Про дежурных идиотов

В жизни каждой женщины должен быть хотя бы один дежурный идиот, воспоминания о котором вгоняют в тоску и заставляют философски относиться к заскокам нынешнего бойфренда. Честно говоря, мой собственный бестиарий настолько многообразен, что выбрать из него уникума достаточно сложно. Тут были и «борцы с курением и красным лаком для ногтей», и желающие забрачеваться опосля первой свиданки, и даже один поборник чистоты речи затесался.

Даже не знаю, о ком и рассказать.

Хуже всего, конечно, спортсмены и военные. Так, один курсант из Суворовского мог меня часа по три кряду на бульваре выгуливать. Ему-то хоть бы хрен – он на караулах по полдня стоит и посему имеет весьма морозоустойчивую жопу. А то, что моя задница военному делу не обученная, ему даже в голову не приходит. У них, у военных, режим: от забора до заката. Со спортсменами еще чище. Гулять, конечно, нигде не надо, но три часа на бульваре просто-таки мышиный писк по сравнению с тремя часами спортивного зала, затраченными на просмотр какой-нибудь длиннющей тренировки. Помнится, сидишь, за перилки держишься, а в голове совершенно неспортивная мысль о том, что «только бы тебе, козлине, в первом раунде насовали, тогда к 19:00 домой успеем».

Ну да это все лирика. Потому что заглавного своего идиота я все-таки вспомнила. В миру его звали Павел Николаевич Грищук, во дворе – Пауль, а у меня дома не иначе как Дрищук. Вообще, когда-то у меня был пост о том, что мечты-всей-жизни не должны реализовываться. Во-первых, стимул теряется, а во-вторых, осознание того, что всю собственную жизнь вы мечтали о каком-то дерьме, оптимизма не прибавляет. Так же получилось и с Пашей.

Не помню, каким именно ветром его занесло в нашу компанию, зато отчетливо помню, что ценностей у Пауля всего две было. Первая – недюжинный рост, а вторая – ничем не мотивированная любовь к подруге моей Вобле. Совокупность этих выдающихся качеств довольно долго не давала мне покоя и приводила в крайнее недоумение. Дело в том, что в Вобле не было ничего примечательного, окромя прозвища. Последнее приклеилось к ней за меланхоличный нрав в сочетании с нулевым бюстом и некоторой вытаращенностью взгляда и отклеиваться не желало, хоть ты тресни. Мы делали ей макияж, засовывали подплечники в лифчик и даже челку красили пергидролем – рыбный имидж оставался непоколебим. Поэтому Паша, избравший Воблу объектом обожания, немало удивил девчачий консилиум.

Любовь продолжалась четырнадцать дней. К концу второй недели, когда Вобла совсем захорошела и перестала пахнуть окияном, во мне проснулся отравитель. Я поняла, что, если немедленно не уберу эту зарвавшуюся рыбину с горизонта, никакой жизни мне, Катечкиной, не будет. И пока остальные девочки радовались счастливой судьбе подружки, я рыла глубокую яму, чтобы определить туда вновь сложившуюся ячейку общества и смачно плюнуть на крышку гроба.

И вот знаете, что я вам скажу? Чужого брать нельзя. Будь то хозяйская коза, филиал Швейцарского банка или подружкин воздыхатель. Если оно не твое – лапы прочь, соседским караваем сыт не будешь.

Ну да это все опять же лирика.

Действовать напрямую было нельзя. Настоящая женская дружба предполагает излитие яда исподтишка, а лучше даже ночью. Ночью я и воспользовалась. Дело в том, что у Воблы была чрезвычайно нравственная бабушка, которая устанавливала время досуга до 23:00 и ни минутой позже. Стоило задержаться хоть на секунду, как старушенция тут же выползала на мостик и громко орала: «Таня-я-я-я, домо-о-о-ой», вколачивая последний гвоздь в и без того фиговый имидж своей внучки. Так вот, дождавшись, когда Вобла с Паулем попрутся к дому, точно змий-искуситель поползла я по их следу. План захвата цели был прост: «случайная встреча – пойдем погуляем – у меня такая тяжелая жизнь – на самом деле я конечно же одинока – а та армия жаждущих, которая завтра набьет тебе морду, сделает это вовсе не из за меня – про суку придумали злые враги – как повезло Вобле, что она встретила такого замечательного человека, – на моем пути попадаются одни мерзавцы – им никогда не понять моей тонкой души – иной раз я не хочу есть детей, но так уж получается – про суку придумали злые враги – нет, как все-таки повезло Вобле».

Когда порядком облапошенный клиент скурвился и сказал, что всю свою жизнь, все эти долгие и сложные семнадцать лет искал только меня, а Вобла была лишь случайным эпизодом на фоне нашей судьбоносной встречи, я поздравила себя с окончанием репризы и искренне пожалела об упущенной театральной карьере.

– Ах, что же мы теперь будем делать? – захлопала я глазами. – Неужели ты думаешь, что я могу так поступить со своей подругой?

Должно быть, витавшие над моей головой демоны от смеха наваляли Паулю за шиворот, потому что в эту самую секунду он взял меня за руки и трагическим голосом сказал:

– Катюшенька, не переживай. Тебе и так тяжело. Лучше я сам с ней поговорю.

– Да, милый, наверное, это лучшее решение, – всхлипнула я, подумав про себя о том, что, когда разъяренная Вобла будет драть Ромео волосы и царапать окуляры, только последний идиот возжелает находиться рядом.

– Наверное, Татьяна поймет.

Татьяна не поняла. Впрочем, это неудивительно. Удивительно, что, невзирая на меланхоличный нрав, Вобла развила бурную деятельность, подключив к процессу моего экс-бойфренда и парочку сочувствующих. Короче, когда Ромео заявился ко мне наутро, его лицо напоминало дыню-«колхозницу», по которой проехал фашистский «тигр». Впрочем, сотрясение мозга любви не помешало, а вовсе даже наоборот.

– Я, Катюша, жизнь за тебя отдам, – прошипел Ромео и сделал поступательное движение вперед.

«Еще и идиот», – подумала я и зажмурилась.

К сожалению, в те времена я не знала, что «еще и идиотов не бывает», ибо идиоты – они от рождения и до вставной челюсти кукушат ловят.

Реабилитироваться в глазах компании и оправдать покражу бойфренда у подруги можно было только одним способом, которым я и воспользовалась. Заявившись к друзьям на следующий день, я громогласно объявила, что отныне Дрищук – моя любовь, официальный бойфренд и если я о чем-то в этой жизни мечтаю, так это забрачеваться с Дрищуком и народить немереный выводок Дрющенят. И хотя при последней фразе меня скривило, а демоны сверху захохотали еще громче, моя пламенная речь была принята одобрительно, и даже Вобла кивнула. Правда, в мужской части общества новость приняли по-своему, и Пауль несколько раз словил по разгоряченной любовью физиономии, но тем не менее «в отверженные» мы не попали.

Так началась моя ужасная жизнь с Дрищуком.

Больше всего ему нравились длительные пешие прогулки, уменьшительные названия и различного рода кровавые истории.

– Заинька, – говорил он, закатывая глаза. – Ты водички не хочешь?

– Сам попей, может, поможет, – отвечала ему я. – Ну какая я тебе Заинька?

– Злая Заинька, – лыбился Дрищук и хватал меня за задницу.

К концу недели у меня и правда начали появляться какие-то заячьи мысли в духе «вырыть норку, пукнуть и сдохнуть», но Пауль не желал этого замечать. Точно тень отца Гамлета, дежурил он на моем мостике и не исчезал до тех пор, пока я не выходила на встречу.

– Чтобы тебе провалиться, Воблища, – скрежетала я зубами, выламывая дыру в соседском заборе, дабы убежать от Большой Любви огородами.

Но огородов Любовь не страшилась и мою лазейку обнаружила довольно быстро. Если вы думаете, что такое презрительное мое поведение пробудило в нем хоть какую-то злость, глубоко заблуждаетесь.

– Хитрый Зяйка, – засюсюкал Паша. – А я тебя нашел.

– Эх, лучше бы ты кого-нибудь еще нашел, – проскрежетала зубами я.

– Чего?

– Паш, может, нам расстаться? Мне кажется, мы не совсем друг другу подходим, – начала было путь к отступлению я и даже засунула задницу назад в забор.

– Конечно, я так и думал, что ты не захочешь встречаться с калекой, – вздохнул Ромео и сделал шаг назад.

Слово «калека» повисло в воздухе, и мне стало дурно.

– А чё с тобой, Паш? – спросила я, тем самым совершая Вторую Критическую ошибку.

Истории, поведанной мне Дрищуком, мог бы обзавидоваться весь индийский синематограф, а может быть, и Голливуд. Поздно ночью, когда геройский Дрищук с приятелем возвращались домой, на них напали бандиты. Бандиты были злы, голодны, одноглазы и все, вплоть до последнего, жаждали кровного дрищуковского капитала. И пока подлый дрищуковский приятель бежал с поля брани. Смелый Дрищук впалой своей грудью защищал накопленное, и четверым мало не показалось. Пятый же бандит, самый злой и матерый, вытащил из кармана огромную монтировку и изо всех сил опустил ее на спину героя. Падая ниц, поверженный, но не сдавшийся Дрищук успел-таки наказать обидчика, вырвав ему правую ногу и левую руку, но геройская спина уже была сломана.

– Перелом позвоночника? – ужаснулась я и всхлипнула. – Что ж ты раньше не сказал?

– Не хотел тебя расстраивать, – вздохнул Дрищук и потупился.

В этот самый миг, где-то там, на небесах, проступила моя катечкинская совесть. Совесть была маленькая и сухонькая, а в ее руках болтался черно-белый рентгеновский снимок, на котором отчетливо виднелся дрищуковский позвоночник с зияющей трещиной. «Доколе?» – спросила у меня совесть и погрозила пальцем.

– Прости, – прошептала я и всхлипнула еще раз.

Начавшаяся по новой пытка стала еще более изощренной.

Ибо теперь при каждом удобном случае Дрищук охал, хватался за тощее свое тело и грозился потерять сознание. Все остальное время он старательно рассказывал жуткие истории «из жизни» со слезой в голосе и затравленностью во взгляде.

Самым популярным дрищуковским рассказом была поучительная история о глазике.

Согласно повествованию, у Дрищука имелся друг-каратист, у которого на соревновании выбили глаз.

– Гриша встал, а глаз болтается, – страшным голосом вещал Дрищук. – Прямо на уровне щеки повис… Девушка евойная в шоке, прямо в шоке… Визжит вся…

Дальше Дрищук делал драматическую паузу для плача, после чего неизменно спрашивал у меня «и вот как ты думаешь, что дальше было?».

– Помер, наверное, – каждый раз ужасалась я.

– А вот и нет, – торжествовал Дрищук. – Тренер ему глаз на место вкрутил. Даже скорую вызывать не пришлось…

– Таки помер? – вновь ужасалась я.

– Да нет, не помер он. Домой пошел. С девушкой конечно же.

– А потом помер, да? – продолжала упорствовать я.

– Да нет же, – морщился Дрищук. – Он даже соревнование выиграл, и только потом домой.

– И уж дома-то, понятное дело, пом…

– Живы все! – взвизгивал Дрищук и хватался за позвоночник.

Вообще, надо сказать, что «эффектная смерть друзей» в Дрищуковом эпосе занимала отдельное место. То, понимаешь ли, на дружбана каток наедет, то вдруг груз какой сорвется, а то в цинковом гробу домой из Афгана делегируют. Правда, за каким хером пятилетних дрищуковских друзей в Афган направляли, я до сих пор не пойму… Ну да это и не важно.

К концу второго месяца любви у меня начались видения. Выбитые глаза, размазанные по асфальту мозги и укоризненный дрищуковский позвоночник снились мне изо дня в день, лишая покоя и сил.

Свет в конце туннеля забрезжил, только когда у Дрищука началась практика и он должен был свалить в город.

Свой отъезд в Москву Дрищук обсуждал целую неделю, и в день разлуки долго выл у меня на плече, сетовал на злую судьбу, предлагая пожениться сразу же по приезде. Наобещав Дрищуку золотые горы, я закрыла за ним дверь и посмотрела на небо.

Небо было темным, звездным, и в этом прекрасном небе моя катечкинская совесть выглядела бледной и незначительной, а рентгеновский снимок в ее руках отчего-то напоминал журнал «Мурзилка».

– А пошла ты, – сказала я совести и ровно на следующий вечер собралась на прогулку.

И вот представьте себе – август, яблоки падают, до школы еще далеко, а главное – Дрищук черт знает где, и в обозримом будущем его не предвидится. Я даже не сразу к друзьям поперлась, захотела немножко погулять по улице, чтобы сполна насладиться одиночеством и свободой. Часа полтора шарилась и, когда стало скучно, пошла к своим. В компании моей тоже ничего не изменилось, разве что зараза Вобла начала подкатывать к моему экс-бойфренду, но, судя по его печальной роже, Вобле не светило. Тем временем на улице стало холодать, и, приняв водки, я решила отправиться домой за кофтой, дабы не пугать бабулю пьяным визитом за полночь. Дойдя до собственного дома и пожевав мяты для маскировки, я поднялась на крыльцо и открыла дверь.

На столе стояла тарелка с мясом и салат, а за столом сидел Дрищук с вилкой в руках.

– Сюрприз, Зайка!!! – радостно завопил Дрищук и кинулся мне навстречу.

– У-у-у тебя же практика, – промямлила я, вцепившись в край стола.

– Да я тут выяснил, что из Москвы на электричке туда-обратно всего каких-то три с половиной часа! Я теперь к тебе каждый день приезжать буду. Ты рада?

– Безумно, – процедила я и выскочила в коридор.

В коридоре стояла бабушка. Она заваривала чай и как-то по-идиотски улыбалась.

– Какого хрена?! – обрушилась я на бабушку. – Какого хрена ты его принимаешь, когда меня нет дома?!

– Во-первых, человек издалека приехал, а во-вторых, у него позвоночник сломан, – сложив губы куриной жопкой, прошептала бабуля. – Ты не переживай, я ему не сказала, что ты гуляешь. Он думает, что ты у Наташки сидишь. Так, глядишь, и женится.

Я взвыла, и ноги сами понесли меня к Вобле.

– Танька, ты только меня не убивай, пожалуйста, – заплакала я, когда Вобла выползла в сад. – Я твоего Дрищука вообще никогда не любила… А теперь не то что не люблю, а даже смотреть в его сторону не могу.

– Да я знала, – ответила мне Вобла, – ты только не плачь.

– Миленькая, я не могу с ним больше, я, кажется, помираю, сделай хоть что-нибудь.

– Так, а в чем проблема? Ты пошли его на хрен, хоть сегодня же.

– Он же этим летом спину ломал. Как его пошлю? Вон и бабушке про позвоночник нажаловался. Теперь сидит у меня дома, картошку жрет и чаем запивает.

– К-какой позвоночник? – уставилась на меня Вобла.

– Ну, который ему в мае бандиты перешибли.

– Какие бандиты?! – еще больше удивилась Вобла.

– Злые, наверное, – всхлипнула я.

– И давно это с ним? – продолжала любопытствовать Вобла.

– Ну что же ты за дура, я говорю, с мая!

– Сама ты дура, Катя. Никакого перелома у него нет.

– А что тогда есть?

И тут Вобла поведала мне правду. От дрищуковского эпоса правда отличалась разительно, поэтому была еще более вопиющей, чем я могла себе представить. Темные подворотни со злыми бандитами оказались происками дрищуковской фантазии. А роль треклятой монтировки исполнял велосипед торговой марки «Взрослик».

– Да он нажрался вхлам. И кататься поехал, – рассказывала мне Вобла. – У церкви горку знаешь? Ну вот, он на этой своей дряни разогнался во всю дурь, а в самом низу обнаружил, что руль у него в руках остался.

– И что, спину поломал? – съежилась я.

– Да нет, ни хрена он не сломал. Штаны на жопе порвал, сотрясение легкое заработал и звездюлей от родителей получил. Его мать потом на всю улицу про разодранные портки орала. Ты что, не слышала?

– К сожалению, нет, – сказала ей я и зачем-то опять посмотрела на небо.

На небе была моя катечкинская совесть, и в ее тощих ручках болтался ржавый велосипедный руль. Руль выглядел сиротливо и совсем-совсем не внушительно.

– Ты прости меня, Танька, – еще раз сказала я, показала небу кукиш и пошла в противоположную от дома сторону.

Про прическу

Все-таки самое главное в человеке – это ни фига не прическа.

А жаль. Потому что с нынешней прической я могу по жизни маршем топать и на мелочи не отвлекаться.

Парикмахерский шедевр приключился предсказуемо, по тысячелетиями отрабатываемой женской схеме:

В девять утра мне подумалось, что жизнь прожита впустую.

К двенадцати я выяснила, кто в этом виноват.

В тринадцать я сняла с виноватого 300 долларов.

И уже к 15:00 стояла у дверей парикмахерского салона с целью стать королевой мира посредством химии вертикальной.

Развитие сюжета тоже прошло без неожиданностей. По приходе в цирюльню выяснилось следующее:

A. В королевы мира тут не записывают. Во всяком случае, по субботам.

Б. Вам химию нельзя делать – волосы тонкие, могут испортиться.

B. А давайте лучше отрежем прямую челку в египетском стиле. Сейчас это очень модно.

Так как сюпруг произлегал дома, зеленые человечки молчали, а душа жаждала перемен – вопрос с челкой решился единосекундно.

Распространяться о том, как в последующие дни Катечкина безуспешно искала Египет в зеркале, я не буду. Это в общем-то не главное.

Главное в том, что вместо одной «прически древнеегипетской» у меня получились две прически новорязанские. Так, скажем, если послушаться совета парикмахера и добиться гладкости волос и челки с помощью фена, а опосля прогуляться в сторону Ленинградского шоссе, то можно заработать квартиру в Бибереве или перерезанное горло в Люберцах. А если совета парикмахера не слушаться и ничего не укладывать, то получается причесон с весьма лаконичным названием «Тузик сыт» (потому что таким добрым, преданным и лишенным низменных страстей лицом в этой жизни, пожалуй, только сытый Тузик и похвастается).

Как вы понимаете, выбрать из этих двух вариантов один возможности не представляется.

Например, позавчера встречалась с мамой у метро. Перья начистила, Фасольца к коляске привязала, приехала и стою. Минуту стою, две стою, на третьей подходит милиционер.

– Ваши документы, гражданка.

– А по какому поводу? – спрашиваю и Фасольцем в милиционера тыкаю. – Я же на террористку вроде не похожа. Ребенок вот у меня, опять же…

– А может, вы этого самого ребенка украли у кого-нибудь, – трясет рацией мильтон.

– Фигасе, шуточки, – расстраиваюсь я. – Это мой собственный ребенок. Он вам сейчас сам скажет чей он. Кто здесь мама, Тимочка? – нарочито громко спрашиваю я у Фасольца.

– Мама каова, – незамедлительно отвечает киндер и тычет пальцем в мою сторону.

Нет, граждане, я не на этом месте оскорбилась. А на том, когда мент взял под козырек и, осклабившись, ушел. Типа личность установлена, документов не треба – чего уж там церемониться.

Кстати, Фасоличья выходка объяснение имеет самое что ни на есть невинное. Накануне встречи с бабкой мы учили «детей животных» – телят, жеребят и т. п. Уж не знаю почему, из повторенного сто пятьдесят раз «мама-корова, сын-теленок» ребенок запомнил только первое.

Единственное, что радует – в словосочетании «папа-козел» детство ни одной буковки не теряет, уж мама постаралась. Сакральное знание посетило Фасольца в тот момент, когда мы с ним вместе ожидали папеньку с работы, так как он (папенька) обязался отвезти нас на дачу. Истина открылась в 22:00, когда, перешагивая через гору дачных сумок, я несла орущего дитятю к окну.

– Папа пиедет, – вещал Фасолец, показывая на проезжающие фары.

– Козел твой папа, – вздохнула Истина и понесла ребенка в кроватку.

Про потолок

В детстве меня учили, что о вещах думать неинтересно.

– Не то чтобы это ниже твоего достоинства, а все-таки приличная барышня не должна… – говаривал папа и поправлял очки на переносице.

– Зачем учиться чистить картофель в восемь, если после замужества ты будешь заниматься этим ежедневно? – вздыхала мама и прогоняла меня из кухни.

– В нашей семье всегда были домработница и повариха, – кашляла баба и углублялась в вечернюю газету.

Движимые мечтой о Лишенном Низменного Идеале, родственники волокли меня к совершенству, не скупясь на личные примеры. Я выросла в комнате, обстановка которой состояла из пяти предметов, а именно: поролоновой кровати, письменного стола, книжной полки и двух шезлонгов. Думаю, что воспитание все же удалось, так как ни разу за двенадцать лет моего проживания на севере не возникло у меня мысли, будто что-то «не так». Наоборот, на фоне нагроможденных дефицитной мебелью квартир мой угол казался мне райскими кущами и единственным местом, где можно дышать. Я как сейчас помню эти дурацкие лиловые шезлонги с заплатками – ткань трещала от времени, и мама ругалась, и шила ее синим, от несоответствия ругалась еще больше, и так, раздраженная, шила всю жизнь.

Нет, упаси господи, не думайте, что мы были бедные. Нет… Полагаю, что папенька мнил себя уездной интеллигенцией, а маменька была слишком беспечна для того, чтобы мечтать о мясорубках. Тратилось все, что зарабатывалось, и даже чуть больше – мама любила одеться и начать свой день с хорошего кофе, в то время как папа повезло любить кофе вместе с мама. И совершенно не важно, что любовь происходила под неизменные тараканьи марши. В конце концов, главное, что есть любовь и кофе, а тараканы когда-нибудь издохнут.

Пожалуй, последнее предложение можно считать квинтэссенцией моего взгляда на быт (эх, издалека начала!). Да, я настолько терпима в бытовом вопросе, что иногда даже страшно становится. Мне наплевать на то, что у меня нет скатерти, мне начхать на въевшееся в диван пятно, и я положу с прибором на отсутствие какой-нибудь очередной мебелюки. Угу. Я глубоко уверена в том, что жить нужно так, как удобно, – и если пятно на диване не служит поводом для вашей бессонницы, ™ нефига забивать голову диванами и пятнами.

Уф-ф-ф. Изложила.

Но это одна сторона вопроса. Парадная сторона.

Непарадная сторона заключается в том, что тараканы не дохнут самостоятельно. Ну не дохнут, хоть ты тресни! И даже самый закоренелый бытовой пофигист рано или поздно доходит до стадии «срать стало холодно и темно». А уж если приключится ребенок, то эта стадия настает единосекундно. Так, например, если вам всю жизнь в харю из окна дуло и ничего кроме освежамса вы не испытывали, то младенец непременно подцепит флюс или еще какую-нибудь спирулину.

Меня вот два года не заботил грибок в ванной. Даже наоборот. «Это пусть эстетствующие барышни в своих розовых корытах отмокают, а у меня можно под душем стоять и пальцем стенку ковырять – это вам не хрен собачий», – рассуждала я. Мне и в голову не могло прийти, что я рожу гурмана, которого припрет грибок попробовать. Так как в своих грибах я неуверенная, младенца мыть крайне и крайне затруднительно. Того и гляди, зазеваешься, а дитятя уже и поужинал. В последний раз.

С кухней тоже все было здорово поначалу. Ну, синенькая, ну, грязненькая, ну, мухи под раковиной – ну и что? Главное – наличие ноутбука на столе и вкусной хавки в холодильнике. Хрена вам. Плита учудила током биться. Тетенька проверяльщица пришла, напроверяла, пообещала, что коты передохнут, если носом дотронутся, и свалила. Соврала, конечно, сволочь. Сколько я Ваську хлебалом ни тыкала, издохнуть он не возжелал, тока в весе прибавил. Но словосочетание «опасно для жизни» запомнилось. И если нам с котами жить в экстриме привычно, то Фасолец очень расстраивается, когда я от плиты его оттаскиваю. «Жалкует», – как сказала бы моя бабушка.

Так вот. То, что этот гребаный и неинтересный мне ремонт необходим нашему семейству – уже года полтора как понятно. Совершенно непонятно другое.

Расскажите мне, как я могу справиться с ремонтом, если, вместо воспетой в прозе Женской Домовитости, у меня только папенькино чувство юмора, маменькина склонность к нытью и три десятка бабушкиных идиотских вердиктов?!

На моей памяти был всего один случай, когда меня при ремонте «за главную» оставили. Очень показательный, знаете ли, случай.

Конечно, ремонта никакого не было. Вообще бы ничего не было, если б меня не угораздило захотеть вареной сгущенки. Ну бывает так, припрет на ночь глядя сладкого захавать. Дима сгонял в магазин, вернулся с банкой «Главпродукта» и отправился на боковую.

– Интересно, как ты думаешь, громко она шарахнет, если жидкость выкипит? – поинтересовалась я у него напоследок, погружая банку в кастрюлю с водой.

– И не знаю, – зевнул Дима, закрывая дверь спальни.

Взрыв раздался как раз в тот момент, когда я мочила четвертого главнюка в средиземье. Шарахнуло и правда громко – супруга из спальни вынесло моментально. Впрочем, узнав, что все живы, Дементий утек назад, сообщив, что в два часа ночи он сгущенку убирать неготовый, а утро вечера… и так далее. Поэтому осматривать зону поражения я одна отправилась. И, между нами говоря, очень кстати. За ночь со мной приключился «удачный» грипп, поэтому разбор полетов Диме в одну харю перепал.

Ясен пень, что эмоций у супруга было через край. Огромная аккуратная блямба на потолке и семь миллионов неаккуратных блямб на обоях плюс полностью залитая плита и крышка.

– Одного я понять не могу, – удивлялся Дима. – Все залито равномерно, но на крышке плиты какие-то длинные белые полосы. Штук семь, наверное.

Рассказывать супругу о том, как задумчиво слизывала сгущенку с крышки во время придумки «удачного гриппа», я не стала.

Плиту мы отмыли, на обои положили то самое, а вот потолок стал нервировать.

– У меня был отличный потолок до знакомства с тобой, – расстраивался Дима.

– A y моей бабушки был аппендицит, – нервничала я и тоже расстраивалась.

Занимательные диалоги продолжались неделю, до тех пор, пока мы не пришли к выводу, что потолок стоит привести в порядок.

И опять же, беды могло бы и не быть, если бы глава семьи не проявил инициативу. Звонить «на фирму» по поводу побелки потолка казалось ему расточительным, бежать на рынок за бригадой – унизительным, побелить самому – недопустимым. Как раз когда дело зашло в тупик и могло бы самым благополучным образом завершиться, наш папенька наткнулся на бригаду тетенек, которые белили подъезд.

Короче, без долгих отступлений. Мушшш позвонил мне с работы и сказал, что сегодня в обед к нам явится бригада женщин-строителей, которые займутся потолком.

– Ты им объясни чего и как. И вообще, не тушуйся, – наставил меня супруг и положил трубку.

К обеду бригада не замедлила явиться. Если к двоим из ларца пририсовать такого же третьего, колпаки заменить на косынки, а спереди добавить сисек, то получится как раз то, что ввалилось в мою прихожую.

– Тэкс, хозяйка… Что делать будем? – насупленно спросила первая девица.

От слова «тэкс» у хозяйки сжались внутренности и захотелось писать.

– П-потолок… на кухне, – промямлила я и сглотнула.

– Всего-то… – сказала вторая девица. – А сами почему не побелили?

– Не знаю, – растерялась я. – Не умеем, наверное.

– Это хорошо, – зачем-то сказала первая девица.

– Как делать будем? – подключилась к разговору третья.

– К-к-красивенько как-нибудь, – пискнула я. – Вы чаю не хотите?

Чаю хотели все три.

За чаем выяснилось, что мой потолок достаточно проолифить – «у одной шишки олифили, и все довольны», – и что муж меня любит – «мой бы точно заставил красить», – и что «если чего» – они придут еще».

Через два часа, когда закончились баранки, бригада приступила к работе. Что вам сказать? Честно говоря, до встречи с барышнями я знала, что олифа – это такая хрень, которой разбавляют масляную краску (коей я в детстве часто рисовала). Спустя десять минут мои познания в химпроме расширились необычайно. Воняло так, что у меня закружилась голова. Через какое-то время я не выдержала и закрылась с котами в спальне, обвязав себе морду старым шарфиком. Эвакуация продлилась недолго – спустя десять минут в мою дверь постучали.