– Да я не в этом смысле, Ань! Конечно, нам хватает. Я в том смысле, что вперед надо двигаться, понимаешь? Не в деньгах, как таковых, дело, а в стремлении их получить! Это как спорт такой – кто чуть опоздал, тот уже в аутсайдерах… А ты в этих самых аутсайдерах запросто можешь оказаться! Ты давай поговори с мамой. Может, она и впрямь Сонечку к себе возьмет? А я бы тебе хорошее место подыскал… У тебя же специальность классная – дизайнер! Да на этом поле сейчас такие дублоны в землю зарыты…

– Нет, Олег. Не буду я с ней говорить. Она-то что, она, конечно, согласится и слова против не скажет. Просто мне ребенок мой дороже, чем самая большая куча отрытых из земли дублонов… Сонечке любовь сейчас материнская да отцовская нужна, а не дублоны твои. Нет, нет и нет…

– Ну и дура…

– Что?!

– Ой, да прости, Анька. Я же как лучше хотел. Вот убей меня, а не понимаю я этих ваших «любовь-нелюбовь»… Нормальный здоровый ребенок – чего его около груди-то держать? Меня вон родители с пяти месяцев в ясли отдали – и ничего! Вырос, слава богу, не дураком. И мать моя теперь мной гордится…

Анюткина свекровь, это было правдой, сыном своим ужасно гордилась. И все время поощряла его на еще большие подвиги во имя этой материнской «гордости», приводя в пример чужие головокружительные карьеры. Так сильно поощряла, что Анютке порой очень хотелось остановить ее, объяснить, чтоб пожалела она сына, наконец. Объяснить про тонкую эту и ранимо-дрожащую связочку под названием «мать-дитя», которую потяни этой потребностью в «гордости» посильнее, и она тут же и оборвется, и заставит сразу страдать обоих. Потому что нельзя, чтоб тобою только гордились. Надо еще и любить уметь. А не заставлять своего ребенка «гордостью» за него выслуживать изо всех сил эту любовь. Так он и сломаться может в одночасье…

Ничего такого Анюта ни разу конечно же ей не сказала. Сама она любила мужа за так, ни на какие карьерные подвиги его не поощряя и тем самым навлекая на себя крайнее свекровино недовольство. Но особо по этому поводу не грустила, потому что где ж вы такое видели вообще, чтоб свекровь своей невесткой довольна была…

– …Так что ты подумай хорошо, Анька, я дело говорю! Не собираешься же ты с Сонечкой до трех лет сидеть? Чего с ней сидеть-то? Тем более такой момент – мать на пенсию вышла. Мне-то что в принципе… Я просто о тебе забочусь. Ты ведь не чужая мне, жена все-таки. Мама моя тоже на пенсии, конечно, но сама понимаешь – нянька из нее никакая. Не умеет она этого. Она и со мной никогда не сюсюкала в детстве. Я ее и не видел почти – все на работе пропадала…

Она не нашлась даже, что ему и ответить. Со стороны получалось, что прав Олег. Вроде трогательную заботу о ней проявляет. А только не склеивалось у нее внутри что-то, не принимала душа такой заботы, отторгала ее начисто. Прав он был и в вопросе насчет «вовремя зацепиться» – скоро учебные заведения, расчухав возросшую потребность нового времени в услугах всевозможных дизайнеров-декораторов, и впрямь наштампуют их целую армию. Всяких. И способных, и не очень. Вообще, профессию свою, в пятилетних институтских трудах с удовольствием освоенную, Анюта без ума любила, и студенткой была одержимой, старательной и не совсем уж и бесталанной – прочили ей и преподаватели, и сокурсники большое и светлое будущее на этом художественно-трудовом поприще. Даже и сейчас – больше во сне, конечно, – придумывались-рисовались, рождались в смутных ее мыслях неопределенные детали какие-то, цвета, интересные сочетания… Или вдруг само собой навеет что – то ли из прочитанной книжки, то ли из воздуха, то ли ветром принесет… Очень, очень хотелось навеянному этому душу до остаточка навстречу распахнуть, уйти в праздничное состояние всей своей человеческо-творческой сутью… Да только не могла она. Чувствовала – нельзя пока. Потому что суть ее сейчас принадлежала Сонечке и нельзя было от нее оторвать на другое ни кусочка. Раз уж назвалась матерью – отдайся этому сполна, пока дитя любви твоей целиком требует. Не разменивайся, не лишай его того, что природой ему, и только ему пока положено, несмотря ни на какие навеянные искушения… Да и вообще, не получалось у нее как-то связать в одно целое творческие свои ветры и приносимые от их будущей потенциальной реализации «дублоны». Глупо, конечно, но не получалось. И объяснить этого Олегу она не могла. Оскорбляли каким-то образом Олеговы думы о дублонах ее творческие ветры. И вся его каждодневная суета на трудной дороге к вожделенному обогащению их оскорбляла, и ничего она с этим не могла поделать… Хотя, может, насчет потенциального ее женского аутсайдерства Олег и прав был. Прав, потому что время вынесло впереди себя флагом именно такую вот женщину – ни в чем не сомневающуюся сильную добытчицу, монстра в стильных нарядах, почитающую себя громким званием «леди» потому только, что сумела холодно вытравить из себя и Наташу Ростову, и тургеневскую Асю, и чеховских героинь, так сложно-изысканно внутренне устроенных… Прав, конечно. Только правда его трусливой какой-то получается. Потому что совсем не обязательно для женщины быть флагом. Многие флагом этим быть вовсе не хотят. Как говорится, красиво жить не запретишь, но и не заставишь. Хорошее выражение. Целостное. И семья у них тоже хорошая. Тоже целостная. А только само собой получилось как-то, что растащили они это выражение по двум частям. Первая его часть осталась у Олега, а вторая, выходит, у нее. Обидно, черт…

Хотя, если уж честно признаться, был и другой еще человеческий фактор, заставивший Анюту после разговора этого серьезно о самой себе задуматься. «Фактору» этому исполнилось уже три с небольшим месяца, и он изредка давал о себе знать то подступившей неожиданно к горлу тошнотой, то головокружением, а то и острым желанием впиться зубами в соленый огурчик, прыщавый и хрусткий, такой именно, какой водится только в погребе этого большого дома, где прошло ее счастливое детство, и нигде более… Из разговора же с мужем выходило, что «фактору» этому он вроде как совсем и не обрадуется, поскольку застрянет Анюта теперь уж надолго в категории несчастнейших аутсайдеров, ничего решительно в жизни не добьется да только время свое зазря потеряет. Потому и пребывала она в полной растерянности, которая заключалась вовсе не в сомнениях по поводу рожать или не рожать. Этот вопрос она для себя решила конечно же в пользу ребенка. Растерянность ее была другого совсем рода – не принимала она странного и непонятного, вдруг таким резким мужским прагматизмом открывшегося отношения ко всему этому горячо любимого мужа Олега. Одно дело – на словах обо всем этом, ничем не обязываясь, пикироваться, а другое дело – перед фактом ставить. Вернее – перед «фактором»…

Познакомились они давно, на стихийно-студенческой вечеринке, которые образовываются как-то вдруг, ниоткуда, ни с того ни с сего, рождаются из запаха жарящейся на кухне задрипанного общежития картошки или из бутылки принесенного кем-то вина, одной на десятерых, и постепенно перерастают в необузданное веселье с танцами в коридоре, с мгновенными вспышками молодых желаний за наспех закрытыми дверьми комнат и всякими другими глупостями, совершать которые так приятно бывает в молодости. И они с Олегом оказались из тех, которым веселье это человеческое не чуждо, и их не обошла стороной эта вспышка-любовь, которая не знает никаких правильных да ханжеских условностей и своевольно берет свое, природное, молодое-хмельное-горячее…

С той памятной вечеринки они уже и не расставались. Потихоньку потребность молодых организмов друг в друге перешла в совместное модно-гражданское сожительство на съемной квартире, а потом, когда дипломы были получены и чувства, как им казалось, были уже проверены вдоль и поперек трехлетним бок о бок проживанием, уже и свадьбу настоящую сыграли. Мама Олегова, Тина да Леня поднатужились-поднапряглись, купили им квартиру в городе – маленькую, правда, и на окраине, но все ж таки свой собственный угол… Анюта помнит, как Олег, обходя свои новые неказистые владения, все повторял и повторял с довольной улыбкой:

– Как классно, Анька! У нас хата своя… Убогая, правда, ну да это ничего! Мы с тобой еще развернемся, мы отсюда быстро выскочим, вот увидишь! У нас с тобой классная квартира будет, элитная, в самом престижном районе… А в Белоречье, у мамы твоей, дачу себе обустроим. Далековато от города, правда, ну ничего. Зато места красивые. Ваш дом снесем, коттедж там зафигачим…

А потом родилась у них Сонечка. Олег был рад, страшно рад! Много работал, домой приходил усталый, рассказывал ей долгими вечерами про свою не очень денежную пока адвокатскую клиентуру да все вздыхал – вот бы свою фирму открыть…

– Представляешь, Анька? Откроем контору под названием «Юридические и дизайнерские услуги»! А что? Звучит необычно… Какую-нибудь еще фишку придумаем, чтоб клиента богатого заманить… Вон однокашники мои – все круто вперед рванули! Вернее, те, у которых стартовый капитал есть. А я сижу и на дядю работаю! Дела выигрываю, а процент хреноватый. Такое зло иногда берет – аж мозги от досады чешутся…

– Не знаю, Олежка… – пожимала она удивленно плечами. – Мне кажется, нам хватает…

– Ну да, хватает! Конечно же хватает! На плебейские потребности – оно конечно! А только я не хочу вот так вот всю жизнь прожить. Мне много надо, Анька! Чтоб машина была дорогая, а не задрипанная «девятка», чтоб квартира в двух уровнях, чтоб дача огромная… И я знаю, знаю, что у нас все это непременно будет! Иначе в жизни никакого смысла нет.

– Так уж и нет?

– Конечно нет! А ты что, по-другому думаешь?

– Да ни о чем таком я пока не думаю! – легкомысленно отвечала ему Анюта. – Ни о чем, кроме кормления, купания да на свежем воздухе гуляния!

– Молодец, Анька. Хорошей матерью оказалась. Это радует, конечно. Но материнство, оно ж дивидендов не приносит. Всякая женщина – она уже по природе мать. Это ж само собой разумеется. А вот ты еще и самоопределиться при этом попробуй да карьеру себе сотворить! Вот это будет да! Это, конечно, не всякая сможет. Конечно, оно всегда легче – за материнством своим спрятаться… Но это удел женщин слабых, я считаю. Ведь так, Анька?

– Да конечно так, Олежка! Кто ж против того, чтоб в жизни самоопределиться? Никто и не против! Всему свое время есть. И для материнства, и для самоопределения… А только сваливать все в одну кучу никак нельзя.

– Ты так серьезно считаешь?

– Ну да…

– Что ж, твое дело. Хочешь вязнуть в кормлениях да купаниях – вязни, конечно. Только способностей твоих жалко. Все ж говорят, что ты у меня талантливая…

В общем, жизнью своей Анюта по большому счету была очень довольна, несмотря на прилетающие время от времени и старающиеся затянуть ее в свой омут творческие позывы. Особо старательно от себя она их и не отгоняла, конечно, складывала потихоньку в самый потаенный уголок подсознания, чтобы достать потом в нужный момент. Но момент этот, выходит, еще оттянуть придется на неизвестное время…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.