 |
|
Популярные авторы:: БСЭ :: Желязны Роджер :: Азимов Айзек :: Говард Роберт Ирвин :: Борхес Хорхе Луис :: Сименон Жорж :: Горький Максим :: Твен Марк :: Лесков Николай Семёнович :: Аддамс Петтер Популярные книги:: Справочник по реестру Windows XP :: Бурый волк :: Аэродром 'Веселый' :: Идет розыск [Полный вариант] :: Неврология и нейрохирургия :: Особое мнение :: Поющая девушка :: Тайна разбитых стекол :: 1-е МАРТА 1917 года :: Божественное безумие |
Парадокс ГретхенModernLib.Net / Вера Колочкова / Парадокс Гретхен - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
– Лбами сталкивает? – допытывалась подруга. – Как это? – Ну как, как! Не знаешь, что ли? Это называется «разделяй и властвуй»… Когда людей специально друг против друга настраивают, и они грызутся между собой до потери человеческого облика. Таким коллективом и управлять гораздо легче, и позабавиться можно всегда. Вот Левчик, например, постоянно так со своими людьми поступает. А потом наблюдает… – Нет, Жанн, такого я не замечала. Никого она лбами не сталкивает. – Ну и дура, значит! Или не научилась еще! Или во вкус не вошла! Вот я бы на ее месте обязательно какой-нибудь скандальчик-междусобойчик устроила… И поглядела бы со стороны… И определилась… В общем, ничего путного ей Жанна не посоветовала. Асю даже обида кольнула слегка, когда, попрощавшись с подругой, она положила трубку. Как в детстве, когда бежала к маме, чтобы она пожалела за содранную коленку, а мама вместо жалости и утешения подзатыльник отвешивала за испачканное платьице… И тут же почему-то вспомнился Асе ее утренний кошмар, навеянный Светкиными дурацкими фантазиями, только странно как-то вспомнился. Потому что вместо Светки в Жанну начала превращаться уже сухопарая и бледнолицая Катерина: начала раздаваться в теле, смуглеть лицом, чернеть волосами и весело прихохатывать Жанниным низким голосом: – Ничего, Ася, ничего, переморгаешься, куда ты денешься… Ася сильно встряхнула головой, чтобы отогнать от себя разом и обиду, и наваждение это дурацкое, и даже ласково провела рукой по телефонной трубке, будто пытаясь загладить вину за свое буйное воображение. Чего это она, в самом деле. Ей ли на подругу обижаться? Да если б не Жанночка с Левушкой, она бы с детьми уже давно пропала, сгинула бы из этой жизни к чертовой матери… 4 А на следующее утро Асю ждал еще один неприятный сюрприз: из комнаты сына выплыла, на ходу завязывая пояс Светкиного халата, заспанная Марго и, вежливо с ней поздоровавшись, прошествовала гордо в ванную. Ася только ахнула ей вслед – вот уже до чего дело дошло… Нет, она не была, по большому счету, ни ханжой, ни блюстительницей чужой нравственности. Все эти современные молодежные отношения, модные так называемые гражданские браки Ася понимала и принимала, конечно же. Но Павлик… К нему, как ей казалось, это вообще не должно было иметь никакого отношения. Потому что у Павлика должно быть все, все по-другому. Примерно так, как она для него и задумала: сначала диплом, потом хорошая престижная работа под крылом у Левушки, чтоб ходил непременно в дорогом костюме, в галстуке, чтобы ожидали всякого рода блестящие перспективы, потом женитьба на хорошей девушке из благополучной семьи, потом свой уютный дом, потом дети… А тут вдруг нате вам – утренняя Марго в Светкином халате! Нет уж, не бывать этому… Ася кое-как дождалась, пока Павлик проводит девушку до входной двери и вернется на кухню. Прямо все клокотало у нее внутри от нетерпения. И уже совсем было открыла Ася рот, чтобы высказать сыну свое недовольство, но Павлик вдруг сам проявил инициативу, прямо с порога кухни заявив: – Мам, ну зачем ты себя ведешь так невежливо? Чего ты вызверилась на девчонку, не пойму? Она тебе что-то плохое сделала? Мы, между прочим, уже пять лет встречаемся, и, я надеюсь, ты не думаешь, что мы только под луной гуляем и за ручки держимся… – Паша! Как ты со мной разговариваешь? Ты что… Ася выразительно шмыгнула носом и отвернулась к окну. И растерялась даже. Чего это он хамит? Непривычно как… Детей своих Ася всегда в строгости растила. С самого их младенческого нежного возраста не дозволялось им никаких капризов и баловства. И никакой такой свободы действий, как другие родители, она тоже не приветствовала. Что это за воспитание такое, когда все можно? Можно только то, что действительно можно, и все! Иначе на шею сядут. Вот попробовали бы они хоть раз Асе истерику устроить… Еще чего! Ей всегда было странно наблюдать, как малые дети берут власть над своими родителями, как закатывают сцены в магазинах, топая ножками и визжа, требуя купить себе все, что ни захотелось. Она, Ася, помнится, уничтожала все детские капризы на корню, в самом их зародыше – Павлик со Светой и пикнуть не смели где-нибудь в общественном месте. Да и дома тоже. А чтоб матери нахамить – о таком и подумать страшно было. И вот, пожалуйста, дождалась!.. Враг она им, что ли, в самом деле? Подумаешь, на девчонку не так взглянула! Потому и взглянула, что не нравится она Асе. Потому что не она сейчас нужна Павлику. Потому что мать лучше знает, что ему сейчас действительно нужно… – Ну, мам… Ну, чего ты… Обиделась, что ли? Я вполне нормально с тобой разговариваю! Просто ты слышать меня не хочешь… Павлик вздохнул и, удрученно замолчав, уселся напротив на кухонный стульчик, пытаясь заглянуть матери в глаза. – Ну, не плачь, чего ты… – Да, не плачь… – тихо всхлипнула Ася, вытирая дрожащими маленькими ладошками слезы со щек. – Мне так трудно одной вас поднимать, я ведь только ради вас со Светой и живу теперь. Как папы не стало, мне кажется, и меня самой будто нет совсем… А еще ты хамишь… – Да не хамлю я, мам! Мне странно просто – чего ты на девчонку так взъелась? – Да, взъелась! А зачем ты ей голову морочишь? Вон до чего уже дошло – домой, в постель свою затащил! Так и опомниться не успеешь, как она тут жить останется! – Ну, и останется. И что?.. – Павлик, да ты с ума сошел… Что ты говоришь такое? Тебе же учиться надо! Тебе же еще три года учиться, ты не забыл? Да и после тоже… На ноги вставать… – Ну и что? Маргошка-то тут при чем? Она мне помешает на ноги встать? Гирями на них висит? – Да, Паша, висит! Ты просто не замечаешь этого, а я вижу! Потом захочешь эти гири сбросить, да поздно будет! Вот возьмет и объявит тебе завтра о своей беременности, что тогда делать будешь? – Ой, мам, ну прекрати, ради бога, – поморщился недовольно Пашка, – ты прямо как с Луны свалилась или из прошлого века вынырнула… И вообще, мам, не вмешивалась бы ты, а?.. – То есть как это – не вмешивалась? – подняла на сына холодные и злые глаза Ася. – Я должна спокойно смотреть, как никчемная девица ломает твою судьбу, и молчать при этом? – Ну почему никчемная, мам… – Да потому! Потому что я это вижу! Нормальная и воспитанная девушка не останется ночевать у парня! Потому что есть общепризнанные правила морального поведения: ей должно быть неловко при мне, твоей матери, и перед своими родителями, которые ее дома ждут! И беспокоятся! И вообще, тебе сейчас не об удовольствиях плотских надо думать, а об учебе! Надо уметь правильно расставлять акценты, сынок! Всему свое время… – Жить по плану, значит? – скептически усмехнулся юноша. – Да, сынок, именно так. По плану. А иначе нам с тобой нельзя. Не можем мы иначе. – Ага. Только давай уточним – по твоему плану… – Ну зачем ты так? Правильнее будет, по нашему… Согласись – институт закончить необходимо? Необходимо. Место хорошее получить надо? Надо. Материально-жизненную базу себе заработать нужно? Нужно. А потом уж и семейную жизнь начинай, какую захочешь, – хоть гражданскую, хоть официальную… – Так это тебе так надо, мам. А ты не задумывалась над тем, нужно ли все это мне? Пашка произнес последние слова совсем тихо, едва слышно и будто равнодушно даже, словно обращаясь, скорее, к самому себе, а только Ася испугалась вдруг. Очень испугалась. Повеяло от его тихого голоса чем-то тревожным и незнакомым, и захотелось отгородиться, спрятаться от его непонятного вопроса, от этих новых, вызвавших сильное беспокойство интонаций сына или убежать куда-то поскорее… Правильно, лучше убежать, чтоб не развивать тему, не дай бог… – Ой, Павлик, ну что ж я тут с тобой сижу-то – опять на работу опоздаю! – резво соскочила она со стула и метнулась суетливо в прихожую. – Второй день уже! С ума тут с вами сойдешь, господи… Быстренько собравшись, Ася выскочила из квартиры и даже лифта ждать не стала – застучала каблуками вниз по лестнице, как будто гнался кто за ней. Как будто кто-то жестокий и неумолимый хотел непременно настичь ее и отнять детей, таких хороших и послушных, разумно вставших на правильную жизненную дорогу, не выходящих за пределы ее рамочек-ограждений, таких любимых и любящих… Выйдя из автобуса на остановке, находящейся недалеко от офиса, Ася прямиком было отправилась в знакомый супермаркет, чтобы прикупить по привычке колбаски-сыру-салатиков для своего «бистро», да вовремя одумалась. Она так и не сумела сочинить вчера никаких «дельных предложений» по поводу не понравившихся начальнице методов кормления сотрудников: сидела-сидела за чистым листом бумаги, и ничего путного Асе в голову не пришло. Ну какие такие тут могут быть предложения, в самом-то деле? Если жаба тебя душит – не корми. Вот и все. Предложения какие-то… Вот написать бы вместо них одну эту короткую строчку про жабу, да и положить начальнице на стол! Только ж Ася никогда на такое не осмелится. Это же конфликт будет. С последующим выяснением отношений. А отношения выяснять она страсть как не любит, да и не умеет. И даже с родными детьми в том числе, как выяснилось… Весь день ее не покидало странное и тревожное чувство неясной угрожающей опасности, возникшее так внезапно после утреннего разговора с Павликом. Но временами оно все же стихало, уступая место возмущению, – да как он смеет вообще?! Она что, плохая мать? Она зла ему желает? Или радоваться должна присутствию в доме этой пустой и наглой девчонки, которая даже на первый взгляд ему не пара и которая только отвлекает его от занятий? И вообще, что происходит с ее детьми? Оба как с цепи вдруг сорвались. Одна фантазировать принялась по поводу захвата ее внутренности бедной, ничего не подозревающей Жанночкой, другой матери начал хамить да обвинять бог знает в чем… Как же он там сказал? Ага, вот: вроде того, что не хочет больше жить по ее планам. Ну, и не бессовестный ли? Как будто она чужая ему. Кому же, как не матери, жизнь своего ребенка планировать? Сами инфантильные еще, ничегошеньки не могут самостоятельно пока, а туда же… Ася считала, что сама она инфантильной никогда не была, – жизненных предпосылок для этого не имелось. Быстро училась самостоятельности, так как мама растила ее одна, без мужа и безо всяких там дедушек-бабушек, и жизнью единственной дочери не интересовалась совсем. Некогда маме было – она свою личную жизнь изо всех сил пыталась наладить, все искала свое женское счастье. Асе только и оставалось, что ставить ее в известность по поводу уже свершившихся событий: «Мама, я поступила в институт! Мама, я вышла замуж! Мама, ты скоро будешь бабушкой…» Это мама уже потом, в старости, когда осталась совсем одна, свою личную жизнь так и не устроив, начала осаждать Асю пристальным вниманием и требовать положенную ей дочернюю любовь. «Поскольку у меня своей жизни так и не состоялось, буду жить твоей жизнью! А что? Дочь ты мне или кто, в конце концов?» – заявила она как-то Асе и тут же принялась приводить свою угрозу в исполнение, немедленно затребовав дубликаты ключей от квартиры, чтобы «помогать по хозяйству», то бишь внимательно исследовать Асину семейную территорию; а также стала настаивать, чтобы дочь находила время для долгих и душевных разговоров с трогательными откровениями и выворачиванием Асиной души наизнанку. Все ей вдруг захотелось про Асю знать: и с кем работает, и с кем дружит, и какова ее интимная с мужем жизнь… Асе все время казалось, что мама ее даже физически наизнанку выворачивает и с горячим, нездоровым любопытством вглядывается, детально все рассматривая. И это было ужасно, ужасно противно… Даже домой идти не хотелось. А потом пошли в ход чтение Асиных записных книжек, Асиных писем, проверка сумочек, карманов и косметичек. Ася все это стоически, конечно, терпела. И все время давала себе слово: она никогда, никогда не станет вести себя подобным образом со своими взрослыми детьми. Ася будет их уважать, считаться с их мнением, и они будут ее уважать, ценить, и на протяжении всего материнства – с самого их рождения – она будет им заботливой, любящей и все понимающей матерью… А что – Ася и уверена была абсолютно в хорошем, правильном своем материнстве. До сегодняшнего утра. Никогда, никогда Павлик не говорил с ней раньше так! Даже Светкина странная истерика по поводу Жанночкиных в нее переселений не напугала Асю настолько, как тихий Павлушин голос и неожиданный его вопрос: «А не задумывалась ли ты о том, что все это так уж и надо мне, мамочка?» Часть II 5 Татьяна подслушивала. Ей ужасно, ужасно стыдно было стоять под дверью Риткиной комнаты, приняв эту нелепую позу охотничьей собаки перед броском, но отойти было выше ее сил – слишком уж заинтересовал разговор, происходивший за этой дверью… – Да она тебя как щенка на поводке держит, мамочка твоя! Неужели ты этого не понимаешь?! Такую рожу состроила, когда меня утром увидела… Будто нам с тобой по десять лет и мы еще не доросли до секса, вроде как задевает это ее материнскую щепетильность! А ты ведешься! Фу, противно как… – Маргошка, ну что ты несешь всякую чушь! Слушать же невозможно! Она самая обыкновенная мать, чего ты от нее хочешь?! По-твоему, она должна была на шею тебе от радости кинуться? И вовсе не из-за твоего утреннего появления мама запаниковала – она боится, что это моей учебе помешать может… – Хм… Тогда я представляю, как она испугается, когда правду узнает. – И не говори! Я и сам боюсь. Ну скажи, почему все так по-дурацки сложилось, а? Я ведь очень, очень люблю свою мать… И она меня любит, я знаю… А только странные какие-то у нас с ней отношения получаются: вымученно навязанные в чем-то, жестко зависящие от правильного нашего с сестрой поведения. Мы со Светкой мамину любовь в обмен за послушание получаем, а она нашу – за вечное свое страдание, беспокойство о нас… Порочный круг какой-то! И у нее нет своей собственной, отдельной от нас жизни, и мы с сестрой будто по рукам и ногам связаны. Ну вот посуди, как я ей про институт скажу? Она же с ума сойдет! – Так, может, на заочный переведешься? А? Поговори с ребятами… – Ой, да все это полумеры, Маргошка, нестоящий компромисс! Не хочу я там учиться, неинтересно мне это. И не нужно. – Зато маме твоей нужно! Ты представляешь, что вообще с ней будет, когда она узнает? И еще, ты говорил: этот дядька, муж ее подруги, заплатил за тебя… Выходит, ты круговой должник, Пашка! – А я просил за меня платить? А меня кто-нибудь спрашивал, хочу я там учиться или нет? – Паш, ну они же тебя любят… Они же как лучше хотели… – А человек, Маргошка, сам знает, что для него лучше, и неважно, какого возраста этот человек и как к нему относятся его родители. Самое ценное для любого – свобода выбора, понимаешь? – Да я-то понимаю… – вздохнула девушка и заговорила о том, что сильно обидело Татьяну. – Насколько мне известно, родители мои из-за этой самой свободы пресловутой всю жизнь друг другу испортили. Отец мой тоже все про свободу талдычил, а потом вообще свалил. И вроде любили друг друга безумно, а, выходит, все зря. Так общего языка и не нашли… «Вот поганка какая, а?!.. – возмутилась про себя Татьяна, покраснев так, будто ее пристыдили. – Зачем с каждым встречным-поперечным родительский развод-то обсуждать? Тем более с этим мальчишкой-сопляком… Да еще и ночевала у него этой ночью… А мне сказала – к подруге пошла!» Татьяна, конечно же, давно знала, что отношения ее дочери с этим странноватым пареньком далеко не платонические, но все же… Да и не нравился ей этот мальчишка совсем: непростой какой-то, необщительный, в смысле. И взгляд у него всегда отвлеченный, будто сам в себя смотрит или думает о чем-то исключительно своем, а разговор поддерживает так, приличия ради, механически произнося, словно под фонограмму, знакомые слова. А теперь, смотри-ка, еще и про свободу толковать начал! Нет-нет, надо в срочном порядке его от Ритки отвадить, не нужна ее дочери подобная история в жизни. Знает Татьяна, чем это вольнолюбие заканчивается. Далеко с ним не уедешь. Нет, еще чего не хватало: сопляк совсем, а туда же – свобода выбора… Задумавшись, она еле успела отпрыгнуть от отворившейся неожиданно двери и сделать вид, будто очень внимательно, очень сосредоточенно роется в ящике (будто специально для нее открытом, к счастью, в тот момент) стоящей в прихожей тумбочки. Перебирая суетливо старые квитанции и стараясь придать голосу нотки острой озабоченности, спросила на одном дыхании: – Ритуль, вся обыскалась, а где счет за междугородку за прошлый месяц? Ты не видела, случаем? – Видела. Вот он. Рита спокойно протянула руку и, не поворачивая головы, достала нужную квитанцию с полочки, куда по сложившейся годами традиции автоматически складывались все счета, и протянула ее матери, понимающе и грустно улыбнувшись при этом. Затем, обернувшись к стоящему на пороге ее комнаты Павлику, так же ровно спросила: – Вы опять сегодня до ночи репетировать будете? – Не знаю, Марго. Конкурс уже через две недели, готовиться бы надо серьезно… – Кому готовиться-то?!.. Эти козлы твои институтские сели тебе на шею и сидят. Одно только название, что группа – слова твои, музыка твоя, вокал твой!.. На конкурс они с тобой собрались, смотрите-ка! Кругом все сплошные юные дарования! На чужом горбу проехаться… – Ладно, не ворчи. Я позвоню. Жди. Сама не звони – отвлекать будешь. Ну все, пока… «Надо же, разговаривают так, будто меня здесь и нет! – сердито подумала Татьяна, уходя на кухню. – Совсем уже обнаглели! Ну, погоди, дочь, устрою я тебе сейчас семейно-гражданскую разборку…» В сердцах она почти кинула чайник на загоревшуюся веселыми синими язычками газовую конфорку, со звоном начала доставать с полки чашки. – Ритка, иди с матерью чаю попей! – крикнула в глубину квартиры Татьяна, как только за Павликом захлопнулась входная дверь. – Удели своей недостойной матери хотя бы пять минут внимания! Она по тебе уже соскучиться успела, пока ты по чужим квартирам с мужиками шлялась! – Ну чего ты орешь, как злая кондукторша? – нарисовалась в кухонном проеме улыбающаяся как ни в чем не бывало Ритка. – И чего это тебе в голову вдруг взбрело подслушивать? А? Вроде раньше такое безобразие за тобой не замечалось… Ритка никогда не знала точно, любит ли она так уж безумно свою мать. Вот спроси ее – и не скажет. Зато знала совершенно точно, что может разругаться с ней всласть, а потом так же всласть и помириться. Да и ругань их всегда была какой-то игрушечной, ненастоящей. Они могли наорать друг на друга страшно и обозвать друг друга просто бог знает как, но бранные эти слова будто отскакивали от них, как горох, не задевая и не раня, будто играли мать с дочерью в некую завлекательную игру или упражнялись в театральном действе, подзадоривая одна другую яростными, натуральными крикливыми репликами. И, глядя на них посторонним, искушенным глазом, могло показаться, что где-то там, в темном зале, сидит невидимый талантливый режиссер и одобрительно кивает им седой и умной головой: верю, мол, вам, девочки, верю… Давайте-давайте, молодцы, девочки… – Ну, один-то раз в жизни можно и подслушать, чего уж… – махнула Татьяна в Риткину сторону широким жестом. – Зато сразу столько нового о себе узнала! – Это ты про свой развод, что ли? – Ритка, ну на фига это с каждым встречным-поперечным обсуждать, скажи? Да и развода еще никакого у нас не было. Просто отец твой с ума сходит. Не нравится ему, когда правду говорят. – Какую такую правду, мам? Сдалась ему сто лет твоя правда! У него своя есть. Вот он ее и отстаивает. А Пашка, между прочим, никакой не встречный-поперечный, он мой друг! – Да?.. Друг?.. С друзьями не спят, Ритка, с ними дружат. Ты не знала разве? – Ой, да ладно! Еще начни меня ранней беременностью пугать! Не опускайся до ханжества, а то уважать перестану, поняла? – Нет, Ритка, беременностью пугать не стану. Вы сейчас в этом деле грамотные, сами кого хошь испугаете. Я тебе другое скажу – он мне в принципе не нравится, Пашка твой… – Хм… Вообще-то он и не обязан тебе нравиться… Ну ладно, валяй, выкладывай свое материнское мнение. Какой там принцип у тебя объявился, влияющий на симпатию? – Слушай, а он что, институт решил бросить? – Ты и это даже успела услышать? Ничего себе… Чтоб в первый и последний раз подслушивала, поняла? А то, не дай бог, понравится еще! – Да ладно… – нетерпеливо махнула рукой Татьяна. – Не учи мать жить. Умная какая… – Да, с институтом Пашка круто поступил, конечно. На этот факультет конкурс всегда огромный, и даже за деньги только каждого пятого берут. А он взял и сам притащил в деканат заявление: прошу, мол, меня отчислить по собственному и глубоко мною осознанному желанию. Представляешь? Решил, что ему не нужно то, чем он никогда в жизни заниматься не будет. – Нет, Ритка, не представляю. Что значит – никогда заниматься не будет? Ему что, диплом бы в жизни не пригодился?!. Не желание это, а дурость сплошная. И вообще, надо во всем доходить до конечной, итоговой точки. Мало ли, нужно или не нужно! Раз начал – надо закончить! Надо идти к намеченной цели несмотря ни на что! 1, 2, 3 |
|||||||