Другое дело, что о подобном фарте сотрудникам в чинах ниже генеральского не полагалось и мечтать…

— Ну же, — отечески подбодрил Болгарин, — что ж вы молчите? — Хитро-прехитро подмигнул. — Ага, стесняетесь… Зря, зря. У нас на фирме предложения дважды не повторяют. Так что, Арчибальд Олегович, внимание — считаю до трех. Раз…

— Да! — принял решение Арчи и набычился. — Только учтите: принципами не торгую! И честью не поступлюсь.

Несколько секунд господин Болгарин внимательно всматривался в старшего лейтенанта. Затем удивленно приподнял брови, а когда вновь заговорил, тон оказался заметно теплее прежнего.

— Вижу. Верю. Уважаю. — Сергей Борисович протянул было руку, намереваясь похлопать Арчи по плечу, передумал. — Значит, так и укажем в контракте: без торговли принципами и с сохранением чести. Принято?

Арчи прищурился. Если господа из «ССХ» надеются обвести его вокруг пальца, их ждет разочарование. Он, Арчибальд Доженко, не сявка. И не лопоухий щенок. Он — магистр юстиции и, если нужно, черт возьми, сумеет постоять за свои грядущие права прямо сейчас.

— Рамки принципов и параметры чести определяются вами?

— Хорошо бы. Но вы же на это не пойдете…

— Неужели — мною?

— Не наглейте, дружище.

— Значит, по соглашению?

— Естественно, — кивнул вице-президент, уже с оттенком нетерпения во взгляде. — Подумайте, взвесьте все путем, не торопясь. Учтите мельчайшие нюансы. И внесем все в приложение. Так сказать, дополнительный протокольчик к договорчику. По рукам?

Кобениться дольше было бы непростительной глупостью. Сергей Борисович мог и передумать.

— По рукам.

— Вот и прекрасно.

Расставив акценты, господин вице-президент заговорил совсем иначе. Говоря с консультантом, он считал себя вправе на толику фамильярности.

— Суть дела в следующем, Арчибальд. Через десять минут вы убываете на космодром. Оттуда — на Землю. Не знаю и знать не хочу, почему ваше начальство искало вас так настойчиво…

Быстрая улыбка дала понять, что кое-какой информацией господин Болгарин все же располагает.

— Не собираюсь давать конкретных указаний. Но! — Толстый палец, опоясанный перстнем с рубиновыми шпажками, приподнялся. — Хотелось бы… Вы понимаете?.. Очень хотелось бы, чтобы там, куда вас направят, вы помнили: все, что хорошо для «ССХ», в конечном итоге идет на благо человечеству. Согласны? — Склонив голову к левому плечу, одноглазый великан испытующе вгляделся в собеседника.

Кивнуть Арчи не успел. Мелодично звякнули часы, и Сергей Борисович сделался озабоченным.

— Что ж, дружище, время не ждет. Держите-ка! Золотистый восьмигранник перекочевал от вице-президента к новоиспеченному консультанту.

— В случае целесообразности предъявляйте. Полезная штука. Хотя… — борцовские плечи слегка шевельнулись, — там, куда вас, возможно, направят, эта хреновина может и не пригодиться.

Судя по всему, Сергею Борисовичу с трудом верилось, что где-либо в пределах освоенной Галактики окажется бесполезным удостоверение сотрудника «ССХ, Лтд».

Часы пискнули опять, на сей раз дважды.

— Пора! Пойдемте, Арчи. Нет, погодите… — Уже у самой двери вице-президент остановился и досадливо покрутил крупной головой. — Проклятый склероз. Не отправлять же вас в таком виде!

Запустив руку в карман, господин Болгарин добыл нечто напоминающее никелированный портсигар. Разумеется, помеченный скрещенными шпагами.

— Подойдите-ка. Приподнимите рубашку. Закройте глаза. Вот так, достаточно. Выше не нужно.

Прохладный, словно бы пульсирующий изнутри металл коснулся кожи, зябкие мурашки пробежали по телу, мозг застлало переливчатой пеленой, а в ушах завибрировал тонюсенький звон, похожий на комариную перекличку.

На какое-то время Арчи не стало.

— Готово, — выплыл наконец из уютного небытия довольный голос Сергея Борисовича. — Можете поглядеть в зеркало.

Арчи послушно открыл глаза.

И присвистнул.

Зеркала не лгут. Если, конечно, это обычные зеркала, а не древние, сваренные в замковых мастерских Камелота, где некогда, по единодушному мнению космоархеологов, культивировалась магия. Но это зеркало было всего лишь очень дорогой подделкой a la Camelot. И следовательно, обязано было показывать то, что есть, не льстя и не искажая…

Не было больше никакого Мануэля Мбвамбы.

Был Арчибальд Доженко: поджарый, породистый, несколько даже суховатый пепельный блондин, обладатель прижатых ушей и носа с горбинкой.

За несколько секунд сошел на нет кропотливый, безумно дорогой труд умельцев-генетиков, гарантировавших, что восстановить статус-кво без специальной аппаратуры попросту невозможно.

Выходит, врали. Можно. С помощью совсем несерьезного на вид приборчика, легко умещающегося во внутреннем кармане…

Невероятно!

Геноинженерия, конечно, делает успехи, но о подобных вещицах Арчи слышать не доводилось. Медикусы, сработавшие Мануэля Мбвамбу, пользовались оборудованием хотя и надежным, но чудовищно громоздким. Портативная модель, разработанная специалистами Конторы, напоминает платяной шкаф. Ходили слухи, что в недрах Компании собрана уже экспериментальная установка размером с кейс, но слухи эти были не очень достоверны, поскольку Компания, как правило, не спешит оповещать правительство об открытиях, имеющих стратегическое значение. Это, разумеется, противоречит «Конвенции о статусе финансово-промышленной олигархии» (раздел 7, часть 13, статья 666), но до арбитража дело пока что не доходило, власть предпочитает договариваться с Компанией полюбовно…

Что касается «ССХ, Лтд», то господа Смирновы конвенцию блюли. За это политолог Доженко мог поручиться, поскольку темой его диссертации как раз и были некоторые аспекты неформальных взаимоотношений правительства с корпорациями.

И сейчас, любуясь собой настоящим, Арчи испытал чувства двойственные и противоречивые. С одной стороны, он, образцовый сотрудник Конторы, не мог не возмутиться вопиющим попранием действующего законодательства. С другой, как консультант «ССХ», преисполнился законной и вполне понятной гордости за успехи родного концерна в святом деле восстановления знаний, казалось бы, навеки утраченных человечеством…

— Пора, Арчибальд, — тихо напомнил господин Болгарин.

…Спустя четыре минуты скоростной аэроджип, несущий на фюзеляже серебристую эмблему в виде пары изящных шпаг, оторвавшись от бетона взлетной площадки, взмыл в кричаще синее небо Татуанги. Покачал стрекозиными крыльями, отдавая прощальный салют, лихо заложил изысканный вираж и, развернувшись на юго-восток, направился в сторону континента, утопающего в легчайшей дымке тумана, просеченного клинками сполохов. И до тех пор, пока огненная точка не растворилась в искристом сиянии, широкоплечий пожилой человек, чьи густые волосы, круто просоленные сединой, по-мальчишески упрямо налезали на лоб, поставив ладонь козырьком, наблюдал за улетающей машиной.

А затем, когда уже ничего, даже намека на растворяющийся в воздухе след нельзя стало разглядеть, достал из внутреннего кармана легкого летнего пиджака миниатюрный компофон, отличающийся от обычного разве что размерами стандартной клавиатуры. Нажал красную кнопку и сказал одно только слово:

— Убыл.

Нажал белую.

— Ну что, хлопцы, порядок? — Теперь голос его звучал расслабленно. — Хорошо. Собирайтесь. Вылетаем через полчаса…

Земля. Истанбул-на-Басфоре. 29 августа 2383 года.

Такого лета еще не бывало. Вторую неделю вопило над раскаленной землей озверевшее солнце, и даже одноглазый Джеронимо Три Пера, вождь горных апачей, впервые за десять лет не спешил откапывать топор войны. Стремительно иссякала вода в колодцах, и за два месяца ни один караван не вышел из форта.

Жизнь в прериях замерла…

Но вопреки всему мчался сквозь пыльное марево шериф Уильям Хэппенинг, известный каждому шакалу на берегах Рио-Мадре под прозвищем Честный Билл, и серая смерть мерцала в глазах его, полуукрытых широкими полями сомбреро. Терзая шипами шпор окровавленные бока полузагнанного мустанга, шел он по следам банды Эль-Койота, и похоже было, что на сей раз мерзавцам не уйти от кары, давно заслуженной ими, убийцами, насильниками и, страшно подумать, угонщиками племенного скота!

В среду близ руин ранчо Пойндекстеров, что к северу от границы, пал Букефало, знаменитый вороной Эль-Койота, и тогда мексиканец, зловеще усмехнувшись, приказал своим пистольейрос спешиться. Теперь лишь милостивому Господу, пристрелянному «кольту» и тяжелому мачете, этой святой троице прерий, предстояло решить, кто из двоих увидит закат…

— Клянусь небом, gringo, сегодня ты проклянешь день, когда появился на свет! — вскричал бандит, и мерзкое ругательство, сорвавшись с его искривленных злобою уст, заставило щетинистые щеки Честного Билла налиться гневным багрянцем.

— Не усугубляй грехи свои богохульством, — укоризненно отвечал шериф, — но лучше помолись истинному хозяину своему, дабы дал он место тебе хотя бы в преисподней!

Сатанинская гримаса исказила черты Эль-Койота.

— Carramba! — воскликнул он. — Защищайся же или умри!

И замерло все вокруг, даже гриф-стервятник, кружащий в выси, на мгновение прервал полет и завис в ожидании развязки…

Два выстрела грянули, слившись в один громовой раскат…

Но нет! Был и третий выстрел!

Вот стоит и подло ухмыляется, сдувая дымок с револьверного дула, Хорли О'Элберет, бесстыжий негодник, насквозь пропитанный скверным виски. Хорли по прозвищу Смок, пропащая душа, заочно осужденный присяжными за жестокую расправу с семейством Бэггинсов и вот уже с год гуляющий по прериям. Воистину, никто, кроме этого чудовища в образе человеческом, не решился бы на такое кощунство — недаром даже дружки его заворчали, осуждающе покачивая головами. Но рыжий висельник, позор ирландского племени, нисколько не стыдился содеянного, напротив, вовсю скалил щербатые зубы.

— Что, проклятый янки, — крикнул он, любовно прокрутив барабан, — похоже, не по вкусу тебе моя прелесть?

— Как я погляжу, мало радости доставил ты своей матушке, паренек, — кусая губы от жуткой боли в плече, отозвался Честный Билл, — и, сдается, недолго станет она горевать по тебе…

Вмиг осунувшееся лицо его было спокойно, и только легкая печаль, поселившаяся в уголках глаз, позволяла понять, что старый шериф смирился с неминуемой смертью. Они с Эль-Койотом выстрелили одновременно, но он — чуть раньше, и главарь конокрадов лежал бы сейчас с простреленным лбом, если бы не грязная выходка Смока Хорли. Увы, выбитый пулей ирландца револьвер валялся теперь в десятке ярдов от места схватки, и Уильям Хэппенинг знал: ему не успеть даже коснуться запасной кобуры.

Ошпаренное солнцем лицо Хорли исказилось.

— Ты смеешь трепать своим грязным языком имя моей матушки, поганый пес! Позволь мне покончить с ним, seniore! — возопил он, и Эль-Койот утвердительно кивнул.

Ухватив рукоять револьвера обеими руками, Смок принялся целиться. Но выстрелить не успел.

— Да будь я проклят! — внезапно вскричал коренастый бандит, державшийся ранее на заднем плане, и обветренное лицо его содержало сейчас намек на некоторую порядочность. — Да не зовись я Анджело Ла Бестиа, если позволю, чтобы на моих глазах совершилось преступление!

Дуло мушкета, направленное в хилую грудь ирландца, подтвердило его решимость.

О! Не так уж давно Анджело Ла Бестиа храбро воевал против картавых негролюбов-янки в отряде отважного майора Колхауна, дослужился до сержанта и ушёл в прерии, ценя честь превыше жизни. И сейчас смельчак недоумевал: каким злым ветром занесло его в банду грязных chicanos, единственный белый среди которых и то настолько бесстыж, что посмел вмешаться в честный поединок? Хотя чего и ждать от вонючего ирландца!

Слегка выставив левую ногу, бравый вояка хищно пригнулся. Палец его замер на спусковом крючке, глаза изучающе ползли по застывшим лицам мексиканцев, и поэтому он последним услышал некий чужеродный звук, возникший словно бы из ниоткуда.

Скрип, похожий на дребезжание гвоздей в жестяной коробке, приближался. Вот на горизонте показалась темная точка, а краткое время спустя пара одров, впряженных в ветхий дилижанс, остановилась у пересохшего колодца. Приоткрылась дверца, и златокудрая девушка в белом кружевном платье и шляпке, украшенной флердоранжем, выпорхнув из кареты, звонко восклик…

…Коренастый, наголо бритый толстяк неопределенных лет, облаченный в мешковатый, плохо гармонирующий с амбициозным интерьером костюм, поморщившись, выключил визор. Вздохнул. Ткнул пальцем в клавишу.

— Зиночка! Чашечку чаю, пожалуйста. И соедини-ка меня, дружок, со «Стерео-Центром»…

— Минуточку, Шамиль Асланович, — мурлыкнул селектор.

Чаек возник почти тотчас. А связи пришлось ждать. С каждой бесполезно истекающей секундой квадратный складчатый затылок багровел все гуще.

— Черт-те что, — произнес наконец господин Салманов и хлопнул ладонью по столу, ненароком оборвав жизнь одной из декоративных бомборджийских мушек. — Бе-зо-бра-зи-е!

Верная Зиночка, сунувшаяся было насчет сушек, сделала большие глаза и сгинула. Шестой год удерживая пост личного секретаря Председателя совета директоров Компании, она знала: если босс сквернословит наедине с самим собою, маячить без крайней нужды не следует.

Секретари, водители и лакеи ошибаются редко: господин Салманов действительно был зол.

Внеочередное заседание совета начнется ровно в полдень.

А он минувшей ночью проворочался до рассвета. И со вчера мокнут ладони. Нельзя выходить к коллегам в таком виде. Порвут на ветошь.

Кисейным барышням нечего делать в совете директоров.

Господину Салманову была необходима красная тряпка. И дурацкий фильм попался на глаза хоть и случайно, но весьма кстати: медленно закипая, Шамиль Асланович уже подвел себя вплотную к желаемому уровню ярости.

Немыслимо! Три трупа за полчаса, и как это прикажете назвать, если не пропагандой насилия, да еще в лучшее эфирное время? Чему научатся невинные дети, посмотрев сие, скажем так, произведение. Одному: чуть что — хвататься за оружие, и это в лучшем случае. Так куда же зовут рядового зрителя мудаки со «Стерео-Центра» и на что тратятся средства налогоплательщиков?

Или они там думают, что на их шалости нет управы?! В таком случае эти уроды жестоко ошибаются…

На том конце провода вернувшийся наконец из клозета директор студии пытался жалобно скулить, но слушать его никто даже не собирался. Ему конкретно разъясняли.

Типа так. Никому, даже государственному стереовидению, не дано право разлагать подрастающее поколение, идеализировать самосуд и поэтизировать разборки; стереовидение по самой природе своей призвано сеять семена разумного, доброго, вечного — понятно, в натуре?.. Стереовидение, а в первую очередь — Госстереовидение есть питомник гуманизма и рассадник политкорректности; кому-кому, а директору главного канала Галактики не следует забывать об этом ни на секунду. Так что пускай эту гадость снимают с эфира немедленно, и господин Салманов, хоть и рядовой, но неравнодушный зритель, очень надеется на то, что понят правильно, поскольку…

— …А что пасть тебе через жопу натрое порвут и на погоны не посмотрят, так ты, полковник, не сомневайся, — закруглив период, господин Салманов впервые за время беседы позволил себе повысить голос. — Всё! Кончили базар!

И, откинувшись в кресле, вкусно потянулся.

От сердца заметно отлегло. Сделалось, правда, несколько неудобно перед директором: все-таки академик, офицер, а тут его носом в говно, как собачонку. Ну, что поделаешь, не извиняться же. Тем паче что и фильм дерьмовый…

Шамиль Салманов извлек из оттопыренного пиджачного кармана смятый носовой платок, тщательно протер лоб и с отвращением выбросил тряпку в корзину для мусора.

И за две минуты до полудня, когда Председатель совета директоров, затянутый в безупречно официальный (черт бы его побрал!) иссиня-черный френч от «Kudryavtceff and husband's», сияя гималайским белоснежьем манжет и до голубого звона накрахмаленной стоечкой воротника, шел под синими сводами Хрустальной галереи, соединяющей административный корпус с малым конференц-залом, ладони его были восхитительно сухи…

Он даже позволил себе, замедлив шаг, полюбоваться дивной панорамой, открывающейся с высоты семидесяти метров.

Далеко-далеко внизу лежал игрушечный городок в табакерке, и синяя ленточка Босфора, чуть искрясь, отсекала азиатский, уже почти оправившийся от последствий Третьего Кризиса берег от европейского, чье не подлежащее реконструкции пепелище уродливой черной кляксой разбрызгалось на двадцать километров к западу. И хотя в число недостатков господина Салманова не входила излишняя сентиментальность, но порой, возвращаясь отсюда, из Хрустальной галереи, Шамиль Асланович стряхивал с ресницы нежданно выкатившуюся слезинку.

Он любил этот город глубоко и жертвенно, как любят приемные родители ребенка-калеку, вопреки прогнозам врачей вставшего все-таки на ножки. Ведь как ни крути, а почти двадцать лучших лет жизни нынешнего главы Компании неразрывно связано с Истанбулом, и нелегкое, подчас мучительное выздоровление города происходило у него на глазах…

Вон, почти у самого пролива, где некогда высились дворцы заносчивых византийских вельмож, а к концу Кризиса оставалась только корка спекшегося шлака, сверкает, отбрасывая зайчики, титановый купол Гулеваровского Центра Искусств. Чуть дальше, на холме, рвутся в синеву причудливые башенки Федеральной Юридической академии имени Алеко Энгерта. Если перевести взгляд вправо, не отрываясь от идеально прямой линии проспекта, то за правильными квадратами белых коттеджей глаз различит и укутанную полуденным маревом пирамиду Собора Всех Святых, подаренного городу незабвенными Отцами-Основателями. А еще южнее утопают в парковой зелени спальные кварталы. Это уже его, Шамиля, детище, от идеи до сдачи под ключ, и это ему, а не кому-то другому, пришло в голову трогательное, легко вошедшее в обиход новостроек прозвище «Сиренюшки»…

Куранты на Статской башне головного офиса Компании ударили полдень.

…После яркого солнца конференц-зал — сумрачная пещера, чуть подсвеченная угасающими факелами-бра.

Радужные круги плывут перед глазами.

Истончаются. Тускнеют.

В неспешно рассеивающемся мареве — тягучий хоровод бледных мороков, понемногу обретающих резкость черт.

Пять модных укладок… два серебристых «бокса»… плешь, полуприкрытая жиденьким начесом…

Пара пушистых усов… Две бородки… Из них та, что подальше, заплетена в косичку — хит куаферских изысков текущего сезона…

Очки в черепаховой оправе. Еще очки, в оправе тончайшей. Антикварное пенсне а lа Св. Лаврентий. И один монокль.

— Здравствуйте, коллеги…

Восемь вальяжных мужчин, чинно восседающие за массивным прямоугольным столом, чуть привстали, с чопорной учтивостью приветствуя первоприсутствующего.

— Начнем, — негромко сказал господин Салманов. — Неделю назад три постоянных члена совета директоров, руководствуясь пунктом девять статьи седьмой и пунктом пять «прим» действующего регламента, направили в адрес исполнительного бюро требование о незамедлительном созыве внеочередного заседания совета. — Он прокашлялся. — Каковое и объявляю открытым. На повестку дня выносится вопрос: «Отчетный доклад Председателя совета директоров Компании». Замечания, дополнения к повестке имеются? Нет? В таком случае прошу внимания.

Как обычно, первые фразы дались не без труда.

Затем речь вошла в русло.

Четко и коротко. Никакой словесной эквилибристики.

В области капитального строительства… В области. космического транспорта и энергетики… В сфере упрочения контактов с Внешними Мирами… В рамках взаимозачетов…

С тяжелых (пурпур и золото) гобеленов, внимая докладчику, ласково улыбались легендарные Отцы-Основатели, господа Энгерт и Гулевар.

— …таким образом, стабильный рост экономических и производственных показателей за отчетный период позволяет, с точки зрения исполнительного бюро, признать деятельность Председателя Салманова удовлетворительной. Благодарю за внимание.

Коренастый бритоголовый человек, неуютно чувствующий себя в парадном френче, отодвинул прочь так и не понадобившиеся тезисы доклада. Промочил горло глотком нарзана из высокого хрустального бокала. Слегка прищурился, безмолвно откликаясь на сочувственный взгляд чернобородого денди средних лет, единственного здесь, кому мог полностью доверять.

— Вопросы есть?

— С вашего позволения… — кивнул аристократически сухопарый джентльмен, неторопливо протирая пенсне.

Скулы господина Салманова отвердели.

Двое из мятежной троицы не стоят доброго слова.

Плешивец с зачесом — чмо. И сноб. Смысл жизни для него ограничен космолетами и светскими тусовками.

Обладатель шикарной бороды-косички вообще никто. Пустое место. Директор без портфеля с интеллектом водопроводчика. Взят на должность по ходатайству троюродной тетки, вдовы и наследницы акций незабвенного господина Гулевара.

Сухощавый — совсем иное дело.

Безусловный патриот Компании. Умница. Аналитик.

Жаль, что столь авторитетный человек счел возможным поставить свою строгую подпись рядом с кудрявыми росчерками двух недоумков. Это очко далеко не в пользу Председателя…

— Уважаемые коллеги!

Голос сухопарого бархатист, под стать облику. Служебное псевдо «Лорд» подходит носителю пенсне идеально. Трудно поверить, что этот сдержанный господин с манерами засидевшегося в наследниках принца Уэльского начинал карьеру рядовым чистильщиком и был одним из счастливчиков, уцелевших в приснопамятной «бойне в день святого Себастьяна».

— Полагаю, ни для кого не секрет, что наши с досточтимым господином первоприсутствующим, — корректный кивок, — отношения всегда были исполнены самого глубокого взаимопонимания относительно целей, средств и перспектив нашего общего дела. Хочу подчеркнуть: вне зависимости от итогов данного заседания я был и останусь искренним приверженцем действующей концепции развития Компании. Несомненно она войдет в историю как «Концепция Салманова» — еще один учтивый полупоклон. — И коль скоро уж речь зашла об истории… — Лорд значительно помолчал, выдержал паузу, протирая якобы запотевшее пенсне, вернул его на породистую переносицу и развел руками. — В хорошенькую же историю мы с вами влипли, господа!

Господа зашевелились.

Кто-то нахмурился, кто-то смущенно отвел глаза.

И — кошкой по асфальту — вопль теткиного протеже:

— Из-за вас, Шамиль Асланович, прошу прощения, бля, нас тут всех перекозлят! Однозначно!

Лысый транспортник хихикнул в кулак. Облачно-серые очи оратора исполнились печали.

— Соглашаясь по сути с основным вашим тезисом, уважаемый Племяш, я все же попросил бы воздерживаться от… э-э… неортодоксальной лексики. По крайней мере, в рамках отведенного мне времени.

Борода-косичка возмущенно всколыхнулась.

— Э? Но, Лорд, мы ж с вами…

— Мы с вами, милейший, — баритон сухощавого покрылся изморозью, — достигли консенсуса в рамках одной, четко оговоренной проблемы. Не вижу смысла расширять. Впрочем, — по ледку промчалась искра, — не сочтите за комплимент, но не могу не отметить: вы, коллега, могли бы, возвысившись над миром, первым из смертных троекратно приветствовать восход…

— Возвысившись над миром, — мечтательно повторил Племяш. — Нет, ну, спасибо, конечно… Лысый откровенно хохотнул.

— Впрочем, к делу. — Лорд нахмурился. — Заслушанный нами доклад содержит великолепные тезисы для юбилейного отчета. Но, к сожалению, ни в коей мере не проливает свет на… — он помедлил, — будем откровенны, критическую ситуацию, в связи с которой, собственно, мы здесь и собрались. Я имею в виду действия федеральных властей в последние месяцы. Как ни печально, следует констатировать, что единичные инциденты на данный момент переросли в систему.

Он прав, подумал господин Салманов. Абсолютно прав. И он еще деликатничает. Я б на его месте пер буром.

— К сожалению, недавно завершившийся процесс над группой Буделяна-Быдляну полностью подтверждает мои выводы. Руслан Борисович, конечно, сукин сын. Но, — Лорд значительно приподнял указательный палец, — это наш сукин сын. До мозга костей. По карману ли Компании такие потери?

— Одиннадцать миллионов семьсот сорок три тысячи сто семь кредов, — оживился осанистый усач в громоздких черепаховых очках, — включая расходы на адвокатов!

— Оставьте, коллега. Не это существенно. Я говорю о тех убытках, которые невозможно выразить в цифрах.

— Как это невозможно? — изумился усач.

— Не перебивайте, коллега, — очередной полупоклон Лорда был по-прежнему безукоризнен. — Ведь вы, уважаемый Шамиль Асланович, не общались с близкими… э-э… потерпевших. А кое-кому пришлось. По долгу службы. При всем желании не могу назвать эти встречи приятными…

— Четыре миллиона шесть тысяч одиннадцать кредов компенсации семьям плюс вилла в Сан-Жейе персонально Ольге Руслановне…

— Уймитесь, коллега. Дело не в кредах. А в том, что вину впрямую возлагают на нас. Скажу больше. Уже сейчас в определенных кругах циркулирует мнение, что дружба с Компанией — дурная примета…

Лорд запнулся и повернул голову к усачу.

— Вы желаете дополнить, Шейлок?

— Хотелось бы. Минуты две-три.

— Надеюсь, по существу?

— Разумеется. Прежде всего: наши друзья в Администрации настаивают на пятикратном увеличении стипендий. В данной ситуации их можно понять. Но я не политик. Я финансист. Хочу сообщить вам, коллеги, что…

Далее пошли цифры. Целая Ниагара цифр, словно из рога изобилия. Но владелец черепаховых очков знал цену времени. На исходе третьей минуты фонтан иссяк.

— В целом же убытки Компании равны одному миллиарду шести миллионам двенадцати тысячам ста тридцати двум кредам. За текущий квартал. А на предстоящее полугодие сумма убытков составит сорок девять миллиардов девятьсот восемьдесят три миллиона триста двадцать две тысячи кредов. Мои аналитики подготовили перспективный прогноз по отраслям…

С десяток секунд элита Компании осмысляла услышанное.

— Кроме транспортного департамента, — подвел черту финансист. — По этому вопросу я предложил бы заслушать мнение специалиста. Тем паче что мое время истекло.

— Я готов, — плешивый щеголь уже тянул руку. — Прошу три минуты.

— Надеюсь, по существу? — осведомился Лорд.

— Разумеется…

Дальнейшее более всего напоминало умело поставленный спектакль, где актеры, все, от героя-любовника до последнего «Кушать подано», выучили роли назубок и не нуждаются в услугах суфлера, а каждая пауза, интермедия и мизансцена десяток раз прогнаны сквозь мясорубку репетиций.

Сцена за сценой: искреннее недоумение, обманутое доверие, неприкрытая тревога. И — в заключительном акте — праведный гнев.

Воистину, Лорд похоронил в себе великого режиссера.

Он управлял действом изящно, грациозно, словно и сам удивляясь происходящему в этом театре одного зрителя. Зрителя, о котором давно забыли актеры. И когда ухоженный чернобородый денди, единственный, в чьей лояльности не сомневался Председатель, попытался урезонить высокое собрание, призывая прекратить цирк и помнить о регламенте, в несчастного вцепились с двух сторон (Шейлок — на ушко: «Ну что вы, в самом-то деле. Прокоп?»; Племяш — через стол: «Харрош целку корчить, гоблин позорный!») и затюкали мгновенно. Втянув голову в узкие плечики, бедолага сгорбился и сделался похож на тщательно обработанный антрекот.

Ну что ж, отстранение подумал господин Салманов, по крайней мере, больше десяти процентов личного состава не предало. Совсем неплохо…

Приближающийся финал постановки был очевиден. Его схарчат. Вместе с френчем и полуботинками. В данной ситуации Компании попросту не обойтись без козла отпущения, и чем шикарнее будут рога, тем лучше.

Обидно, конечно, на старости лет оказаться козлом. Дело даже не в арестах. Сажали и раньше, подчас целыми обоймами. Но строго паритетно, на основе третьего пункта Дополнительного протокола к «Конвенции о статусе финансово-промышленной олигархии». Если сегодня органы закрывали консультанта Компании, то в следующий раз посещали особь, прикормленную конкурентами. Причем брали, как правило, идиотов, норовивших уйти от уплаты налогов.

Ну что ж, государство вправе профилактировать аппарат. Тем паче что приговоры не были суровы, а судимости вскоре снимались по амнистии.

Сейчас все иначе. Людей гребут пачками. В одностороннем порядке. И расстреливают с конфискацией. Всех. Кроме особо везучих, исхитрившихся не дожить до процесса. На сети контактов в министерствах, которой по праву гордилась Компания, можно ставить крест…

— …Да, именно крест! Причем жирный! — прозвучало над самым ухом.

Пораженный господин Салманов вздрогнул. Но холеный рыжеватый субъект в смокинге с претенциозной бутоньеркой на лацкане отнюдь не читал мысли. Куратор внешних связей (служебное псевдо «Ходок») говорил о своем.

О том, что все — вы понимаете, коллеги? — именно все программы, развернутые во Внешних Мирах, на текущий момент заморожены. И может ли быть иначе, если федеральная власть закрыла транзитные космостанции для грузовых судов Компании? Он, Ходок, прежде всего дипломат, он, если угодно, защитил диссертацию на тему «Стратегия интриги», и ему абсолютно ясно: некто из руководства Компании, причем высшего, нежели он, рядовой член совета, уровня — нет, уважаемые коллеги, никаких имен! — ухитрился наступить на очень больную мозоль кое-кому — это, разумеется всего лишь предположение, высокочтимые коллеги! — способному растереть Компанию в пыль. И если эта версия верна, то хотелось бы получить исчерпывающие разъяснения на тему: во имя каких экстраординарных целей теленку вздумалось бодаться с дубом? Несомненно, если таковые существуют, он лично готов поддержать достопочтенного господина Председателя совета директоров…

Щас, неприязненно подумал достопочтенный господин пока еще Председатель, вежливо кивая. Все брошу и немедленно поставлю тебя в известность. Вот только шнурки поглажу.

Настроение в зале меж тем понемногу переставало быть рабочим. Все было ясно, нервное напряжение требовало разрядки, действующие лица резвились уже почти открыто.