О том, как наша семья попала в Булавино

Впервые в Булавино мы попали в 1976 году. У этого события была своя предыстория.

Тем летом, в августе, мне исполнилось шестнадцать лет.

За пару лет до этого ленинградская Пулковская обсерватория, где тогда работал мой дядя Коля Шахтарян, искала место, чтобы проводить какие-то полевые эксперименты в малонаселенной местности. А один тамошний сотрудник был родом или, может, имел родственников на озере Волья в деревне Росинушка и предложил окрестности этой деревеньки в качестве такого полигона, чтобы совместить приятное с полезным – и поработать, и заодно провести лето в деревне своего детства.

Руководство обсерватории предложение приняло.

Таким образом в деревню Росинушка попал и мой дядя Коля. А вместе с ним – один из братьев Стругацких, известных писателей-фантастов (сейчас не помню, какой именно). Этот брат-Стругацкий был писателем-фантастом без отрыва от основной работы, а работал он как раз в той же Пулковской обсерватории. В результате деревня Росинушка на озере Волья неожиданно оказалась всенародно прославленной, потому что попала в один из романов братьев Стругацких «Жук в муравейнике» в качестве модного курорта Будущего.

Вот спутниковый снимок нашего района. Цветными кружочками помечены деревни, упомянутые в рассказе: красным – Булавино, синим – Росинушка, желтым – Задольское, зеленым – Криново, оранжевым – Подорожье. На снимке видно, что кругом озера и сплошные леса темно-зеленого цвета. А небольшие светлые пятна около деревень – это видимые со спутника остатки полей и покосов. Когда-то, еще до войны, почти все окрестное пространство занимали посевные поля. По рассказам старожилов, из Булавино было видно Криново, а через поля – другой берег озера. Криново расположено в низине, а Булавино – на горке. Это считалось очень крутым – жить в деревне, стоящей на горке. Булавинские девушки по этой причине якобы отказывались выходить замуж за криновских парней: мол, не хочу жить в яме. Теперь, конечно, Криново не видно – одни леса. Редкий случай почти полной победы природы над человеком.

Роман, кстати, неплохой, и мне всегда приятно натыкаться там на это описание.

Но это все было много лет спустя, а тем памятным летом там, в Росинушке, оказалась часть нашего большого семейства: дядя взял с собой в экспедицию в приятное место жену и детей – тетю Марину и девчонок, моих двоюродных сестер – Галинку и Дашку. Увидев, что место действительно отличное, тетя Марина пригласила приехать в Росинушку на лето свою сестру с семьей – мою маму с мужем и детьми.

Так мы все там и скопились – те, кто потом свяжет жизни своих семей с деревней Булавино на том же озере.

Почему на нашем горизонте появилось Булавино?

Росинушка считалась по тем временам и для тех мест крупной деревней. Она стояла хоть и не на заасфальтированной, но все-таки на проезжей дороге, и там были почта, магазин и автобусная остановка. Однако пустых продающихся домов в ней не было, и даже снять угол на лето для семьи из четырех человек оказалось не так-то просто. И до озера надо было идти целых двести метров (подумать только!).

Но сама местность, после подмосковных, плотно упакованных десятками и сотнями шестисоточных дачных участков с затоптанными и заплеванными лесами вокруг, показалась нам потрясающе чистой. Удивляли простор, бесчисленные цветы в полях, названий которых мы не знали, да и видели-то большинство из них впервые. Чистейшая вода, чудовищное количество грибов и ягод, практически никого народу (не могут же москвичи всерьез считать крупным населенным пунктом деревню из сорока домов!).

Быстро родилась идея найти пустой дом (не в этой деревне, так в другой, только непременно на берегу озера) и купить. Мы даже ходили искать дом по соседним деревням. Помнится, допели до восхитительной деревушки Подлипки, состоявшей из трех-четырех домов. Возле одного из них на крыльце сидела старая бабка и смотрела на озеро. Мы ее спросили, не продаются ли в деревне дома.

Зеркальная гладь в ясную погоду.

Туман над озером.

– Точно не знаю, милые, может быть, и продает кто! Вон в других-то домах никто не живет… А я одна. В деревне у нас электричество отключено! Уже много лет!

– А что же вы не уезжаете? – спросили мы.

– Да вот, дети зовут, мол, чего тебе тут сидеть, но как же я отсюда уеду? Я вот сижу и смотрю целый день на озеро. А оно никогда не бывает одинаковым. Вы не поверите, но оно каждый день разное!

Я часто вспоминаю тот разговор. Вот уже много лет я живу у этого озера и могу подтвердить: действительно, оно всегда разное!

Однако дом в деревне без электричества мы покупать не стали и осенью вернулись в город.

В том же году, зимой, позвонила Марина и сказала, что выяснилось, будто один человек продает дом на озере Волья, в деревне Булавино, но только туда нет дороги. Проезжей дороги то есть. Надо или идти пешком шесть километров по тропкам через лес от соседней деревни Криново, куда пока еще ходит автобус, или плыть через озеро, если есть лодка. Потому что с противоположного берега озера проезжая дорога есть.

Ну и, разумеется, в деревне нет ни почты, ни магазина. Магазин и почта есть только в этом самом Криново. Но почтальонша иногда ходит, носит газеты и письма. Электричество есть, потому что в этой деревне целых пять семей живут постоянно, и у трех из них даже есть коровы.

Марина предложила купить дом пополам с их семьей. Мы плохо себе представляли, как покупают деревенские дома, и спросили «по-городскому»: какая площадь?

Две комнаты, каждая б х б метров, сени и остатки хлева («двора», как это там называется). И еще сад – двадцать корней яблонь. Ну а точная площадь участка неизвестна – в тех благословенных местах заборов нет, все давно попадали, соседние дома далеко, и можно, как на заре времен, обвести вокруг рукой и сказать: «Вот это все мое!»

Выяснилось также, что законным способом купить дом невозможно. Почему-то советская власть этого не разрешала. Это был какой-то глюк из прошлых времен. Все боялись, как бы кто ненароком не разбогател. Деревенский дом с печкой считался пригодным для постоянного проживания, и, чтобы официально оформить его покупку, надо было выписываться из Москвы, чего, понятно, никто не хотел. Дачные домики на шести сотках запрещалось в те времена строить из хороших бревен и с нормальными печками, и поэтому их можно было иметь параллельно с городской квартирой, а вот деревенский дом никак нельзя.

Что это была за уму непостижимая чушь – до сих пор не понимаю. Я уверена, что если бы советская власть не сходила с ума и не жмотилась для своих граждан в таких вот мелочах, она и не развалилась бы с таким треском через двадцать лет. Даже стройматериалы нельзя было поехать и купить просто так, ну вот доски для ремонта например. Ишь ты, поехать и купить! А вдруг ты возьмешь да что-нибудь себе построишь, без спроса? И на этом разбогатеешь?

И это в стране, где половина населения жила в старых деревянных или кирпичных индивидуальных домиках, где было полно земли и остро не хватало квартир! Придурки какие-то. Вот и довели страну до ручки.

Первое, что люди бросились делать после перестройки, – строиться, как бешеные. Вся страна – сплошная новостройка. Чего другого не сделают, а домик себе отгрохают. Даже в этих Богом забытых местах едешь по разбитым проселочным дорогам – дома стоят через один новые. Я уж не говорю о коттеджном строительстве в Подмосковье или вблизи других крупных городов.

Ну ладно, это у меня отступление, относящееся к нынешней жизни.

А тогда мои родители приняли решение рискнуть, и дом был куплен за 1700 рублей, отданных под честное слово незнакомому человеку (правда, при свидетелях). Как потом выяснилось, мы сильно переплатили. Хозяин хотел продать его за 700 рублей и пошел к соседу советоваться, как бы половчее это провернуть. Пообещал поставить за хороший совет бутылку. А сосед сказал: проси не 700, а проси 1700. Столько, конечно, не дадут, потому что дом твой весь гнилой. Но 700 свои получишь. Так он и поступил и, сам не свой от радости, получил все 1700 рублей, потому что мы были людьми неопытными и вообще даже не поинтересовались, гнилой дом или нет.

Закат над озером.

Спуск лодки в шторм.

Итак, зимой покупка состоялась, и летом мы отправились в Булавино.

Состав экспедиции был такой: папа, мама, я (шестнадцати лет), мой брат Вася (двенадцати лет) и мой двоюродный брат Леня, сын папиной сестры (шести лет). Ехали на перекладных. На автобусе до райцентра В., оттуда на местном автобусе до Криново. Оттуда пешком через лес шесть километров до неизвестной нам деревни Булавино, где в первом доме, у некой тети Нины, надлежало спросить ключи от «Нюркиного дома» и сообщить, что мы и есть новые хозяева. Отважные мы были люди, надо сказать! Даже без предварительной разведки поехали.

Вещей с собой тащили чертову прорву, потому как было неизвестно, есть ли в том доме хоть чашка, хоть ложка. Магазина рядом точно нет. Поэтому все волокли на себе. Куча рюкзаков и сумок, которые отец и мать тащили «челноком» по этой шестикилометровой лесной тропинке. Тяжеленный рюкзак у меня (кажется, килограммов двадцать, я чуть не сдохла, пока его тащила), сумка и четырехлитровый бидон с постным маслом у Васи (помню, что он устал и сильно ныл). И даже шестилетний Ленечка нес удочку (удочка ему сильно мешала и быстро надоела, и он тоже канючил).

Уж как мы тащились-тащились через этот лес, до сих пор помню.

В лесу была одна странная встреча. Вдруг из кустов нам навстречу выбежал здоровенный босой мужик. Остановился, поздоровался, сказал: «А, это вы Нюркин дом купили! Ну-ну! А я тоже живу в Булавино, а сейчас бегу в Криново за водкой, пока магазин не закрылся». И с этими словами скрылся снова в лесу.

Вот вид на деревню Булавино со стороны Криновской дороги. Фото современное, и домов, которые видны вдали, тогда еще не было. Они загораживают старые домики, которые мы тогда увидели с этого места в первый раз. Но общее впечатление бескрайнего простора, густых лесов и манящего приюта впереди – то же, что и тогда.

Это был, как мы потом узнали, милейший дядя Никанор, деревенский пастух и вечный трудяга, единственный в то время относительно молодой мужик в Булавино (ему было лет сорок пять, я думаю). Но тогда нам показалось это очень удивительным – бегать через лес босиком за водкой.

Наконец деревья отступили, попели поля. Красота! Озеро уже видно, деревни все нет, да и сил уже тоже нет. Дети ноют, и нам кажется, что мы не шесть километров прошли, а все семьдесят шесть. И вот наконец – деревенская околица и небольшое стадо, вдали темнеет несколько домиков.

Тут мы и рухнули у деревенского забора (он назывался по-местному «изгорода»). Вещи побросали, дети упали сверху.

Мама уже налегке отправилась в деревню искать тетю Нину с ключами и «Нюркин дом», которому предстояло стать нашим родовым гнездом.

О том, какими были первый булавинский дом и булавинские соседи

Дом был очень старый, может, построенный еще до Первой мировой войны (на чердаке было много снарядных ящиков 1914-го года с надписью «Шрапнель» через «ять»), а может быть, и вовсе постройки конца XIX века.

Самый старый дом в деревне. Вернее, такой была одна его комната – задняя, а вторую пристроили после войны, вытаскивая из окопов и собирая с пожарищ полуобгорелые бревна. Крыт был дом, как и многие дома в деревне, старой гнилой дранкой, которая текла во многих местах. Кое-где дранка была наспех прикрыта листами рубероида, которые ходили под ветром (дранка пружинила), и от этого в крыше год от года образовывались новые дыры.

Таким образом, крыша текла во многих местах, в частности на стыке бревен двух комнат, отчего все там прогнило и вскоре обвалился потолок.

Но об обвале потолка – отдельная легенда. Дом-то стоит до сих пор и не течет теперь, и еще, чай, лет тридцать простоит, если какой-нибудь новый хозяин не примет решение о капитальной перестройке.

«Двор» представлял собой наполовину рухнувший сарай впритык к дому, в котором располагался туалет с выгребной ямой. Бани не было. До берега озера метров сто, сильно под горку. У дома огромный, наверное, двухсотлетний дуб. Прямо за домом проходит задняя «изгорода» деревни и начинаются кусты и поля, поля и кусты. В первые годы нашего пребывания в Булавино в полях еще сеяли лен, потом пошел один овес, потом поля забросили совсем, и сейчас там молодая тайга: как я уже говорила, полная победа природы над человеком.

Вот оно, наше родовое гнездо – «коричневый дом». Фото тоже современное, поэтому, конечно, видно, что дом хорошо отремонтирован. Крыша шиферная и никакой дранки, обшивка вагонкой, окна – пластиковые стеклопакеты вместо гнилых рассыпающихся рам. Не было также мансарды на чердаке, ставень на окнах, не говоря уже о водопроводе, спутниковой антенне и новых полах и потолках, которые на снимке не видны.

Внутри дома было несколько кроватей, громадная русская печка, которую потом сожгли студенты (тоже отдельная история), какие-то тумбочки, несколько стульев и лавок, а также масса старого тряпья и разнообразного хлама, который пришлось несколько дней вытаскивать, сжигать, а то, что не горело, закапывать. Например, было старых касок на целый полк, несколько ящиков с ДДТ, бухты колючей проволоки и тому подобные странные предметы. Наверное, насобирали после войны на полях сражений, а выкинуть это богатство было жалко.

Все искали пулемет или тол, говорят, в таких домах часто находят, но в нашем их не оказалось.

Была масса каких-то странных орудий труда, которые мы не вполне могли опознать: детали от старых прялок и ткацких станков, деревянные штуки, похожие на весла, но не весла (оказалось, они нужны, чтобы белье в озере полоскать не нагибаясь), сделанная из дерева зазубренная стиральная доска (до сих пор храню). Удивительный и очень полезный инструмент, который больше никогда не видела нигде, – «шкуродер»: заостренная металлическая скоба с двумя ручками, чтобы ошкуривать свежесрубленные бревна. Очень ценная штука, им в тысячу раз удобнее работать, чем топором, ножом или еще чем-то.

Первые дни мы занимались освобождением дома от хлама и обустройством. Например, в доме не было стола, и папа сколотил его из каких-то дощечек.

Дощечек, впрочем, тоже не было, и для этого пришлось разломать одну из перегородок в комнате. Учились топить русскую печку. Первые топки были неудачные – идет дым в комнату, и все тут. Уже решили было, что где-то наверху обвалился дымоход.

Пожаловались соседям, с которыми к тому времени уже познакомились. Соседи поохали, говорили, что да, мол, бывает, что дымоход обваливается, но вообще-то печка у Нюрки была хорошая и никогда не дымила.

Кстати, выяснилось, что Нюрка – это не женщина, а мужчина. Не тот, кто нам продал дом, а один из предыдущих хозяев, имевший в деревне репутацию жулика и вора. Впоследствии выяснилось, что репутация такая была им вполне заслужена. Через несколько лет, когда во время ремонта вскрывали полы, в сенях нашли уйму костей. Сначала испугались, что человечьи, но потом, глядь, – бараньи.

Сказали опять же соседям. И тут-то выяснилась вся Нюркина подноготная.

– Ах вот куда много лет пропадали в деревне бараны! – возопили соседи. – А мы-то думали, их волки таскали! Их Нюрка воровал, втихаря съедал, а кости в подпол бросал, чтобы не нашли!

Но это произошло значительно позже, а тогда все твердили, что печка у Нюрки была отличная. Наконец, на каком-то из деревенских сборищ, кажется, в очереди в криновском магазине, одна из бабок задала моему отцу ключевой вопрос:

– Милок, а ты вьюшку-то вытащил?

– Какую еще вьюшку?

– Ну все ясно!

Магазин чуть не развалился от громового хохота присутствовавших.

– Там над жерлом должна быть такая щель, и в ней круглая вьюшка металлическая, перекрывающая дымоход. Надо руку засунуть и вытащить. Ее снаружи не видно.

Так оно и оказалось. Мы, городские жители, конечно, об этой вьюшке понятия не имели и что там за щель над жерлом, и внимания не обратили – мало ли щелей в старом деревенском доме! Наконец проблема с отоплением была решена.

История о москвичах, которые не нашли в печке вьюшку, необычайно распространилась по окрестностям. Через два года к моим родителям в гости должны были приехать их товарищи по работе – некто Володя с женой. Они ехали со стороны озера Селигер, высадились в Асташкове и стали расспрашивать, каким транспортом можно доехать до озера Волья (расстояние там километров сорок). Нашли попутчиков, выяснили, какой автобус им годится, и стали ждать на автобусной остановке. И вот попутчики-доброхоты заводят с ними обычный дорожный разговор:

– А куда вы на Волью конкретно едете?

– Да там деревня есть на другом берегу – Булавино.

– Ах да, как же, как же, Булавино мы знаем. И к кому же вы туда едете?

– Да там у нас друзья недавно дом купили.

– Ах, так это, наверное, бывший Нюркин дом?

– Да, кажется, они говорили, что именно Нюркин.

– Ах, так это ваши друзья и есть те самые москвичи, что вьюшку в печке не нашли?!..

Первый год после нашего приезда был невероятно дождливый: лило все время. Но мы были счастливы – столько грибов нам даже во снах никогда не снилось. И главное, идти за ними никуда не надо. Прямо за из-городой начинались кусты, просто зараженные малюсенькими подберезовиками и подосиновиками. Чтобы их собрать, приходилось ползать на карачках. Я помню, кроме огромной корзинки я приносила куртку, застегнутую на молнию, с завязанной горловиной, всю набитую только шляпками от молоденьких подосиновиков – шляпку больше пятикопеечной монеты не брала.

Познакомились мы и с местными жителями.

Постоянных жителей было пять семей. Во-первых, пастух Никанор Полозов с женой Ниной, которая была заметной фигурой в местном истеблишменте – бригадиром совхоза. Она была лет на десять старше Никанора, у нее были две дочери, жившие в другой деревне, в Покровье, где располагалась центральная усадьба совхоза, и зять, работавший на молоковозе. В нашей деревне Нина была главным персонажем. Она распоряжалась лошадьми, телегами (принадлежавшими совхозу), имела двух собственных коров с хорошими удоями (одну звали Венерка, как сейчас помню) и тем самым контролировала большую часть молока в деревне.

А молока в деревне обычно не хватало, и был большой вопрос – даст тетя Нина тебе молока или откажет. Нам обычно давали. Приемная у Нины была в сенях и оформлена была напечатанными крупными буквами на белых листах лозунгами текущего момента типа: «Повысим урожайность овсов!» или «Все на борьбу за летние привесы бычков!».

Была она страшная матерщинница и весьма щеголяла этим искусством. Но при этом – человек в целом справедливый и не подлый. Никанор брал на откорм на булавинских полях на лето по сто-двести бычков, и они у него бродили за изгородой деревни в специально разгороженных в лесах выгонах. Основная функция Никанора была – поддерживать эти загоны в порядке, чинить, когда бычки их ломали.

Бычки на сказочных булавинских травах отлично прибавляли в весе, и Никанор хорошо зарабатывал, считался богатым человеком и ценным сотрудником. Правда, деньги, кроме как на водку, куда тратить, не знал.

Известна история, как он решил купить автомобиль. Автомобиль так запросто было тогда не купить. Их «выделяли» в некотором (маленьком) количестве на предприятия страны для поощрения лучших сотрудников, и их дележка всегда была весьма скандальным делом. Например, у моих родителей не было не только автомобиля, но и никакой надежды когда-нибудь его получить.

Так вот, на «наш» совхоз в какой-то год было выделено два «Запорожца». И Никанор возымел намерение получить один из них. Он явился в контору к директору и заявил о своих притязаниях. Его обсмеяли: «Куда тебе „Запорожец", у тебя и в деревню-то дороги проезжей нет, не смеши людей!» Никанор был краток. Он свернул свой пастуший кнут в кольцо, швырнул его на стол под нос директору и заявил: «Пасти не буду!» И вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Директор, осознав весь ужас происшедшего, вскочил, бросился за ним следом, с уговорами и прибаутками вернул в контору, усадил как дорогого гостя, и к вечеру «Запорожец» был ему выдан.

Никанор немного на нем поездил и оставил в соседней деревне Криново, где была проезжая дорога. Зимой на санях переправил его в Булавино, где он и остался стоять навеки как наглядное доказательство удовлетворенного тщеславия Никанора. До сих пор еще можно разглядеть в бурьяне ржавый автомобильный остов.

Эту историю я тоже часто вспоминаю, особенно когда на работе сталкиваюсь с тем, что какое-то желание фактически незаменимого сотрудника руководство не хочет выполнить (в том числе мое или моего мужа, который в ряде случаев довольно-таки незаменим). Каждый раз я думаю, что вот ведь рискуют люди попасть в положение того директора, которому бросили кнут на стол и сказали: «Пасти не буду!».

Иногда бывало, что мне приходилось такие сцены действительно наблюдать и впоследствии, но Никанор всегда будет для меня образцом решительности и лаконичности стиля.

При Никаноре и Нине жила их ближайшая соседка, в маленьком домике через дорогу; ее все называли Валюшка Тиркина. Валюшка была довольно пожилая, лет под шестьдесят. В первый год она еще работала в совхозе. Например, однажды мы встретили ее грустно сидящую в лесу на той самой дороге в Криново, по которой невозможно было проехать, у большущей грязевой лужи, что образовалась на месте разлившегося ручья. Бедная Тиркина сидела пригорюнившись и опиралась на топор.

Мы спросили, чего это она тут делает. Ответ был весьма неожиданным: руководство совхоза прислало ее сюда в лес одну (!!!), вооружив топором (!!!), чтобы она построила мост через разлившийся ручей. Это у них такое мероприятие по улучшению дорог.

Мы спросили, что же она думает делать? «А что тут сделаешь? Посижу часок, да и пойду домой», – ответила Валюшка.

А обычно Валюшка выполняла роль помощницы Нины как в бригаде, так и по личному хозяйству; своей скотины не держала и была всегда при Нине. Никанор в свою очередь помогал Валюшке за это при заготовке дров и в других мужских работах. В общем, такой вот симбиоз. Все считали Тиркину членом семьи Нины и Никанора.

В стоящем рядом рыженьком доме жила семья тети Нади и ее мужа Макара Ивановича. Тетя Надя еще работала в совхозе, а вот муж ее был уже на пенсии. Они тоже держали огород и скотину, имели живших в городе детей и чувствовали себя вполне независимо. С Ниной, ближайшей соседкой, отношения были весьма напряженными. Кажется, даже не разговаривали. Как они ухитрялись работать в одной совхозной бригаде, ума не приложу. Всегда была опасность, что если попросишь молока у тети Нади, то тетя Нина не даст, и наоборот. Впрочем, мы, как новенькие и «не знающие порядков», всегда как-то выкручивались. Например, моя мама придумала посылать за молоком шестилетнего Ленечку, которому деревенские дамы никогда не отказывали, – не вводить же, право, такого мальца в суть их деревенских раздоров!

Третья семья была весьма замечательной и именовалась «дед Прошка и Молодуха». Жили они в самом большом доме в деревне, в центре; на лето приезжал к ним сын Гриша и несколько дочерей, одна из которых была замужем за азербайджанцем и всегда гостила у родителей вместе с мужем. Однако на зиму все возвращались в город, и старики оставались одни. Они уже были на пенсии и не работали.

Люди они были весьма знаменитые и прославленные в местных легендах. К легендам вернемся позже, они заслуживают специального изложения.

С Ниной и Надей они тоже были в ссоре и не разговаривали. Впрочем, дед Прошка уже почти не слезал с печи от старости и бурно прожитой жизни. Тем не менее, как говорят, однажды зимой тетя Надя с мужем нанесли им визит на санях (расстояние между домами метров пятьдесят), и поскольку засиделись допоздна и «возвращаться было поздно», то заночевали.

Но это было такое необычное событие, что его несколько лет обсуждала вся деревня, вот и я до сих пор помню.

Четвертой зимовавшей в деревне семьей были Пал Саныч (бывший бригадир) и его жена, совершенно сгорбленная баба Шура, имевшая в деревне репутацию знахарки, гадалки и вообще немного колдуньи. Во всяком случае, к ней ходили, когда болел зуб, и еще помнится, как-то раз кого-то на покосе укусила змея, так тоже к ней бегали.

Жили Пал Саныч с Шурой на отшибе от всех, на самом берегу озера, держали тогда еще корову, огород и пару баранов, ни с кем, кажется, не водились (и были на то причины). Оба пенсионеры, Пал Саныч постоянно ловил рыбу.

Нам надо было ходить к озеру мимо них, и мы всегда считали и их самих, и их дочерей Зину и Лиду очень милыми людьми. Про их бурное прошлое и непростые отношения с соседями мы тогда вообще не знали, да и сейчас знаем только всякие легенды. До сих пор это наши ближайшие соседи (теперь уже, к сожалению, только их дочка тетя Зина). А тогда они пускали нас мыться в своей бане: у нас своей тогда не было, только развалившийся фундамент у «изгороды».

Напротив Пал Саныча стоял странный дом, в котором жил относительно молодой мужик, вечно сидевший на крыльце и никогда ничего не делавший, и древняя старушка, вся сгорбленная, по имени баба Оля, которая целыми днями ходила в лес и на горбу притаскивала небольшие вязанки хвороста, чтобы, видимо, заготовить дрова на зиму. Много ли так можно было заготовить – неясно. Сын ей никогда не помогал.

Мы как-то спросили, почему она не попросит телегу с лошадью у Нины для этой работы. А она ответила, махнув рукой: «Э… Да разве она даст? Скажет: что, колеса ломать?» – и потащила свою связку дальше.

Семью эту постигла страшная и трагическая судьба. Сын у нее, как выяснилось, был сумасшедший. Это уже все произошло при нас, и об этом я расскажу позже, в свое время.

Кроме этих зимовавших семей в Булавино жило довольно много «бывших местных», то есть таких, кто был отсюда родом и обычно проводил в деревне время с мая по ноябрь, но на зиму уезжал в города к родне. Например, были сестра Пал Саныча – Людмила Александровна, бывшая медсестра тетя Аня (совершенно круглая, бойкая старушка, самолично чинившая свою крышу и охотившаяся в лесу на тетеревов с трофейным наганом), странный человек по прозвищу «Прокурор», рассказ о котором впереди, семьи трех сестер, занимавшие поделенный на три отсека дом напротив деда Прошки и владевшие непревзойденными огородами. Жила сестра «Прокурора» Татьяна Прохоровна, некая Валентина Ивановна, долго снабжавшая нас овощами со своего огорода. Может, еще кто-то – я не всех помню.

Кроме того, были дачники – городские люди, купившие местные дома более или менее «на птичьих правах», вроде нас. Их число со временем возрастало.

Каждая семья по-своему интересна и заслуживает отдельной истории.

Я думаю, что будет разумнее рассказывать все местные байки по мере того, как их персонажи будут естественным образом появляться на сцене, а за основу взять рассказ о нашем собственном семействе: как оно укоренилось в деревне, разрослось и сейчас владеет ни много ни мало двенадцатью домами, гостиницей и фермой в благословенном Булавино.

Впрочем, и само Булавино необычайно разрослось. Сейчас там, кажется, около восьмидесяти домов – все время сбиваюсь со счета. Ходят слухи, что оно признано наиболее быстро развивающимся сельским поселением Н-ской области.

Отношения среди местного населения такие же страстно-непростые, как и в былые времена. Жизнь бурлит, и страсти кипят в этом идиллическом месте под сенью глухой тайги, на берегу сказочного озера, вдали от шумных городов и даже всякой проезжей дороги.

О том, как упал потолок

Потолок в доме упал на следующий год в начале лета, когда нас там не было, а жила семья тети Марины и дяди Коли (ведь дом был куплен на две семьи). Причиной падения было то, что многолетние протечки крыши приходились на угол, где сходились внешние стены дома и внутренняя бревенчатая стена, разделявшая две комнаты (так называемая изба-пятистенка).

Весь этот угол сгнил полностью. На верхние бревна стены в этом месте опирался тяжеленный потолок из толстых плах, который для теплоизоляции был сверху, с чердака, еще засыпан толстым слоем песка. В старину так всегда делали в деревнях теплоизоляцию потолка. Другие теплоизоляционные материалы, вроде современной стекловаты или «теплоизола», были недоступно дорогими, да и вообще, мне кажется, их не было в те времена, когда строился этот дом, – чуть ли не в XIX веке. Да и при советской власти, как известно, стройматериалы населению купить было нельзя.

И вот вся эта тяжесть много лет давила на сгнившие бревна, потихоньку прогибая их вниз. Много лет дом стоял необитаемым, а тут появились люди – начали ходить, хлопать дверями, топать, стучать молотками, попели всякие сотрясения и подвижки стен, и наконец конструкция не выдержала.

В сам момент падения в доме находилась моя двоюродная сестра Галинка, которой тогда было лет четырнадцать. Она сидела у окна и мирно читала книжку.

И вдруг увидела, что бревна потолка в клубах пыли начали одно за другим сползать по стене на пол.

Дальше версии расходятся. Сама Галинка утверждает, что успела достаточно спокойно выйти через дверь до того, как потолок рухнул целиком. Однако все остальные члены семьи твердо убеждены, что Галинка выскочила в окно вместе с книжкой. Это убеждение родилось, видимо, из рассказа ее матери Марины, которая была на улице вместе с дядей Колей, когда они услышали страшный грохот в доме. Они, конечно, вспомнили, что в доме осталась старшая дочь, и кинулись туда смотреть, что случилось. Как вышла Галинка через дверь, они, видимо, не заметили (или она все-таки не выходила, а действительно сиганула в окно). Во всяком случае, когда они распахнули дверь, их глазам предстала ужасная картина: рухнувшие в комнату потолочные бревна, пыль столбом и, о ужас, зацепившись за что-то в воздухе, качается один детский резиновый сапожок.

Бедная тетя Марина была уже готова умереть на месте от ужаса, но тут снова открылась дверь, и с улицы вошла живая и здоровая Галя с книжкой в руках.

Вот в таких красках вся эта история была пересказана нашему семейству.

Отпуск как таковой для них, бедняг, на этом и закончился. Остаток времени был посвящен вытаскиванию на улицу упавших бревен, выгребанию песка и прочей дряни, нападавшей с чердака, что потребовало долгого и тяжелого труда.

Надо сказать, что местные жители повели себя очень своеобразно. Они все собрались вокруг дома с оханьем и причитаниями, проклинали бывшего хозяина дома за то, что он «продал людям такое гнилье да еще за такие деньги» (цена продажи, разумеется, всем была достоверно известна), а также приносили в кулечках яйца, хлеб и творог для материальной помощи пострадавшим.

Общественный вердикт был таков: дом починить невозможно, москвичи отсюда уедут и больше никогда не вернутся.

Потратив пару недель на эти уборочные работы, семейство Марины действительно собралось и уехало. Они позвонили моим родителям и сказали, что отказываются от своей половины дома после этого ужаса, что дом теперь весь наш, пусть мы что хотим, то с ним и делаем. Марина несколько раз повторила: «Не бойтесь, мы оставляем вам чистый дом, только в одной комнате теперь нет потолка». Видимо, грязища была знатная, и уборка произвела на нее очень сильное впечатление. А сами они решили поискать себе деревенский дом где-нибудь в другом месте.

Как мы увидим далее, ничего из этого не выпело, и они вернулись в Булавино снова, решив, что все-таки это и есть то самое место на земле, лучше которого найти невозможно.

Вопреки мрачным прогнозам деревенских жителей мои родители, когда наступило время их отпуска, решительно двинулись в Булавино. Мой отец вообще был во времена своей молодости мастер на все руки и человек не очень-то пугливый, так что отсутствие потолка в одной комнате его совершенно не испугало.

Приехав, мы действительно какого-то особого ужаса не обнаружили. Потолка в одной комнате действительно не было, изнутри была видна крыша. Но это обещало неприятности зимой, когда холодно и без потолка не натопишь, а летом ничего, жить вполне можно.

Бревна от упавшего потолка были аккуратно сложены на улице. Все чисто. Мы с мамой, неопытные в строительстве люди, вообще не поняли, в чем проблема. Ну упал потолок – взять да положить бревна обратно. Однако приходившие мужики из местных обсуждали непростую строительную ситуацию с моим отцом, грустно качали головами и подтверждали первоначальное заключение, что «дело швах» и что никак не починить. Даже из соседних деревень приезжали «эксперты» (не ленились!) полюбоваться на наш развал, поскрести голову и подтвердить, что «дело полный швах».

Внутри «коричневого» дома. Виден угол, где были заменены верхние бревна.

А дело было в том, что верхние бревна стен, на которые опирался не только потолок, но и крыша, сгнили до состояния полной непригодности и, без сомнения, подлежали замене. Для этого надо было всю огромную крышу дома приподнять, «вывесить» на каких-то опорах, освободить верхние бревна, снять их оттуда (а они были огромные и тяжеленные), заменить новыми (местные говорили на своем наречии: «вздымнуть туда новый столоб»), потом осторожно опустить крышу и уже после класть новый потолок.

Все осложнялось тем, что ни одного нового бревна купить официально было нельзя, рубить в лесу (то есть воровать у государства) мой отец категорически отказывался. Из рабочей силы были мой отец, девочка шестнадцати лет (это я) и моя мама, которая должна была еще кормить-поить все наше семейство и в лучшем случае могла считаться половинкой «женского» работника.

Нанимать помощников мой отец отказался категорически. Во-первых, больно сложная работа предстояла, не всякий бы взялся. Во-вторых, честно говоря, и нанять-то было некого: во всей деревне один был рабочий мужик – пастух Никанор со своим стадом. В-третьих, наем работников частным лицом считался чем-то неприличным при советской власти, не принято это было (хотя иногда и даже часто этим пренебрегали: например, моя мама всю жизнь держала няньку для детей, поскольку сама работала, но это считалось «барством» и на нее косились).

Короче, про наем помощников для ремонта дома даже думать не приходилось.

Так что задача, как я сейчас уже понимаю, была и вправду очень и очень непростой.

Вопрос добычи бревен был решен так. Пришлось разобрать остатки хлева и даже часть стены сеней, вставив туда верандные рамы и преобразовав половину сеней в веранду. При этом пришлось полностью изменить конструкцию этой части дома: бывший вход в торце сеней забили наглухо, устроив там кладовку, новый вход переместили туда, где раньше был выход в хлев и туалет, туалет в хлеву ликвидировали (там теперь было парадное крыльцо, какой туалет?!) и перенесли в отдельно стоящую будку в саду, как это обычно делают на дачах. Путем такой сложной и огромной перестройки было высвобождено несколько хороших крепких бревен, которые можно было пустить на замену гнилья.

Наступил этап подъема крыши и «вывешивания» ее на домкратах с опорой на вертикальные столбы, в качестве которых тоже использовалась часть высвободившихся бревен. Это был довольно опасный этап, потому что давление крыши было огромное, домкрат вместе с бревном могло «выпереть», и крыша бы упала. Хорошо, если бы еще никого не придавило. Я помню, как деревенские соседи, у которых уже, правда, скептицизма заметно поубавилось, приходили смотреть и все приговаривали: «Гляди, Николай, как бы не выперло тебе столоб!»

Однако Бог милостив, и все обошлось. Гнилые бревна сняли, заменили новыми. Я помню, как папа делал самую опасную операцию: засовывал кусок бревна в узкую щель под приподнятой на домкрате крышей и сам туда залез, иначе было никак не впихнуть это бревно. Он для страховки обвязал себя за пояс веревкой и велел мне держать конец. Если, мол, столб с домкратом начнет «выпирать», то надо, чтобы я его успела за веревку выдернуть из этой щели.

Вот уж не знаю, успела бы я или нет.

Но, так или иначе, все кончилось благополучно, бревна были поставлены, крыша без всяких помех опущена на место. Замененные бревна даже сейчас, спустя тридцать лет, выделяются своим светлым цветом на фоне более черной стены.

После этого оставались уже мелочи – положить на место старые плахи потолка, которые были не очень гнилыми, а совсем гнилые заменить на широкую и толстую доску, которую мы все-таки где-то нашли.

Таким образом, первый этап преобразования старого дома был завершен путем, так сказать, частичного изменения его архитектуры. Правда, оставалось еще множество проблем – крыша текла, как и раньше, и все могло начаться сначала. Там, где в сенях вынули бревна из стен, еще не были вставлены полностью верандные рамы; сами стены в комнате, в которой происходил ремонт, были настолько гнилые, что с ними тоже надо было что-то делать, например в самое гнилое место вставить два новых окна. Но это все было отложено на следующий год, поскольку отпуск подходил к концу.

В глазах деревенской публики мой отец был победителем и приобрел необычайный авторитет. Несмотря на первоначальную историю с вьюшкой, его стали считать не бестолковым москвичом, а очень даже крутым мужиком, способным на весьма серьезные свершения.

Но дело было в том, что к булавинскому дому уже приближалась новая угроза.

О том, как сожгли печку

В 1977 году я окончила школу, поступила в Московский университет на физфак и быстро прониклась там прелестями студенческой жизни. Я решила привезти новообретенных студенческих приятелей на Рогдай в булавинский дом на зимние каникулы, чтобы показать им экзотику дальней безлюдной деревни.

Предложение было принято с восторгом. Родители, как ни странно, тоже разрешили. И вот толпа человек в десять-двенадцать охламонов, жизни не знающих, опыта не имеющих и вообще полных балбесов, отправилась в путешествие.

Мы были загружены провизией, теплой одеждой, лыжами, поскольку добраться до дома можно было только перейдя замерзшее озеро на лыжах от ближайшей автобусной остановки в деревне Подорожье. Деревня эта находилась на противоположном берегу примерно в четырех километрах через лес от Криново; в целом от нашего дома до нее было порядка шести километров. За время житья в Булавино мы поняли уже, что водный путь через озеро самый короткий, и полностью осознали важность водных артерий для развития русской цивилизации в глухих лесах.

Наше явление было большим событием для занесенной сугробами до самых окон деревушки. Все местные повыскакивали на крыльцо, радостно приветствовали нас и предлагали молока (те, у кого были коровы, конечно). То ли еще будет: они и не подозревали, какое грандиозное развлечение было им уготовано по поводу нашего прибытия!

Мы забрались в дом, затопили печки, разобрали вещи. Быстро выяснилось, что плохо утепленный потолок (который положили на место только этим летом) в первой комнате практически не держит тепло, и там все время не больше пяти-шести градусов, несмотря на большую русскую печку.

Но мы вовсе не опечалились, потому что во второй комнате, где стояла печка-голландка, было вполне тепло. Как натопишь – так до двадцати пяти градусов, а к утру остывало до семнадцати-восемнадцати, что тоже вполне терпимо.

И мы решили в задней комнате устроить общую спальню, сдвинув кровати так, чтобы девочкам спать в одной куче, а мальчикам в другой, и было тепло. А готовить, мыть посуду и развлекаться решили в первой комнате – той, что с русской печкой.

Установили дежурство по стряпне и мытью посуды, стали ходить на лыжах по окрестным лесам, брать у бабок парное молоко, а по вечерам петь под гитару и танцевать под магнитофон. В общем, началась вполне студенческо-походная жизнь. Все были очень довольны.

Поскольку в первой комнате со щелястым потолком жарко не становилось никак, русскую печку многие видели впервые, а топить ее всем очень нравилось и дров хватало (от старых хозяев остался запас), мы топили ее практически круглосуточно. Кроме того, было очень романтично сидеть перед ней, как перед камином, смотреть на огонь и играть на гитаре. Так мы и делали, совершенно никакой опасности не чуяли.

Но вот день на третий-четвертый стали замечать, что в комнате все время попахивает дымом, и дым этот становится все гуще и гуще. К вечеру уже даже глаза слезились, стало плохо видно. Откуда дым шел – неясно.

Сказочная, невероятная красота зимнего леса. Это чудо, которое в Москве даже трудно себе представить.

Сначала, понятно, валили на то, что «тяга плохая» (хотя два дня назад была хорошая). Но чем гуще становился дым, тем яснее мы начинали понимать, что дело, пожалуй, все-таки не в тяге.

Наконец, с задней стороны печки, у самого пола, провалилась часть доски, и оттуда высунулся рыжий язык пламени, похожий на лисий хвост. Тут уже окончательно стало ясно, что мы горим. Попытка плескать в дырку водой из ковшика со всей очевидностью ни к чему не привела. Тогда кто-то заглянул в подпол и увидел, что под печкой бушует совсем нешуточное пламя.

Нужно было срочно заливать. А как заливать в подполе под печкой? Куда воду-то лить? Ну, положим, сам огонь в печке быстро залили. Но это мало помогло.

Туда в жерло хоть сколько плескай – вниз не протекает. Попробовали из подпола – тоже не очень, потому что горят доски и бревна под самой печкой, плескать надо снизу вверх, большая часть воды пропадает даром.

Дело было в том, что в Булавино издавна печки строили из-за бедности без фундамента, чтобы не тратить кирпичи, прямо на дощатый пол клали слой глины потолще и на нем ставили печку. А чтобы пол не провалился под ее тяжестью, снизу подпирали в подполе деревянными чурбаками, поставленными стоймя. И вот когда мы сдуру топили эту печку, как камин, несколько суток подряд, весь этот нижний глиняный слой раскалился до такой степени, что в подполе загорелись сначала доски пола, а потом подпорные чурбаки. И залить их сверху было никак нельзя, потому что их защищала своей махиной раскаленная громада русской печки.

Стало ясно, что печку надо ломать, добираться до пламени сверху и заливать сверху вниз в подпол из комнаты, иначе сгорит весь дом.

Ну, тут я просто горжусь собой, потому что в довольно опасной ситуации ключевое решение приняла я, и решение правильное. Я самолично притащила из сеней лом, воткнула в угол печки и велела нашим парням выворачивать, потому что у самой сил не хватало.

В десять минут печка была вся разворочена, и открылось полыхающее подполье.

К этому моменту вокруг уже собралась вся деревня, потому что дым валил из нашего дома так, что не заметить было никак невозможно. Надо сказать, что бабки притащили с собой пустые ведра и стулья. Ведра они вручили нам. Правильно, у нас было много молодых девчонок и ребят, чтобы бегать к озеру за водой. А стулья они расставили амфитеатром на снегу, напротив входа, уселись и, нещадно поливая нас матом, принялись рассуждать: сгорит все-таки дом целиком или не сгорит? Большинство сходилось на мысли, что сгорит.

Нам было не до них, мы бегали до проруби на озере и обратно с этими ведрами, как очумелые. А это расстояние больше ста метров в горку. И снегу по пояс.

Именно тогда я поняла смысл такого приспособления, как русское коромысло. Ведь у других народов коромысла нет – воду носят просто в ведрах, в руках. Потому что им не приходится тащить два ведра с водой, идя по протоптанной узкой канаве между двух сугробов по пояс. А если приходится? Вот как ты будешь их тащить? Надо или руки развести в стороны, почти горизонтально, чтобы ведра не зацеплялись за снег, или одну руку с ведром держать впереди себя, а вторую сзади, чтобы уместиться в этой канаве вместе с ведрами. И то и другое жутко неудобно. Вот он, смысл коромысла: положил его на плечи и иди – ведра качаются по бокам тропинки высоко над поверхностью снега.

Заодно предлагаю задуматься о физической силе тех красоток с коромыслом, которых часто изображают на «русских народных картинках». Идет себе этакой павой с улыбочкой, а между прочим, она двадцать килограммов воды тащит на плечах. Это если ведра алюминиевые, а если стародавние, деревянные а-ля бочонок, то и все тридцать килограммов.

В общем, много мне истин открылось о народной жизни, пока мы эту печку заливали. Залили все-таки. Глина, из которой она была сложена, раскаталась по полу толстым грязевым слоем, дом был полон дыма, пара и холода, потому что от нашей беготни тепло, разумеется, все улетучилось. Сил не было совсем – почти умерли все.

Бабки, получив полноценное наслаждение от этого спектакля, забрали свои ведра и стулья и ушли, так и не сойдясь в едином мнении, как это все произошло: были ли мы все пьяны в лежку (вроде непохоже) или просто круглые идиоты.

В этот момент Пал Саныч, светлая ему память, пришел и сказал, что истопил для нас баню. Мы, девчонки, оставили наших мальчишек топить вторую печку и заново согревать дом и попели в баню. Как же это было кстати!

Вечером явилась с визитом Нина с фонарем. Она проявила незаурядную проницательность, почти угадав причину пожара. Спросила, сколько мы часов топили печку без перерыва. И узнав, что несколько суток, схватилась за голову. Нам была прочитана лекция о топке русских печек, обильно усыпанная матом, и мы ее с покорностью выслушали. А потом был отдан решительный приказ привести все по возможности в порядок после погрома.

«Мы твоих родителей, Верка, знатно уважаем, и ты не смей им дом говнить!» – было ее финальное слово.

Весь следующий день мы отскребали от пола глину и выносили наружу остатки разломанной печки. Я действительно не очень представляла себе, что скажу родителям, но была очень довольна, что мы вовремя смогли все потушить, и дом не сгорел. Вспоминая летние подвиги с ремонтом, я полагала, что починить печку – это, конечно, будет проблема, но как-нибудь справимся. Хотелось так же, как Марина, «оставить дом чистым». Этого в целом кое-как удалось добиться.

Сразу скажу, что по пути в Москву мои друзья поглядывали на меня с ужасом, представляя, что мне скажут родители. Я, конечно, тоже побаивалась. Но решила взять быка за рога, и когда они меня спросили (еще в прихожей, пока я раздевалась), как дела, ответила решительно: «Дела ничего себе, но только мы печку сожгли. Остальной дом не пострадал и все успели убрать», – добавила я.

Родители, надо заметить, выдержали удар с честью – не упали, не закричали. А только усомнились: «Ну да? Как это можно печку сжечь?» Тут я им все подробно объяснила: о печках без фундамента и о том, что будет, если их топить несколько суток подряд.

Короче говоря, меня не убили за этот «подвиг», и коллекция булавинских легенд обогатилась еще одной историей, которую рассказывали и пересказывали на берегах озера Волья еще долго-предолго. И меня в магазине узнавали как «ту самую, у которой студенты зимой печку сожгли». Так что и я тоже прославилась.

Студентам же вся эта история вообще скоро уже представлялась феерическим приключением. Нам все завидовали – и явно, и тайно. Мы продолжали ездить зимой «в деревню» вплоть до пятого курса, многие рвались попасть в нашу компанию, но таких замечательных событий больше ни разу не происходило.

О том, как сожгли печку, – часть вторая. а также о почтовой связи и о быках

Да нет, я не ошиблась, печку мы сжигали еще раз (второй) на следующий год и почти тем же составом участников.

За лето мои героические родители печку сумели восстановить, вернее, сделать заново. Старая печка была не из кирпичей, а из огромных самодельных кусков глины, смешанной с соломой.

Это из-за бедности в тех краях так строили. Нормальных обожженных кирпичей было не купить, вот и лепили такие самодельные «кирпичи», каждый в два-три раза больше обычного, и из них по-сырому строили. А обжиг, должно быть, проходил, когда уже печь начинали топить, – обжигалось как бы все вместе. Поэтому при разломе печки получилась не куча кирпичей, как можно было предположить, а большая гора полуобожженной-полусырой глины, которую мы еще зимой вынесли наружу. Для повторного использования эта глина не годилась, и вообще, такой способ изготовления печи очень трудоемкий и напоминает труд древних евреев, от которого они, как известно, сбежали в пустыню.

Надо было как-то достать кирпичи (напомню, что стройматериалы в те времена населению не продавали). Пришлось почти украсть, а куда деваться. В деревне была старая брошенная «водогрейка» – сарай с небольшой печкой, на которой грели воду для каких-то колхозных надобностей в старинные годы. Она уже лет тридцать как стояла заброшенная, крыша прохудилась, а кирпичная (!) печка стала разваливаться под осенними дождями.

Имущество было совхозное. И вот Нина, на правах единственного представителя власти в деревне, нам эту полуразрушенную печку отдала. Сказала: «Разбирайте, все равно пропадет».

Мы разобрали, и она даже выделила нам телегу с лошадью – перевезти кирпичи поближе к нашему дому.

Кирпичей было маловато, и печка вышла поменьше, чем прежняя, но все же это была настоящая русская печка. Мы обмазали ее, побелили, дети нарисовали на ней гуашью жар-птицу и разные узоры, и мы ее торжественно затопили.

Печка вышла хорошая, держала тепло два дня. Долго пекла я в ней на больших противнях пироги с капустой и грибами. Незаменима она была для приготовления каши, наваристых щей, творога, сушения грибов – короче, для того, что именуется обычно русской кухней.

Последнее время мама печку редко топит – нет сил таскать дрова. Дров для нее действительно надо несколько больше, чем для голландки, скажем. Но я стараюсь, когда приезжаю, хотя бы один раз как следует протопить ее, потому как она отлично просушивает дом.

Следующей зимой мы в составе студенческой компании опять поехали в Булавино и были с интересом встречены местным населением: что мы еще отмочим?

Особенно внимательно булавинцы следили, естественно, за дымом, выходящим из нашего дома. И мы, конечно, не обманули их ожиданий.

Восстановленная моими родителями русская печка. Рисунки на печке – совместное творчество мое и других детей, живших тогда в Булавино.

На второй или третий день дым как будто пошел гуще, чем положено. Опять произошло ЧП с печкой, хотя на этот раз несколько другого рода. Под (дно топки) состоял из плотно уложенных кирпичей, но у одного был отколот уголок, и, видимо, вниз завалилось несколько угольков, а мы и не заметили.

В этот раз мы были опытные: как только потянуло «не тем» дымком, тут же потушили печку, выгребли и выбросили все угли и стали смотреть, что там такое.

И я увидела эту щель в дне топки, из которой шла уже струйка дыма, – что-то тлело внизу. Тут же схватила гвоздодер и выворотила этот кирпич и пару соседних. Глядь, в самом деле завалились угольки и тлеют. Быстро вылили туда ведро воды. К приходу взволнованных соседей все уже было кончено.

Этой зимой русскую печку больше не топили. А летом еще раз вытащили подовые кирпичи, подсыпали утолщенный слой песка, глины для теплоизоляции, снова аккуратно уложили кирпичи, тщательно промазали все щели глиной, и больше проблем не было никогда.

Родители, конечно, беспокоились по поводу того, как у нас на этот раз пройдет «зимовка», и попросили из Булавино прислать им телеграмму, вернее, не из Булавино, а из более крупного села Задольское, что на другой стороне озера, где была почта, магазин и автобусная остановка. В принципе, там даже был телефон, только он обычно не работал. Поскольку это все происходило в сказочную эпоху до появления сотовой связи, то связываться с Москвой надо было так: перебраться через озеро (зимой на лыжах, а летом на лодке) и пытаться отправить телеграмму с почты в Задольском.

Телеграммы все-таки как-то доходили. Даже можно было и из Москвы послать в Булавино телеграмму тем же способом, только она обычно, попав на почту в Задольском, лежала до оказии, пока кто-нибудь из местных не собирался за чем-либо «на ту сторону, в Булавино». Если при этом он случайно встречал почтальоншу, и она вспоминала, что у нее для Булавино есть почта, то могли даже и передать эту почту. Но поскольку такое событие требовало совпадения множества случайностей, то обычно телеграмма из Москвы на почте в Задольском лежала подолгу, пока адресат сам как-нибудь не забредал туда (обычно в магазин) и ему не приходило в голову заглянуть на почту.

Так или иначе, мы телеграмму должны были послать и послали. Мы долго думали, что в ней написать так, чтобы снова не напугать родителей новым пожаром, с одной стороны, и не наврать, что якобы все благополучно, с другой. В конце концов была отправлена телеграмма с текстом: «ДОМ ЦЕЛ ЗПТ ЛЮДИ ЖИВЫ», что вполне соответствовало истине.

Телеграмма эта произвела в Москве сильное и неожиданное действие. Мои родители мирно спали или ложились спать вечером, часов в одиннадцать. Вдруг в дверь начали непрерывно звонить и стучать так, что они здорово испугались. Наскоро одевшись, они открыли, увидели там взволнованного почтальона, который размахивал телеграммой со словами: «Не волнуйтесь, не волнуйтесь! Все в порядке, ДОМ ЦЕЛ, ЛЮДИ ЖИВЫ!!!» Видимо, на почте в Москве решили, что это телеграмма из района стихийного бедствия, и из самых лучших побуждений отправили нарочного поздним вечером отнести ее адресату, чтобы не держать ожидавшую ее семью в напряжении до утра. Надо сказать, что мы все очень высоко оценили этот благородный порыв московского почтового отделения.

Вообще, первые пару лет в Булавино летом существовала почтовая связь еще через ту деревню Криново, которая была на нашем берегу, в пяти километрах, – ту самую, от которой мы добирались пешком в первый раз. Там тоже была почта, которая потом закрылась. А тогда она еще работала, и даже существовала «почтальонка» Люся, которая два-три раза в неделю, надев резиновые сапоги, шла через лес в Булавино и несла почту и даже (представьте!) подписку на газеты и журналы. Она шла, невзирая на погодные условия и на обитавших около Булавино чудовищных быков.

О быках сейчас расскажу.

Быки были принадлежностью булавинского стада и теоретически управлялись пастухом Никанором. Но только теоретически, потому что на самом деле это были необыкновенно лютые быки, которых обязательно надо было резать на второй или максимум третий год их жизни. Если по какой-то причине их на третий год не забивали, они совершенно выходили из повиновения людям, зверели, поселялись в лесу и стремились забодать всякого, кто направлялся из Криново в Булавино.

Никанора они регулярно загоняли на сосну, и он сидел там по полдня, уговаривая быков (по его собственным рассказам): «Быконька-быконька, шел бы ты вон в ту сторону!», – на что непреклонный зверь только ревел и рыл землю копытом.

Наконец, Нина и Никанор принимали решение, что жить так уже невозможно и быка надо сдавать на мясо. Сдавать на мясо надлежало в центральной усадьбе, в пятнадцати километрах. Для этого его предстояло еще отловить и довести до места.

А это была целая история. Всем быкам еще в детстве вдевали в нос кольцо, иначе с ними вообще никак не управишься. Хитрость была в том, чтобы ухватить быка за это кольцо и привязать к телеге, тогда он делался послушным и шел за телегой покорно, не пытаясь вырваться. Однако пойди ухвати его за это кольцо!

Поступали обычно так. Загоняли стадо телок и быка в сарай хитрым способом: надо было, чтобы бык вошел первым, за ним – телки, и приперли бы его своими телами к стенке сарая. Телок было много, до двухсот голов, можно было весь сарай набить ими прямо битком. Таким образом, бык оказывался прижатым и не мог в таком положении бодаться. После этого надо было по спинам стада проползти до быка, ухватить его за кольцо и привязать веревку.

Короче, это была целая военная операция, и выполняла ее обычно Нина. Во всяком случае, именно она ползла по спинам телок и хватала быка за кольцо. Никанор, видимо, боялся и под всякими предлогами от этой финальной стадии старался уклониться.

После этого быка привязывали к телеге, и Нина гордо конвоировала его в центральную усадьбу. А в Булавино между тем начинал подрастать следующий бычок.

Мы встретились с очередным быком вместе с почтальоншей Люсей, когда решили приехать в нашу деревню все той же студенческой компанией уже не зимой, а в июне, после сдачи летней сессии. Нас было человек десять, в том числе несколько довольно здоровенных ребят – не то чтобы одни девчонки. И ехали мы через Криново, потому что не было лодки, чтобы переправить нас через озеро со стороны Задольского.

Люсю мы увидели в Криново, она как раз собиралась с почтой в Булавино и очень обрадовалась, что у нее будет такая компания. Пока мы пели пять километров через лес, она всю дорогу рассказывала ужасные истории о быках и приговаривала: «Как хорошо, что я с вами, а то очень страшно одной ходить, там сейчас бык, ух какой!»

И всю дорогу наши мальчишки храбрились и говорили: «Да что нам бык, мы его сейчас! Да мы его одной левой!» Они выломали себе в лесу каждый по огромной дубине и воинственно ими потрясали, изображая, как они при случае расправятся с быком. Девчонки, надо сказать, выглядели как-то нервно и вдобавок ныли, что у них тяжелые рюкзаки. Наконец, показалась опушка леса, а за ней околица деревни, и вот – о ужас! – между нами и околицей стояло булавинское стадо, а перед стадом – бык со сверкающим кольцом в носу!

Бык, впрочем, был занят – мирно щипал травку. Однако ряды наши мгновенно перестроились. Вперед выдвинулась Люся с прутиком в руках. Она отважно двинулась на быка, помахивая прутиком и приговаривая: «Пошел-пошел!» За ней ступали совершенно притихшие мальчишки со своими дубинками. В арьергарде сбились в кучку девчонки с рюкзаками.

Бык не обращал на нас внимания: он завтракал. Нам удалось миновать стадо и приблизиться почти вплотную к окружавшему деревню забору. В этот момент кто-то оглянулся и крикнул: «Догоняет!» До забора оставалось метров десять. Никогда я не видела, чтобы люди с огромными рюкзаками мчались так прытко!

Некоторые с разбегу перемахнули через почти двухметровый забор, не снимая рюкзаков. Некоторые ухитрились пролезть в чрезвычайно узкие щели между заборными слегами – и сами пролезли, и рюкзаки протащили, причем все это в мгновение ока. Короче, через пять секунд мы все были в безопасности по ту сторону забора.

Но наибольшее мужество во всей этой истории проявила почтальонша Люся.

Оказавшись в деревне, она вздохнула и произнесла: «Эх, а мне еще обратно идти!» – и отправилась разносить почту. Кстати, на одном из домов в Булавино в те времена висел настоящий почтовый ящик, откуда Люся даже вынимала иногда корреспонденцию, если ее предупредить, что ты написал письмо и туда его бросил.

Через два года Люся вышла на пенсию, и на этом деятельность почты в Криново завершилась.

О том, как кобыла взбрыкнула и телега перевернулась

На следующее лето после первого печного пожара моим родителям стало очевидно, что в Булавино надо отправлять большое количество стройматериалов для окончания ремонта гнилых стен, а также какую-то мебель и хозинвентарь.

Со стройматериалами тогда было плохо. Как я уже говорила не раз, их почему-то не продавали частным лицам. Однако кое-как удалось купить несколько оконных рам и стекло. Поэтому пришли к выводу, что наиболее сгнившие части стен заменим на оконные проемы, заодно в избе станет посветлее.

Купили несколько листов рубероида для ремонта протекающей крыши. Еще были куплены кухонный стол и кровати, из квартиры решили, как водится, отправить старый диван и какие-то шкафчики, кастрюльки. Короче, собрался целый грузовик.

Грузовик был нанят в трансагентстве чин чинарем и должен был довезти всю эту кучу барахла до Криново – крайней точки, куда доходила проезжая дорога. Как переправить груз дальше через болотистый лес, мы себе не очень представляли, но утешались мыслью, что как-то вещи все-таки в Булавино попадали раньше. Присутствовали же в домах у наших деревенских соседей кровати и столы! Значит, доставка в принципе возможна. Вероятно, надо будет искать трактор или телегу с лошадью.

Как бы то ни было, мой отец Соловьев Николай Николаевич отважно отправился в путь, утешая себя следующей мудростью: «Раз купили вещи и довезли до Криново, не выбросим же? Как-нибудь довезем все-таки».

Итак, двадцатого июня соответствующего года Соловьев Н. Н. уселся в трансагентский грузовик с вещами и уехал. Предполагалось, что грузовик идет до Криново один день, потом, скажем, еще один день на преодоление остатка пути через лес, еще один день – на раскладку привезенных вещей по местам уже в Булавино плюс один день на обратную дорогу. Итого четыре дня. Ну, еще запас на всякие непредвиденные ситуации – день. Итого через пять дней максимум он должен вернуться в Москву, успешно завершив операцию.

Связи с деревней, как мы помним, не было – ни телефонной, ни какой-либо другой.

Проходит неделя, другая – ни Николая Николаевича, ни вестей о нем не поступает. Моя мама Елена Викторовна начала нервничать, хотя, вообще говоря, человек она не слабонервный. Но все-таки две недели – это уже слишком долго.

Позвонили в трансагентство и после некоторых мытарств выяснили, что грузовик вернулся обратно разгруженный, целый и невредимый еще две недели назад. Наконец, мама отправилась на почту и дала телеграмму с заранее оплаченным ответом (была такая форма услуги на почте в те времена) с таким текстом: «Начальнику почтового отделения в деревне Криново. Соловьев Н. Н. с вещами для деревни Булавино выехал из Москвы на грузовике 20 июня сего года. Назад до сих пор не вернулся. Сообщите, что знаете, по такому-то адресу Соловьевой Е. В.» Для ответа была выслана крупная сумма – 3 рубля, чтобы почтмейстер из Криново мог ответить подробно и обстоятельно, если что-нибудь знает.

Ответ прибыл на следующий день тоже телеграфом и был весьма обстоятельным: «Соловьевой Е. В. Сообщаю что знаю. Соловьев Н. Н. с вещами прибыл 20 июня в деревню Криново. Вещи были разгружены с грузовика и погружены на подводу. Соловьев Н. Н. взялся сам управлять подводой. По дороге в Булавино в лесу кобыла взбрыкнула, телега перевернулась, вещи вывалились в грязь. Остатки вещей вторую неделю Соловьев Н. Н. возит на тракторе».

Паника в нашей семье улеглась, и мы стали терпеливо ждать возвращения главы семейства. Он действительно вернулся еще через несколько дней, а история о брыкливой кобыле пополнила коллекцию местных легенд о москвичах-дачниках.

Так или иначе, цель была достигнута: вещи были переправлены, и в течение этого и следующего лета ремонт дома был вчерне завершен (вместе с восстановлением печки). И даже получилось совсем неплохо: огромные по местным понятиям городские окна, выходящие на озеро, в доме нормальная мебель, мягкий городской диван, печка функционирует, крыша почти не течет – одним словом, городской комфорт в деревенских условиях.

Однако проблемы с протеканием крыши окончательно удалось решить значительно позже, когда я окончила университет и вышла замуж за Сережу. Хотя отец и покрыл крышу новым рубероидом, привезенным с такими сложностями из Москвы, это было решением только временным. Основа крыши была драночная, эта дранка была хорошо видна снизу, с чердака. Было видно, что ее поддерживают уложенные на стропила круглые палки из леса, так называемые слеги, а вовсе не доски, из которых по строительным канонам полагается делать «палубу» крыши.

Ясно, что это было сделано из-за бедности и недоступности Булавино для проезда транспорта. Видимо, когда строили дом, то досок на «палубу» просто не было, и те давнишние умельцы использовали подручный материал, которого в лесу было навалом, вдобавок бесплатно.

И вот результат такой экономии: хотя несколько поколений хозяев дома (а дому, напомню, было около ста лет) покрывали крышу поверх дранки рубероидом, это не очень помогало. Рубероид прибивали к крыше через деревянные планки, пропуская длинные гвозди через всю многослойную кровлю и пытаясь вслепую попасть ими в круглые тонкие слеги, находившиеся в самом низу.

Во-первых, часто промахивались мимо слег, и получались лишние дырки в кровле от гвоздей. Во-вторых, даже если попадали, то это давало только кратковременный результат. На этих озерах часто дуют очень сильные ветры, прямо-таки ураганы. Они то прижимали многослойный «пирог» кровли к слегам, то давали ему отойти, расшатывая гвозди. Кровля работала как пружинный матрас. Через некоторое время гвозди выскакивали, и прижимающие рубероид планки отлетали. Вода продолжала затекать внутрь, дранка и слеги гнили. Текло на стены и потолок, прел и гнил таким образом весь дом.

Кардинально исправить ситуацию можно было лишь сменив полностью всю крышу: сбросить вниз всю кровлю, положить вместо прогнивших слег доски, на них какой-нибудь жесткий материал, например шифер или листовое железо (которые вдобавок, повторяю, было очень трудно купить).

На такую сложную операцию мы смогли решиться, только когда в семье появился второй сильный мужчина – Сережа.

Каким-то чудом удалось купить в нашем райцентре Д. шифер. Об этом тоже можно рассказать целую историю: покупка стройматериалов при советской власти граничила с эпическим подвигом. Одно то, что перевезти было не на чем, уже повергало в отчаяние. Вот он, шифер, допустим, уже куплен, а машину, чтобы довезти его хотя бы до берега озера, нанять официально невозможно. Даже если есть в Д. трансагентство, то на грузовик надо было записываться в очередь за месяц. А кто тогда знал, в какой именно день Господь ниспошлет нам покупку шифера?

Но, так или иначе, раздобыли где-то «левый» грузовик, довезли шифер до Задольского на противоположном берегу. Тогда уже у нас была лодка, и мы предпочитали, как все, возить грузы по воде, а не на кобыле через болото. Всего пара недель тяжелой физической работы (погрузить тяжеленные шиферные листы в лодку, переправить на четыре километра по воде, разгрузить, втащить вверх по склону берега до дома – еще триста метров – все в несколько приемов, потому что в лодку много не влезает) – и вот мы уже счастливые обладатели доставленного в Булавино штабеля шиферных листов.

Еще одно лето ушло на разборку крыши, добычу досок для палубы и монтаж новой кровли.

С добычей досок связана еще одна душераздирающая эпопея. Их тоже купили в Д. и для перевозки наняли грузовик (естественно, «левый») с водителем-эстонцем, который в своей обычной жизни был занят на прокладке линий электропередачи через леса. Эстонец очень гордился своим грузовиком и твердил, что он может пройти через любое болото. В результате он нас спровоцировал на глупость – опять на попытку перевезти доски через Криновское болото (хотя, казалось бы, уже были научены жизнью). Но после прошлогодних мучений с шифером очень хотелось верить в то, что вот сейчас, на супервездеходном грузовике мы привезем доски прямо до дома и таскать на себе ничего не придется.

Сережа с моим дядей Робертом (который тогда уже тоже поселился в Булавино) и водителем-эстонцем рискнули опять поехать по Криновской дороге. Ну а дальше было как в истории с кобылой несколько лет назад: они исчезли в лесу и больше не появились до ночи. Мы ждали-ждали и легли спать – а что еще прикажете делать?

Примерно в час ночи в окно забарабанили – это был Сережа, пешком вышедший из леса. Он был мрачен и сосредоточен: «Давайте топоры, лопаты, толстую веревку, пять бутылок водки и хлеба. Кто еще может помогать копать, пусть одеваются быстро и идут со мной. Сапоги обязательно самые высокие надеть!» На вопросы, почему нельзя подождать до утра, он только отмахивался и злобно рычал.

Спасательная экспедиция была снаряжена и ушла в темный лес. Вернулись все на следующий день к обеду, без досок и без грузовика.

Выяснилось следующее. Эстонский грузовик в середине леса (примерно там, где в свое время бабке Тиркиной было велено построить мост) провалился в болото. Причем так неудачно, что ему «под брюхо» между задними и передними колесами попал огромный камень-валун (там в болотах они попадаются часто). В результате грузовик повис на этом камне, колеса беспомощно вращались в жидкой грязи, не доставая до дна, и вытащить его можно было только выкопав из болота целиком, вместе с валуном.

К счастью, в этом месте озеро близко подходит к лесной дороге. Поэтому наши доски просто сбросили на землю и решили, что опять будем таскать их к берегу и перевозить на лодке до Булавино, но это потом. А сейчас было главное – спасти грузовик и нашего эстонца. Эстонец очень нервничал: вдруг эти русские заказчики бросят его одного в болоте и не помогут ему вытаскивать машину. Он все твердил, что этот рейс у него «левый», начальство ничего не знает и что в шесть утра он должен быть где-то у себя на базе. Поэтому все спасательные работы пришлось производить прямо ночью. К утру они этот грузовик все-таки вытащили. Потом сели на травку и выпили оставшуюся водку из горлышка, передавая друг другу бутылку. Было не очень понятно, как эстонец в таком виде поедет к себе на базу, но он сказал: «Ничего-ничего», сел в машину, развернулся и уехал в направлении Криново. Видимо, он смог выбраться на проезжую дорогу, потому что через пару дней мы прошли до самого Криново, опасаясь обнаружить его где-нибудь опять застрявшим, но, к счастью, никого не обнаружили.

Это, конечно, не самая большая лужа, но представление о наших лесных дорогах она тоже дает. Та лужа, в которой утонул грузовик, была раза в четыре больше и втрое глубже.

Доски еще неделю таскали через лес к берегу озера и потом связывали плотом и сплавляли по воде до Булавино, где предстояла обратная операция: вытащить их из воды на сушу и поднять на крутой берег.

К концу лета ремонт крыши был завершен, и мы наконец избавились от протечек.

Впоследствии, после «перестройки», когда уже мы с Сережей стали хорошо зарабатывать в бизнесе и появилась возможность покупать и привозить стройматериалы нормальным путем, а вдобавок нанимать рабочих, в этот дом было вложено еще много денег и усилий. Был сделан второй «белый» пол (раньше был только «черный»), дом обшит вагонкой, перестроено крыльцо, маленькие прогнившие деревянные окна заменены на пластиковые стеклопакеты, сделан летний водопровод с автоматической подачей воды на кухню и в посудомоечную машину. На втором этаже оборудовали летнюю комнату, на первом – ванную комнату с биотуалетом и душевой кабиной, устроили летнюю кухню с большим навесом, выстроили отдельно стоящий сарай для инструментов. Не говоря уже о том, что было построено еще несколько домов для разных частей семьи.

Теперь в старом, «коричневом», доме живут мои родители и брат Вася. У нас с Сережей свой большой дом рядом, с нами живет младший сын Витюшка, пока маленький. Двое наших старших детей тоже снабжены собственными домами в непосредственной близости: для Аленки с мужем дом построен, для Мити купили дом, когда один из старожилов деревни, Арнольд Викторович, состарился и не смог больше ездить в труднодоступную деревню.

Кроме того, есть еще маленький зеленый домик, переделанный из бани, – для гостей. Но это разрастание деревни за счет нашего семейства впереди и относится к другой эпохе.

О том, как мы с Сережей чинили баню и как была найдена Котя

Баня в деревне – это отдельная песня. В первый раз мы попробовали сходить в черную баню еще в Росинушке и были совершенно потрясены. Это сейчас в городе развелось множество саун, бань по-русски и по-турецки, оформленных в «народном» деревянном стиле, в стиле европейском и в каком хочешь, и вещь эта, в принципе, вполне доступная.