Внеочередное собрание Клуба Шести объявил Антон Владимирович.
      Теодор не любил ничего «внеочередного», а так же «экстренного», «чрезвычайного» и ещё Бог весть – какого неожиданного. Когда жизнь течёт по накатанной, вроде бы – скучно. Но когда звенит полночный звонок-набат, сразу хочется тишины и покоя.
      Или напиться.»… мы всегда оправдаем себя, что бы не рваться в бой». Абы так.
      Теперь же ситуация у Теодора складывалась несколько иначе, чем обычно. Чем, по «накатанной».
      Скучать не приходилось – уж слишком своим последним приключением он сам себя развлёк.
      Прошли три недели с момента звонка к Ирэн по поводу Фонда. Регистрация прошла быстро и с помпой в прессе. Это потребовалось для того, что бы Фонд смог свободней выпрашивать у Администрации города всевозможные разности. Буквально через день, после официальной презентации Фонда и помпы в газетах (хорошо поили и кормили голодных журналистов на пресс-конференции), классически совершенная дама в летах появилась в Управлении культуры города и заявила, что – спасёт искусство. И ей никто не поверил. Вначале. Потом, приглядевшись к её упорству, поняли, что верить даме – надо. Поверили.
      Так был осуществлён Пункт № 3:
      Некоммерческий Культурный Фонд «Арт-Наследие» получил заранее присмотренное помещение под галерею изобразительного искусства без аренды (с условием проведения в нём ремонта). Плюс, прилегаемая к зданию территория – под размещение наружной рекламы выставок. Плюс – льготы на иные виды наружной рекламы, тут ведь – культура, не коммерческое заведение, уважать и уважить – святое дело. И понеслось.
      Пункт № 4: имея на руках официальные документы на льготы и территории, Фонд разместил на этих территориях свои рекламные щиты о скором открытии, две трети места на которых продал оптом на полгода Спонсору, на деньги которого и построил-установил щиты, а затем починил помещение и нанял работников. Вот и всё – три недели хорошей работы. Китайцы – работники так же не плохи в плане строительства и ремонта, а уж какие дешёвые и говорить нечего. (У БГ: «Турки строят муляжи Святой Руси за полчаса», это у них там – турки, в этом морском городке – китайцы под боком.) Ремонт был в полном разгаре и у Теодора amp; Сompany была такая запарка, что о Клубе Шести они просто напрочь забыли, и нипочём бы не вспомнили, если б Клуб Шести сам не сообщил им, что он, Клуб Шести, о них помнит.
      Впрочем, надо уточниться.
      Только Теодор был оповещён об экстренном собрании. Спросил у Изольды Максимилиановны, у Ирэн – их не оповестили, что и должно было, таковы, кто помнит, правила Клуба. Значит, Клуб, в лице его руководства – Антона Владимировича, считает, что на Теодора имеет-таки какие-то права. Ах, да. Как всё банально! Деньги.
      Предоплата за портреты.
      Ладно, эмоциям место в постели, когда двоё заняты делом. Точнее – телом.
      Пункт № 4: Теодор вызвонил Сашка и уговорился с ним о разработке нового сайта.
      Через неделю в Интернет-паутине повис «Виртуальный Арт Аукцион», на котором были представлены 10-ть лучших работ Теодора Сергеевича Неелова. Сайт рекламировал Галерею «Арт-Наследие», галерея на своих щитах рекламировала сайт. Довольный родственник за $100 в месяц обязался обновлять сайт ежедневно: условия Аукциона просты, дабы заявить о серьёзности своего участия в торгах, потенциальный покупатель делает в офисе Галереи взнос в размере пресловутых $100 и делает ставку на выбранную картину. Каждый участник повышает цену картины минимум на $50.
      В конце Аукциона (через два месяца), проходит банкет для участников и победителей, на котором проигравшим возвращается их первоначальный взнос, а победители рассчитываются и получают выигранные произведения. По ходу же Аукциона, Саша ежедневно ведёт учёт (и подтасовки) ставок, приходящих на сайт (и придумывающихся тут же), тем самым обновляя его.
      Откуда у художника взялась столь хитроумная коммерческая жилка, вразумительно Теодор бы объяснить не смог. Наверное, талантливый человек талантлив во всех «жилах».
      Свет был приглушён, негромко звучала классика.
      Антон Владимирович расположился в креслах, попивая коньяк о чём-то спорил с Михаилом Романовичем. Наверное, о литературе. Так и есть, до Теодора донеслось несвязное о звуковых книгах на CD, о, наверняка, у писателя нашего новая паранойя, это и есть – правильно, наш местячковый талант движется в нужном русле.
      Любой шарик – круглый и только ждёт пинка, шарик создан катиться.
      Шамир пришёл в Клуб с гитарой, сидя у колонки и попыхивая сладкой папиросой, он наигрывал, продолжая и завершая партии струнных. В принципе, изливающаяся классика от этого не страдала. Приобретала? Шамир глубоко затягивался папиросой и молча об этом знал. Теодора он не заметил. Зато разговаривающие о писательской самореализации поднялись со своих мест, окружили Теодора, здороваясь с почтением и вполне любезно. Дамы задерживались. Создавалось впечатление, что – всё как всегда.
      Если бы у дверей не мигал красный фонарь.
      Раньше, фонарь в нужные моменты просто горел. Теперь, показалось, кричал.
      Теодор приготовился к худшему.
      У каждого понимание «худшего» своё собственное, именно понятийно выработано годами возни с жизненными неурядицами. Этакая борьба сумо, где противником являются неприятности, кто кого вытолкнет за круг жизни. Правила придумывают для себя сами противники, не оповещая друг друга о изменениях. Игра жёсткая, ибо это и не игра вовсе.
      Для Теодора худшим было оправдываться, объяснять (это более лёгкая форма самооправдывания). А приготовился он тем, что решил как всегда в таких случаях – молчать, хоть вы тут лопните все. Не то, что бы «синдром страуса». Нет, скорее – кота Васьки из пословицы «А Васька слушает, да ест». Действительно, ну, разбил крынку со сметаной, так что ж теперь? Есть ведь её, сметану, теперь, кроме кота никто и не будет. Васька должен и съесть, что он и делает, а кому надо выговориться, пусть говорит. Человеку вообще свойственно желание выговориться в разных формах. Не лопаться же!
      – Теодор Сергеевич,- великосветски обратился Антон Владимирович.- Что Вы думаете о «говорящих книгах», это когда актёры или автор начитали книгу на CD?
      На словах «или актёры» Михал Романыч поморщился. Он отметал эту идею, ему не хотелось «или». Только автор! Пусть – гнусаво, с дурацкими паузами и неправильными ударениями, но то, что написано Творцом, более донесётся до души читателя (тут слушателя), если пройдёт так же чрез уста написавшего. Ой ли.
      Вертинского Теодор слушал только в исполнении Гребенщикова, впрочем, как и, иной раз, Окуджаву.
      – Я как раз в CD-маркете стоял столбом у стенда с говорящими книгами. Странно было, но, наверное, удобно. В век информативности, лучше, когда есть ещё и аудио книги, можно совмещать пару дел – и книжку слушать и… ну, не знаю что… есть, например.
      Такого поворота Михаил Романович не ожидал. Да, зряшный поворот-пример пришёл на язык Теодору. Но, если шарик покатился, он не скоро остановится, новые пинки должны его только подогнать. Хотя, видно было, что на миг, писатель представил себе, как кто-то слушает его книгу и… ест, например. Или, ещё что делает, так сказать, совмещает.
      – Сам я люблю именно читать,- поспешил ретироваться художник.- Или слушать в одиночестве, без света и тени, курить, чай пить при этом. Это не отвлекает.
      – Да, да, я тоже,- поспешил на помощь Антон Владимирович,- только тут есть персонализированный нюанс: если голос мне не понравится, то я выберу всёже старинный способ получения информации – читать.
      Такой расклад успокоил писателя и, может, даже вдохновил – предстояла перспектива, что тому, кому не придётся по душе его голос, ещё и книжку купят, двойная выгода. Вообще, светская болтовня, это – игра в карты на интерес в три копейки, и расслаблены все, и приятным делом заняты.
      Однако, пришли дамы. Вместе. Разом. В помещении словно вздрогнул весь воздух, будто бы даже запахло серой. Резкие движения, скупые приветственные кивки и сухие одиночные выстрелы взглядов. Словом, вид у дам был настроенный на войну.
      Когда уже все мужчины раскланялись в приветствии и расположились, расселись за столом рулетки, заметили, что Шамир продолжает музицировать, не обращая ровным счётом никакого внимания на происходящее. Дамы выказывали нетерпение. Наташа теребила русскую косу, отчего коса становилась всё пушистее и стала напоминать метлу. Изольда Максимилиановна перекручивала на безымянном пальце перстень с огромным красным камнем и производила впечатление самой воинственной дочери Зевса – Афины. Писатель Михал Романович так же заразился от дам нервностью, только теперь Теодор заметил, что на писателе небыло обычных очков. Глаза писателя бегали, видно его не устраивало, что присутствующие могут не заметить приготовленный им блеск и решительность в собственных глазах. К действию перешёл Антон Владимирович:
      – Уважаемый Шамир! Вся наша общественность Клуба Шести с нетерпением ждёт, когда Вы к нам присоединитесь. Или, если акт творчества Вами переживаемый сейчас, для Вас важнее нашего заседания, Вы могли бы на какое-то время уединиться в Комнате Размышлений, дверь в неё как раз рядом с Вами. Что скажете?
      Шамир не ответил, продолжая тренькать.
      – Кстати, Теодор Сергеевич,- продолжил Председатель, и все напряглись.- Я наименовал так эту комнату после посещения Вашего Балкона Утренней Свежести.
      – Восточного Балкона Утренней Радости (Рассвета). Но, всё одно, спасибо, приятно.
      – Да, теперь и у нас есть уголок, где каждый может остаться наедине со своими мыслями или замыслами. Уважаемый Шамир, вы слышите меня?
      Уважаемый Шамир его не слышал.
      Зато услышал художник.
      Вся честная компания так интересно расположилась перед ним в своей индивидуальной живописности, что Теодору стало не по себе. Он вспомнил утренний сон и почувствовал непреодолимое желание его записать.
      – Зато я Вас слышу, Антон Владимирович! – неожиданно для себя сказал художник.- И, с Вашего любезного согласия, непримину воспользоваться Комнатой Размышлений на некоторое время. -???
      – Да, прямо сейчас, если не возражаете.- Твёрдо добавил Теодор и, прищурившись, дабы не разглядеть реакции, срочно ретировался.
      Своя Судьба.
      Я шёл домой не как на праздник.
      Ничего негативного так же меня не ожидало. Обычный день семейного человека, у которого с окончанием рабочего дня не оканчивается работа в полном смысле этого слова.
      По пути в автобусе я проверял пункты из списка необходимых на этот день покупок.
      Список не умещался в голове и просился на бумагу. Ничего, справимся. На первый взгляд, всё уже приобретено, от памперсов для самых младших, до дискет для старших и шоколадки для жены. Но внутреннее беспокойство не унималось и я снова и снова проверял в уме пункты. Ещё раз отправиться в магазин меня не соблазнило бы даже пиво.
      Однако, что-то ныло и тревожило.
      Ладно, что гадать, по приходу и разберёмся.
      Мне хотелось сосредоточиться на своей последней картине. Дорисовать её я планировал именно сегодня. Оставалось положить несколько штрихов, но так, что бы именно – окончить, создать законченное произведение. Не убавить что бы и не прибавить больше не захотелось. Легко сказать. Я дней десять сплю в мастерской, а не с женой, хотя наша спальня в соседней комнате. Успеваю только работать, забегать по пути в магазин и – за холст. Творчество – самое лучшее и самое худшее, что есть у меня. И не заставляет никто, и словно ломки наркомана не дают всё бросить и стать «нормальным» членом из общества.
      Я сам себе это выбрал.
      У меня нет виноватых.
      Даже этот седьмой этаж, на который теперь тащусь с высунутым языком и полными сумками, я себе выбрал сам. Говорят, что «от Бога только родители и соседи, всё остальное человек выбирает сам». Но я и с соседями познакомился перед тем, как приобрести квартиру, следовательно, уменьшил и этот список. Я не ропщу.
      Ещё подходя к двери своей квартиры, я услышал странные звуки.
      Но, когда толкнул незапертую (?) дверь и ворвался в комнаты, ахнул. Весь дом заполняли кошки и собаки. Какие-то из них, были, конечно, наши – у нас жили две серых кошки и один щенок. Но тут верещало и чертыхались в погоне друг за другом пять, шесть, или девять особей.
      – А вот и папа вернулся! – раздалось радостное детское.
      Не споря о собственном приходе, я пришёл в негодование. Последней каплей проскочила мимо чёрная сучка с отвислыми сосками, болтавшимися по ковру. Её безумный и наглый взгляд разорвал моё терпение.
      Сбросив покупки в сторону, я распахнул настежь входную дверь, стал ловить животных за хвосты и загривки, и вышвыривать из своего дома.
      Кто-то из них стремился ворваться обратно и я пинками в морду настегал таковых, они снова и кубарем уносились в ворота двери футбольными мячами. Дети верещали и плакали, папа сошёл с ума, папа потерял последнюю жалость к животным. Среди пришлых, в разверзнутую дверь вылетали и наши кошки со щенком, что привело в ужас даже мою супругу. И когда последний зверь вылетел на лестничную площадку, я захлопнул за ними дверь и оглянулся. Комнату наполняли изумлённые произошедшим люди. Жена, дети, друзья застыли с недопитыми стаканами чая в руках. Я поправил пиджак и сказал:
      – А теперь попрошу гостей отправиться по своим домам и продолжить свой сегодняшний жизненный путь по индивидуальному плану. Тобишь, вне меня, моей жизни и моей сегодняшней судьбы. Это, бля, понятно??!!!
      Всех словно ветром сдуло.
      Дети продолжали хныкать, на улице чудились лай и мяуканье, где-то в темноте брели, кутаясь в плащи и шубы мои друзья. Жена вопросительно смотрела на меня.
      Я не чувствовал угрызений совести.
      И это меня шокировало.
      Я – нормальный русский человек, я люблю животных, друзей и детей. Я всегда считал себя положительным, хорошим. Но я не чувствовал сейчас никаких угрызений совести. Как раз наоборот, мою грудь и мозг наполняло ощущение завершённого полотна, перед взором заиграла светлыми тенями надпись, название моей картины: «Своя Судьба Не Вредит».
      Закончив, Теодор с удовольствием закурил и осмотрелся.
      Комната со вкусом обита тёмно-красным штофом. Висят два его новых полотна. Он действительно, здесь – есть. Он, Теодор, есть в этом Клубе. Вот и хорошо, пора вернуться в народ.
      В зале Клуба за рулеткой никого небыло.
      В углу у колонки, изливающей классику, продолжал сидеть Шамир, музицировал с невидящим взором и уже, казалось, не слышал и самую классику. Рядом с Шамиром стояла пепельница, заполненная папиросными гильзами, отстреленными. Может от этого, а может потому, что крутые гитарные рифы укатали его, глаза Шамира были устремлены в вечность, холодную и величественную.
      Не став его беспокоить, Теодор продвинулся к выходу.
      На столе рулетки лежала записка и поверх неё – медальон. В записке красивым почерком начертано: «Уважаемый Теодор Сергеевич, мы поступились правилами Клуба и методом случайного кручения волчка выбрали следующего участника. Участницу.
      Это – Изольда Максимилиановна. Она может Вам позвонить, не отключайте, пожалуйста, телефон. С уважением, Антон Владимирович».
      Вот и славненько.
      Теодор запахнул плащ и плотно прикрыл за собой дверь Клуба Шести. Красный фонарь над дверью не горел и не мигал. Игра началась.
 

 
      – Я не удержалась, уходя из клуба, и подглядела за Вами, Теодор,- наивно призналась Изольда Максимилиановна на следующий день в офисе Фонда.- Вы писали!
      Прочтите же, скорее, ну прошу Вас! Меня разорвёт от любопытства!
      Ирэн тем временем разливала кофе и единым взглядом присоединилась к просьбе.
      Теодор вынул рукопись, он предвидел эту просьбу, и, на самом деле, как ребёнок бы расстроился, если бы таковой просьбы не услышал. Ну так утроен мир!
      Написанное рвётся с единым порывом к пространству: «Ну, прочтите, меня!!!»
      Словом, долго упрашивать Теодора не пришлось.
      Отпил кофе и, прочитал.
      За окном с приглушённым рёвом пролетел самолёт. Все вздрогнули и посмотрели на реверсивный след за окном. Небо ясное, как и мысль. Молчание прервалось аплодисментами двух дам. Теодор растёкся бы по креслу как шоколад на солнце, если бы мог себе это позволить в данном обществе. Не позволил, но улыбка всё же зашоколадилась.
      И тут он впервые в жизни подвергся анализу своего письменного творчества.
      Понятно, что – впервые, писал (не картины!) он мало и совсем недавно. После услышанного, понял, что мог бы позволять себе ваять мысль в словах и почаще.
      Когда рассказик лился через его голову на бумагу, особой своей заслуги в этом Теодор не ощущал. Только подбирал неизбитые, по его мнению, словообороты, чистил повторяющиеся предлоги и междометия. Сейчас же, с помощью Изольды Максимилиановны, до него доходил смысл написанного им самим.
      Финал рассказика вскрывает всё, что в нём заложено. У каждого своя судьба, и если она, судьба, живёт с правилом «Не вреди!», то не позволит человеку или животному, нагружать своей судьбой чужую. Вмешиваться, навязываться, отягощать обязательствами, как то: друзей прими, вне зависимости от целей на вечер и самочувствия; зверей корми и терпи их тупость, ибо они «братья меньшие», а твоё дело – умиляться их неразумности. А какого рожна, собственно? Виноват герой рассказа в том, что кошки и собаки родились кошками и собаками, и теперь их судьба бегать по помойкам? Нет, не виноват. Он их не спаривал и не рожал. Он кормит и растит семью, это – его выбор и судьба, ибо для появления всего этого он сам всё и сделал. И не надо путать. Если бы он выбрал себе судьбу заниматься пропитанием бездомных кошек-собак, то строил бы питомники для них, сирых и убогих бездомных около-домашних животных. Но он рисует картины по ночам, жертвуя ради этого теплотой и лаской жены, вынужденной так же пока спать в одиночестве, и это – её выбор, выйти замуж за художника, он от неё ничего не скрывал. Теперь о друзьях. Они созвонились с ним? Узнали его планы на вечер? Сравнили его желания со своими? Они не к себе домой ввалились, они вторглись к нему в дом, в его жизнь и судьбу. Всё правильно – на улицу, улица большая. Всё!
      Но было куда ещё как не всё. Изольду Максимилиановну несло не хуже Остапа и Хлестакова вместе взятых! Она даже замолчав, ещё некоторое время утвердительно жестикулировала, ставя решительные визуальные точки в своей тираде. Наконец, она поворотилась к художнику и с твёрдостью человека, принявшего важное для себя решение, заявила:
      – Вот что, Теодор Сергеевич, будьте любезны вернуть мне мой клубный медальон. Вы уже свою миссию выполнили. А я, с вашего общего позволения, пока откланяюсь. У меня тут незавершённое дельце осталось, за сегодня я с ним и покончу.- И, уже забирая у оторопевшего художника свой медальон, бубнила сама себе.- Хватит этим родственничкам тянуть со своим ремонтом и висеть в моей квартире на моей шее!
      Всех – вон, пусть поживут у себя, среди непоклееных обоев и разлитой извести, вмиг закончат весь свой ремонт. А вы, други мои, благодарствуйте, Господи, да что бы я без вас делала!
      За сим, громыхающая старушка удалилась проводить родственную экзекуцию.
      Ирэн пролила кофе на юбку. Как-то так, дёрнулась или вздрогнула, словно опомнилась, и – пролила. Вздохнула, хмыкнула, мол, спасибо, что не чай. Ушла в туалетную комнату, заниматься юбкой. А был ли самолёт? Реверсивный след стёрся с окна. Тишина. В небе пусто и прозрачно. Чуть слышно, как плещется из крана вода и Ирэн колдует над ней. Выставка открывается через неделю, ремонт почти закончен.
      Остались двое – безумный Шамир, и сам. Час от часу – не легче. Да почему? Уже скоро.
      В эту ночь Теодор нарисовал портрет Изольды Максимилиановны.
      Впервые так быстро, без мук и изматывающих раздумий.
      На холсте увядала осень. Деревья топорщились ввысь, освободившись от тяжести листвы. Где листва ещё была, ветви судорожно клонились к земле, а высвободившиеся, вместо радости и облегчения, испытывали озноб и неуютность резкого оголения. Но ветер не трогал природу. Он затаился где-то совсем рядом, может и на следующей неделе. Дождь так же, едва собирался и скрывал, насколько холоден он будет. А посреди полотна, пробивался сквозь опавшую листву молодой росток кедра. Его свежая зелень пугала весь холст. Но он – рос. Во первых, он не поверил в осень и то, что последует за осенью. Во вторых, его не пугала даже зима. Он – рос и был прав.
      За свою картину, Теодор получил в Клубе Шести от Изольды Максимилиановны долгий и нежный поцелуй.
      Прошла неделя, красный фонарь не горел.
      Приближалось время открытия Галереи «Арт-Наследие» и, одновременно, персональной выставки известного художника Теодора Сергеевича Неелова.
      По радио шли анонсы и передачи-интервью; по TV крутились ролики, своей компьютерной графикой выдававшие дизайн сайта Виртуального Аукциона (и анонсирующие его на «адресном плане»); в газетах полоснули разношёрстные заметки, отзывы, критические статьи скрупулёзно подготовленные (написанные и составленные) Изольдой Максимилиановной.
      Причём, неслучайно, что «критики» «отозвались» о выставке ещё до её открытия.
      Интерес общественности зрел и поджигался.
      Весь город залепили афиши, на АЗС, у супер- и мега-маркетов, на городских платных парковках стояли стильные промоутеры в плащах бабочкой, белых кашне и в цилиндрах, и раздавали всем и каждому флаера, анонсирующие выставку и рекламирующие сайт.
      На открытии ожидался однозначный аншлаг. Городские жители не могли вспомнить, когда в последний раз они посещали персональные выставки художников и их прорвало. У всех душа рвётся к Празднику Души, и надо было только, устроив этот праздник, затащить эти души на действо, найти неоспоримые доказательства необходимости бросить все свои неотложно-ненужные дела и идти на Пир Души.
      Команда Теодора сумела разработать эти доказательства и организовать способы донесения до Душ этих доказательств. И, как итог всех трудов, «наутро» (а точнее – ещё в процессе PR-ной подготовки открытия галереи) Теодор Неелов проснулся знаменитым и признанным. Так должно было случиться, значит, так и случилось.
      Если звёзды зажигают, значит для этого кто-то очень сильно потрудился над креативом. Смущало одно – картин пока никто не видел и признание публика ему выдала заочно. Но. Таковы законы современной науки о рекламе, тут уж – пан или пропал.
      До открытия оставалось три дня. Три ночи и между ними день. Это надо пережить или заполнить событиями до отказа, что б не разорвало от ожидания.
      После бравурной подготовительной пресс-конференции в офисе Фонда «Арт-наследие», он сел в трамвай и поехал домой. В голове кружились обрывки сладких речей, влюблённые взгляды новоиспечённых поклонниц, звон бокалов на фуршете, чмоки кокеток и рукопожатия коллег. Бывали в жизни Теодора приятные минуты, это же были – приятные часы.
      Трамвай вздрагивал на стыках рельс и качал сонных пассажиров. За тёмным окном на километры раскидывался тёмный город, прошиваемый световыми лучами фар.
      Автомобили – кровь города, разносящая по пунктам назначения свежих людей. В искрящемся вагоне трамвая искрилось довольное лицо мастера. Как отвыкли мы от улыбающихся лиц.
      Но, даже если мы от них и отвыкли, то, по сути, мы правы. Потенциально. Ибо за любой радостью следует гадость, так устроен мир.
      Вначале Теодор, ступив на асфальт со ступеньки вагона, увидел сидящую на остановке кошку чёрного цвета. Всё бы ничего, можно бы даже было сказать, мол, ерунда, не про него эта кошка. Но. Животное сидело прямо напротив входной двери вагона и не мигая смотрело в глаза Теодору. Тут же промелькнула в голове старая хохма, что по настоящему плохая примета, это когда в вашем доме чёрная кошка пустым ведром разобьёт зеркало. Тут уж действительно – попадалово. А так? Ну и сидит, и смотрит, и что? Жрать хочет. Ждёт, может, кто и бросит чего. Сиди и жди, а мы – своей дорогой.
      Теодор всё же сжалился над животным, и произнёс: «Ом мане пе ме хунг!», тибетское пожелание для живых существ лучшего перерождения в следующей жизни. (Сколько в этом предложении букв «Ж»(!), просто упражнение для логопеда!) Он запомнил мантру со слов Шамира, когда тот спорил с Михал Романычем о Тибете. Шамир тогда закончил этой мантрой разговор, процедив её сквозь зубы. О как, в Тибете даже ругаются пацифистски. Кошка осталась довольна: мигнула одним глазом, вильнула хвостом, зевнула и, закончив на этом свои эволюции, удалилась. Благое настроение Теодора удалилось вслед за кошкой.
      Вечер. Почти ночер. Серые дома уходят ввысь, в черноту. Город ужасно освещён, даже и вовсе почти не освещён, кому это надо? Машины светят себе фарами и всё равно бьют колодки и стойки, попадая в колодцы канализаций. Наверное, надо быть кретином, что бы придумать такое: канализация проходит под проезжей частью, так веселее, ну какую ещё причину найти, что бы вскрывать асфальт посреди дороги? А тут – пожалуйста, копай дорогу и слушай маты водителей, милое дело! Пешеходы спотыкаются на рытвинах и шарахаются друг от друга. Закон темноты – не видно лица, значит бандит. А в какой сауне нынче мэр? М-да, рессоры «Крузака» идеально приспособлены к нашим дорогам, поэтому мэру – пофигу, кто там спотыкается или рушит стойки своих задрипанных «Тоёт». Каждому своё.
      С такими невесёлыми думами, Теодор не стал спешить домой.
      Душа требовала продолжения банкета, а точнее – праздника, полёта. Выбор был не богатый, Теодор отправился в своё любимое кафе.
      На пороге его окликнул мальчик-посыльный от Мариэтты Власовны (вот же психолог, эта колдунья!). Глаза мальчика по привычке пытались искриться, но видно было, что он жутко устал и замёрз. Факт, не первый час тут околачивается. И откуда Мариэтта узнала, что…
      – Теодор Сергеевич! – не на шутку обрадовался мальчик и вздохнул с облегчением.- Вам письмо от…
      – Мариэтты Власовны.
      – Так точно, от неё. Сказала мне «кровь из носу, вас дождаться»! А вот и вы.
      Теодор выдал мальчику хорошие чаевые, тот засиял и растворился в темноте улицы, забыв попрощаться. Замёрз мальчик.
      В письме Мариэтта просила зайти сразу по получении письма. Совершена хорошая сделка с его картинами и она «спешит отблагодарить благодетеля». Да ради Бога.
      Прощай кофе в любимой кафешке, идём пить оное из антикварных сервизов великосветской дамы!
      Как был, Теодор отправился в галерею к Мариэтте Власовне, предварительно, правда, поймав такси. То, что время уже очень позднее, его не смутило, не он же напросился на аудиенцию, его пригласили. Значит – ждут.
      Ждали. Но ждать пришлось и самому Теодору. Секретарша через зевок мило расплылась в улыбке и заговорщицки сообщила, что у самой совещаются важные шишки, требуется подождать. Ну что ж, сам с собой решил художник, здесь есть с кем ждать.
      – Кофе, чай, коньячок? Взбодриться не хотите, Теодор Сергеевич?
      – Взбодрюсь, отчего же. Кофе с коньяком, если можно…
      Теодор вспомнил, что за все годы своего появления в офисе Мариэтты, так и не удосужился узнать имя этой девушки. Балбес невежественный. Или невежливый. А она милая, даже – красивая, наверное. Вся тоненькая такая, маленькая. Волосы светлые и длинные, и тоже смотрятся тоненькими нитями на фоне этой миниатюры в юбке. К ней у мужчин всегда будет отеческое отношение, такой «хрусталь» сразу хочется оберегать, кутать в шубки и носить на одной руке, согнутой в локте. Интересно, ей самой подобное отношение нравится? Ведь она его (отношение к себе) не выбирала, природа так хвостом вильнула.