом это будет правильно. А вызвать я его, конечно, вызову. Почему не вызвать… Вы пока звоните по своему делу, я не буду вам мешать, пойду отдам распоряжение…

Приказным тоном ему посоветовали остаться и показали глазами на селектор.

Поспелов сел за стол, нажал кнопку, уныло пробормотал немедленно явиться в кабинет номер… оперуполномоченному… И с чувством удивления и даже радости (вот уж этого он в себе не подозревал — был знаком с Петей всего-то неделю!) выслушал, что бригада оперативников только что выехала по вызову в пригород, и Петя с ними!

— Разве он не приставлен к вам для выполнения определенного задания? — подозрительно прищурился Ушастый.

— Конечно, приставлен, так ведь как в жизни бывает? Разве узнаешь сразу, что по заданию, а что — нет? В этом деле все важно, — откинулся на спинку стула Поспелов, надул щеки и шумно выпустил воздух.

Короткими предложениями, перейдя на междометия и односложные ответы (Поспелов ухмыльнулся — тоже нашлись конспираторы!), Ушастый обменялся с человеком на том конце трубки некоторой информацией и во время разговора поинтересовался у следователя, как быстрей сюда доехать — на электричке или на машине?

— Ваши люди ездят на электричках? — подпрыгнул на стуле Поспелов.

— Кончайте, следователь. Сейчас небось пробки в Москве. Есть расписание?

Поспелов попросил дежурного принести расписание электричек и уставился в окно, напряженно обдумывая, понял его Петя или просто спрятался на всякий случай, напуганный “рапортом”, “увольнением” и сдачей оружия. Не дурак, должен догадаться, должен! Если, конечно, охранник все передал, хотя бы весь необходимый набор слов, хотя бы одно только слово — сейф!