Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ноль часов

ModernLib.Net / Современная проза / Веллер Михаил Иосифович / Ноль часов - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 5)
Автор: Веллер Михаил Иосифович
Жанр: Современная проза

 

 


В конце тоннеля обещало себя косматое бело-синее сияние космических солнц. Летящее восхождение по тоннелю было незаметно-медленным, но сияние приближалось непостижимо быстро, и по исчезновении тоннеля Груня начал рассеиваться, как облачко, в не имеющем пределов просторе. Простор представлял собой необыкновенной красоты синий тысячекилометровый водопад, в котором было нечто общее со сказочным и гигантским готическим замком. Это вселяло необыкновенный восторг и подъем.

В это время в изоляторе Оленев над ним напряженно орал:

— Ты летишь в небе! Ты паришь! Тебе хорошо! Легко! — В первую очередь он старался своими словами убедить себя самого, и чтоб это убеждение перетекло из его живота, груди и головы через руки в пациента. — Чудесно! Тебе никогда не было так хорошо!

Груня пребывал в блаженстве сотни лет. Это было всемогущее блаженство. Он вел серебряный звездолет через туманность Андромеды и был им и одновременно его командиром.

— Точка! — криком артиллерийского корректировщика надсаживался Оленев. — Появилась черная точка! Ты пытаешься отвернуть, но не можешь! Она закрыла полнеба! Это дурь! трава! анаша! конопля! Ты врезаешься в нее, это муки, ты умираешь!!!

У Груни перехватило дыхание от ужаса. Стремительное падение продолжалось вечность. Черная точка росла внизу, она распадалась на отдельные квадратики и сегменты, которые в приближении оказались буро-красными, как кровь или как кирпич, а границы между ними — черными. Ядро этой бывшей точки обросло зубчатой стеной с острыми башнями, игольчатые шпили угрожали пятиконечными красными звездами, и золотой двуглавый орел, блестящий, как инструмент хирурга и палача, терзал ему печень.

В экстазе отчаяния Груня рванул шнур бакового орудия, Кремль взорвался и похоронил его под невыносимо давящим курганом обломков.

Он еле слышно простонал.

Оленев в энтузиазме удвоил усилия.

— Стоп! Все! Ты дышишь! Ты летишь! Хорошо, великолепно! Это продолжается тысячи лет! И ты начинаешь падать!!!

Сеанс продолжался в течение семи оборотов секундной стрелки на циферблате в белой переборке изолятора. Цикл вечности и смерти повторился четырежды. При последнем добрый доктор, вскрывший его беззащитное подсознание этой «сывороткой правды», беспощадным внушением всаживал в него счастье наслаждаться жизнью на «Авроре» и ужас нескончаемых адских мук при любом контакте с анашой.

Эта Грунина «Аврора» была отпрессована из стодолларовых бумажек и укомплектована экипажем обнаженных плейбоевских красавиц. Кремль был тоже отпрессован, но уже из плохой анаши, как брикет пайковой гречневой каши. Остроконечный нос крейсера сминался и портился об крепостную стену, и задача состояла в том, чтобы успеть прострелить в ней проход по курсу движения, пока стены не сомкнулись над ним саркофагом, огромным и тяжким в своей вечности, как пирамида Хеопса.

Сверившись с часами и вздохнув, Оленев скомандовал голосом командира расстрельного взвода, одним решительным и милосердным ударом рубящего хвост жизни приговоренному:

— Все! Ничего не помнишь! Ни-че-го не помнишь!.. Проснулся! Проснулся.

Выдохнув и стерев пот, он внимательно смотрел, как пациент медленно открывает глаза. Груню плавно увлекало боковое вращение, воздух вокруг него имел форму горизонтально расположенной трубы и ускользающе поворачивался против часовой стрелки.

— Будет сначала немного кружиться голова, но это пройдет, — пообещал Оленев то, что пообещали ему на консультации.

Когда через пятнадцать минут, переоблачившись в робу, Груня наклонился зашнуровать прогары, его немного замутило. Он покинул изолятор вежливо и независимо, но в коридоре шатнулся.

Оленев же, под впечатлением от себя, заварил чай, но пить не стал, подпершись рукой в позе раздумчивости. Раздумчивость носила двоякий характер: личный и общественный.

С точки зрения общественной — можно ведь всему личному составу ВМФ проводить такую медикаментозно-комбинированную психотерапию с целью внушения абсолютной дисциплины, рвения, запретов на самоходы, счастья выполнять приказ и так далее. Последствия виделись неисчислимые: идеальные матросы без страха и упрека под управлением идеальных офицеров, которые счастливы исполнением любого приказа командования. Пахло кандидатской, докторской, кафедрой в академии и местом заместителя начальника Главного медицинского управления флота. Да что флот — всю Россию можно так обеспечить! Не пить! Не курить! Преступлений не совершать! Трудиться! Ничего не просить! И никакой лоботомии — элементарное внедрение в подсознание при снятии кетамином всяких защитных заслонок с него. Боже… как просто! и доступно.

— Суки, — с тяжелой ненавистью проговорил Оленев. — Это ведь надо до чего додумались! Хрен вам всем! Мы еще повоюем, бля! Вам ведь только в руки чего дай!..

Но перспективы личного характера были прекрасны. Внушение безграничного доверия и любви к себе красивым девушкам, банкирам и политическому руководству страны. Миллионы и слава.

И тут его полоснула мысль, несерьезная в силу своей исчезающе малой вероятности, но очень уж жуткая в принципе.

Он побежал во второй кубрик. Груня сидел на рундуке и глубоко дышал, прислушиваясь к организму. Оленев вернул его в изолятор, усадил и стал расспрашивать:

— Что ты помнишь? Спокойно, внимательно, припомни все и постарайся восстановить очень подробно. Это очень важно.

С момента приближения к вылету из тоннеля и до пробуждения на топчане Груня не помнил решительно ничего. Постаравшись и даже замычав, он выдавил наверх розовато-влажный эмбрион в форме двух сложенных пельменем черепаховых панцирей, которым он какой-то миг был, и еще какую-то толпу красных флагов на берегу реки, непонятно чем и непонятно почему связанных с Кремлем и одновременно с «Авророй». Дальнейшее, как выразился классик, молчанье.

— Что-то не так, доктор?.. — неуверенно спросил он.

— Все так. Свободен! Все отлично, — Оленев шлепнул его по спине, ощутив четки позвоночника под тонкой простиранной тканью.

Но еще полчаса крыша у него была на легком сдвиге. Конечно, все это фантастика, ерунда, бред, но… Если при помощи элементарного кетамина и обычного вышесреднего врача (слово «вышесредний» он мысленно произнес с удовольствием) достижим и даже в подавляющем большинстве случаев гарантирован эффект стойкого внушения, которого человек не помнит… но следует ему… то есть корректируется психика личности в заданном направлении… то… то?.. А что, если это всем и делается? Раз это технически возможно и просто? Бели всем внушено выполнение законов, указов и приказов? А нонконформисты — это просто малый процент лечебного брака? И всем внушено забыть о внушении, а только следовать ему? Короче — поголовное зомбирование сегодня — не утопия, а реальность, и с этой реальностью не считаться — глупо.

Он вспомнил детский анекдот про страуса: надпись в зоопарке: «Не пугайте страуса! В клетке бетонный пол!»

— Я вам покажу страуса! — тяжело пообещал он «им» — туда, в неопределенный и объемистый, как облако Саваофа, верх. — Вот кого — огнем и мечом… ну гады.

Он содрал свою же печать с бутыли со спиртом, выпил полстакана, и когда докурил сигарету, все уже прошло.

Во сне его достала следующая кошмарная мысль: если в России все пьют, то?.. Кто же тот ДОКТОР?..

9

— Без чего корабль не может идти?

— Без всего не может.

— А в первую очередь?

— И в первую очередь без всего не может, и во вторую, — упорствовал Мознаим, с болью думая про обнаруженный мазут и уже раскрытую тайну его появления: как теперь продашь?..

— Без винтов, Виталий! Возражения есть?

— С вами трудно спорить, товарищ капитан первого ранга.

— Доложите ваши соображения.

— Да пара пустых.

— А именно?

— Наше водоизмещение грубо шесть тысяч тонн.

— С тобой тоже трудно спорить.

— А проектная скорость девятнадцать узлов.

— И что из этого следует? — не понял Ольховский.

— А следует из этого то, что с увеличением скорости сопротивление среды и, пропорционально, мощность возрастают в кубической прогрессии.

— И что? Физику я тоже читал.

— С уменьшением скорости в три раза потребная мощность уменьшается в двадцать семь раз. Грубо: шесть узлов теоретически можно дать на одном котле из двадцати четырех, которые на «Авроре» стояли когда-то. У нас после ремонта сохранились два — для вида. На двух котлах, перебрав их и доведя до сорока процентов проектного давления, мы можем идти на пяти узлах спокойно.

— Ой ли? — усомнился Колчак, не в силах довериться оптимизму столь наивной математики. — Эдак ты докажешь, что мы на веслах можем идти.

Мознаим выкатил грудку. Приятно чувствовать себя умнее и значительнее двух каперангов, один из которых недавно командовал ударным авианосцем; Колчаку нравилось, если в разговоре «Москву» называли именно так.

— Пара сотен римских рабов — и пошли бы на веслах, — заверил он. — Подумаешь, шесть тысяч тонн. Да у «Волго-Донов» пять. А обводы у нас лучше. С их машиной мы б их сделали только так!

— Рабы-то, положим, свои найдутся… а гонки нам не нужны.

— Я и говорю. Нам нужен винт от пятитысячника. И на нем пойдем со свистом.

— А без свиста?

— А без свиста — от трехтысячника тоже хватит, чтоб уж узла-то четыре с половиной выжать. Все-таки ход! Согласны?

— Нет.

— Почему?

— Нам нужны два винта.

— Да зачем нам обязательно два, Петр Ильич?

От вопроса столь непрофессионального Ольховский поморщился.

— Потому что без трех мы обойдемся, — язвительно заверил он. — Все равно силовых установок на три не хватит. А один не дает возможности маневра машинами, на таком ходу в реке одним рулем не обойдешься, еле слушаться будет, ты что, не понимаешь? А на Неве встречное течение будь здоров.

Мознаим посопел и продолжил:

— Ну, подходящих винтов в любом судоремонте полно. Хоть на Адмиралтейском, хоть на Балтийском.

— А лучше всего было бы на николаевских верфях, — вздохнул Колчак. — На Украине все дешевле, договорились бы как нефиг делать.

При слове «Украина» всем представились акации, сало, пыльный теплый вечер и баснословная дешевизна.

— Машина, перевозка, таможня, поборы, — перечислил Мознаим. — Не получается.

— А как ставить будешь?

— Да в тех малявках тонны не будет. На лебедке спустим. А водолазов в портослужбе возьмем.

…На Адмиралтейский командир взял машину. Все-таки унизительно каперангу при форме давиться и трястись в трамвае. На переговоры надо являться, чувствуя себя человеком. Пересекая город в машине, ты отдыхаешь под защитой обособленного микромира, даже застряв в пробке. Общественный транспорт размалывает и заражает чужой усталостью, дорога утомляет хуже дела.

Пропуск ему был выписан. Жестокий прежде режим секретности оборонного предприятия заметно ослаб: когда-то потребовали б допуск с Литейного, хотя и шел он только в административный корпус.

Как человек бывалый, Ольховский не стал по мелочи морочить голову генеральному директору этой махины, сговорившись по телефону о встрече с замом, ведавшим матобеспечением ремонтной базы.

Лысый тонкий человек с нездоровым цветом лица, какой бывает у язвенников, не подавая руки кивнул ему на стул у длинного стола для совещаний. Стол был украшен российским флажком. Солнечные ромбы ползли по просторному кабинету.

— Винты решили ставить на «Аврору», — радостно оповестил Ольховский, задавая глиссирующий темп беседы, чтоб проскочить над неприятными подводными рифами.

— Ну, прекрасно, — ровно откликнулся зам.

— Решили обратиться к вам.

— Какие ставить будете?

— Думаем ста десятью сантиметрами ограничиться. Шаг ноль три.

— А что так? Не мало ли?

— А хватит. Нам на них мерную милю не ходить.

— Три?

— Два.

— А что так?

— А из скромности.

— Ограничены во всех возможностях?

— Не без того. Время… Вы правильно понимаете.

— Ну хорошо. Заказ от управления снабжения флота у вас есть?

— С заказом пока чуть сложнее, — беззаботно улыбнулся Ольховский, показывая улыбкой, что это — незначительные мелочи. — Хозспособом восстанавливаемся.

— А кто платить будет? Если заказа нет?

— Я вам пишу гарантийное письмо, указываю наш субсчет в банке, печать, все по форме.

— Товарищ командир, дорогой мой, — ласково отмерил сочувствия зам и сказал в трубку секретарше подать кофе. — И что мы получим с вашего субсчета? Вы сами за какой месяц последний зарплату получили? Не могу и не имею права, и не надо меня жалобить. Сами на картотеке сидим.

На этот вариант также имелась домашняя заготовка. Ольховский трагически отодвинул чашку, поданную секретаршей с роскошной косой до попы. Швырнул на стол бумажник, часы и обручальное кольцо — так в драмах швыряли шапку оземь и ставили на ребро последний рубль и на кон — нательный крест. Встал в позу памятника Маяковскому и двинул речь. Он пел и плакал о славе русского флота и часе позора.

Зам твердо и точно вошел в паузу, сделанную для очередного вдоха:

— Тебе в думе или в театре цены не будет. Просто лауреат самодеятельности. Ария Каварадосси. Или Квазимодо? Я всегда путал.

— Бери все, что есть!.. — воззвал Ольховский. — Ну оформи шефскую помощь, будь человеком. Не для себя прошу! Ты сам хоть раз в море ходил? Ты что кончал?

Голос лысого зама был ровен и тих, как полет совы.

— Все — не для себя просят, — сказал он. — А кончал я севастопольский подплав. В семидесятом. Инженер-механик по силовым установкам. Еще вопросы будут?

— Бомбовозы, что ли? — кивнул Ольховский на его бликующий кегельный шар.

— Северодвинск, — кратко подтвердил зам.

— Контур потек?

— Примерно. Правильно мыслишь.

Ольховский мыслил правильно, и именно подобного момента дожидалась в боковом кармане плоская стеклянная фляжка расхожего виски «Джонни Уокер».

— Кап-два?

— Так точно.

— Выпей со мной, кавторанг, — сказал Ольховский и выставил бутылку.

— Сволочи вы все, — откликнулся зам и достал из стенной панели две рюмки, полкоробки конфет и нарезанный лимон. — Со всеми пить — никакой печени не хватит.

— Алкогольная щетка полезна для вывода радиации из организма.

— Моей щеткой уже можно сапоги чистить.

Они выпили и пожаловались друг другу на жизнь — не унижаясь до слов, жестов и взглядов, — а так, через позу и общее выражение лица. Ритуал выпивки успешно заменяет самые душераздирающие монологи.

— Пару винтов отдал бы тебе за так, — сказал зам. — Уж для «Авроры»-то — святое дело. Что я, не моряк, что ли, или не ленинградец. Не могу, поверь.

— Почему?

— Потому что это бронза. Цветной металл. А он весь на учете.

— Мне тебя учить? «На учете»…

— Ты не понял. Здесь не формальный учет, а по жизни.

— То есть?

— Ты знаешь, кто в Питере контролирует весь цветной металл?

— Не понял. — Ольховский проанализировал текущий момент и слегка не поверил общеизвестному:

— Бандиты, что ли? Вас?

— Ну… можно сказать и так. А вообще — серьезные люди. И если завтра две тонны бронзы у меня уйдут неизвестно куда, то очень скоро вежливый человек сообщит мне сегодняшнюю цену на бронзу, стоимость этих двух винтов и сумму, которую я должен ему уплатить, включая проценты. Проценты представляешь?

— Ты с ума сошел. Не круто ли? Вы — оборонное предприятие!

— Не смеши. Ты где живешь? На своем революционном крейсере? На берег-то часто сходишь? Здесь серьезные деньги ходят. Так что — наливай. И доставай заказ от флота. Или плати налом — тогда без проблем.

Ольховский выпил и двинул свои мысли в ином направлении — по прямой в лоб преграде.

— Кто это тебя рэкетирует? — спросил он. — ФСБ с бандюками разобраться не может, или снизу доверху взаимовыгодное сотрудничество?

— Вот только не суйся. Я тебе ничего не говорил.

— Ну назови группировку. Тамбовские?

— Не суйся, мужик, — повторил лысый зам и цыкнул углом губ. Губы у него были подогнаны плотно, как кирпичи.

Поскольку бандиты давно стали восприниматься такой же естественной составляющей нашей жизни, как дождливая погода, старость или банковская система, то известие Ольховского не смутило. Вряд ли договориться с бандитами труднее, чем с начальством. Все мы люди. И встреча с ними наверняка не столь опасна, как, скажем, в бою с предполагаемым противником, а ведь к такой встрече военного готовят с первого дня службы.

Первый шаг оказался легок и прост сверх ожидания: непосредственно у метро он купил с лотка удивительную по откровенности книгу «Бандитский Петербург». Доступность подобного справочника поразила моряка: тираж был указан массовый. Напрашивалась мысль, что бандиты столь же нуждаются в рекламе, сколько потенциальные покупатели — в сведениях о них. Происходила явная легализация профессии не только в общественном сознании, но и на товарном рынке.

Полистав справочник и почерпнув массу полезной и увлекательной информации, Ольховский поехал в гостиницу «Пулковская». Книга утверждала, что петербургские бандиты предпочитают проводить время в ресторане именно этой гостиницы. Очевидно, там у них гнездо.

Прибыв, он уверился, что автор ценного пособия журналист Константинов — не сочинитель, но документалист. Неширокий проезд, затененный тополями, был плотно заставлен машинами, среди которых преобладали две характерные марки: БМВ цвета «мокрый асфальт» и джипы «гранд чероки», глубокая зелень которых отливала той самой искомой бронзой. Здесь же скособоченно приткнулась, въехав двумя колесами на нижнюю ступень входа, «альфа-ромео», раскрашенная в жовто-блакитную канарейку, при ней казенно стоял милицейский майор и с вялостью зудел в матюгальник:

— Господа бандиты. Освободите, пожалуйста, проезд для транспорта.

После повторного призыва из стеклянных дверей появился браток, продолжительно и пусто посмотрел с крыльца вниз и скрылся. Выждав, власть возобновила серенаду.

Через приличествующее время спустились двое ребят в свободных черных брюках и великоватых пиджаках.

— Ну что ты тоже — «бандиты», — с неодобрением заметил майору один; и они перепарковали свои джипы прямо на газон, освободив центр асфальтовой дорожки.

Ну-ну, сказал себе Ольховский и поднялся по ступеням.

В холле внимательно скучала секьюрити, в своей явно дорогой униформе при галстуках выглядящая приятно так, как может быть приятен уголовник, готовый дружески взять тебя под свою защиту.

— Здесь мероприятие, — без выражения сказал орел белоголовый с плечами шестьдесят четвертого размера; у него были очень крупные и по-мужски красивые татуированные руки. — Зал зарезервирован.

— Знаю, — сказал Ольховский. — Мне надо решить вопрос.

— Какой вопрос? Мы никаких вопросов не решаем.

— Ребята, — сказал Ольховский. — Господа, товарищи, братки, пацаны, охрана. Выберите сами любое обращение. Я с «Авроры». У меня очень мелкий вопрос насчет двух тонн бронзы.

Ребята немного улыбнулись свысока.

— Мужчина, я не понимаю, о чем вы говорите, — отчужденно ответил оплывший крепышок с мятыми свиными ушками борца-классика.

Ни один из троицы не сдвинулся с места, но невидимая преграда поперек вестибюля была явственней дубового прилавка.

Ольховский прибавил оборотов и положил руля прямо по фарватеру.

— Вот тут написано, — вытащил он из кармана книжку, — что цветмет контролируют тамбовские. Мне нужен кто-нибудь из руководства группировки.

Бели столь неслыханная наивность и несуразная прямота фраера в погонах и развлекли охрану, то видом она этого никак не выказала.

— С такими вопросами — к автору книги, — посоветовал борец.

Ольховский покраснел от унижения. Он быстро отшагнул к стене, впаялся в кресло и кинул ногу на ногу.

— Я — командир крейсера «Аврора» капитан первого ранга Ольховский, — лязгнув челюстью, доложил он так, как докладывают зарвавшимся адъютантам перед начальственной дверью. — И речь о моих винтах! Винтах крейсера, — уточнил он, делая поправку на сухопутную тупость и готовый к ярости при возможном гоготанье. — И вопрос отлагательства не терпит. Не доложите кому надо — выйду на встречу иначе, но тогда ответственность будет на вас.

Подобно всем подчиненным, бандиты тоже не хотят брать на себя ответственность перед начальством.

После минутной отлучки борец проводил его ко входу в зал (мгновенно обыскав легкими касаниями) и кивнул в глубину:

— Второй столик, у стены.

За бутылкой «Абсолюта» и салатницей с миногами сидели двое очень приличного вида мужчин под сорок. Носатый был поджар и подтянут, как стайер, хлопковая синяя курточка свободно висела на нем. Второй был мордаст, густоволос и напоминал певца Расторгуева, этот был в темно-оливковом двубортном костюме и табачном галстуке в тон.

— Присаживайтесь, — пригласил носатый и по-хорошему улыбнулся. — Расскажите, что у вас. Только представьтесь, пожалуйста.

Он мельком взглянул в удостоверение Ольховского и кивнул соседу.

— Господа, — сказал Ольховский. — Я знаю, что вы серьезные люди. Дело такое. Городу и флоту нужно ваше понимание.

Носатый стайер улыбнулся еще раз, и его лицо собралось в тонкие морщинки, став веселым и умным. Он сделался похож на спортивного такого доктора физико-математических наук, и Ольховский бы немало удивился, узнав, что он и писал докторскую, когда новая эпоха запела новые песни и призвала его к новым подвигам.

— Рюмку выпьете? — спросил мордастый, и Ольховский оценил аптечную дозировку интонаций: можно было с равной легкостью согласиться или отказаться, это был акт вежливости, который ничего не менял в отношениях, ничего не приближая, как отказ выпить ничего бы не отдалил.

— Спасибо, — отвечал он в утвердительном смысле.

Чоканье не производилось.

Ольховский закусил не раньше, чем было предложено, и кратко изложил суть, ни словом не упомянув разговор с лысым замом.

— Кто конкретно вам мог бы помочь?

— Адмиралтейский завод.

Миг совещания его собеседников был незаметен, если был вообще.

— Ну, это такая мелочь, — прокомментировал мордастый, и в голосе его Ольховский попытался уловить не то сочувствие, не то укоризну.

— Делайте спокойно ваш ремонт, — сказал математик.

От второй рюмки Ольховский отказался, показывая, что ценит чужое время и правильно понимает гостеприимность жеста. Он поблагодарил и коротко попрощался.

— Желаю успеха, — проводил его фразой математик.

Мордастый уже смотрел мимо.

Не взглянула на него и секьюрити.

Он неторопливо и деловито двинулся в сторону автобусной остановки, всем видом показывая и даже играя перед самим собой, что идет пешком не потому, что у него нет машины вроде оставшихся за спиной у гостиницы, а потому что неограничен в любых своих действиях и предпочитает прогуливаться пешком. Отойдя на хорошее расстояние, он сказал: — Ну, твою же мать!.. — покрутил головой и сплюнул.

10

Как по мере роста знания открывается до бесконечности смежная область еще не знаемого — так с ходом корабельных работ вырастал до нереального объем всего того, что требовалось сделать. Мознаим впал в коматозное состояние.

— Хочешь увидеть лицо Сизифа, оглушенного своим камнем? — шепнул Беспятых доктору за четырехчасовым чаем в кают-компании.

Мознаим очнулся оттого, что горечь жизни стала нестерпимой и достигла чисто физического ощущения. Он допил чай и прислушался к желудку. Желудок ответил конвульсивной попыткой вывернуть себя через пищевод. В стакане были размешаны две ложки соли: Акела промахнулся.

— Не горько, Виталий Николаевич? — посочувствовал Беспятых.

— Это вы для очищения организма? — поинтересовался доктор.

Кают-компания захохотала. Мознаим обиделся и вышел. Взбалтывание при ходьбе послужило катализатором реакции, он впрыгнул в гальюн и хлынул верхом и низом, как если бы проглотил огнетушитель. Организм действительно очистился: голова стала ясной. Это была ясность смертного приговора.

Этот приговор он попытался опротестовать у командира.

— Нужна хотя бы одна кормовая пародинамомашина, — рыдал он. А где я возьму новые паропроводы для высокого давления? Их из водопроводных труб не сваришь!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5